Аннотация: Предлагается вниманию рассказ ЈБольшая рыба" под Муратовскими ярами"
"Большая рыба" под Муратовскими ярами
Когда кто-то просит рассказать о самой впечатляющей рыбалке, обыкновенно заявляю, что таковых было не столь уж мало. Когда задают вопрос о самом большом улове, память тотчас же выдает фигуру азартного рыбака Артемыча, бывшего работника одного из причалов Дудинского морского порта, ныне, поди уж, пенсионера. И особенно - его округлый, очумелый от волнения и шока взгляд, его оторопелый украинский говорок: "Да куды ж тоби стильки-то?..*"
Впрочем, эту тоню около Муратовских яров на Оке я нашел совершенно случайно, подцепив под жабры раненного щучьими зубами судачка. Вне всякой логики приличное стадо хищника чуть ли не всех пород стояло на сравнительной мели, метров в сорока от пологой низинки берега, обрамленной лесными кручами и покрытой жухлой сентябрьской травкой. Тонь была небольшая, метров сто шестьдесят. Но ее удивительный секрет я вскоре все-таки разгадал. Оказалось, на всем ее протяжении параллельно берегу есть обрывчик-ступенька сантиметров под сорок высотой и неглубокая, едва заметная канавка, подошедшая к центру ступеньки с дальних глубин. Именно под той ступенькой-то и прятался крупняк, подстерегая юркую мелюзгу. Три субботы с воскресеньями подряд являлся я фактическим хозяином местечка. Ближайшие конкуренты по отвесной ловле плавали как минимум километрах в полутора от этих мест. С такого расстояния им, несомненно, виделось, что лодка стоит на якоре и кто-то рыбачит в проводку, либо пуляет спиннингом. К тому же верховые плавали, как правило, за поворотом, за так называемым Мокрым рогом, в районе Окшовских круч и редко появлялись на мысу, в зоне обоюдного обзора. У низовых же, даже если те "догадывались о чем-то", вряд ли было сильное желание грести "на авось" против столь приличного течения в этакую даль. И, наконец же, найденная мною рыба шла вовсе не на блесну, а на джигу, на тяжелую мормышку с мелким живцом-ротаном. Его я в изобилии налавливал двуручной корзиной в одной из лесных баклуш.
До тридцати килограммов в день удавалось взять! До пяти голов за проход - абсолютный рекорд для столь непротяженной тони! А сколько было пустых поклевок! Сколько раз снимало живца! Сколько сходов, сломанных-разогнутых крючков, отрывов и откусов лески выше поводка - не счесть.
Нужно заметить еще и то, что этой моей рыбалке будто содействовала сама природа. Дни воистину стояли будто на заказ. Они были тихими и ясными, изумляя исключительным безветрием и сияющей чистотой вокруг. Даже воды Оки в тот год просматривались вглубь чуть ли не на три метра. Безоблачными звездными ночами уже прокрались первые морозцы, и чащо-
____________________
* Куда уж столько-то?
бы леса на кручах берегов нарядились в яркие осенние цвета, поражая величавой, неожиданной для глаза красотой.
В тот день я малость запоздал и подплывал к местечку часам к девяти утра. Солнце забралось уже довольно высоко и давно уже рассверкалось по всей реке, слепя глаза. День, несомненно, обещал успех, однако нехорошее предчувствие каких-то серьезных сбоев не покидало. И действительно!.. Одинокую фигуру рыболова на своем участке я увидел сразу же, как только вывернул из-за Муратовских яров, и, сокращая путь в огромной дуговине берега, погреб напрямую, чуть ли не вровень с бровкой очень сильного стремнинного течения, против которого уже невозможно было грести.
Фигура маячила, находясь в болотных сапогах в воде довольно на приличном расстоянии от берега, и поначалу было сложно различить, рыбачила ли в проводку или спиннинговала. Впрочем, разница была невелика. Нежеланным было само присутствие данного лица как такового! Как свидетеля, как очевидца, как источника утечки информации и, в конечном счете, как "перспективного хвальбишки-болтуна". Известно ведь: на клад наткнулся - умолчи о нем!.. Иначе - одно из двух: либо отнимут, либо своруют. И весь оставшийся далее путь с раздражением пришлось соображать, как наиболее достойным образом повести себя в представшей ситуации.
Вскоре стало очевидным, что фигура метала блесну, и это было наихуд-шим вариантом. Прибывший мог уже что-то поймать и по-своему обнару-жить участок. Вдруг прямо на моих глазах он резко поддернул удочкой, мгновенно изогнувшейся дугой, и, отступая к берегу, чего-то тяжело тянул. А еще минуты полторы спустя он выволок на отмель берега приличненького судачка. Все!.. Местечко было открыто! Теперь прибывшего вряд ли можно было соблазнить моими байками о "более уловистых" местах, имевшихся неподалеку. Мысль самому поплавать в стороне от этой тони в надежде на то, что клев у незнакомца прекратится и он куда-то уйдет, на этот раз казалась слишком уж неразумной. Оставалось только одно: нужно было действовать бесцеремонно, по-хозяйски, предварительно уведомив его о том, что участок давно известен и мною как бы уже застолблен.
Я с нетерпением поднажал на весла и вскоре вывел лодку на линию найденной мною тони.
Пришельцем оказался долговязый человек в куртке-энцефалитке с за-стегнутой до шеи молнией и в черном берете с торчащей по центру пи-почкой. На сухощаво-скуластом лице его четко виднелись вздернутые наизлом густые черные брови, щелки прищуренных глаз и полоски усиков с общим основанием под носом. Лет, видимо, под сорок пять, и что-то франтоватое просматривалось в нем. По-видимому, этот вид определялся белым воротничком рубашки и трикотажными перчатками, в которых он неспешно крутил рычажок катушки. Свою тяжелую продолговатую блесну бросал сравнительно недалеко, и это было логично. При более дальних забросах блесна задевала ступеньку, пугала глухим зацепом.
- Как нынче? Попадается или нет? - проплывая мимо, спросил-полюбопытствовал я. И ничуть не сомневаясь, что ответ окажется хитровато-уклончивым, поднамекнул: - Местечко здесь клевое! Известное не столь уж многим! Вас вот вижу впервые.
- Да спиймав! Двейко щучек, двейко окунцив, та ривнэсенького судачка, - вдруг по-украински зажурчали "усы". - На уху наловыв. И даже сусидам е що даты. А тут я не був рикив* пять уже. Жинка моя з Муратова. Прыихалы погостюваты. Та тэщу з батьком побачиты.
Ответ прибывшего в общем-то мне понравился. И я сообщил ему, что кидать блесну нужно значительно дальше. Что коряжника в этом районе нет. Но есть ступенька, бояться ее не нужно. Посоветовал ловить на твистер либо на виброхвост, поскольку блесны здесь, на этой отмели, почему-то малоэффективны.
Но ответ неожиданно последовал о том, что его улов уже "дужэ непоганый". А с учетом резерва времени может оказаться и вовсе "зовсим гарным".
Такой ответ настораживал. Мне показалось, в нем промелькнули нотки скрытой подковырки, незаслуженной иронии и даже вызова. "Сейчас проверим искренность ответа!" - отметил я про себя и, желая украинцу мысленно железных нервов, проплыл по прямой еще метров сто пятьдесят, прекратил грести. Лодка прошла по инерции метров шесть или восемь, а затем, развернувшись поперек течения, начала сдавать. Не мешкая, я налил в нее несколько ведер воды, выткнул шпильку-заглушку в нижней части бортовой доски - устроил небольшую течь: по мне, это лучший способ для сохранения рыбы живой в течение дня. Насадил на крючок живца, булькнул его на дно и, вырулив лодку носом против течения, пустил ее в дрейф.
При этом во время сплава мне волей-неволей пришлось находиться в лодке, сидя в сторону незнакомца задом: сам я являюсь правшой и удить могу лишь с левого борта. Проще говоря, поза выражала некое пренебрежение к Пришельцу, и, разумеется, мое присутствие стало немалой помехой в свободе его забросов. Впрочем, то было личной его проблемой, мало меня заботившей. Правда, поначалу появилось было скверное предчувствие того, что возьмет да бросит своей тяжелой блесной с большим тройниковым крючком на мое плечо. Доказывай потом, случайностью то было или же с определенным умыслом. Но с приближением к зоне его забросов претензий не прозвучало, и затем все больше укреплялась мысль: ну не дурак же он, в конце-то концов.
Первая поклевка была у меня секунд тридцать пять спустя в самом начале __________________
* Не был лет пять...
тони. Ударило жадно, с отводом приманки в сторону. Даже не было необходимости в подсечке рыбины. Несомненно, схватила щучка килограмма на полтора. Подняв ее на поверхность, хотел было брать сачком, но уже через пару секунд, встав в лодке, схватил за леску руками и, словно полено, втащил ее через борт. Отцепив от челюсти крючок, сунул ее меж переборок под собой, именуемых "гребною банкой", закрыл доской, на которой сидел. Щука отчаянно закувыркалась в ящике, стуча по доскам; щук нельзя оставлять живыми в воде в открытых отсеках окских обычных лодок. Даже "ножовики", как оказалось, могут выпрыгнуть, преодолеть их дощатый борт. Однажды их "убегло" у меня аж пара штук. Глазам не верилось, что нет обоих.
Вторая поклевка была почти напротив Пришельца. Клюнула щучка вполовину мельче, но упиралась ничуть не слабее первой. Тоже хотел уж было взяться за сачок.
И в самом конце прохода, после чуть заметного щелчка, вдруг поднял на борт налима граммов на восемьсот. Тупомордый, коричнево-пятнистый, с черненькими бусинами глаз, виляя длинным узким хвостом, он принялся исследовать днище лодки от носовой ее части до переборок, что подо мной.
Закончив тоню, я срочно развернулся на исходную и, проплывая мимо незнакомца, вновь полюбопытствовал:
- Еще-то не клюнуло? - И, получив его спокойный отрицательный ответ, заметил: - Я пару штук, не считая налима, выудил.
- Та бачив, - прозвучало с полным равнодушием.
На повторной тони "стукнуло" сразу же, как только мормышка достигла дна... моя подсечка!.. И ленивые тяжелые рывки почувствовала рука. Похоже было на судака. И действительно, то был судак-киловик, которого тоже взял с ходу, "на вброс". Секунд через десять и этот глазастый, с полосками на спине герой на пару с налимом заплавал по днищу лодки, определяя, куда ж это он попал.
Вновь мормышка на дне, и вновь поклевка. Подсечка, подъем... Второй судак оказался крупнее, хотя шел довольно-таки спокойно. В нем было около двух килограммов: вбрасывать было рискованно, я тотчас же схватился за сачок. Однако неожиданно мой полосатый увалень, дав круг на поверхности подле лодки, сорвался с крючка, будто и не цеплялся вовсе. Но, к изумлению, он продолжал идти еще такой же круг, опять приближаясь к лодке. Я попытался было подхватить его сачком... Но промахнулся, лишь легонько задел под брюхом. Очнувшись от прикосновения, судак в одно мгновение ударил по воде хвостом, взметнул сноп брызг, и тотчас же стремглав нырнул- умчался в глубину.
С третьей рыбиной, еще одним судаком граммов на восемьсот, снова не повезло. Как и тех, хотел было взять на вброс. Но уже на лету он вдруг сорвался с крючка, упал на рукоять весла и по веслу же скатился обратно за борт.
А когда в конце тони вновь упустил еще одну приличненькую щучку, обнаружил, что крючок заметно затупился и, видимо, не пробивал надкостницу верхней челюсти. Пришлось немедленно подтачивать его острие небольшим брусочком-"оселком", имевшимся в кармане куртки.
Молча возвращаясь на исходную, вдруг услышал слова пришельца:
- Невже ще чотыры раза брало?
"Эх, похоже, уже проняло!" - польстило самолюбию. И вслух добавил: - А толку-то?.. Взял лишь одного! Острие крючка то ли завальцевалось, то ли сломалось. Пришлось подтачивать. Две-то были хорошенькие: килограмма по полтора.
- На щё брало? На вибрахвоста?
- Ловлю на ротана. На него получше. Впрочем, вчера живцов израсходовал, пробовал на виброхвост. С пяток поймал.
- И якый вчорашний улов?
- Не взвешивал. Килограммов под тридцать было.
На третьей тони вдруг выхватил жереха граммов на семьсот. Чуть позже такого же по весу судачка. А в самом ее конце был тяжелейший сход примерно в метре от дна. На всякий случай решил осмотреть крючок, не сломан ли. И воистину открыл-разинул рот!.. На острие крючка торчал большой кривоватый зуб. Невольно расхохотавшись, погреб на исходную и, проплывая мимо незнакомца, смеясь, сообщил ему, что у какой-то старушенции-щуки выдернул зуб. Для достоверности даже поднял удочку, показывая крючок.
Незнакомец какое-то время озадаченно молчал, а затем рассмеялся тоже. Выражая личные эмоции, воскликнул:
- О це осоловела! Ни с того, ни с сёго! Шукай тэпер його языком! Небось до усей поры затылок чухае. Був - и немае! А зуб-то верхний, чи ныжний?
Его вопрос мне понравился. В нем, вне сомнений, ощущалась тонкая искринка остроумия. А улыбка и смех незнакомца оказались на редкость приятными.
- А кто у них разберет? У щук их целая пасть! - отмахнулся я, не придумав в ответ ничего более подходящего. И, со свойственным себе примитивизмом, попробовал сострить: - Однако, вопрос не лишний. Нынче дома нужно будет глянуть-присмотреться.
- Приладыть чи и соби виброхвоста? - заметил тот нерешительно.
- Еще бы!.. У воды - и не напиться! Давно пора прислушаться к дельным советам! - наконец-то отыгрался я за его иронию и примирительно добавил:
- Жаль, что без лодки! Вот так бы мы поддали здешнему стаду-то...
- А можно? Друг другу мешать "не будэм"? - ухватился за мысль незнакомец. - Лодка вон на машине...
- Не можно, а нужно! - воскликнул я, не ожидавший подобного оборота. И назидательно изрек:
- Река - она для всех! Порой на тони до десятка лодок собирается. На этот счет претензий быть не должно. К тому ж, вдвоем-троем рыбачить веселее! Возникает состязательный азарт, спортивный интерес!
Незнакомец сразу же подмотал катушку, скорее поспешил на берег, чуть не бегом метнулся к зарослям ракитника, разросшимся над водой. За кустами тою же секундою фыркнул-застрекотал мотор, и синяя "Нива" с лодкой-непотопляйкой на крыше кабины возникла вдруг, резко затормозила под кроной старой ольхи на невысоком пригорке. Незнакомец закинул на сук ее тросик ручной лебедки, зачалил и вывесил лодку. Отдернул машину в сторону и, "смайнав" свое суденышко на землю, волоком притащил его вниз к воде. Какое-то время он сидел на его серебристо-округлом борту: торопливо оснащал свой спиннинг головкой твистера, крепил на ее крючке вихлявый, светло-желтоватый виброхвост. Подготовил маленький телескопи-
ческий сачок и вскоре довольно шустро отплыл от берега, гребя своими смешными веселками. Однако лодка его оказалась довольно ходкой. А еще минуту спустя, он был уже на исходной, отправил приманку на дно и по моему "примеру и подобию" стал торопливо дергать удилищем вверх-вниз.
Впрочем, на четвертой тони мне почему-то не везло. Были две едва заметные поклевки, но даже не пожевало живца. Лишь в самом ее конце поддел окунька, схватившего мою приманку поклевкой, чем-то схожей с барабанной дробью. Окунек попал небольшой, немногим более ладони, пришлось его отпустить.
Приезжий тоже проплыл впустую. Но его причина была понятной. Он дергал удочкой напропалую, не ощущая дна. Движение его легковатой лодки значительно опережало ход мормышки. Я объяснил ему, что головка твистера должна всегда находиться вертикально лодке и после касания дна сразу же плавно идти на подъем. То есть, нужно удерживать лодку относительно мормышки, подгребая левой рукой поочередно тем или иным веслом, при этом стараться играть приманкой.
К удивлению, и следующая тоня получилась тоже едва не пустая. Лишь когда уже собрался возвращаться на исходную и, катушкой сматывая леску, поднял метра на полтора со дна приманку, вдруг почувствовал жесткий зацеп. Рука сработала автоматически. Попался судак-киловик.
Невдалеке от лодки плеснулась крупная рыба. Следом за ней пустила тяжелый бурун другая. Всплески походили на судачьи. Решил попробовать проплыть подергать в полводы. Еще четыре штуки выдернул за тонь. Наконец-то клюнуло у незнакомца, и вскоре он, крутя катушкой, поднял в лодку окуня граммов до шестисот.
На новом заплыве счет получился снова один к четырем. На этот раз по-пались пара средненьких щучек, судак-полкиловик и окунь граммов триста-четыреста. Спросил напарника, не нужен ли окунь ему, для его соседок. Тот согласился взять, и, проплывая мимо, я сунул окуня в его сачок.
Две следующие тони снова были почти пустыми. Было по паре поклевок, но взяли лишь по одной. Я поднял щуклеца-ножовика, которого сразу же отпустил; он - щучку весом до килограмма, которую долго не мог подхватить сачком. Но уже через пару тоней счет по поклевкам вдруг получился в пользу приезжего. При этом с явным преимуществом по весу. Он подержал двух крупных судаков и щуку. Но все они у него ушли, и причину я ему объяснил. Его слишком гибкий спиннинг не годился для подсечки крупных рыб при вертикальной ловле. Крючок мормышки не вонзался в их жесткую верхнюю челюсть на нужную глубину, лишь цеплял за кожицу. Я обратил его внимание на хлыстик своей коротенькой удочки, почти не гнущейся под нажимом руки. Посоветовал не полениться, вырезать в кустарнике удилище-рогатку и рыбачить им. Сказал, что в моем рюкзаке есть нитки, изолента, несколько мелких гвоздиков: сделать удочку нет никаких проблем. Сообщил, что рыба выбила однажды у меня аж пару удочек подряд, с тех пор указанные вещи всегда при мне.
Впрочем, тактику ловли я сразу же поменял: стал чередовать проводку в полводы со способом ловли со дна. Это дало мне еще пяток весьма приличненьких голов, против трех его недомерков. А когда соратник, вдруг исплевавшись, упустил довольно крупную щуку, которая, кстати, сломала кончик его удилища, когда в порыве досады, глядя на меня, воскликнул "Бачив?.. Бачив, яка була?!" - и даже в азарте вытер платочком свой взмокший лоб, вопрос о рогатке-удочке стал, наконец-то, безотлагательным для него.
Прекратив рыбачить, мы немедленно подплыли к берегу. Вспомнили, что, собственно, забыли познакомиться, пожали друг другу руки, представились, назвавши имена. Он оказался Артемычем. Был черноволос, немного кучеряв и лысоват. Густые черные брови оказались с редкими сединками. Издали он показался мне суровым, строгим. Усами, бровями очень походил на мрачную физиономию повелителя татаро-монголов Чингисхана, рисунок которого видел в детстве в школьном учебнике по истории Древней Руси. Однако это выражение вблизи настолько поразительно менялось, было столь доверчивым и столь простецким, что вызывало даже улыбку, даже острую потребность в покровительстве этому добродушному, безобидному долговязому существу.
Оказалось, он действительно приехал с Украины. Там они с женой живут в большом просторном доме своих престарелых родителей. Однако целых семнадцать лет до этого жил у нас в России, на полуострове Таймыр, где работал бригадиром бригады докеров-украинцев одного из причалов Дудинского морского порта.
Узнав, какого непосредственно причала являлся он бригадиром, я вновь пожал ему руку, сообщил, что трижды был сезонным грузчиком Дудинского морского порта. А затем еще два раза летал в порт Тикси на Море Лаптевых: там платили побольше.
Причал его был девятый. Но нескольких лиц с четвертого, в котором пришлось поработать мне, он знал. Он пригласил меня в гости к себе в Муратово, я его в свой городишко Меленки, где ему уже доводилось бывать: ездил с женой по ее подругам, проживающим в Меленках.
Вспомнили про газетку "Советский Таймыр", про остров Кабацкий напротив Дудинки, где, очень возможно, вместе когда-то косили сено, помогая в качестве шефов совхозу "Полярный". Помянули отличнейший ром "Казино", привозимый с Кубы, стоивший пять рублей, и остроумный, смелый по тем временам, рекламный плакатик о нем: "Если у Вас не хватает тридцать копеек на бутылку водки, покупайте прекраснейший ром "Казино"! Помянули нашумевшую тогда историю о том, как однажды осенью на последнем десятом причале на грузчика напал крупный полярный волк. Покусал ему руку, но затем сам еле вырвался из его объятий и, хромая, сумел удрать в кустарники тундры от целой бригады охотников, проезжавших мимо. Вспомнили про знаменитые гулянья горожан по центральной улице города в начале осени, особенно в дни северных сияний. Оба согласились с тем, какая все же была интересная, превосходная наша жизнь в те, собственно, не столь уж давние времена!
Минут через двадцать пять рогатка-удочка мною была изготовлена и даже очищена от коры. Она получилась в меру жесткой, с удобным для руки изгибом. Однако у Артемыча на спиннинге имелась лишь модная ныне леска-плетенка сечением 0,2. Я объяснил, что с этой столь тонкой и прочной леской при вываживании рыбы можно не только поранить руки, но и самому быть сдернутым с его суденышка, к примеру, крупной щукой или сомом. Пришлось подарить из своих запасов метров пятнадцать нашей обычной "клинской" лески ноль-пять, накрутив ее на рогатки удочки. Подарить нихромовый поводок с пропаянным заводным колечком, пару своих самодельных мормышек, покрашенных в грязно-зеленоватый цвет, и мы поплыли снова на тонь.
Вдруг метрах в двухстах вверх по течению реки раздался необычно мощный всплеск-удар непривычного глухого вакуумного оттенка. Будто с обрыва берега метнули в воду тяжеленную массивную болванку. Секунд с десяток спустя шум всплеска-удара повторился вновь.
- А вот и он, легок на помине, - заметил я, кивнув в ту сторону.
- Хто? - не "зрозумив" Артемыч.
- Сом, соответственно, - отозвался я и для уверенности добавил: - С месяц назад там за рогом мужики сетями на семьдесят шесть килограммов одного взяли. Такого леской покрепче подцепишь, надумаешься, как освободиться от него! Лет десять назад, похоже, поддел подобного... Хорошо, что крючок на блесне сломался, а то хоть режь леску. Сказал, что с той поры не очень-то мне верится, что какой-то там старик Хемингуэя взял удочкой рыбину больше лодки. Заметил, что довелось однажды видеть морские лодки у рыбаков "Полярного"... Добавил, что лично по мне, история в "Старике и море" - гениальная фантазия, вершина наших рыбацких помыслов. Получается, рыба была, как минимум, метров под семь длиной. И подытожил, что в той ситуации, что описал знаменитый Хэм, она наверняка сломала бы старику хребет, потопила бы его суденышко. Впрочем, на море не ловил. Возможно, случается всякое.
- Не вже сом? - удивился Артемыч и признался, что рыбу в отвес он не удил, что многое для него в нови.
- Его удар. Глухой, тяжелый, - заверил я.
Зайдя на тонь, я пропустил Артемыча вперед, поскольку его "малютка" шла несколько пошустрее моей, и вскоре убедился в том, что новая бортовая удочка освоена им неплохо. Сплавляясь, он рассказал, что на Севере тоже ездил с другом на рыбную ловлю. Обычно на озеро. Удили окуней, плотву. Под осень на Енисее блеснили налима, сига. Зимой под речкой Норилкой рыбачили ряпушку. Сказал, что вырастил двух дочерей, оставшихся жить в Дудинке в его квартире. Младшая вышла замуж, собирается рожать. Другая учится в Норильском колледже. Живет в так называемом гражданском браке с каким-то дилером.
Сообщил, что льготный стаж заработал к двадцати семи годам. А получилось так. Два года учился в профтехучилище на сталевара, затем полгода работал по специальности. Дальше - армия. Попал в Афган, где засчитывался год за два. И затем еще три с половиной года сталеварил на комбинате "Надежда" недалеко от Норильска.
Сказал, что побывал недавно у дочек в гостях. Что аэропорт Алыкель все тот же, без новостроек. И Дудинка в общем-то не изменилась. Лишь магазины вдруг стали чьими-то да цены абстрактными.
Будто извиняясь предо мной, посетовал, что "на его родимой Украине" всех сегодня обязуют говорить по-украински, и нынче у него никак не получается вновь перестроиться на русский. С иронией шепнул-заметил, что этак "отцы наши" радеют, чтоб мы жили более дружно в единой братской семье.
Я поведал ему о себе. Сказал, что жить по-новому не наловчился, а зарплаты хронически недостает. Что рыбалка стала семейным подспорьем. С сожалением заметил, что зря не остался тогда на Севере.
С грустной улыбкой вспомнил-представил тамошнюю стройняшку Зойку - учетчицу наших работ на складе соленостей, прозванную кем-то из грузчиков "витаминкой". Кажется, она действительно была неравнодушной к моей персоне. Зачем-то озадачился тем, могла бы или нет сложиться наша с ней жизнь. Убежденно решил, что вряд ли. Слишком уж юной да симпатичненькой была она для меня. Рано-поздно сманил бы какой-нибудь помоложе. Там, на Севере, женщины в цене.
Поклевки у нас обоих случились одновременно чуть ниже от центра тони. Я вскочил на ноги, и секунд через семь или восемь мой полосатый киловик уже подпрыгивал в лодке. Артемыч возился подольше, поскольку встать в его "вихлявой коротышке" он не мог, и вывести рыбу "на вброс" ему недоставало быстроты подъема. Ему пришлось брать своего киловика сачком. Его "вихлявка" тоже была с двумя переборками под скамейкой. В ее носовую часть он по моему примеру тоже налил немного воды; брызги, залетавшие ему на спину, были прямым свидетельством того, что рыбина находилась при нем.
- Вэлыкый, бильше килограмма! Судак! - радостно сообщал он мне.
На повторной тони мне удалось поднять еще двух "полосато-клыкастых" и щучку килограмма на полтора. Недолго думая, я схватил ее около борта рукой за шкирку и вбросил в лодку. Артемыч тоже взял судака-киловика и крупного окуня-горбача. Я приблизительно прикинул свой улов. Выходило, что было уже за пуд. Получалось, что шел на рекорд не только месяца, но и года. Ведь времени было всего-то около часа дня. Ведь даже не пообедал, даже не попил чайку! И хотя Артемыч постоянно плавал впереди меня, и все его действия были на виду, он снова, глядя на меня, воскликнул: "Ище спиймав! Судак! О це да! И вэлыкого окунця!"
Я улыбнулся в ответ и в знак согласия с ним кивнул. Посоветовал периодически чередовать протяжки со дна с проводками в полводы.
Какое-то время я даже с любопытством наблюдал за ним, за этой его проявившейся вдруг азартностью. Его лодку несколько развернуло течением, и он сидел вполоборота относительно ко мне. Был виден завороженный в ожидании поклевки взгляд и приоткрытый в восторге рот. Он явно напоминал ребенка, которому дали игрушку, отвлекшую его от прочих помыслов.
Неожиданно буквально метрах в четырех от лодки Артемыча с чуть слышным шелестом стекающей воды грузно всплыло пятнистое тело коричневого оттенка, схожее с туго надутой камерой от тяжелой грузовой автомашины. Секунды три было видно, что тело перемещалось, напористо двигаясь встречь течения. Хвост рыбины так и не показался: последовал лишь тот самый приглушенно-вакуумный удар пугающей мощности. Показалось даже, будто на водной поверхности образовалась глубокая яма, из которой вдруг с силой вырвался почти метровой высоты бурун. Волна даже тряхнула лодку Артемыча, схватившегося за ее борта.
- Еще раз, легок на помине! - с улыбкой напомнил я об ударах сома. - Похоже, подался в район Окшова. Не к самке ли?
И прибавил:
- Якобы до революции семнадцатого года окшевского попа, любившего удить сомов, подобный и упер. Якобы бечевка захлестнулась на руке петлей.
- Аж жаклыво зробилось!* - признался Артемыч и, сдвинув берет с лысоватого темени на затылок, смахнул платочком выступившую на голове испарину. - О це чудо живе! Такый и лодку перэкыне!
____________________
* Аж жутко сделалось
Да, в тот день мы явно шли на рекорд. Спустя еще минут сорок нашей рыбалки, в том уже не было никаких сомнений. Мой улов, по самым скромным подсчетам, составлял уже килограммов под двадцать пять. И хотя дело Артемыча шло вполовину скромнее, он все одно был поражен столь небывалым для него уловом. Тем более судака! Впрочем, он тоже по дури своей прошляпил четыре рыбины, сорвавшихся с крючка. Оказалось, на крючке был сломан "бородок", и ему пришлось заменять мормышку. Однако день в целом получался и без разгибов крючков, и без обрывов лески. Все выходило на редкость удачно. Лишь однажды я, выдергивая судака на вброс, ткнул его носом в весло, при этом сломав крючок. Судак был хороший, и было жаль. Но вина в том была моей, исключительно в излишней торопливости. И самую крупную рыбину, щуку около трех килограммов, досталось выудить тоже мне, и это льстило.
Тяжело нагруженный белым известняковым камнем, прошел вниз "Окский". Неподалеку маршрутом вверх проплыл незнакомый ранее голубой кораблик с белоснежным шатром на палубе. От его неуклюжего туповатого носа подступила неожиданно высокая волна, крепко тряхнувшая наши лодки. В его рубке вдруг громко включили музыку, и над водной сверкающей ширью неожиданно грянул мощный, тяжелый, по-медвежьи хрипловатый бас Профессора Лебединского:
Русских девок я видал: русых да удаленьких.
Теперь в Мексику!.. Хочу... темненьких да маленьких.
И после пронзительного, но довольно благозвучного музыкального вступления, еще более хрипло и грузно им было произнесено:
Беса ме... Беса мемучо-о!..
Далее текст песни тотчас же подхватили-повели кристально чистые, удивительно тончайшие по красоте и мелодичности, девичьи голоса.
С этой неожиданной взаимосвязью столь различных по контрастности созвучий мне лично всякий раз в данном варианте песни представляется образ грубых, беспощадных лап, схвативших нечто филигранное и очень хрупкое. Образ сразу же обескураживал каким-то крайним драматизмом, вопиющей наглостью, абсурдностью! Хотелось срочно что-то предпринять, спешить на помощь. Однако уже через пару-тройку минут продолжения песни вдруг отрезвляла совершенно иная мысль!.. Быть может, этому "филигранно-хрупкому прекрасному" того и нужно? Возможно, не столь уж оно и хрупкое? Впрочем, как бы там ни было, считаю именно этот вариант вечной "Беса ме мучо" одним из самых впечатляющих и наилучших.
Поначалу я даже не обратил внимания на серенькую моторку, скользившую вдоль берега по той стороне реки. Но когда донесся, издали снизу, гул еще двух моторов и стали видны приближавшиеся "казанки", я смотал свою удочку и, позвав соседа, предложил ему на всякий случай поскорей подняться выше метров на семьсот. Сказал, что если подозрения верны и если повезет, то для разнообразия в улове, мы можем попасть на "большую рыбу". Заметил, что должна быть преимущественно бель: язек, плотва, подлещик, подуста. В общем, крупненькая "воблушка", что тоже для нас не лишне. Похоже, Артемыч уже попривык доверяться в нашем с ним деле моим советам: без лишних слов, без лишних расспросов он сразу же подмотал "рогатку"... И, не теряя времени, взявшись скорей за весла, мы быстро погнали лодки, стараясь держаться поближе к берегу: здесь течение было заметно слабее, плыть было гораздо легче.
Как и следовало ожидать, мои подозрения начали подтверждаться. Головная моторка вдруг круто свернула к фарватеру и, прибавив скорости, полетела к Мокрому рогу. Обе "казанки", подрезая путь, двинулись тем же маршрутом. Их слепящие бликами волны неторопливо покатились в стороны берегов. Я уперся ногами в шпангоут лодки и, по мере сил отжимаясь веслами, мчал на пределе возможного. Образуемый за кормой водный пузырчатый шлейф был различим за добрую сотню метров. Артемыч значительно поотстал, но общий разрыв между нами тоже составлял не более полутораста метров. Весла его малютки мелькали, словно заведенные, и чем-то напоминали секундную стрелку часиков.
Мы прошли уже более полукилометра, как вдруг под днищем лодки будто сыграли на тонкой струне. И лишь затем, секунды полторы спустя, раздался жесткий хлопок, похожий на ружейный выстрел. Я обернулся на звук, чтоб увидеть точное место взрыва. Ударили несколько ниже рога на полукруглой яме. Яма сравнительно неглубокая, и сверкнувший в солнечных лучах водяной столб был не менее пяти-шести метров.
Но уже секунд через семь под днищем лодки вновь пропел тонкий, мелодичный звук. Вновь взметнулся сверкающий всеми цветами радуги столб на ту же высоту, и грохнул хлопок. Моторка шла точно по дуге подводного обрыва ямы, удаляясь в сторону фарватера. И снова тенькнула струна... Вновь за кормой моторки вспыхнул яркий, радужный, изумительный в своем цветастом, переливчатом великолепии водный столб, произведя удар.
Не прекращая хода, лодка резко добавила скорость и, подняв позади себя сплошной каскад брызг, превращалась в крохотную серую полоску, уходя-удаляясь за выступ мыса. Обе "казанки" тотчас же заняли место над ямой и, урча моторами, принялись на малом газу шнырять взад-вперед. Людей на каждой было по двое. Один на корме - на моторе, второй с подсачеком - на носу. Они то и дело подхватывали с водной поверхности всплывших от взрыва рыб, бросали в лодку. Мы с Артемычем продолжали усиленно грести навстречу казанкам, сплавлявшимся в нашу сторону, и между нами осталось не более трех сотен метров. Поплыла уже плотвенка величиной не более пол-ладони. Я подобрал их несколько штук, полагая попробовать в качестве живцов. Крикнул Артемычу, чтобы тоже взял десятка полтора вместо виброхвостов. Он согласно кивнул и приготовил сачок.
Вдруг в стороне, неподалеку от лодки, я заметил белое брюхо более крупненькой. Срочно погреб туда и взял темноспинного, красноперого "шерманенка" граммов четыреста. Сразу же за ним, чуть дальше, обнаружил еще двух подлещиков граммов до шестисот. Затем увидел, что ближе к берегу метров за сорок, пустив по воде круги, шевельнулась еще одна полуживая рыба. Ею оказался язек-полкиловик. И там же, чуть ниже по течению, подобрал приличненького окуня граммов триста пятьдесят и крупненькую густерку.
До "казанок" теперь оставалось не больше полутора сотен метров, и у лодочников были различимы бороды и усы. Мелькнула мысль, что они у них накладные. Артемыч тоже дважды что-то поднимал сачком. Но вдруг, опередив меня, он стремительно ринулся вверх к "казанкам". Я взглянул по направлению его движения и различил-увидел более крупное колыхание на воде неподалеку от него. Неожиданно с лодок окликнули:
- Эй, берет!.. Пора и совесть иметь. Не видишь, нет рыбы совсем? Оставь-ка, оставь-ка ту! Бери, что помельче.
- Усе зрозумив. Извиняйтэ, хлопци! - тотчас притормозил Артемыч и сразу же сдал назад.
Спустя минуту, одна из лодок подошла к кругам и, похоже, взяли трехкилограммового сазана.
Встав в лодке и осмотревшись, ближе к фарватеру я снова обнаружил несколько ярко-белых полосок и погреб туда. Оказалось, это были плотвицы граммов триста пятьдесят-четыреста. Их было шесть штук, и пара плыла поодаль. В общем счете улов теперь зашкаливал за тридцать килограммов, и это было рекордом не только месяца, но и года. Покрутившись еще, нашел пару подъязков граммов по триста, подлещика и две чехонины, которых тоже не поленился взять. А в завершение всего почти под носом у "казанок" подобрал килограммового подуста, подъем которого скрыл, выйдя на рыбу сверху, прикрыв ее бортом лодки и своей спиной.
Вдруг моторы "казанок" взревели, и обе, одна за другой, набрав обороты, помчали за поворот.
Все! Собирать было больше нечего. Сплавляясь назад, мы подобрали подле берега еще с десяток мелочевки и вскоре вернулись обратно на нашу тоню.
Оказалось, Артемыч тоже набрал килограммов пять. Ему случилось ухватить килограммового сома и стерляжонка граммов на семьсот.
Неожиданно впереди себя, ближе к фарватеру, он увидел еще одну плывущую рыбину, и вознамерился было гнаться за ней. Но я попридержал его порыв, осведомив, что в том районе начинается довольно сильное течение, которое в одно мгновение стащит его вниз, как минимум, на километр. Предложил порыбачить снова на нашей тони, и резон в том был. По секрету сообщил ему, что глушеный малек с порванным пузырем, который движется по дну, сейчас срабатывает в качестве прикормки и приближается сюда. Вот-вот на тони должен начаться жор. Но будет недолго. Далее здешний крупняк по этой мальковой дорожке вернее всего уйдет к полукруглой яме, где подорвали, и нам нелишне будет сплавать непосредственно туда. Я просил его не говорить об этом местным рыбакам, поскольку, весьма возможно, именно кто-то из них информирует, где, как и когда взрывать. Сказал, что сам узнал об этом случайно, попробовав как-то "ради очистки совести" проплыть с живцовой мормышкой по одной из взорванных незадолго ям. Предложил ему поскорее выложить рыбу в имевшийся у него садок, поскольку на его суденышко, осевшее в воду за ватерлинию, было жутко смотреть.
Без лишних слов Артемыч сразу же подался к берегу к своему садку, привязанному к колышку. И пока он спешно определялся с его уловом, я успел пройти еще одну полновесную тонь. И совершенно не обманулся! Двух щучек и двух судаков взял на борт. Они хватали сразу же, как только мормышка с плотвичкой достигала дна. На новой тони взял еще пару штук. Но интенсивность клева стала заметно ослабевать. Начались пустые, осторожные поклевки. Артемыч тоже успел неплохо "хапнуть" на первом своем проходе. Он выдразнил двух судаков, один из которых тянул килограмма на полтора.
Еще три тони были почти пустыми. Сомнений более не оставалось, что рыба отошла. Я посоветовал выложить и этот его улов, и снова налегке отправиться к полукруглой яме. Сказал, что в случае отсутствия там поклевок можно будет дать "долгую тоню", поискать наше стадо на общем ее прогоне. И покуда тот снова нервно вздыхал, отправляя судаков в садок, я наставлял его о том, что стадо часа через два может опять спуститься сюда. Или, напротив, может подняться новое стадо с низов. Не исключалось и то, что именно наше стадо схлынуло вниз вслед за утекающим мальком. Оно могло также попросту нажраться и прекратить клевать. Но если мальков по дну перемещается не столь уж много, где-нибудь через час-полтора снова может начаться жор. Резон плыть вверх был еще и потому, что к берегу могло прибить ту рыбу, которая всплыла чуть позже. Сказал, что однажды, проплыв лишний раз вдоль берега, взял полуживого голавля почти на три с половиной кило, почти под шестьдесят сантиметров длиной.
Освободившись от лишнего груза, Артемыч поспешал за мной теперь значительно шустрее. Впрочем, торопиться было особо некуда. По моим прикидкам, в лодке имелось уже килограммов под сорок отличной рыбы, и это тянуло на личный рекорд целого ряда лет! Я с удовольствием представил, как супруга вытаращит глаза, увидев содержимое моего огромного, сшитого по спецзаказу рюкзака. Как бросится звонить сыновьям и теще, чтоб приезжали за рыбой, и, по-видимому, сама, без понукания, нальет стопарь своего прекраснейшего, настоянного на бруснике и еще каких-то полезных травах крепчайшего первачка. Проплывая рядом с берегом, я увидел двух мертвых крупненьких плотвичек, подлещика и средненького язька. Но брать их не стал, оставив на желание Артемыча.
Мы прошли уже более половины пути к полукруглой яме, как снова вдруг прозвенела струна под днищем лодки и через пару секунд где-то за рогом будто стукнули по огромному барабану. Секунд через семь - еще один звон струны и удар. Затем - еще, и еще. "Вперед!" - скомандовал я Артемычу, и мы, по новой нажав на весла, помчали дальше. Теперь уже все зависело от того, насколько дальше нам удастся пройти-продернуть по направлению к Мокрому рогу, и мы старались. На всякий случай я предупредил Артемыча, чтоб слишком не увлекался, не сплыл за линию нашей тони, не угодил в стремнину.
Спустя минут семь или восемь мы были уже на рогу, и я обернулся, чтобы взглянуть, прикинуть общую обстановку. Как и следовало ожидать, ударили на глубоких ямах рядом с фарватером, чуть ближе к той стороне реки, неподалеку от белого бакена. К нам довольно-таки плотной группой сплавлялись несколько лодок, в числе которых находились все те же "казанки". Но неожиданным и странным показалось то, что ни те, ни другие не метались относительно друг дружки, гоняясь за рыбами, а плыли мирно, будто замерли все вместе на водной глади.
Громыхнув цепями, от парома отошли два катера с плоскими автомобильными кабинами. Минуту спустя они оба вклинились-заплыли в общую группу лодок и заглушили моторы...
Я, кажется, стал догадываться, в чем было дело. И уже еще через пару минут мое жутковатое предположение оправдалось в полнейшей степени. Даже какое-то время было несколько трудно дышать, перехватывало в горле. Я срочно начал выбрасывать из лодки всю свою мелочевку. Было отчетливо видно четыре серебристо-белых огромных круга до пятидесяти метров в диаметре каждый, на двух из которых, словно темные островки, стояли лодки. Плыл в основном килограммовый лещ, но виднелись особи и покрупнее. Третий, четвертый круги, плывшие ближе к другому берегу, были никем не заняты, и рыба проплывала никому ненужная.
По примеру рыбаков на лодках, я тоже взялся за сачок и, ни секунды не медля, молча приступил к работе. Нужно было поторопиться. С данной точки, к тому же с центра фарватера, мы должны были подойти к стремнине меж Муратовских яров не более как через семь или восемь минут. Плотность рыбы в кружовинах оказалась таковой, что при проводке сачком по этой белой плывущей массе в суму попадало до нескольких штук, а рыба снизу все подступала и подступала. Я то и дело поднимал свой тяжеленный сачок, брался за низ мотни и, вываливая рыбу в лодку, старался бросать ее ближе к кормовой перегородке. Словно серебряными отливками стало быстро застилаться днище.
Подплыл Артемыч. Держась за весла, он какой-то момент сидел в своем корытце молча, без движения, словно в оцепенении, а затем совершенно искренне спросил бородачей ближайшей от него "казанки":
- Мужыкы, узяты тут можно, чи ни?
- Это ты, берет? - строго пробурчал грубый скрипучий голос и на-смешливо разрешил. - Можно. Только бери что крупнее!
Минуты четыре спустя я начал замечать, что течение усилилось и берег напротив меня поплыл быстрее. От перегруза в лодке меж бортовых досок появилась течь. Пришлось немедленно отбросить рыбу из-под ног к корме и срочно отчерпать воду, уже не обращая ни малейшего внимания на запрыгавших в отсеке судаков. Течь прекратилась. В резерве осталось не более двух минут. Я взглянул на Артемыча и сразу же накричал на него, чтоб немедленно прекратил загрузку и отправлялся к берегу. Закричал, что можно не успеть на помощь!.. Тем более, что в своей чаплыжке он сидит в болотных сапогах, которые сразу же поволокут под воду.
Рыкнули на него и с "казанок", чтоб "не маячил над душой" и убирался прочь.
Артемыч сразу же сложил сачок и с величайшей осторожностью погреб в направлении к берегу. Две деревянные лодки, груженные до предела, отправились было тем же маршрутом, но затем, постепенно вырулив "в обратную", поплыли в сторону перевоза.
Я торопливо сделал еще около десяти черпков и, с трудом развернув лодку носом к фарватеру, тяжело вышел-выбрался из края круга. Оставили кружевины и прочие деревянные лодки, подавшись следом за первыми в сторону Мокрого рога. А спустя еще минуты полторы я уже не опасался подхвата лодки течением и спокойно греб напрямую к нашей с Артемычем тони. Нужно было скорее глотнуть чайку. От напряжения, от чрезмерного усилия дрожало тело, не на шутку разболелась голова. Нужно было принять таблетку.
К берегу напротив "Нивы" мы прибыли почти одновременно. Артемыч вышел на отмель, подтянул за собой свою "малютку". Наехав кормой на прибрежный грунт, я встал в лодке и посмотрел на плывущую мимо рыбу. Ее белые, похожие на пену, кружевины уже растянулись в овалы, заметно сблизились между собой. А затем, подхваченные стремниной, сошлись в одну гигантскую полосу метров под четыреста длиной и шириной не менее двух футбольных полей. "Казанки" и катера взревели моторами и стали шнырять взад-вперед, поскольку рыба, разделенная течением, теперь уже не шла столь сплошняком. Было заметно, что вся ее масса попала в центральный, самый мощный поток. Ее потащило сначала ближе к другому берегу, а затем стремительно понесло прямиком к нашей стороне - ко второму, самому крутому рогу на Муратовских ярах.
Я снял свою старую выцветшую кепку с продолговатым козырьком, отлично защищающим от солнечных лучей, вытер рукавом куртяшки взмокший от пота лоб. Артемыч тоже, сняв берет, промокал свою голову носовым платочком.
"Господи, прости нам дела неразумные наши, творимые нами против щедрот и добрых деяний Твоих!" - воскликнул я про себя, и вслух, для ободрения Артемыча, прибавил: - Хоть малой-то части из той, что плывет теперь от нас в небытие, мы ныне с тобой не дали пропасть-исчезнуть столь удручающе, столь бестолково!
Так, между прочим, для интеллекта, я сообщил ему, что именно эта вот рыба называется здесь, под Окшёвом, "большой". И для общей его осведомленности прибавил:
- Немалые тонны поплыли ее сегодня.
И прибавил еще:
- Однако такое обилие, какое предстало нынче, и самому-то весьма в диковину!
- Да куды ж тоби стильки-то?.. - отозвался тот, глядя на меня, словно дожидаясь неких иных пояснений.
Он принял решение сдать машину ближе к воде, уложить в нее свой улов, благо в багажнике имелась целлофановая пленка. Я достал термос, нацедил чайку. Предложил ему. Он благодарил и сказал, что у него тоже почти непочатый термос. Предложил своего. Уверял, что чай его заварен с лимоном и чабрецом.
Затем нерешительно, с заминкой, крепко смутившись, вдруг сказал:
- Якщо выкласты рыбу з лодкы... Чи нэ проплывты ще по разку з живцями-то? Узнать бы хоть: тут стадо?.. Чи видийшло куды-нэбудь?
Я понимающе улыбнулся, но отказался.
Однако относительно его заметил, что дело это "сугубо личное" и ре-