Жилетка чёрная под стёклышком лежит -
в ней Пушкин падает,
в неё Дантес стреляет. 
Пером писать
мне век мой не велит,
и на столе свеча не догорает. 
Для современников, для нас,
важны походы по музеям. 
Я на диван живой глазею,
а человек - исчез,
хотя и Муза с нами
и Пегас. 
Остались строчки -
чувственны, легки. 
Осталась осень. 
Оголила плечи. 
Зима осталась. 
Место у реки. 
И человек с букетиком замечен. 
Но сгинул век. 
И шум его живой. 
Другими были,
но творили люди. 
Всё кануло. 
Всё поросло травой. 
Всё испарилось. 
Словно уточка на блюде. 
Не тихо в мире. 
Вновь шумы идут. 
И даже не ходи к гадалке:
труба зовёт,
в трубу ведут -
и выплюнут у времени на свалке. 
И птицы белые, наверно - чайки -
слетятся и чего-нибудь найдут. 
Кувшин пустой останется от нас,
а может в нём найдут ещё монеты. 
Находим каски ржавые 
и пистолеты,
и ветерана слушаем рассказ. 
И только поле не меняет цвет -
меняет вид:
фашист не топает по полю. 
Машины времени не будет. Нет. 
(И хорошо. И с этим я не спорю.)
Но как-то странно исчезает жизнь,
как будто не было событий.
Солдатик мёртвый неизвестно где лежит -
и жизнь ещё полна открытий. 
Но столько повидала жизнь,
что в самый раз
концу быть света. 
Но ходим по земле,
земля дрожит -
теперь у каждого в руках ракета,
и взрыв страшнее пистолета.