Ты нашла меня в подземелье детской комнаты -
       Искалеченного.
       Заколдованного.

Вдруг -
я остался один -
в тот момент, когда журавли построились в клин

или нежным деревцем
расписались друзья - МНЕ-
       эпитафия!

Как червивый налив - мой язык
оставался живым:

ещё чувствовал вкус жизни. 

Ничего от поэзии
не было
в папиных талончиках на бензин,
в маминых швейных иголках,

река Днестр не была такой синей,
как море
на иллюстрациях к сказкам Пушкина,

вишни цвели у дома - чтобы стать на весы и продаться,
в дом заходили далеко не поэты -

наши соседи с первого этажа -
жарить орехи
и сидеть у ведра -

с крепким портвейном -
ничего от поэзии -

не было рядом
и позади
не было -

бабка цветы поливала,
дед вешал погоны карточным дуракам.

Но -
вдруг -
я остался один -
искалеченный,
расколдованный -

шумом моторов -
           на север, на север,
а на севере 
           белом
пыхтели 
алмазные буры. 

Все комнаты спали.
Но в одной
карандаш кувыркался -
так много мальчишке выпало снега.

Не спал и орёл
на бачке туалетном -

поджигая свой фосфор,
он в дверь колотил -

я сам это слышал,
я сам это видел -

потом подбирал
кусочки зелёные 
крыльев. 

Мне жаль,
но свет уже был -

настольная лампа
горела,
да так,
что 
чалмой её обернул - старой рубахой. 

И 
бежали чудовища
из речи - из рек,

и
выглядывали головки
детишек
на языке -

лопасти мух
молчали,

червоточины, что были видны повсюду, -
зарастали

живыми клетками тетрадок,
где грязь и плод весны. 

Как всё-таки 
прав 
зов белого света,
выбрав Музы рожок!

Как лопнут глаза 
у нефтяных баронов,
видя,
какие я бабки стригу
с вышек верлибра -

сахарок им на язык,

папины талончики
им в одно место!