Из десяти запущенных сегодня "пираний" домой вернулись только восемь. Такое случается сплошь да рядом, но я расстроился, словно потеря зондов произошла из-за моей личной некомпетентности. В полседьмого, зевая как сытый кашалот, заявился Паоло. Паоло предпочитает работать по личному скользящему графику и, поскольку с работой своей справляется отлично, никто против этого не возражает. Выслушав мой короткий доклад, он неопределенно пошевелил пальцами в воздухе и водрузил свое немалое тело в печально скрипнувшее кресло.
- Спокойно, студент, - пропыхтел он, - Пираньи - материал расходный, лимиты на этот месяц пока имеются.
- И еще, похоже, пробы из двести шестнадцатого керна испорчены, - сообщил я виноватым тоном. - Наверное, мне нужно было обработать их вручную.
- Тебе нужно за гайку подержаться, - заявил Паоло. - Свободен, студент! Суши весла, в смысле, отдыхай.
Я в очередной раз ни фига не понял, но уточнять не решился.
Покинув лабораторный отсек и поднявшись на архаичном эскалаторе к верхней палубе, я пошел по пустынному тихому коридору в сторону Левиной радиорубки. Пол привычно покачивался под ногами. Никогда бы в жизни не подумал, что на ганимедской подледной гидростанции может быть так обыденно, тихо и даже скучно. А три месяца назад я на сто процентов был уверен, что мне жутко повезло. Еще бы! Выиграть единственное распределение в Дальнее Внеземелье, на станцию Модхейм! Жребий тянули всем потоком. Никогда не был везунчиком, а тут такая удача! Радость несколько омрачал тот факт, что на реверсе этой медали значилось: "два с половиной года". Но мы с Аришкой решили, что мы сильные. Ведь что такое разлука? Не более, чем тренинг для настоящих чувств, цемент для серьезных отношений. Зато молодого специалиста с опытом работы на ганимедской ГИС потом будут рвать с руками и ногами. И вот я улетел к Юпитеру, на самую старую из подледных станций, моя девушка осталась в Антарктике, а теперь, спустя всего два месяца настоящей разлуки, я уже не так уверен в правильности своего выбора. Последнее письмо от Аришки я получил две недели назад, хотя мы договаривались писать друг другу каждые два дня. Вот и думай, что хочешь.
- Оставь меня в покое! - сердито сказал впереди тихий женский голос.
Я невольно замедлил шаги и прислушался. Невнятно и сладко забормотал мужской голос.
- Прекрати, - повторила женщина.
Справа от меня тянулась "галерея героев", как ее называл Лева, два ряда физиономий именитых сотрудников Модхейма. Портрет с подписью "Рауль Мартинес" едва приметно помаргивал, словно бы сам Мартинес, похожий на пожилого Хемингуэя, подмигивал мне весело и ободряюще. Слева от меня, пятью шагами впереди, располагался отворот в боковой коридор. Непроизвольно вытягивая шею, я осторожно двинулся вперед.
Они стояли почти у самого прохода: старший гидробиолог станции Гас Трэнтон и Хелена ван Дайк. Они не видели меня, увлеченные своим то ли спором, то ли ссорой, и я хотел было тихонько проскользнуть мимо, но Гас вдруг протянул белую ухоженную руку и весьма бесцеремонно схватил Хелену за задницу. Это было настолько невероятно, что я остановился. Гас Трэнтон, тихий кабинетный гриб с лицом вечного девственника, к которому не хватало древних очков с толстыми маленькими стеклами, ухватил гляциолога Хелену ван Дайк за задницу! Нагло, развязно и еще черти знает как. Я обомлел. Хелена коротко размахнулась. Шлеп! Голова Гаса дернулась влево, но пальцы он разжать и не подумал. Я громко кашлянул. Трэнтон вздрогнул, увидел меня и быстро убрал руку. Хелена, покраснев до корней волос, упорхнула прочь, а я и Гас остались стоять в коридоре. Некоторое время мы рассматривали друг друга с интересом и некоторой неприязнью, потом Трэнтон пригладил ладонью волосы и сказал самым светским тоном:
- Вы неважно выглядите, Антон, у вас лицо сердитое, - он секунду подумал и добавил. - Вам просто необходимо подержаться за красную гайку.
- А вам? - спросил я, тихо закипая. - Может, вам тоже необходимо за какую-нибудь гайку подержаться?
- Несомненно, - Трэнтон с готовностью махнул головой, глаза у него были масляные. - Именно за этим и иду. Был рад пообщаться.
- Взаимно, - пробормотал я.
Дурдом какой-то! Что этот тип курит?
Хелена нагнала меня почти у самой радиорубки.
- Антон, погодите, - она поймала меня за рукав.
- Если вы об этом? - сказал я, - то обещаю никому ничего не рассказывать.
- Вы все неверно поняли, - Хелена неловко улыбнулась. - Не думайте ничего такого про Гаса.
Я кивнул. Наверное, она заметила на моем лице тень сарказма, потому что сразу добавила:
- Дело в том, что Гас занимается кое-какими исследованиями, а это, скажем так, побочный эффект.
- Да мне-то что, - пробормотал я.
Хелена испытующе заглянула мне в лицо.
- А как у вас дела, Антон? - внезапно спросила она, - Письмо от девушки не пришло?
Мысленно понося Леву самыми распоследними словами, я покачал головой.
- А вы подержите красную гайку, - посоветовала Хелена. - Будет легче. Ей-богу.
Вот, не хочешь доверяться трепачам, а выходит так, что доверяешься. Над Модхеймом два десятка километров метастабильного кристаллического льда и вся связь с поверхностью Ганимеда идет исключительно через кабели подъемной шахты. Так уж здесь повелось, что кабелями, а присно и приемом-передачей неслужебной информации ведает бортинженер гидростанции Лева Симонов, он же по совместительству трепач и болтун.
С трудом сдерживая злость, я постучался в радиорубку, бывшую одновременно мастерской и Левиной каютой.
- Входите! - крикнули из-за двери.
Я вошел. Хозяин рубки сидел за раскрытым монитором.
- А! Это ты! - сказал Лева неохотно, - Садись, коли пришел.
- Кого я не люблю, так это болтунов, - сказал я, останавливаясь у него за спиной.
- Я тоже, - поддержал Лева. - Ты про что, вообще?
- Елки-палки! Тебя кто-нибудь просил трепаться про меня и Арину?
- Да я и не трепался особенно, - обиженно ответил Лева. - Ну, Тоньке обмолвился ненароком. А что ты так разволновался?
- Ничего. Мне сообщения были?
Лева грустно покачал головой:
- Нет, старик. Разве ж я бы молчал?
- Кто тебя знает, болтуна?
- Давай чуть позже подеремся, - жалобно предложил Лева, - а то мне еще заявки нужно сегодня оформить.
- Да я, собственно, про почту зашел узнать. А что за заявки?
- На гайки.
- Какие еще гайки? - удивился я.
- Тебе по сортаменту перечислить? - ехидно осведомился Лева.
- Обойдусь, - мрачно сказал я.
Уже в открытых дверях я остановился:
- Слушай, Лев, за какие гайки мне сегодня уже в третий раз советуют подержаться? Да и раньше, если вдуматься...
- А, это? - Лева пренебрежительно махнул рукой, - Не слушай местных фольклористов, лучше сходи на смотровую, развейся. Полезнее будет...
В наимерзейшем настроении я вышел из рубки. Совершенно не собираясь следовать Левиному совету, я побродил полчаса по коридорам верхней палубы и неожиданно оказался перед шлюзом на кольцевую открытую площадку, а оказавшись, подумал: "Почему бы, собственно, и нет?"
Станция Модхейм одна из самых старых станций в Системе, здесь много чего приходится делать руками. Штурвал внутреннего люка поворачивался так неохотно, будто испытывал ко мне личную неприязнь. Четыре натужных оборота, и можно открывать внешний люк. Я поправил надутый ворот оранжевого комбинезона, потрогал рыльце кислородной маски и, чуть пригибаясь, шагнул в овальный проем.
Подледный океан Гильгамеша обрушился на мои барабанные перепонки какофонией оглушительных шорохов, плесков, тягучих вздохов. Словно гигантская мельница, медленно вращая прозрачными жерновами, без устали перемалывала миллиарды игольчатых льдинок в черную студеную жижу. Разом оробев, я сделал несколько осторожных шагов по металлическому настилу и взялся обеими руками за леера ограждения. Ледяные стены каверны Реггиса, освещенные прожекторами станции, почти вертикально уходили вверх и терялись в беспросветной морозной мгле. Черная вода, качаясь, билась о покрытые наледью антиспрединговые кольца, раскачивала блестящие борта станции и я, вместе с тоннами металла, качался на зыбкой волне, которой было тесно и муторно в полукилометровой ледяной расселине. У меня почти сразу же замерзли уши и щеки, но я знал, что это не более, чем психологический эффект. Немного левее того места, где я стоял, метрах в пятнадцати над светящимися окнами кают верхней палубы, неподвижно висел в воздухе телескопический раструб транспортной шахты, от него тянулись вниз слабые нитки энергетических кабелей. Когда раструб пристыковывают к станции, она, наверное, становится похожа на тарелку с огромной дымовой трубой.
Я немного поглазел на черную воду, потом, не спеша, двинулся вдоль борта, намереваясь обогнуть станцию по кругу, и увидел стоявшего у ограждения человека. Еще один любитель вечерних прогулок. Впрочем, вечер здесь понятие вдвойне относительное. Человек, несильно размахнувшись, кинул что-то в воду, потом, обернувшись в мою сторону, церемонно склонил голову. Несмотря на кислородную маску, я узнал его почти сразу. Это был Владлен Михайлович Вершинин, директор ГИС "Модхейм", царь, бог, кумир, научный руководитель и пэр маленького коллектива, членом которого мне предстояло сделаться на ближайшие сто двадцать восемь недель. Господи! За это время можно три раза стать отцом или матерью...
Вершинин приглашающе помахал мне рукой и я, придерживаясь за леер, пошел в его сторону.
- Здравствуйте, Владлен Михайлович.
- Здравствуйте, молодой человек, - сказал он, пожимая мне руку. - Решили взглянуть на черный нектар распутного виночерпия Ганимеда?
Я промямлил нечто утвердительное.
-Ну, как вам работа? Осваиваетесь?
Я отозвался в том плане, что вхожу в курс дела. Наши голоса звучали чуть невнятно из-за масок.
- Что ж, - сказал Вершинин, - Рад за вас, Антон, - он сунул руку в карман, достал оттуда большую гайку, украшенную двумя мазками синей и белой краски, и задумчиво повертел ее в пальцах.- Я знаю, что работа у вас пока рутинная и скучноватая, но это ничего. Вот месяца через два у нас намечается программа с погружениями. В аквакостюме приходилось работать? - Вершини размахнулся и кинул гайку в неспокойную зыбкую воду.
- Пару раз, - ответил я, зачарованно провожая гайку глазами.
- Ничего, поднатореете, - заверил меня директор, в его пальцах уже была другая гайка, тоже с сине-белыми пометками.
"Елки-палки, - подумал я. - И тут гайки. Что ж, все логично: Лева заказывает их на базе, гайки спускают по транспортной шахте и директор кидает их в воду".
Вторая гайка, кувыркаясь, полетела по пологой дуге. Сила тяжести на Ганимеде в три раза меньше земной, поэтому металлический шестигранник булькнулся в воду довольно далеко от борта станции. В свете прожектора я отчетливо видел водяной всплеск.
- А как настроение вообще? - Вершинин испытующе покосился на конус моей маски. - По дому не скучаете?
Похоже стараниями Левы о проблемах Антона Сорокина на Модхейме знали теперь все от директора до робота-уборщика.
- Последнее письмо от невесты получил две недели назад! - отрапортовал я. - Но это не смертельно, Владлен Михайлович! За борт я кидаться не стану.
Вершинин взглянул на меня удивленно:
- У вас есть невеста? Извините, не знал. А перебои с большой связью здесь иногда случаются. Не берите в голову, Антон.
- Это вы меня извините, - неловко пробормотал я, сообразив, что старик, пожалуй, действительно не в курсе. - Это мои личные дела, а тут сто советчиков, то с сочувствиями лезут, то за гайку какую-то советуют подержаться.
- За гайку подержаться можно, - одобрил Вершинин (я готов был поклясться, что он улыбается под маской). - Она красного цвета и лежит в кают-компании в настенном буфете, слева от кофеварки. Только я бы вам не советовал этим увлекаться.
В голове моей совсем перепуталось. В это время Владлен Михайлович кинул в набегающую волну очередную гайку и продолжал как ни в чем не бывало:
- Да и не всем это подходит... Антон, а вы вообще верите в кита?
Первое правило студента: когда экзаменатор спрашивает тебя о чем-то совершенно тебе незнакомом, не спеши сознаваться в своей некомпетентности, лучше ляпнуть откровенную чушь, чем честно сказать: "понятия не имею о чем вы, профессор".
- Верю ли я в кита? - проговорил я с самым дебильным видом.
- Вы ведь читали монографию Карсена?
- Э-э-э... читал, - ответил я, мучительно пытаясь вспомнить, о чем писал этот Карсен, фамилия, по крайней мере, знакомая.
- Ну уж с "Искушением святого Рауля" вы наверняка знакомы, это самое популярное изложение. А еще стоит взглянуть "Введения" Ипатьева и "Феномен кита" Стрейберга, хотя в "феномене" сплошь спорные гипотезы.
- Мне вообще-то нужно идти, Владлен Михайлович, - соврал я, чувствуя что разговор заходит в совершенно неизвестные сферы.
- Идите-идите, Антон, - Вершинин подкинул на ладони сине-белую гайку. - Не смею вас задерживать.
Я шагнул было прочь, но остановился на половине шага.
- Владлен Михайлович, а зачем вы гайки кидаете?
Вершинин на секунду задумался.
- Изучаю природу кругов на воде. Ну... и ищу кита, наверное.
В пустой кают-компании я сразу подошел к буфету и открыл архаичного вида дверцу из цветного стекла. Они лежали на второй полке, ровным коротким рядком, десять больших гаек, выкрашенных в разные цвета. Недоумевая все больше и больше, я наугад взял фиолетовую. Гайка как гайка, с царапиной на ребре. Некоторое время я вертел ее в пальцах, потом мне стало жутко скучно. Я зевнул во весь рот, без сожалений сунул гайку обратно в буфет и отправился спать. Хотя бы в конце дня на меня снизошло полное успокоение со всепоглощающей апатией, и я уснул, не успев даже додумать вечернюю мысль об Аришке.
Во сне я увидел кита, здоровенного веселого кашалота. У кита была Аришкина сумочка и он кидал в лужу разноцветные гайки.
Проснувшись, я первым делом связался по внутренней сети с Левой, в надежде, что ночью для меня пришло сообщение. Сообщения не было, и я поплелся в лабораторию. Без всякого энтузиазма отведя смену, я еще раз позвонил Леве и поплелся в каюту, где завалился на койку, отыскал в модхеймовской информационной базе нужные книги и углубился в чтение. "Искушение святого Рауля" оказалось уж слишком беллетризованным, а вот "Введения" уже через тридцать минут заставили меня приоткрыть рот и временно отключиться от реальности.
Когда я закончил, часы показывали без четверти двенадцать. Я сел на койке и мне захотелось сказать: "Ух!" Но говорить "ух" я не стал, вместо этого я натянул кеды и, подпрыгивая от перевозбуждения, отправился в кают-компанию. Возле навесного буфета я остановился и попытался привести свои мысли в порядок.
Жизнь наша устроена невероятно обидным образом: совершенно удивительные вещи могут благополучно пылиться в чулане цивилизации лишь только потому, что якобы не приносят материальной выгоды. Любой невероятный факт будет объявлен сказкой и забыт, если его использование нельзя поставить на рельсы массового производства. Наверное, старик Мартинес это понимал, а может и нет, в конце концов он был обычным бортинженером, вроде Левы Симонова. А может он просто любил кидать гайки и играть с китами...
Я осторожно открыл стеклянную дверцу. Десять гаек лежали на полке аккуратным рядком. Я мог взять любую, но мне отчего-то было страшно. А вдруг я возьму тяжелый шестигранник в ладонь и ничего не случиться? Это ведь все равно как выйти ночью в полутемную залу и увидеть там родителей, наряжающих рождественскую елку.
Я глубоко вздохнул и взял гайку с зеленой полосой.
Иней на поникшей щетке сухих травинок. Низкое сырое небо. Голые черные ветки в парковой алее. Мертвая галка на асфальтовой дорожке и впервые осознанное, безысходно-тоскливое понимание смерти. Грусть разбегалась вокруг меня концентрическими волнами. То перехватывая горло, то превращаясь в легчайшую осеннюю дымку тумана. Мне захотелось плакать.
Кто-то крепко взял меня сзади за локоть.
- Это сильная гайка, Антон, - негромко сказал Владлен Михайлович, с улыбкой заглядывая в мои полные слез глаза. - Положите-ка лучше ее на полку и возьмите вон ту гайку с красным боком.
Я послушно положил зеленую гайку и взял в ладонь красную.
- Чувствуете пульсацию?
- Ага, - радостно сказал я, - как будто щекотка.
Мои губы сами собой разъехались в счастливую глупую улыбку.
- А от фиолетовой меня клонит в сон, - сообщил Вершинин.
- Во "Введениях" сказано про двенадцать гаек Рауля Мартинеса, - сказал я, возвращая красную гайку в буфет. - А почему тут только десять?
- Две я держу отдельно в сейфе, - серьезно объяснил Вершинин. - Одна возбуждает очень сильное сексуальное желание, а вторая сильнейшую депрессию. Чего им валяться в кают-компаниии?
Я с некоторой опаской поглядел на полку буфета:
- Владлен Михайлович, но ведь это же настоящая сенсация!
- Сенсации уже сорок с хвостиком лет, - Вершинин грустно улыбнулся. - К тому же, очень трудно измерить то, для чего не существует шкалы. Вот ваш друг Лева, допустим, вообще ничего от гаек не чувствует.
- Так неужели феноменом кита никто всерьез не занимается?
- Ну отчего? - Вершинин развел руками. - Я уже тридцать лет им занимаюсь, Гас Трэнтон занимается. Правда, у нас нет официально утвержденных тем, но разве это что-то меняет? Рауль Мартинес тоже не получал денег за то, что кидал гайки в воду, а кит, наверное, не получал денег за то, что иногда закидывал эти гайки обратно на Модхейм. Великие открытия, мой друг, часто базируются на невероятных случайностях. Мне вообще удивительно, как Рауль что-то заметил. Ну появилась ни с того ни с сего гайка под диваном или на кухонной плите. Кто докажет, что она не валялась там раньше? Маркировать гайки Рауль догадался далеко не сразу, и если учитывать широчайший разброс мест их волшебного появления, то не исключено, что некоторые из заброшенных обратно гаек, благополучно исполняют свою прямую обязанность на каком-нибудь тривиальном болте.
- Вы знали Рауля Мартинеса, - догадался я. - Лично знали.
Вершинин печально кивнул:
- Я начал работать на Модхейме, когда мне было столько же, сколько тебе, а Рауль уже тогда был стар. Он умер здесь, на станции, восьмидесяти трех лет отроду, искренне полагая, что кит его единственный настоящий друг.
- А он видел кита?
Владлен Михайлович покачал головой:
- Насколько мне известно - нет. Но кит существует. По крайней мере три гайки, из замаркированных мной, вернулись на станцию. Они лежат у меня в кабинете, но эти гайки "сухие", от них не исходит ровным счетом ничего. Может быть, все дело в Рауле, может в ките, может в них обоих. Может быть, кит умел играть только с Раулем, а может это Рауль умел играть с китом. Может, эмоции Мартинеса были настолько интересны киту, что он возвращал на станцию гайки заряженные этими эмоциями. А может эмоции разбегаются от гаек просто потому что их кинули...
- Наверное, это очень трудно - искать то, для чего не существует шкалы, - сказал я сочувственно.
- Нет, - Вершинин засмеялся. - Гораздо труднее ежеквартально обосновывать наряд-заказы на гайки.
Миником в моем кармане тихо завибрировал.
- Ладно, - сказал директор, покосившись на мой гудящий карман. - Пора и честь знать. Если хотите, Антон, приходите как-нибудь на обзорную. Спокойной ночи.
- Спокойной ночи, Владлен Михайлович.
Кивнув на прощание, он вышел, а я торопливо полез в карман за миникомом.
- Привет, старик, - сказал с экранчика радостный Лева. - Не спишь? Тогда пляши! Тебе текстовое сообщение. Решил не тянуть до утра, так что, получите и распишитесь.
Уже в своей каюте, жутко волнуясь, я открыл письмо. Сказать по правде, я был готов к чему угодно, но прочитанное послание ввергло меня в маленький шок. Почти минуту я сидел, глупо улыбаясь, а потом перечитал короткое письмо еще раз.
"Привет, милый Тошка. Знаю, что не писала больше недели. Извини. Жуткий форс-мажор. Папа выбил для меня место на ГИС "Ангара", это на Европе. Так что я лечу к тебе! Ура! Завтра буду на борту рейсового космобуса и через три недели на Европе. Тошка! Мы увидимся в первые сентябрьские выходные! Целую тебя, твоя Аришка.
P.S. Я загодя написала тебе двенадцать голосовых посланий и, пока я буду плавать в анабиозной ванне, ты будешь получать мои письма. Чмоки".
Продолжая глупо улыбаться, я набрал Левин номер. Уже слегка заспанное лицо бортинженера возникло на экране.
- Лев, ты не спишь? - сказал я, предчувствуя взрыв негодования. - Можно будет добыть у тебя две дюжины гаек на тридцать два и немного краски?..
- Ты псих, Сорокин, - мрачно констатировал Лева. - То письма ему, то гайки, то краску. Какого хоть цвета?
- Оранжевого, - сказал я гордо.
Спустя всего сутки, я сидел в своей маленькой каюте, перед застеленным пленкой одноногим столиком и самодельной кисточкой, старательно, выводил на гранях новенькой блестящей гайки оранжевые буквы: "А-р-и-ш-к-а".