Аннотация: Шорт-лист конкурса Блогбастер-2010, "Вампирские истории"
Шорт-лист конкурса Трансильвания-2011
Рассказ опубликован издательством "Астрель СПб" в сборнике "Голос крови"
Остаюсь, чтобы жить
Половину ночи я убил на попытки проглотить свой язык. Говорят, мастер ниндзюцу запросто мог свести счёты с жизнью, подавившись собственным языком. Враньё, наверное. Хотя, для попавшего в плен безродного диверсанта, это, пожалуй, единственная альтернатива героической смерти под пыткой. Для меня тоже. В последнее время я всё чаще и чаще думаю о способах самоубийства. Всего полгода назад больше думал о жратве и о побеге, теперь о самоубийстве. Три желания, игипетский бог! И все три трудновыполнимы. Появись у меня жратва, я бы в два счёта отсюда смылся. Стальные двери!.. Ха-ха! Но жратвы нет и не предвидится. Порою я думаю, что Надин на моём месте обязательно нашла бы лазейку и не только потому, что родилась женщиной. Однажды от этих мыслей у меня крыша съедет, но ничего не могу с собой поделать. В сущности, перед Надин я щенок, и шансы мои, будем смотреть правде в глаза, на нуле. Меня не станут отправлять в тюрьму. Остаток своих дней я проведу здесь или в подобном заведении. Когда им надоест отщипывать от меня по кусочку, они просто разрежут меня на части и разошлют по лабораториям. У нас тут накладная на левую ногу вашего Каверина... и на тридцать граммов от печёнки... И ничего с этим не поделаешь! Кругом мужики. Будь я женщиной, или имей (хе-хе) неправильную ориентацию...
Чёрт! Время здесь ползёт, как муха по стеклу. Не понимаю, какой резон меня мучить? Резали бы прямо сейчас. Я только спасибо скажу, и родственники скажут... их родственники... Игипетский бог! Я безумно, безумно, безумно устал от всепоглощающего чувства голода. Сроду не принимал никаких наркотиков, но подозреваю, что именно так ломит наркоманов. Когда весь день и всю ночь мысли только об одном, даже сны. Когда голод свербит внутри, как бормашина стоматолога. Когда каждая клеточка тела вибрирует промозглым беспокойством на грани тоски... От обычной абстиненции моё состояние отличается лишь тем, что никакие токсины никуда не выходят, скорее накапливаются. Голод потихоньку становится всё нестерпимее, и если бы не подрастал потихоньку мой болевой порог, я бы уже давно визжал, как подшибленная дворняга, и кидался на людей.
Первый раз я ощутил полную обречённость примерно четыре месяца назад, в ноябре прошлого года. Была обычная ночь, наполненная тоской и голодом. Я разорвал по швам казённые штаны, соединил между собой четыре куска и полотенце. Вышла вполне приличная верёвка. На одном конце я соорудил петлю, второй - привязал к решётке в оконном проёме. Я не знал, сколько мне нужно провисеть с передавленным горлом, но я надеялся сломать шею. Теперь-то я знаю, что пары часов недостаточно. Я сучил ногами, как эпилептик, пока охранники вынимали меня из петли. Кровоподтёк на шее держался почти неделю, и Машутка, смазывая мне горло какой-то дрянью, пугливо отводила глаза.
В другой раз я пытался кончить с собой уже в изоляторе. Без особой надежды на успех, я раз за разом перегрызал вены на руках, дурея от боли и вкуса крови, напрасно перепачкал своё упругое генеральское ложе; проклятые эритроциты не желали покидать организм, кровь сворачивалась буквально на глазах. Утром эти идиоты даже не поняли сколько времени я пытался себя убить. Руцкевич на осмотре с восторгом разглядывал буро-розовые струпья на моих запястьях. Машутка в тот раз не глядела испуганно и жалостливо, вместо неё была Ольга, крупная дебелая дама истинно арийской внешности с тугой пшеничной косицей на затылке.
Теперь моя драгоценная персона живёт под неусыпным видеонаблюдением и в постоянных раздумьях по поводу организации собственной кончины. Безрадостную картину дополняют утренние осмотры и абстиненция. Но особенно мерзко становится, когда в голову приходят мысли о них. Если башка перманентно занята предстоящей охотой, то для угрызений совести не остаётся места. А если времени для раздумий хоть отбавляй... Хотя, кого я пытаюсь обмануть? Угрызения были и раньше. Иначе не сидеть бы мне за решёткой. Тонкая арюстюкратическая натура, как любит выражаться Надин. Будь она проклята!
Под самым потолком загудело. Я быстро зажмурился. Окон в изоляторе для буйных не предусмотрено, поэтому вместо первых утренних лучей дневного светила под потолком зажигаются две белые трубки дневного света. Чувствительные глаза плохо переносят яркий искусственный свет, особенно, когда он включается внезапно. Даже сквозь веки я видел, как мигает, нагреваясь, левая лампа.
- Подъём!
В дверь несколько раз ударили резиновой дубинкой. Это означало, что заключённому Каверину надлежит подняться с постели, отойти к стене, расставить ноги широко в стороны, а руки упереть в упругий светлый дерматин.
Дождавшись, когда я застыну в позе унизительной покорности, в изолятор вошли два амбалистых санитара.
- Руку!
Металлическое кольцо обожгло запястье.
- Вторую!.. Пошёл!
Десять минут на санитарно-гигиенические мероприятия.
Уборная маленькая и аккуратная. Интересно, что каждый раз меня водят в сортир и процедурный кабинет по совершенно пустому коридору. Неужели они вывезли отсюда всех психов? Или может туалет служебный?
После утреннего туалета меня прежним порядком вернули в изолятор, и через десять минут я получил пластиковую тарелочку с кашей. Я поглощал баланду, сидя на кровати, и опять гонял в голове мысли о смерти. Чтобы уморить себя голодом, никаких подручных средств не требуется. Способ, конечно, верный. Не могу же я, игипетский бог, существовать без белков и углеводов! Но по здравому размышлению, я давно отказался от этой замечательной идеи. Даже нормального заключённого можно держать на принудительном кормлении годами. Не хочу, чтобы мне в нос совали трубку. Поэтому послушно ем кашу.
Доктор Максимов сегодня задерживался, и впервые за несколько недель у меня вдруг появилось свободное время после завтрака. От нечего делать я несколько раз обошёл по кругу свою маленькую камеру, отжался от пола, достал из-под подушки томик Блока в мягком переплёте, рассеянно перелистал страницы. Я не очень люблю Блока и стихи вообще.
В дверь опять заколотили дубинкой, и я быстро спрятал книгу под подушку. Санитары, конечно, знают про томик, но лучше их лишний раз не дразнить.
В процедурной меня ждал приятный сюрприз. Даже два. Вместо Максимова в кабинете был Руцкевич, а ассистировала ему Машутка. Я люблю, когда ассистирует Машутка. По странному стечению обстоятельств она почти всегда ассистирует Руцкевичу, изредка Максимову и никогда Веберу. Поэтому у меня нет к Машутке подспудного предубеждения. Машутка похожа на фигуристку, она совсем миниатюрная, тоненькая, как девочка-подросток, у неё тёмно-каштановые волосы, собранные на затылке и приятный голос. Мне нравится говорить с ней или хотя бы смотреть на неё. Она - единственное, на что вообще стоит смотреть в этом скорбном заведении.
Санитары помогли мне снять куртку и брюки и усадили в кресло, вроде стоматологического. Зафиксировав ремнями мои запястья и лодыжки, амбалы выпрямились и разом поглядели на доктора.
- Свободны, молодые люди, - разрешил Руцкевич. - Курите пока. Я вас вызову.
Санитары двумя бочкообразными приведениями неслышно выплыли из процедурной.
Пока Руцкевич, неразборчиво напевая себе под нос, возился с ноутбуком, мною занялась Машутка. Она споро принялась клеить на меня круглые блямбы датчиков, поминутно заливаясь краской от того, что её пальцы касаются моей груди и бёдер. Машутка вообще часто краснеет. Довольно смуглая кожа это неплохо скрывает, но внимательного наблюдателя не проведёшь. Помню, когда ей пришлось поставить мне укол в ягодицу, она чуть не умерла от смущения. Хотя уколы она ставит просто классно.
Закончив с датчиками, Машутка сломала ампулу, вскрыла разовый шприц, и, протирая спиртом мою многострадальную руку, быстро сказала шёпотом:
- Я вам Гумилёва принесла, а они сказали 'нефига'. Я потом передам, когда Эдик будет дежурить... - она опять покраснела и поправилась. - В смысле, Эдик передаст.
Я тоже шёпотом процитировал по памяти:
... Сама ложилась мята нам под ноги,
И птицам с нами было по дороге,
И рыбы поднимались по реке,
И небо развернулось перед нами...
Когда судьба по следу шла за нами.
Как сумасшедший с бритвою в руке.
Машутка поглядела на меня очень серьёзно и с сомнением сказала:
- По-моему, это не Гумилёв.
Я улыбнулся со всей искренностью, на какую только был способен:
- Может и не Гумилёв. Всё равно спасибо. Машенька, вы просто чудо. Без вас я бы тут вконец свихнулся. Спасибо...
- Тише, Сергей Ипатьич идёт, - Машутка хлопнула узкой ладошкой по сгибу моей руки, ловко вколола мне в вену раствор и добавила нарочито громким голосом. - Сергей Ипатьич, всё готово!
Руцкевич подошёл к креслу и, чуть нагнувшись ко мне, проговорил традиционное:
- Доброе утро, любезный. Как наше самочувствие?
Когда-то меня бесил этот вопрос, теперь я привык.
- Спасибо, хорошо.
- Сейчас мы это проверим, - док потёр руки, велел Машутке садиться за бук и, перешагивая через провода, пошёл настраивать аппаратуру.
Сейчас он начнёт, сверяясь со списком, задавать мне нелепые вопросы и диктовать Машутке показания своих приборов. Машутка будет стучать пальцем по клавишам, а я буду давать ответы, смысл которых никого не интересует. Зато, в отличие от Вебера, Сергей Ипатьич не берёт у меня пункций из позвоночного столба.
Они явно не знают, что со мной делать. Тычутся наобум, клюют, то там, то здесь, морщат учёные лбы, пытаясь найти источники моего чудовищного метаболизма. Представляю, как силовики и военные прыгали сначала от изумления, а потом от восторга, когда на их столы легли анализы удивительного психа. Может, стоило на самом первом допросе сказать: 'Да, вашу мать, моя работа! Хотел, понимаете, колечко с мобильником забрать, а она орать начала, дура'. Впрочем, от психиатрической экспертизы мне было так и так не отвертеться, тем более после того, как всплыли шестая и девятая. А потом ещё одну чужую навесили... Игипетский бог! Какая мне теперь разница? Что бы я ни говорил, в чём бы не признавался, меня всё равно будут держать здесь, рассматривать через микроскопы, светить рентгеном, исследовать. Я слишком ценный субъект... Или объект? Максимов два раза заставлял меня пить кровь из пластмассовых пакетиков. А это почище, чем пункция из позвоночника. Всё равно, что алкашу после недельного запоя предложить рюмочку жигулёвского пива. Чистой воды садизм. Таких, как я, не интересуют сокровища донорских пунктов или сточные канавы скотобоен. Можно загрызть сотню пьяных бомжей и остаться пустым. Ночь - время любви. Носферату насыщается только страстью, страстью крови. И это не иносказание. Для того, чтобы выпить, высосать, выжать человека, нужно возбудить в нём интерес хотя бы на уровне сексуальной интрижки. Тогда горячая солоноватая струя отрывает тебя от земли, наполняет потоком счастья и невиданной мощи. Ты сам становишься, как поток, ты можешь быть чёртом, богом, Майклом Китоном. Ты можешь ходить по воздуху, обращаться в тень. Тебе не нужно высасывать всю кровь без остатка. Достаточно пары глотков, чтобы сделаться всесильным... Всесильным и чудовищным, поскольку оборотная сторона этой золотой гинеи - смерть. Девятьсот девяносто девять людей из тысячи умирает после укуса вампира. С этим нельзя ничего поделать. И лишь один укушенный из тысячи сам становится вампиром, обречённым на вечный поиск пропитания. С этим тоже ничего нельзя поделать. Судьба. Неизбежность. Ты становишься всесилен и зависим. Понравиться - очаровать - соблазнить - убить. Теперь я жалею, что пять лет назад не умер от укуса Надин...
К концу четырёхчасового сеанса я вымотался, будто вагоны разгружал. Наверное, так действует на меня гадость, которую они вкалывают в вену. Поддерживаемый санитарами, я с трудом поднялся на ноги.
- До свидания, молодой человек, - сказал Руцкевич, не отрывая глаз от монитора. - Послезавтра мы продолжим.
Две пары крепких рук вежливо, но настойчиво повлекли меня к выходу.
- До свиданья, Сергей Ипатьевич. С вами, как всегда, было приятно общаться, - несмотря на усталость и мягкий напор санитаров, я отыскал взглядом серые испуганные глаза Машутки и улыбнулся только ей.
Интересно, что Машутка обо мне думает? Наверное, думает, что заключённый психбольницы Каверин Андрей Евгеньевич невинная жертва судебной ошибки. Трогательно и смешно, тем более, что до суда дело так и не дошло, меня просто признали невменяемым. Но я не против, пусть считает. Ей так проще существовать. А мне? Не то, чтобы я питаю насчёт Машутки какие-то иллюзии, строю планы, пытаюсь искусственно внушить ей симпатию. Пожалуй, нет. Всё это выходит автоматически, рефлекторно. Образ мышления носферату. Обаяние, которое в крови. Тоже своего рода обречённость.
В изоляторе я бухнулся на кровать, подтянул колени к подбородку и почти сразу уснул. Мне приснилась Надин. Будто мы в незнакомой комнате с окнами, наглухо занавешенными тяжёлыми бархатными шторами. Надин стоит ко мне спиной в своём любимом платье от Сони Рикель, красном, с декольте чуть не до самого крестца. Я неслышно подхожу к ней сзади, обнимаю за плечи. Она оборачивается и я натыкаюсь на испуганный и доверчивый взгляд больших Машуткиных глаз. Нисколько не удивляясь метаморфозе, начинаю кончиками пальцев осторожно поглаживать сливочно-матовую шею ниже аккуратного каштанового узелка, стянутого красной лентой. Чуть-чуть сильнее, и чувствую как пульсирует под кожей тугая горячая жилка. Во рту ни с чем не сравнимый солоноватый привкус. Зудят дёсны, раздвигая свою влажную розовую плоть... Нагибаюсь ближе, ещё ближе. Нежные светлые волоски призывно щекочут мои губы. Нахожу ртом тугую горячую жилку и что есть сил сжимаю челюсти...
Я резко сел на постели и почти сразу понял, что не один. Напротив моей лежанки, прямо на полу, скрестив ноги по-турецки, сидела Надин, сытая и совершенно пьяная. Лампы под потолком уже не горели, но я прекрасно видел, что её рот и подбородок густо испачканы кровью.
- Привет, - я откинул одеяло и спустил ноги на пол. - Наелась и решила навестить голодных? Удивительная тактичность!
- Экий ты зануда... - Надин погрозила мне пальцем. - Я по тебе соскучилась.
- Быстро, - сказал я скептически, - с последнего визита и полгода не прошло.
- Пять месяцев, - поправила меня Надин. - Пять месяцев и восемь дней.
- Понятное дело, - сказал я, - стоит попасть в беду, и все про тебя забывают.
- Ну, в известной мере ты сам виноват, - Надин развела руками. - Питаться нужно регулярно, а не когда анорексия начнётся. Узник Дахау на охоте. Но ты же у нас тонкая...
- ...и арюстюкратическая натура, - закончил я.
В сущности Надин права. Надин всегда права. Ей чёрт знает сколько лет, хотя выглядит она едва на двадцать пять. Родом она, то ли из Прованса, то ли из Лангедока. В огромную страну Россию перебралась чуть ли не при Хрущёве. Когда Надин волнуется, у неё появляется забавный акцент. Она мой первый учитель, мастер профтехобразования. Именно ей я обязан тем дерьмом, в котором сейчас барахтаюсь. Что я могу сказать ей в своё оправдание? Что старался свести количество убийств к минимуму? Что жалел и жалею тех дурочек из ночных клубов? Рассказать, как трудно выбирал из дискотечных знакомиц самых никчёмных и развратных? Как оттягивал и оттягивал день крови? Как выходил на охоту почти пустой? Она не поймёт. Она скажет: 'Оттого и дал себя поймать, что был пустой. Одна маленькая случайность, одна неудача и ты за решёткой'. Что тут можно возразить? Наверное, я был плохим человеком и паршивым вампиром.
Надин ободряюще ткнула меня в коленку. Её лёгкая призрачная рука свободно прошла через ткань пижамных брюк, скользнула сквозь плоть и кости моего коленного сустава.
- Хватит болтать, доходяга! Я по делу, - Надин поднялась с пола и села рядом со мной, забралась прямо с ногами на одеяло. - У меня для тебя сюрприз.
- Будешь носить мне передачи в тюрягу?
- И не подумаю! - Надин тряхнула взлохмаченными у дорогого стилиста локонами, - Я собираюсь тебя отсюда вытащить, - увидев мою скептическую ухмылку, она придвинулась почти вплотную и жарко задышала мне в ухо. - Я сегодня сильная, Анри. Я очень сильная. Я сегодня зарезала свинку!
- По тебе заметно, - пробормотал я.
- Я его почти полгода откармливала, - не обращая на меня внимания, шептала Надин. - Милый такой студентик, дурачок, вроде тебя. Втюрился по уши.
- Полгода? - переспросил я недоверчиво. - С осени?
Надин сыто ухмыльнулась:
- А то! Приручала... обхаживала... динамила. Всё для тебя, Монте Кристо. Слушай сюда! Видеокамеры отключены, охранник у мониторов видит сны. Сейчас я вырублю его напарника, а ты...
- Ничего не выйдет, - сказал я. - Из меня помощник никакой.
- А мне помощь не нужна, - зловеще и ласково сказала Надин. - Она ведь сегодня дежурит? Так?
Я неохотно кивнул.
- Больше нам ничего и не надо. Я сама загоню свинку, - губы Надин раздвинулись в хищной улыбке. - Тебе останется только забить. Ты нравишься ей, Анри. Она почти влюблена. Ты высосешь её и уйдёшь. А я встречу тебя на набережной, возле скамеек. Пару месяцев отсидишься в надёжном месте, за это время Аскольд сделает документы и визы. Тебе нужно только сфокусировать меня на девушке.
Я опять кивнул. Игитпетский бог! А какой у меня выбор? Одни обречены на смерть, другие - на жизнь, плевать, что она местами хуже смерти... Если бы я мог выбирать...
- Сосредоточься.
Я послушно закрыл глаза и постарался сосредоточиться.
Тук, тук... Тук, тук... Сначала тихо, потом всё громче и ближе. Кровь стучит в уши бубном камлающего шамана. Ночной мрак вливается под веки, тягучий патокой заполняет мою несчастную голову... Тук, тук... Тук, тук...
- Ну всё, до скорого, - быстро сказала Надин, и в ту же секунду вспыхнули люминесцентные лампы под потолком.
Я, не шевелясь, сидел с закрытыми глазами и слышал, как проворачиваются ключи в замке, как с металлическим лязгом сдвигается засов, как натужно ползёт в сторону тяжёлое полотно двери. Я слышал своим ненормальным слухом, как мягко ступают по полу маленькие ноги в теннисных туфлях. Почти бесшумно. Так мог бы ступать я или кто-то из моих товарищей по несчастью... Ближе, ещё ближе. Тишина, только лёгкое прерывистое дыхание.
Я открыл глаза. Она стояла в полушаге от меня в белом халатике до колен, в смешной медицинской шапочке. Аккуратная, как фарфоровая статуэтка. В глазах застыло недоумение. Она не очень понимала, зачем пришла в изолятор для буйных, и была слегка напугана, казалось, она ищет логику в своём нелепом поступке. Она стояла передо мной, очарованная и очаровательная, а я молча глядя на неё снизу вверх. Тишина плела между нами невидимую паутину, соединяя наши лица, плечи, руки тончайшими стеклянными нитями.
- А я знала, что вы не спите, - проговорила девушка и вздрогнула от звука собственного голоса.
Левая лампочка под потолком, наконец, перестала мигать.
- Я вам не помешала? - Машутка взглянула на меня с беспомощной доверчивостью.
Я покачал головой. Девушка тревожно оглянулась на дверь, и почти сразу её лицо озарилось счастливой догадкой.
- Вот! - она достала из кармана потрёпанную на углах книжицу в светлой обложке, - Решила занести... Это вам.
Мои пальцы поймали тыльную сторону её небольшой ладони.
- У меня дежурство сегодня, - неуверенно объяснила Машутка.
Я потянул её за руку, и она послушно присела на краешек кровати, почти в то самое место, где минуту назад сидела призрачная Надин. Присела и напряжённо уставилась в пол. Ладошки, сложенные лодочкой, девушка зажала между коленей, словно прилежная ученица. Я коснулся ладонью её волос. Она едва заметно вздрогнула, но не отстранилась. Я видел, как наливаются пунцовым её щёки. Осторожно, боясь вспугнуть, разрушить хрупкое доверие, я начал ласкать её шею. Она не возражала. Она замерла пугливой зверушкой, готовой внимать любой ласке. Кончики моих пальцев скользили по тёплой бархатной коже, по гибким хрящикам нежного детского ушка, вниз, к беззащитному манящему изгибу, туда, где пульсирует жилка на покорной сливочно-матовой шее. Нестерпимо и сладко зазудели дёсны. Во рту разлился знакомый, чуть солоноватый привкус. Я, как ныряльщик на берегу потока, готовился броситься в густые багряные струи восторга. Не было ни страха, ни сомнения, только где-то глубоко внутри шевелился крохотный предательский червячок. Чёрт! Я слишком долго был взведённой стальной пружиной. Я слишком давно предвкушал этот момент, ждал его, вожделел. Это походило на чудовищной силы эрекцию, только эректирован был я весь, каждая клеточка моего тела. Всего одно движение! Один укус! Ну! Смелее! Чуть-чуть поверни головку. Господи, какие красивые глаза! Огромные, серо-лучистые, глубокие, в них нет страха, нет похоти, лишь всеобъемлющее, всепоглощающее понимание. Чёрт! Чёрт!!! Не могу.
Я резко отстранился. Машуткины чудесные глазищи испуганно мигнули.
- Спасибо, Машенька, - я ловко вытащил книжку из её ослабевших пальцев. - Только в изолятор по ночам ходить вот так, запросто, больше не надо. Хорошо?
Постепенно возвращаясь к реальности, Машутка смотрела на меня со смесью ужаса и восторга.
- Тогда я, наверное, пойду? - сказал она шёпотом.
Я кивнул и до хруста сжал челюсти. Она поднялась и неуверенно пошла к двери. Я отвернулся.
Лязгнула, закрываясь, дверь. Ключ четырежды провернулся в обратном направлении...
- Сэ дьябло! - прямо посреди палаты возникла взлохмаченная Надин. Глаза её были вытаращены, что в сочетании с засохшей вокруг рта кровью производило жуткое впечатление.
- Ты!.. Ты!.. Каверин, ты совсем спятил? - шёпотом заорала Надин, упирая в бока жёсткие кулачки. - Ты совсем с ума сошёл, интеллигент хренов?! Зачем ты её отпустил?
Я задумчиво молчал, оперев подбородок на сплетённые в замок пальцы. Что я мог ей сказать?
- Что это за фокусы?! - шипела Надин, казалось, она готова меня в куски разодрать. - Ты думаешь, я всё это для развлечения своего проделала?!
Я молчал, прислушиваясь к своим ощущениям.
- Идиот! Ты хочешь стать лабораторной крысой? Ты хочешь жить здесь всю оставшуюся вечность? Имей в виду, я и пальцем больше не шевельну! С меня хватит! Я сделаю себе визу и уеду в Карпаты к Жаклин, в Брашов, к чёрту на кулички! Выпутывайся, как хочешь! - Надин осеклась и отступила на шаг, - Бон сан, - пробормотала она, отступая ещё на шаг. - Что происходит?
Я глупо улыбался.
Надин подскочила ко мне вплотную, нагнулась, принюхиваясь, протянула ладонь к моему лицу, будто, забывшись, хотела его потрогать, потом отдёрнула руку и, не спуская с меня глаз, двинулась по периметру комнаты. Совершив полный круг, она села на пол и уставилась на меня, как на экспонат кунсткамеры.
- Ты... Ты больше не охотник, Анри... Ты 'донор'. - проговорила Надин то ли обличая, то ли спрашивая. - Ты только что стал 'мясом'. Или я не в своём уме?
- Ты знаешь, - сказал я блаженно, - мне совсем не хочется есть.
- Ты сыт? - недоверчиво спросила Надин.
- Нет, я не сыт, но и крови я не хочу... ни капельки. Это как... - я затруднился, - почти, как было раньше, до того, как ты меня укусила. Надин, кажется, я снова стал прежним.
Надин ошарашено покрутила головой.
- А я думала, это всё легенды, - пробормотала она после минутной паузы.
- Какие легенды?
- Другого объяснения у меня нет, - Надин развела руками. - Носферату не может любить. Любовь - удел людишек, им нечего терять, у них нет вечности. Любовь - это всегда жертва, а мы привыкли принимать жертвы, но не приносить. Помнишь наш ужин при свечах, когда я привела эту... Танечку... или Тонечку?.. Я говорила тебе, что вампир, познавший чистую любовь, изгоняется из клана и становится обычным, становится человеком, Анри.
- Помню. Я думал, ты просто пересказала мне вампирскую байку.
- Выходит, что нет.
Мы помолчали.
- Это действительно старая история, - задумчиво сказала Надин. - Я думала, теперь так уже не бывает. Я не знала ни одного из наших, кто узнал бы чистую любовь. Я даже не слышала имени носферату, познавшего чистую любовь... до сегодняшнего дня не слышала. Знаешь, Анри, за последние сто лет нас стало ощутимо больше, и не только потому, что люди забыли про серебряные пули. Увеличился процент восприимчивых. В начале того века выживал один из двадцати, а то и тридцати тысяч укушенных, теперь вампиром становится каждый тысячный. Не могу сказать, хорошо это или плохо, но если ночные охотники сделаются нормой, то под Луной очень скоро станет тесно, и, может, оно совсем неплохо, что возможна ремиссия. Я не хочу воевать за еду, - она засмеялась. - А ты с самого начала был странноватый. Но ты мне нравился.
Надин поднялась на ноги и бездумно отряхнула джинсы.
- Что же со мной теперь? - спросил я, продолжая улыбаться.
Мне было хорошо. Так хорошо мне не было, наверное, ни разу в жизни. Абсолютное, всепоглощающее счастье свободы.
- Не знаю, - Надин пожала плечами. - Отныне ты по всем документам, да и по сути своей, рядовой псих. Когда лобастые потеряют к тебе интерес, они для проформы года три подержат тебя на таблетках и, глядишь, выпустят под надзор. А может, тебя определят в тюрягу, тогда лет через двадцать сможешь подать прошение о помиловании. Теперь ты человек, Анри, живи надеждами.
- Надежды - это замечательно, - я никак не мог согнать с лица счастливую улыбку.
- Блажен, кто верует, - Надин криво усмехнулась. - Прощай, Анри. Смотри, не попадайся мне ночью. Сожми кулак.
Я повиновался.
- Маленький подарок, - сказала моя бывшая наставница, - на память. Поступай с ним, как знаешь, - она повернулась ко мне спиной и рассыпалась клочьями серого тумана.
Некоторое время я смотрел на то место, где она только что стояла, и бессмысленно повторял про себя: 'Невидима, но несвободна'. Потом я разжал кулак. На ладони лежал последний подарок Надин - половинка лезвия от безопасной бритвы. Я пощупал его пальцем и расхохотался. Поступай с ним, как знаешь! Ну, уж дудки! Теперь-то у меня есть выбор, он небогат, но это мой выбор. И я намерен выбирать. Кто знает страшный смысл слова 'предопределённость', тот поймёт мою радость. А лезвие пусть пока полежит здесь. Я раскрыл томик Гумилёва, вложил бритвочку между страницами и сунул книгу под подушку, потом посмотрел на потолок и опять засмеялся: Машутка забыла погасить лампы. Что ж, спать со светом даже забавно.