Повесть опубликована с авторскими иллюстрациями в журнале "Байкал" N4, 2016, N1 и N2, 2017
Гордость - осколок блестящего льда,
Крепости ей придают холода
/Строки из ашайи о Раваре и Ошусье/
Глава 1
К межночью от холма Рухта нет ничего, кроме гладкого, абсолютно пустого льда. Голубовато-молочная, сверкающая равнина простирается до самого края света и обрывается в море. Это уже не межхолмье, это пустоледье. Тут можно проехать полдюжины двойных песен и не встретить ни единого живого существа. Что люди, что звери предпочитают жить и кормиться вблизи холмов. Слишком уж неуютно существовать там, где не за что зацепиться глазу. Ледяная равнодушная толща широким кольцом охватывает большие и малые холмы со всеми поселениями на них и между ними, отделяя это разношёрстное сообщество от тёмных, неспокойных глубин моря.
И всё же пустоледье обитаемо. Восемь городов-колодцев рассыпано по его поверхности, словно горсть ярких бусин. Самый большой и богатый из них - колодец Айпа. Говорят, для того чтобы пройти его пешком сначала вдоль, а потом поперёк, едва хватит светлой половины; что живёт там народу столько, сколько звёзд на небе, да ещё столько же приезжает продавать и покупать всякие товары, что если все жители Айпы разбредутся по пустоледью, то оно станет совсем не таким пустым, как до этого.
Невозможно отыскать такого ремесла, которое не было бы достойно представлено в Айпе. И древорезы-ямауту, и меховщики, и резчики узоров по кости, и умудрённые у'тайле, знающие всё на свете, и, конечно же, паяту, дающие весёлые и грустные представления. А уж торговцев-шавалу... Да, каждый уважающий себя шавалу, хотя бы раз в три круга торгует в Айпе.
Весь народ, что стекается в Айпу, движется по межхолмью до окрестностей холмов Кукуле или Рухта, а потом сворачивает на вечер или предночье, стараясь до минимума сократить путь по необитаемым местам.
Одинокий путник, оставивший Рухту далеко за левым плечом, размеренно катился по ледяной пустыне в сторону тёмной половины. Он либо преследовал свои, только ему понятные цели, либо просто заплутал и сбился с дороги. По манере езды на коньках, слегка вальяжной, но в то же время размеренно-стремительной, можно было предположить, что это ихе. А по бледному рисунку на меховой куртке выходило, что живёт и охотится этот ихе где-то на светлой половине. Охотник был молод. В прошлый полдень ему исполнилось двадцать четыре дня. И он совершенно не представлял себе, что будет в полдень грядущий. Был он не слишком высок, но и не низок. Разогревшись от езды, он скинул капюшон. Его чёрные волосы были заплетены в четыре тугие косы и связаны попарно на затылке. Худощавое симпатичное лицо молодого ихе выражало угрюмую решительность. Глаза пронзительно и остро смотрели из-под насупленных прямых бровей. Рот парня был плотно сжат. Но любой внимательный зритель, который хоть немного разбирается в человеческих лицах, сразу заметил бы, что рот этот слишком хорошо приспособлен для открытой, весёлой улыбки, и что суровое выражение - скорее результат сознательных усилий, чем отражение свойств характера. Звали путешественника Рахайи ах Шекье. Он действительно вырос в небольшом охотничьем посёлке на светлой половине и направлялся в колодец Айпа по одному ему понятной нужде. Время от времени конькобежец поднимал глаза, щурясь, поглядывал на невысокое солнце. Он, в самом деле, сбился, и не был уверен, правильно ли держит направление.
Его экипировка полностью удовлетворяла всем насущным нуждам охотника в дальнем переходе. Тёплая двойная куртка из меха голубого яла, высокие, выше колен юшумы на крепких шершавых подошвах, нож, топорик-ледоруб на поясе, короткое копьё, духовая трубка с запасом колючек. На спине Рахайи вёз объёмистый, но уже порядком похудевший мешок, наполненный провиантом, а так же уймой необходимых в дороге предметов. К мешку была подвешена мерно раскачивающаяся клетка со спящим туффой. Трудно представить набор более типичный для охотника вдали от своих мест. Единственной вещью, совсем не подходившей к молодому ихе, был меч. Длинный, почти в три с половиной локтя, зловещий клинок в потертых меховых ножнах. Он надёжно примостился за спиной Рахайи, выставив свою прямую рукоять, тускло блестевшую ремешками оплётки над его правым плечом. Слишком старый, слишком дорогой предмет для простого парня со светлой половины.
Рахайи был зол. Его живой импульсивный характер всю жизнь боролся с поистине аристократическим воспитанием, подаренным ему дедом. Дед его, Декхайи ах Шекье, не раз повторял: 'Настоящий хадаке твёрд как меч, спокоен как лёд. Пусть твоё лицо будет прозрачней воздуха. Держи свои мысли так глубоко, чтоб их не было заметно за твоим покоем, и не важно, видят тебя в тот момент или нет. Будь крепок сам с собой'. Трудно быть крепким с самим собой, когда хочется крепко треснуть себя кулаком по лбу. Рахайи всегда полагал, что хотя бы немного обучен искусству шавала'у'тала, и вот теперь сбился с дороги, как сопливый мальчишка. Виною всему, конечно, облака. Уже которую песню после заката не видно ни единой звезды. И вот следствие: Рахайи не очень хорошо понимал, где он сейчас находится, а спрашивать в пустоледье не у кого! Злость и раздражение гнали Рахайи вперёд, здравый смысл и желание перекусить предлагали остановиться. В конце концов, здравый смысл с пустым желудком победили.
Разбить стоянку дело недолгое. Пока грелась вода под жующим туффой, путешественник расстегнул ворот куртки, и ему на плечо выбрался немолодой крупный трокте. Зверёк мигом перебрался на расстеленный охотником кусок шкуры снегоеда, уселся столбиком и мрачно уставился на своего спутника. Зверьку приходилась не по душе тряска и духота путешествия, он ожидал компенсаций. За компенсациями дело не стало.
- Сейчас, сейчас, старый привереда, - бормотал Рахайи, аккуратным рядком выкладывая сладкие орешки перед ломтиком вяленого мяса.
Сердито пошевелив розовым носом, трокте принялся за еду. Трокте звали Ворчуном, и это имя вполне подходило к его характеру. Рахайи вытянул уставшие ноги, и присоединился к трапезе. Когда мясо было прожевано, а вода поспела, Рахайи заварил большую чашку куме, посолил напиток и добавил чуть-чуть толчёной чёрной хвои для горчинки. Так он любил больше всего. Немного куме Рахайи отлил в маленькую чашку специально для Ворчуна. Певун трокте так страстно любил куме, что у него даже была своя чашечка.
От горячего, терпкого напитка настроение путников несколько улучшилось. Рахайи вытянулся на шкуре, заложил руки за голову и отдыхал, не снимая коньков. Ворчун приводил в порядок свою пеструю шёрстку. А туффа, как все прочие туффы, округлым, гладким бурдючком лежал в своей клетке, возвратясь в состояние вечной полудрёмы. От него всё ещё продолжало ощутимо веять теплом. Рахайи тоже начало немного клонить в сон. И тут Ворчун вытянулся столбиком, плотно прижал передние лапки к меховой сумке на брюшке и запел.
Мало кто из неискушённых слушателей может отличить светлую песню трокте от тёмной. Большинство из людей скажет, что все песни звучат по-разному. И отчасти они будут правы. Трокте никогда не поют, скажем, светлую половину одинаково два раза кряду. Но любой человек, пожив с маленьким певуном хотя бы один круг, наверняка сумеет отличить светлую песню от тёмной, какой бы трокте её пел. Это как ходить или ездить на коньках, раз получится - никогда не забудется.
Ворчун начал с высокой трели, опустился ниже, зазвенел частыми щелчками. Рахайи невольно заслушался. Дедушка когда-то, давным-давно, рассказывал историю о том, как самый первый сказитель-ашайоту учился петь у трокте. Сказки бывают особенно хороши, если они походят на правду. Рахайи, затаив дыхание, слушал маленького сказителя. А трокте, позабыв всё на свете, пел. Наверное, в этой песне говорилось о ледяной пустыне, о предзакатном солнце, и, может быть, ещё об орешках и чашке горячего куме.
Ашайя была спета на славу. Ворчун присел, став ниже ростом, словно устал после большой, нужной работы. А Рахайи приподнялся на локте и, сощурив один глаз, посмотрел на солнце. Он прикинул место заката, посчитал, сколько песен минуло с праздника Равновесия и попытался отыскать нужное направление. Получилось опять весьма приблизительно. Но сытый желудок и песня Ворчуна придали Рахайи решимости. Солнце теперь, хвала Соммеяру, держалось на небе уже подолгу. Чем дальше, тем выше оно будет подниматься над горизонтом, пока совсем не перестанет уходить под море. Тогда наступит долгий, тёплый день, с великим и главным праздником - Соммеяр-Тайя. Тогда дети станут на круг старше, а взрослые на круг ближе к подморью. Суждено ли Рахайи увидеть нынешнее Высокое Солнце - ведомо одному Ихъяру. Скорее всего - нет. Но разве об этом надлежит думать хадаке в двадцать втором колене, который заблудился в пустоледье? Самое лучшее - это ехать вперёд, пока не сядет солнце. Вперёд и только вперёд, а там как решит Великая Мама.
Свернуть стоянку - дело недолгое. Припасы в мешок. Туффу на спину. Ворчун сам лихо вскарабкался по спине Рахайи и нырнул под меховую куртку. Распластавшись на груди человека, трокте всеми четырьмя лапками крепко уцепился за шерстяную рубаху, разом став невесомым и почти незаметным. Отдохнувший Рахайи чиркнул копьём о лёд и заскользил туда, где, по его расчетам, лежало предночье.
Он ехал до тех пор, пока солнце наполовину не скрылось за лезвием горизонта и, наверное, не заметил бы разбитого в пустоледье шатра, если бы не ётхе. Самым уголком глаза Рахайи уловил далеко слева движение. Цепочка из четырех пожирателей падали неторопливо бежала почти параллельно его маршруту, отбрасывая на лёд длинные розовые тени. Рахайи резко свернул влево. Очень вероятно, что там, где ётхе, есть и люди. Достаточно часто стайки этих неказистых приземистых зверей сопровождают любую, сколько-нибудь большую группу путешественников. Короткие лапы не мешают ётхе передвигаться с невероятной скоростью. А мощные, жуткого вида челюсти не мешают быть безобидными, пугливыми поедателями абсолютно всех видов отбросов, остающихся от людей и животных.
Примета оказалась верной. Довольно скоро вдалеке показался тёмный островерхий силуэт. Сначала Рахайи удивился его необычности, но, подъехав ближе, понял, что походный шатёр натянут прямо на буер. Вне всяких сомнений Рахайи наткнулся на стоянку какого-то шавалу, ледовые посудины охотников обычно бывают поменьше и гораздо изящнее.
Одномачтовик, закреплённый на льду растяжками, был не слишком велик, шагов восемь в длину, не считая носового бруса, но довольно высок, низ шатра, обтянутый леерами, располагался гораздо выше макушки рослого мужчины. Рахайи знал, что на торговых буерах часто устраивают две палубы, одну над другой. Верхнюю делают раздвижной и используют как сходни. Пространство между палубами заполняют товаром, который потяжелее. Так буер устойчивей, можно взять больше груза, да и на верхней палубе свободней. Хотя порожним такой парусник изрядно теряет в устойчивости при сильном ветре. Наверное, поэтому коньковые брусья выступали из-под кормы аж на пять шагов в обе стороны. Брусья были толстыми и массивными, гораздо массивней коньковых брусьев тех буеров, на которых Рахайи случалось ездить раньше. На конце каждого бруса располагалось по паре широких лезвий - коньков из Чудесного Дерева Юрве. Носовой брус тоже был длинным и массивным. Укреплённый на нём конёк загибался изящной дугой.
Рахайи поднял копье и решительно постучал древком о деревянный борт. Прошло совсем немного времени, прежде чем тяжелый полог отодвинулся, и из-за него выглянула молодая женщина. В красноватых лучах заходящего солнца её лицо показалась Рахайи очень красивым. Наверное, она здорово удивилась, увидев в такой глухомани одинокого путника.
- Длинного дня и хорошего ветра хозяевам, - сказал Рахайи, сложив в знак приветствия раскрытые ладони, одна на другую пониже груди. - Пусть Юххияр никогда не забывает парус этого буера.
- И тебе долгого дня, охотник. Что-то Юххияр уже вторую песню не вспоминает о моём парусе, - ответила женщина, улыбаясь. - Какая нужда завела тебя в пустоледье? С добычей здесь обычно негусто.
- Добыча бывает разная, - уклончиво сказал Рахайи. - Меня зовут Рахайи ах Шекье, свою добычу еду поискать в Айпе. Вот увидел шатёр, завернул пожелать удачи.
- Сдаётся мне, ты выбрал не самую короткую дорогу до Айпы. Так проще всего доехать до края света. Хотя это дело поправимое, - сказала женщина, глядя сверху блестящими глазами, и тут же спохватилась. - Да ведь разговор на морозе и гостя обижает, и шатёр выстужает.
Голова её исчезла, тут же появилась опять, и из-под полога спустилась к ногам Рахайи веревочная лесенка.
- Меня зовут Ададе ах Ветте. Поднимайся, - сказала женщина. - Поговорим в тепле, поешь с нами, и поспать есть где, если спешить некуда.
- Я рад принять приглашение, - с достоинством произнёс Рахайи.
Тому, кто не спал в мешке на пустоледье один-одинёшенек, кто не катил по ледяной равнине, имея в собеседниках только ветер, а в спутниках только трокте со скверным характером, тому ни за что не понять той бури, что поднялась в душе Рахайи, когда он, сняв коньки и передав наверх копьё, поднялся по верёвочным перекладинам.
Внутри шатра, разбитого над палубой буера, было тесновато, но тепло. Рахайи вошел, пригнувшись, стараясь держаться с невозмутимостью, и огляделся. В трёх углах стояли три клетки с туффами. На мачте, служившей центральной стойки, ярко светилась пара рыбьих пузырей, наполненных свежим лунным грибом. Ададе действительно оказалась очень хороша. Высокая, быстрая в движениях с коротко подрезанными тёмно-коричневыми волосами. Ее живые, весёлые глаза под пушистыми ресницами, глядели так смело, что молодому путешественнику делалось чуть неудобно. Тыльные стороны ладоней Ададе покрывали узоры тамме, ногти были выкрашены в чёрный цвет, как это принято у шавалу. Кроме неё в шатре оказалась грузная старуха и двое мальчиков близнецов, лет девяти-десяти.
- Тёплого пола вашему шатру. Доброго тебе здоровья, аху, - снова поздоровался Рахайи. - Моё имя Рахайи ах Шекье.
- И тебе длинного дня, сын рода Шекье, - ответила старуха неожиданно густым басом, церемонно сложила руки перед объёмистым животом и сильно прищурившись оглядела Рахайи с ног до головы.
- Это моя мама, Ёфале ах Пее, которая выглядит очень грозной, но на самом деле, гораздо добрей, чем кажется, - представила Ададе. - А это мои сыновья Хажья и Вейе.
Мальчишки неловко поздоровались.
- Снимай свою куртку, поешь мяса и отведай куме, - пробасила старуха.
- Я недавно поел, аху, но от чашки горячего куме не откажусь даже за рог яла, - весело отозвался Рахайи, снимая поклажу.
Когда из-под его куртки осторожно выглянул Ворчун, мальчишки хором тихо сказали: 'Ух, ты...'. Рахайи расстегнулся и Ворчун вынужден был предстать перед зрителями. Трокте этого не любил. Он угрожающе распушил хвост, прямо с плеча Рахайи сиганул на мачту и повис там, сердито и настороженно осматриваясь.
- Его зовут Ворчуном, он не любит, когда его трогают и умеет больно кусаться, - сказал Рахайи, обращаясь главным образом к мальчикам.
Тот, который сидел справа, тотчас убрал руку за спину.
Поначалу беседа смахивала на человека, пробирающегося по зарослям эхве, но поспел куме и она покатилась легко, точно конькобежец по гладкому льду. Ворчун выпил свою чашку, приведя в восторг всех присутствующих, кроме грузной Ёфале. Ададе рассказала о том, как они оказались в пустоледье. У них с мужем два буера, они торговали в Айпе. В этот раз взяли с собой детей и маму Ададе, которая на старости лет решила поглядеть на Великий колодец.
- Пока глаза видят, - проворчала старуха.
Закончив дела, муж с младшим братом увёл трёхмачтовый 'Ледорез' на Туе, где собирался купить шерсть и мороженые яйца у местных саети. А Ададе на одномачтовом 'Орешке' должна была завезти маму с детьми на Исамме, догнать мужа и загрузить часть товара. Но, к большому сожалению, Юххийяр имел на это свои взгляды. Две песни ветер дул, куда ему вздумается, изрядно отнеся буер на межночье. А потом на две песни утих совсем, и шавалу стали на якорь.
Как же Ададе управляется с буером в одиночку? Да как-то получается. Вон, ребята помогают. Близнецы поднадулись и приосанились. Трудновато, конечно, но на Туе она пересядет на трёхмачтовик, а этот буер поведёт Суалле, брат её мужа. Рахайи приходилось видеть трёхмачтовый буер. Громадина в двадцать пять шагов длиной, на семи коньковых брусьях. Парень ничего не сказал, но проникся к Ададе глубоким уважением. Управление такой махиной требовало изрядной смелости и большого умения.
Сейчас ветра спокойные, и вести трёхмачтовик можно вдвоём. Обычно с ними ходит ещё Кепайи, он в доле, но он поломал ногу и не смог поехать. Может быть, на Исамме подыщется ему замена, а то вести трёхмачтовик вдвоём всё-таки непросто.
Как охота на светлой половине? Рахайи принялся рассказывать про охоту. Никто не спрашивал его, для чего он едет в Айпу. Если гость не говорит об этом сам, то спрашивать неприлично. Каждый выбирает, что рассказать, а что нет. И всё же Рахайи ощущал некоторую неловкость. Ему не хотелось ни врать, ни говорить полуправду, ни, тем более, правду. Поэтому Рахайи расказывал про охоту на светлой половине очень подробно и обстоятельно. Ему казалось, будто так, он хотя бы отчасти заглаживает вину за свою неискренность. Рассказ сводился, в конечном итоге к достаточно общеизвестным фактам. Но Рахайи старался живописать их, приправить настоящими случаями и забавными историями, как приправляют тушёное мясо жгучими грибами.
Расказчика слушали с живым интересом. Вначале поговорили о том, что охота на льду сейчас никудышная. Зверье, пасущееся в межхолмье, ещё не раздобрело на свежих кормах, зато уже вовсю линяло, меняя богатый ночной мех на наряды поскромнее. Если ялов и шипоногов сейчас и били, то скорей на неотложные нужды пропитания. Вот на холмах в середине утра охота отличная. Во мху уже полным-полно разных жучков. Шаны вышли из спячки и отъедаются. Шаны - самая утренняя добыча. Они как раз меняют цвет, и шкура у них сейчас очень красивая. Правда, вещи из такого меха носятся недолго. Но это не смущает тех, кто любит пощеголять. И Рахайи рассказал смешную историю о том, как они с приятелем круг назад ловили страшно хитрого шану, а потом подарили его одной девушке. И за туффами сейчас многие ходят...
- А за снегоедом? - спросил один из близнецов.
За снегоедом всегда ходят. Снегоеду всё одно, день над холмами или ночь. Только это охота трудная и опасная. Со снегоедом сам Айяр не шутит. Можно ли погладить Ворчуна между ушами? Конечно, можно. Но только очень аккуратно. И желательно заранее приготовить тряпочки для перевязки покусанных пальцев.
В конце концов, Ворчун, подобревший от жареных орешков и куме, разрешил-таки погладить себя между ушами и даже по спинке. И такая волна неизъяснимой тёплой нежности вдруг переполнила Рахайи, что он поставил третью по счёту чашку с куме на верёвочный коврик, страстно прижал ладони к груди и сказал, севши вдруг очень прямо:
- Один Ихъяр знает, как я рад, что повстречал вас в пустоледье! Я хотел бы вас хоть как-то отблагодарить, - и, подняв руку, чтобы предупредить возражения, быстро закончил. - Я хочу спеть вам ашайю.
Все смолкли удивлённо, а Рахайи молчал несколько вздохов, потом закрыл глаза и начал высоко и протяжно. Он пел очень красивую старинную ашайю об охотнике по имени Нияссе, который поклялся своим друзьям убить чудесного огненного шипонога, жившего близ холма Тайпу. Как Нияссе выследил зверя и начал долгую погоню. Рахайи сам очень любил эту историю, но сейчас она удавалась ему как никогда.
Это только самонадеянные кривляки, самые второсортные паяту, выучивают ашайи наизусть, и, зазубрив два-три десятка, гордо называют себя ашайоту. Настоящий ашайоту каждый раз плетёт одну и ту же песню по разному, нанизывает новые рифмы на старую основу, играет с мелодией, как ему вздумается. Спроси его повторить, так он ни за что не сможет, а сделает всё опять по-другому. Вот в этом-то и состоит настоящее искусство. А ещё большее мастерство - это умение спеть что-нибудь совсем новое.
Почти с первых слов Рахайи с головой погрузился в свою ашайю. Мелодия понесла его, как ветер снежинку. Он брал слова прямо из морозного воздуха и складывал их одно к другому. Не было гостеприимного буера. Не было пустоледья. Рахайи мчался по межхолмью и видел, как горячие искры сыплют с боков объятого пламенем шипонога. Оставались за спиною холмы, светлая песня сменялась тёмной, кончался вечер, и солнце надолго спускалось в подморье; распахивалось перед неутомимым Нияссе черное, как сама ночь, внутреннее междуледье. В непроглядной тьме охотник мчался за огненным силуэтом и наконец настиг теряющего силы зверя.
Затихла последняя нота. Рахайи умолк, переводя дух. Красивая шавалу Ададе, оба мальчика, грузная старуха, ставшие вдруг как-то тише и отстранённее, молчали, глядя на молодого охотника широко раскрытыми глазами. Казалось, они тоже видят ихе Нияссе, медленно замерзающего посреди ледяной пустыни, возле рассыпавшейся пеплом чудесной добычи. Ададе выглядела потрясённой. А старая Ёфале, своей крупной ладонью прикоснувшись к руке ашайоту, сказала:
- Это стоит выпитого куме, мальчик.
- Я рад, аху, что тебе понравилось, - почтительно ответил Рахайи.
Старуха, тяжело поднявшись с укрытой мехом палубы, пошла на нос к одной из клеток и Рахайи показалось, что в глазах грозной Ёфале ах Пее блестят слёзы.
Уже позже, когда все собрались спать, Рахайи накинул куртку, поманил трокте и вышел по малой нужде. Поднимался ветер. На полнеба растеклось волнами разноцветное сияние 'костров Ёллеяра'. Молодой охотник обогнул 'Орешек' кругом, отошёл далеко за крюк крайней растяжки, отпустил Ворчуна и помочился сам, повернувшись спиной к ветру. Привередливому трокте место пришлось не по нраву, и он, едва очутившись на льду, побежал справлять интимную надобность под кормой буера. Дожидаясь разборчивого зверька, Рахайи любовался огнями на небе. Казалось, в темноте переливаются разноцветные меха, которые встряхивают и шевелят чёрные великаны. Крепчающий ветер разогнал облака и среди цветных всполохов с трудом различались отдельные звезды. Рахай попытался вспомнить название ветра, но не смог и рассудил, что Ададе, выходившая немного раньше, наверняка, сама заметила изменение погоды.
Задумавшись, парень вздрогнул от неожиданности, когда тёмный силуэт ётхе промелькнул шагах в двадцати впереди него, а потом вздрогнул вторично, потому что Ворчун прыгнул ему на спину и быстро вскарабкался на плечо.
Вернувшись ко входу, Рахайи чуть замешкал. Из-за полога шатра доносились голоса.
- Мама, - сказал один из близнецов, Рахайи не разобрал который. - А что можно делать таким длинным ножом?
- Я такого длинного никогда не видел, - добавил другой близнец.
- Никогда не бери ничего без спросу, - строго сказала Ёфале. - Это не нож, а меч. И не надо его трогать.
- Уймитесь! - сказала Ададе. - Вам давно пора спать!
Рахайи стало неприятно из-за того, что о нём говорили в его отсутствии. Но винить в этом кроме, как себя, было некого. Поменьше надо разводить тайн. Куда шли, туда и пришли. Рахайи кашлянул и, стараясь шуметь погромче, полез вверх по веревочным ступеням.
Светлая песня принесла хорошие новости. Ададе высунула наружу голову, и сообщила, что ветер не только не ослаб, но и усилился, и похоже он вполне попутный. Все поели на скорую руку. Работа закипела, как вода под испуганным туффой. Рахайи решил помочь Ададе сняться со стоянки, а уж потом продолжить свой путь. Они быстро свернули шатёр, и буер сразу стал куда легче и изящнее.
Пока Рахайи с мальчишками отцеплял растяжки и специальными рычагами вытаскивал изо льда лезвия крючьев, Ададе раскрыла маленький люк на носу 'Орешка', достала какой-то навигационный инструмент и тонкую тёмную досточку в ладонь шириной. Спустившись вниз, хозяйка буера поколдовала над инструментом, подняла его на уровень глаз, сощурившись, поглядела поверх него на солнце, потом присев на кормовой брус, положила узкую дощечку на колени. Щепотка пепла, появилвшаяся из мешочка на поясе, облачком рассыпалась в воздухе. Проследив глазами за полётом светло-серой пыли, Ададе взяла чудной ножик с коротеньким лезвием, и принялась наносить на досточку какие-то следы-знаки.
Рахайи, знакомый с письмом, захотел было взглянуть на написанное, но подумал, что Ададе может стать неприятно, если он начнёт заглядывать через плечо, и ещё, что она, наверняка, пишет следами понятными только шавалу. У Бродячих торговцев свои правила. Они всегда держат наготове такие вот дощечки, песню за песней записывая на них свой курс, силу ветра, высоту солнца, звёзд, словом всё то, что составляет трудное искусство шавала'у'тала. Если табличка заполняется следами с обеих сторон, её откладывают, и оставляют до самого конца вечера. В тот миг, когда солнце последний раз показывает краешек над горизонтом, из негодных дощечек складывают прощальный костёр. Только в отличие от всех прочих, шавалу не хранят пепел до следующего восхода, а бросают его в воздух всякий раз, когда им нужно определить силу и направление ветра. Таков уж обычай их йаллы. Ночью в пепел добавляют истолченный лунный гриб, и порошок слегка светится в темноте.
Наконец, все приготовления были закончены. Оставалось только поднять парус и клыки якорей. Рахайи надел на себя поклажу и присел на коньковый брус рядом с Ададе, затягивать ремни коньков на юшумах. Он проверил застёжки чуть придирчивее, чем обычно, громко пожелал всем хорошего пути и, ощущая неясное разочарование, поднялся с бруса. Похожее чувство часто посещало Рахайи в подобных случаях. И он злился, то ли на себя, то ли на новых знакомых.
- Погоди, неутомимый охотник Нияссе, - сказала Ададе. Глаза её смеялись, а сама она поднялась и встала рядом с Рахайи, оказавшись сразу на полголовы ниже.
- Айпа во-о-он в той стороне, - Ададе указала рукой в нужном направлении. - Ехать до неё примерно пять двойных песен, если будешь хоть иногда спать в дороге, на восходе бери три ладони влево от солнца или, когда споёт твой трокте, - две ладони и один палец тоже влево. До свиданья, смелый охотник Нияссе! Холм-над-Морем не так уж велик, может быть, мы ещё встретимся.
Ададе протянула ему правую ладонь с кружком тамме в самой середине тем жестом, которым прощаются и здороваются близкие люди. Рахайи прижал к ней свою ладонь с полумесяцем во впадинке, потом оттолкнулся и заскользил прочь. Развернувшись на ходу и двигаясь вперёд спиной, он ещё раз прокричал 'до свиданья'. На душе у Рахайи теперь было хорошо и привольно. Близнецы махали ему вслед руками.
Когда фигурка путника стала казаться такой маленькой, что нельзя было уже различить ни рук, ни ног, Ёфале, прикрываясь от колючего ветра краем капюшона, подошла к дочери и, задумчиво глядя вслед недавнему гостю, сказала:
- Повадки ихе, меч хадаке, язык ашайоту. Ты что-нибудь понимаешь дочка?
- Нет, не понимаю, - беспечно ответила Ададе. - Но ашайи, красивее этой, я еще не слышала.
- Ах Шекье... ах Шекье ... - Ёфале задумчиво почесала тройной подбородок. - Ты когда-нибудь слыхала про колодец Яслу?
Глава 2
Почти три двойных песни ветер не менял направления, а становился только крепче и напористей. Рахайи, чтоб не обморозиться, пришлось надеть меховую маску. Теперь, вместо лица из-под его капюшона глядела рожица невиданной зверюшки, обросшая пушистым инеем вокруг отверстий для рта и носа. Спать приходилось тоже со всеми предосторожностями. Перед тем как забраться в мешок, Рахайи сверлил во льду три отверстия, забивал в них крючья и привязывал врастяжку себя в мешке, припасы и клетку с туффой. Всё это походило на гроздь орехов, и, наверное, выглядело бы смешно, если смотреть со стороны. Но смеяться было некому. Наконец, ветер поутих, и Рахайи, думавший, что сильно задержался, ускорил темп. В результате он увидел стены Айпы немного раньше, чем обещала Ададе.
Издалека длинная линия расходящихся углом стен, конечно, впечатляла, но, подъехав ближе Рахайи испытал своего рода шок. Стена, сложенная из огромных ледяных блоков, поднималась так высоко, что пятый человек, встав на спину четвёртому, едва смог бы достать до её верхушки. Она блестела, пропуская сквозь себя солнечные лучи и выглядела совершенно неприступной.
Рахайи поехал вдоль стены, и довольно скоро увидел вереницу буеров всех размеров и фасонов, а кроме того сотни две шатров, разбитых на льду, и людей. Люди слонялись между шатрами, сновали туда-сюда или сидели на корточках возле туффьих клеток, ведя неспешные беседы.
Молодого конькобежца провожали взглядами. А Рахайи катил себе вперёд, ловко маневрируя между растяжками. Он не чувствовал себя достаточно неуверенным, для того чтобы поинтересоваться, где вход в колодец. Вдруг над ним начнут смеяться? Что тогда он должен делать?
К счастью вход нашёлся сам собой. Рахайи увидел в стене широкий проём, обрамлённый сверху полукругом из ледяных кирпичей. Дед когда-то объяснял что такой проём называют воротами и говорил, что створки ворот делают из юрве. Одно дело слышать, другое видеть. Створки были такой высоты, что Рахайи, даже подпрыгнув, не смог бы достать до их верха, а шириной каждая створка была не меньше четырёх шагов. Тяжеловесные, синевато-чёрные, они внушали страх и восхищение. Резные узоры покрывали ворота сверху донизу. Рахайи еще никогда не видел ничего столь же красивого, но все же искренне изумился столь нелепо расточительному использованию Чудесного Дерева.
В ворота то и дело входили и выходили. Слева и справа, возле каждой створки стояло по человеку, вооружённому большим копьём. Когда Рахайи собрался проехать в ворота, тот, что стоял слева, выставил копьё поперёк груди и сказал лениво и властно:
- А ну-ка стой, парень. Коньки нужно снять. Дальше пойдёшь пешком.
- Ты кто такой, чтобы мне указывать, как мне ехать или не ехать? - побледнев от негодования, спросил Рахайи.
- Я - ётхалу, сторожу ворота, гляжу, чтобы такие резвые, как ты, не давили людей, - вполне миролюбиво ответил сторож. - Ты, парень, не обижайся, а коньки всё же надо снять. Распоряжение тахале. И уж даже не нынешнего, а его прапрапрадеда.
Рахайи, решив не ссориться, присел возле ворот и снял коньки. Когда он отошёл достаточно далеко, сторож, который стоял справа, пробурчал пренебрежительно: 'межхолмье'.
Сколько раз представлял себе Рахайи, что такое 'очень много народу', но реальность оказалась куда грандиознее всех его фантазий. Айпа ворвалась ему в глаза, в уши, даже в ноздри, заставила задохнуться от обилия лиц и слов. Мальчишка, выросший в тихом посёлке ледовых ихе, как в снежный буран, попал в гомонящую, кричащую, толкающуюся толпу, которой не было до него никакого дела. От ворот тянулась ничем не загороженная широкая полоса льда. По этой полосе взад и вперёд двигались люди, с поклажей на спине, с поклажей на голове, совсем безо всякой поклажи. Кто-то спешил, кто-то напротив, шёл, не торопясь, и его толкали в бока. В воздухе стоял неумолкающий шум голосов, говорящих, спорящих, болтающих, громкий смех, окрики, где-то поминали имя Айяра. Рахайи знал от деда, что это называется дорогой, хотя она мало походила на ледяные дороги, которые устраивают саети с холмов. По сторонам дороги группами стояли шатры, то обычные, то такие огромные, что Рахайи только рот разевал от удивления. Конечно, рот он разевал только внутренне. На самом деле, лицо его хранило высокомерно-невозмутимое выражение.
Люди то ныряли в проходы между шатрами, то, наоборот, выныривали из них, сливаясь с толпой на дороге. Рахайи пробирался в этом живом потоке, стараясь никого не задеть опущенным книзу копьём. Двое мужчин протащили доверху гружёные сани, вроде охотничьих, только с высокими бортами. Позади Рахайи зычно закричали:
- Посторон-и-ись! - и мимо проехал высокий конькобежец в мохнатой чёрной куртке. Люди спешили освободить ему дорогу. Рахайи поглядел проехавшему вслед, и, не удержавшись, спросил у какого-то унылого человека, стоявшего у края дороги, прочему одним можно ехать на коньках, а другим нельзя.
- Это халлазе, - равнодушно ответил человек. - Ему можно.
Слово 'халлазе' было знакомым, но отчего этот халлазе может ездить на коньках, Рахайи не понял и пошёл дальше.
Солнце уже миновало три четверти своего небесного пути, когда Рахайи понял, что так дело не продвинется ни на ладонь. Он ничего не найдёт среди такой сутолоки, тем более после заката. И Рахайи, наконец, решился. Он обратился к первому попавшемуся навстречу парню, нёсшему на спине объёмистый, но по всей видимости не тяжёлый тюк. Принеся извинения за беспокойство и пожелав всяческих благ, Рахайи спросил, где он может найти хадаке по имени Ваталу ах Яра или его родственников. Этот парень большим горбатым носом и манерой держать голову здорово напоминал тух-тая. Так что, разговаривая с ним, Рахайи с трудом удерживался от улыбки. Услыхав имя, парень сразу подобрался, ответил, что нет ничего проще, и принялся объяснять, куда идти, куда и когда сворачивать. Рахайи, хоть и слушал очень внимательно, но запомнил только самое начало. Он не понял несколько незнакомых названий, и самое ужасное, не уловил смысла пары- тройки слов, произнесённых вполне обыденным тоном. Рахайи понятия не имел, может ли он переспросить, не выставив себя дураком и неучем. Поэтому он поблагодарил за совет и попробовал следовать рекомендациям длинноносого парня.
Всё оказалось тщетно. Очень скоро Рахайи совсем запутался. Довольно долго пробродив между шатрами, он не без труда вернулся на дорогу. Решив не отчаиваться, Рахайи повторил попытку. Двое прохожих один за одним, ответили, что сами приезжие и не возьмутся советовать. Третий, добродушный толстяк, наставлял долго и обстоятельно. В этот раз все слова были понятными, и Рахайи вновь углубился в запутанный лабиринт. Увы, скоро он почувствовал, что опять заблудился. Попытка вернуться на дорогу, привела к тому, что Рахайи ещё какое-то время бродил между шатрами, ругая себя идиотом и не решаясь ни к кому обратиться. К тому же неожиданно запел Ворчун, тут же притянув к хозяину с десяток любопытных взглядов.
А солнце между тем спустилось совсем низко. Багровым распухшим комом оно светило сквозь жидкое марево почти невесомых облаков. Рахайи остановился в нерешительности, пытаясь сообразить, в какую сторону ещё не ходил, и тут его сильно толкнули в спину. А сам он, не удержавшись, толкнул какого-то прохожего старика. Старик немедленно обернулся к Рахайи. Неприветливое его, морщинистое лицо приняло сердитое выражение. Рахайи сложив ладони вместе, выразил свои искренние сожаления. Старик, принимая извинения, тоже поднял руки перед грудью, и Рахайи с неприятным удивлением отметил, что у его случайного собеседника напрочь отсутствует правая кисть.
Старик же, видно, решив сменить гнев на милость, поинтересовался, кто таков молодой ихе, откуда родом и куда направляется. Выслушав ответ, однорукий пристально поглядел в лицо Рахайи, что-то прикидывая про себя, потом словно решившись, предложил довести молодого человека до места.
- Буду твоим должником, таху, - сдержанно поблагодарил Рахайи и отправился за своим неожиданным провожатым.
Уже сгущались долгие фиолетовые сумерки, когда они подошли к обширной ледяной площадке. В межхолмье иной раз ставят пары шатров, соединённых между собой переходом. Хотя чаще шатры устраивают одиночными, а при необходимости разделяют их внутри занавесками. Здесь же был составлен целый холм. Вокруг высокого и просторного сооружения в центре прилепились шесть шатров поменьше. Во все стороны, как лучики снежинок, перекрещиваясь, тянулись тугие верёвки растяжек. Светлый мех на наружных стенках шатров был старательно подобран по цвету, шкура к шкуре, и разрисован ярко-красным орнаментом.
Рахайи, откинув тяжёлый полог, прошёл вслед за своим одноруким спутником и оказался в небольшом тёплом помещении. По углам шатра висело пять или шесть меховых курток, вдоль стен стояли сундуки, за сундуками лежало несколько копий со слишком вычурными наконечниками, украшенными светлой росписью. Старик сказал Рахайи, что здесь он может оставить поклажу и снять куртку, а сам, не раздеваясь, прошёл в центральный шатёр.
Внутри заговорили, кто-то ответил: 'хорошо, Свеле-таху'. Рахайи снял заплечный мешок, клетку с туффой, прислонил у входа копьё, куртку решил пока оставить и замер, прислушиваясь. За стенами шатра раздавались неясные звуки, кажется кто-то тихонько напевал. И вдруг низкий, раскатистый голос пророкотал:
- Короткой ночи, Свеле, рад видеть тебя в нашем доме.
- Боюсь, что не нынче, Ваталу, - ответил однорукий Свеле. - Здесь парень. Одет как охотник, но при нём меч хадаке, его зовут ах Шекье. Он желает увидеть тебя или твоих близких родичей, и я, похоже, догадываюсь, для чего.
Наступило недолгое молчание, потом басовитый голос кашлянул и сказал:
- Хорошо. Пусть войдёт.
Рука без кисти отодвинула полог. И старик Свеле произнёс, обращаясь к незваному гостю:
- Ты искал Ваталу ах Яра? Можешь войти и переговорить с ним.
В животе у Рахайи вдруг образовалась сосущая пустота, и он с сильно бьющимся сердцем шагнул в открытый проём. Сжавшиеся кулаки сами собой сложились у груди жестом, предупреждающим о дурных намереньях гостя.
Посреди просторного шатра стоял высокий, грузнеющий мужчина в широкой кожаной рубахе и лёгких шароварах светлой шерсти. Почти квадратное его лицо с крупными резкими чертами хранило выражение суровой неприветливости. Сутуловатые плечи были так широки, что, верно, в шатёр он проходил боком. Из угла его полногубого рта, через всю щёку, почти до самого уха тянулся глубокий, заживший шрам, отчего левый угол этого рта казался скорбно опущенным. Нос, когда-то переломленный, имел неправильную горбинку и смотрел слегка набок. 'Он огромный, как ял!' - мелькнуло в голове у потрясённого Рахайи, но его губы и язык уже произносили слова:
- Тёплого пола твоему шатру, мастер Ваталу. Прости, что явился без упреждения. Мое имя Рахайи ах Шекье, и я пришел звать тебя на поединок. Я последний хадаке моего клана, посему согласно правилам, мы будем биться до смерти.
Рахайи одним духом выговорил всё это, заранее приготовленное, сотню раз мысленно пересказанное самому себе, словно, размахнувшись с натугой бросил в цель тяжёлое копьё. Теперь он стоял посреди шатра, удивляясь непривычной почти блаженной легкости в мыслях и членах.
- Я полагал, что эта история давно вмёрзла в лёд под морем, - задумчиво сказал Ваталу, проведя пальцами по крепкому подбородку. - Кем тебе приходился Зейкили из клана Шекье, парень?
- Солнце не сразу находит дорогу в подморье, но, в конце концов, это неизбежно. Мне тоже понадобилось время, чтобы отыскать тебя, Ваталу, - гордо ответил Рахайи. - Зейкили ах Шекье приходился мне отцом. Если передний в твоём клане согласен, то мы будем драться, если нет, то я готов драться с тем, кого вы назовёте.
- Я передний в клане, и я принимаю твой вызов, - сказал Ваталу, быстро взглянув на однорукого Свеле. - Условия мы обсудим завтра. А теперь окажи честь, будь моим гостем. Или у тебя есть родственники в Айпе?
Рахайи отрицательно покачал головой. Он знал, что отказ без веской причины унизит и его и Ваталу. Никакой веской причины Рахайи придумать не мог, да и идти ему было некуда.
- Шехели! - зычно крикнул Ваталу. - Шехели! Мальчик! Ты мне нужен!
- Ещё один вопрос, если ты не против, - обратился к Рахайи, молчавший до сих пор Свеле. - Кто взял твою клятву хадаке, юноша? Насколько я знаю, колодца Ясла давно нет, а его тахале ушёл под море, не оставив после себя приемника. Ихъяр свидетель, я не хочу обидеть тебя вопросом.
- Мою клятву взял Декхайи ах Шекье, отец моего отца, - гордо произнес Рахайи. - И это по правилам.
В шатер вошёл парень, примерно одного возраста с Рахайи. Вошёл и остановился, вопросительно оглядывая присутствующих.
- Шехели, - сказал Ваталу, - проводи этого молодого человека к гостевому шатру и позаботься, чтоб он мог отдохнуть с дороги. Обеспечь ему ужин, постель, отхожую корзину, вобщем все, что нужно. Да! Возьми у Юши пару туфф потолще и нагрей воды для мытья.
Шехели церемонно кивнул и, поманив за собой Рахайи, вышел из шатра.
Двое мужчин, оставшись одни, некоторое время молча глядели друг на друга. Наконец, Ваталу почесал сломанную переносицу и немного деланно рассмеялся.
- Ну, как тебе это нравится? - спросил он у однорукого.
- Мне это совсем никак не нравится, - ответил Свеле. - На чём ты будешь с ним драться?
- Ещё не знаю. Подумаю. Всё одно, поединок придётся немного отложить. Я имею на это право, - сказал Ваталу.
- Право, это звучит хорошо, - невесело улыбнулся Свеле. - На ножах я тебе драться не советую. Парень молодой и ловкий, а ты в последнее время жирком оброс. Подумай, может лучше на копьях...
- Ну, уж и жирком... - сказал Ваталу. - Может быть на мечах? Не знаю пока...
- Если его клятву брал дед, то и учил его дед, а Декхайи был лучшим на мечах среди Шекье, да и не только Шекье, - поморщившись как от боли, произнёс Свеле. - Ты хорош, даже очень хорош на мечах, и всё же надо подумать.
- Декхайи ах Шекье учил своего сына тоже, однако я жив, а его сын под морем, - в голосе Ваталу зазвучали высокомерно-заносчивые нотки. - Побил сына, побью и внука.
- Остынь, Ваталу, что ты греешься, как рассерженный туфа, - примирительно сказал однорукий Свеле. - Счастием и несчатием распоряжается Великая Мама, просто тебе повезло тогда больше, чем Зейкили ах Шекье, а боец он был хороший.
Ваталу не ответил ни слова, только слегка ссутулил могучие плечи, да потрогал шрам на щеке.
- Ладно, - сказал Свеле. - Пожалуй, я пойду. Хорошо тебе прогуляться под морем.
- Ладно, - ответил Ваталу, - Может, под морем мне чего подскажут. А согласись Свеле, это странно, что именно ты его сюда привел.
- Думаешь, у меня был какой-то выбор? - спросил Свеле с горечью. - Я слишком пекусь о своей чести, будь она неладна.
- Ну, хорошо, - сказал Ваталу почти просительно. - Приходи к нам завтра в начале светлой песни, к завтраку. Поговорим. Мне будут необходимы твои советы.
- Приду, непременно, - Свеле сложил у груди руки, одну здоровую, другую искалеченную и вышел наружу.
- А я, дурак, думал, что всё это закончено, - пробормотал Ваталу, когда шаги Свеле утихли за пологом.
