Пожар Москвы 1812. Худ. Жан-Шарль Лангула

   Темой Москвы пронизана вся седьмая глава Евгения Онегина. Москве посвящены все три эпиграфа. Татьяна называет Евгения «москвич в гарольдовом плаще». Здесь же возникает известная фраза «Москва как много в этом звуке...» обыкновенно трактующаяся, как панегирик, размещаемый на плакатах восхваляющих российскую столицу. Спектр поднимаемых вопросов, концептуально связанных с московской темой, значительно шире, чем это может показаться на первый взгляд, и если в звуке Москвы много слилось и отозвалось для русского сердца, это совсем не означает, что отозвались только положительные эмоции. С именем Москвы связана очень острая и неоднозначная тема жертвы ключевой фигуры в игре ради выигрыша всей партии.

   Для интересующихся шахматами эта тема должна быть близка. В дебютах существует и ферзевый и королевский гамбит с жертвами соответствующих пешек. Некоторые шахматные композиции включают жертву главной фигуры - ферзя, ставя при этом мат в три хода. Защита Алёхина провоцирует белых в погоне за быстрым развитием ослабить всю свою позицию. В седьмой главе Татьяна выходит замуж за нелюбимого человека, обладающего высоким социальным статусом, при этом значительно поднимая свой статус в глазах общества. Она отдаёт своё тело, сохраняя при этом свою душу. После того, как она становится «законодательницей зал», генерал ей уже не нужен, хотя она и будет «век ему верна». Можно ли назвать такую стратегию позитивной с морально-этической точки зрения не вполне понятно. Фактическое возникновение и развитие Москвы связано с тем союзом, который заключили московские князья и прежде всего Иван Калита с монголо-татарской ордой. Большая часть XIV века называется в истории «великой тишиной», поскольку татары за дань, собираемую Москвой для орды, успешно защищали Русь ото всех врагов и прежде всего от себя. Как известно, «великая тишина» закончилась Куликовской битвой.

   Первый эпиграф взят Пушкиным из стихотворения Дмитриева «Освобождение Москвы», посвящённого событиям смутного времени. В связи с низкой художественной ценностью и отсутствием объективной исторической правды, Набоков называет это произведение «ничтожным». Аналогичное псевдоисторическое творение, созданное Сергеем Александровичем Ширинским Шихматовым, сам Пушкин характеризует так:

Пожарский, Минин, Гермоген,
или Спасенная Россия.
Слог дурен, темен, напыщен —
И тяжки словеса пустые

   Писатель Вячеслав Николаевич Козляков, сегодня самый авторитетный историк смутного времени, в книге «Герои смуты» подчеркнул, что образы главных участников событий того времени у многих связываются не с реальными людьми, жившими в прошлом, а с памятником Минину и Пожарскому на Красной площади. Реальный князь Пожарский был отнюдь не «медным князем в классицистической римской тунике», как он изображён на памятнике. Согласно историческим сведениям, Пожарский был вначале одним из приближённых Бориса Годунова, потом активно поддерживал Лжедмитрия, состоял на службе у Василия Шуйского, поддержал семибоярщину и выступал за призвание на русский трон не только польского царевича Владислава, но и австрийского принца «цесарева брата Максимилиана». На прямой вопрос посла Юсуфа в Ярославле «похотят» ли выбрать Максимилиана на Московское государство, князь Дмитрий Пожарский ответил, что «принца примут с великою радостию». В составе второго ополчения, куда он был призван для общего руководства, выступил за поставление на трон одиннадцатилетнего шведского королевича Карла Филиппа и только после того, как возникла идея об избрании на трон Михаила Романова, поддержал в конце концов вместе за всеми и эту идею. С точки зрения исторической науки, князь Пожарский не может быть назван «героем» чего бы то ни было и никак не подходит на символ освобождения Москвы.

   Странное желание высших боярских кругов Московского государства призвать к себе на княжение иностранцев, объяснялось попытками найти любыми способами и у кого угодно поддержку против собственной гражданской войны, развязанной несколькими Лжедмитриями. Прежде всего, против казаков, достаточно тёмной и неуправляемой народной силы. Своей армии у бояр не было. Иностранец стал бы поддерживать бояр и старые порядки ради усиления своего влияния на Руси; казаки бы скосили всю структуру старых олигархических связей под ноль. Не мудрено что, когда на Руси появился новый царь Михаил Романов, власть осталась у тех же самых людей, которых, как замечает Козляков, отечественная история должна была бы обвинить в самом высшем национальном предательстве за всю историю существования Москвы. Аналогичная ситуация возникла в начале XX века. Противостоя революции 1917 года, адмирал Колчак сделал ставку на военную поддержку стран Антанты. Колчак был расстрелян за факт национального предательства, хотя сегодня его почитают как героя и великомученика. В песне «колчаковский шарабан» есть такие строки:

Мундир английский,
Погон французский,
Табак японский,
Правитель омский.

   Окончательный штурм занятого поляками Кремля начало отнюдь не нижегородское ополчение, а первое ополчение казаков, в создании которого сыграли основную роль Прокофий Ляпунов и Иван Заруцкий, чьи имена ныне полностью стёрты из традиционной русской истории. Фамилия Зарецкий, возникшая в шестой главе Евгения Онегина, должна ассоциироваться с героем смуты. Сына Марины Мнишек, прозванного «Ворёнком» задушили или повесили. Отцом этого ребёнка вероятнее всего был Заруцкий. Современники утверждали, при повешении петля не затянулась на шее трёхлетнего мальчика, и он погиб от холода лишь несколько часов спустя. Так началось правление дома Романовых, но в отличие от царевича Алексея, сына Николая II, умерщвлённого по аналогичным политическим мотивам, «Ворёнок» к лику святых причислен не был.

   Если казак Заруцкий был «душой народного ополчения», то Прокофий Ляпунов, убитый казаками, был первым реальным вдохновителем народного освободительного движения. Поскольку он вообще не имел никакого отношения к клану Романовых и всей московской олигархии, то сегодня не имеет даже собственной могилы. Козляков пишет:

   Выскочек никогда не жаловали в истории, но особенно их не принимали в обществе, где весь уклад построен на иерархии, обусловленной родовыми связями, принадлежностью к определенному чину или сословию. Прокофий Ляпунов прямо осуждал «первых людей Московской земли», членов Боярской думы, в отступлении от веры, именовал их «иудами». Бояре уже никогда не простят ему этих слов.

   Могила Прокофия Ляпунова вместе с могилами Д. М. Скуратова и Ивана Ржевского была обнаружена с правой стороны от входа в Успенский Собор Троице-Сергиевой лавры. Это прямо напротив того места где находится могила Бориса Годунова. До сегодняшнего дня на месте этой могилы лишь брусчатка по которой ходят все посетители Троице-Сергиевой лавры, затаптывая реальную историю России.

   Эпиграф к стихотворению Пушкина «Герой» повторяет известный библейский вопрос «Что есть истина»? Поэт хочет видеть своего героя не «зятем кесаря на троне», а тем, кто «хладно руку жмёт чуме» даже если содержание литературного произведения расходится с объективной исторической реальностью. Это мнение «поэта», героя стихотворения, а не Пушкина.

Да будет проклят правды свет,
Когда посредственности хладной,
Завистливой, к соблазну жадной,
Он угождает праздно! — Нет!
Тьмы низких истин мне дороже
Нас возвышающий обман...

   Если задача состоит в том, чтобы прославить свою историю, поднять дух народа и проч., то допустим ли «нас возвышающий обман», если при этом требуется извратить реальную историю и объективные факты? Поэт в стихотворении (не Пушкин!) ошибается, когда говорит, что «правды свет» угождает хладной посредственности. Отнюдь, это жадная до соблазна посредственность и выдумывает разные исторические небылицы с целью собственного прославления. В этом смысле, памятник «Минину и Пожарскому» на Красной площади является очередным мифом, созданным для прославления одних и стирания памяти других, потворствуя соблазну вылепить историю такой, какой её просто, удобно и полезно иметь. Искреннее стремление найти патриотические образы и намеренное искажение истории в угоду политике это совсем разные вещи. В конце книги «Герои смуты» Козляков пишет:

   Попытки внедрить мифологию вместо истории неистребимы. О живучести манипуляций с общественным сознанием, использующих историческое прошлое, свидетельствует и совсем недавний пример. Начинателями нынешнего праздника «народного единства», отсылающего к событиям Смуты и освобождения Москвы в 1612 году, был дан государственный заказ, реализованный в фильме режиссера Владимира Хотиненко «1612». Новый фильм должен был продолжить советскую практику кинематографических иллюстраций истории России, но подвиг князя Дмитрия Пожарского и Кузьмы Минина (вот примета времени — его почти нет в фильме) стал всего лишь фоном для произведения в жанре исторического «фэнтэзи».

   Первый эпиграф А.С. Пушкина к седьмой главе Евгения Онегина ставит вопрос:

Москва, России дочь любима,
Где равную тебе сыскать?

   Действительно, где можно сыскать такую «дочь», которая равна Москве? Только Иерусалим. История возникновения Москвы и Московского государства практически идентичны возникновению столицы Древнего Израиля. Название обоих городов произошли от языческих богов не имеющих никакого отношения к традиционным религиям. Иерусалим — это «город Шалима» или «город заката Солнца». В западно-семитской мифологии, Шалим — это бог вечерней зари, аналогичный Весперу-Люциферу. Город Москва получил название по одноимённой реке Москва. Точная этимология названия реки не установлена, но речные топонимы самые устойчивые и древние и поэтому можно предположить, что это трансляция имени дославянского божества типа Ма-коши или РУС-Ал-ки, обитавших по берегам рек. Очевидно, после славянизации среднерусских равнин, древнее божество было забыто, а изменить речной топоним объекта размером в 502 километра совершенно невозможно.

   Давид выбрал для своей столицы небольшую деревеньку Иерусалим, не принадлежавшую ни одному из иудейских племён, чтобы появилась возможность объединить их все в одно государство. Для поддержания своей власти Давид использовал военную силу филистимлян. Аналогично, Иван Калита был большим другом у татаро-монгольского хана Узбека и использовал его военную силу для объединения русских земель. Маленький городок Москва был выбран столицей, чтобы не вызвать протеста Тверских, Владимирских или Новгородских родовых кланов. Тверское восстание было жестоко подавлено руками татарского войска хана Узбека. Царь Соломон прославился тем, что объединил север и юг — Израиль и Иудею, а также все остальные колена в единое государство. Но, «если царство разделится само в себе, не может устоять царство то; и если дом разделится сам в себе, не может устоять дом тот»: После смерти Соломона государство развалилось. Иван III объединил независимые русские княжества в единое Московское государство. Среди его достижений был разгром и присоединение Новгородской республики, а также аннексия двух третей Великого Княжества Литовского. Вся история Иудейского царства и Московского государства от начала и до конца пронизаны «нас возвышающим обманом», созданным с целью поднять патриотический дух и создать «единый народ», «единую Россию» и «единый Израиль».

Блажен ты, Израиль! кто подобен тебе, народ, хранимый Господом,
Который есть щит, охраняющий тебя, и меч славы твоей?
Враги твои раболепствуют тебе, и ты попираешь выи их.^[1]

   История смуты в России моделирует некоторые стороны развития христианства в древней Иудее начала нашей эры. Появление благих вестей о чудесно воскресшем «мессии», зовущих в Небесное царство, привело к расколу общества, гражданским войнам и полному разрушению государственности и фактически смерти древнееврейского народа. Созданный несколько столетий спустя, на реках вавилонских, вавилонский талмуд был национально ориентированным и предотвратил полное исчезновение иудаизма, однако те, кто сегодня называют себя «евреями» вряд ли являются прямыми потомками участников событий Нового завета. Израильский историк Шломо Занд в своей книге «Кто и как изобрёл еврейский народ» доказывает, что сегодняшние «евреи» — это те, кто при тех или иных обстоятельствах в разное время принял талмудический иудаизм в качестве своей руководящей и направляющей идеологии и поэтому отказал евреям в безусловном единоличном историческом праве на территорию Палестины.

   Второй эпиграф к седьмой главе «Евгения Онегина» поднимает вопрос о том, что в реальной жизни «хлеб земной» всегда ближе, слаще и приятнее «хлеба небесного». Стихотворение Баратынского «Пиры» Пушкин упоминает довольно часто. Человек может быть обманут сердцем, рассудком, но желудок никогда не обманывает. Во времена безжизненного безвременья душа оказывается согретой только «стуком чаш»:

Трудясь над смесью рифм и слов,
Поэты наши чуть не плачут;
Своих почтительных рабов
Порой красавицы дурачат;
Иной храбрец, в отцовский дом
Явясь уродом с поля славы,
Подозревал себя глупцом:
О бог стола, о добрый Ком,
В твоих утехах нет отравы!
Прекрасно лирою своей
Добиться памяти людей;
Служить любви еще прекрасней,
Приятно драться; но ей-ей,
Друзья, обедать безопасней!
! Как не любить родной Москвы!

   Построить новое идеологическое учение только на благах «хлеба небесного», как ясно объяснил Великий Инквизитор, практически невозможно. Достоинства поэзии изменяют и улетают «подобно утреннему сну». Кто будет верить в то, что не оплачено звонкой монетой? Как поставить спектакль, чтобы на него пришли люди, и чтобы касса не осталась пустой? Имеет ли искусство прямой денежный эквивалент? Когда в начале 80-х годов, посмотрев фильм «Сталкер», я выходил из полупустого зала кинотеатра, то увидел, что один зритель громко ругался, пытаясь вернуть себе деньги «за это дерьмо». А ведь «Сталкер» Тарковского считается классикой киноискусства.

Чему же веру мы дадим?
Пирам! В безжизненные лета
Душа остылая согрета
Их утешением живым.
Пускай на век исчезла младость,
Пируйте, други: стуком чаш
Авось приманенная радость
Еще заглянет в угол наш...

   Третий эпиграф взят из комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума». Молодой дворянин Александр Андреевич Чацкий возвращается из-за границы, являясь сторонником западного рационализма и строго аналитического образа мышления. Традиции российского общества, с которыми он столкнулся, для него дики и не понятны. Не смотря на свой ум, с подачи своей возлюбленной, для всеобщего спокойствия, его объявляют сумасшедшим. Это активно принимается и поддерживается всем обществом. Комедия Грибоедова предвосхитила то, что позже реально произошло с Петром Чаадаевым. В 1829-1831 годах он создал свой главное произведение «Философические письма», где негодовал по поводу отлучённости России от "всемирного воспитания человеческого рода» и её «духовного застоя, препятствующего исполнению предначертанной свыше исторической миссии». Журнал «Телескоп», где были напечатаны «Философические письма» был закрыт, издатель Надеждин сослан, а Чаадаев объявлен сумасшедшим.

— Гоненье на Москву! что значит видеть свет! Где ж лучше?
— Где нас нет.

   Третий эпиграф поднимает широкую тему противостояния «западников» и «славянофилов». Первые считали, что Россия живёт не так как нужно и поэтому всегда отстаёт в своём развитии от «правильного» западного общества. Если всё копировать у запада, тогда и на Руси будет счастье. Вторые полагали что у России есть какой-то свой собственный уникальный и неповторимый путь развития в соответствии с неким высшим божественным замыслом: Русь никогда не сможет жить так как все.

   Глупость часто оказывается сильнее и жизнеспособнее, чем аналитический ум и объективная реальность. Впервые об этом популярно рассказал Эразм Роттердамский в произведении «Похвала глупости», написанном в 1509 году, как он сам объяснял, «от нечего делать» во время продолжительного переезда из Италии в Англию в доме Томаса Мора, автора известной «Утопии». В самом начале сатиры, Эразм Ротердамский призывает слушать его внимательно, но не как проповедника, а как рыночного скомороха, шута или фигляра. Не подготовленная заранее, и не обработанная речь более правдива. Пушкин описывает роман «Евгений Онегин» как «небрежный плод своих забав». Благодаря тому, что «хлеб земной» слаще «хлеба небесного», глупость всегда торжествует. Реальным отцом глупости в древнегреческой мифологии был Плутос — бог богатства.

   По его мановению в древности, как и ныне, свершалось и свершается все — и священное и мирское. От его приговоров зависят войны, мир, государственная власть, советы, суды, народные собрания, браки, союзы, законы, искусства, игрища, ученые труды...— вот уж и дыхания не хватает, — коротко говоря, все общественные и частные дела смертных.

   «Похвалу глупости» Эразма Роттердамского разбирают на цитаты. Умный человек из-за своего ума часто оказывается в невыгодном положении:

   Блаженна жизнь, пока живешь без дум^[2].

   Чем меньше умничает мальчик, тем приятнее он всем и каждому.

   Кто установил все застольные обряды — избрание короля пира по жребию, здравицы, питье вкруговую, пение с миртовой ветвью в руках, пляски, пантомиму, — не семь ли греческих мудрецов? Свойство этих обычаев таково, что чем больше в них глупости, тем полезнее они смертным, ибо если жизнь печальна, она не заслуживает даже названия жизни. А жизнь непременно будет Печальной, ежели не изгонять рожденную с нею вместе тоску подобного рода забавами.

   И после этого еще прославляют знаменитое изречение Платона: «Блаженны государства, в которых философы повелевают или властители философствуют^[3]». Справься у историков — и увидишь, что ничего не бывало для государства пагубнее, нежели правители, которые баловались философией или науками. Глупость создает государства, поддерживает власть, религию, управление и суд. Да и что такое вся жизнь человеческая, как не забава Глупости?

   Умные люди, как Чацкий или Чаадаев должны быть всем ненавистны. Описывая «умного» человека, Эразм Роттердамский создаёт образ похожий на пушкинского Онегина или Ставрогина Достоевского:

   Кто не убежит в ужасе от такого существа, не то чудовища, не то привидения, недоступного природным чувствованиям, не знающего ни любви, ни жалости, твердому камню подобного, скалам Марпесса холодным, от которого ничто не ускользает, который никогда не заблуждается, который, подобно зоркому Линкею, все видит насквозь, все тщательно взвешивает, все знает, который одним только собой доволен, один богат, один здоров, один — царь, один — свободен, коротко говоря, он один — все, но... лишь в собственных своих помышлениях; не печалится он о друге, ибо сам никому не друг, даже богам готов накинуть петлю на шею, и все, что только случается в жизни, он осмеивает и порицает, во всем усматривая безумие. Вот он каков, этот совершенный мудрец.

   Человек прельщается обманами значительно больше чем истиной.

   Но ведь заблуждаться — это несчастье, говорят мне; напротив, не заблуждаться — вот величайшее из несчастий! Весьма неразумны те, которые полагают, будто в самих вещах заключается людское счастье. Счастье зависит от нашего мнения о вещах, ибо в жизни человеческой все так неясно и так сложно, что здесь ничего нельзя знать наверное, как справедливо утверждают мои академики, наименее притязательные среди философов. А если знание порой и возможно, то оно нередко отнимает радость жизни.

   Серьёзные темы часто воспринимаются с равнодушием и слушатель оживает только когда возникает какая-нибудь смехоподобная «петросянщина».

   Когда речь ведется о предметах важных, все спят, зевают и томятся. Но стоит только ораторствующему рассказать какую-нибудь дурацкую, смешную историйку (а это случается нередко), все оживляются, подбадриваются, навостряют уши.

   Лучше безумцем прослыть и болваном, чем умником хмурым^[4].

   Похожая тема встречается у Экклезиаста:

   Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь.^[5]

   Сердце мудрых — в доме плача, а сердце глупых — в доме веселья.^[6]

   В «Песне о дураках» Булата Окуджавы есть такие строки:

Дураком быть выгодно, да очень не хочется,
Умным — очень хочется, да кончится битьем...
У природы на устах коварные пророчества.
Но, может быть, когда-нибудь к среднему придем.

   Владимир Высоцкий в песенном творчестве нашёл «третий путь». В каждой из его песен поднимается серьёзная нравственная тема или проблема, но подаётся эта тема в простецкой и шутливой форме. Песня получается с одной стороны в стиле Рабле смеховой, а с другой очень умной. Песни Высоцкого будут помнить всегда, а вдохновенные патриоты, весело кричащие про тишину, со временем растворятся в истории без осадка.

   Первый эпиграф к седьмой главе «Евгения Онегина» противопоставляет «нас возвышающий обман» «тьме низких истин». Второй эпиграф противопоставляет «хлеб земной» и «хлеб небесный». Третий эпиграф противопоставляет «сердце мудрых» и «сердце глупых». И всё это организовано вокруг города Москвы, в контексте сравнимого с древним Иерусалимом. Седьмая буква каббалистического алфавита «Заин» на иврите означает «оружие» и напоминает своим очертанием меч. Эту букву можно также представить, как букву Вав с буквой Йод наверху: Йод или «чистый дух» оседлал букву Вав, означающую материальный мир, превратив её в оружие. Это наблюдение имеет отношение к теме седьмой главы. Для своего развития, Москва заключила договор с татарами и фактически использовало силу своего врага в своих собственных целях. Как ещё разрозненные русские княжества, сгоравшие от постоянных междоусобиц, могли бы соединиться вместе в одно государство? Если бы семибоярщина не стала активно поддерживать поляков, то это не возбудило бы всенародного гнева, который привёл к созданию народного ополчения и освобождению Москвы от иноземцев. В Новом Завете, первое послание св. Павла к Коринфянам содержит следующие строки:

18 Ибо слово о кресте для погибающих юродство есть, а для нас, спасаемых,- сила Божия.
19 Ибо написано: погублю мудрость мудрецов, и разум разумных отвергну.
27 но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное;

   Это отсылает к книге пророка Исайи:

   Я ещё необычно поступлю с этим народом, чудно и дивно, так что мудрость мудрецов его погибнет и разума у разумных его не станет^[7]...

   Современная цивилизация, не была бы построена, если религии, в процессе возникновения, не использовали «чудо», «хлеба» и «меч кесаря», пренебрегая исторической правдой и строгой логикой. Можно ли представить развитие России без православия? Счастье глупого и безумного Пушкин рисует в стихотворении «Не дай мне бог сойти с ума...»:

Я пел бы в пламенном бреду,
Я забывался бы в чаду
Нестройных, чудных грез.
И я б заслушивался волн,
И я глядел бы, счастья полн,
В пустые небеса;
И силен, волен был бы я,
Как вихорь, роющий поля,
Ломающий леса.

   Если внутренний мир сумасшедшего это вечное счастье и довольство, для окружающих такой человек очень опасен, поскольку его виртуальная реальность не имеет ничего общего с объективной действительностью. В своих грёзах он может казнить и миловать, проводить теракты и организовывать террористические государства без оглядки на уголовный кодекс. Таких «счастливцев» обыкновенно держат в заключении, ограничивая общение с окружающим миром. В этом главная опасность существования любого ненаучного мировоззрения и идеологии.

Да вот беда: сойди с ума,
И страшен будешь как чума,
Как раз тебя запрут,
Посадят на цепь дурака
И сквозь решетку как зверка
Дразнить тебя придут.
! А ночью слышать буду я
Не голос яркий соловья,
Не шум глухой дубров —
А крик товарищей моих,
Да брань смотрителей ночных,
Да визг, да звон оков.

   Но прав ли был Чацкий и западники, восхвалявшие преимущества европейской цивилизации? Пушкин был западником и вместе с этим не исключал возможности «особого предназначения России». В письме к Чаадаеву от 19 октября 1836 года, написанном по-французски за четыре месяца до смерти, есть такие строки:

   Нет сомнения, что схизма (разделение церквей) отъединила нас от остальной Европы и что мы не принимали участия ни в одном из великих событий, которые ее потрясали, но у нас было свое особое предназначение.

   Идеологической основой для «славянофильства» или обоснования «особого пути России» были в частности идеи Шеллинга и Гегеля. Одной из центральных идей Шеллинга было представление о Природе, как едином, саморазвивающемся духовном организме. Если у «российской цивилизации» есть особый путь, то должны существовать и особые принципы её воспитания и становления. Гегель понимал диалектику, как единство и борьбу противоположностей. Без внутреннего конфликта никакое развитие невозможно. Говорят, что великое может родиться только в муках. Избранный на страдание получает самую лучшую тренировку.

   «Особый путь» Иудеи доказывается авраамическим триплетом религий, которые она подарила миру. Если Русь была создана для создания нравственного учения, то у неё тоже есть «свой путь». Для любого рассказа или романа требуется место где происходит действие. Такое место или его прототип должны существовать в реальности. Невозможно создать картину, не имея красок и предмета для рисования. И чем сложнее проблемы общества, взятого за основу, тем глубже может быть спектр поднятых идеологических тем и их анализ.

   Воспитание и отдельного человека и целого народа должно включать реальный жизненный опыт, не стесненный заветами и законами. Что бы ни говорил и о чём бы рассуждал человек, в критической ситуации, когда нужно решать и действовать «здесь и сейчас», предоставленный самому себе, человек ясно покажет, что он есть на самом деле. Мишель Монтень в своей книге «Опыты» в главе «О педантизме» пишет:

   Но каким образом может случиться, чтобы душа, обогащенная знанием столь многих вещей, не становилась от этого более отзывчивой и живой, и каким образом ум грубый и пошлый способен вмещать в себя, нисколько при этом не совершенствуясь, рассуждения и мысли самых великих мудрецов, когда-либо живших на свете, вот чего я не возьму в толк и сейчас. Мы умеем сказать с важным видом: «Так говорит Цицерон» или «таково учение Платона о нравственности», или «вот подлинные слова Аристотеля». Ну, а мы-то сами, что мы скажем от своего имени? Каковы наши собственные суждения? Каковы наши поступки?

   По этому поводу мне вспоминается один римский богач, который, не останавливаясь перед затратами, приложил немало усилий, чтобы собрать у себя в доме сведущих в различных науках людей; он постоянно держал их подле себя, чтобы в случае, если речь зайдет о том или другом предмете, один мог выступить вместо него с каким-нибудь рассуждением, другой — прочесть стих из Гомера, словом, каждый по своей части. Он полагал, что эти знания являются его личною собственностью, раз они находятся в головах принадлежащих ему людей. Совершенно так же поступают и те, ученость которых заключена в их роскошных библиотеках. Я знаю одного такого человека: когда я спрашиваю его о чем-нибудь, хотя бы хорошо ему известном, он немедленно требует книгу, чтобы отыскать в ней нужный ответ; и он никогда не решится сказать, что у него на заду завелась парша, пока не справится в своем лексиконе, что собственно значит зад и что значит парша. Мы берем на хранение чужие мысли и знания, только и всего. Нужно, однако, сделать их собственными.

   Самое высшее воспитание должно затрагивать не внешние, поверхностные человеческие мысли и эмоции, а проникать в самую глубину и самую суть. По таким же высшим принципам высший разум должен был воспитывать общество, которое должно выполнить его задачу по созданию нового нравственного учения. Хотя, на первый взгляд такое общество и его стратегии развития могут показаться довольно странными и отнюдь не подчиняющимися традиционным европейским стандартам. Мишель Монтень подробно разбирает эти вопросы в главе «О воспитании».

   Я не видел такого отца, который признал бы, что сын его запаршивел или горбат, хотя бы это и было очевидною истиной. И не потому — если только его не ослепило окончательно отцовское чувство — чтобы он не замечал этих недостатков, но потому, что это его собственный сын.

   Но в том и заключается один из принципов высшего воспитания: не скрывать недостатки, а наоборот выставить их на всеобщее обозрение и осмеяние. При этом обучаемый постигает жизнь не по книгам, а на своём опыте и ошибках. Цицерон в книге «О природе богов» писал, что «Желающим научиться чему-либо чаще всего препятствует авторитет тех, кто учит». Данте в «Божественной комедии» писал: «Сомнение доставляет мне не меньшее наслаждение, чем знание. Кто рабски следует за другим, тот ничему не следует. Он ничего не находит; да ничего и не ищет». Монтень поясняет:

   Но знать наизусть еще вовсе не значит знать; это — только держать в памяти то, что ей дали на хранение. А тем, что знаешь по-настоящему, ты вправе распорядиться, не оглядываясь на хозяина, не заглядывая в книгу. Ученость чисто книжного происхождения жалкая ученость! Я считаю, что она украшение, но никак не фундамент; в этом я следую Платону, который говорит, что истинная философия — это твердость, верность и добросовестность; прочие же знания и все, что направлено к другой цели, — не более как румяна.

   Яркие и красивые одежды только уводят от реальности и не дают докопаться до самой сути вещей. Монтень цитирует Цицерона:

   Проживи он даже двойную жизнь, все равно у него не нашлось бы досуга для изучения лирических поэтов. Что до меня (Мишеля Монтеня, моё прим.), то я смотрю на них с еще большим презрением — это совершенно бесполезные болтуны.

   Красноречие, отвлекая наше внимание на себя, наносит ущерб самой сути вещей.

   Желание отличаться от всех остальных не принятым и необыкновенным покроем одежды говорит о мелочности души; то же и в языке: напряженные поиски новых выражений и малоизвестных слов порождаются ребяческим тщеславием педантов. Почему я не могу пользоваться той же речью, какою пользуются на парижском рынке?

   В восьмой главе Пушкин сожалеет, что когда он расцветал в садах лицея, то пренебрегал мудростью Цицерона. По правилам и уставам жить просто, а если все законы и идеалы летят в тартарары: как во времена Смуты или революций 1905 и 1917 годов?

   В стихотворении Пушкина «Герой», поэт противопоставляет «зятю кесаря» тому, кто «хладно руку жмёт чуме». В песне Высоцкого «О случаях» искренность внешне героических поступков ставится под сомнение:

Открытым словом, без ключа,
Навзрыд об ужасах крича,
Мы вскрыть хотим подвал чумной, —
Рискуя даже головой.
Но трезво, а не сгоряча
Мы рубим прошлое сплеча, —
И бьем расслабленной рукой,
Холодной, дряблой — никакой.

Приятно сбросить гору с плеч —
И всё на божий суд извлечь,
И руку выпростать, дрожа,
И показать — в ней нет ножа, —
Не опасаясь, что картечь
И безоружных будет сечь.
Но нас, железных, точит ржа —
И психология ужа...

   Только Случай, которого так боятся те, кто привык жить «по уставу» и «по правилам» ставит всё на свои места.

А рядом случаи летают, словно пули, —
Шальные, запоздалые, слепые на излете, —
Одни под них подставиться рискнули —
И сразу: кто — в могиле, кто — в почете.

А мы — так не заметили
И просто увернулись, —
Нарочно, по примете ли —
На правую споткнулись.

   Первая картина, нарисованная Пушкиным в седьмой главе «Евгения Онегина», рисует весну: живое и тёплое сносит старое, холодное и безжизненное.

Гонимы вешними лучами,
С окрестных гор уже снега
Сбежали мутными ручьями
На потопленные луга.
Улыбкой ясною природа
Сквозь сон встречает утро года;

   Здесь же возникает образ соловья, поющего в «безмолвии ночей», то есть «на немых стогнах града», возможно прилетевшего из басни Крылова «Квартет»:

Чтоб музыкантом быть, так надобно уменье
И уши ваших понежней, —
Им отвечает Соловей, —
А вы, друзья, как ни садитесь,
Всё в музыканты не годитесь.

   Пушкин призывает всех оставить свои обыкновенные дела и съездить за город, на природу для «гуляний вдохновенных и соблазнительных ночей», чтобы «слушать шум дубравный». Хотя сбор картофеля происходит не весной, а осенью, причина по которой Владимир Высоцкий зовёт в деревню товарищей учёных, извлекающих бальзам «из гнили да из плесени», современных «мудрецов эпикурейцев» и «птенцов школы Левшина», аналогична пушкинской:

Товарищи ученые, кончайте поножовщину.
Бросайте ваши опыты, гидрид и ангидрид.
Садитесь на автобусы, валяйте к нам в Тамбовщину,
А гамма-излучение денек повременит.

   Могила Ленского забыта и заброшена. Его невесту Ольгу увлёк вниманием «улан». Кстати, вторым мужем Натальи Николаевны Гончаровой тоже был военный. Этимология слова «улан» восходит к временам монголо-татарского ига, оно заимствовано из тюркского языка и буквально означает «сын», «юноша». В монголо-татарских улусах уланами назывались царевичи из рода Чингисхана. Какое значение имели стихи Ленского, если Ольга после его смерти даже их не вспомнит?«Лилея», ангел во плоти, мечта поэта, демонстрирует свой истинный характер:

И вот уж с ним пред алтарем
Она стыдливо под венцом
Стоит с поникшей головою,
С огнем в потупленных очах,
С улыбкой легкой на устах.

   Сенека заметил: «Только малая печаль говорит, большая — безмолвна».

Но Таня плакать не могла;
Лишь смертной бледностью покрылось
Ее печальное лицо.
Когда все вышли на крыльцо,

   В процессе крестовых походов, по прошествии многих сотен лет после смерти Иудеи, возник «непристойный спор наследников» про это «имение». Столь же непристойным можно считать сегодня непрекращающийся арабо-израильский конфликт в Палестине.

Так! равнодушное забвенье
За гробом ожидает нас.
Врагов, друзей, любовниц глас
Вдруг молкнет. Про одно именье
Наследников сердитый хор
Заводит непристойный спор.

   Татьяна называет Онегина «убийцей своего брата», хотя Ленский отнюдь не был ей братом. В книге Метьюрина «Мельмот Скиталец», сатанический Мельмот убивает брата у главного персонажа, испанца Монсады. Оказавшись после этого в еврейских катакомбах, испанец изучает тексты, проливающие свет на историю Мельмота. Татьяна попадает в «замок Онегина» чтобы познать характер Евгения, в духе Мельмота:

Созданье ада иль небес,
Сей ангел, сей надменный бес

   Набоков отметил, что строфу XVI Пушкин «бесстыдно списал» с «Княгини Натальи Долгорукой» Ивана Ивановича Козлова, поэта удивительной судьбы. В 39 лет, в 1818 году паралич лишил его ног, и он стал прикован к инвалидному креслу. Потом он начал терять зрение и через три года в 1821 году совершенно ослеп. Тогда он повторил путь Гомера, который, как считается, был слепым — занялся поэзией и поэма «Чернец», написанная в 1824 году, поставила его в ряд самых популярных поэтов того времени. Главной темой творчества Козлова была супружеская верность и связанные с ней душевные переживания. Он много переводил из Байрона. Произведения Козлова очень насыщенные, острые, с оттенком «тяжёлой лиричности». Белинский, правда, заметил, что стихи Козлова лишены художественной истины, не говоря уже об исторической: в «Наталье Долгорукой», и бытовой: в «Безумной». По замечанию Белинского в поэме «Безумная» «героиня — немка в овчинном тулупе, а не русская деревенская девка». Но Пушкин высоко ценил творчество Козлова:

Певец, когда перед тобой
Во мгле сокрылся мир земной,
Мгновенно твой проснулся гений,
На все минувшее воззрел,
И в хоре светлых привидений
Он песни дивные запел.

   Молодая девушка, Наталья Долгорукая, была дочерью графа Бориса Петровича Шереметьева, русского генерала-фельдмаршала героя Северной Войны, любимца Петра I. Девушка обвенчалась с фаворитом Петра II князем Долгоруким, который после смерти Петра II и воцарении Анны Ивановны попал в опалу. Девушка не бросила жениха, а сразу после венчания отправилась с ним в ссылку в Берёзов. После вторичного ареста мужа и его казни получила разрешение вернуться в Москву. В первой части поэмы «Княгиня Наталья Долгорукая», Козлов описывает как молодая женщина, переодетая в крестьянку чтобы её никто не узнал, посещает своё собственное имение. Возможно это усадьба Шереметьевых Кусково. Похожая тема возникает в песне Владимира Высоцкого «Банька по белому». Репрессированный по доносу возвращается из ГУЛАГа и просит хозяюшку протопить ему баньку «по белому»: так, чтобы весь дым выходил наружу. Образно это может означать, что он просит очистить своё прошлое, вытащив всю грязь на всеобщее рассмотрение.

Протопи ты мне баньку по-белому —
Я от белого свету отвык.
Угорю я, и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.

   Создаётся впечатление, что Татьяна приходит в свой собственный дом, но инкогнито, никто не знает, что она здесь хозяйка, и никто не может её узнать. Татьяна изучает и анализирует почему и как всё произошло. Может быть где-то в прошлых жизнях она сама принимала участие в иудейских историях или даже в истории Исхода, а сегодня в сельской тишине при жужжании жуков она пытается воскресить прошлое. По крайней мере - кто запретит её помечтать об этом? Читая историю умершего народа — она читает свою историю...

Кладбище есть. Теснятся там
К холмам холмы, кресты к крестам,
Однообразные для взгляда;
Их (меж кустами чуть видна,
Из круглых камней сложена)
Обходит низкая ограда.
Лежит уже давно за ней
Могила девицы моей.
И кто теперь ее отыщет,
Кто с нежной грустью навестит?
Кругом все пусто, все молчит;
Порою только ветер свищет
И можжевельник шевелит^[8].

   Судьба Ольги, посещение Татьяной замка Онегина, её последующий отъезд в Москву и, наконец, замужество всё проникнуто параллелями с поэзией Козлова.

Она душе была порукой
Неверной радости земной, —
И тень Натальи Долгорукой
Во тьме носилась надо мной...

   Муж Натальи Долгорукой был казнён в 1737 году, ровно за двести лет до 37-ого года Сталина. У Александра Розенбаума есть строки:

На дорогу, что вдали от Неглинки,
Пролилась ко мне музыка синим дождем...
Ради бога, не снимайте пластинки,
Этот вальс танцевали мы в тридцать седьмом.

   Ключи к дому Онегина, Татьяна получила от его «ключницы» Анисьи. «Повести Белкина» были также от ключницы, «приобретшей его доверенность искусством рассказывать истории». Интересно, что сказка «Аленький цветочек» Аксакова была также записана со слов «ключницы Пелагеи». Чего можно ожидать если какой-то серьёзный исторический или философский вопрос трактуется ключницей? Правда, ключи от Небесного царства, как говорят католики, хранит не какой-то остолоп, а святой Пётр апостол. Комнату Онегина Татьяна называет «кельей» и в этой келье вместо икон она находит портрет Байрона и статуэтку Наполеона:

И вид в окно сквозь сумрак лунный,
И этот бледный полусвет,
И лорда Байрона портрет,
И столбик с куклою чугунной
Под шляпой с пасмурным челом,
С руками, сжатыми крестом.

   Байронический герой, взлетевший над суетой вполне может быть иконой для такого человека, как Онегин. Интересно, что на статуэтке Наполеон держит руки в положении, которое обычно называют «сложить на груди». Руки «сжатые крестом» возникают на статуэтках Эхнатона, который для Онегина тоже мог быть кумиром. Разбираясь во всех этих историях Татьяна находит «Слово»:

Ужель загадку разрешила?
Ужели Слово найдено?

   «Слово о полку Игореве», найденное в конце XVIII века, может объяснить как, с целью создания новой сильной идеологии, байронический герой мог превратиться в «триединого бога». В книге «Не сотвори кумира» я рассмотрел гипотезу о том, что реальным автором «Слова о полку Игореве» мог быть талантливый поэт XIV века стиль жизни и идеалы которого вполне соответствовали одному из вариантов образа «байронического героя». После смерти автора «Слова», благодаря технике создания религиозных кумиров и из чисто прагматических соображений этот народный сказитель и бунтарь, возможно напоминавший по характеру Сергея Есенина, превратился в мертвый и бессловесный «святой» образ «Сергия Радонежского», служащий единственной цели поддержания высокого статуса и престижа РПЦ. Изучение исторического и реального отрока Варфоломея может создать ситуацию, когда святой вдруг заговорит своим настоящим голосом, то есть оживёт. Для церкви это равносильно появлению тлетворного духа от трупа. В седьмой главе «Братьев Карамазовых», «Алёша», возникает образ «пропахшего старца», когда:

   Неверующие возрадовались, а что до верующих, то нашлись иные из них возрадовавшиеся даже более самих неверующих, ибо «любят люди падение праведного и позор его», как изрек сам покойный старец в одном из поучений своих... И вот тот, который должен бы был, по упованиям его, быть вознесен превыше всех в целом мире, — тот самый вместо славы, ему подобавшей, вдруг низвержен и опозорен! За что? Кто судил? Кто мог так рассудить?

   Изучая библиотеку Онегина, Татьяна обнаруживает, что Евгений исключил из опалы «певца Гяура и Жуана», да ещё несколько романов в которых изображён современный человек с «озлобленным умом, кипящий в действии пустом». «Певцом Гяура» является Байрон, а переложение этой поэмы на русский язык создал автор «Натальи Долгорукой», Иван Иванович Козлов. Русская версия «Гяура», что в переводе с арабского означает «безбожник», у него называлась «Чернец». По мотивам «Чернеца» и «Гяура» Лермонтовым был написан «Мцыри», в переводе с грузинского означающий «послушник». «Мцыри», как и «Герой нашего времени», очень бы понравились Онегину, но были написаны уже после смерти Пушкина. В стихотворении «Дума», созданном в 1839 году, Лермонтов рисует человека своего поколения, готовящегося «под бременем познанья и сомненья» состарится в бездействии. Но мотивы поэзии Лермонтова отличны от мотивов Байрона:

Нет, я не Байрон, я другой,
Ещё неведомый избранник,
Как он, гонимый миром странник,
Но только с русскою душой.
Я раньше начал, кончу ране,
Мой ум немного совершит;
В душе моей, как в океане,
Надежд разбитых груз лежит.
Кто может, океан угрюмый,
Твои изведать тайны? Кто
Толпе мои расскажет думы?
Я — или Бог — или никто!

   Читая Онегинские книги, Татьяна учится не только чувствовать, но и анализировать свои и чужие чувства, а также их бездуховность, суррогат и лицемерие. Если предположить, что русская литература — это откровение «иного разума», то внимательно изучая этот материал можно постараться понять, а что же в действительности может представлять собой этот «иной разум»: реальный создатель этих произведений.

Хранили многие страницы
Отметку резкую ногтей;
Глаза внимательной девицы
Устремлены на них живей.
Татьяна видит с трепетаньем,
Какою мыслью, замечаньем
Бывал Онегин поражен,
В чем молча соглашался он.
На их полях она встречает
Черты его карандаша.
Везде Онегина душа
Себя невольно выражает
То кратким словом, то крестом,
То вопросительным крючком.

   Помимо других эпитетов, Татьяна называет Онегина «москвичом в Гарольдовом плаще». Но, добрый наш приятель Онегин, родился на брегах Невы и нет никаких на то ссылок, что он мог проявить себя в первопрестольной. Нужно вспомнить, что означают эпиграфы к седьмой главе, и чем так отличилась Москва. Если кто-то хочет выглядеть, как «байронический герой», однако в действительности заключает контракт с сатаной для материальных преимуществ — следует «московской стратегии», а значит «москвич». Не является ли христианский триединый бог лишь пародией, ничтожным призраком типа гоголевского Хлестакова из комедии «Ревизор»?

   Татьяне нужно выходить замуж. Это конкретная и прагматическая задача не имеющая ничего общего с её духовными потребностями и любовями. Среди «мирных долин», «знакомых гор вершин», «лесов», «небесной красы» супруга ей найти невозможно. К ней сватался даже Буянов — тот, который проявил себя в «Опасном соседе» дядюшки Пушкина, поэтому Татьяна решает направиться в Москву на ярмарку невест, фактически продавать свою красу. Татьяна едет именно в Москву, а не в Петербург, что также символично. В этом контексте, Пушкин рисует картину сожжённой перед Наполеоном Москвы. Да, Татьяна отдаёт своё тело мужу, вступая в брачный контракт, однако это то же самое, что сдать Москву Наполеону и сжечь её. Муж Татьяны получает лишь мат часть. Может быть ничего другого ему от Татьяны и не требуется, хотя в интерпретации оперы Чайковского, не имеющей ничего общего с романом Пушкина, генерал признаётся:

Онегин, я скрывать не стану —
Безумно я люблю Татьяну.
Тоскливо жизнь моя текла,
Она явилась и зажгла,
Как солнца луч среди ненастья,

   Может быть так рассуждал Древний Рим, вдохновляясь евангельскими историями перед разрушенным Иудейским храмом? Строки:

Как часто в горестной разлуке,
В моей блуждающей судьбе,
Москва, я думал о тебе!
Москва... как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Как много в нем отозвалось!

созвучны посвящению Пушкина к поэме «Полтава»:

Узнай по крайней мере звуки,
Бывало, милые тебе —
И думай, что во дни разлуки,
В моей изменчивой судьбе,
Твоя печальная пустыня,
Последний звук твоих речей
Одно сокровище, святыня,
Одна любовь души моей.

   Эти строки взяты из стихотворения Байрона «Мазепа». Весёлый и пылкий юноша Мазепа влюблён в Терезу, супругу знатного господина. Похожая ситуация возникает в Тристане и Изольде, Паоло и Франческе, «Гяюре» или «Чернеце». Узнав о запретной любви жены, знатный господин жестоко покарал юношу. Его привязали голым к дикому коню и пустили в поле. Возникает картина многодневной безумной скачки по дикому лесу. Наконец, конь падает замертво, Мазепу подбирают казаки и он становится у них атаманом. Мазепа не познал истинного счастья, поскольку любимая была утрачена навсегда. Похожие картины возникают в песне Высоцкого «Очи чёрные», состоящей из двух частей «Погоня» и «Дом», из кинофильма «Единственная»:

Вот же пьяный дурак, вот же налил глаза!
Ведь погибель пришла, а бежать — не суметь,—
Из колоды моей утащили туза,
Да такого туза, без которого — смерть!
! Храп, да топот, да лязг, да лихой перепляс —
Бубенцы плясовую играют с дуги.
Ах вы кони мои, погублю же я вас,—
Выносите, друзья, выносите, враги!

   Герой у Высоцкого попадает в странный дом, «погружённый во мрак», где у него тоже случается много приключений:

И из смрада, где косо висят образа,
Я, башку очертя гнал, забросивши кнут,
Куда кони несли да глядели глаза,
И где встретят меня, и где люди живут.

...Сколько кануло, сколько схлынуло!
Жизнь кидала меня — не докинула.
Может, спел про вас неумело я,
Очи черные, скатерть белая?!

   Оценивая возраст мужа Татьяны, Набоков даёт ему тридцать семь лет. Опять появляется это страшное число. В одном из вариантов седьмой главы, Татьяна спрашивает: «Кто, этот старый генерал?». Пушкин хотел представить его старым и толстым, то есть таким кто вряд ли мог бы понравится Татьяне, как женщине. Однако этот генерал занимает привилегированное положение при дворе, а значит может вывести Татьяну в свет и обеспечить ей там достойное и почётное место. Такой «московский контракт» Татьяну вполне устраивает. Если она не способна найти любви, то ей достаточно защитить свой внутренний мир, а мат часть для неё почти ничего не значит. Сколько не сжигай Москву до тла, Москва, как идея, никогда не сможет умереть. Татьяна использует «возвышающий обман» ради сохранения самой себя: «хлеб земной» ради сохранения «хлеба небесного». Петербургский свет, в котором «не вспыхнет мысли в целы сутки» никогда не сможет затмить ей «полку книг» в старом доме, дикий сад, смиренное кладбище, где крест над могилой её бедной няни и прелесть среднерусской природы. Но если такая «зимняя дорога» для неё единственно возможное решение, то чем эта дорога может в конце концов закончиться?