Аннотация: Статья является прямым продолжением мыслей, изложенных мной в "Философии любви". Это и не удивительно, ибо глубоко моё убеждение в том, что любовь и добро представляют собой две стороны одного явления, которое, в свою очередь, претендует на звание высшей человеческой ценности.
Данная статья является прямым продолжением мыслей, изложенных мной в "Философии любви". Это и не удивительно, ибо глубоко моё убеждение в том, что любовь и добро суть две стороны одного явления, которое, в свою очередь, претендует на звание высшей человеческой ценности, и представляет собой состояние, в котором каждый хочет пребывать. Названия этому состоянию можно придумать разные: счастье, гармония, самораскрытие, радость - это не существенно. Важно только, что оно несёт с собой благо для человека. И я предпочитаю говорить именно о благе, или о всеобщем благе, подчёркивая тем самым, что благо одних людей или групп не приносится при этом в жертву ради блага других; всеобщее благо выгодно для всех, это не эгоизм и не самоотречение. И если бы оно было достигнуто во всех сферах нашей жизни, мы бы сказали, что живём в раю. Но так как это невозможно, мы можем говорить только о стремлении к благу, которое и лежит в основе всякой нравственной системы. Поэтому добро (основная нравственная категория) как раз и выступает тем средством, которое должно привести нас как можно ближе к раю. Любовь - это чувство, как правило сопутствующее добру. Любовь не мыслима без добра, ибо суть её в благожелании. Здесь, правда может возникнуть вопрос: существует ли добро без любви? Думается мне, что если человек совершает какой-либо добрый поступок по отношению к лицу, к которому не испытывает особой любви, то он совершает этот поступок по крайней мере из-за любви к себе: он заинтересован в том, чтобы оставаться чистым духом и душой, чтобы совершенствоваться и быть счастливым, чтобы оставаться верным своим принципам - он любит себя, поэтому нравственен. Таким образом, любовь и добро оказываются тесно связанными. Клайв Льюис наглядно показал это, рассуждая о христианской заповеди "возлюби ближнего, как самого себя". Как заставить себя любить ближнего? - спрашивает он, и находит гениальный ответ: "не теряйте времени, раздумывая над тем, любите ли вы ближнего; поступайте так, как если бы вы его любили. Как только мы начинаем делать это, мы открываем один из великих секретов: ведя себя по отношению к человеку так, как если бы мы его любили, мы постепенно начинаем любить его. Причиняя вред тому, кто нам не нравится, мы замечаем, что от этого он не нравится нам еще больше; сделав же по отношению к нему добрый жест, чувствуем, что наша нелюбовь стала меньше". Таким образом, любовь и добро порождают друг друга, они - одно.
1
Однако Льюис, раз уж взялся писать о христианстве, рассматривает добро большей частью однобоко (не в упрёк ему будет сказано, ибо книга того и требовала). Он говорит, что главное значение не в том, к чему привёл в итоге тот или иной поступок, а почему мы его совершили. В качестве аргументации, конечно же, выступает тот факт, что нравственность исходит от Бога. Но и без упоминания Бога тезис выглядит вполне убедительным. Ведь если я совершил злой поступок, а он по случайности имел счастливый исход, то такой поступок, во-первых, сыграл определённую негативную роль в формировании моей личности, закрепил привычку поступать плохо, во-вторых, мог послужить отрицательным примером для других, и, в-третьих, не далёк тот случай, когда подобное поведение (моё и тех, кому я подал пример) повлечёт самые трагичные последствия. "Добрые поступки, совершенные не из доброго побуждения, не способствуют формированию того качества нашего характера, имя которому добродетель", - замечает Льюис.
Но есть же и другая точка зрения, не менее обоснованная, согласно которой не важно, что двигало нами в момент совершения деяния, а важен только результат. Логично, не правда ли? Зачем называть добром то, что приносит беды? Для того ли существует вообще это понятие - "добро"? Какой-то дурак посадит дерево посреди дороги, желая улучшить экологию, "сделать город чище", а это дерево прохожим только мешаться будет, и они будут иметь полное право обрушить на глупца весь гнев, им же вызванный: такие "добрые" поступки людям ни к чему. Вероятно, подобные рассуждения и побудили Джона Локка написать: "Вещи бывают добром и злом только в отношении удовольствия и страдания. "Добром" мы называем то, что способно вызвать у нас или увеличить удовольствие, либо уменьшить наше страдание... "Злом", напротив, мы называем то, что способно причинить нам или увеличить какое-нибудь страдание, либо уменьшить какое-нибудь удовольствие... Под "удовольствием" и "страданием" я разумею либо то, что относится к телу, либо то, что к душе".
Итак, перед нами встаёт вопрос: какое понимание добра верное - объективистское (важны поступки) или субъективистское (важны намерения)? Общепринято, насколько я могу судить, субъективистское понимание. Однако бесспорным является тот факт, что безусловную ценность для нас может представлять только объективное добро, ибо если поступок объективно приносит благо, он не нуждается более в оправдании. Это даёт основания полагать, что объективистская трактовка добра является для нас более ценной.
Если же мы будем настаивать на субъективистском понимании, то есть на примате намерений, не мешало бы для начала вспомнить древнюю мудрость, гласящую, что благими намерениями дорога вымощена в известное место. И это, кстати, не единственное, что тут можно вспомнить: "не делай добра - не получишь и зла", "хотели как лучше - получилось как всегда", "не делавши добра врагов не наживешь" и т.д. и т.п. Или же возьмем случай, когда добрый поступок совершается по отношению к стороннему человеку, к которому благодетель не питает никаких тёплых чувств. Если этот поступок исходит лишь из желания соблюсти некую норму морали, то шансов, что "дающий" спросит себя о действительных нуждах "одаряемого", несравненно меньше. Иными словами, какое мне дело до того, в чём на самом деле нуждается человек, если я добро не для него делаю, а для успокоения своей совести? И вроде бы добро добром, а ведь так можно и бабушку через дорогу перевести, хотя бы ей этого совсем и не надо было. Психологи ещё любят писать об избыточной материнской любви, когда мать проявляет чрезмерную заботу о своём чаде, постоянно опекает его, не отпуская от себя ни на шаг, и в итоге ребенок вырастает инфантильным, несамостоятельным, не способным решать элементарные проблемы взрослой жизни. Опять же: вроде и любит мать своё дитя, и намерения у неё самые добрые, но во что это выливается - судите сами. А вывод напрашивается сам собой: одними намерениями сыт не будешь; и любовь, и добро должны быть с умом. Подлинная любовь как раз подразумевает объективное воззрение на желания возлюбленного, стремление удовлетворить именно его, а не свои (пусть и неявные) потребности. С учётом этой оговорки любовь можно отождествить с субъективистским пониманием добра. Объективно же добро - это поступок.
Вероятно, не так много смысла в фильмах, обыгрывающих пресловутый "эффект бабочки", но сам этот "эффект" никак не даёт мне покоя, и здесь было бы уместно сказать и о нём. Идея проста: любое, пусть даже самое незначительное моё действие может иметь глобальные последствия, которые могут обнаружиться завтра, через неделю, год а то и через тысячу лет. Ибо как мы можем судить о том, что будет с нами дальше, если бесчисленное множество факторов влияют на нашу жизнь, и столь малы познавательные способности человека? Не потому ли терпят крах все умозрительные системы идеалистов, как то: коммунизм, Идеальное государство Платона, Город Солнца у Кампанеллы - что просто невозможно учесть всех необходимых для правильных выводов факторов, да ещё и предусмотреть изменение сегодняшних реалий по ходу истории? И это действительно важная мысль: стремясь совершить добрый поступок, и даже учитывая желания того, по отношению к кому этот поступок совершается, можете ли вы быть уверенны в том, что ваше действие действительно приведёт к добру? Боюсь, что не всегда. Да и правда, будь всё так очевидно, люди давно построили б на земле рай: не дураки же они, в самом деле, отворачиваться от добра, когда оно имеет за собой столько выгод!
Таким образом, я прихожу к выводу, что понятие добра, дабы оправдывать свой традиционный статус одной из высших ценностей, должно учитывать действительные результаты действий, а не только "добрые намерения", "добрую волю" и т.п.: добро должно быть объективным. Что же до субъективного элемента в понятии добра, то он важен лишь в силу своей объективной значимости.
Это, в свою очередь, избавляет нас от множества предрассудков. Любая нравственная норма теряет свою абсолютную значимость, и если сказано "не убий", то это не значит, что мы не должны убивать ни при каких условиях. Напротив, условия теперь и приобретают главное значение. И правда, неужели нельзя убить маньяка в порядке необходимой обороны, или сломать руку грабителю, когда вышвыриваешь его из квартиры? Неужели нельзя обмануть мошенника, чтобы вернуть украденные им деньги обманутым людям? Да - я желаю преступникам зла, я желаю маньяку смерти, когда, обороняясь, убиваю его - и что?! С позиции субъективистского добра возникает проблема: себе я желаю добра, а другому - зла, так нравственен ли мой поступок? С позиции объективного добра желание изначально не важно: убивая маньяка, я приношу пользу не только себе, но и обществу, я предупреждаю новые жертвы, спасаю людей. Объективно в моём поступке больше хорошего, чем плохого, если я, конечно, сам не такой же маньяк или преступник.
2
Но здесь, безусловно, возникает гигантская, и в то же время банальная проблема: а как определить, каких последствий больше, положительных или отрицательных? Ссылка на "ум" мало что даст, разве что сработает как успокоительное и усыпит бдительность. В действительности повода успокаиваться у нас нет. Наш "ум" - коим некоторые всё ещё надеются подчинить бессмысленную стихию природы, придать веренице случайных событий и страстей хоть какую-то направленность и смысл - наш ум на протяжении всей многовековой человеческой истории не упускает случая в очередной раз доказать нам свою несостоятельность. Мы обречены то и дело осознавать неосуществимость и иллюзорность всех высочайших своих стремлений, и стремление делать добро - не исключение; обречены блуждать, спотыкаясь, то и дело попадая в тупик, в том числе - при поиске ответа на вопрос "что такое хорошо, а что такое плохо?". Ох бы и поставил меня в тупик крошка-сын из знаменитого стихотворения Маяковского, если бы задал мне этот вопрос! Семён Франк так писал: "Человечество в своей эмпирической исторической жизни совсем не движется "вперед"; поскольку мы мним обосновать нашу жизнь на служении общественному благу, осуществлению совершенного общественного строя, воплощению в коллективном быте и человеческих отношениях начал правды, добра и разума, мы должны с мужественной трезвостью признать, что мировая история совсем не есть приближение к этой цели, что человечество теперь не ближе к ней, чем век, два или двадцать веков тому назад". Вот такие дела! И это всё, что способен понять "выдающийся ум"? Пожалуй, что так; и философы могут дать нам только одну формулу: entbehren sollst du, sollst entbehren[1]! И сколько люди ни пытались, в мире всё также царят скорбь, смерть и слепота. На этот счёт любопытно соотнести две цитаты. Одна - у Экклезиаста: "Участь сынов человеческих и участь животных - участь одна; как те умирают, так умирают и эти... и нет у человека преимущества перед скотом". Вторая - Гомера: "Из тварей, которые дышат и ползают в прахе, истинно в целой вселенной несчастнее нет человека". То есть человек, по сути, равен скоту, а отличается лишь тем, что несчастнее последнего! Вот тебе и идеал добра! Но о слабости морали я хотел бы сказать позже, а сейчас отметить, что человеку не так то просто отличить добро от зла, потому и вымощен ад благими намерениями.
В самом деле, какие душевные терзания должен испытывать полководец, ведущий народ на войну, когда исход этой войны - целиком лишь его предположение, и он понятия не имеет, будут ли оправданы историей те огромные жертвы, которые сулит эта война! Можно ли быть здесь уверенным, что поступаешь правильно? А между тем жизнь требует принять решение. Но не стоит идти на войну, чтобы понять эту мысль. Представим, вы стоите в очереди в магазине. Тут в магазин входит ваш друг, и вы пропускаете его впереди себя. Вроде бы добро ему сделали. Но, во-первых, стоящие сзади вас окажутся недовольны; иной раз так можно и до перебранки дойти. Далее, друг покупает последнюю пачку сигарет, которые вы тоже хотели купить. Вряд ли это можно назвать добрым поступком с его стороны (мог бы сначала поинтересоваться, не за тем же ли вы стоите) - и это уже второе негативное последствие. И хоть ваш друг сделал это не намеренно, он вполне мог вызвать в вас негативные эмоции (а это - третье). А может и не взял бы он эту последнюю пачку, чёрт с ней, но всё равно не понятно, какой поступок можно назвать "хорошим". И что же делать?
Я думаю, тут нужно вновь вспомнить субъективное добро: ведь не всякое, далеко не всякое доброе намерение ведёт к плачевному результату! Если есть желание сделать доброе дело, оно наверняка воплотится в какое-нибудь благо. Как ведь говорят - было бы желание. В этом смысле субъективное добро имеет свою особую ценность, выступая уже в новой роли - не основным, а вспомогательным ориентиром, и кроме того - стимулом к более тщательному обдумыванию своих поступков. "Разумно ли ожидать от капитанов, что они станут так поворачивать штурвалы, чтобы корабли их не сталкивались между собой, если сами корабли - старые, разбитые посудины, и штурвалы вообще не поворачиваются?", - пишет К. Льюис, тем самым утверждая, что важны не только последствия наших действий, но и их предпосылки. То есть: человек должен быть добрым, чтобы быть способным делать добрые дела. "Быть добрым", представляется, и означает "иметь добрую волю, добрые нравы и намерения". Если этого нет, то всякое ожидание добра в корне неразумно - оно наивно. Это, конечно, важное замечание, не дающее сбросить со счетов субъективный фактор. И когда человек уступает своим страстям с мыслью, что "это никому не повредит, поэтому здесь нет ничего плохого", он наверняка ошибается: это вредит как минимум ему самому, его стойкости и воздержанности, почитаемым обычно как добродетели, а значит рано или поздно повредит кому-то ещё. Таким образом, субъективное добро по возможности должно быть в основе добра объективного.
Действительно: когда нравственный поступок приводит к хорошему результату, мы однозначно считаем его добрым; когда безнравственный поступок наносит вред, мы рассматриваем его как плохой. Но в случае, когда доброе намерение ведёт только к худшему, равно как и в случае, когда безнравственность оказывается полезнее обществу, чем милосердие (например, на войне или в условиях рыночной конкуренции), мы начинаем задумываться. Мнения складываются разные, но в целом как плохое намерение, так и плохое последствие рассматриваются в качестве недостатков, подлежащих устранению. Это связано с тем, что в действительности для достижения блага важен как объективный, так и субъективный элементы. И общественные нормы морали, как мы можем видеть, выражаются как в виде требований к поступкам, так и в виде требований к намерениям. Но здесь добро предстаёт уже как формальное выполнение общественных предписаний, а не как результат (объективное добро) или намерение (любовь) в чистом виде (и может быть и тем и другим).
3
Для описанной выше проблемы я вижу и другое решение, которое должно выступать в тандеме с совершенствованием субъективных начал. Я сказал выше, что человеческий "ум" мало смыслит в вопросах добра и зла, а потому часто затрудняется отличить одно от другого. Но до кое-чего этот ум всё-таки додумался - это те самые нравственные постулаты, которыми мы привыкли руководствоваться в повседневной жизни. Конечно, они не всегда оказываются верны, не всегда ведут к благу, но взять некоторые из них за основу мы, безусловно, можем. Во многих случаях это заметно облегчит умственную работу, и позволит избежать глупых ошибок. В то же время мне хотелось бы предостеречь читателя от цепляний за каждое нравственное убеждение, свойственное близким ему людям или сегодняшнему обществу в целом: ориентироваться здесь следует лишь на свой собственный ум и на тех людей, которые отличаются сознательностью взглядов и разумностью поведения. На мой взгляд, существует лишь несколько обобщённых формулировок, которые стоит взять на заметку, хоть они и не претендуют на точность и всеобщность.
Это, во-первых, два варианта категорического императива И. Канта: "поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом" и "поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству (и в своем лице, и в лице всякого другого) как к цели и никогда не относился бы к нему только как к средству". Интересно, что сам Кант признавал, что этот принцип не может быть всеобщим законом, так как "преступник, исходя из этого, стал бы приводить доводы против своих карающих судей и т.д.".
Кроме этого, обращает на себя внимание "золотое правило морали": "Не поступай по отношению к другим так, как ты не хотел бы, чтобы они поступали по отношению к тебе". Можно выразить его и по другому: "(не) делай другому то, что (не) желаешь себе", или "(не) делай того, что ты находишь (не)похвальным в другом". Это правило в той или иной форме встречается у Сократа, Платона, Аристотеля, Сенеки и других философов, а также свойственно множеству религий: индуизму, исламу, иудаизму, буддизму, конфуцианству. Схожей формулировкой располагает и христианство: "возлюби ближнего своего, как себя самого".
Особое внимание необходимо обратить на феномен 'нравственного чувства', которое многие философы (в основном, английского просвещения) видели основой всей нравственности. И по своей природе, и вследствие воспитания мы интуитивно чувствуем, что является хорошим, а что плохим. Это чувство выражается в идеалах добра, справедливости, честности и пр. Следование указанным идеалам, вне зависимости от тех промежуточных результатов, к которым оно может привести (часто лишь мнимо хороших или мнимо плохих) также может выступить одним из ориентиров нравственного поведения. Это то, что Ницше назвал 'любовью к дальнему' (т.е. к абстрактно-идеальному, а не конкретно-промежуточному).
Следует также сказать и о полезности в деле добра любых рекомендаций (формулировок), способствующих объективному видению мира (и, соответственно, потребностей других людей). Однако рассмотрение этих рекомендаций должно быть предметом труда по гносеологии, а не по этике.
4
Итак, мы выяснили, что добро - понятие объективное, но, как правило, невозможно без субъективных предпосылок, и коснулись вопроса о том, как отличить добро от зла. Теперь я хотел бы остановиться на проблеме методов, которыми добро должно воплощаться в жизнь - проблеме не менее важной. Здесь на ум приходят два способа служения добру: словом и делом. На вопрос, какой из этих способов лучше, однозначного ответа, по-моему, нет. Кто-то сразу ответит, что слова - это пустое, и добру надлежит выражаться в конкретных действиях, приносящих благо непосредственно, или, по крайней мере, служащих примером для окружающих. Однако же очевидно, что и "слово" зачастую являет собой то же самое "дело": верно подобранные слова могут помочь в трудной жизненной ситуации не меньше, а то и лучше каких-либо иных действий; в виде совета или нравоучения они так же могут служить полезным ориентиром для заблудшего человека. В то же время "действия" в качестве примеров не всегда могут быть истолкованы правильно хотя бы потому, что представляют собой казусы - обладающие своими индивидуальными, лишь им присущими особенностями случаи. Решение проблемы согласно центристскому варианту - "важно как слово, так и действие" - тоже не отличается полнотой: в конкретной ситуации важным вполне может оказаться только одно из двух.
Следует также подчеркнуть, что не только действия имеют свои последствия, но и бездействия. Ибо даже если мы ничего не делаем, это тоже каким-либо образом сказывается на окружающем мире и на нас самих. Не оказал тяжело раненому первую помощь - всё равно, что убил; не отреагировал на полуночные крики о помощи, доносившиеся с улицы, - всё равно, что ограбил. И хотя в тюрьму за это вряд ли посадят, тем не менее, очевидно, что вред нанесён не меньший. Ведь стоило побороть свою лень или глупость, сделав то, чего требовала ситуация, и можно было бы избежать трагедии. Не случайно общество порицает равнодушие. В момент самого акта добра, цель, правда, ещё не достигнута, поэтому соотнести её со средствами не всегда легко, но это другой вопрос, нами уже рассмотренный. Просто мы должны чувствовать ответственность за то, что мы делаем, действовать разумно и добросовестно, по возможности бескорыстно, и не ставить на первое место личную выгоду. А дальше иерархию ценностей каждый выбирает сам. Я вряд ли могу указывать другим людям, чьи интересы они должны поставить выше, а чьи ниже в конкретной ситуации: свои, любимого человека, друзей, коллег, семьи, общества, государства или всего человечества.
Но в любом случае истинно добрый поступок исходит лишь от подлинной любви, и поэтому здесь уместно привести следующие соображения. Любя кого-либо, мы любим его целиком, безоговорочно принимаем всю его человеческую сущность, общую для всех людей, и, кроме того - индивидуальные качества конкретной личности. Но если нет принятия "общечеловеческого", нет и любви. Любовь к одному человеку, таким образом, неразрывна с любовью ко всем людям. И если один человек любит другого, он через него должен бы полюбить и весь мир, иначе такое чувство сложно назвать любовью, это скорее "эгоизм вдвоём" (т.е. отношение к другому человеку как к полезной вещи). Следовательно, можно предположить общие для всех любящих людей мотивы поведения. Любящий наверняка не будет ставить благо любимого выше сопоставимого с ним блага множества других людей; так же и настоящий друг вряд ли пожелает навредить всем вокруг, лишь бы защитить интересы товарища и т.п. Всё это, впрочем, не преминет оказаться умозрительным, но ясно одно: любовь - обязательное условие, при котором возможно применение с добрыми намерениями методов, типичных для зла.
Опираясь на книгу русского религиозного философа И. А. Ильина "О сопротивлении злу силою", можно назвать ещё одно условие использования "злых методов" в благих целях. Это стойкость души в добре, имеющая три функции. Во-первых, она необходима, чтобы удержаться от соблазна использовать принуждение в корыстно-неправедных целях. Во-вторых: чтобы творящий добро человек мог искоренить в себе следы "душевной заразы", оставшейся после столкновения со злом, и отравляющей этого человека изнутри. Эта "душевная зараза" проявляется, в частности, в подспудном искушении поступать так же, как те злодеи, против которых ведётся борьба. Наконец, в-третьих, стойкость души в добре необходима, чтобы избавить душу от возможного очерствения и ожесточения, связанного с восприятием зла и сопротивлением ему, не допустить отчаяния и разочарования в добре, дать человеку силу для нового сопротивления злу, если таковое окажется необходимым. В целом же следует заметить, что стойкость "души", по всей видимости, достигается ни чем иным, как живущей в сердце благодетеля любовью.
5
Продвинемся немного дальше, и рассмотрим другую этическую проблему, связанную с категорией любви. Проблема следующая: нравственное чувство хоть и выполняет благородную цель, противодействуя природному эгоизму во благо жизни в обществе, но чревато противоположной эгоизму крайностью - бездумным альтруизмом. Дело в том, что многие люди видят в "служении добру" свой смысл жизни, забывая при этом, что добро никак не может быть смыслом, ибо оно лишь средство достижения оного. И нравственность (в нерелигиозном плане) не может быть чем-то большим, чем "переряженной пользой". Добро - это такая штука, которая приносит пользу, но смыслом-то является не оно, а сама эта польза. Добро необходимо для выражения любви, для достижения благополучия и счастья, для того, чтобы человек, "самая несчастная тварь на Земле", мог испытывать ещё и радость - такую радость, которая невозможна для других животных. Тогда, и только тогда, человек ощущает себя полноценным созданием, истинно Человеком. Но чтобы достичь всего этого, нельзя ни на секунду забывать, что добро - это лишь средство. По этой же причине и любовь не может пониматься как смысл жизни: смыслом будет то, что она несёт с собой. Я обращаю на это внимание вот почему. Люди вообще любят увлекаться идеями, всё преувеличивать и нарушать меру. Нередко это приводит к тому, что добро оборачивается злом, польза - утратой, стремление к благополучию и счастью - страданиями. Многие мыслители высказывались в этом русле. "Такой пустоте, как добро ради добра, вообще нет места в живой деятельности", - утверждал Гегель, а Бердяев вторил ему: "Нет ничего более злого, чем стремление осуществить во что бы то ни стало благо".
Что же тогда понимать под "всеобщим благом", средством к достижению которого я мыслю любовь и добро? Всеобщность означает, что благо распространяется не на каких-то отдельных людей и не на одного человека в ущерб всем остальным, а на всех сразу, и, в то же время, не только на всё общество в целом, но и на каждого его члена. Следовательно, в тех случаях, когда желание меньшинства может сосуществовать с желаниями большинства, оно обязательно должно быть исполнено. Однако реалии жизни таковы, что очень часто какое-либо действие принципиально не может служить благом для всех членов той или иной социальной группы (кому-то оно всё же причиняет вред), и тогда проявляется другое отличие концепции всеобщего блага от концепции блага большинства. Оно состоит в том, что в определённых случаях не отдельная личность должна будет жертвовать своими интересами ради общества, а само общество пойдёт на уступки конкретному человеку. В каких именно случаях оправдано жертвование большинством ради меньшинства - решается в каждом обществе отдельно. Современные государства, как правило, гарантируют каждой личности набор "естественных и неотчуждаемых" прав и минимальное соцобеспечение, которые не могут быть отняты у этой личности, хотя бы это и вредило остальному обществу [2]. В целом граница между двумя изложенными пониманиями общественного блага весьма расплывчата, однако важно следующее: при оценке нравственности того или иного поступка с позиции всеобщего блага огромное значение имеет также и польза, которую принёс этот поступок самому совершившему его человеку.
Итак, если человек видит в добре свой смысл жизни, то он либо вообще не понимает, в чем необходимость добра (что в условиях фатального несовершенства человеческого разума характеризует его не лучшим образом), либо путает понятия, на самом деле видя смысл в "помощи ближнему". Во втором случае он неизбежно забывает о самом себе, о своём личном благе (точнее отождествляет его с благом других, что одно и то же), низводит себя до "средства", что наверняка приведёт к разочарованиям. Да, я ранее говорил о том, что добрые поступки от чистого сердца рано или поздно рождают в этом сердце любовь к людям. Но ведь если человек почитает себя за средство удовлетворения чужих потребностей, то наверняка он не любит самого себя! А если не любишь себя - нечего отдать и другим. Отсюда важное правило: прежде чем делать добро другим, обрети любовь к самому себе. "Превышение меры" при понимании добра как смысла заключается именно в том, что человек отдаётся благотворительности, не имея для этого предпосылок: он словно рвётся в бой, не позаботившись об оружии. Возможен и другой вариант: отдаваясь делу добра, человек впоследствии теряет любовь к себе, так как низводит себя до средства.
Здесь, впрочем, необходимо уточнить, что речь идёт не столько о любви к себе, сколько о любви вообще, о любви как о некой внутренней очищающей душевной (психической) силе, которая только и позволяет нам жить в этом безбожном мире и вместе с тем - радоваться такой жизни. Эту психическую силу правильнее назвать жизненной силой, или любовью к жизни . Но поскольку человек тоже есть жизнь, из любви к жизни с необходимостью вытекает и любовь к себе. Аналогия с любовью к себе возможна ещё и потому, что речь идёт о чём-то "внутреннем", коренящимся непосредственно в самой личности. Понятно, что эта любовь противоположна эгоизму и нарциссизму. Любить себя - вовсе не означает считать себя замечательным человеком и во всем себе потакать. Напротив, любовь заставляет меня принимать людей, несмотря на все их недостатки, а не скрывать эти недостатки (но в то же время из этого не следует, что нельзя наказывать людей за их проступки, ибо даже любящие родители наказывают своих детей). Более того, здоровая любовь, в отличие от эгоизма, рождает "потребность давать" . Любящий не может не давать (т.е. делать добро), ему нужно быть добродетельным, потому что в этом выражение его жизнеспособности, в этом - проявление его душевного богатства, и ему приятно давать, он делает это совершенно бескорыстно.
"Внутренняя" любовь (душевная сила, любовь к жизни) по своей сути является условием и гарантией "стойкости души в добре" и любви "внешней", о которых я говорил выше. Её можно понимать и как "первоначальный капитал", из которого посредством благосозидающей деятельности можно сколотить целое состояние. О том, как раздобыть этот "капитал", нам уже поведал Льюис: просто поступайте так, как будто он у вас уже есть. Иными словами, поступать следует так, как если бы вы уже имели любовь в своём сердце. И это не то же самое, что низводить себя до средства: ибо любовь к жизни (и к себе) предполагает самодостаточность, а восприятие себя как средства, напротив, означает неполноценность.
Таким образом, любовь к жизни - это сила, являющееся условием и причиной альтруизма. Без неё альтруист, делающий добро другому, не будет делать добро себе, он не получит никакой награды, но, вполне возможно, придёт только к саморазрушению, ведь будучи и без того бедным, отдаст последние крохи. Так и в Библии: "Всякому имущему дано будет, а у неимущего отнимается и то, что имеет". Если же человек любит себя и жизнь, то он только приобретёт от своего самопожертвования, ибо последнее приносит ему счастье и радость (в этом - одно из важных проявлений концепции всеобщего блага).
В завершение подчеркну, что любовь является лишь одним факторов субъективного аспекта добра. Нетрудно заметить, что желать блага другому человеку можно не из любви, а просто вследствие своего надлежащего воспитания, глубоко усвоения норм нравственности в процессе социализации. В менее предпочтительном варианте желание сделать что-то хорошее для других вызвано страхом перед наказанием за нарушение социальных норм. Но и в этом случае можно говорить о сознательном благожелании. Воспитание и кара за невоспитанность вообще суть типичные способы социальной регуляции, приводящие, однако, к таким же типичным результатам. Любовь же - это способ достичь в деле добра чего-то большего, преобразить себя и мир, именно поэтому я говорю о любви в контексте альтруизма.
6
Но вот что. Любовь - это, конечно, прекрасно и замечательно, и всё же с горечью приходится констатировать, что она не вечна. Точнее говоря, идеальная-то любовь, которую воспевают в романах, или которой любит нас - бесконечных грешников - Господь, конечно же, вечна. Но кто из нас способен на неё? Кто может похвастать столь огромной душой, столь безграничной внутренней энергией, которая только и позволяет забыть об алчности и корысти, радоваться вполне тому, что уже имеешь, и, примирившись с миром, что преисполнен зла и несправедливости, обрести вечное счастье? Не говорит ли, наконец, человеческая истории о слабости в мире не только добра, но и, вместе с тем, любви? И вот - все мы обречены рано или поздно очередной раз потерять почву под ногами, вновь разочароваться в жизни и остаться один на один со своими бесами - неразрешимыми вопросами "жизни и смерти" - когда весь мир, все естественные и социальные закономерности словно восстают против тебя. Так, по причинам самым разнообразным мы оказываемся неспособными сохранить любовь внутри себя, и даже такая малость, как любовь к себе, исчезает: вместо неё появляется отвращение ко всему, что хотя бы издали напоминает высокие чувства.
Вопрос о том, что делать в такой ситуации волновал многих мыслителей, но явно выходит за рамки темы моего повествования. Я же хочу обратить внимание на поразительную слабость, которая порой обнаруживается за красивыми словами "добро" и "любовь". И эта слабость свойственна как "слову", так и "делу". Какая язвительная насмешка чувствуется в словах Льва Шестова, когда тот описывает всю бесполезность проповедей и нравоучений гр. Толстого! Мол, одни читатели его произведений лишь насладились "художественным талантом великого мастера", и даже ухом не повели по поводу какого-то там нравственного долга, другие же попытались следовать провозглашенным заветам, но у них ничего не вышло, и они вынуждены были признать своё поражение: "дело "добра" нисколько не подвинулось вперед". "Я знал одного фабриканта миллионера, - пишет Шестов, - отдавшего свои деньги на проценты и считавшего себя толстовцем. И этот случай - не исключение". Что же касается "дела", Шестов здесь приводит пример, описанный Л. Толстым в книге "Так что же нам делать?". Ужасы, открывшиеся глазам Толстого при обхождении московских приютов для бездомных и бедных людей, подтолкнули его заняться благотворительностью. Одно время граф обходил бедных, помогал им, не раз давал деньги, но... в итоге бросил их, потому что им "нельзя было помочь". Ни одного из них гр. Толстому, по его же собственному признанию, спасти не удалось: "из всех этих людей... я действительно не помог никому, несмотря на то, что для некоторых из них было сделано то, чего они желали, и то, что, казалось, могло бы поднять их".
Изложенные факты приводят меня к мысли, что к делу добра, равно как и к делу любви, нужно подходить с особой осторожностью. Впрочем, как и ко всяким другим идеалам, чрезмерное увлечение которыми неминуемо влечет за собой крах надежд и разочарование. Поклонение идеалам представляет собой попытку уйти от поиска истины, легкими путями обрести вновь точку опоры. Даже сами писатели и философы, провозглашая в книгах те или иные теории и идеи, делают это вовсе не для того, чтобы докопаться до правды, окинув действительность своим "беспристрастным" взором и проанализировав её своим "исключительным" разумом, а затем только, что посредством этих идей они жаждут найти ответы на мучающие душу вопросы; а раз вопросы "мучают", ответ должен быть "успокаивающим", опора и утешение в идеях необходимы им до крайности. И тут уж не до глубокого скепсиса, не до критического взгляда. Так будем же умеренны в восприятии идеала добра, и помнить, что идеал - это всегда что-то совершенное и неосуществимое, чуждое нашему несовершенному миру. Ницше не зря предостерегал моралистов: "Не желай быть врачом у безнадёжного больного". Есть и другое его высказывание в том же духе: "Тот, кто борется с чудовищами, должен следить за собой, чтобы самому не обратиться в чудовище. Попробуй подолгу смотреть в пропасть, и она заглянет тебе в глаза". И действительно, ревнители нравственности имеют против себя весь мир, всю жизнь. Не удивительно, что иные мыслители отваживаются называть добродетель "немощной, гордящейся своими лохмотьями".
Но означает ли всё это, что нужно, по примеру Ницше, принять и полюбить мир таким, каков он есть, включая всё зло, что нам уготовлено? Следует ли из "лохмотьев добродетели", что нужно преклониться перед страданиями, несчастьями и потерями? Думаю, это такое же заблуждение, как и чрезмерное возвеличивание добра. Федоров пишет по поводу ницшеанского amor fati, что это, по сути, "желание остаться скотом..., формула величайшего унижения..., подлый страх, не позволяющий себе даже спросить: точно ли неизбежно это рабство разумного у неразумного". К этому хочется добавить, что любить зло в принципе невозможно. И если даже кто-то утверждает, что он любит зло, наверняка этот человек любит на самом деле не его, а то благо, которое должно, по его мнению, последовать в итоге за "злом". Ведь так же, как немощное добро может обратиться злом, когда, например, некто, имея добрые намерения, на деле ничем помочь нуждающемуся не может, и в результате оба от угнетающей безысходности впадают в отчаяние (а "благодетель" ещё и требует от попавшего в беду человека "уважения" и тому подобного), или когда мораль предъявляет нам невыполнимые нравственные требования, да ещё и не уберегающие от бед, или когда именем добра и прикрываясь благими намерениями люди творят беззаконие, убивают и грабят, и, наконец, когда добро объявляет нас безнравственными и грешными, ничего более не давая, так и зло - страдания, потери и несправедливость - может оказаться добром.
Подобная "неочевидность" добра и зла ведёт нас к вопросу об ответственности людей за свои действия. Ибо мало иметь добродетели - нужно ещё и не перепутать их с пороками (порой трусость зовётся терпением, расположение злу - прощением), мало руководствоваться нравственными постулатами - нужно ещё убедиться в их истинности и применимости к данной ситуации, мало стремиться к благу - нужно быть уверенным в правильности своих действий и совершать их обдуманно. И это притом, что человек, если подумать, вообще не может отвечать ни за одно из своих действий, так как все они предопределены влиянием внешних условий, предшествующими и настоящими событиями, законами природы. В принципе, человек в этом ничем не отличается от примитивного растения или камня, разве что способен осознать свою примитивность. И что же, мораль заставляет его отвечать?! Да. И думается мне, вполне обоснованно. Ибо вопрос этот, конечно, более теоретический, чем практический. На практике страшно даже представить ситуацию, когда все люди вдруг разом почувствовали бы свою безнаказанность, и стали поступать в угоду своим желаниям, пусть даже самым низким: тогда наступил бы полный хаос, в котором хорошей жизнью похвастались бы лишь единицы. А потому не станем говорить, что человек есть "необходимое следствие" и не обладает свободой воли. Он, может быть, и правда ей не обладает, но всё же обречён выбирать, так как не ведает своей судьбы; и всё, что он выберет, и станет его судьбой, что с начала времён была предначертана ему природой. Сартр говорил по этому поводу, что человек обречён на свободу. Свобода же предполагает две вещи: напряжённое мышление и ответственность. И я думаю, что если мы действительно постараемся быть разумными, то стремление к добру не покажется нам уж столь бесполезной вещью. Эрих Фромм писал, в частности: "Если верить в доброту человека как в его единственный потенциал, то обязательно будешь видеть факты в искаженном, розовом свете и, в конце концов, жестоко разочаруешься. Если верить в другую крайность, то превратишься в циника, и не будешь замечать в себе самом и в других многочисленные возможности творить добро. Реалистический взгляд видит действительные потенциалы в обеих возможностях и исследует условия, при которых они соответственно развиваются".
Таким образом, ни слабость идеала добра, ни предопределённость не освобождают нас от обязанности стремиться к всеобщему благоденствию. Вместе с тем несправедливо порицать того, кто, искренне желая сделать доброе дело, не смог преуспеть в своём начинании. Ибо кому многое дано, с того и нужно много спрашивать, а кому дано мало, того следует пожалеть. Из этого же вытекает и то, что не всякий человек, многого добившийся, заслуживает похвалы. Но даже если и заслуживает, это ещё не повод для гордости, потому как все его старания, успехи и достижения были ему суждены, и у него просто не было иного Пути, кроме как исполнить предначертанное. На место гордости у такого человека должна прийти радость за свою Судьбу, на место мысли "какой я хороший человек" должна прийти мысль "как хорошо, что я изменил мир к лучшему".
(Вот только как определить человеку, к каким свершениям он способен? И если его личная мораль противоречит общественным устоям, как понять ему, что прав именно он? "Тварь я дрожащая или право имею?" - вопрос, который стоит перед каждым, кто считает себя Достойным. И дай Бог, чтобы ответ, в отличие от известного всем литературного примера, был верным, и дан был без обращения к убийственным экспериментам...)
7
Впрочем, не всегда нужно менять его к лучшему, как бы странно это ни звучало. Дело в том, что явления окружающей действительности сами по себе ни хороши, ни плохи. Понятия добра и зла появляются лишь тогда, когда речь заходит об отношении какого-то субъекта к этим явлениям, об их пользе или вреде для него. Но если дело только в отношении, то не всё ли равно, на что направить свои усилия - на изменение объективной реальности или же своего субъективного восприятия этой реальности? Не проще ли просто поменять своё отношение к событию? Очевидно, что иногда это гораздо проще. Не всегда, правда, ибо в самовнушении наши возможности так же ограничены, как и во всём другом. Однако же призадуматься есть над чем. Мы часто не можем получить удовлетворение от жизни, так как не перестаём хотеть чего-то большего по сравнению с тем, что имеем; мы не контролируем свои потребности. В то же время такой контроль вовсе не является чем-то противоестественным - речь идёт об элементарной дисциплине, о самовоспитании, которые только и позволяют человеку выжить в этом мире. Если уж на то пошло, дисциплина и самоконтроль, на мой взгляд, должны быть едва ли не главными жизненными принципами для каждого человека.
Дисциплинированный человек умеет различать желания естественные и навязанные. Ко вторым относятся те, что или внушены нам другими людьми в корыстных целях, или просто обманчивы и вызваны завистью, сравнением или стереотипами. В случае навязанных желаний мы хотим того, чего на самом деле нам не нужно. Эти желания возбуждаются в нас не только всевозможной и вездесущей рекламой, но и ложными общественными ценностями и пр. Деньги, слава, популярность среди противоположного пола, карьера, победы на различных конкурсах, алкогольные вечеринки, стильная одежда, модные направления и "искусства" - всё это считается достойным нашего внимания, вынуждает отказываться от собственного "я" и стремиться к чему-то другому. Любопытно сравнить сегодняшние ценности с философией Эпикура, который делил желания на три вида: 1) естественные и необходимые; 2) естественные, но не необходимые и 3) неестественные и не необходимые. При удовлетворении только первой группы желаний Эпикур уже считал счастье возможным. Очевидно, что под естественными и необходимыми нуждами понимаются базовые физиологические (в питании, минимальной одежде, тепле, движении, воздухе): если человек не сможет удовлетворить их, он умрёт. Что же получается, имея так мало, человек может обрести счастье? Да! - и более того, такого человека совесть не позволяет назвать бедным: какой же властью над своими желаниями он обладает! "Величайшая власть - это власть над собой" - как тут не вспомнить великую мудрость. Но ведь и стремление к добру, в конечном счете, сводится к удовлетворению собственных потребностей, нельзя ли и здесь решить проблему отказом от всякого рода излишеств? Лично я убеждён, что мы далеко продвинемся в деле добра, научившись этому. Нам просто сложно принять тот факт, что всё зависит лишь от восприятия, а сам по себе мир - не плохой и не хороший (и не должен быть таковым, он просто есть). Сенека верно заметил: "Нас угнетает не неприятность сама по себе, а то, как мы ее воспринимаем". Вообще, стремление к бездумному накопительству всевозможных "внешних" благ свойственно только современной западной цивилизации с её извращённой экономической системой, направленной на производство в огромных количествах вещей, людям вовсе и не нужных, но навязываемых им под различными предлогами. На самом деле, и древние это хорошо знали, истинное благо находится внутри нас самих. И если мы его не замечаем, это лишь свидетельство нашей психической неполноценности. Вспомним также, что во всяком деле - а значит, и в деле добра - важна умеренность. Закон меры, в диалектическом материализме вообще ставший ядром всякой философии, в отношении проблемы нравственности (помимо уже поднятых аспектов) проявляется и в том, что иногда лучше не размышлять над нравственной оценкой того или иного явления, а просто принять его. Это позволит избежать мелочных придирок к себе и к другим, равно как и вызывающих злобу нотаций и нравоучений, а также возникающих на пустом месте угрызений совести.
Таким образом, есть все основания говорить о третьем, помимо "слова" и "дела", способе стремления к добру: это способ "мысли". Применяется он только по отношению к самому себе, но ведь помогая себе, воспитывая себя, мы помогаем и другим! Во-первых, так мы уступаем там, где упорство чревато войной. Во-вторых, мы развиваем себя духовно, развиваем любовь к себе, мы учимся радоваться жизни, и в результате начинаем делиться этим богатством с окружающими. Наконец, дисциплинированность делает наши действия более обдуманными и рациональными, что непременно сказывается на степени достижимости идеала добра. Однако, как и в других случаях, в применении данного способа важно соблюдение меры, и здесь главное правило: не опускаться до намеренного самообмана.
На этом я хотел бы закончить свои размышления, и подвести им следующий итог. Добро имеет своей целью достижение всеобщего блага, которое является его объективным критерием. В то же время в основе объективного добра должны лежать благие субъективные намерения, которые соответствуют универсальным нормам нравственности, а также личные добродетели. В этом случае можно говорить о дозволенности любых методов, если они используются во имя добра. Всякое действие или бездействие есть либо добро, либо зло; при этом отличить добро от зла порой очень сложно, равно как и добродетель - от порока; история на протяжении веков доказывает человечеству неосуществимость идеала добра, а личный опыт говорит нам о неизбежности падений и разочарований, о неспособности видеть истину и принимать всегда правильные решения. Именно поэтому данная статья не претендовала ответить на все вопросы, и уж тем более - сделать это посредством исчерпывающих, четких и обнадеживающих выводов. Как сказал Шестов, философия должна бросить попытки отыскания вечных истин, её задача - научить человека жить в неизвестности.
[1] Отречься от своих желаний должен ты, отречься! (нем.), "Фауст" И.В. фон Гёте.
[2] Мимоходом хотелось бы уточнить, что благо большинства совсем не обязательно соответствует мнению большинства: ясно, что независимое и компетентное меньшинство будет лучше бездумной толпы понимать, что нужно последней.