Небо все в мелкую крошку испещрено. Темное оно и бесконечно глубокое. Песок чуть остыл - приятно ступням.
- Давай я понесу твои сандалии, - не глядя в ее сторону, сказал он.
Она молча протянула их: старенькие, стоптанные, они были совсем невесомые.
- Зоя, ты, почему все молчишь?
- Молчишь, - полушепотом пропела она. Голос ее такой тихий, легкий, будто трава шумит в поле. Не знал бы он, что она идет рядом, то скорее подумал бы, что ему показалось.
- Молчишь, молчишь, - снова повторила она, слушая, как шуршит на языке слово, - а если я бы была немой, не могла бы говорить, а только мычала, - м-м-м-м, - попробовала она, - ты бы пошел со мной?
- Пошел бы, - в нос пробубнил он. - Ты же не немая. Да если бы...
- Рома, смотри, смотри, то синяя, то, вроде, зеленцой отдает, - не дала она ему договорить и вытянула свою худую ручку в небо.
- Чего?
- Да вон же, вон, звезда, неужели не видишь.
Они прошли еще немного и встали под мерцающим, сгорбившемся фонарем. Свет его, немощный и бледный, растянул уродливую тень на тропинке. Из темноты кто-то чуть слышно засмеялся.
- Гуляете, голубки?! - как-то громко прозвучали в тишине слова. И снова чуть слышные смешки и перешептывания.
- Ромка, ты кудай-то девку повел, а? - зазвенел в темноте мальчишеский голос.
Зоя взглянула в сторону лавки, туда, где виднелись темные силуэты и две светящиеся точки от зажженных сигарет. Глаза у Зои заблестели, сузились. Она вся как-то неуклюже развернулась, словно приготовилась защищаться.
Рома опустил голову, спрятал сандалии за спину и как-то искоса поглядывал на говоривших.
- Пойдем, пойдем, - взял он ее за руку.
Зоя вздрогнула. Ладошка у нее была маленькая и холодная.
Рома потянул ее опять в темноту, подальше от людских глаз.
Она несмело, чуть посильнее зажала его горячие мокрые пальцы и покорно поковыляла за ним.
- Зойка, - уже более громкий и наглый девчачий крик за спиной, - чего это ты там прячешь, картошку, что ли несешь?!
Рома почувствовал, как она сильнее прижалась к нему.
Вот уже улица позади, тот одинокий немощный фонарь чуть виден. Они спустились с горки по неровной тропинке к ручью. Зоя идет медленно, спотыкается - тяжело ей.
- Как тут хорошо.
- Я тут часто бываю.
- Ты сюда водишь девушек? - посмотрела она на него.
На ее белом лице появилась чуть заметная улыбка, она поправила выбившуюся прядь волос и присела на старое бревно.
- Ну что ты глупости говоришь.
Рома сел рядом.
Тишина. Только журчание ручья в глинистом русле и дыхание. Сейчас силуэт ее еле виден; луна способна показать, кажется, все самое главное, без обмана, только четкие линии. Он смотрит на ее округлый лоб, на маленький аккуратный нос, на завиток волос, в кольце которого мерцает звезда, отдавая то синевой, то еле заметным зеленым светом. А Зоя смотрит вдаль, к горизонту, там, где небо почти никогда не бывает темным, где заканчивается, расплывается за макушками деревьев ночь, и на лице ее лежит непонятная нежность.
Рома подался к ней, она чуть повернулась и крепче сжала его ладонь. Она вся дрожала. Он положил ей руку на спину и тут же отскочил в сторону.
- Что ты? - ошалела Зоя.
- Извини, - замялся он.
- Я тебе противна, скажи, противна?!
- Нет.
- Тебе неприятен мой горб?!
Горб. Словно удар грома. Он не мог себе представить, что она, что вообще можно произнести это слово в слух. Горб, словно гроб или грубость, в голове Ромы все перемешалось, лицо его горело, он не знал, что нужно сказать. Он почувствовал, как со стороны ручья потянуло болотиной. - Нет, нет, я просто...- оправдывался он. - Ты мне, правда, нравишься, я даже не обращаю на него внимания, честно!
Он сел на землю обхватил ее ноги.
- У тебя шрам.
Рома аккуратно провел по выпуклому бугорку на коже.
- Но со мной... почему ты со мной?
- Ну, тихо, не плачь. Ты же самая...
- Глупенький, - она прижалась к его волосам - губы ее горели.
Рома молчал.
- Ты никогда не думал, что мы как бабочки. Ну, понимаешь. Ведь вот посмотришь, ползет гусеница, страшная, уродливая, даже прикоснуться боишься, а она завернется в куколку, словно в гробик. Понимаешь, она умирает и потом рождается снова. Она прекрасная, совсем не такая, как была раньше. А может, и мы здесь только начинаем...
- Бабочки, - повторил Рома. Он хотел еще что-то сказать, но только засопел и уставился на кончики своих грязных ботинок.
- А мне так хочется поскорее умереть.
- Да ты что?!
- Да, да, это совсем не страшно, я только закрою глаза, словно засну, а когда открою, то будет все по-другому.
- Я же тебе говорил, врачи...
***
- Поцелуй меня, - прошептала она, чуть заметно улыбнувшись, когда Рома уходил от ее дома.
Зоя стояла на крыльце, ссутуленная и дрожащая от ночного холода. Сейчас она была похожа на маленькую старушку. - Ты придешь завтра ко мне?
- Приду, и завтра и послезавтра, - старался он говорить как можно тише, то и дело оглядываясь.
Рома быстрыми шагами уходил от ее дома. Он слышал, что еще какое-то время она шла тихонько поодаль от него, а потом еще долго смотрела вслед, пока он совсем не пропал в темноте улицы.
Остановившись, Рома оглянулся, там возле дерева ему померещился силуэт. Он пригляделся. Это была всего лишь старая береза с огромным наростом.
- Дурак, - сказал он сам себе. Подошел к колонке и опустил голову под ледяную струю воды. Потом свернул в проулок, поднялся на крыльцо большого кирпичного дома и со всей силы заколотил в дверь. Вмиг взвыли все соседские собаки.
Дверь отворилась, на пороге появился заспанный с полосой от подушки во все лицо паренек.
- До утра не мог дождаться?
- Долг платежом красен.
- Ну что, будем еще в карты играть, мы тебе наказание похлеще придумаем.
- Обойдусь, как- нибудь.
- А хороши вы были, прям парочка. Целовал?
- Слово даю.
- Ну верю, верю.
- Заходи завтра.
Уже успокоились собаки. Снова ни шороха на улице. Смотрит Зоя в окошко, на далекий сгорбившийся фонарь и улыбается, теребя в руках Ромин василек. На улице ни одной живой души, только рисуется в темноте темный силуэт и пропадает... Обман зрения. Глаза у Зои закрываются, но она борется с этой слабостью, она не хочет спать, ей не нужен завтрашний день, пусть он придет позже...