Аннотация: История о Вулко и о том, откуда взялась Мать Кошмаров
Вулко сидел перед зеркалом и наносил грим. Густо размазав белила по ладоням, он водил ими по лицу, и глубокие, не по возрасту, морщины сглаживались, черты лица пропадали, и вот из зеркала на него уже смотрел белый блин с глазами. Гадко задребезжал будильник - ну вот, огорчился клоун, придется брать такси - грим еще не закончен, а из Праги-6 добираться до центра общественным транспортом - то еще удовольствие. Машину Вулко водить умел, но не любил пражских кривых и закругленных улиц, вдобавок, машину пришлось продать, когда умерла мать и понадобились деньги на похороны.
Когда с гримом было покончено, Вулко приблизился к нелюбимой части подготовки - костюм. Втиснуть массивный живот под рубашку было делом плевым по сравнению с мучением, которые представляли из себя штаны. Толстяк давно хотел их расшить, но то ателье оказывалось закрытым, то подкидывали еще работенку и приходилось откладывать. Обычная обувь смотрелась нелепо под клоунским костюмом, но ехать через весь город в громадных клоунских башмаках, пускай даже на такси, было бы крайне неосмотрительно - клоун был итак не очень ловким человеком, почему отчасти всегда мог рассмешить детвору - настоящее падение порой смешит больше, чем даже самая изощренная, но искусственная шутка - а если он попытается добраться до места в этих кожаных корытцах, то точно разобьет себе нос и будет уже не до смеха.
Тяжелым мешком ссыпавшись по лестнице, Вулко вышел из дома во двор и стал подниматься по узкой лестнице между зданиями - его дом находился посреди некой географической неровности, которую уместнее всего было бы назвать оврагом. Тяжело отдуваясь, клоун поднимался по лестнице со сбитыми ступеньками, еле пролезая в тесный проход со своей потертой кожаной сумкой с цирковым реквизитом.
Вулко с самого своего детства был крупным мальчиком. Родители его были русскими, но, видимо, почуяв скорый приход кошмарных девяностых недальновидно перебрались в деревню близ Сараево, еще до его рождения. Имя мальчику досталось местное - мама с папой не хотели, чтобы тот выглядел белой вороной, но воспитывать его старались сразу в двух традициях - сербской и советской, поэтому Вулко даже не замечал, как сначала проводит день в школе, общаясь на сербском и дома переходит на русский. Потом грянула Боснийская Война. Сараево был осажден. Город страдал от голода, а округа от фуражиров-боснийцев. Жестокие исламисты оставляли после себя сгоревшие дома, изнасилованных женщин и убитых мужчин, лежащих сломанными куклами в придорожных каналах. На одного такого наткнулся Вулко. Тот день он помнил вплоть до мельчайших подробностей - как был одет в легкую фуфайку, слишком легкую для поздней осени, как черная, мерзлая грязь налипала на лакированные ботиночки, как солнце пряталось за облаками смога и дыма, идущего из столицы. Мальчик возвращался от бабки-фельдшера - мать послала его за антибиотиками для отца, чья нога стала совсем плоха. Тот зачем-то стал перечить фуражирам-боснийцам, которые споро перетаскивали из хуторов мешки с зерном, мелкую птицу и зимние закрутки в мрачные КУНГи, покрытые брезентом. Собак же боснийцы пристреливали, если те оказывались дома. Свиней по понятной причине они просто обходили стороной, внимательно глядя под ноги, чтобы не вступить в свиной помет. Когда отец стал взывать к какой-то социалистической ответственности, зачем-то, видать по привычке, сказал "мы же все - советские люди!", мусульмане только посмеялись. Даже убивать его не стали. Лишь в наущение раздробили ногу колесом уезжающего КУНГа. Теперь нога выглядела совсем плохо. Не все осколки кости удалось вынуть - врача солдаты не пощадили, поэтому подслеповатая бабка-фельдшер пол-ночи провела, работая пинцетом и скальпелем. Невзирая на ее усилия, через несколько дней конечность почернела и пахла сгнившей колбасой. Отец все чаще впадал в какие-то приступы социалистического экстаза, вдруг вскакивая на кровати и начиная рассуждать о вечных ценностях советского человека, потом резко замолкал и снова погружался в беспокойный сон.
Мальчик был уже на полпути к дому, когда увидел Ее. Маленькие бесцветные глазки внимательно следили за движениями Вулко. Острые уши поднялись вверх, а пасть наоборот раззявилась, уронив какие-то кровавые ошметки. Огромная белая свинья угрожающе хрюкнула, защищая добычу - окоченевшего сербского солдата, все еще пытающегося зажать руками дыру в животе. Покрытый бурой коркой запекшейся крови пятак неистово ходил из стороны в сторону. Мальчик застыл в ужасе, пока свинья проводила детальную оценку ситуации. В ее глупых загноившихся глазенках читалась титаническая работа мысли - стоит ли охота за коренастым жилистым мальчишкой уже надкушенной добычи. Чаши неповоротливых весов в покрытой жесткой шерстью голове со скрипом качались, не желая остановиться - холодное и окоченевшее мясо, но много, либо теплое и свежее, но быстрое и к тому же гораздо меньше. Наконец, одна из чаш перевесила и свинья, угрожающе хрюкнув, вернулась к трапезе, а мальчик побежал со всех ног домой. С тех пор Вулко не ел свинины. Когда отец после тяжелой двухдневной лихорадки погиб, мать решилась на отчаянные меры. Применив все свои женские чары к солдатам из ограждения, она смогла убедить суровых боснийцев провести оставшуюся семью через посты. Вулко, будучи тогда еще одиннадцатилетним мальчиком понимал, что мама заплатила чем-то большим, чем еда или деньги, но не мог понять, чем, и всю дорогу до ближайшего населенного пункта просто пытался хоть как-то утешить молчаливо плачущую женщину. После, вместе с остальными беженцами они пересекли границу Чехии, где надеялись начать новую жизнь.
Выйдя на улицу, Вулко начал ловить попутку - голосовать на дороге в костюме клоуна - то еще зрелище, но на месте артист краситься не любил - это нарушает магию представления и не дает войти в образ. Краситься в транспорте клоун зарекся - в последний раз получилась уродливая располневшая версия Гуинплена с красным носом - повторять такой опыт не хотелось. Люди, шедшие по улице шарахались от странного тучного мужика с намалеванной улыбкой и мрачным лицом. Вулко не признавал современный пестрый образ клоуна, предпочитая классический "пьерошный" костюм из белого сатина, обшитый рюшами и оборками, а довершало образ раскидистое жабо. Поначалу, с непривычки, жабо постоянно лезло в лицо, щекотало нос и натирало подбородок и Вулко хотел уже было избавиться от надоевшей детали, но стал замечать, что эти его постоянные попытки почесаться, оправить непослушное кружево и чихания смешат детей не меньше, чем его номера.
Наконец, остановился какой-то потрепанный "Фольц". Водитель - пожилой чех приглашающе приоткрыл переднюю дверь, но Вулко, зная свои габариты, забрался на заднее сиденье. Водитель пожал плечами и тронулся, когда толстяк наконец расположился на двух сидениях, стараясь не помять костюм и обручи, торчащие из сумки.
-Артист, да? - безразлично спросил шофер.
-Ага.
-Куда едем?
-В Прагу один, там за "Танцующим домом" недалеко.
-За пятьсот?
Вулко покивал, и машина начала искать свой путь в потоке других автомобилей. Водитель попался неразговорчивый, что устраивало и пассажира. Клоун старался настроиться на представление. Каждый раз ему давался все с большим трудом. Дело было не в работе - сам он обожал цирк и все, что с ним связано. Аромат свежего попкорна, резкие запахи мочи цирковых животных и легкая расхлябанность во всем. Вулко только очень сильно не любил людей. Все эти их реакции - крики, улюлюканье, даже смех - главную награду клоуна - толстяк тоже не любил. На сцене он старался представлять, что работает совершенно один, и вокруг нет никого. Тогда все номера получались у него безупречно. Но стоило кому-то напомнить о своем присутствии, как обручи не желали размыкаться, кегли валились из рук, падения получались натужными, а намалеванная улыбка резко диссонировала с почти горестным выражением лица. Из цирка Вулко вскоре попросили и теперь он подрабатывал, где придется - на складе грузчиком, кассиром на замене и, конечно же, продолжал выступать на частных вечеринках - детские дни рождения, промо-акции, открытия супермаркетов и прочая ерунда. Звали его неохотно, образ клоуна в последнее время вызывал больше страха, чем веселья, но Вулко не сдавался и продолжал предлагать себя повсюду, обрывая телефоны и высылая объявления в бесплатные газеты. Разумеется, не оставлял он и надежд устроиться в настоящий цирк. Только вот немножко поднаберется сил, сбросит вес и тогда-то...
В таком состоянии Вулко жил вот уже четыре года. Вес только прибавлялся и сил больше не становилось. И вот сейчас, толстый, уже не юный, клоун трясся в стареньком "Фольксфагене" на пути к Народной Тршиде выступать на открытии супермаркета "Теско".
Вулко откровенно скучал - его поставили куда-то в угол холла развлекать детей. Но дети сами подходить не спешили. Вот, какая-то мамаша ткнула в него пальцем и обратилась к девочке лет четырех, которую держала за руку - "Эй, детка, смотри, там клоун, хочешь посмотреть на клоуна?" и, не дождавшись ответа, просто подтащила девочку к Вулко. Тот немного растерялся - за пару часов он успел заскучать и погрузиться в свои мысли, и теперь лихорадочно приводил себя в порядок. Растянув рот в улыбке и безумно сверкнув глазами, он схватил фиолетовый червячок шарика, и не осознавая, какой он огромный, качнулся в сторону девочки и состроил, как ему показалось, веселую рожу:
-Ага, а вот и мой маленький зритель! Что ты хочешь, собачку, кошечку или жирафа? А может ты хочешь стра-а-а-ашного тигра? - повысил Вулко голос и весьма убедительно зарычал. Ребенок мгновенно заплакал и спрятался за спину матери. Та укоризненно посмотрела на артиста и увела ребенка.
Спал Вулко плохо. Вот уже в который раз он просто лежал в кровати и пялился в трещину на потолке своей маленькой квартирки, доставшейся ему от матери. Грим он так и не смыл, чувствуя себя совершенно морально истощенным. Так и лег в кровать - в костюме с нарисованным лицом, сняв только неудобное жабо и гигантские башмаки. Кровать визгливо скрипела под Вулко, пока тот ворочался.
Толстяк чувствовал себя несчастным. Это ощущение пришло когда-то давно и с тех пор его не покидало. Пока рядом была мать, она могла всегда подобрать нужные слова и Вулко вставал, делал, стремился и двигался. Сейчас этих слов ему было услышать не от кого - жил несчастный клоун один. Со временем, примирившись со своим несчастьем, он даже стал его культивировать, вспоминая, что все лучшие клоуны и комики сами были несчастны. Бенни Хилл, вопреки своему образу в шоу, боялся женщин и всю жизнь прожил с матерью, от постоянных внутренних противоречий страдает и Роуэн Аткинсон. Бедняга Джим Кэрри, живущий от ремиссии к ремиссии большую часть жизни проводил в плену депрессий и психозов. Лесли Нильсен несчастливый в браке бегал от женщины к женщине, понимая, что все становится лишь хуже. Чарли Шин, который прячется от реальности то под юбками, то в алкогольно-наркотическом угаре. И, наконец, сам великий Чарли Чаплин - печальный изгнанник, заставлявший других смеяться - он видел несовершенство мира во всем его ужасном великолепии и ничего не мог с этим сделать.
Теперь и Вулко Вышчек - Вулко Пичушкин по паспорту лежал в кровати и ощущал себя несчастным. Вот уже несколько лет. В квартире царила тишина. Заснуть не удавалось. Толстяк, кряхтя, встал с кровати и пошел к холодильнику. Яйца, заветренный кусочек сыра, обрезок колбасы и полбанки консервированных ананасов. Взяв ложку, Вулко стал их жадно поглощать, расхаживая по темной квартире.
Дверь в комнату матери почему-то оказалась открыта. Идя к проему, чтобы закрыть дверь, толстяк вдруг выронил ложку. Из комнаты матери на него плыло какое-то раздутое, словно утопленник, бледное существо. Послышалась ритмичная капель, нога Вулко оказалась в луже, и он намочил носок. Но толстяк не мог оторвать взгляд от бледного нечто, которое тоже остановилось и разглядывало его.
Тьфу ты! Чертово трюмо. Давно нужно было все это куда-нибудь перевезти, начать сдавать комнату и хоть немного улучшить свое финансовое положение. Но Вулко не мог позволить себе притронуться к вещам матери, оставив все, как в последний день ее жизни - очки на столе, книга, перевернутая так, чтобы легко можно было найти страницу, застеленная кровать и огромное трюмо, уставленное ее давно уже устаревшей косметикой и выдохшимися духами. Толстяку казалось, что если что-то изменить в этой комнате, то смерть матери станет необратимой, обрушится на него тяжелой гранитной плитой - такой же, под которой теперь упокоилась она на кладбище Винограды. Вулко намеренно не посещал могилу матери, постаравшись запрятать воспоминания о ее похоронах поглубже в подсознание. На ту же полку, на которой лежала мысль о том, что в целом мире он совсем один.
Тут Вулко, конечно, немного лукавил. Все-таки был в мире человек, которого он, слегка посомневавшись и помявшись, мог назвать другом. Этим человеком был его психиатр, русский иммигрант Андрей Ааронович Гофман, которого Вулко временами в шутку называл Фрейдом, считая это ужасно остроумным.
Сам бы он ни за что не пошел ни к каким мозгоправам, используя разнообразные отговорки, но на самом деле причина была лишь одна - он боялся. Боялся не того, что кто-то внушит ему свои мысли или сломает что-то в хрупкой системе внутри головы и та перестанет исправно тикать как раньше, нет. Вулко до дрожи боялся, что профессионал легко распознает его болезненные тайные желания, его липкие кошмары, его сумасшедшие идеи, соберет все это в огромный гадкий ком и состряпает из этого настоящий диагноз, который упечет грустного клоуна на зассанные матрасы в застенках Богнице навечно.
Но Андрей - именно так он попросил себя называть, оказался мягким и приятным человеком с глубоким, бархатным голосом и чем-то напоминал немного постаревшего Александра Гордона, чьи передачи мама Вулко любила смотреть по русскому каналу. Голос врачевателя душ вибрацией отдавался в старых деревянных стенах и полах приемной, казалось, проникал в самую душу - с этим человеком хотелось поговорить, хотелось доверить ему все секреты. Не было в его манере ни въедливого любопытства дознавателя, ни сухого безразличия чиновника. Было заметно, что Андрей с интересом слушает пациента, пытаясь вычленить какую-то ниточку, следит за каждым словом, словно коршун, чтобы в решающий момент вцепиться в болезнь когтями психоанализа и провозгласить - вот оно! Вот она, болезнь! Сейчас мы ее...
Но в первый его визит к Андрею Вулко лихорадило. Немного заплутав - чертовы Пражские круговые переулки - он-таки нашел спрятанную меж двух магазинчиков дверь и медную, будто мемориальную, табличку "Psychiater A.A. Gofman". С дрожью в сердце пациент нажал на кнопку звонка и дверь тут же издала препротивный сигнал - можно заходить. Поднявшись по крутой деревянной лестнице со скошенными ступеньками и даже споткнувшись пару раз от волнения, Вулко наконец добрался до двери в приемную, сжал потную ладонь в кулак и робко постучал по темной деревянной поверхности.
-Рojď sem, pane Vyscek.
Медленно втекая в дверь, Вулко оправдывающимся тоном уже затараторил:
-Прощения прошем, пан Гофман, меня к вам потому и назначили, что чешский мой нехорош, не смог бы я с другим врачом объясниться, я сербский и русский знаю хорошо и на английском еще пару слов, а чешский так как следует и не выучил, хлеб там купить или дорогу объяснить это я завсегда...
Вулко всегда тараторил, когда волновался. Сейчас он волновался еще больше, потому что также в моменты сильного волнения привык материться по-русски, привыкнув, что здесь эти слова не имеют своей силы, и теперь очень концентрировался на том, чтобы сдержаться и не приправить речь матерком. Андрей Ааронович уже поднимался со старого кожаного кресла, чтобы поприветствовать посетителя, но наперерез ему уже бежал маленький рыжий бульдог. Смешно прижав ушки, как у летучей мыши, французик положил лапки на колени толстяку и принялся ластиться, громко фыркая.
-Гарм, назад! - строго скомандовал психиатр, но песик и не думал отступать. Смешно болтая языком-лопатой животное усердно пыталось облизать руки грустного клоуна, тот не удержался и принялся гладить круглую бархатную башку.
-Прошу прощения, он еще совсем щенок, да и не самый послушный. Андрей, - протянул руку хозяин.
-Вулко, - собрался было ответить на рукопожатие толстяк, но вовремя понял, что вся его рука покрыта бульдожьими слюнями. Когда он уже собирался вытереть ладонь об штаны, психиатр протянул ему салфетку.
-Итак, Вулко, присаживайтесь, - указал "мозгоправ" на пухлое кожаное кресло - антипод того, в котором сидел сам психиатр - угловатое и жесткое, но обитое той же темно-коричневой кожей.
Идя к креслу, Вулко огляделся - приемная впечатляла как размерами, так и наполнением - обе боковые стены представляли из себя гигантские книжные полки, заполненные фолиантами разной степени антикварности. Стояли тут как современные издания по медицине и психологии, так и громоздкие пыльные трактаты по анатомии, судя по их виду чуть ли не с гуттенберговского станка. Кроме этого, на самых верхних полках стояло что-то совершенно невообразимое - этакие с бревно толщиной гримуары, ветхие, как сама Прага, с непонятными названиями на латыни. В стене напротив двери было панорамное окно полукруглой формы из которого открывался вид на близлежащие улицы, но если всмотреться - можно было увидеть отблески Влтавы а за ней шпили Собора Черной Божьей Матери. У книжных полок под стеклом, будто в музеях лежали всякие диковинные штуки - какие-то устройства, астролябии, вычурные кинжалы, а краем глаза Вулко даже, кажется, заметил мумифицированную руку.
-Коллекция человеческих заблуждений, - неопределенно махнул рукой куда-то в сторону всех этих чудес хозяин. Наконец, Вулко уселся в кресло. В ногах у него тут же устроился бульдог, по-лягушачьи вытянув задние лапки, и засопел. Психиатр пристроился на кресле напротив и приготовился слушать.
-Ну, в общем-то такая ситуация сложилась... К Вам меня направили. Я так-то раньше никогда...Вы уж подсказывайте, если что, - по-русски Вулко почти не говорил со дня смерти матери и теперь мысли рвались наружу быстрее, чем он мог выразить словами, так что еще немного помычав, толстяк замолк, а на уже наметившейся лысине выступили бисеринки пота.
-Подчиняюсь Вашей просьбе и подсказываю - скажите, Вулко, почему Вы решили себя убить? - в лоб спросил психиатр.
Вулко вспотел еще сильнее, словно вспомнив о постыдном поступке. Картинки завертелись в голове - петля, ржавые перила, грохот, хлопья штукатурки, скорая...Толстяк, было осунувшийся и сжавшийся от стыда вдруг распрямился, подобрался и с вызовом спросил:
-А Вы когда-нибудь чувствовали себя несчастным? По-настоящему несчастным, Андрей Ааронович?
-Можно просто Андрей, - небрежно махнул рукой психиатр. Под тонкими стеклами очков зло блеснули умные пронзительные глаза, - Да, Вулко. Чувствовал. Но сейчас речь о Вас.
Вулко долго мялся и часто замолкал, рассказывая эту историю. Иногда не нужно никакого события, чтобы человек просто понял, что ничего хорошего его в этой жизни не ждет. Со смерти матери к тому моменту прошел год - скорбь и отчаяние не улетучились, наоборот, древесными грибами вросли в сознание, стали частью Вулко и теперь все, о чем он думал, все что он видел несло на себе этот серый оттенок, будто заразная плесень, отравляя мысли, боль потери покрывала все своей бесцветной паутиной. Из цирка Вулко к тому моменту тоже уже уволили, и, пока он не начал выступать в частном порядке, все больше трудясь разнорабочим. После очередного рабочего дня Вулко как обычно пришел домой с твердым намерением снова устроиться клоуном. Так захватила его эта идея, что ворвавшись домой, он первым делом возбужденно прокричал в пустую квартиру :
-Мам, куда ты убрала мой костюм?
Тишина была ему ответом. Позвав еще раз, Вулко взглядом уперся в пыльное трюмо в маминой комнате и все вспомнил. Ноги подкосились, и толстяк плюхнулся на пол прямо в коридоре, на грязный коврик для обуви. Слезы сами покатились из глаз крупными градинами. Вулко сидел на полу и рыдал как младенец. К своему стыду, Вулко осознавал, что плачет вовсе не из-за смерти матери. Плакал он от жалости к себе - толстый, лысеющий почти тридцатилетний клоун - без страны, без образования, без работы, ни друзей, ни знакомых, ни девушки - вся жизнь казалась ему просто заевшей пластинкой - будто иголка застряла на бороздке и продолжает проигрывать мерзкую, визгливую ноту снова и снова. Да еще эта глупая гимнастка - теперь, когда бывший циркач не наблюдал Каролину каждый день, легко было думать о ней, как о глупой, недалекой и что зубы у нее торчат , и что татуировка в виде бабочки на бедре придавала ей шлюховатый вид, и что костлявей она, чем селедка. Тогда, в цирке он ее боготворил, таскался за ней, как щенок, помогал ей носить реквизит, в рот заглядывал, пока глупая девченка несла какую-нибудь околесицу про сумки, платья и каких-то парней. Не в последнюю очередь из-за нее Вулко и пришлось покинуть цирк - никто из коллег за него не заступился после того, что он сделал. Хорошо еще, полицию не вызвали.
Осиротевший грузный мужчина валялся на полу и рыдал как ребенок, закусывая костяшку пальца. Будто не осознавая, что делает, Вулко отправился в комнату матери и выудил с верхней полки шкафа длинную бельевую веревку. Скручивая ее в толстые жгуты, которые в свою очередь становились частью длинного толстого каната, Вулко гнал прочь назойливые мысли - он будто старался не осознавать, что делает и сосредоточился на работе руками - это всегда его отвлекало, так он и научился жонглировать. Разум вопил на разные лады "Что ты делаешь? Что ты творишь? Прекрати немедленно!", но клоун был глух к его доводам. В какой-то момент некая струна в голове лопнула и внутренний голос затих, позволив Вулко спокойно закончить работу. Самоубийца деловито оглядел потолок, даже подергал люстру, но, наглотавшись посыпавшейся побелки, понял, что так дело не пойдет. Обойдя всю квартиру и даже на всякий случай заглянув в шкаф, толстяк встал посреди квартиры в растерянности. Ну вот, даже это у него как следует не получилось. Идея пришла внезапно - как и все идеи. Уже накинув волокнистую петлю на шею, будущий висельник почти радостно потопал в подъезд.
В грязном подъезде с давно облупившимися стенами Вулко подошел к широкому лестничному колодцу и крепко привязал конец петли к перилам третьего этажа. Ну, главное теперь, чтобы веревка выдержала. Не успев дать волю мыслям, не оставляя предсмертной записки, которую все равно некому будет прочесть, клоун залез на край перил и шагнул в бездну, сулящую тишину и покой. Веревка действительно выдержала. Выдержала и толстая шея Вулко, перетянутая больно врезающимся канатом из бельевой веревки. Отчаяние охватило беднягу - шея не сломалась сразу, веревка душила, но дышать Вулко мог и теперь он, словно грузный мешок с дерьмом болтается между лестничными пролетами. Посучив ногами и руками, клоун в ужасе осознал, что выбраться из петли и повторить попытку не сможет. Оставался единственный выход. Медленно, словно маятник в старых часах несостоявшийся самоубийца начал раскачиваться из стороны в сторону. Петля врезалась в кожу и Вулко почувствовал, как по шее течет кровь, но он не оставлял попыток освободиться. Еще метр, еще. Уже почти зацепившись ногой за слегка торчащие в сторону перила, бывший циркач услышал какой-то треск. На голову ему посыпались куски штукатурки и бетона, а потом со свистом что-то металлическое и тяжелое летело вслед за телом на пол подъезда. Удар по голове, отдавшийся громким звоном и Вулко погрузился в так желанную бездну тишины и спокойствия. Очнулся он уже в больнице.
-Вот как-то так, Андрей Аар...Андрей, - закончил свой рассказ клоун, потирая ярко-бордовые опоясывающие шрамы на короткой толстой шее.
В последний назначенный сеанс, Гофман решился все же ответить на откровенность, которая с таким трудом давалась Вулко и рассказал ему историю своего несчастья.
-Вы слышали когда-нибудь о Аум Синрикё? Нет? Впрочем, не удивлен, то дела дней давно минувших. Для меня это один из самых ярких примеров того, как заблуждения, перерастающие в мании, становятся опасным оружием в руках манипуляторов, которые ради денег и власти готовы на самые страшные вещи. Как вы заметили, обручальное кольцо я теперь ношу на левой руке. Поначалу я думал, что моя жена мне просто изменяет. Странные ночные походы к подругам, какие-то записки, звонки на домашний телефон - берешь трубку, говоришь "Алло?" а на той стороне провода трубку кладут. Не желая оскорблять ее достоинство подозрением и допросами, я решил докопаться до истины сам. Поставил на телефон определитель номера, после очередного звонка отыскал номер в телефонной книге. То был какой-то офис на самой окраине Праги. Наведавшись туда в неурочное время я, конечно, ничего не обнаружил. Как выяснилось позже, свои мессы они служили в специально отстроенной для этих целей деревянной часовне в Кутной Горе. Детектив, как Вы понимаете из меня получился не ахти - уже когда все услышали о "Подданных Алого Короля" было слишком поздно. Не знаю, какие цели преследовал тот ритуал, но то что я увидел, когда вместе с полицией мне позволили войти...В общем-то в тот момент я осознал, что нет предела человеческому безумию. Арестовывать было некого. "Сатанинский секс-культ", как он проходил в ориентировках оказался чем-то более безумным. "Возвращение в лоно" - так назывался ритуал, если верить записям этих фанатиков. То, что я тогда увидел в церкви я, как Ваш психиатр и просто как врач не имею права Вам описывать. Но в один день я лишился и жены и двухгодовалой дочери. Уверяю Вас, такое сломает любого. Но, как видите, я сижу перед Вами и в роли врача, а не пациента. Я смог перенаправить свою боль, свое горе и свое неприятие в работу - это стало моей мотивацией делать мир лучше. "Подданые Алого Короля" не имели ни лидера, ни иерархии, ни филиалов. Их, с позволения сказать, "Библия" писалась коллективно - всеми сорока двумя участниками одновременно. Никто не науськивал их на вербовку сторонников, никто не подсказывал им название организации, не было никаких инструкций к ритуалу - я не нашел их ни в одной оккультной энциклопедии, даже ту часовню они строили своими силами. Понимаете, к чему я веду? Не было никакой организации, не было никакой секты. Лишь несколько десятков тяжело больных людей, который захватила и объединила одна общая болезненная идея. И вот, теперь, когда я рассказал Вам свою историю, по-моему я доказал, что был несчастлив и сумел справиться. Теперь настало время Вашей.
Так, поделившись страшнейшими своими переживаниями, Вулко и Андрей стали куда больше, чем просто пациентом и психиатром. Назначенный врачами курс терапии давно уже был завершен, но Вулко исправно два раза в неделю продолжал приезжать к маленькому, оставшемуся еще с позапрошлого века, домику, тяжело дыша, поднимался по скрипучей лестнице, и вновь, как и в первый раз Андрею не удавалось обогнать Гарма в этом их маленьком соревновании - кто первый поприветствует гостя.
В этот холодный ноябрьский вечер настроение у Вулко было особенно гадким - сорвалось несколько выступлений, это отразилось на финансах и на душевном спокойствии печального клоуна. К тому же постоянный холод, преследовавший толстяка не только на улице, но и дома, насмешливо свистя сквозняками из деревянных оконных рам, намерзая корками на стеклах. Однажды Вулко даже случайно обрызгал штаны из-за того, что замерзла вода в унитазе. Отопление работало, но как-то вяло, будто нехотя, казалось, что сейчас громоздкие пыльные батареи сами начнут покрываться инеем. Но главная причина печали Вулко заключалась в другом.
-Здорово, Андрюш. А я к тебе не пустыми руками, - театральным жестом достал Вулко откуда-то из воздуха бутылку "Кардинала Мендозы". После чего, уже совершенно буднично, извлек из рюкзака вторую, а следом за ней пару лимонов в сетке, нарезку карпаччо, кусок сыра с голубой плесенью и несколько плиток темного шоколада.
-Вулко, дорогой мой, по какому поводу такой праздник? - радостно поприветствовал друга психиатр, идя к нему, разведя руки для объятий. Бульдог же, потеряв интерес к гостю, совершенно обалдело обнюхивал упаковку с сыром.
-День рождения у меня, Аароныч. Юбилей, можно сказать - тридцатник стукнуло, - как-то безрадостно сказал клоун.
-О, и я удостоен честью разделить с тобой торжество? Не смею отказаться. Что тут у тебя? "Мендоза"? Запомнил-таки. А я знал, что приучу тебя к достойным напиткам. Вкус - он же как мышца - его развивать надо. А то так ведь можно всю жизнь провести, поглощая раз за разом "Крушевице", да рульку с капустой... Да, извини, вылетело из головы.
-Ничего, Андрюш, я сегодня добрый. У тебя нарезать-то чем найдется?
-Сейчас, подожди, где-то у меня тут был нож для писем, - стал лихорадочно открывать ящики комода хозяин приемной.
-А может вон тот тесак возьмем? А то этой твоей пилочкой я пока лимон нарежу, уж коньяк выветрится, - неловко пошутил Вулко.
Гофман как-то неловко застыл над ящиками с полусогнутой спиной. Потом, как-то странно вздрогнув, психиатр резко выпрямился и деревянной походкой зашагал к витрине, под которой лежал тот самый кинжал, о котором говорил Вулко. Пока Вулко молча ждал, что же такое задумал его друг, тот достал из кармана связку ключей и отпер крышку. Осторожно, вместе с бархатом, на котором лежал экспонат, Андрей вынул кинжал и слегка приподнял, чтобы Вулко мог лучше разглядеть.
-Тесак, говоришь? Вообще-то, называется такой нож "атам". При помощи таких ножей обычно чертят магические круги, наносят письмена и "разрезают" реальность. Но только не этим ножом. Он служил для другого.
Андрей обернул бархат вокруг всего ножа и передал в руки Вулко, чтобы тот мог получше рассмотреть. Клоун осторожно принял экспонат. Вычурная гарда, выполненная в виде дракона только мешала держать кинжал в руке, на клинке раздавленными червяками змеились черные символы - Вулко с трудом узнал несколько не совсем правильно начерченных символов из Каббалы, остальное выглядело полной бессмыслицей. На ноже встречались зазубрины, состояние его было неидеально, но твердый металл все еще угрожающе блестел под приглушенным светом приемной, будто шептал "Я еще могу, ого-го как могу!". Кое-где блестеть мешали полустертые бурые пятна. Вулко брезгливо протянул оружие владельцу.
- Выполнено в конце девятнадцатого века по заказу Александры Федоровны Гессен-Дармштадской, - заметив недоумение в глазах собеседника, Андрей пояснил, - Императрицы Романовой. Этот кинжал принадлежал некоему старцу Григорию Ефимовичу, наверняка тебе известному. Он этим ножом вырезал, с позволения сказать, "дамские хвори". Яркий пример того, как безумец убедивший окружающих в своем могуществе заразил их. Ты вот, Вулко, не задумывался - как человек сходит с ума чаще всего?
Приятель покачал головой - по его мнению, перефразируя знаменитую цитату - все здоровые люди здоровы одинаково, а сходит с ума каждый по-своему.
-Так я скажу тебе, мой друг. Свести с ума человека с подвижной психикой легче легкого. Нужно всего лишь дать ему какое-нибудь косвенное свидетельство того, во что он хочет верить - какую-нибудь чепуху. Кровь там остановить, боль утихомирить прикосновением, в конце концов сказать что-то вовремя и попасть в самую точку, воду в вино превратить и так далее. И человек, ранее сомневавшийся, не позволявший себе верить в сказки погружается в самую пучину безумия. Вот он уже покорный раб в руках жестокого манипулятора или такого же безумца. Вот и Распутин, дав людям веру в лучшее в тяжкие времена этим самым ножом перепахал матки более чем сотне женщин, без анестезии, без образования, полагаясь лишь на "Волю Божью". И они ему верили. Иногда я думаю, что, добравшись до царской семьи этот "старец" свел с ума целую страну. И она до сих пор не отправилась.
Андрей замолчал и задумчиво уставился в окно на укрытую белым одеялом Прагу и льдины, плывущие по Влтаве белесыми кораблями-призраками.
-Да ты, я погляжу, роялист, - Попытался разрядить обстановку клоун, - И откуда в тебе столько патриотизма? Когда ты последний раз на Родине был?
-Никогда, Вулко. Я еврей, ты забыл? У нас нету родины. Ты слышал легенду об одном знаменитом пражском раввине?
-Расскажешь, обязательно расскажешь. Только ты мне нормальный нож дай уже, а то зря я все это тащил что ли? Мы такими темпами здесь до ночи окопаемся.
Действительно, друзья остались в приемной до глубокой ночи. Гарм в силу своего малого возраста уже давно спал, храпя так, что стены дрожали - удивительно, откуда столько звука в маленьком существе?
Коньяк, принесенный Вулко давно закончился и теперь на столе стояли бутылки из личных запасов Андрея Аароновича. Друзья были уже изрядно навеселе - двух мужчин никто не ждал дома и торопиться в воскресное утро им было некуда. Темнота в огромном окне казалась густой, почти ощутимой - можно было подумать, что приемная находится где-то глубоко на дне океана в батискафе и лишь тонкое стекло отделяло их от толщи воды. Наставал тот самый час, когда голоса становились тише, а разговоры откровеннее.
-А теперь, пожалуйста, попробуй вот этого и не вздумай трогать лимон. Если ты скажешь ,что плохо - я твой кровный враг на всю жизнь.
Вулко намочил губы в темной жидкости густо пахнущей травами и дубом, потом выпил всю рюмку. Вкус был странный, но приятный.
-Шнапс Геринга, друг мой, шнапс Геринга. Именно он пролоббировал госзаказ на согревающий бальзам для войны в северных широтах, сам понимаешь в каких. Рейхсмаршал Люфтваффе лично снимал пробу. Знаешь, почему именно Геринга я считаю самым большим чудовищем Рейха? Он понимал и осознавал все, что творит, но не остановился сам и не остановил других. Вся верхушка Рейха была тот еще паноптикум из психопатов со сверхценными идеями, но он - он шел на все это осознанно. Между прочим, он даже попутно с Холокостом создал целую серию беспрецедентных законопроектов по охране окружающей среды. Запретил вивисекцию животных - первым в мире. Чертов Карлсон! - горько усмехнулся Андрей и сам опрокинул рюмку Егермайстера.
-Так ты ж еврей! - удивленно воскликнул собеседник.
-И что? - недоуменно спросил Андрей, даже как-то на секунду протрезвев.
-Ну, зачем ты тогда это пьешь? Этот шнапс Геринга, а?
-Издеваюсь над мертвецом, Вулко. Уверяю тебя, никогда бы Геринг не захотел увидеть эту сцену - как зажиточный еврей сидит в собственной приемной без цепей, без клейма и пьет шнапс, когда-то названный его именем, - с мечтательным злорадством протянул психиатр.
-Слушай, - неожиданно вскричал толстяк и слегка безумно глянул на психиатра, - Вот ты любитель во всем покопаться, поискать. А ты не думал выяснить все же - что это за Алый Король?
-Знаю я, что это за Алый Король. Коллективный психоз на почве религиозного поклонения, - монотонно ответил Андрей, желая поскорее закрыть эту тему.
-Ты сам-то в это веришь? - Заводился Вулко, - Что сорок человек вдруг где-то случайно собрались в кучу и сошли с ума? Или еще лучше - тихо сделали это дома по отдельности, а потом как-то нашли друг друга? Это я школу проебланил...извини, с тройками, в общем, и то мне ясно, что так не бывает, а ты-то доктор - смотри вон какая у тебя голова большая, очки еле умещаются, и туда же? Сам-то ты в это веришь? Ну?
-Конечно не верю, но какая теперь разница? Ни жену, ни дочь я уже не верну. Двадцать лет прошло, Вулко, двадцать - даже трупов уже не осталось, кремировали их. Прекрати уже, пожалуйста, ты портишь мне настроение этой темой, - почти плаксиво попросил доктор.
-А если все же есть Алый Король, может тогда есть способ их вернуть, - руководствуясь логикой пьяного человека, предположил Вулко.
-Даже слышать об этом не желаю! - Яростно блеснул очками Андрей. - Ты думаешь, что это смешно? Или, что еще хуже - ты думаешь, что это возможно? Вулко, я почти три года вытаскивал тебя из депрессии, чтобы ты теперь что? Свихнулся на почве моей личной трагедии? Ты хоть понимаешь, что это ставит под угрозу не только мою репутацию, как врача, но и нашу дружбу в целом?
-А ты послушай, - угрожающе рыкнул Вулко и надвинулся на психиатра. - Если бы ты знал, на что мне пришлось пойти, чтобы узнать то, что я знаю - ты бы так не говорил. Так что теперь, блядь, ты посидишь и послушаешь. Ты понимаешь, что стал для меня больше чем другом? Ты почти стал мне отцом - ты спас меня. Не от болезни, нет, ты спас меня от самого себя. Я сейчас хоть в бар иногда выхожу, бабу живую пощупал, я людям в глаза смотреть научился, сечешь? Сколько раз я ходил по Карловому Мосту и думал - а что будет, если на глазах всех этих уродов с фотоаппаратами я сейчас залезу на перила и сигану вниз? Я все высокие здания в городе обошел - выучил наизусть их расположение. Я как дурак стоял и мерз на смотровой площадке Клементинума три часа к ряду. Я продрог как собака, и ты - как будто почувствовал. Ты позвонил мне, чтобы просто узнать, что у меня все в порядке. И я спустился, понимаешь, потому что впервые за несколько лет почувствовал, что кому-то до меня есть дело. Поэтому мне есть дело до тебя. Ты думаешь, я не знаю, что ты каждые выходные ездишь на Кутну Гору. Не на Костницу же в сотый раз глянуть, правда? Больше там делать нехера, ты уж извини - дыра та еще. Тебе хреново, и я это вижу. И я хочу отплатить тебе добром за добро. Короче - чего я рассусоливаю. Ты в курсе, когда меня не зовут развлекать спиногрызов, я работаю где придется. В том числе в фирме, поставляющей грузчиков. Так вот, неделю назад переезжала полицейская часть, где-то в Праге 14. Мне досталось таскать архивы. Я сел передохнуть, бутеров заточить, ну и схватил что-нибудь почитать из коробки, пока никто не видит. Заметил месяц и год, понял, что вроде совпадает и давай копаться. И нашел. Дело шестнадцать сорок один, от августа девяносто третьего. Ага, оживился? Знакомо звучит? А внутрь-то заглянуть тебе не дали, а? Ну, вот, тогда наклонись и поцелуй меня мое брюхо - хуй бы я что с фигурой Апполона вынес. Жестом фокусника Вулко извлек из рюкзака пухлую папку, набитую бумагами, фотографиями, справками и прочей макулатурой, и хлопнул ее прямо на стол так что бутылки и стаканы издали мелодичный перезвон.
-Можно? - Пытаясь унять дрожь в руках потянулся к папке психиатр, и Вулко благодушно кивнул.
-Ты глаза лучше потом ломать будешь, а пока я тебе расскажу, что я успел вычитать - ты знал, что в ритуале должен был принять участие еще один человек?
-Как еще один? И что же он, не пришел? - вскинул голову Андрей.
-Можно и так сказать. Машина его сбила. Когда очухался - дня через два, сразу попытался куда-то утопать. Так и прыгал, с костылем да со сломанной ногой от медсестры. Как узнал, что опоздал - заплакал, заблажил, что младенец. С собой пытался покончить. Все орал, мол, он с ними уйти хотел. Он потом там же в больнице из окна вышел. Благо, невысоко оказалось, только ребра поломал. Он еще пытался вены резать, украл чистящее средство из тележки уборщицы, чуть не вылакал. Так что, можно сказать, твой клиент - сидит сейчас в Богнице, простыни мочит. Вот хотел узнать, не желаешь ли скататься? Ты как раз вроде диссертацию хотел писать, а тут такой экспонат. - Самодовольно вещал Вулко, в паузах промокая губы в Егермайстере.
-И еще кое-что. У полиции по этому делу терки с Интерполом были - там в отчете в конце найдешь. Так терки на какую тему - они хотели присвоить инциденту статус международной опасности, потому что - внимание - аж в Техасе нашли еще одну "церковь". "Дети Алой Королевы" тоже устроили кровавую баню по тому же принципу, что и твоя, уж извини, жена с друзьями. И книга у них тоже была - не копия, рукописная. И текст не идентичный, но совпадает по смыслу. Делу не хотели давать огласку, чтобы не поторопить с ритуалом остальных, если найдутся. Но главное - Андрей, это не было просто массовым психозом. За всем этим была цель. Заметь - ритуал не назывался чем-то типа "Изувечим себя" или "Массовое самоубийство". Их ритуал назывался "Назад в утробу". Не наводит на мысль? Они не собирались умирать - они собирались, даже не знаю - переродиться? Не находишь ,что если есть хоть мизерная вероятность, что если твои жена и дочь находятся в какой-то "утробе", то есть и шанс их оттуда вытянуть? Дать, так сказать, родиться заново.
Психиатр смотрел совершенно изумленно на своего пациента. За какие-то считанные секунды веселый товарищ снова превратился в больного человека. "Недолечил, недообследовал" горько подумал Гофман. После чего, взяв себя в руки, мысленно наметил план лечения - его личная методика. Психофармакология всегда отвращала Андрея Аароновича - тот считал, что всего можно достичь путем психоанализа и индивидуально подобранной терапией. Логика бреда распадается, когда пациент получает доказательства нереальности своих представлений о мире, болезнь отступает и пациент поддается социализации. Хмель уже выветривался из головы, доктор выпрямился в кресле, привычно сложил руки домиком и предложил:
-Хорошо, Вулко. Каковы же твои предложения? Надеюсь, ты не предлагаешь повторить ритуал "Возвращения в лоно"? Это может стоить нам обоим свободы, а если следовать всем инструкциям, то и жизни.
-Нет, - Смущенно ответил толстяк, - Ты же читал их "Книгу Истин". Алый Король лишь забирает своих детей к себе, но не отдает их в юдоль скорби. "Отмеченные знаком радость и вечность обретут под мантией Короля". Я много прочел, прежде чем тебе это выкладывать. Думал, я буду бередить старые раны просто так?
-Подожди, - ухватился психиатр за первую нестыковку и надеялся потянуть за нее, как за нитку, чтобы распустить весь свитер, - Но ведь вторая секта была детьми какой-то королевы. Почему ты вообще связал эти два события? Может, это просто небольшое совпадение в названиях?
-Я же сказал, книга-то та же. И написана от руки, как и первая. Почти слово в слово, только на английском. Ну, по крайней мере так Интерпольщики говорят. А вообще - очки себе купи получше или перечитай вон - "Триединый Алый Король, что ждет за завесой, он же Отец, что накажет неверных, она же Мать, что приласкает утерянных, он же Сын, что заберет достойных". Ну и главное - если верить отчету коронеров, то ритуал произошел всего лишь с разницей в один час.
-Ну слушай, здесь-то все как раз элементарно. Это же произошло в ночь тетрады красной луны девяносто третьего.
-Я гляжу ты хорошо подготовился - и про умбру вспомнил, только вот в Техасе к этому моменту только обеденный перерыв закончился. Понимаешь, к чему я клоню? Они ведь никак не связывались друг с другом - Интерпол всю распечатку звонков и переписок перелопатил. Они, похоже, друг о друге вообще ничего не знали.
-Что же, очень может быть, но красная луна часто имеет сильное воздействие на людей, так сказать, впечатлительных, - уже немного неуверенно протянул психиатр.
-До хрена совпадений, не находишь? Время, количество человек, порядок ритуала, книга...Можно еще долго перечислять. А можно взять и сделать что-то. Скажи, неужели ты не мечтал, чтобы у тебя все было как раньше? Жена, дочка. Я видел их фотографию у тебя на столе. Ты не завел новую женщину, детей у тебя тоже нет. Ты понимаешь, что по-хорошему, мы можем поменяться креслами? Психиатр из меня, конечно, как из говна пуля, зато из тебя пациент получился бы замечательный. Ну? Позволь мне отплатить тебе добром за добро. Так ведь и делают настоящие друзья, верно?
И, глубоко вдохнув, словно, собравшись прыгать с утеса, Андрей ,уже усомнившийся в своей адекватности, кивнул.
-Тогда звони коллегам, Фрейд хренов.
Ехать в больницу в Богнице Вулко не хотелось. В отличие от обычного нежелания человека посещать такие "богоугодные" заведения, клоун испытывал нечто более глубинное, более личное. Казалось, что стоит войти в двери этого белого обшарпанного фасада, украшенного ротондами, и больница заявит свои права на нового пациента. Страшные истории про эту больницу он слышал еще когда только подростком приехал в Прагу - и про Кладбище Дураков, и про крики по ночам, и про лоботомию, и про электросудорожную терапию. Но Андрей настоял, чтобы Вулко повсюду сопровождал его во всех изысканиях, втайне, конечно, надеясь, что пациент сам откажется от затеи копать дело "Алого Короля". Но тот целеустремленно шагал за Андреем к кабинету главврача, лишь поеживаясь время от времени, когда на глаза ему попадались санитары.
Главврач, Симеон Гольдштейн, оказался давнишним знакомым Гофмана, поэтому без проблем разрешил доступ к пациенту Ярославу Вхлицкому, предупредив однако, что беспокоить того лишний раз историей с сектой не рекомендуется. Молчаливый санитар, этакий человек-гора повел друзей в дальний корпус, где находились так называемые "палаты усиленного надзора". Вместо дверей у этих палат были клетки, чтобы можно было видеть, не занят ли чем лишним пациент, а главное - давало возможность не входить в палату без лишней необходимости, общаясь с беднягой через прутья решетки. Большинство узников этого дома скорби были зафиксированы на своих кроватях, что однако не мешало некоторым из них вертеться волчками на кровати, а некоторые и вовсе соревновались в меткости, пытаясь попасть плевком в идущих Вулко и Андрея, уважительно прерывая стрельбу, когда у решетки оказывался санитар.
-Прямо "Молчание Ягнят" , - попытался разрядить атмосферу Вулко, но никто даже не умехнулся, и ему самому стало еще менее уютно в этих белых, бесконечных помещениях, где в воздухе витал неистребимый запах аммиака.
Наконец, они подошли к нужной палате. Санитар молча открыл решетку, зашел и отцепил ремни у лежащей лицом к стене фигуры на кровати. Осторожно обняв фигурку за плечи, санитар помог ему приподняться, чтобы тот сел на кровати. Перед приятелями предстал человек вовсе не похожий ни на сектанта, ни на безумца. Да, волосы торчали всклокоченным колтуном, да, щетина была даже не трехнедельная, но все это было вполне объяснимо - попробуй приведи себя в порядок, если тебе даже ложку не доверяют и все время ты проводишь с ремнями на руках. Взгляд же у пациента был не затуманенный, ясный, выражение лица слегка устало, но не агрессивно-заторможенное, какие привык видеть Андрей на практике в институте. Мужчина этот обладал приятной внешностью, телосложения был среднего, и чем-то напоминал вежливого метрдотеля. Андрей не растерялся и, накинув белый халат, выданный главврачом резво присел на стул, заботливо принесенный санитаром из коридора.
-Добрый день, Ярослав, меня зовут Андрей Гофман, сегодня я и мой ассистент, Вулко Вышчек, приехали пообщаться с Вами, главврач - мой хороший друг, попросил меня Вас осмотреть, так как доверяет моему профессиональному мнению. Пожалуйста, чувствуйте себя свободно и ни о чем не волнуйтесь, я всего лишь задам Вам несколько вопросов, - не моргнув и глазом соврал психиатр. Вулко же стоял у двери и молча пытался сойти за "умного". Находиться по ту сторону от пускай даже открытой решетки ему не нравилось, и он внимательно следил за санитаром, ждавшим в коридоре. Толстяк задумчиво морщил лоб - ему нужны была вся концентрация, чтобы сносно понимать столь деликатные беседы на чешском.
-Здравствуйте, Андрей, - поздоровался Ярослав бесцветным, тихим голосом, - Да, разумеется. Впрочем, как мне кажется, Вы зря пришли. Доктор Гольдштейн очень четко установил причину моего состояния - суицидально-поведенческое расстройство на фоне маниакально-депрессивного психоза. Кажется, проще некуда.
-А у Вас есть какие-то объективные причины желать собственной смерти, Ярослав? В Вашем личном деле я насчитал четыре попытки суицида - вы были невероятно настойчивы в своем стремлении. В чем же дело? -Объективных причин, кроме болезни, доктор, у меня нет, - дежурно ответил пациент, и после этих слов Андрей оглянулся и выразительно взглянул на Вулко над очками.
-А если нету причин объективных, какими же были субъективные? - спрашивал Андрей пациента, при этом спрашивая себя, что же он вытворяет. Поехал к черту на кулички, выяснять обстоятельства смерти своей жены и ребенка...ради чего?
-Ну, скажем так, Андрей, я просто потерял стимул жить. Цель пропала, - скучающе произнес Ярослав и посмотрел куда-то на стену.
-А какова была Ваша цель?
-Не стройте из себя дурака, доктор, - раздраженно бросил бедолага, - Вы не могли не читать об обстоятельствах, при которых я попал сюда, а не на стол к коронеру, как и должен был.
-То есть целью Вашей жизни была смерть? Тогда Вы ничего еще не потеряли, - Психиатр намеренно прикидывался дурачком - ничто не заставляет людей разоткровенничаться лучше, чем желание быть понятым и услышанным.
-Я потерял все, доктор, и Вы должны понимать лучше других. Ведь это Ваша дочь стала Скорбным Агнцем. Вы знаете, что именно Ваша жена должна была... Увидев выражение лица Андрея, пациент осекся.
-Простите, не хотел Вас расстраивать. Просто, находясь здесь начинаешь чувствовать свою безнаказанность и начинаешь по-настоящему сходить с ума.
-То есть Вы считаете, что психически здоровы, - взяв себя в руки спросил психиатр.
-Да, разумеется, да, как Вы еще не поняли? Разумеется, я здоров! - неловко взмахнул связанными руками пациент и случайно смахнул очки с носа так неосторожно наклонившегося доктора. С нежным звоном изящный предмет в золотой оправе упал на кафельный пол, приземлившись на линзы. Те разлетелись блестящими осколками по всему полу.
-Ничего страшного, все в порядке, рама цела, а линзы вставить стоит нынче копейки, - Андрей постарался изобразить безмятежность, но Вулко видел, как неуютно и беззащитно ощущает себя доктор.
-Пойду уборщицу приведу, - буркнул санитар и оставил пациента наедине с посетителями.
-А теперь слушайте, - наклонился Ярослав к Андрею, - Здесь нет никакого безумия, никакой темной тайны, просто Алый Король в ночь кровавой луны призвал дочерей и сыновей своих выйти из утробы Матери, поклониться Отцу и возрадоваться с Сыном навеки. И мы, отмеченные знаком его, откликнулись на зов. Теперь и жена, и дочь твои возрадуются в Алых Чертогах под напевы гияд. А я... я сгнию в этой чертовой психушке, если ничего не сделаю.
С небывалой ловкостью для человека в кожаных кандалах на руках и ногах, Ярослав оттолкнул Андрея, заставив того повалиться на пол вместе со стулом. Вулко было бросился на помощь другу, но тот не интересовал буйного пациента. Тот упал на колени завозил руками по полу. Нашарив пальцами осколок от очков, он с выражением исступленного восхищения поднял кусок стекла и вонзил себе в шею. Белый кафель и стены мгновенно покрывались каплями крови, словно под аэрографом. Безумная улыбка застыла на лице Ярослава, пока тот подобно фонтану орошал друзей и помещения собственной кровью. Когда он, наконец, свалился на скользкий от крови пол, палата стала почти целиком красной. Алой. В тот день Вулко так и не пошел на работу, а Андрей отменил все приемы. Оба они сидели в кабинете Гофмана и лечили нервы сладковато-терпким шерри.
-Теперь, Вулко, ты на живом, до определенного момента, примере наблюдал такое явление как фанатизм и психоз на оккультной почве. Страшно?
-Ты думаешь, я зассу? - Храбрился Вулко, хотя на душе у него было неспокойно, - Я вещи и похуже видел. Ты из коры кашу жрал когда-нибудь? А я жрал! А как человек от гангрены умирает, видел? Это тебе не твоя стерильная анатомичка на третьем курсе. А я видел, как гной тек, как нога воняла. И лицо я видел - страшное лицо, Андрюш. Так что, не пытайся меня впечатлить - сам вон в порядок лучше приди - до сих пор, видно, поджилки дрожат.
-Страх - это нормальная реакция человека на подобные явления, мой дорогой друг. Безумен лишь тот, кто не ведает страха. Как и наш, столь скоропостижно почивший пациент.
-Кстати, о нем. Ты вслушался в то, что он говорит?
-Честно говоря, меня несколько отвлекло падение со стула.
-А вот я очень старался услышать - ты знаешь, с чешским у меня средне. Он сказал, что все проводившие ритуал были как-то "отмечены" и должны "выйти из утробы". На самоубийство вовсе не похоже, не находишь?
-А на что это похоже? Ты фотографии с места преступления видел? Показать тебе? Показать? - вспылил доктор, изменив своему обычно холодному нраву.
-Спасибо - буркнул Вулко, - Сам уже насмотрелся. И вообще я не об этом. Лоно, ты понял? Утроба. Я тут читал всякое на нашу тему - много бреда, конечно, но в целом, многие сходятся в одном - страшная, мучительная смерть, а лучше несколько, в верный день, в верный час приоткрывают двери туда...за Завесу. В какие-то иные планы существования. Существования - то есть твои жена и дочь не пропали, не канули в бездну - они где-то еще есть. Нужно лишь найти способ открыть эту дверь, чтобы вернуть их обратно. И времени у нас по-честному осталось не так уж много. Я все подсчитал - конец нынешней тетрады придется на август. То есть у нас есть две попытки. Первую нужно будет предпринять уже в конце следующего января.