Случилась встреча эта в обычную ночь. Когда бушевала обычная метель, которая застала меня где-то между Вершинкой и Виденкой - двумя сёлами, в одно из которых я на КрАЗе вёз ящики с запчастями для тракторов лесозаготовительного участка.
Обычный рейс, обычный зимник. Стихия скрыла колею, которая была поначалу накатана, и я ориентировался только по вешкам, которые была поставлены по обочинам. Метель была нешуточная, но видимость позволяла двигаться без остановки, что я в принципе и делал.
Примерно на середине пути я увидел огонёк, который светил как маяк где-то в стороне от зимника, я недолго думая повернул в его сторону. Если есть жильё человеческое, и хозяева предоставят ночлег, то можно переждать ненастье и поутру двинуться дальше.
В метрах двадцати перед избой двигатель моей машины заглох. Я покинул кабину автомобиля и двинулся в сторону жилья. Новый порыв ветра принёс запах дровяного дыма. Обычная изба, маленькое окошко и сени, в которые я вошёл без приглашения.
Грохот вокруг стоял сильный, непогода бушевала, и я открыл дверь без стука, зная прекрасно: хозяева меня не услышат. Тишина, пахнет чем-то вкусным.
- Здравствуйте! Есть тут кто? - громко спросил я.
- Сюды входи, добрый человек. Сейчас я тебя... - дверь открылась и показалось бородатое лицо хозяина, - откель ты такой? Да заходи, раздевайся, щас я тебя кормить буду. Чем Бог послал, как дома будь!
Пока я осматривался, раздевался, дед Спиридон (так он себя назвал) доставал из настоящей русской печки настоящий чугунок настоящим ухватом. Не рассказывали мне селяне, что в стороне от зимника дед Спиридон живёт. Видимо не посчитали нужным, как своего меня в сёлах не принимали.
Сам дедок показался мне забавным. Бородач с добрыми глазами и с необычным говором, который я раньше нигде не слышал.
- Сидай! Чего стоишь? Звать-то как, аль не помнишь? - вопрос прозвучал с прищуром и улыбка обнажила два ряда белых и крепких зубов.
- Санька я. Водитель, я в Вершинке на станции по контракту работаю. Основной водитель заболел, вот меня и попросили в Виденку смотаться.
А тут метель...
- На севере, чай, обитаем! Знать надобно, что зима путника неопытного любовью одаривает редко.
После ужина дед расспрашивать меня начал про жизнь в "губернаторстве". Это, я так понимаю, он называет цивилизацию. Свет от лампадки керосиновой, отопление от печки. Я нехотя отвечал, не было желания старика расстраивать. Спросил только, не надо ли чего обратным рейсом ему завезти.
- Ничего не надо, имею всё, что душа пожелает. А деньгу свою спрячь. Спрячь, кому я говорю! Душевное не купить, так во все времена было. И тепло с пищей не от моих щедрот ты имеешь. От доброты и человеколюбия, так и знай! Так я живу, и так жить буду....
....- Так откель ты сам будешь-то, Санька? Вижу из пришлых, но слова отсекаешь как северянин. Не из архангельских ли беломорцев? Хотя, вряд ли, - безбород.
- Воркута. Это севернее. Заполярье.
- Не слыхивал. Но хорошо, что люди под сполохами живут.
- Под кем? Какие сполохи такие?
- Небо ночное цветами радужными не переливается ли? Так то и есть сполохи. Как есть говорю!
- Северное сияние, - я засмеялся. - Ну конечно есть оно у нас, ага. Красота!
Чаёвничали мы долго со Спиридоном. Он не расспрашивал меня больше, сам рассказывал. Как сильно чахоткой заболев в молодости и не долечившись, в тайгу ушёл. Как вот этими самыми руками дом себе постороил с сараюшкой. Как чахотка отпустила его, и как он пропитание себе сам добывает, лишь изредка к людям за керосином да спичками выходя.
Один раз он меня слегка удивил. Перейдя на детство своё в рассказах, он сказал "Онешка". Якобы Онешка помогла ему с чахоткой-то справиться.
- Кто это? - спросил я
- Тебе-то откель знать? Девочка, которая светится белым, улыбаясь, а в печали она красноватый свет излучает.
Я почему-то замолк. Задумался. Не мог я сразу высказать, почему это так вдруг! Взгляд мой упал на ложку деревянную, что на столе лежала. Что-то радостное проснулось в моей голове и воспоминания понеслись бестолковой вереницей начиная с этого момента, потом в детство, потом армия, все эти командировки.
- Рассказать? - вдруг опомнил меня Спиридон.
- Да, если можно - я посмотрел ему в глаза.
Рассказ Спиридона.
Давно это было. В лесах да на полях жили люди русские, да ты знаешь сам. Не было у них царя своего, князья были. Случалась свара какая между князьями, - воевать шли друг на друга. Селенья и остроги, огнём лютым пожираемые, становились обычным явлением на земле.
Случалось и леса горели, и зверь бежал от огня к людям. И люди бежали к зверю лесному от огня вражьего. Может быть, тогда она и появилась. А может раньше - неведомо мне. От голода умирать люди стали тогда. И сердца матерей стоном исходили от потери чад своих. Лекарей не было тогда, лечить некому было. Все болели, дети особенно.
И она появилась тогда. Люди говорили: Мать Природа её родила, чтобы всех детей оберегала. Не привидение, не ведьма какая, а девочка. Она ко многим приходила тогда. В двери закрытые и в ставни она являлась. Когда сил не оставалось у людей, чтобы от болезни своё дитя излечить. Когда все думали, что уже ничем не помочь, и горе стоит на пороге дома.
Никто не видел её. Она, улыбаясь, садилась рядом с ребёнком и говорила. Разные вещи, но все приятные.
Брала ручонку больного в свои, сжимала их, и болезнь всю в себя волшебным образом забирала. Или не в себя, а куда-то в сторону: туда, где им место, болезням этим. Не знает люд, что происходило в те минуты. Но дитё выздоравливать потом начинало. Улыбаться.
От счастья безмерного мать плакать начинала, но она-то не ведела, кто её чаду помог. Потом, когда ребёнок уже бегать начинал, с ровесниками своими шалить, вдруг, собравшись вместе, они вспоминали. Про девочку, которая себя Онешкой называла. Которая им на помощь пришла, когда очень плохо и тяжело было.
Фантазии у деток не чета нашим. К каждому Онешка в своём образе являлась. У кого она русой была в платьице синем с узорами, а к кому и рыженькими косичками руки щекотала, да платье зелёное было.
Узнали взрослые про неё и зарок дали. Решив между собой, что не стоит о том говорить всем. Потому что Онешка детей об этом просит. Так вот и жили.
Много веков с той поры прошло, а Онешка так и приходила. Спасала она детей не только людских. Бывало, из пожара лесного оленят с волчатами да лосятами выводила. И если не успевала, так в красном свечении являлась и в грусти своей по-прежнему деток наших спасала.
Одна она была. Тихим шёпотом мамы детям сказки про неё рассказывали. Тихим шепотом меж собой люди истории про Онешку другу передавали. Чтобы не испугать её славой лишней, чтобы всякий люд порочный да учёный не лишил надежды на спасение. Хоть малой, но самой надёжной.
Много войн по земле нашей прокатилось. Многим Онежка помочь так и не смогла. Но были о ней становились легендами. Однажды партизаны от карателей английских в губернии Архангельской деревню одну спасали. Всех собрали, в повозки посадили да в лес увезли. Солдаты в пустую деревню пришли и от злости своей сожгли её всю. А люди деревенские с партизанами в болото вошли. И неведом им был выход из места того гиблого.
И вдруг Алёнка, самая смышлёная из деревенских, встала и вперёд пошла. Прямо в болото. Взрослые её остановить пытались. Но Алёнка только слово одно сказала волшебное, и все вдруг собрались, да молча за ней пошли. Вывела из болота всех Алёнка. А перед Алёнкой Онешка шла, сказки ей рассказывала и ярко смеялась. Все дети в первой подводе сидели, они тоже смеялись, а взрослые улыбались сами себе. Кто в прокуренные бороды, кто в платки разрисованные. Так-то вот!
Я в детстве начал болеть сильно. Все думали - помру, так она со мной на кровати долго сидела. Ждала, берегла! Ушла она, когда я выздоравливать начал, и попросила очень никому не рассказывать. Я вот столько лет живу, да так никому не рассказывал. Случайным людям ни разу не болтал. Берегу память о ней. И не только я берегу!
Всю ночь я не спал, да рассказанное дедом передумывал. Переваривал, что ли. Лет пять назад я от ненца одного похожую историю слышал. Про девочку, которая детишкам ненецким помогает в тундре. Можно было бы и по крупицам сказания все собрать, сборник сказочный издать. Да какой из меня сказочник-то? Тем более, Онешка просит всех, чтобы не рассказывали никому. Просила, вернее.
Утром, умывшись над тазиком (дед Спиридон холоднющей водой мне на руки из кувшина лил), вытеревшись жёстким полотенцем, я спросил:
- Сейчас-то есть информация о Онешке? Она приходит сейчас?
- Нет.
Настроение моё улетучилось. Я, уже позавтракав хорошей кашей, спросил опять:
- Когда последний раз, по-твоему, она на помощь приходила?
- Очень давно. В последнюю войну, однако. Я был у ней последним. Видать, проболтался кому-то потом. До сих пор простить себя не могу. Она ведь только тогда приходит, когда... Горе большое у всех людей. Война или мор. Или когда народ подлый типа тех англичан и американцев вдруг очень злой на детей становится.
- Американцы-то при чём? - я вдруг подумал, что страшнее людоедов, кроме американцев, только гитлеровцы были.
- Они в гражданскую свой отряд послали, чтобы по следам беженцев тех нашли. Ну, я ночью про них рассказывал. Чтобы, значит, нашли и истребили.
- Да за что же?
- Просто так, ради ужаса.
- И как??? Неужели...?
- Ага, до сих пор найти не могут. Американцев-то. Весь отряд 500 солдат пропал в лесах, и почти сто лет ни слуху, ни духу. А люди те, на которых охотились, так они жить остались. Говорят, Онешка американцев в топь завела. Из которой раньше немного людей деревенских вывела.
- Слушай, а мне почему рассказал?
- Тебе-то можно, ты чай не лекарь иноземный. Да и сам знаешь, почему!
Дед проводил меня до самой машины. Она по самые крылья занесена была, и я немного от колёс снег отбросил. Спиридон рядом стоял, да советы мне разные давал. Странные немножко, но мне копать веселее было. Знатный старик да смешливый. Когда я закончил, то забрался в кабину и сделал попытку завести двигатель.
Странность ещё одна: вчера машина заглохла, а сейчас она завелась, как ни в чём не бывало.
Прощаться мы начали, я переспросил про "чем помочь, что привезти следующим рейсом". Он отказался, сказал, что и в общении со мной немало эмоций хороших испытал. Я пожал деду руку. Двумя своими руками обхватил, потому что встреча эта ночная, очень по душе моей прошла. Огнём теплоты душевной и сказкой, в которую я всегда верил. Но никому об этом не говорил.
Уже из кабины я ему крикнул:
- Спиридон! Онешка теперь разрешает рассказывать! Зря ты так убивался, она действительно природой создана. И сама боялась, что ей уйти придётся, когда люди про неё узнают. Сейчас не боится, потому что знает! Она всегда будет с нами и детьми нашими!
- Ну... Тады... Тады того... - дед выпустил слёзы из своих глаз, и видимо стыдясь, повернулся и побрёл в сторону своего дома.
Я начал медленно разворачиваться, и машина, дыхнув синеватым выхлопом, медленно повезла меня в сторону зимника. То есть, я думал, что еду в сторону зимника. Снег, отражающий свет утреннего солнца и деревья, покрытые искристыми шубами, отвлекали моё внимание. Или я поехал куда-то не туда.
Воспоминания из детства.
Пацаном я тогда был. Несмышлёным да диковатым. Нам по морозу сильному в воркутинских школах занятия отменили. И мы конечно, кто с санками, а кто и на лыжах, в овраг побежали. Спуск крутой был, спускаться с него на скорости любимой забавой было тогда.
Я на санках в тот день раз двадцать почти до самого дна овражьего спустился. Весело было, аж до соплей! Которые тут же и замерзали под носом.
До самого дна оврага спускаться-то нельзя было. Ручей там протекал, сероводородный. Из-за запаха тухлых яиц его "вонючим" ребятня называла. Или "Вонючкой". Вот в этот ручей я тогда и съехал. Думал, успею затормозить на откосе, да вот незадача! Откос навесной был, он вместе с санками моими в ручей и рухнул.
Весь я окунулся тогда, прямо с головой в шапке. Пока до дома потом дошёл, пока мамка с меня одёжку заледенелую сняла, пока в ванну загнала...
К вечеру я занемог. А ночью скорая помощь увезла меня в детскую больницу, где меня поместили в палату интенсивной терапии. Мама в коридоре сидела, а я под капельницами в палате той от дрожи, озноба, жара и просто очень жуткого страха исходил.
То в глаза темень лезла, и я боялся, что ослеп, то густой мрак покрывал всё моё тело дрожащее. Долго меня так швыряло. Не помню почти ничего, но...
- Привет! - какая-то улыбчивая девочка ростом чуть больше мультяшной Дюймовочки сидела на краю моей кровати. - Я - Онешка, я тут посижу немножко, можно?
- Привет... Посиди конечно, - просипел я.
- Дай руку свою. Что, тяжело? Давай я сама возьму. Тепло? - улыбнулась Онешка.
Да что ж это такое! Я брежу что ли? Или как его, бредю? Почему она светится???
- Потому что я улыбаюсь, - звонко сказала Онешка. - Я всегда свечусь, когда улыбаюсь. А улыбаюсь я только тогда, когда знаю, что кое-кто выздоравливает. И хватит на меня так смотреть, можешь считать меня волшебницей. Хоть это и не так. Я обережка. Это моё предназначение, я прихожу, когда очень плохо.
- Слушай, я тут немножко...
- Знаю, что ты немножко заболевший. Теперь немножко. Весь недуг твой ушёл. Теперь ты выздоравливать будешь. И дома сидеть, когда в школе занятия отменяются. И маму слушаться, ага?
- Ну, маму-то да... А ты опять это...
- Я летать ещё умею, смотри! - Онешка вдруг поднялась к самому потолку и сделала круг возле люстры. Или как там эта фигня называется: такая круглая с фонарями встроенными.
- Класс! - мне понравилось, к тому же голос вдруг стал нормальный и сухость во рту куда-то пропала.
Онешка опять уселась на кровать и сказала мне, как один раз играла в Ивана Сусанина. Очень ей понравилось, но тогда она светилась очень красным светом. Потому что очень грустно было.
- Это было давно, и больше я так играть не буду!
Всю ночь из этой девочки звонко выходили сказки. Я их не любил вообще-то, но именно тогда чувствовал: каждая приносит мне силы. Силы, в которых нуждается организм после серьёзной болезни. Она была действительно сказочным персонажем, на личике горел румянец, а русые волосы заплетены, как у древнерусских девочек, изображения которых есть в учебниках и исторических книжках.
И мне стыдно признать, но ни одной из этих сказок я не запомнил. Хотя сниться они мне стали почти каждую ночь. И утром, получив хороший эмоциональны и добрый заряд от увиденной во сне сказки, я просто не мог её вспомнить.
Утром Онешка ушла. То есть я не видел, как она уходила. Но мне приснилось, что она сидит на моей кровати и очень серьёзно говорит:
- Саша, запомни. Никому и никогда не говори о том, что ты сегодня ночью видел. Пусть это будет нашим маленьким секретом, договорились? Когда придёт время, я приду к тебе в одном из твоих снов. И скажу, что теперь можно! Этот сон ты будешь помнить. Я не прощаюсь.
Эпилог
Как в любой сказке, я выздоровел после той истории быстро. Подрос, потом вырос. Потом в одной из армейских командировок я получил контузию и попал в военный госпиталь.
В один из снов она пришла. Даже это не во сне было, просто ночь в палате я проснулся от того, что кто-то взял мою руку. Я открыл глаза и узнал Онешку. Я уже давно не ребёнок, я знаю, что она помогает только детям. Да и мне в принципе помогать-то не надо. Я и так уже почти здоров.
- Привет. Я пришла сказать, что ты теперь можешь про меня вспоминать и рассказывать. Я много лет среди людей, мне нравится. Но я боялась, что если про меня узнают взрослые, то мне придётся уйти. Теперь я знаю, что буду с вами, пока вы есть. И ничто не помешает мне делать то, что мне нравится и ради чего я создана.
- Ты правда создана природой? - наглее вопроса и придумать нельзя, но я спросил, потому что всегда хотел об этом узнать.
- Да. Нет ничего разумнее природы. Она нас всех создала, только вот вы оказались не совсем благодарными детьми. Сам знаешь, почему. И пойми ещё одно: если бы взрослые слушались своих детей, то никогда человечество не совершало бы тех ошибок, за которые мы все платим горькую дань. Дети - они ближе всех к Природе. И если взрослые станут к ним прислушиваться - жить станет лучше, интересней и ярче. Когда ребёнок начинает взрослеть, он перерождается из дитя Природы в дитё Цивилизации. У него появляются собственные дети, и очень часто наступает время, когда я должна прийти на помощь. Кроме меня ведь некому.
-Мне пора. Я ухожу. Я не прощаюсь!
Этот зимник я еле нашёл. Вешки все были занесены, и неизвестно, сколько блуждал бы. Но какой-то луч мигнул за елью, и я направил свой КрАЗ именно в эту сторону. Перед бампером мелькнула вешка, и я понял, что не заблудился.
На одном из поворотов стояла она. Онешка. Улыбалась, как в нашу крайнюю встречу. И махала мне ручкой. И я вдруг поймал себя на мысли, что в наше время, время чужеродных алхимиков и американских карателей именно Онешка будет с нами. Такая маленькая, такая хрупкая и несказанно самоотверженная. Она будет приходить к больным детям, почти ко всем. А мы будем их слушаться, детей-то!
Только никому не говорите, хорошо? Пусть этот вывод останется только между нами, договорились?