Аннотация: 1453. Все рушится, но не все гибнут: так и маленькая Ксениа выживет в стане врагов. Такие, как она, не сдаются.
Нимфейный день
В день моего пятнадцатилетия, - нимфейный день, - узнала я наконец всю правду о себе. До сего дня пребывала я в семье отца моего, подобно жалкой приживалке, никчемной и случайной, никому не нужной в этом мире, - даже самой себе.
Продевая мне в уши бесценные золотые серьги с дивными бадахшанскими рубинами, мой благодетель молвил:
- Ксениа, дочь моя, сегодня ты должна знать правду, ибо близится день конца мира, и никакие предрассудки рождения более не властны над нашим родом. Ты - моя единственная дочь, пусть и рождена другой женщиной, - не моей женой. Но ты имеешь право знать: я любил твою мать искренне и потому взял тебя к себе после смерти твоей матери. Прости меня, грешного, что мало уделял внимания тебе, что устыдился самого факта твоего появления на свет, - человек слаб, и даже теперь, в эти страшные дни, мне трудно покаяться пред тобою. Ты - плод греха не только твоей матери, - именно я повинен в погибели чести порядочной девушки, на мне - бОльшая часть вины. Прости меня, дочь, ежели сможешь.
Красивее твоей матери никого на свете не было; должно быть, сама циркачка Феодора, впоследствии ставшая императрицею и женой Юстиниана, - и Феодора не смогла бы сравниться с нежной прелестию твоей матушки Рахили... Прости за немалые оскорбления и унижения, кои довелось тебе претерпеть от неразумных сыновей моих, Киприана и Алексея, - они были юными и неразумными, они тщились возвыситься в собственных глазах, насмехаясь над тобой, - прости меня, что скрывал ранее правду от них, - мне хотелось выглядеть непогрешимым в глазах сыновей. Думаю, что после кончины жены моей Таис от страшной болезни, сыновья стали относиться к тебе еще хуже, ибо я не нашел в себе душевных сил открыть им правду о вашем близком родстве еще тогда, в день смерти жены. А зря: возможно, они смогли бы полюбить тебя...
Слушая моего благодетеля, - именно так мысленно привыкла я называть человека, доводившегося мне отцом, - я иначе начала воспринимать свое место в этом доме, в котором выросла, и свое место в мире. Матушку мою звали Рахилью? Что же, она была еврейкой? Удивительное дело! Если учесть, с какой антипатией на словах патриций Комнин относился к народу, распявшему Сына нашего Создателя...
Впрочем, в последние годы отец впал в состояние религиозного исихазма, и лишь малая толика его мыслей и чувств была открыта нам, его семье и приживалам. Он просто был нашим господином, и только от его благополучия зависело самое наше существование.
Батюшка мой, Алексей Комнин, происходил из древнего знатного рода, - императорского рода, - впрочем, линия нашей семьи шла от боковой ветви. Незаконной. Законная ветвь потомков великих Комнинов правит ныне империей Трапезунд. Гордость отца прежде была непомерной, и глаза светились бескрайним самолюбием; помню, в детстве я просто страшилась встретиться взглядом с человеком, оказавшимся на поверку моим родным отцом: глаза патриция сияли фиалково-синей глубиной; когда он сердился, глаза изменяли цвет на темно-синий, почти черный оттенок. От страха пред моим благодетелем я теряла дар речи, когда он спрашивал о моем досуге и успехах. Должно быть, батюшка полагал меня косноязычной ошибкой конца своей бурной молодости...
- Почему я завел этот разговор сейчас, Ксения... Тебе надлежит знать: привычному нам миру приходит конец. Возможно, мне стоит отправить тебя подальше от родного города, в котором ты выросла и за пределами которого не была никогда; возможно, тебе удастся спастись. Не знаю, осталась ли еще безопасная дорога к отступлению. Не знаю...
Глядя на отца моего, удивлялась: куда подевались его тщеславие и себялюбие! Сейчас Алексей Комнин казался усталым пожилым человеком: лоб его избороздили морщины, две вертикальные складки раздумий прорезали переносицу, будто размышления о судьбах мира способны были спасти тот самый мир.
- Наш город, наш образ мысли, - все рушится, все утрачивает прежнюю ценность, обращаясь в пыль. Судьба Колосса Родосского памятна всем культурным обитателям града святого Константина. Но мы погубили себя сами: недеянием, равнодушием, унынием и уходом от реальных проблем в мир души. Исихазм, особенно распространившийся во времена упадка столицы, вот что погубило Константинополь! Мы теряли нашу землю пядь за пядью, всё более уступая натиску иноверцев, и при этом рассуждали о воле Божьей, ниспославшей испытания.
- Нет, отец мой! - при этих словах я запнулась, почти как в детстве, но вдохнула глубже и продолжила: - Никуда я не уеду. Здесь мой дом, моя родина, мое отечество. Мой город - самый прекрасный на земле! Тут, где с морем встречается Золотой Рог, где партии делают ставки на Ипподроме, где София радует взоры, - тут я родилась! Под окном моей башни растут платаны, где из года в год вьют гнезда и ласково курлычут журавли... В этот дом меня принесли младенцем в жалкой плетеной корзине, - и ты принял меня под свой кров. Здесь я росла и обучалась, подобно девицам из знатных семей, не понимая, почему ты даешь мне такое образование. Здесь меня научили веровать в Господа нашего Иисуса Христа, - и почитать его. Здесь ты подарил мне величайшее чудо: возможность читать древние манускрипты из твоей библиотеки, - и теперь ты хочешь, чтобы я уехала отсюда на чужбину? Куда? Зачем? Ведь ты останешься, верно? Значит, и я никуда не уеду! Разве чужие люди смогут любить меня? Кому я нужна?
- Ксениа, мы с сыновьями останемся, дабы оказать сопротивление дикарям и захватчикам, идущим к нам под именем их Пророка, который дарует удачу своим почитателям. Их султан-поэт, сей предвестник Антихриста и второй Синаххериб, возомнил себя подлинным бичом Аллаха, - так почитатели Пророка называют своего Бога. Наш Бог оставил нас, или все происходящее, - есть испытание нашей веры...
Если мы падем, тебя, дочь моя, почти наверняка ждет незавидная участь: ты можешь погибнуть в первые дни захвата древней столицы, - или стать наложницей в гареме одного из ничтожных турков. Ужели жаждешь ты такой участи? Если ты спасешься, уехав отсюда к моим родственникам, ты сможешь продолжить наш род, и передать детям твоим рассказ о наших предках, чтобы и они знали, что ведут род от самих Комнинов.
Наверное, я не понимала до конца, что отец говорит правду: я улыбалась и стояла на своем. Об одном лишь попросила отца: чтобы открыл тайну сокрытия наших семейных богатств, дабы я знала о месте, где хранятся сокровища. Поколебавшись, отец открыл мне секрет, и теперь я окончательно уверовала: я - настоящая дочь патриция Комнина!
В последующие дни отец и братья мои вместе с многочисленной дворней готовились дать достойный отпор врагу, не щадя живота своего, тогда как я, с помощью турецкой рабыни, знающей греческий язык, старательно изучала культуру и быт тех самых иноверцев, что шли покорить и уничтожить нас, древних и великих византийцев. Зачем я пыталась понять своих врагов? Когда помыслы врага ясны, - враг уже не так страшен.
От шума пищалей и пушек в ушах стоял непрекращающийся звон. Самый воздух города наполнился едким дымом и смрадом. Зеленый цвет побеждал наш фиолетовый... Еще ранней весной доблестная армия неверных захватила все наши ромейские крепости на побережье Фракии. Наш премудрый Константин Палеолог пытался достойно встретить Мехмеда Второго в неравной битве, заведомо обреченной на поражение. Какие напрасные надежды возлагали мы на опоясавшую Золотой Рог железную цепь генуэзцев!...
Осада столицы началась в начале апреля, и долгие недели мы сносили ужасную бомбардировку города. В конце мая начался штурм, сразу с трех сторон. Множество наивного народа собрались близ колонны Константина Великого, наивно полагая, что ангелы сойдут с небес, чтобы защитить их. Трое суток длился грабеж великого города.
В боях за нашу улицу погибли отец и братья, и почти все наши мужчины, еще способные нести оружие. Лишь я и шестеро приближенных женщин заперлись в высокой башне, в ожидании скорого конца. Рабыню-турчанку я взяла с собой и заставила ее помочь мне одеться именно так, как того требовал закон этих странных пришельцев издалека. Глядя в венецианское зеркало, себя не узнавала: одни синие яростные глаза сверкали из-под темного покрывала, зато в таком виде я чувствовала себя более защищенной, чем в наших византийских одеяниях.
Грозные удары таранили дверь, наш последний оплот свободы, и нас, женщин, взяли в полон мерзкие захватчики, именем Пророка порушившие все, что было нам дорого. Их кони топтали дивные мозаики святой Софии, их мужчины убили наших мужчин и позорили наших жен и девиц. Но я не позволю опозорить меня! Как не дозволил опорочить святые реликвии тот священник, что исчез за алтарем в момент, когда святотатцы ворвались в храм Софии во время литургии...
В башенку ворвались смуглокожие дикари, пахнущие кровью и мускусом. Фирюзу-турчанку, мою наставницу и рабыню, я поставила за своей спиной, держа в руке кинжал:
- Не троньте меня! Иначе лишу себя жизни! Я - единственная дочь патриция Комнина, потомка рода великих императоров. Мне известно многое, что я открою лишь вашему начальнику! Отведите меня к вашему старшему! Руки прочь, или убью себя, а вы все равно ничего не получите! - Думаю, турки не стали бы меня слушать, если бы не одно "но": я разговаривала с пришельцами на их собственном языке. Потому что не была ленивой, а знание языка необходимо, дабы чувствовать себя хозяином положения.
Один Фома-неверующий с узкими глазами и скуластыми щеками сунулся было, чтобы узнать остроту моего крошечного кинжала: брызнувшая кровь заставила меня в ярости и восторге ухмыльнуться. Почему-то я не спешила убивать себя: гораздо большее удовольствие доставил мне вид крови опешившего врага, чудом не лишившегося кисти правой руки. Остальные захватчики оторопели, осознав, что время для насилия в башне еще не наступило. Должно быть, они сочли меня сумасшедшей, но я видела почти восторг в глазах иных из дикарей.
Так или иначе, но они, как я поняла от Фирюзы, отправили одного из своих за сотником, кривоногим крепышом, внимательно выслушавшим мои бредни и воспринявшим их всерьез. Но сотника я не сочла достойным "начальником", потребовав к себе того, кто выше по положению. Крепыш почесал себя за ухом, сдвинув набекрень невероятную накрутку ткани на голове, исчез, оставив меня с почетным караулом.
Мы ждали несколько часов; я начала было подумывать, что нас решили взять измором. Однако, я ошибалась: ближе к вечеру дубовая дверь заскрипела и согбенный старик в дикообразно огромной чалме с трудом протиснулся внутрь башни. Но и он не был похож на "старшего": так, мелкий прихвостень важного человека, поняла я сразу. Да он и не вступал со мною в долгие разговоры, только осмотрел меня пристально и ушел.
Тем временем наступили сумерки, захотелось спать. Если усну, судьба моя будет предрешена. Или и впрямь придется воспользоваться кинжалом, как и подобает?
Когда лучи луны проникли в башню, оставляя серебристую дорожку на мраморном полу, некий человек в одежде скромных тонов вошел к нам. Был человек немолод, смотрел устало и проницательно. Мне он не понравился, но от него исходила сила.
- Я - Махмуд-паша! Мне стало интересно, что за девица хочет меня видеть, и зачем? Что тебе надобно, девушка, и на что ты надеешься?
- Я - Ксениа Комнин, единственная из оставшихся в живых детей патриция Комнина. Мне нужна встреча с вашим самым главным, слышишь, предатель, ты, из рода Ангелов?! И чтобы все мои служанки сопровождали меня, и ни один волос не упал с их голов!
Человек вздрогнул, тряхнул головой. Возможно, мои слова обозлили его, но мне нечего было терять. Улыбнулся, как ядовитая змея.
- Пусть так, маленькая Комнин, но разумно ли в твоем положении оскорблять меня? Лишь от меня зависит выполнение твоего желания. Зачем тебе наш глава? Не хочешь ли ты убить султана, девочка? Нет? Так чего ты добиваешься?
Похоже, предатель Махмуд-паша не отличался злопамятностью: он все-таки устроил мне, пусть на следующее утро, встречу "с высшим руководством", правда, самого Кайзер-и-Рума, то есть султана, сына рабыни Хюма-Хатун, убившего собственного младшего брата-младенца,- мне так и не довелось лицезреть. И слава Богу. Я увидела самого Сулеймана Балтоглу, предводителя турецкого флота, человека мудрого и честного. Ему я поверила, - и доверилась.
В итоге я не просчиталась: Сулейман подыскал мне мужа из числа своих сыновей, и я добилась своей цели, сделавшись законной женой одного из представителей турецкой знати. Я понимала: дни империи Трапезунда, где правили наши родственники, сочтены, там не стоило искать спасения. Необходимо не просто выжить, но заставить захватчиков плясать под нашу дудку; если бы все наши женщины мыслили, подобно мне, очень скоро турецкие детишки прониклись бы духом культуры Византии. Но таких, как я, мало. И у меня имелся козырь: не моя лучезарная красота, - на свете немало женщин красивых и невезучих, - но именно сокровища Комнинов побудили Сулеймана женить на мне своего сына.
Иногда я спрашиваю себя: почему все-таки я осталась жить здесь? Ведь с деньгами мне был открыт доступ повсюду, будь то земли Франции, и Италии, и северных стран. Почему? Да потому что нет ничего на свете прекраснее куполов Святой Софии, которую теперь турки называют мечетью Айя-София, - но в моей памяти над Софией вечно сияет крест.