Аннотация: Нара, восьмой век. Докё высоко вознесся, почти сумев стать японским императором. Почти. "Главный министр-монах", он мог бы по-другому направить развитие страны, если бы всё сложилось удачно для него. Но традиция победила.
Почти император
Дороги строят не для того, чтобы облегчить жизнь простонародья. Дороги власть строит с одной лишь целью: чтобы удобнее было собирать налоги.
Море не платит налогов, и только пешеходные тропинки ведут к нему, гордому, опасному, щедрому кормильцу. Поэтому полуголодному Докё, худому и измождённому, долго приходилось идти пешком по скользким камням и слякоти, споря с пронизывающим северным ветром, чтобы вдохнуть свежий запах моря и порадоваться еще одному прожитому дню.
Дню, прожитому без Неё, в глуши и забвении.
Вдали от сиявшей чистотой Нары, цветущей благоуханным цветком под синевой небес столицы Нихон. В дивном городе к Великому Восточному Храму Тодай-дзи, с установленной в нем огромной бронзовой статуей Будды Вайрочаны, стекалось превеликое множество паломников в дни буддистских празднеств, а храм Хорюдзи служил объектом преклонения всей Ямато.
Удивительная планировка города в виде четкого прямоугольника, разделенного на правую и левую стороны, была типичной для Китая, но здесь вызывала изумление правильностью.
В огромной Наре просто невозможно было заблудиться! С севера, где располагался дворец императора, ориентированный на неподвижную Полярную звезду, покровительницу правящей династии, огромный широкий проспект Судзаку вел на юг, к кварталам простого люда.
Зеленые насаждения заставляли воздух благоухать: криптомерии, казалось, что-то шептали прохожим тихим шелестом своей листвы, а цветущие вишни по весне восхищали людей нежной прелестью.
До кодекса Тайхо, принятого давным-давно, столицу всегда переносили на новое место после смерти очередного императора; эта порочная практика влекла за собой огромные напрасные расходы, и Тайхо воспретил перемещать столицу из города в город.
Почти император еще недавно, Докё смиренно принял новую участь, - изгнанника, и благодарил Небо за всё, что произошло в его жизни прежде.
Он верил: души бессмертны, и в следующем воплощении его душа непременно встретится с её душой. Если судьба свела двух людей воедино, никому в мире не дано разлучить их, и всё повторится.
Но там, в другой жизни, он больше не будет монахом, а она - императрицей; простым людям проще обрести счастье. И тогда их понимание будет полным, а тщеславие не затмит подлинных чувств.
- Врата Красного Феникса - подлинное чудо! Мне хотелось бы вечно жить в Хэйдзе-кё!- юный буддийский монашек Докё из рода Югэ не скрывал эмоций, впервые оказавшись в Нара, огромном городе в двести тысяч жителей; тридцатая часть всех жителей страны обитала здесь.
В молодые годы Докё не стремился к власти, увлекаясь врачеванием, духовными практиками и физическими упражнениями; годы занятий не прошли даром, и в зрелые годы Докё мог исцелять от многих болезней.
Ходили слухи об его необычных способностях: наложением рук монах снимал боль. Именно благодаря целительству он и вошёл в жизнь дочери императора, Кокэн, принявшей впоследствии имя Сётоку.
Докё излечил Кокэн, поднял с одра болезни, но взамен пленил сердце и разум одним взглядом, одним словом. Они вместе читали "Кайфусо" и "Манъесю", внимая стуку сердец...
Кокэн поступала по жизни странно: вначале отказалась от престола в пользу Дзюннина и ушла в монахини, затем объявила, что тот может решать лишь "малые" проблемы, тогда как она будет решать "большие".
Естественно, могучий род Фудзивара вознегодовал на такое поведение Кокэн. Тем более, что на основные посты в стране та начала возводить монахов, руководствуясь в своих назначениях не родословием кандидатов, но их разумом и полезностью для государства.
Подобное совершенно "китайское" поведение Кокэн возмущало знать пренебрежением к традиции: прежде люди из народа не могли занимать посты выше четвертого ранга, как бы хорошо не сдали государственные экзамены; определяющим критерием при раздаче постов являлась именно знатность рода.
Что станет с традицией, если безродные монахи начнут решать судьбы страны? Что ждёт аристократию, от века в век получавшую теплые местечки? И кто виноват во всём? Конечно, "главный министр-монах", любовник императрицы, Докё, осмелившийся разделить ложе с той, что происходила от самой Аматэрасу, и научающий ее нарушать установленные каноны, - заколдовавший дочь императора своими магическими чарами!...
Меж крыльев гусей, летящих под серебряными облаками, скользнул на землю белый иней. Докё поежился, но не спешил возвращаться назад, к своему убогому приюту.
Теперь воспоминания сделались его единственным богатством, а совсем недавно он руководил почти всеми делами в стране. И не быть бы ему ссыльным на чужой стороне, когда бы не зарвался, не вознесся выше тех гусей в небе, - не захотел стать императором. Но он хотел этого не ради тщеславия или властолюбия: у него были такие планы! Жаль, не сбылись.
Любил ли он Кокэн, или громкое звучание ее древнего титула затмевало все остальное? Докё вспомнил ресницы высокородной возлюбленной: они трепетали крылышками цикады на ветру, отбрасывая тени на щеки.
- Дошли до меня слухи, моя госпожа: на острове Кюсю есть храм Уса, где люди поклоняются Хатиману, одному из божеств синто. Якобы Хатиман желает видеть меня равным тебе...
Откуда пошли эти россказни, Докё не знал, но надеялся с их помощью убедить Кокэн сделать его императором, поднять до себя. Они уже восемь лет были вместе. Только императрица улыбалась лукаво, переводя разговор на другие темы. Не раз и не два Докё возобновлял этот разговор, побуждаемый к тому чиновными буддистами, стремившимися еще более усилить влияние буддизма в стране. Если бы удалось сделать Докё императором, влияние буддийской религии несоизмеримо бы возросло.
- Мне привиделся сон, слышишь? - при свете луны благородные черты лица Кокэн светились серебром, тёмные глаза горели. - Нам необходимо узнать о воле Хатимана, о правдивости слухов, на которые ты вечно намекаешь в последнее время... Во сне голос повелел мне отправить моего доверенного приближенного, Вакэ Киёмаро, на Кюсю: пусть посетит оракула при храме, и от моего имени задаст вопрос. Ты согласен? - Среди ночи Кокэн разбудила любимого монаха, чтобы сообщить эту новость, - и надежды Докё на осуществление давней мечты, - стать императором, - вновь возродились.
Послушный воле государыни, придворный отплыл на Кюсю, и долго ждали от него вестей. Наконец Киёмаро возвратился, но привезённый им ответ оракула был совсем иным, чем ожидал "главный министр-монах"; рассердившись, Докё выслал придворного из Нара, но ответ оракула уже прозвучал и весть о нем распространилась среди людей.
Якобы оракул ответил так: "Изначально определено было, кому подобает править, кому - подчиняться, кому быть императором, кому - подданным. Не должен подданный возноситься выше своей доли, такого еще не случалось в Ямато. Только представитель императорского дома смеет занимать трон. А неправедный подданный да будет изгнан..."
Но близость к императрице не помогла Докё стать императором, а вскоре сбылись и слова оракула.
Как только не стало нежной, как лунный свет, Кокэн, - и "монах-министр" навечно отправился в ссылку в отдаленную провинцию Симоцукэ, лишившись всех своих постов.
В само престолонаследие страны внесли изменения: отныне и никогда более ни одна женщина императорского рода не имела права занимать престол, - такова была цена ложных надежд Докё и стоявшей за ним буддистской церкви. Зато род Фудзивара, настоявший на изгнании Докё, и тоже метивший на вершину власти, с течением лет все более укреплялся, но никогда и никто из этого рода не стремился стать императором: править можно и в тени.
Несколько долгих лет провёл Докё в ссылке, утратив надежды. Состарился, но держался прямо и гордо, как и подобает человеку, который почти стал императором. Почти.
На закате солнечный диск вдруг вынырнул из-за туч, яркий, красный, - так бывает перед ветреной погодой. Море засияло всеми цветами радуги, обрадовав взор, и Докё, уже собиравшийся возвращаться в храм, еще задержался на пару минут. За это время солнце резво нырнуло за горизонт, осветив небо нежным светом, - и стало совсем темно. Докё повернул к храму, пошёл как можно быстрее, пока еще сумерки не сменились ночью.
Вот нога его ошмыгнулась на скользком камне, и несгибаемый старик упал навзничь на бездорожье, но поднялся и пошел дальше, спотыкаясь и прихрамывая.
Здесь налоги собирать не с кого, а спесивая скупая знать не станет заботиться о простых людях, понапрасну тратя средства на дороги для бедноты.