Щербатая Оксана Геннадьевна : другие произведения.

Русская Земля. Пролог, Главы 1 - 3. Иар

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    1269. Спасаясь от убийц, присланных не то литовцами, не то старшим братом Львом, Шварн Данилович Галицкий, князь Литовский, спасается в болотах. Случайное падение и... В себя князь придёт уже в домонгольской Руси. Где окажется никем. Чужим, как раньше был чужаком в Литве. Но, зная об опасностях, грозящих Руси в недалеком будущем, он, как государственно мыслящий муж, предпримет невероятно простую и успешную авантюру.
  
   Русская Земля
  
   Пролог
  
   Убийцы пришли в опочивальню князя вечером того самого дня, когда молния поразила старый дуб неподалеку от Латавы.
   По преданиям литовцев, это - хорошая примета, когда дуб падает под ударом молнии. Но у нас на Руси о таком горе - иная примета: русичи полагают, что упавший дуб влечет за собой бесчисленные беды, смену власти и немало слез для народа. Вот и пойми: какое толкование приметы - более верное?
   Кто прислал убийц?
   Шварн об этом не задумывался, имея на уме лишь два возможных ответа. Это могли быть люди местные, племени балтов. У них много было мотивов для недовольства им, и самый важный довод - его, Шварна, инородство. Это также могли быть люди, присланные родным братом, стремившимся завладеть его землями на Руси. Делающим вид, что любит, понимает и уважает Шварна. Если бы отец, Данило Романович, король Русской Земли, князь Галицкий, еще был жив сейчас... Но отца не стало тому пять лет.
   Шварн плохо спал в ту памятную ночь, - ворочался, вздыхал от непонятного нелепого беспокойства: сон не шёл к нему. Тихие звуки половиц и резкий шелест веток за окном преследовали его. Ввечеру было впал в сонное забытье на пару минут, но ночью так и не сомкнул глаз. Еще и ветер разбушевался: целая буря началась. Если бы рядом была красавица Рамуне, дочь Миндовга, его возлюбленная жена, на которой он женился так давно, что казалось: они век вместе, - все было бы иначе, - но она была далеко.
   И в своём бессонном бдении Шварн обрел неожиданное спасение. Иначе не сносить бы ему к утру головы, в самом буквальном смысле слова. Но Бог отвел напасть неожиданным образом. Словно берег его, Сваромира, крещёного Иоанном, сына великого Даниила, первого короля Русского королевства, для чего-то большего...
   Латава - гордая дубовая княжеская резиденция Миндовга, короля литовского, тестя князя Шварна. Всего лишь шестнадцать неполных лет тому, как на берегу ручья Латавы произошла коронация Миндовга, а сколько воды утекло!
   Еще стоит княжеское городище, круглое и немалое, окруженное крепостным рвом и валом со стороны возвышенности. Те же деревья за крепостным рвом составляют гордый лес вдалеке: все так же растут за речушкой ели и осины, ясени и дубы. Только самого короля давно уже нет. Как и того дуба, который сгорел сизым пламенем сегодня, сожженный случайным ударом молнии гневного Перкунаса.
   Всего пятьдесят лет назад наши галицко-волынские князья заключили договор с литовскими князьями, которых было ровно двадцать один. Уже в том старом договоре упоминались старшие князья, в том числе Миндаугас, или Миндовг, тридцать лет тому назад объединивший немалые земли балтов под своей княжеской властью.
   Другую часть земель балтов, еще хранивших верность язычеству, подчинили себе властолюбивые крестоносцы немецкие. Несомненно, скорое порабощение Тевтонским орденом угрожало и землям Миндовга, но тот оказался дальновиден: принял крещение, - жаль, что по католическому обряду, - и стал королем литовцев. А дочь его Рамуне стала женой пятого сына Даниила Романовича Галицкого, - Шварна Даниловича.
   Литву Шварн не почитал столь же древней, как русские земли. Во всяком случае, первое упоминание о Литве Шварн нашел в немецких анналах лишь применительно времени, одновременного правлению князя Владимира Святого. Ранее ничего о Литве не писали. И славян на местных землях испокон веков было немало: до сих пор можно говорить о преобладании нашего славянского населения в Литве. А что было во глубине веков, во времена богов и первых князей, о том предания умалчивают.
   Прежде местные племена целиком зависели от князей русских, но, когда Мстислав Великий разбил князей Полоцких, литовцы вздохнули вольно. Постепенно отпали княжества Городенское, Изяславское, Друцкое, Лукомское и некоторые иные. Четверть века тому и Полоцк перешел к Литве. И сами литовцы порой вторгались в земли Новгорода и Пскова.
   Миндовг, сын Рингольда, правил как дипломат и воин. Столица его располагалась в земле кривичей, в Новогрудке, где первое деревянное поселение еще князь Ярослав Мудрый основал, но Миндовг превратил литовскую столицу в непобедимую каменную крепость с семью гордыми башнями. Сама память о том, что были эти земли исконно русскими, начала покрываться пылью, забываться.
   Другие крупные города княжества Литовского, такие как Гродно, Витебск, Друцк и Пинск, все некогда были столицами русских княжеств. Но не рады многие литовцы, что ныне правит ими сын Даниила Галицкого, Шварн Данилович. Однако, не верил Шварн в глубине души, что это литовцы пришли убивать его! Брат прислал убийц, не иначе...
   Неясное беспокойство побудило Шварна встать среди ночи. Накинул одежду зачем-то, подошёл к небольшому окну, изготовленному из редкого, дорогостоящего стекла, которое уже почти разучились делать русские мастера, - их, ремесленников, так мало осталось в русских землях, всех почти угнали в полон проклятые монголы.
   Выглянул наружу, слепо повинуясь зову луны: круглый диск ночного светила смотрел прямо в душу, пробуждая скрытые страхи. Яркая дорожка серебрилась поперек воды, наполнявшей ров. Там, вдали, на том берегу, смутно темнели слабо освещенные луной верхушки деревьев. Могучий лес впивал лунный свет.
   Что почудилось Шварну в ночной тишине? Слабый шорох где-то далеко в коридоре. Неясное движение, отдаленные звуки, недоступные слуху простого человека, но князь умел тонко чувствовать: он слышал в тишине ночи далекое пенье соловья, стрекот кузнечиков, треск древоточцев-жуков. Только такой человек, как он, с его тонкой интуицией, развитой с детства, мог шестым чувством уловить опасность, таящуюся в беззвучии полуночи. Совсем иным был его соправитель и старший брат Лев, князь Галицкий, тремя годами старше: тот спал беспробудно, как богатырь после битвы. Лев в отца пошёл, а Шварно - в мать, Анну Мстиславну Смоленскую, женщину с тонкой душой и обостренной чувствительностью, как многие женщины из рода Рюриковичей.
   Неужели Лев хочет избавиться от него? Чтобы стать единовластным господином Галича? Да нет, быть того не может! Откуда только пришли эти черные мысли? Как стал Шварн, князь Холмский и Галицкий, еще и великим князем Литовским, так и утратил покой. Ни дня не прожил он спокойно, приняв новый статус.
   Да и когда его жизнь текла спокойно? Разве только в раннем детстве, под присмотром матери и многих нянюшек. Уже в пятнадцать лет взял Шварн в руки меч и сошелся с врагом под Ярославом не в шутейном бою детском: тогда на Пшемысль напали разом поляки с венграми, недруги Руси. Пришлось захватчикам дать отпор, чтобы мало не показалось! Вместе с отцом, князем Даниилом, плечом к плечу сражались. И страха никакого не было: только бесконечное стремление одолеть врага!
   В смелости Шварн мог сравниться с отцом, но энергии, последовательности и мудрости в князе Данииле было столько, что Шварну оставалось лишь восхищаться. Ведь почти тридцать лет Даниил ждал своего вокняжения в родном Галиче, отнятом боярами более полувека назад у юного князя. Долгие годы правил Даниил на Волыни, всю ее объединив, но, как взошел вновь на стол в Галиче, так немедля передал Волынь брату Васильку, милому дядюшке Шварна.
   Если бы не Даниил, не осталось бы на Руси ни мастеров-ремесленников, ни купцов: в других русских землях прежняя культура так оскудела, что и писать почти никто не умел из молодежи ныне. Даниил не только сберег многое из былой жизни домонгольской Руси, он даже новые крепости и города возводил.
   Так, Холм, вотчину Шварна, тоже отец построил, как и Львов, и Данилов, и иные городки. Но нелегко было князю Даниилу на две стороны оборону держать: и монголам кланяться, да не слишком низко, - и на Запад успевать оглядываться, потому как оттуда вечная угроза исходит для Руси. Для Романа даже исхитрился добиться прав на герцогский престол австрийский.
   Правда, Шварн, слишком молодой и недальновидный, был категорически против принятия Даниилом титула короля в Дрогичине, пятнадцать лет назад дарованного Папой, который трижды уговаривал князя на этот шаг, обещая за то поддержку против Орды: не наш это титул, - 'король'! Мы - люди православные, не католики какие-нибудь! Не на латыни молимся: понимаем слова своих молитв...
   Зато с того времени Даниил гордо именовал себя 'Королем Руси' и князем всея земли Русской, Галицкой и Владимирской, - и право на такую титулатуру потомкам передал. А с Папой уже на будущий год после коронации отношения сошли на нет.
   Поначалу не хотел Шварн вступать в брак с красавицей Рамуне. Она и языка русского не знала толком, и Богу, как должно, не верила. Но стоило ему в глаза ее светлые заглянуть, так никакие слова не нужны стали. И разница в имени богов забылась. А потом уже исчезли и языковые проблемы, - она оказалась способной к языкам, и Шварн хотел литовскому выучиться, не ленился, словно предчувствуя будущую судьбу, догадываясь, что пригодится ему новое знание, - и крещение она приняла.
   Когда ушёл Миндовг, помогал Войшелку с Васильком отмстить за смерть тестя. Еще ранее вместе с Войшелком сражался с Мазурией. После смерти Миндовга некоторые племена литовцев, такие как нальшаны и дзяволтву, отложились из-под власти сына Миндовга: пришлось помочь зятю подчинить строптивцев.
   Плохо, что Войшелк ушел в монастырь: дружны они с ним были. Никогда Шварн не стремился стать князем в Литве. Как он уговаривал брата своего названого совместно править! Но тот уперся туром из чащи: обратился к богу, от всего отказался, променяв дворец и яства лучшие, и власть земную на мысли горние. Такая, значит, его планида...
   Почему Лев убил Войшелка? Зачем он сделал это, не подумав об ухудшении будущих политических отношений с Литвой, о положении своего младшего брата Шварна, правящего литовцами?
   Лев никогда ни о чем не думал, кроме своего интереса. Ничье мнение его не интересовало! На то он и Лев! Немедля после кончины Войшелка, положение Шварна, как великого князя Литовского, сделалось шатким. Каждый новый шаг казался Шварну опасным, словно ступаешь по зыбучему песку, и в любой миг подземная муть может утянуть тебя в царство тьмы, откуда возврата нет. Ни в чём не было опоры: местная знать вела себя, по виду, терпимо, но чувствовалось: что-то они замышляют.
   Только дядя любимый, Василько Романович, князь Волынский, еще поддерживал племянника: и помощью, и советом. Его бесконечные грамоты, содержащие столько теплых слов и точных указаний, как поступать в наиболее сложных случаях, поддерживали Шварна. Но на днях пришло страшное известие: умер Василько, последняя надежда князя Литовского.
   Сразу же, получив страшные новости, Шварн отписал грамоту брату Льву, но ответа пока не дождался. Давно уже гонцы должны были бы от него приехать. Если Лев их, тех гонцов, отправил с ответом. Если захотел ответить.
   Но Шварн чувствовал в последнее время: Лев охладел к брату. Еще бы: он, Шварн, осмелился бездумно осудить брата за убийство богобоязненного Войшелка, своего друга, брата любимой жены! Хотя не всегда Войшелк Бога страшился: кабы так, не был бы убит десять лет назад Роман Данилович...
   Ныне Лев был полон жажды власти: что ему до смерти еще одной беззащитной души! Ни стыда в нем, ни совести: он и его самого, родного своего брата Шварна, не задумается жизни лишить, если в том увидит свою выгоду! А выгода - вот она, на ладони написана: волости Шварна! Ежели Шварна не станет, сделается Лев единоличным правителем Галича, - не считая, конечно, младшего брата Мстислава, который перед Львом низко челом бьёт, - и Холм Шварна к старшему брату перейдёт. Имя самого Шварна забудется, словно и не бывало на земле Русского королевства такого сына у короля Даниила. И здесь, в Литве, местные племенные князьки возрадуются, а более всего - Тройден! Больше некому на престол литовский заступить...
   Может, зря он так на брата наговаривает? Может, и были те гонцы от князя Льва? Да в ночи да на болотах запропали, убиенные хитроумными литовцами или сами собой сгинули на жутких просторах местных бесчисленных болот. Не зря славятся страшной славой те болота на земле между Пинским княжеством и литовскими территориями: сказывают, здесь случаются необъяснимые исчезновения.
   Например, вышел человек из одного села, пошел в соседнее селение, к родственникам, и по пути его соседи в лесу видели, - шли навстречу. Мол, шел с котомкой и палкой длинной, чтобы опасные места на тропке заранее прощупывать. А только до другого села так и не дошёл: пропал неведомо куда. То ли трясиной всеядной затянуло навеки, то ли болотным духом в преисподнюю уведён заживо. Столько страстей местные легенды таят, все вовек не переслушаешь... Шварн и не любил слушать про подобные ужасы: жизнь прожил немалую, все подвергал сомнению, ничему не верил, только своему опыту.
   Шварн с уважением относился к местной культуре: с интересом слушал россказни старух, пытаясь понять образ мысли литовцев, - язык за несколько лет выучил почти в совершенстве, настолько хорошо, что ежели говорил медленно, так вполне мог сойти за своего. Пытался лучше понять своих подданных. Что за князь, если языка и души народа своего не знает? Знать, судьба ему такая выпала: во чужой земле править!
   Только никогда не почувствовать Шварну себя подлинным литовцем: русский он, до мозга костей русский! Все здесь в нем тоску вызывает: и туманы эти, и болота, и леса иные, и музыка странная, чуждая, - не наша, - и этот бесконечный янтарь, который местные жители часто вместо денег используют.
   За янтарём, 'слёзами сосен', даже из далекой Италии купцы приезжают, скупают в огромных количествах: видно, в Западной Европе в моде всё, что издалека привезено: будь то янтарь с берегов Балтики или амбра и мускус из жаркой Аравии. В бытность свою в Дрогичине и Холме Шварн насмотрелся немало на купцов из дальних стран, наслушался, все пытаясь запомнить юным неравнодушным умом.
   Все литовские женщины вокруг сплошь янтарём увешаны: бусы в несколько рядов, серьги свисают до плеч почти, браслеты янтарные руки украшают, - словно блудницы вавилонские. Только вот в Вавилоне, наверное, солнечного янтаря не знали: лишь злато да серебро с лазуритом ценили...
   Да и что хорошего в янтаре: желтый, некрасивый, и муха или бабочка несчастная уснула мертвым сном в окаменевшей смоле дерева? Сам Шварн с неприязнью относился к этому обычаю: носить на себе застывшие частицы прошлого, а вот Рамуне с удовольствием надевала бусы, в каждой бусинке которых замерла навеки какая-нибудь живая тварь из былых времен. Всё - разница культур.
   Если гонцов Льва литовцы убили и затопили в топкой трясине, то скоро и за ним придут. Зачем им теперь, после смерти Войшелка и покровителя Шварна, князя Василько, князь родом из русских? Они хотят видеть князя родом из своих. Как могут они долее терпеть на престоле брата убийцы Войшелка?
   Шварн понимал мотивы литовцев, но не хотел верить в то, что его могут убить собственные подданные. Умом все осознавал, но не верилось в худшее: он к литовцам всей душой был расположен, но почто им его душа и стремление быть хорошим князем? Он - из другого народа, другого рода и племени. Чужой.
   Уехать бы в милый сердцу Холм, где он один - князь, без Льва-соправителя! Но - нельзя: не поймет народ князя-беглеца, осудят все, и литовцы, и русские. И не таков характер гордого Сваромира, чтобы от убийц бегать. Может быть, все страхи его - лишь пустые домыслы, и предстоят ему еще долгие годы правления в мире и покое? Но нет: сердце тревожится, колотится, что-то страшное ждёт впереди! И скоро, скоро это придет...
   Взялся Шварн за свою изящную рыжую бородку, отбросил светлые кудри на лбу. Вздохнул глубоко, расправил плечи горделиво. Морщинки вертикальные на переносице исчезли на миг. Виски князя, уже немолодого, под сорок, еще моложавого, чуть тронула седина, но лицо оставалось четко очерченным, миловидным, нежным. Светлая улыбка всегда присутствовала на устах, а голубые лучистые глаза светились добротой. Словно был Шварн не князем потомственным, но истинным слугой Божьим.
   Тут и дружба долгая с Войшелком на него воздействовала, и сам князь стремился к постижению сущего, к размышлению, хотя и приходилось не раз и меч в руках держать, грех брать на душу христианскую. Не раз уже задумывался Шварн, что и он сам хотел бы путь земной закончить в монашеской келье, проводя свои часы в молитве. Но нельзя: нужно долг исполнять!
   Князем быть - нелегкий труд: он свободен в жизни своей менее самого последнего селянина. Каждый шаг на виду, только ночь дана для свободы мысли. А телу свободы нет и быть не может, пока жив князь! Пиры и охота, прием послов и бесконечные беседы с князьями местными, - ни минуты покоя и возможности побыть наедине. Словно раб своей судьбы. Только в детстве он был свободен, со своими книгами, птицами и мечтами, но все проходит, лишь память остается. Скоро и память уйдет, - вместе с жизнью...
   Пришло к Шварну видение: близка гибель его, воздух перед ним словно красным светом наполнился, но пятно красное вспыхнуло перед глазами и уплыло прочь, в сторону запада, но крови запах он так и не почувствовал, только близость перемен. Возможно, то вовсе не его смерть обещает предчувствие?
   И страх ровно сгинул, ушел в сторону болот. Стал в простенке, в нише глубокой исчез почти. Замер, нащупывая десницей потайной ход в стене, взялся шуйцей за огромную золотую цепь на шее: нарочно надел, чтобы князем подлинным выглядеть, - если убьют. Как поступить: остаться и принять лютую смерть от рук убийц? Или бежать, искать спасения в другой земле? Не боялся Шварн смерти: страшился издевательств от рук недостойных. Лучше в реке утонуть, в лесу сгинуть от дикого зверя, чем в собственной кровати убитым быть. Нет на свете зверя страшнее человека...
   Плохо, что изнутри нельзя за собой дверь эту закрыть: ведь найдут ход и устремятся в погоню. А куда ему бежать, русскому князю Литовского княжества? Кто даст ему приют в чужой земле? Скорее всего, убьют и не захоронят, а брат Лев потом устроит красивые похороны в Холме. И без тела прекрасно схоронит. Или вовсе чужака в гроб положит, лишь бы все было, как подобает для соблюдения достоинства.
   Стука в дверь не было. Тишина звенящая, а потом словно тараном в дверь ударили: сорвалась с петель и упала вперед, по направлению к широкому ложу Шварна. Следом за дверью к постели темной хлынули убийцы: много, не менее пяти, кто с мечом, кто с ножом... в остервенении ударяли снова и снова по тому месту, где должен был сном праведника спать Шварн, опоенный ныне настоем сонной травы, добавленным в вино.
   Откуда было знать убийцам, что вина того Шварн дал три капли испить любимому псу, который мигом заскулил и зевать начал, к концу трапезы уснув беспробудно под столом? Шварн то красное вино привозное под стол вылил, а после приема пищи в своей спальне испил чистой водицы из деревянной фляги. Сам набирал ее, потому и не боялся отравы.
   Когда поняли ночные убийцы, что пуста постель, по сторонам огляделись. Никого в опочивальне княжеской не нашли. И ход в стене не сразу обнаружили: только после того, как фонарь зажгли, поражаясь загадочному исчезновению князя.
   В тот момент Шварн уже переправился вплавь через ров, перебрался на лодке через Латаву и пытался почти ощупью в лесу найти тропинку, ведущую по направлению к русской земле. Да только разве найдешь в темноте, да на топком месте, правильный путь? Меч, наспех нацепленный на тело, бил по ногам своими ножнами, мешал.
   Кошель с монетами князь наспех засунул за пазуху рубахи, держался непрочно, дважды пытался потеряться: выпадал наружу, и князю впотьмах приходилось искать небольшой кожаный мешочек, марая в грязи жидкой нежные руки в перстнях бесчисленных. Отыскав кошель, князь снова прятал его, грязный и влажный, за пазуху и спешил дальше. И смеялся над собой: кому в гиблом бескрайнем лесу нужны те золотые монеты? Зверю лесному или духу неведомому? Живых людей, кроме него, на много дней пути вокруг на отыщешь, не выкличешь... Насмешка над собой придавала на краткий миг бодрости.
   Как нарочно, звезды и яркую полную луну, так ярко светившую до полуночи, заволокли темные свинцовые облака, предвещая скорый дождь. А впереди ждало болото, в старославянском: 'балто', слово происхождения общего и для славян, и для балтов. Именно болота между Полесьем и Балтикой, по одной из многих версий, есть мифическая славянская прародина. Неужели мы все из болот вышли?
   В темноте душной теплой ночи Шварн боялся упасть, брёл, выставив вперёд руки, чтобы не споткнуться ненароком, не налететь на выступающие ветви невысоких сосен, не запутаться в кустарнике. Пахло травами и тиной болотной. Всего более Шварну милый запах багульника запомнился.
   На краткий миг его испугало поразительное свечение бледно-голубоватых, призрачных, движущихся по особой непонятной траектории огоньков. Многое он прежде слышал об этих болотных огнях, - то ли болотных духах совсем иной, чем человек, природы, то ли душах людей покойных, умерших не своей смертью, а потому так и не нашедших себе покоя на том свете, - но никогда не верил ни в какие россказни. Не хотел в бытность свою юношей задумываться о потустороннем, а став князем, просто времени не было на осмысление подобных досужих баек.
   И сейчас, осенив себя крестом, смело пошёл вперёд по узкой исчезающей тропе, мысленно творя святую молитву, которая одна только и может помочь в трудный час испытания души. 'Отче наш' и 'Богородица' не допустят, чтобы лихой болотник завел Шварна в самую топь. Укротив промелькнувший было страх, князь подумал, что слабое ночное свечение даже помогает лучше видеть в жуткой мгле. Жаль, что огоньки носятся как угорелые на уровне его рук, лучше бы ниже, ближе к тропинке неразличимой...
   Впрочем, местные князья литовские сказывали: огни на болотах - это души древних воинов, стерегущих старинные клады. Откуда взялись те сокровища? Первые люди и древние боги их схоронили, а найти их суждено будет самому смелому, с отважной прямой душой. Если окажется такой смельчак на болоте в ночь полнолуния, да те огоньки увидит, да место не побоится пометить, тот может потом, при свете божьего дня яркого, волшебное сокровище отыскать, и станет богаче всех земных правителей.
   Но Шварн не верил ни в какие клады на болотах. Как еще вчера не верил он и в болотные огни, полагая их сказками. Только вот они, огоньки чудесные: медленно плывут перед ним, и вдруг враз начинают метаться, как пес, впервые посаженный на цепь, и вновь замедляют движение, - совсем как живые и мыслящие существа. Но князь сказал себе: огни - это не духи. Свечение есть особое дыхание болот: мудрецы русские сказывали, что по ночам болото дышит, выдыхает наружу такой особый странный воздух светящийся.
   Скорее, он готов был поверить в кикимору болотную, о которой еще в детстве мать рассказывала: что, если будет дитя плохо спать, так заведет его в болото кикимора, в наказание... Но кикиморы и лесавки, дети кикимор от лешего, хозяина леса, - все это для малых детушек. Равно как и кикимора домашняя, которая шутя ставит подножку ребенку непослушному да ленивому, - и он на ровном месте в доме падает, заливаясь слезами. А она, кикимора, спрятавшись за печь, смеётся тихонько...
   Засмеялся Шварн своим мыслям: исчезли совсем огоньки, убоявшись его неверия и вдруг показавшейся красавицы-луны. А погони за ним явно не было: кто отважится посреди ночи по лесу блуждать? Вздохнул князь спокойнее, чуть ускорил шаг, пока луна осветила окрестности, и появилась сумрачная прогалина между сосен.
   Только вдруг послышался Шварну странный звук: то ли вздох, то ли стон, то ли кто губами чмокнул и словно бы облизнулся. И вновь страх обуял князя, еще ускорившего шаг. Но зря: луна вдруг спряталась за тучкою, тропа исчезла, и привиделось Шварну: стоит пред ним седой, как лунь, столетний дед с зелено-голубой бородой и машет ему рукою так ласково и приветливо, словно ближе подойти зовёт, на тропу верную указывает. Удивился князь: откуда здесь, на болоте, живой человек?
   Не увидел огромной ветки, валявшейся под ногами, и с размаху грохнулся оземь, судорожно пытаясь удержаться, хватаясь руками за встречные ветви. Не удержался, упал и левым виском о старую трухлявую корягу ударился. Десницей при падении за крест на груди взялся. Замер бездыханный, то ли живой, то ли мертвый. Луна, которая снова выглянула из-за туч, равнодушно осветила лежавшего среди ветвей, на мокрой траве, князя. Вскоре дождь пошел, медленный и монотонный.
  Часть 1. Глава 1. Мальчик в колодке.
   Муха с цепкими лапками, наглая, сытая, толстая, в который уже раз за сегодня прилетела, чтобы напиться моей крови. Словно знала, что тяжеленная колодка препятствует ее согнать, что я не то, что рукой и ногой дотянуться до нее не в силах, но даже есть и пить самостоятельно не могу! Словно зверь лесной, угодивший в ловушку охотничью, рвется на свободу, но не в силах преодолеть высоких стен темницы своей, так и я сижу обездвиженным, словно живой деревянный чурбак!
   Маленькое чудовище сидело на моей левой щеке спокойно и уверенно: я все равно не мог согнать мерзкую тварь со своего лица. Только нервное подергивание мышц иногда заставляло подлую зверюгу убраться прочь, и то ненадолго.
   Сейчас мне хотелось убить не только эту муху, но и всех прочих кровососов на свете! Как представлю весь тот гнус, что слетается по ночам терзать мое измождённое тело, мешая спать, так остервенение заставляет волосы на голове становиться дыбом. От постоянного душевного напряжения, от мысленного представления себя свободным, - у меня даже уши стали двигаться вверх-вниз сами собой, как у той старой шаманки из урочища Делюн-Бордок, что в верхнем течении Онона, - на моей дорогой родине.
   А всего более мне жаждалось вдоволь намочить руки в крови тех людей, что заставили меня сносить подобные нестерпимые мучения день за днём, час за часом. Какое нелепое удовольствие находили они в моем унижении и боли? Лучше бы убили сразу!
   Но нет: мучения маленького, жалкого пленника доставляли им наслаждение! Твари, если Небо пошлёт мне терпения и даст спасение от мук, я всех вас разорву, загрызу, превращу в кровавое месиво мышц и костей, всю кровь из вас выпущу без остатка! Выпущу вам кишки и развешаю их на деревьях вдоль дороги, чтобы все вокруг видели, как я отомстил обидчикам!
   Или нет: я не убью вас сразу: я заставлю вас и ваших близких пройти через стыд, позор и унижения столь страшные, что вы сами запросите скорой смерти! Когда ваши дочери и жены лишатся чести, а ваших вопящих детей конские копыта будут топтать у вас на глазах, а вы не сможете помочь, - это будет самою страшною пыткой! Я отомщу! Клянусь великим Небом!
   Моим предком был сам гордый Бортэ-Чино из Хэнтэя, что у горы Бурхан-Халдун, и было это много поколений тому назад, но имена всех моих предтеч я помню с детства. В десятом колене потомком Бортэ-Чино был Боржигидай-Моргэн, с фамильным именем Мон, - его сына звали Тороколджин-багатур, от внука которого Бодончара и пошел род Борджигинов, - от него и исходит ветвь отца моего. От крови Тороколджина и пошли четыре племени ойратов. Ургийн бигич, - фамильные списки прадедов, - мать мне от самого рождения постоянно, по десять раз на дню, повторяла, взращивая мою гордость от сознания древности нашего рода.
   Вы же, низменные души, истязатели этой жалкой плоти, имена своих дедов назовете с трудом, потому и посадили меня в эти колодки, чтобы потешить свою ничтожную гордость жалких букашек! Но моей гордыни вам не сломить!
   Великое Небо, пошли мне сил выжить! Раздавить врагов, выжечь их селение, всех детей и внуков их уничтожить, чтобы следа от их гнусного рода не осталось на земле! Не дай мне умереть прежде, чем свершится моя месть!
   Порой я впадал в забытье, теряя ход времени. Пробуждался только от укусов очередной мерзости, да когда меня изредка решали накормить. Еду давали так часто, что руки мои за последние два месяца стали холодными, тонкими и прозрачными, словно кусок льда. Вены выступили на конечностях, кости почти торчали наружу, кожа висела жалкими тряпочками, мясо высохло на костях.
   Мое тело стало телом маленького девятилетнего старика. Сил не было постоянно. Голова кружилась все чаще. Черные пятна в глазах создавали иллюзию бреда.
   Все чаще приходила мысль: недолго осталось терпеть. Придёт или освобождение или смерть. Как будет угодно создателю мира. Все в его воле.
   Когда сознание сущего становилось вовсе невыносимым, приходили мечты и воспоминания о недавнем светлом прошлом. Как изменилось все со смертью отца! Словно злой дух сглазил нашу семью, наш род, и все благополучие пошло прахом.
   Отец мой, из древнего гордого племени тайчиутов, был могучим багатуром. Все его уважали в наших краях. За понимание других людей, за воинскую доблесть, за древность почтенного рода, за силу характера...
   Мне посчастливилось стать старшим сыном такого выдающегося человека! Гордость за мое первородство нередко переполняла меня в детстве, как только научился понимать, что к чему. Когда понял, что Хасар, второй сын матери моей, и Бектер с Бельгутаем, сыны отца от второй, младшей и менее любимой жены, - всего лишь младшие сыновья, и именно мне написано на роду продолжить старшую линию рода.
   Помню, как сейчас: мы скачем наперегонки вдвоем с отцом по бескрайней весенней степи, на могучих быстроногих скакунах, быстрее ветра. Отец изредка оборачивается, машет мне рукой: догоняй! И я, рискуя свалиться с неоседланного коня, еще маленький и слабый, не в силах отказаться от брошенного вызова: пришпориваю своего жеребца изо всех сил, только чтобы на миг поравняться с отцом. Но он вскоре вновь уходит вперёд, и, приостановившись, снова дразнит меня издали, зовет за собой...
   Когда он учил меня натягивать огромный тяжеленный лук, явно не подходивший мне тогда по размерам, я был полон священного трепета: хороших стрелков издавна ценили в наших краях. С огромным трудом мне удалось удержать лук, с напряжением всех сил, но натянуть тетиву удалось далеко не сразу. Отец смеялся надо мной, дразнил, трепал по волосам, - и обещал тихонько, что вскоре всё получится. В следующий раз...
   Настоящий мужчина с трех лет на коне скачет, с пяти лет держит в руках лук и стрелы, а в семь начинает мыслить о будущей жизни, к девочкам присматриваться. Так мне отец говорил, заставляя стремиться к реализации древних обычаев нашего племени. Вот мне в девять лет будущую жену уже подыскали, а другим мальчикам и того раньше нареченных находят. Только моя судьба не заладилась: жить мне, видать, одиноким, если выживу. Не отдадут за меня, нищего и гонимого, такую сказочную красавицу ясноглазую.
   Матушка моя Оэлун, из племени унгиратов, любила отца безмерно.
   Его и впрямь трудно было не любить: высоченного роста, широкоплечий, с красивым гордым лбом и быстрыми горящими глазами, он вызывал вздохи многих женщин, почти всех, кто видел его хоть раз. От отца исходило непередаваемое ощущение силы мужской, гордости и обаяния. Он умел так смотреть на своего собеседника, что тому казалось: отец все понимает, все потаенные мысли и желания другого человека. И, доверившись ему, люди открывали ему свои души и сердца. Даже самые старые мужчины-старейшины, убеленные сединами и обогащенные долгим опытом жизни, - и те восхищались мудростью отца моего.
   Конечно, мать гордилась таким мужем. Самым лучшим мужчиной на свете: самым ласковым, самым нежным, самым сильным. Когда отца не было дома, она тихо шептала мне, что я похож на отца. А раз так, значит, предо мной лежит большой путь! Что я должен стараться быть достойным отца и предков, чьи имена должны стоять в моей памяти нетленной вереницей.
   Мужем матери, в свое время, должен был стать совсем другой человек: из иного племени. Но она не любила меркитского багатура Эке-Чиледу, неласкового и некрасивого, с грубым голосом и дурным запахом изо рта, - потому и позволила себя отбить моему прекрасному отцу, полному обаяния, энергии и молодой силы. Он-то ей с первого взгляда приглянулся...
   Мать, сколько ее помню с самого раннего детства, казалась похожей на юную прекрасную девушку: гибкая, как ветвь ивы, стройная, как береза, с летящей походкой, как восточный ветер, с двумя длинными танцующими косами-змеями и ласковым взглядом глубоких глаз с поволокой. Во всем улусе краше матери не было. Во всем народе лучше ее не найти до сих пор!
   Где ты теперь, милая моя мама? Жива ли еще? Попала ли в дом к дурному человеку, взявшему тебя силой, или умерла от голода в бескрайних степях? Прости меня, мама, что я не смог защитить тебя от злых родственников, оказавшихся хуже настоящих врагов! Родственники часто опаснее явного недруга: всему виной подлая зависть человеческая...
   Конечно, невеста моя милая тоже собой хороша: нежна, изящна, разговаривает так, будто песню поёт, но фигура у нее еще не оформилась по-настоящему. Десять лет ей всего исполнилось, как отец нас сосватал с ней. Мне тогда было на восемь месяцев меньше. Но она сразу мне понравилась. Девочка она еще совсем, невеста моя. Невинная, нежная, как цветок полевой. Только не быть мне уже, видно, женихом ее: не отдадут красавицу за нищего пленника, посаженного по злой воле в колодки.
   После того, как удалось добиться договорённости о сватовстве, отец радовался сильно: будущий союз обещал быть удачным и выгодным. И я был горд и доволен по-своему, по-мальчишески: девочка происходила из того же унгиратского рода, что и моя мать Оэлун, которую я от рождения почитал прекраснейшей из женщин.
   Чтобы мы с невестой еще до свадьбы сроднились друг с другом душами, чтобы познали все потаенные наши помыслы и чаяния, отец, по старому обычаю, оставил меня в семье моей милой невесты до самого совершеннолетия.
   Только не сложилось так, как отец хотел. Мирная моя жизнь в семье будущей жены и доброго тестя скоро кончилась. Мне пришлось заботиться о матери и второй жене отца, и о своих меньших братьях: детство мое кончилось.
   Потому что всего через несколько дней после отъезда моего из стана тестя, пришло страшное известие о неожиданной смерти батюшки. Вернувшись в родной улус, он занедужил тяжело и всего лишь через три дня скончался. Как могло получиться, что совсем молодой, в цвете лет, здоровый мужчина вдруг скончался скоропостижно от необъяснимой хвори?
   Отравили отца, не иначе! Что-то ему в еду добавили. Или опоили. Но кто? Неужели семья моей нареченной невесты так зло пошутила над будущим сватом? Быть того не может? Но кто еще мог извести отца?
   Лишь позже мы узнали: по пути в родной улус отец неразумно останавливался ненадолго на татарской стоянке. Гордость заставила его пойти на этот шаг, выказав уважение татарам. Не стоило ему доверяться подлым татарам, врагам нашим! Надо было их становище мимо проехать, стороной обогнуть: не любят они наш род еще с тех времен, как победил отец вождя татар Темучина-Уге. Честно отец победил своего соперника, но иной способ избрали татарские змеиные души для отмщения.
   Слухи быстрее птиц над землей летят: давно все степные татары знают о том, что это мой отец повинен в разгроме Темучина. Татары - гордый, мстительный и злопамятный народ. Именно они убили отца, нет в том сомнений! Они лишили меня счастья и будущности, вынудив сделаться изгнанником. Из-за них я стал пленником подлого Таргутая, раньше притворявшегося другом и союзником отца. Именно он лишил меня самого главного богатства гордого тайчиута, - свободы!
   Почему так быстро переменились к моей семье люди, как только отец ушел от нас в иной мир? Почему практически в считанные дни большинство сторонников отца оставили наше становье в поисках иных покровителей? Почему люди столь себялюбивы и трусливы? Буквально через три дня две безутешных вдовы остались в совершенном одиночестве, пребывая в горе, еще усилившемся от обиды, нанесенной предательством недавних приверженцев отца.
   Как мужчина, я прекрасно понимаю душевные движения изменников: они искали защиты для себя, покровительства для своих семей, лучших пастбищ для своего скота, а из нашего становья надолго, - или, навсегда, как полагали предатели, - ушла Сила! Всю ее отец забрал с собой на тот свет.
   Так что же было делать трусам близ вдов и сирот, проливающих слёзы? Они искали место под солнцем для себя, но их поступок показал мне подлинную сущность истинной натуры человека! Если бы предателем оказался один человек, или два, - но нет: они все скопом оставили наш род, потому что более не считали пребывание здесь безопасным и выгодным для себя!
   Таков человек: он ищет траву зеленее, небо - синее и пух - мягче, не гнушаясь утратой гордости, растоптав совесть под давлением сиюминутных потребностей. Истинно порядочных, честных и верных мужчин на свете мало! Если я выберусь из этих колодок, если Небо пошлёт шанс мне обрести свободу и независимость, превыше всего на свете я стану ценить тех, кто умеет хранить верность, даже в ущерб собственной выгоде!
   Низкодушный Таргутай, отдаленный родственник отца моего, осмелился объявить себя новым хозяином наших обширных земель. Называя себя подлинным вождем племени тайчиутов, он счел себя вправе безнаказанно присвоить наши владения, полагая, что на него не найдется управы в этом мире.
   И он был прав в своих расчетах: все наши родственники и старые друзья отца, - все они трусливо отвернулись от моей осиротевшей семьи, как шакалы, поджавшие хвосты при виде гордого барса. Но Таргутай не был истинным властелином! Настоящий повелитель никогда не поступит низко по отношению к тем, кто слабее его.
   Но Таргутай не погнушался лишить вдов и сирот последних средств к существованию: еще недавно наша семья питалась мясом и молоком, но, после того, как этот вождь отнял у нас весь скот и даже коней, что оставалось делать? Изгнание из привычного мира, из родного становища, из знакомых с детства мест, - что может быть страшнее, чем остаться без крова над головой и без куска пищи? Грабить мы не могли. Разве мог я, сын Есугэя-багатура, поднять руку на чужое добро, отнять, украсть? Да скорее земля с небом местами поменяются, чем я соглашусь на грабеж чужого становища! Нищенствовать стыдились, да и кто бы из этих недавних друзей согласился нам помочь?
   Первые дни совершенно голодали, скитаясь по голой степи и моля небо о скорой смерти. Голод и унижение почти лишили нас воли. Пешие скитания под палящим солнцем и проливным дождем, в дни мороза и испепеляющей жары, сменили недавнее благополучие и процветание рода. Женщины выкапывали коренья, мы, мальчишки, ловили сусликов и жарили их на костре. И не было ничего вкуснее этой пищи, дававшей нам возможность прожить еще день. Мы жили одним днём, и каждый прожитый день казался последним. Спасения не приходило ниоткуда.
   Но беда не приходит одна: подлый Таргутай, полагая, что скоро мои годы возрастут и мысль о мести крепко засядет в моих мыслях, - он был прав в своих предположениях: дня не проходило, чтобы я не молил небо послать на его голову лютую смерть, - устроил на меня охоту. Он уже тогда предчувствовал исходящую от меня, маленького и слабого, будущую опасность. Он видел во мне законного соперника, наследника отца моего, и понимал: рано или поздно свершится моя месть.
   Таргутай был неглуп и дальновиден, этого мне у него не отнять, несмотря на всю мою ненависть к такому родственнику. Ведь в других родах, после смерти одного из достойных мужей, весь род стремится стать на защиту осиротевшей семьи. Почему же нам так не повезло с Таргутаем? Если бы он был еще хитрее, он мог бы сделать меня своим должником на всю жизнь, если бы проявил хоть каплю тепла и гостеприимства. Никогда бы я не помыслил даже отнять у него власть, если бы испытывал к нему чувство благодарности. Но он ошибся.
   Однажды его преследования увенчались успехом: мы не успели уйти далеко, не уничтожили угли вчерашнего костра, и вооруженный отряд родственного недруга, по следам наших босых ног, запечатлевшихся в засохшей грязи, смог наконец выйти к нашему ничтожному стойбищу. Женщины замерли в страхе, но не они, жалкие и слабые, были нужны Таргутаю: только я интересовал его. Сама моя свобода уже казалась Таргутаю скорым поползновением на его власть.
   Тогда я побежал, бросив всех своих на произвол судьбы, справедливо полагая, что именно в моей поимке заинтересован враг. Я бежал босиком по колючей траве, разбивая ноги в кровь, петляя, как юркая серая ящерица, между холмов и низин. Я мчался со скоростью ветра, и дыхание мое порою прерывалось, а сердце билось так, словно вот-вот выскочит из груди. Ветер свистел в ушах, но я опережал ветер, и просил души всех великих и гордых моих предков: дайте мне уйти от предателя! Дайте мне выжить!
   Бежал я долго, много часов, и все не падал: словно второе дыхание открывалось именно в тот момент, когда я готов был упасть на землю бездыханным навеки, - такова была сила моей воли. Свобода - вот что самое важное для тайчиута. Свобода или смерть! Я думал, что Таргутай, изловив меня как жалкого суслика, повелит убить, чтобы избавиться навеки от возможного соперника. Однако, я был неправ: Таргутай замыслил худшее.
   Наконец, не заметив небольшого углубления в иссохшей, жаждавшей первых дождей земле, я с разбегу грохнулся оземь и ударился всем телом о растрескавшуюся землю. Сбил левую щеку в кровь, разбил локоть и колени, но ничего не сломал. Зато, пока поднимался, успел чуть передохнуть. Даже колотье в правом подреберье, неизменно возникающее при долгом беге с препятствиями в виде камней и холмов, немного убавилось.
   И я вновь побежал, потому что не мог остановиться и унизиться, добровольно сдавшись врагу, который был уже совсем близок. Все равно меня ждет один конец: позорная смерть от руки дальнего родственника. Что может быть хуже? Неужели сам Таргутай не понимает позора сложившейся ситуации? Пройдёт время, и те люди, которые сейчас молчат, ни словом не осуждая его, после начнут смеяться над ним, устроившим гон маленького мальчишки.
   Таргутай и его слуга скакали за мной на конях, и они бы давно поймали меня, если бы я не бежал такими странными лавирующими зигзагами, похожими на вспышки своенравных молний в небесах. О подобных способах бега когда-то рассказал мне отец, но я никогда не думал, что мне пригодится знание о том, как успешнее убежать от погони.
   Врагу приходилось петлять за мной из стороны в сторону, постоянно меняя направление пути. Ох, и заставил я Таргутая помучиться в погоне: кони его устали от прыжков из стороны в сторону, и сам вождь, надеюсь, устал скакать в седле, как маленький неутомимый играющий ребенок. Показал я ему, как умею бегать!
   Но, в результате падения, я потерял драгоценное время, позволив врагу приблизиться ко мне почти вплотную. Надежды на спасение больше не оставалось: расстояние между мною и конём Таргутая все более сокращалось, и не было более шансов увеличить разрыв и, заставив врага потерять меня из виду, скрыться в какой-нибудь расселине или пещере.
   Я реально оценивал свои слабевшие с каждой минутой силы, и потому решил прекратить эту нелепую бессмысленную погоню взрослых мужчин за маленьким мальчиком. Я знал, что возможности спастись для меня нет более: враг близок.
   И тогда решил броситься под копыта коня Таргутая: пусть он меня растопчет своими сильными копытами, - лишь бы мне не пасть жертвой оружия моего врага! Пусть конские копыта заберут мою молодую жизнь, - все меньше унижения: один миг, и я встречусь с отцом!
   Только не суждено было сбыться моим надеждам: я замер на месте, давая Таргутаю возможность направить коня прямо ко мне. Враг понял меня превратно: чуть замедлил свою езду и перенаправил каурого скакуна в мою сторону медленной ленивой рысцой, думая, что я решил сдаться. Но он ошибался!
   Когда Таргутай приблизился ко мне на расстояние половины полета стрелы, я перестал хранить неподвижность, отпустил ствол деревца, за которое уцепился, чтобы немного отдохнуть, передавая ему свою усталость и взамен забирая его многолетнюю силу. Мысленно поблагодарив дерево частицу его мощи, напитавшей меня, я вздохнул глубоко, - и устремился стремительным броском прямо к Таргутаю, спокойно сидевшему на коне с видом уверенным и властным. Враг, несомненно, не ожидал неожиданной атаки.
   Я понесся к нему со скоростью яростной стрелы отравленной стрелы, и голос мой, еще детский и звонкий, почти как у девчонки, летел над окрестными степями, долетая до самых облаков в синих небесах: 'Й-е-эх!'. Цель моя была проста: неожиданно оказаться под копытами коня Таргутая, чтобы конь, от испуга, встал на дыбы и принялся топтать меня копытами от неожиданности и удивления. Но расчет мой не оправдался.
   Когда я вплотную приблизился к обомлевшему от непонимания происходящего врагу, прекрасно видевшему, что я - не вооружен, и, как следствие, не должен вести себя столь бессмысленным образом, - его конь вдруг встал на дыбы, - как я и рассчитывал, - но так высоко, что в итоге сбросил на землю своего седока. Таргутай, не удержавшись в седле, полетел через голову на землю и замер неподвижно на какое-то время. Конь отпрянул в сторону, никого из нас, ни меня, замершего в ожидании, ни неподвижного Таргутая, - не растоптав: он прошёл добрую выучку.
   Мои мысли на краткий миг пришли в разброд, и этим воспользовался доверенный слуга Таргутая: он, скакавший на коне след в след за конем господина, вмиг спрыгнул с коня и схватил меня за руку. Вдали тем временем показались еще несколько всадников, чьи кони были хуже скакуна Таргутая и шли медленнее. Но теперь они неуклонно приближались.
   Как дикий зверь, я рванулся из рук ничтожного, осмелившегося удерживать меня, сына Есугэя. Но руки слуги отличались крепостью и несокрушимой силой, как ствол дуба. Тогда я попытался боднуть моего пленителя головой в живот, не пожалев своей головы. Тот прогнулся от боли, но не ослабил своей волчьей хватки.
   Я вцепился зубами в его руки, хотел отгрызть ему кусок плоти, но он ударил меня коленом, рванул другой рукой за волосы. И в этот момент Таргутай пришёл в себя: подхватился с земли, - не разбился насмерть при падении, какая жалость, - и ринулся на помощь своему верному слуге.
   Стремясь лишить остатков воли, враги избили меня до полусмерти и ударили чем-то твердым по голове. Но не торопились убить. Когда в глазах моих мир посерел и все пространство подернулось бело-черными пятнами , возблагодарил Небо за скорую смерть и забылся в забвении, как я полагал, небытия.
   Однако, вскоре я пришел в себя и понял: я до сих пор не умер. Весь перетянутый веревками, я был приторочен поперёк к седлу телохранителя Таргутая, словно куль с товаром. Все избитое, израненное тело мое мучительно сотрясалось от бешеной скачки. Таргутай, очевидно, приберёг для меня иную, более медленную и мучительную смерть.
   Тем временем, меня доставили в становище вождя тайчиутов, которым именовал себя Таргутай. По пути я гадал: какая казнь ожидает меня? Но я ошибался, не в силах понять мыслей подлой души: Таргутай, видя меня плененным и ничтожным в моей слабости, более не жаждал моей смерти. Он уверился в моей слабости и неспособности причинить ему малейший вред.
   Почувствовав себя сильным и непобедимым, Таргутай решил просто посмеяться надо мной, лишив меня свободы так, как не должно поступать ни одному кровному родственнику по отношению к другому. Узы крови для него ничего не значили.
   На тело мое нацепили тяжеленную, тяжелее меня самого, колодку из двух деревянных обтесанных досок, между которыми располагалась узкая прорезь для шеи. Эти две доски стянули между собой, лишив меня нормальной подвижности: отныне даже муха, комар, овод, - все, кого я был не в силах согнать с себя, - колодка препятствовала, - являлись для меня более сильным врагом, которого я не мог победить. И такое мучительное унижение продолжалось изо дня в день, так что вскоре я стал молить небо о даровании мне скорейшей смерти, но она все не приходила. Зато мне часто стал чудиться отец, убеждавший меня хранить гордость и терпение: спасение может прийти оттуда, откуда его совсем не ждешь. Только нужно еще немного потерпеть.
   Часть 1. Глава 2. Яга на болоте
   Когда я очнулся, солнце стояло в зените: его лучи били мне прямо в лицо, проникая ласково сквозь ветви деревьев. Не сразу удалось вспомнить: как я оказался здесь, в этом странном лесу, где ни души человеческой нет? Что со мною случилось? Потом вспомнил: дверь неизвестные сорвали, ворвавшись в опочивальню без стука; как я бежал по темному коридорам, плыл по темной реке на лодке с одним веслом, мчался потом по ночному лесу, словно загнанная лань.
   Перед самым моим падением мне привиделись мерцающие болотные огоньки, которых местные люди очень боятся, полагая их душами умерших. Мол, если встретишь на болоте голубые мечущиеся огни, так остается молиться богу о спасении души: тело уже спасти не удастся, жди скорой смерти...
   Но я в те бабские сказки отродясь не верил, все подвергая сомнению. Вот жив же, вопреки всяким приметам! А красивыми огоньки те были, словно крошечные факелы, - это именно они помогли мне пережитую опасность позабыть: отвлекся так сильно, что и ветки торчащей не увидал. Мог бы и насмерть разбиться. Потерял бдительность, перестал тщательно осматриваться по сторонам...
   Огляделся: голова моя примостилась на коряге, поперёк тропинки лежащей, руками я тоже в эту корягу вцепился при падении. Обувь вся мокрая, грязная, вода проникла сквозь тонкую кожу заморских удобных сандалий, которые я носил в быту, - не на пирах, но в своей опочивальне, а так же выходя из княжеских теремов на просторы заднего двора, поиграть с собаками охотничьими. Любил я собак сильно: не только породистых да длинноногих, но и простых, обычных, лохмато-пушистых и ласковых. Нередко беспородные собачки и на охоте оказываются полезными, тут все зависит не так от крови божьей животины, как от выучки хорошим псарём.
   Одежда порвалась во многих местах, - кафтан, слава богу, цел, а рубаха по вороту вся изодрана, словно в кулачном бою дрался и по кустам колючек пьяным валялся. Засунул руку за пазуху: кошель с золотом на месте, не потерял в запале ночного побега. Цепь золотая, громоздкая, висит на шее, словно камень.
   Усмехнулся: два креста на мне надето, - первый крест - тоненький, из простого металла, на тоненьком шнурке потертом, - надет на меня при крещении в церкви, когда был я еще младенчиком. Он, этот крест, отродясь со мной и в быту, и в бою. Второй крест, на толстой златой цепи, - напоказ выставлен для подданных, чтобы показать тягу к вере и богатство княжеское. Этот крест, даром, что освящен в самой Киево-Печерской лавре, мне не к душе пришелся: слишком тяжел и вульгарен. Истинная же вера не требует такой вычурности и нескромности. Этот крест братец Лев подарил, - мол, негоже князю с простым крестиком жить, - потому он мне и не дорог. Старушки-няньки шептались: негожее дело, крест дарить! Дурная примета! Однако, крест Льва на одежду всегда надеваю сверху, напоказ, а мой старенький крестик всегда со мной, и в бане, и на охоте.
   Невероятно болела и пульсировала шишка на левом виске. Дотронулся рукой до головы: вроде бы цела, кости все на месте. Только висок болит: чуть сильнее ударься я вчера, и более не проснуться бы на мне на этом божьем свете. А мир сегодня так хорош, как в день творения: кажется, что не осень ранняя на дворе, но весна - красна только что пожаловала, с теплом да лаской.
   До чего же зелень восхитительная вокруг: трава высокая вздымается окрест меня, деревья низко ветви наклонили надо мною, словно создав естественный шатёр. Запахи в лесу стоят странные: пленительные и одновременно неприятные, - близость бескрайних гибельных болот ощутима.
   Иногда меня раздражает болотистая местность: хочется очутиться в сухой степи, где никто о болоте и слыхом не слыхивал. А в далекой Аравии, якобы, на многие версты - одни пустыни песчаные, ни ручья, ни реки можно за несколько дней не встретить. Там глоток воды - дар божий. Нам этого не понять здесь.
   Возле меня на траве валялся мой дивный меч из арабской стали: отец мне его подарил давным-давно, в пору светлой юности. Купил отец мой князь Даниил этот меч у купцов сирийских, много золота за него отдал, не пожалел для сынка.
   Меч не раз меня из передряг выручал: в бою под Ярославом раз на меня трое венгров кинулись разом, а стоило кругом себя с размаху мечом провести по воздуху, - и ни одного врага рядом не осталось, - двое полегли вечным сном, а третий прыжком в сторону отскочил и умчался искать более беззащитного противника.
   Потом еще раз была неприятность под Галичем, в лесу за городом, с лесными людьми, собиравшимися прощупать толщину моего кошеля, но получившими удары ледяным лезвием, вскоре обагрившимся кровью одного из них. Прочие разбежались, как зайцы, не пытаясь более испытывать судьбу. Потому как я не только был обучен меч держать в руках, но и мои руки словно из той самой дамасской стали выкованы были: сильные, перевитые крепкими мышцами, гибкие, как змеи весенние.
   Вся юность прошла в непрестанных упражнениях с лучшими мастерами не только нашими русскими: даже один воин из Италии пару лет со мной занимался, пока я не перерос в мастерстве своего учителя. Тогда Маттео Фичино уехал других юношей учить мастерству, в саму Византию.
   Надеюсь, и сейчас еще сила в моих мышцах сохранилась: не дай бог, встречу на пути лихих людей, тогда и проверю: сделался ли я в Литве за последние годы настоящим бездельным князем, или все еще остаюсь настоящим воином.
   Раздумался, что дальше делать, но не знал сам, куда свой путь направить.
   К жене, которая ныне гостит у родственников в дальнем поместье? Нет, туда нельзя: первым делом убийцы именно к Рамуне устремятся в поисках сбежавшего князя, не захотевшего стать безответной жертвой. Уверен, Рамуне не обидят: ни брат мой, проявлявший к ней неподдельный интерес, ни сами литовцы, чтившие ее как любимую дочь их единственного короля Миндовга.
   К старшему брату, за помощью? Даст ли Лев мне воинов, или найдет повод для отговорок? Вдруг именно он и прислал убийц, а вовсе не литовские вельможи, жаждущие власти? Нет, ко Льву нельзя, пока сохраняется неопределенность в том, кто именно хотел видеть меня мёртвым.
   К младшему брату Мстиславу? Но он вечно зависит во всем от Льва: у него совсем не такой самостоятельный нрав и характер слишком простой и доверчивый. Не сможет Мстислав мне так помочь, чтобы о том не узнал Лев. Что же делать? Не возвращаться же назад в Латаву, где, возможно, меня до сих пор ждут убийцы? Наверное, местных жителей уже известили о скоропостижной кончине Шварна Даниловича от неизвестной кончины. Или я в реке утонул, перепив медовухи, которой отродясь в рот не брал.
   Что же делать, что делать мне, вчера еще бывшему князем великого княжества Литовского, а сегодня превратившемуся в гонимого человека без роду и племени, который никому не доверяет? Куда идти, где искать спасение, к кому обратиться в поисках пристанища? Насколько проще быть обычным человеком! Если ты - князь, ты у всех на виду, нет у тебя ни друзей настоящих, ни жизни собственной тайной. Даже личная жизнь князя для подданных является предметом обсуждения за трапезой.
   Раз не у кого просить защиты и поддержки, - не обращаться же мне к князьям других княжеств, или, тем паче, в Орду с просьбой найти моих несостоявшихся убийц, вынося сор из избы, - придется стать изгоем. Волком-одиночкой.
   Можно, конечно, попытаться разведать, что здесь происходит, в самой Литве, но мне и без того понятно, что случится: стоит мне исчезнуть на пару дней, а уже местные мои земли приберет под свою власть Тройден, тогда как русские волости окажутся под рукой Льва. И никто из них не захочет возвращать новое достояние. Таковы они оба: каждый потенциально готов стать убийцей ради увеличения своей власти.
   Получается, при любом раскладе мне хода назад, в Литву, нет. Даже в Холм тыкаться не стоит: народ там хороший, но вполне может статься, что уснув вечером в Холме, больше я уже не проснусь никогда, - много там сторонников брата Льва, с легкостью помогут довершить темное дело начатое. Если убийство в Латаве оплатил именно Лев. А если нет? Все равно не стоит возвращаться в Холм, раз не могу никому там доверять.
   Голова моя кругом шла от новизны и необычности ситуации. Страха, подобного вчерашнему безотчетному невыразимому ужасу, больше не было, и предчувствия дурные все куда-то отступили. Словно успокоение снизошло на измученную душу, и тихий покой, и равнодушие ко всему. Мне казалось: все самое страшное - позади!
   Я остался жив, не позволив лишить себя жизни, как ягненка на заклании, а что перестал быть князем, - так на все воля Божья. Я чувствовал почти юношей, которому еще только предстоит выбор пути. Впрочем, ранее никто моего мнения о моей будущей жизни и целях не спрашивал: родился в семье князя, значит, вечно предстоит служить долгу.
   Следовательно, суждено мне в сей жизни прожить две разные части судьбы: владетеля многих земель и хозяина чужих жизней, - и простого человека, способного полагаться лишь на себя самого. Богу угодно проверить меня на прочность, - постараюсь с честью вынести новое испытание. И будь что будет!
   Я найду себе новый путь, новую жизнь, новую цель. Я попытаюсь выжить как простой человек. Я не хочу быть игрушкой в руках неизвестных сил, возомнивших мою жизнь разменной монетой. Конечно, нужно найти Рамуне, узнать, как она, забрать ее, если захочет, но не сразу: вначале мне нужно просто 'исчезнуть', чтобы само имя мое забыли. Выждать до зимы, а потом разыскать жену.
   Не уверен, что красавица и гордячка Рамуне, хотя и искренне любившая меня всю нашу совместную жизнь, согласится разделить мой новый путь скитальца и одиночки. Она привыкла быть княгиней. Она не захочет быть никем, потерять законное имя. Не лучше ли ей быть вдовой и княгиней, чем спутницей никому не известного человека? Время покажет. Не стоит загадывать.
   Шатаясь, я встал, и оказалось, что с трудом моих сил хватает на то, чтобы удержаться на ногах. Славно я вчера ударился головой! Чудилось, что мир вокруг меня зыбится и плывет из стороны в сторону. Между ветвей, в прогалине неба, мне причудилась радуга, разноцветная и сказочная. Вот еще одна из примет народных: мост на небо, мост к светлому счастью. Мост к новой жизни старого седеющего князя Шварна.
   Приграничные земли между Литвой и русскими княжествами, - край болот и озёр. Впрочем, болотистая местность, по моему мнению, все же преобладает. В местных лесах природа сберегла свой первозданный облик, не то, что в местности под Киевом, скажем, где во времена, предшествующие монгольскому вторжению, уже лесов почти не осталось, - слишком поляне ретиво свою хозяйственную деятельность проявляли. Не то, что кривичи или дреговичи. Потому в этих лесах сохранилось столько редких видов животных и растений, которых человек не поторопился истребить .
   Животные здесь водятся вполне привычные русским людям: лоси, олени, кабаны, волки, бобры, но в чащах, говорят, навстречу может выйти и огромный устрашающего вида зубр. Иным местным цветам и травам я и названия не знаю. Зато деревья - все близкие, знакомые, что береза милая, что сосна и ель ароматные, что дуб раскидистый гордый.
   Сейчас вокруг меня затаилось множество сосен, невысоких, с раскидистыми лапами игл. Сосны все были невысокими, - верный признак того, что болота рядом: именно сосны чаще всего растут в таких гибельных местах.
   Я пошел вперед, опираясь на выломанную сосновую ветку, крупную и надежную, которую я очистил от иголок, неловко орудуя неудобным в таких случаях мечом. Меч в ножнах по-прежнему бил меня по телу.
   Есть хотелось сильно, но еды с собой никакой не было. Хорош бы я был, если бы надумал с собой взять торбу с едой, спасаясь от убийц в ночи! Полагаю, что подобная предусмотрительность ни одному человеку ни свойственна, да и, правду сказать, бежал я лишь потому, чтобы не даться живым в руки незнатным убийцам, вознамерившимся пустить кровь одному из потомков Рюрика. Лучше сгинуть на болотах, или быть задранным диким зверем, но не пасть от рук предателей безропотной жертвой!
   Чем дольше я шел, тем сильнее урчало в животе: словно двое-трое грустных гусляров уселись там, как на княжеском пиру, и завели монотонный напев. Как нарочно, в голову неотвязно лезли мысли о пирах и самых лучших блюдах, которые мне когда-либо доводилось отведывать. Вспомнился пир по поводу коронации моего отца в Дрогичине. Я сам читал ту грамоту от Пары Римского, привезенную папским послом-нунцием, - в соответствии с той бумагой отец мой объявлялся русским королем, а земли его, - Русская Земля, - как мы ранее называли их, - Русским королевством.
   Мне нелепое переименование нашей земли в какое-то 'королевство' казалось смешным и ненужным. Языки-то я хорошо знал, - они мне с легкостью давались.
   Знаю немало слов по-монгольски, так как это знание - вящая необходимость по мнению еще отца моего. Это Лев и другие братья не смогли и десятка слов одолеть на монгольском, который неправильно татарским величают: напротив, великий злодей и мудрый Чингисхан сам всей душой не любил татар, убивших его отца, хотя и включил потом их тумены в свое непобедимое войско. Знаком мне и современный вариант греческого языка, на котором в Византии изъясняются, и франкский, и несколько слов на 'вульгарном' итальянском. Запомнил итальянские фразы вместе песнями, благодаря моему фехтовальщику, - слух у меня был хороший, самый лучший из всех сыновей князя Даниила. Нередко при дворе отца, в ранней юности, если сразу не могли найти переводчика для послов, я самолично 'толмачил', и неплохо справлялся. И читать в состоянии на тех языках, но вот с писанием - трудности, мало опыта. Если бы не был князем, стал бы с юности толмачом, наверное.
   Понимал преотлично и ту жалкую пергаментную грамотку на латыни: немало помучил меня польский ксёндз, которого отец приглашал для обучения языку великого Цицерона. Только, по молодости лет, не понимал, что вся затея была связана с необходимостью охранить престиж отца в Европе, чтобы глупые гордецы из немецких и франкских земель, считали его равным себе не только по мощи и количеству земель, - но и по наличию королевского титула. С волками жить, - по-волчьи выть, так говорят.
   На том стародавнем пиру вино дорогое рекой лилось. Медовуху в бочках на площадях выставляли, чтобы народ мог выпить за здоровье своего новоявленного короля Даниила. Помню целиком зажаренных в печах поросят, гусей, уток, зайцев, щедро обсыпанных съедобными травами: многие пирующие так наелись 'от пуза', что на следующий день страдали животиками. Караваи хлеба благоухали изумительно, словно повара и в хлеб научились добавлять нечто для запаха и усиления аппетита.
   Тогда я впервые попробовал подлинно хорошего вина, подаваемого только на наш княжеский стол. То есть вино, разумеется, я и раньше пил, но с нежеланием, полагая, что оно ни в какое сравнение не идёт с нашей русской медовухой и сбитнем. Однако, испробовав присланное самим римским Папой вино из папских погребов, я понял, что и вино может доставлять приятные мысли и легкое, чарующее возбуждение.
   С такими мыслями я шел по лесу и час, и другой, и третий, но не было чаще лесной ни конца, ни края. Так весь день прошел в дороге. Голод начал сказываться большей слабостью. Под вечер головокружение усилилось. А день все не кончался: все так же смеялось ласково солнышко сквозь ветвистые прогалины, освещая косыми лучами узкую тропу, по которой я шел теперь осторожно, более медленно, чем вчера, чтобы не совершить подобной ошибки: не оступиться да не упасть в болото. Наконец закат явился: небо на западе порозовело, даже красным стало местами: то к ветру, видимо.
   Пока совсем темнота не легла на землю, наскоро выбрал место для ночлега: поляна, созданная самой природой, приглянулась мне. Между сосен, ставших более высокими, чем те, что окружали меня еще с утра, - значит, уходил постепенно прочь от болот, - встретилось это место с невысокой травой, совсем лишенное деревьев, - естественная просека. Спешно нарвал кучу травы, почти всю поляну очистив от поросли.
   Всю сорванную траву утрамбовал в один стожок длинный: получилось нечто, напоминающее лесное ложе. Под голову вместо изголовья еще больше травы насыпал: твердовато, конечно, зато запах оглушительный!
   Незаметно ночь пришла: звездная, теплая, безветренная. Хотя какой ветер может быть в лесу? Здесь всегда тишь да божья благодать...
   Луна, все такая же круглая, как и вчера, смотрела мне прямо в душу, словно читая в ней. Рисунок созвездий виделся нечетким, словно иным: воздух в лесу напоминал некое марево. Обратив лицо к небу, я задумался о божьих путях, о создании мира, - чтобы не думать о своих насущных потребностях, о том, что хочу есть и пить, и словом с человеком иным перемолвиться. За прошедший день мне казалось, что я уже одичал.
   Уснул незаметно, словно провалился в бездонный колодец лунного света. Спал эту ночь, в отличие от вчерашней, прошедшей в беспамятстве, преотлично. Сны видел разноцветные, яркие, удивительные, - давно уже такие мне в тереме не снились. Почему-то в последние годы все больше черно-белые видения приходили ночами.
   Видел во сне ослепительно прекрасные степи с невысокой травой и прекрасными цветами полевыми. Прекрасное озеро сверкало предо мною алмазными лучами, словно блеск драгоценных камней в короне императоров Священной Римской Империи, - мне о той короне и императорах Маттео рассказывал. Бесчисленные стада овец и табуны коней проносились перед моим взором. Худенький мальчик со странным лицом о чем-то просил меня, не произнося слов просьбы.
   Красивая молодая девушка с рыжими косами, удивительно похожая на госпожу моего сердца Рамуне, звала за собой в даль неведомую, зазывно махала мне рукой, словно дразнила. Я стремглав бежал за ней по степи, полной васильков и маков, и вдруг предо мною вырастали стены православного монастыря, и старый игумен с иконописным лицом распахивал настежь для меня ворота монастыря.
   Странные видения плелись одно за другим, спутываясь воедино, и последовательность их к утру уже забылась, но сами картинки из сна помнил отчетливо, как наяву. Старая нянька моя Одарка в детстве рассказывала, что сны, увиденные на голодный желудок, непременно окажутся вещими. Нужно только суметь их верно истолковать.
   Утром проснулся удивительно бодрым и отдохнувшим, несмотря на пустой желудок и отсутствие всяческих реальных надежд на будущее. Выспался просто замечательно: в княжьем тереме так никогда не спал, крепко, беспробудно, словно путешествуя во сне бестелесной душой по разным местам и другим странам.
   Поднялся с места рывком, - и откуда только силы взялись? И быстрым шагом зашагал в том направлении, где, по моему мнению, лежали земли русских княжеств. Где надеялся отыскать русских людей. Что будет дальше, после того, как выйду к 'своим'? О том один Бог ведает: либо наймусь наемником к такому князю, который точно не будет знать меня в лицо, - мечом я владею получше многих простых дружинников, недаром каждый день уделял увеличению своего воинского мастерства, - либо уеду из Руси далеко. В Византию или в Западную Европу.
   Возможно, и не пойду ни к кому наймитом: деньги у меня при себе есть, пусть и невеликие, но хватит добраться до Византии или Италии. А там уже продам цепь с крестом, перстни с алмазами, куплю домик небольшой и заживу жизнью вольного боярина, скрывшегося от мира.
   Хорошо бы где-нибудь на теплом острове осесть, завести свой сад и огород, пару слуг, накупить книг мудрых, и провести остаток дней в покое и безделье. Мир велик и прекрасен, и теперь он весь принадлежит мне! Я свободен, впервые в жизни! Свободен от всего: от княжеских обязанностей, от братских лицемерной дружбы с хитрым Львом. От необходимости вникать в хозяйственные дела княжества, - к чему у меня никогда призвания не было, - и распоряжаться казной, оказавшейся почти пустой после ухода Войшелка в монастырь.
   Свобода - великое богатство для бывшего князя! Вот погожу немного, узнаю, как там Рамуне, - может, попытаюсь, ее с собой забрать, если захочет. А если нет, так уеду в дальние края, повидаю мир, наслажусь свободой! Все в моих руках! Не желаю более быть князем и ждать, пока ночью неведомые убийцы по приказу одного из ложных друзей в очередной раз пожалуют по мою душу!
   Пить хотелось сильно. Голод пока не чувствовался. Но старался не думать о том, что скоро мне будет грозить голодная смерть: человек без еды может прожить очень долго, так я слышал от тех, кто когда-либо блуждал по болотам и вышел живым к людям. Вот без воды - худо, но, даст Бог, встретится на пути малый ручеек, утолю жажду и далее пойду. Несколько часов шагал бодро.
   Раз на пути попался странный кусок дерева, о который едва не споткнулся: полый внутри, словно когда-то в этой части ствола упавшего дерева находилось дупло. Неудобная штука, но взял с собой: пригодится. И точно: через несколько минут на пути встретился маленький прозрачный ручеек, пересекавший тропку. Умылся, набирая воду в ладони, напился вдоволь и в деревянный сосуд набрал воды, надеясь, что не расплещется. Нес воду бережно, словно святые дары. Зато теперь у меня имелось питье, значит, смерть от жажды мне не грозит!
   Когда умывался, подивился от души: казалось бы, руки мои должны ослабеть за несколько голодных дней, но нет: рыжие волоски пробивались из-под рубахи, пальцы казались крепкими и сильными. Такое впечатление, что сама кожа рук от пребывания во влажном воздухе чащобы мигом помолодела: руки казались ровными и гладкими, как у молодого парня, не знавшего еще забот по жизни.
   Вечером, так и не выйдя к людям, вновь сделал привал на небольшой поляне. Мысли мои были невеселы: тропа порой терялась из глаз и тогда шел наугад, повинуясь только своей интуиции, да еще следуя за неутомимыми муравьями. Там, куда они несут свой груз, должно быть самое благоприятное место. Цепь с шеи я предусмотрительно снял, надев ее на пояс, и застегнув на подходящее звено на талии, чтобы не свалилась. Сверху нацепил рубаху: так мое основное богатство меньше в глаза бросалось. Крест с цепи снял и упрятал в кошель. Вновь засунул золото в мешочке за пазуху от сторонних глаз. На всякий случай. Береженого бог бережет, - падки люди на искушения.
   Эта ночь прошла без сновидений, но спал я меньше вчерашнего и проснулся почти с зарею. К чувству голода уже почти привык, под ложечкой сосать почти перестало, зато мысль летела быстрее обычного. Утолив жажду малой толикой воды, снова побрёл вперед, уже без тропы, еще вчера исчезнувшей. Иногда чудилось: я уже был в тех местах, по которым сейчас прохожу: то есть я кружу на одном месте! Моя надежда встретить людей таяла с каждым часом. Как знать, в каком направлении есть селение? Я же в ночь побега намеренно побежал не по наезженной тропе, где все люди ходят и конники скачут, но по узкой тропе заброшенной, чтобы не нашли. Вот теперь как мне к людям выйти?
   Впрочем, отчаиваться было рано. Впереди еще предостаточно времени, чтобы выбраться к людям живым. Надо только глядеть веселей, и Бог поможет!
   К вечеру третьего дня, устав, как раб, весь день моловший зерно на зернотерке, я уже надумал было делать привал: потребность в отдыхе увеличилась, так как тело, постоянно изнуряемое бесконечной ходьбой по лесу, слабело день ото дня без привычной пищи.
   В поисках поляны брел наугад вперёд, пока впереди не забрезжило подходящее место: большая, много больше ранее встреченных, поляна, скорее напоминавшая луг своей величиной. Всю ее, эту поляну, я обозреть не успел: вдруг передо мной, в отдалении, среди сплетенных ветвей елей и сосен, мелькнул белеющий силуэт движущийся. Человек! В длинной, до пят, рубахе опоясанной, с длинными волосами светлыми. Женщина? Движется легко, словно бегом, пританцовывая, полна молодой неукротимой силы и энергии. Неужели возможно такое: женщина здесь, на болотах? Одна? Значит, она здесь с семьёй, или с подругами. Наверняка, пришла в лес по своей женской надобности. Может, травы целебные собирает? Коренья? Ягоды? Метнулся за фигурой отдаленной, зашуршал раздвигаемыми ветвями, - человек впереди замер, остановился. Меч в ножнах бил по бедру, последняя вода в деревянном сосуде плескалась по сторонам. Торопясь догнать неизвестную женщину, закричал:
  - Погоди, не убегай! Не оставляй меня одного здесь, в лесу! Я заблудился!
  Женщина замерла на месте, словно поджидая меня. С новыми силами устремился к ней, первой мной встреченной лесной жительнице, даже не подумав о том, что она может быть не нашей, не русской, а литовкой. Да какая разница: лишь бы к людям выйти! Сюда наверняка еще молва не докатилась об исчезновении, - или убиении, - князя Шварна. Впрочем, возможно, она просто не поняла моих слов?
   Она стояла, ждала меня. Мне все еще не видно было ее лицо. Молода она или стара? Да какая, в сущности, разница? Откуда во мне такие мысли, свойственные молодому мужчине? Главное, она - человек! Приблизился на несколько десятков локтей к женщине, - и обомлел: сущая баба-Яга смотрела на меня издали!
   Прекрасные светлые длинные волосы, перевязанные на лбу лентой, в ближайшем рассмотрении оказались седыми, как лунь. Серые лучистые глаза, некогда бывшие прекрасными, провалились глубоко в глазницах, и темные провалы под глазами без слов говорили о немалых летах женщины. Она косо неловко улыбнулась, показав несколько одиноких острых зубов, торчавших в беззубом рту как напоминание о временах безвременно ушедшей юности. Нос выдавался вперед, словно острая кость.
   Она молча махнула мне рукой, велев следовать за нею и пошла вперед, все убыстряя шаг, - словно молодая, так быстро пошла. Я подчинился немому приказу старой женщины: шел за ней, не глядя по сторонам, не стараясь упомнить дороги. Не заведет же она меня в болото?
  Вдруг она еще раз обернулась, я встретил ее бегающий серый взгляд старых, некогда лучистых глаз, словно пытавшихся мне что-то сказать. Она резко дернулась, и мигом исчезла из глаз, словно под землю провалилась. Но нет, она, скорее всего, осталась там же, где и стояла: это я сам провалился в тщательно спрятанную, присыпанную ветвями и листьями яму-ловушку для волков или кабанов. Закричал, прося о помощи неизвестную женщину, но тихо было кругом. Старая женщина исчезла, как причудилась.
   Ночь мне пришлось встретить в звериной яме: уже темнело, и, как ни пытался, так и не смог выбраться наружу в резко павшей на землю ночной тьме.
  Часть 1. Глава 3. Гостеприимная изба
   Как ни странно, сон в звериной ловушке сморил меня почти мигом, потому как дно ямы устлано было листьями, мягкими и ласковыми. Значит, местные жители здесь ловушки на зверей подобным образом устраивают? Интересно, неужели живность попадается? Сколько я шел, ни один зверь лесной мне навстречу не вышел.
   Оно и понятно: олени и лоси тонко чувствуют окружающий мир, далеко слышат, от малейшего шороха шарахаются. Их можно только с собаками гнать, стягиваясь с доезжачими с нескольких сторон, создавая незримое окружение. Одинокому путнику их не повстречать. А зубры не водятся в топях, предпочитая более твердую землю.
   Малые же звери, лисы да куницы, в этих краях почти не встречаются. Попадаются рыси, как говорят бывалые охотники, но то счастье мое, что рысь мне на пути не встретилась: эта охотница сама рада на человека кинуться да горло ему перегрызть.
   Хотя в теремах моих жила одна такая ручная красавица: мне ее крошечной охотники принесли. Мать ее на охоте убили, а потом нашли малого звереныша, совсем крошечного. Пожалели убивать кроху.
   Так и поселилась в княжьем тереме большая кошка с коричнево-серой шубкой пятнистой, Найда. Сперва молоко пила из блюдца, точно как котёнок, потом стала мясо требовать. Люди случайные, видя Найду, пугались до полусмерти живой рыси в княжеских покоях, и зря: воспитанная людьми, она вела себя вежливо, ни разу никого не цапнула. Только в возрасте года вдруг затосковала, стала мяукать громко и жалобно, и пришлось отдать ее лесничему в дальнее лесничество безлюдное.
   У него она поселилась в лесной хижине, ворчала на проходящих людей, словно собака, изредка ходила на охоту, но повадки одомашненного зверя сохранила, как сказывали. иногда мне становилось жаль, что отдал Найду: не был бы князем, ни за что бы с ней не расстался!
   Сам бы в том лесу жил, ходил на охоту, сушил мясо на зиму, сажал бы свой малый огород, - много ли человеку для счастья надобно? Покой да возможность самим собою быть. Начал бы летописи писать, как человек книжный, да сказания разные по типу ромейских или арабских сказок. Собрал бы воедино наши русские изустные предания, что постепенно исчезают из памяти народной, потому как христианская вера подозрительно относится к рассказам о старых, языческих еще временах, видя в них скрытую угрозу своему существованию.
   Солнце встало чуть выше: его лучи начали призрачным светом проникать сквозь прорехи в навершии волчьей ямы. При падении, я прилично раздвинул своим немалым весом ветки, наброшенные в беспорядке, чтобы замаскировать яму. Как бы отсюда выбраться? Особого беспокойства во мне не было: раз есть ловушка, значит, люди живые должны к ней регулярно наведываться. Учитывая то, что листья подо мной и надо мной зеленели ярко, возникла мысль, что люди были здесь совсем недавно. То есть яма - не заброшенная, не оставленная пять лет назад, но постоянно проверяемая хозяевами. Скорее бы только они пришли сюда, да вытащили меня из плена! А то чудиться начало, что в колодце сижу, только звезд не видать!
   Но, проведя полдня в яме, устав кричать и звать людей о помощи, я почувствовал себя неважно: на то она и яма! Чихать вдруг начал безостановочно. Как бы не занедужить: тогда все пропало, тяжело болеть человеку беззащитному да одинокому. Нужно срочно из этой ямы выбираться! Не так она и глубока! Плохо, что внизу царит полумрак, толком не осмотреться. Руками ощупал стены земляные: нашел выступающие корни дерева, растущего сбоку от ямы. Далеко укоренился дуб: за сколько метров корни уходят...
   Попытался по этим выдающимся корням, цепляясь что было мочи, выбраться на поверхность. Но не тут-то было: срывался и несколько раз падал вниз, ушибаясь несильно, - земля мягкая, не больно падать. Мешал деревянный чурбан с дуплом, который я пытался вместе с собой вынести из ямы. Осознав, что деревянный неудобный сосуд мешает мне двигаться, я выбросил его наружу через просвет в яме, надеясь, что сразу найду, как наверх выберусь.
   Надежнее закрепив кошель за пазухой, чтобы точно не выпал на дно ямы, вновь полез по отвесным земляным стенам, упираясь ногами в поверхность стен, выискивая малейшую точку опоры, ломая ногти, весь перемазавшись, как дикий человек. Но вылез без посторонней помощи! Есть еще сила в руках да ногах! Жизнь продолжается!
   Выбравшись на свет божий, осмотрелся, пытаясь восстановить в памяти то место, где я вчера увидел край зеленой поляны. В какую же сторону повернула та увиденная вечером худая 'баба Яга', как я продолжал мысленно называть встреченную старуху? Наверное, и она устремилась к поляне, только по другой дороге.
   Но почему старая женщина не вернулась помочь мне выбраться из ямы? Она наверняка слышала мои вопли о помощи? Неужели приняла меня за лесного лиходея и убежала прочь в страхе? Впрочем, немудрено: выглядел я таким грязным и оборванным, - чистый разбойник или нищий! Ни один человек в здравом уме, поглядев на мои обноски, не примет меня более за великого князя Литовского. Решат, что я - сумасшедший. Мало ли кому князь обноски с княжеского плеча, по доброте, раздает? Главное, что одежда напрочь утратила свой еще недавно достойный вид, сделавшись похожей на жалкое рубище нищего скитальца. Фасон изысканного кафтана, пошитого по моде чужеземной, - кафтан я наскоро набросил в последний вечер в Латаве, лишь в своем тереме его носил, в угоду жене, - перестал напоминать нечто модное и необычное. Кафтан стал жалким одеянием жалкого бродника. Совсем недавно еще я смеялся над шайками безродных бродников степных, сбившихся воедино из бывших холопов да закупов беглых...
   Немало есть оснований скрыть свое подлинное имя, взяв выдуманное, - в том случае, если встречу живущих в лесу людей. Как бы мне назваться? Шварн - слишком известное имя для местного населения. Назваться, что ли, Иваном? Шварн - это ведь огрубленный, упрощенный вариант имени Иван. Или нет: иное звучание имени Шварн - Сваромир. То же не самое благозвучное. Впрочем, как бог на душу положит, так и назовусь!
   Недолго блуждал: вскоре забрезжила предо мной искомая поляна. Раздвинул я ветви раскидистой ели, вдохнув ее свежий бодрящий запах, и вышел на поляну, - широкую, покрытую цветами и высокой травой в пояс вышиной. Чудесное место!
   Прямо посреди поляны увидел деревянную избушку: на деревянных подпорках с четырех сторон, а прямо по центру под избой высился могучий пень срубленного или упавшего дуба. Именно пень дубовый и явился основой для фундамента избушки. Замечательно придумал лесной мастер! От дубовой двери в избушке спускалось к полянке несколько деревянных ступеней, немного не доходящих до земли. Взявшись за поручень деревянный, в два шага перепрыгнул через те ступени, поднялся к закрытой двери домика, изо всех сил застучал:
  - Откройте, люди добрые! Дайте хлеба-соли отведать бедному страннику! Я за то вас щедро отблагодарю! Отворите, люди добрые! Не дайте пропасть душе крещеной! - сказав эти слова, призадумался я: а ну, как тут нет никаких христиан? Домик, стоящий на отшибе, в дремучем лесу непроходимом, да еще с дверью, на запад обращенной, вполне могли населять нехристи. Практически все литовцы до сих пор себя не осеняют крестным знамением: хорошо, хоть Миндовг крестился, и семью свою к христианству приобщил. Немало еще и жителей Руси не приняли крещения, прячутся по лесам да болотам. Церковь их осуждает за старую веру, но я не таков, да и не человек божий, не монах: на памяти моей немало состоялось встреч и с иноверцами, и все они мне показались людьми порядочными и заслуживающими уважения. Мое отношение к нехристям любого рода можно одним словом охарактеризовать - терпимость. Не суди, да не судим будешь. Любого человека понять нужно: почему он так себя ведет, а не иначе?
   Если даже в этой избушке на курьих ножках, чья дверь обращена не к тропе, но в сторону леса, даже сам леший с лешачихою живут, или тати ночные, - мне до того дела нет, лишь бы приютили да указали верный путь по направлению к ближайшему княжеству русскому. Потому как назад в Литву не возвернусь ни за какие пироги! Хватит с меня княжения у чужаков!
  - Если есть кто живой в доме сем, то откликнись, добрый человек! - и то же самое повторил на литовском. Ответа не получив, разгневался я немного, да и потянул за себя роговую ручку двери, что вела в избу бревенчатую. К моему немалому удивлению, слегка заскрипев, дверь подалась под моим натиском и я краем глаза заглянул в открывшуюся щель. Похоже, в избе действительно никого не было: хозяева, наверное, не привыкли двери на запоры закрывать, уходя по делам. Кого им в лесу бояться? Таких залетных гостей, подобных мне, можно и всю жизнь прождать, - не дождаться. Осмелев, вошел в избу, чуть наклонив голову, чтобы не удариться о притолоку. Вошел и замер, вдохнув пленительно-удушающие ароматы разнотравья. Все знакомые мне с детства запахи присутствовали здесь: мята и чабрец, ромашка и медуница, тысячелистник и девясил, зверобой и подмаренник, душица и липа, череда и мелисса... И бог весть что еще! Однако, в правом 'красном' углу иконы святой нет! не веруют тут Христу - богу нашему, или равнодушны к вере. Куда это я угодил? Не в дом ли самой бабы Яги из сказки детской? Вот она сейчас явится да и съест меня, коли не отвечу на ее хитрые вопросы-испытания...
   Пройдя на середину комнаты, хотел получше по сторонам оглядеться, да не успел: некая сила невиданная налетела на меня и с размаху нанесла удар по голове. Вот не везёт в последние дни бедной моей русской головушке, подумал я, оседая на пол земляной, усыпанный ветками и травой резко пахнущей. Никогда прежде я подряд так головой не бился: то об корягу ударился, то неведомо кто прибил в незнакомом жилище странном...И дух из меня вон вылетел, мир померк.
   Очнулся не сразу. Ощущение тошноты не проходило, даже глаза разомкнуть сил не было, да и не хотелось. Снова по левой стороне головы удар получил, там и так еще синяк не прошел. Что за невезение! Лежа с закрытыми глазами, прислушался: будто плачет кто? Пошевелился медленно, пытаясь из последних сил посмотреть на окружающее, и мигом ощутил нежное прикосновение горячей ладошки к моему лбу. Затем рука исчезла. На ее место легла намоченная чем-то приятно пахнущая повязка. Нежный голос девичий зашептал:
  - Прости меня, отрок юный, прости, голубчик! Не рассчитала я силы удара своего: думала, ты - вор из леса по мою душу! Решила: выследил меня в лесу да хочешь беззащитностью моей и одиночеством воспользоваться. Вот и стукнула тебя скалкою! Меня дурные люди уже один раз пытались похитить, а с какой целью, - не ведаю! Много у воров целей, да все дурные! Ты прости меня, милый юноша, да открой мне твои глазоньки, взгляни на меня! Меня Маринкой кличут!
   Превозмогая себя, открыл глаза и уставился пристально и удивленно на юную белокурую девушку, почти девочку:
  - Ты кто такая? Почему живешь одна в лесу? Не боязно тебе, Маринка? - она смотрела на меня во все глаза: юная, светлоокая, с почти белыми волосами цвета пшеницы, на концах в кольца завивающимися. И лицо ее было лицом Рамуне! Но другим немного, однако, сходство бросалось в глаза с первого взгляда. Такою могла бы быть дочь моей жены...
  - Объясни мне, добрая девушка: почему назвала ты меня 'отроком'? - спросил с запинкой недоуменно. - Много лет уже, как я взрослый муж, а ты будто насмехаешься!
  Вместо прямого ответа, Маринка радостно засмеялась. Отбежала в сторону зачем-то, вернулась, держа в руках медное, тщательно отполированное зеркало. Протянула мне:
  - Вижу теперь: не прибила я тебя, юноша! И ума ты не лишился: рассуждаешь здраво! И на вора ты не похож ни полчуточки! Вот и чудесно! Потому ты 'отрок', что отрок и есть! Какой же из тебя 'муж'?! держи зеркало, сам взгляни, и не смеши меня спорами!
   Качая головой, принял из рук хрупкой Маринки медную пластинку полированную, заглянул в нее, - на себя посмотрел и не узнал. Всмотрелся: в зеркале точно я отражался, мои черты, мои волосы, все - мое! И - не моё! Потому как у юноши почти безусого, что предстал предо мною в зеркале, не было на лице ни единой морщинки или складочки! Совершенно молодое, не тронутое годами и жизненным опытом лицо. Вот так чудеса! Или сон мне снится? Или попал я в то место, которое польские ксендзы чистилищем величают: ни рай, ни ад, а так - распутица и место проверки души.
   Может, я уже умер и все мне видится на том свете? Ущипнул себя за руку незаметно, чтобы боль почувствовать, - больно! Значит, жив: мертвые на боль не реагируют! Может, испив той чудесной водицы из ручья лесного, чудесным образом сделался я моложе вдвое, но всю память и былые навыки сохранив? Однако, сейчас я стал даже моложе, чем был перед битвой при Ярославе, когда мне исполнилось двадцать пять, а с того времени минуло уже четырнадцать лет! Сила могучая в моем теле огнем горит, на простор просится. Радость жизни всего меня наполняет удивлением и восторгом. Моему отражению в зеркале медном, пожалуй, не исполнилось и двадцати. Или восемнадцати. Потому так звонко смеялась лесная дева Маринка, принимая назад из моих дрожащих от непонимания рук медное зеркало.
  - Все-таки ты болен, юноша! И притом, по моей вине! Я всего боюсь, когда остаюсь одна. Вот и оглоушила тебя за-ради безопасности. Убивать не хотела, ты не думай! Лучше первой напасть и вывести противника из строя раньше, чем он сможет вред причинить, я так думаю!
  - Если тебе так страшно в одиночестве, отчего замуж не идешь, как все девки молодые? - ляпнул бездумно первое, что в голову пришло. - Пусть муж тебя от опасностей защищает. Девушка ты - миловидная, неужели не отыщется молодца-удальца, чтоб тебя в жены взять?
  - Что ты, что ты! - замахала на меня Маринка ручками. - Вижу, ты случайно заблудился в наших краях, не ведаешь, в чей дом попал. Я живу в лесу, в этой избушке, не одна, а с бабушкой. Ее все местные бабой Ягой кличут. Бабушка моя - ведунья. Она людей лечит, мужей с женами мирит, мужчин от любви к медовухе исцеляет, порчи снимает, сглаз сводит, помогает любовь вернуть у людей живых и снимает грусть по покойнику. Не простая у меня бабушка! А как весна наступает, - вот как сейчас, - она в лес, в чащу самую, уходит за травами лечебными, - меня оставляет дом сторожить. Иногда и меня с собою берет, передает свои знания понемногу.
   Нельзя мне замуж, я - внучка ведуньи, а сила целительная, чтоб ты знал, только через поколение передается. От бабушки - к внучке, значит. Мама моя не может людей исцелять: она выбрала иной путь, жизнь подле мужчины. Бабушка сказала: мама, как меня родила, так и сгинула неведомо куда: то ли человек тот, с которым она сошлась, ее с собой увез, то ли украли злые люди, - только нет ее со мною. Не вернулась она назад. Бабушка мало о том давнем времени говорит, не хочет откровенничать.
   А мне так жить нельзя, обычной жизнью, иначе и с мужчиной я счастья и покоя не обрету, и все свои необычные способности разом утрачу, как только отдам свое сердце какому-либо одному мужчине на свете...
  - Глупости всё это, Маринка! - странная девушка меня позабавила и заинтересовала. - При многих дворах, не только наших русских, но и европейских, есть свои маги и волшебники, и женщины-колдуньи, и никто им не запрещает любить. Всю эту чушь тебе, верно, бабушка рассказала, чтобы ты никогда ее не оставила, как твоя умная мать, которая пути ведьмы предпочла обычную жизнь простой женщины. И она выбрала верный путь! Мы, христиане, должны себе по жизни пару искать, так сама Библия заповедала. Да только христианка ли ты, Маринка? Умеешь ли молиться о спасении души или вся живешь во власти старых демонов?
  - Крещёная я, - ответила Маринка и взгляд отвела в сторону. - Так бабушка сказала: мол, окрестила меня по вере отца моего. Нарочно в город, в церковь съездила и за крещение заплатила, так как отец мой был из крещеных. Только, правду молвить, не знаю я ни отца, ни матери. Кто они, где живут, - не ведаю. Сколько помню себя, с раннего детства, моим домом была эта вот изба и лес бескрайний, в котором мне каждая тропиночка ведома. Лес - он мне лучший друг! Про родителей мне бабушка мельком рассказывала, не любит она про них говорить: думаю, отец мой бабушку чем-то обидел. Только мне не верится, что матери моей в живых нет: часто снится она мне, живая и невредимая, и красивая, как солнышко, - слов нет! На меня похожа, но во сто крат красивее!
  - Значит, вы так вдвоем с бабушкой здесь и живёте, в лесу непроходимом? А не боитесь? Мало ли: зверь лесной, человек чужой, стихия неожиданно разбушуется вдруг, - куда вы тогда денетесь?
  - Нет, юноша: нам бояться нечего. Бабушка завсегда знает, если лютая опасность грозит. Вот вчера еще она сказывала, что будет у нас вскорости гость в доме, но безвредный, только очень интересный человек. Ты, что ли, тот гость? Да ты совсем ребенок еще, немногим меня старше! Виновата я, что испугалась, но росту в тебе и силы на вид немало! Как зовут-то тебя?
  - А Мирко! - ответил, не солгав. Мирко - это ведь уменьшительное имя от моего полного имени Сваромир, которое, впрочем, мне отродясь не нравилось, но так батюшка с матушкой назвали, не мне с ними спорить. Мирко - очень подходяще звучит для парня молодого. - Мирко из Литвы.
  - Как так? Разве ты - литовец? На дикаря из племен диких балтов, хранящих старую веру и обвешанных янтарем, как пугала огородные, ничуть ты не похож! Али шутишь над бедною девушкой? Ты же наш, славянский юноша!
  - И тем не менее, из Литвы я пришёл. Жил там с родителями последние годы. Они были приближенными у великого князя Литовского, Шварна Даниловича. Слыхивала ли ты о таком?
  - Отродясь в первый раз его имя слышу. Шварн Данилович - это, значит, наш, русский? Горазд ты выдумывать, Мирко! С какой стати бы нашему князя на Литве править? Да они, балты, мигом бы его вилами закололи, вздумай русич ими командовать! Нехороша твоя выдумка, на правду ничуть не похожа!
   Далеко, знать, ушел я от Латавы и Новогрудка, раз юная девица самого имени моего не знает. Неужели в эти леса даже имена князей не доходят?
  - А имя Миндовга, объединителя многих племен литовских, знаешь ли? - спросил, чтобы подтвердить свою мысль. - Он крепким противником был ордену Тевтонскому, и корону принял, лишь бы свою часть земель от проклятых крестоносцев оградить.
  - И Миндовга никакого я не знаю! - рассердилась Маринка. - Все ты, Мирко, выдумываешь! Нет и не было у литовцев правителей Миндовга и Шварна! Мне ли не знать! Мой отец, как бабушка говорила, из дикой Литвы родом! Если бы там были такие князья, о которых ты говоришь, я бы знала! Во веки еще не приходил на сию землю, в эту жизнь ни один из упомянутых тобою людей! Морочишь меня, как леший-весельчак в темном закоулке лесном! И никакого короля там никогда не было: живут литовцы дико, старые обычаи соблюдают, и по сей день их племена объединиться не могут, потому что каждое племя первенство своих богов отстаивает! Боги-то у них - общие, но в каждом племени разным богам первенство отдается, вот и ссорятся!
   Задумался я: не так глупа и юна девица, как мне показалось, - вон, какой собственный вывод о причинах разлада между племенами балтов сделала. Но только как же прикажете понимать ее слова: не было Миндовга? Наверное, все-таки, сюда не доходят новости с 'большой земли', слишком уединенно живут бабушка и внучка. Спрошу-ка ее о чем-нибудь другом.
  - Может быть, девушка, не известно тебе и имя князя Галицко-Волынского княжества, Даниила Романовича Галицкого, первого короля Русской Земли?
  - Видно, бредишь ты, юный Мирко! - воскликнула Маринка и опечалилось лицо ее. - Знать, сильно ушибся ты головушкой, что имена несуществующие придумываешь, выдавая их за подлинные. Мы, даром, что в глухом лесу живём, следим за событиями в мире большом. Названия всех княжеств, что есть на Руси, я знаю, а также имена князей, в них недавно правивших и тех, что ныне правят, - назубок помню. Бабушка моя - женщина книжная, а не просто дикая лесная ведунья! Живет она в лесу вынужденно, некогда от местных племен скрылась подальше с глаз: много сплетен они о ней распускали, что на коров порчу насылает да огороды делает неплодородными.
   А как только ушла бабушка в лес, так мигом стала всем нужной, сами люди теперь ее обиталище разыскивают и помощи просят. Невзлюбили бабушку не просто так, а за происхождение: она - полька! Слышал ли ты что о поляках? Непросты отношения русских с поляками, нет любви в этих двух родственных соседних народах. Вот и пришлось бабушке бежать в лес.
   Что касается твоих слов об этом княжестве, я тебе отвечу, чтобы развеять твое заблуждение, если только ты не шутишь надо мною. Не существует на белом свете доселе княжества Галицко-Волынского, не обманешь ты меня! Знай же: во Владимиро-Волынском княжестве ныне правит сын Мстислава Изяславича, по имени Роман, уже несколько лет, года три, пожалуй. Хорошо правит, удачливо и мудро: значение княжества все возрастает, казна полнится так, что соседних земель князья втайне Роману завидуют. Еще ты: столько земель, да богатств: такую силу в своих руках держит волынский владетель, что грех не завидовать! Очень при нём княжество усилилось! Вот!
   Княжество же Галицкое, бесчисленные плодородные земли которого по востоку с Волынской землей граничат, по северу - с Польшей, по западу - с Венгрией, по югу - со степями половецкими, - не так хорошо живет, как Волынь при Романе. Почему? Ведь природа там - расчудесная: земли черные, реки рыбные, зимы теплые, ветра нежные, - живи не хочу! Только трудись! Но сложно там народом управлять, сплошь племена - разные: тиверцы и уличи, - наши, славянские, как и дулебы, или бужане, но есть там еще и хербы, и карпы с хроватами, - хорваты иначе. Эти люди - совсем иные, бог знает, что за душой таят! Сам мысли: и границы - сложные, и князь, даром, что мудр и дальновиден, и боевит, - но неправеден...
   Гулящий он, их князь, вот что! Все князья гуляют, на то и мужчинами родились, но разве человек, уважающий своих предков и народ свой, так поступает, как князь Ярослав Осмомысл? Это же стыд и позор: столько лет явно для всех сожительствовать с безродной полюбовницей Настасьей, а родную жену изгнать куда подале?! Стыдобина!
   Ярослав Осмомысл Владимирович на Галичине правит более лет, чем я на свете живу. Столько там торговцев, столько товаров в Галиче, словно не наш это русский город, но маленький Царьград на Руси! Города чудесные строит, ремесленников сзывает из ромеев и франков, красоту и славу славного Галича возвеличивает. Много лет назад разбил войска подунавского Ивана Берладника, что бесконечно тревожил набегами наглыми честных купцов галицких. Потом еще Изяслав Давыдович Киевский тщился того Ивана Берладника сделать галицким князем, сместить Осмомысла, а не тут-то было! Ярослав позвал на помощь князя Волынского, Мстислава, и не только не допустил вокняжения в Галиче Берладника, но самого Изяслава князья Галицкий да Волынский скинули со стола в Киеве, изгнали, да и посадили на княжение в древнем Киеве Ростислава Мстиславича Смоленского...
   Но, пока Ярослав делами других княжеств занимался, немало воли взяли местные бояре галицкие. Высоко головы подняли! Почему, спросишь?
   Да потому, что, по традиции, на Галичине сложившейся, галицкие князья земли боярам местным давали в держание. А и зря! Не хотели допустить удельных склок, столь привычных для других русских княжеств, где сыновья князей между собой грызутся непрестанно, вот и наделяли бояр городками да волостями, те и возомнили себя князьями новыми! 'Великие бояре' таких замков понастроили, впору самому Ярославу им завидовать! Слуг завели столько, сколько у самого ромейского императора нет, свои войска набрали, так что стал их сам князь, в итоге, побаиваться. И недаром: ныне земель у бояр галицких поболе, чем у самого князя!
   Три года тому, как бояре даже в семейную жизнь князя вмешались: слышал ли ты о сожжении прилюдном полюбовницы князя Ярослава Осмомысла, Настасьи? Хотя и падшая женщина, и развратница, допустившая изгнание законной жены князя, Ольги, но все-таки - живой человек! Бояре же Настасью живьём на костре сожгли! Ироды окаянные, сколь воли взяли: как бы ни был плох князь, но им его Бог послал! Они же возомнили, что им Бог - не указ: сами решили свои порядки наводить в Галиче. Вынудили Ярослава вернуть на стол, править совместно с ним законную супругу его, дочь князя Юрия Долгорукого, многотерпеливую Ольгу. И ведь он сделал по воле их!
   И теперь в Галиче, можно сказать, не так князь правит, как бояре. Он к их мнению всемерно 'прислушивается'... Да ты, Мирко, гляжу, засыпаешь от слов моих? Разговорилась я, правда: не любит бабушка долгих разговоров, а мне редко удается с людьми словом перемолвиться в нашей глухомани. Есть, конечно, еще дядья мои, но они- люди не книжные, неграмотные, совсем иное на уме у них. Да что это я: совсем не о том говорю?.. садись за стол, да отведай от щедрот лесных, что бог послал! Не бойся, не отравишься! Поешь, а потом отдохни, Мирко! Эку шишку знатную я тебе засветила скалочкой малой... Фиолетово-красная...
  Ты кушай, кушай! Вот здесь каша пшенная, утиная нога тушеная в печке, - бабушке люди добрые принесли, я сама готовила... Хлеб наш, - вчера, правда, пекли, не обессудь, - мы мало едим. Возьми еще травок для вкуса!
  - Тихо вы живете в тишине лесных дубрав, - пробормотал удовлетворенно, вдыхая щекочущий ноздри аромат яств, доносящихся из русской печи, с интересом разглядывая диковинный узор на холсте, который еще не весь был соткан. На лавке подле меня лежала кудель ниток для рукоделия. - Сюда, поди, отродясь монгольские орды не захаживали? Им здесь делать нечего... Что так смотришь на меня, красавица Маринка? Удивил чем?
  - Кто такие монголы, Мирко? Про половцев знаю, про былую угрозу от печенегов и хазар слышала. Но о монголах впервые от тебя слышу. Кто они?
  Вот так так: девчонка не знает про монгольское нашествие! Шутит надо мною или правда впервые слышит? Вот так глухомань странная: все про былых князей наизусть помнит, а про самого главного врага Руси - ни гу-гу!
   Я ел и ел, удивляясь гостеприимству хозяйки молодой и мысленно посылая на ее голову всякие благословения. Радовался, что бабушка ее где-то бродит: старуха древняя вряд ли бы оказалась столь щедрой на угощение, чем молоденькая девушка наивная. Такая еда, почти пир, вполне стоила того, чтобы вначале получить скалкой по голове.
   В доме было чисто, тепло, но не жарко, и пахло просто восхитительно, лучше, чем благоухают благовония у купцов сирийских. Во время еды я по сторонам поглядывал с изумлением: повсюду висели вязанки трав, низки чеснока, рыбка сушеная, и не только, - неожиданно узрел я маленькую низку с сушеными или копчеными лягушками. Страсть божья! Вот так бабка у милой Маринки: лягушек ловит на болотах! Может, она еще и людей ест, не только лягушек? - подумал так, и засмеялся в сомнении: не могла такая славная внучка вырасти у плохой бабушки. А лягушки - на то она и ведунья!
   Обдумывал рассказ Маринки, сопоставлял названные имена. Ничего понять не мог: для того, чтобы так надо мною пошутить, девушке пришлось бы слишком большую мыслительную работу проделать. Мне, мужчине взрослому, книжнику умудренному, и то сложно с такой легкостью совместить правления разных князей полвека назад, скажем, а тем более, - столетие назад. Такое трудно скомпилировать, говоря языком монахов западных. Но не означает ли это, что девица правду сказала, и правят на Руси ныне и этот Ярослав Осмомысл, и Роман? А кто же в Киеве сидит сейчас?
   Она же мне рассказывала о современных князьях на Волыни и в Галиче искренне и без всякого заднего умысла. Просто как увлеченный грамотный человек, которому вход в большой мир заказан, но все знать хочется! Если человек много знает, ему кажется, что он в силах весь мир нести в своей памяти. Словно чувствует он свою причастность к сильным мира сего.
   Значит, Галич и Волынь - центры разных земель. Когда только такое было? Давно уже княжества эти объединились воедино. А тут... Ярослав Осмомысл и Роман Мстиславич! С ума сойти можно! Когда это было? Почти век назад от сотворения мира! Девяносто пять...шесть? Трудно вычислить эти даты, мысленно представляя себе календарь от сотворения мира почти семь тысяч лет назад. Куда я попал?
   Или вправду я уже умер и вижу бесконечное нисхождение по времени? Или та вода на болоте не только юность мне вернула, но и перенесла меня в давно прошедшие времена? Или болотные мечущиеся огоньки завели меня в неведомое прошлое? Возможно, правду молвила Маринка о своем неведении про монголо-татарскую угрозу? Может, тут о них и слыхом не слыхивали?
   Живут себе и простые люди, и холопы, и наймиты, и князья великие и удельные, и бояре знатные, - своим интересом и выгодой. О будущем не думают. Того не знают, что повисла над целостностью русской земли и народом русским во всех княжествах беда неминучая: нашествие монголо-татарское! Что пройдет немногим более полувека, и в первой битве с монголами цвет русского воинства поляжет, потому что нет и не будет между князьями единства и братства подлинного, - каждый за себя здесь!
   Пройдет от той битвы еще немного лет, и вся Русь окрасится кровью и омоется слезами, потому как нет в стране единства и мудрости княжеской, нет единого князя - господина всея Руси! Нет того, кто сможет отпор дать необузданным в своей ярости и натиске монголам! А они живут себе спокойно, жизни радуются, княжеских наложниц жгут в своей борьбе за нравственность богоданного князя... Как бы я хотел спасти этот наивный мир от будущего зла, от ига злых степняков!
   А девичий голосок ласковый все журчал тихонько, предлагая все новые яства, так что вскоре мне осталось только лебедятинки попросить: вот этого блюда 'княжьего стола' у Маринки точно нет за печной заслонкой!
  - Знаешь, девонька, теперь мне совершенно точно известно, откуда возникло название 'избушка на курьих ножках'! - заметил я усмехаясь, запивая еду вкуснейшим узваром травяным. - Прежде слышал байки о 'курных' избах, то есть 'избах смерти', в которых предтечи наши ставили внутри прах покойника. Давно тот обычай исчез, а выражение сохранилось. Теперь вижу: 'курьи ножки': это - дом на деревянных сваях и одном огромном пне в середине строения. Вот как в вашей избенке.
  - А что еще в тех сказках молвят? - тихо спросила Маринка, взор которой разом потух, сделавшись серьезным, неулыбчивым. Словно она разом стала взрослее и грустнее. - О 'курных' избах? Кто в них живёт?
  - Живет в них баба-Яга! - засмеялся я. - Она спит мертвым сном в своей поклети, и не видит пришедшего к ней в дом живого человека, но лишь чувствует его неповторимый запах, бессмертный 'русский дух'. Однако, осознав по запаху присутствие в избушке чужого человека, просыпается Яга и кормит странника. А потом лишь сама его пытается зажарить и съесть! Но вначале топит ему баньку и парит хорошенько по-нашему, русскому обычаю!
  Маринка засмеялась, но как-то невесело и натужно. Сказала тихо:
  - Обещаю тебе, Мирко, что я не буду пытаться съесть тебя! Я людей не ем! Предпочитаю пищу простую и привычную: потому что я - не баба-Яга! И баньку я в одиночестве не топлю, только вместе с бабушкой... Она у меня, правду молвить, странная: точно как ты сказал, часто лежит неподвижно на полатях и мне велит не шуметь: слушает тишину, в ней, говорит, много тайного, что не каждому дано услышать. Многое ей открыто из того, что у простых людей вызывает страх. Мне самой бабушка иной раз кажется существом двух миров: земного и потустороннего, - она ведь умеет души мертвых вызывать! Иногда приходят к ней женщины безутешные, просят вызвать душу любимого мужа, и бабушка им помогает: успокаиваются те женщины, перестают тосковать.... - Слушал я Маринку с недоверием: не верю в то, что можно дух покойного вызвать! Если и можно, то грех в том большой, зачем тревожить человека, чей дух освободился от плоти и к небу вознесся или в ад низошел? Впрочем, скорее всего, бабка Маринкина никаких духов не кличет, но способна подобные убедительные видения внушить убитым горем женщинам. А Маринка продолжала тем временем:
  - Если смогу, я тебе помогу выйти к людям: ты ведь в лесу потерялся, не так ли? А откуда ты взялся, про то у тебя бесполезно выспрашивать: не скажешь правды, я это чувствую! То ли страшна правда, то ли тайна она за семью печатями? Меня ты можешь не бояться! Только вот... - и замолчала, как воды в рот набрала. Больше слова не промолвила. Так и оборвала фразу.
   Когда я закончил трапезу, Маринка все так же молча начала убирать со стола. Я вскочил, чтобы ей помочь, но она лишь сердито махнула мне рукой, чтобы не мешался. Я снова сел на лавку, наблюдая, как сноровисто и изящно Маринка спешно убрала посуду, вытерла со стола и вернулась ко мне.
   Присела рядом без всякой боязни, словно и не она это час назад едва не прибила меня скалкой для раскатывания теста. Заглянула в мои глаза пристально, как старая и мудрая женщина. И тихим голоском попросила дать ей руку правую. Взяла бережно мою десницу, смотрела на ладонь, кивала головой странно. Потом попросила еще шуйцу посмотреть, для сравнения. Удивился: никогда доселе не слыхивал, чтобы ведуньи руки рассматривали!
  - Долго жить будешь, Мирко! - шептала Маринка, склоняясь головою почти над самой моей ладонью. - Объясни мне: зачем ты от врагов бежал? Великая силушка в руках твоих играет, секреты воинского мастерства тебе ведомы, с мечом, поди, ни на миг не расстаешься: ты и твой меч - единое целое! Неужели ты, храбрец, нескольких жалких врагов испугался? Наверняка, ты бы их всех с легкостью положил, я уверена! Смотри: недавняя схватка с врагом вот здесь запечатлена, вижу их дурные помыслы... Наймиты они, простые наймиты, готовые за гривну убить кого угодно! Или ты уверен был: иного выхода не было, кроме бегства? Страшно тебе было смерти ждать? -Пальцы ее нежно касались моей кожи, поглаживая и разравнивая линии на ладони. От ласковых ее прикосновений и свежего дыхания совсем рядом кровь взыграла, ударила в голову.
   Почувствовал себя таким молодым, как был в пятнадцать лет, когда без устали гонялся за юной помощницей ключницы Калинкой, пока не затащил ее на сеновал в Галиче. Самые приятные чувственные воспоминания мои именно с Калинкой связаны, - не с Рамуне, слишком гордой и сдержанной. Девка Калинка меня так целовала да миловала, что готов был тогда ее в жены взять, да нельзя: простую кровь с княжеской только на сеновале смешивают!
   Мать потом меня стыдила, что девку опозорил, пусть и не знатную, а отец лишь посмеивался в рыжие усы, не спеша поддерживать мать в ее нападках. Ту девку потом услали в одну из волостей наших, замуж отдав за простого дружинника; приданое отец ей приличное выделил.
   Даже поинтересоваться забыл я потом судьбой Калинки: может, где-то в таком же глухом лесу живет мой сын, или дочь-красавица... молодость - период безумств! Лишь бы потом, в зрелые годы, опамятоваться и не совершать ошибок больших, от которых уже не дети будут сиротами жить при чужих отцах, но целые княжества обезлюдеют. Ошибки князей ведут к многим бедам! Князь всегда должен с оглядкой на будущее поступать, думая, к каким последствиям каждый шаг его приведет...
   Если бы я был прежним веселым безоглядным молодым Шварном, не усидел бы вот так спокойно на лавке дубовой рядом с юной прекрасной девушкой! Все мое естество инстинктивно к ней устремилось бездумно, с безумной жаждой восставшей плоти. Кровь зашумела в ушах от безотчетного стремления еще ближе стать к ней, прикоснуться к тонкой жилке голубой на длинной нежной шейке, припасть требовательными устами к ее губам, обнять яростно и ласково, но жесткий контроль мысли руководил всеми моими поступками.
   Поэтому я медленно, но твердо отнял мою левую ладонь из теплых ручек Маринки и отрицательно покачал головой: мол, хватит! Она же мое поведение приняла за стеснительность юноши, засмеялась, велела мне ладонь на мое колено положить: она, не касаясь, смотреть станет! Девочка не понимала мужчин совершенно, не сознавая, что вызывает своей близостью целый хаос в душе, плоти и сознании мужчин.
  - Если скорую очередную опасность преодолеешь, путь пред тобой откроется дальний. Дорога твоя не богом проложена: сам ты свой путь изберешь. Тебе решать: ждет ли тебя Север, или Юг, или Восток, а можешь и на Запад повернуть, и там тебя встретят с радостью, не откажутся принять. Кто ты таков, Мирко? Одежда дырявая, обувь стертая, в душе - туман и сомнение, а руки твои - бездельные, нежные, как у девочки...
  Можешь вскоре погибнуть от злых людей, но можешь выкарабкаться из всех передряг, преодолеть все опасности, что поджидают там, где не ожидаешь, и почти героем стать для всей Руси. Твоя судьба - в твоих руках! Нет для тебя ничего предначертанного: ты - свободен от злой воли судьбы, не таков, как все мы, обреченные нести свою ношу, свое предназначение. Только не прячься в диких лесах, не избирай прежде времени уединенную жизнь: ты можешь много пользы людям принести. И много горя! Сколько злобы в тебе таится: вижу! Зол ты на родственника своего, и на рок твой, и на дальних недругов, но добрая душа твоя со злом борется...
   Тихо заскрипев, дверь в избушку отворилась. Словно сама по себе. И в помещение избы вошел зверь. Рысь! Я вскочил на ноги, готовый меч вытащить из ножен, но Маринка засмеялась, за руку меня взяла выше локтя:
  - Не пугайся, Мирко! Это наш зверь! Рысей ее зовут, - она ручная! Кисанька, пойди сюда, моя милая! Кис-кис! - К моему ужасу и удивлению, большая лесная кошка немедля откликнулась на зов лесной жительницы: подошла, стала тереться с нежностью о ноги девушки. Маринка ее погладила по загривку, и мигом рысь устремилась к закрытой заслонке печи, принялась об нее носом тыкаться. Маринка смехом залилась, пояснила: зверь есть просит.
  - Не бойся Рысю: бабушка ее котеночком из лесу принесла, приручила. Теперь, как идет бабушка в лес, так Рысю с собой берет: она словно ручная собачка, к своим ластится, на чужих бросается. Погладь, не бойся!
   Вместо того, чтобы гладить одомашненную лесную кошку, я поступил по-другому: протянул ей кость от утиной ноги, на которой еще и мясо осталось. Рыся взяла зубами кость из моих рук, стараясь не оцарапать, громко заурчала, принялась грызть. Я вспомнил Найду, моего рысенка.
  - Скоро и бабушка придет, раз Рыся вернулась домой, - заметила Маринка.- Они всегда следом друг за дружкой ходят. Ты к бабушке прояви уважение, покажи, как ты старших чтишь. Она это любит. И не удивляйся ничему: бабушка - неразговорчивая, но добрая. Только не бойся! - с этими словами девушка ухватила здоровенную метлу и принялась старательно выметать избу от только ей одной видимых несуществующих соринок.
   Когда вошла в избу Маринкина бабушка, застав трудолюбивую внучку за подметанием избы, я не то, чтобы удивился, но и не слишком обрадовался. Потому как бабушкой оказалась та самая 'баба-Яга', увиденная вчера мною на болотах. Которая так и не отозвалась на мои крики отчаяния и просьбы о помощи, сколько ни кричал я из звериной ямы. И дурное подозрение закралось: не нарочно ли старуха завела меня туда, чтобы я провалился? Но зачем ей это? От страха или из стремления присвоить чужое имущество? Уж не людоедка ли она, эта лесная ведунья? Может, мне ее внучка только зубы заговаривала своими разговорами, голову морочила? Ну, как они меня убьют и съедят? Слыхивал, что живут на болотах людоеды!
  - Ф-фу! Чую запах чужой! Откель ты, русский дух, в мой лес припожаловал?! - старуха показалась мне гораздо выше и величественнее, чем вчера. Голос звучал низко, утробно, проникал в самую душу. Одеяние у старухи было таким снежно-белым, словно отбеленным на лунном свету в полнолунную ночь. На голове белел повойник. На ногах ее были надеты обыкновенные лапти, но выглядела она настоящей княгиней лесной. Столько гордости и силы плескалось в запавших, пронзительных, лучисто-звездчатых серых глазах, так высоко и горделиво вздымался худой, словно оголенная кость, тонкий нос с характерной горбинкой, так скорбно и насмешливо кривились губы, иссохшие и капризные... Глаза у старухи были точно как у Маринки, - с разницей, наверно, в полвека. Сразу видно было, что бабушка у внучки - нелюдимая, полная противоположность весёлой, открытой девушке. - Как зовут-то тебя, гость незваный? Ну?! - Грозно свела воедино седые густые брови, картинно насупилась. Ни дать, ни взять, - баба-Яга настоящая!
  - Мирко, почтенная хозяйка! - поклонился пред старухой не слишком низко, но достаточно, чтобы ее гордости польстить. - Заблудился в вашем великом лесу, никак дорогу к людям найти не мог. Да вчера еще вот в волчью яму провалился. Страху натерпелся: мочи нет! Спасибо Маринке, доброй внучке твоей: накормила, напоила, не дала с голоду ноги протянуть бедному страннику. Мне бы теперь только тропиночку узнать верную: может, я совсем не туда шел, оттого и заплутал? Будьте ласковы, хозяюшки милые: укажите путь в верном направлении, и я мигом уйду! Только меня и видели!
   Удивительно, но говорил я беспримерно много, - обычно немногословен по жизни, каждое слово раньше из меня клещами вытягивать приходилось, но сегодня речь сама собой лилась. Почему-то перед старухой почувствовал себя неуютно и опасливо. Ровно она могла мне какую опасность причинить.
  Однако, старая женщина, к моему удивлению, повела себя приветливо, даже попыталась улыбнуться, показав остатки своих торчащих страшных зубов.
  - Не торопись, Мирко! Останься с нами в этот весенний день! Отдохни! Расскажи, куда путь-дорогу держишь, какое дело пытаешь? Да покушай, как следует: силы восстанови. Вижу, ты его покормила, девочка? Теперь повечеряй с нами, внучок, окрепни! Ты сколько дней идешь, скажи?
  - Больше трех дней блуждаю по лесу бескрайнему, добрая бабушка! - ответил, стараясь, чтобы голос мой звучал ласково и вкрадчиво. Мысль во мне металась: своими словами старая женщина подтвердила мою догадку о том, что я прямиком из осени в весну угодил! - Ищу не что-нибудь, а дорогу в сторону княжества киевского. Слышал, там свободные мужчины на службе надобны! Хочу услуги свои князю предложить. Он, говорят, платит щедро! - Сказав эти слова, приготовился услышать ответ, втайне надеясь ошибиться. Но лесная Яга только подтвердила мою догадку:
  - Щедро платит князь Киевский, детка, ты прав! Но зачем тебе в такую даль идти? Князь Андрей Боголюбский, может, не нуждается более в людях....ты устал в дальней дороге, твоя одежда вся в пыли и грязи, ее постирать нужно. Вот попроси Маринку: она хорошо стирает. Да и сам ты грязен, словно дикарь с далекого Севера, где люди рядом с медведями живут и сами как медведи... надобно тебе баньку истопить! Хочешь в баньке попариться?
   Еще бы я не хотел! За несколько дней странствий весь испачкался и тиной болотной пропах, словно пень трухлявый. Привык в прежней жизни часто мыться, сам себе стал противен таким грязным. Но гостеприимство старухи показалось мне каким-то наигранным: только что внучка предупреждала о неразговорчивости бабки, но она совсем другой выглядит: доброй и милой. Только не готовит ли мне судьба очередное испытание через неожиданную доброту старухину? Темное опасение надвигающейся опасности проникло в душу, неосознаваемое и ничем не обоснованное.
   Ну, не собирается же бабка предложить мне сесть на лопату да засадить меня в печь? Давно уже я на той лопате не умещусь! Но отчетливо чувствовался в поведении старухи иной, сокровенный смысл. Что-то она надумала! Откуда взялись мои страхи? Из далекого детства, когда нянюшки рассказывали о лесных ведуньях, госпожах леса и укротительницах диких зверей, способных наводить страх и порчу на всех, кто осмелится им слово поперёк молвить. Ворожеи умели своими заговорами дождь вызывать и, напротив, засуху. Якобы эти ведуньи воровали детишек в селах и жарили их в своих печах, чтобы сгорел в мальчике ребёнок, но родился на свет настоящий мужчина. Став старше, я понял: в старых сказках таится переносная истина: ведуньи - лишь символ мудрости женской, с помощью которой куётся мужественность.
  - Или боишься ты в нашей избенке ночь заночевать? - усмехнулась бабка. - На вот, возьми испей чашу с целебным настоем крепким: Маринка, знаю, не дала тебе его испить, а напиток этот бодрит и веселит душу. Ну, что же ты? Пей! Или мы тебе не по норову? Не бойся, Мирко: бурю могучую я прочь прогнала; быстролётные облака сами разбежались, а тучи черные на западе заблудились, сюда дороги не нашли; молнии все в страхе попрятались; ступу свою железную я в реке утопила вместе с пестом-молнией, а помело ветер унес! И подруги мои - русалки - ныне все спрятались на глубине, ни одна к нам не звана! - и залилась хохотом тихим, дребезжащим. Покорно выпил чашу с крепким напитком, - даже слезу пробило из глаз. Но чудилось мне в пристальном взгляде цепких глаз серых нечто недоброе. И речь ее была странной: что за чепуха про бури да ступу с помелом?
   Поворотилась старуха ближе ко мне, так гибко и ловко, как девчонка молодая, - не зря вчера ее за девицу принял, - заглянула в глаза, - и мне хорошо стало, словно на пуховой перине! Покой снизошел в душу и очень сильно, нестерпимо сильно захотелось остаться в этой жалкой избенке не то, что на будущую одну ночь, но на всю жизнь до скончания моего века. Жить с Маринкой, познавать мудрость от ее бабушки и ни о чем не беспокоиться. Что мне до утерянной власти, до незнаемых убийц жестокосердых? Я жив, здоров, совсем молод, и тщеславие былое покинуло меня навеки! Я хочу тихого счастья и вечного покоя души в тени стройных берез и добрых елей. Затряс головой, словно морок сбрасывая: вот она, ужасная старуха, стоит рядом, что-то шепчет тихонько одними губами, а Маринка чуть в стороне замерла с непонятным выражением лица и зачем-то мне знаки делает. Зачем?
  - Конечно, бабушка, милая, истопи баньку! - бормочу я в сонном оцепенении и зеваю ожесточенно, борясь с внезапной сонливостью и не понимая, к чему внучка старухи мне кукиш показывает и руками машет, как лист на ветру.
  - Сейчас мы тебя, деточка, порадуем! - шепчет бабка и добавляет еще тише:
  - Ты меня зови Ядвигою. Бабушкой Ядвигою... Такое имя мне отец дал... ты пока сиди на лавке, отдыхай, я баньку истоплю! - И, резко отвернувшись от меня, отпустив наконец мой взгляд, она выходит из избы, прихрамывая на левую ногу. Как это я вчера не заметил, что она - хрома? Зевая, усаживаюсь на край лавки и, сидя, засыпаю, не в силах противиться внезапной усталости. Во сне чудится: девка Маринка трясет меня за плечо, что-то кричит, но мне нет дела до ее слов. Я хочу только спать, спать, спать...
   Проваливаюсь в черное беспамятство то ли сна, то ли бреда, в котором бабка по имени Ядвига тянет ко мне руки с загнутыми длинными ногтями.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"