Валентину Аркадьевичу казалось, что тот парк, по которому он так любил гулять, воистину бесконечен.
Так получалось, что он, человек уже весьма и весьма пожилой, каждый утро, когда выходил на прогулку, непременно встречал девушку Лену, которая шла не на прогулку, а на учёбу в институт. Они совсем немного разговаривали, но каждое произнесённое Леной слово согревало и светом наполняло сердце Валентина Аркадьевича.
И каждое утро расставались они возле подъезда. Стремительная Лена бежала к метро, ну а Валентин Аркадьевич, опираясь на палочку, шёл в парк. Впрочем, после общения с Леной ему казалось, что и не нужна ему никакая палочка, и что нет у него тела, а только сотканные из света крылья, и что он молод, и что впереди у него жизнь бесконечная и счастливая.
И во время каждой такой прогулки, парк радовал Валентина Аркадьевича какими-то новыми откровениями. То увидит он, как блестит на озёрной воде солнце, и кажется ему, что никогда прежде такой красотищи он не видел. А то птица запоёт, и поймёт Валентин Аркадьевич, что никогда прежде такая дивная мелодия не касалась его слуха. А пойдёт он парковой аллее, и окажется, что выведет она его в такое расчудесное место, в каком никогда прежде Валентин Аркадьевич не был. Вот именно поэтому и казалось Валентину Аркадьевичу, что примыкающий к его дому парк бесконечен...
* * *
Но вот однажды утром вышел на прогулку Валентин Аркадьевич, и не встретил ни в подъезде, ни около подъезда Лену. Он прождал её полчаса, но она так и не вышла.
Тогда Валентин Аркадьевич всё-таки направился в парк, и в этот день не увидел ничего нового и ходил по тем же тропкам, по каким ходил много раз до этого...
И на следующий день, и на следующий за ним, и через неделю и через месяц продолжалось всё то же. Лена куда-то пропала, и ничего нового не находил в парке Валентин Аркадьевич.
Тяжело было Валентину Аркадьевичу. Чувствовал он себя старым, и передвигался уже с трудом. Не было уже сияющих крыльев за его спиной, но были дряблые, налитые свинцовой тяжестью мускулы.
С некоторых пор каждая новая прогулка по парку стала для него уже не удовольствием, но самой настоящей мукой. Однажды он пробормотал:
- А бесконечен ли этот парк? Теперь я начинаю в этом сомневаться.
И вот он достал он из шкафа старую запылённую карту, развернул её, и обнаружил, что парк можно пройти из конца в конец за пару часов.
Пробормотал он, с горечью в голосе:
- Да быть такого не может...
И подошёл Валентин Аркадьевич к окну. А так как жил он на последнем шестнадцатом этаже, то и вид с его этажа открывался на весьма большое пространство.
И увидел он то, чего прежде совсем не замечал.
Парк оказался ещё меньше, чем было отмечено на карте. Ведь город постоянно разрастался, и теснил этот зелёный уголок.
А почему раньше этого не замечал Валентин Аркадьевич?
Ответ заключается в том, что прежде Валентин Аркадьевич смотрел сердцем, и чувствовал в небольшом пространстве бесконечность, а теперь он смотрел взглядом учёного-физика, и не видел ничего, кроме зелёного пятна, неукротимо сжимаемого железно-бетонными тисками.
После этого откровения Валентин Аркадьевич слёг.
Он лежал на кровати, смотрел в потолок, или же на лицо своего старого фронтового товарища (вместе ради жизни с фашистами боролись).
Товарища звали Виктором Сергеевичем, он приносил Валентину Аркадьевичу продукты из магазина, иногда читал газеты, выбирая при этом более светлые статьи, или же по памяти декламировал стихи поэтов Серебряного века. Таких стихов Виктор Сергеевич знал превеликое множество.
Постепенно зрение Валентина Аркадьевича ухудшалось. Он уже не видел ни окна, ни своего рабочего стола, и только лицо Виктора Сергеевича иногда выплывало из этого сумрака.
Мрачным был Валентин Аркадьевич, и тяжёлым, похожим на искорёженные железки, был его голос:
- Иногда мне кажется, Витя, что вся моя прошлая жизнь иллюзия. И нет, и не было никакой Лены, никакого парка сияющего. Ничего, абсолютно ничего не было! А есть только маленькая комнатушка, в которой я задыхаюсь.
- Была жизнь хорошая, - говорил Виктор Сергеевич. - И парк есть, стоит только в окно выглянуть.
- Но ты же знаешь: я почти ничего не вижу, - вздыхал Валентин Аркадьевич. - А раз так: не могу быть уверен, что этот парк действительно существует. Хотя бы ты, Витя, не исчезай.
- Конечно, не исчезну, - отвечал Виктор Сергеевич.
Но настал такой день, когда Виктор Сергеевич не явился к Валентину Петровичу. И целый день провёл Валентин Аркадьевич в одиночестве, наблюдая, как сужается вокруг него чернота.
На следующий день кто-то пришёл, и кормил его, но Валентин Аркадьевич уже не понимал, кто это к нему пришёл, и не слышал его голоса, и не видел его лица. Он понимал, что вообще ничего не существует, и ничего прежде не было.
Он увяз в черноте, и не мог пошевелиться. И вскоре той единственной мыслью, которая осталась в голове Валентина Аркадьевич оказалась та мысль, что вскоре всё закончится.
* * *
Всё! Довольно!! Хватит!!!
* * *
Лена на три месяца уезжала в другую страну, где работала по полученной ей профессии переводчицы. Но вот вернулась, и в первый же день узнала, что пенсионер и герой Отечественной войны Валентин Аркадьевич Олабышев, которого она знала, и с которым прежде каждое утро встречалась возле подъезда, теперь лежит парализованный, ничего не видит, не двигается, и не говорит. И ещё узнала что, его друг Виктор Сергеевич недавно скончался и теперь спит в могилке.
И тогда вымолвила Лена:
- Сейчас такая чудесная весенняя погода. Я думаю, что Валентину Аркадьевичу нельзя оставаться дома. Я отвезу его в парк.
Она обзвонила своих друзей, которых у Лены было очень много, и у одного из них нашлась ненужное кресло-каталка. В тот же день кресло было у Лены. Затем девушка договорилась с соседом Валентина Аркадьевича, и тот пообещал каждый день помогать усаживать в кресло, а потом, после прогулки - снимать Валентина Аркадьевич.
И отныне каждый день Лена проводила в парке - возила по аллеям Валентина Аркадьевич, иногда звонким своим голоском рассказывала ему стихи или даже пела песни.
И постепенно в том мраке, в который погрузился Валентин Петрович, забрезжили лучи. Он услышал голос Лены, потом увидёл её, и парк. Точнее, весь парк Валентин Петрович, увидеть не мог, так как сердцем чувствовал, что парк бесконечен.
Постепенно к нему вернулась способность двигаться и говорить. Теперь он опирался не на палочку, а на руку Лены, и вместе с ней прохаживался по аллеям. Они очень много разговаривали, или молчали, но всегда им было хорошо, светло, и радостно.
И однажды когда они уселись друг напротив друга на брёвнышке, Лена попросила у Валентина Аркадьевича:
- А можно я вам стихотворение почитаю?
- Ну, конечно же, - улыбнулся Валентин Аркадьевич.
И тогда Лена звонким своим, похожим на пение птицы голосом, зачитала следующие строки:
Мне кажется, жизнь - это праздник весенний,
Мне кажется, жизнь - это августа спелый венок,
Мне кажется, жизнь - это танец листьев осенний,
Мне кажется, жизнь - это февральский, сокрытый поток.
А рядом в это время проходил юноша. Услышав эти строки, он остановился, и продекламировал:
Февральский поток, хоть не видим для глаза - живёт,
А усохнет река, так родится иная;
И из пыли межзвёздной новое солнце взойдёт,
Вторя музыке космоса, новую жизнь предвещая.
Затем юноша добавил, уже смущённо:
- Я это четверостишие сегодня ночью сочинил.
- А я своё - то же этой ночью, - вымолвила Лена, и зарделась.
Тогда сказал Валентин Петрович мягким и тёплым голосом:
- А, стало быть, ваши сердца бьются в одном ритме, и чувствуете вы друг друга.
Юноша посмотрел на Лену, и пробормотал:
- Да...
- Угу... - кивнула Лена, и смахнула набежавшую слезу.
Вообще-то, она чувствовала себя более счастливо, чем когда-либо. То же самое можно было сказать и про юношу. А Валентину Петровичу просто передавалось их счастье, и он слышал музыку, которая звучала от натянутых меж их сердцами душевных струн. Это была прекрасная музыка жизни.