Когда Николюшка покупал себе щенка, то щенок этот - рыженький, маленький колли вызывал в нём чувство исключительного восхищения, и он, поглаживая щенка, приговаривал умилённо:
- Ну, вот, назову тебя, Душенькой. И будешь ты жить у меня в тепле и довольстве, и ни на кого я тебя не променяю.
И действительно: в первое время практически всё свободное время Николюшки было отдано этому маленькому колли. Он нянчился с ним, он его воспитывал и дрессировал, так что вскоре и Душенька очень привязался к своему хозяину, и любил его больше всего на свете.
Однако если вначале Душенька привлекал Николюшку своей новизной, то потом, день за днём, Николюшка как-то привык к нему, и уже не уделял ему столько внимания. Пожалуй, даже раздражать его стал Душенька. Что это он всё ходит из комнаты в комнату? А почему его кормить надо? А ещё и на улицу по нужде выводить - это же морока какая!
И называл его Николюшка уже не Душенькой, а кратко - Душем. Так и кричал:
- Душ, ко мне!
А иногда и пинал Душа. Не сильно, правда, хотя и хотел сильно, но чего-то боялся - не знал, правда, чего именно.
Ну, а Душенька, несмотря ни на что, любил своего хозяина по-прежнему, и, в случае чего, готов был ради него жизнью пожертвовать...
* * *
Пора уже было Николюшке жениться. И, хотя близилось его тридцатилетие, свадьбы ещё и на горизонте не виделось. Те девицы, с которыми он время от времени встречался, могли вызвать разве что животную страсть, о настоящей же любви не могло быть и речь.
И вот, наконец, встретил Николюшка такую девушку, которая, как ему казалось, могла бы стать его супругой. Сначала они ходили в кино, потом - посидели в кафе, затем и по парковым дорожкам прохаживались.
Наконец Николюшка пригласил девушку (звали её, кстати, Вероникой), к себе домой. Они весело болтали о чём-то таком бессмысленном и ненужном, что забывается обычно сразу по окончании трёпа.
И вдруг Вероника прервала поток своих звонких словечек, и нахмурилась. Николюшка проследил за её взглядом, и понял, что Вероника смотрит на небольшой клок собачьей шерсти, который лежал посреди комнаты.
И Николюшка быстро спросил:
- А что, тебе не нравятся собаки?
И Вероника ответила напряжённо:
- Ну, не то чтобы совсем уж нет...
Тут на середину комнаты выбежал, и весело вильнул хвостом Душенька. Вероника нахмурилась больше прежнего, и даже гримасу отвращения приметил на её гладком, словно бы кукольном личике, Николюшка. И она выговорила:
- Ну, честно говоря, мне они не нравятся.
И вот тогда Николюшка испугался. Он боялся, что из-за Душеньки могут порваться его только-только народившиеся отношения с Вероникой. И он лихорадочно думал, как бы половчее выпутаться из этого положения. От напряжения даже капельки пота на его лбу выступили.
И вот пришло неожиданное решение. Николюшка даже улыбнулся - так ему сразу легко стало. И проговорил он:
- Так это не моя собака. Это мне один друг на пару денечков отдал, пока он сам на даче прохлаждается. Ведь у нас с тобой, Вероника, неприязнь к собакам - общая. Ну, ничего - я его не обижаю, потому что у меня уж такой характер: ни на кого рука не поднимается, никого обидеть не могу.
Вероника слабо улыбнулась, и спросила:
- Так, стало быть, ты скоро отдашь эту... - она фыркнула, и проговорила медленно, и с отвращением, словно ругательство, - С-о-б-а-к-у.
- Ну, конечно же, - заверил её Николюшка, и украсил своё лицо открытой, добродушной улыбкой.
В тот вечер они впервые поцеловались...
* * *
На следующий день Николюшка взял прочную верёвку, и вместе с Душенькой пошёл в дальний лес. Душенька ничего не подозревал: был как всегда весел, гонялся за бабочками, вилял хвостом. По дороге подбежал к какому-то мальчику, и осторожно дотронулся своим мокрым носом до его ладошки. Мальчик рассмеялся, и погладил Душеньку.
Но вот они зашли в чащобу, и там Николюшка накрепко привязал Душеньку к старой ели. Колли не сопротивлялся, но доверчиво смотрел на своего хозяина, и слабо повиливал хвостом, словно бы спрашивая: "Зачем всё это". Что-то тяжело стало Николюшке, но он старательно отогнал эти чувства, и сказал твёрдым голосом:
- Ну, ты сам виноват...
И затем пошёл прочь. Сначала чувствовал себе весело, словно бы от тяжёлой ноши избавился, но потом защемило от страха сердце, и забилась мысль лихорадочная: "А что, если перегрызёт верёвку, и грязный, голодный в город вернётся, и у меня под дверью скулить начнёт? И, это, конечно, в самый неподходящий момент, когда я с Вероникой в любви буду изъясняться. Ведь, известно: нет на свете справедливости. Но от всего надо застраховаться, так что предстоит мне выполнить неприятную, но необходимую для предстоящей счастливой семейной жизни работку".
Так что купил Николюшка канистру с бензином, и зажигалку. На зажигалке, кстати, сэкономил, потому что предвидел, что предстоит сводить Веронику в дорогой ресторан.
Вернулся в лес, и долго искал в чащобе ель, к которой был привязан Душенька. Наконец, нашёл. Колли действительно был занят тем, что грыз верёвку, но верёвка была прочной, и до окончания было ещё очень далеко. Завидев хозяина, Душенька очень обрадовался, завилял хвостом, и даже попытался встать на задние лапы, но верёвка оттянула его назад.
- Сам, виноват, - проговорил Николюшка, и начал брызгать на Душеньку бензином.
Пёс пытался увернуться от вонючей жидкости, но вскоре запутался в верёвке, и повалился на землю. Николюшка тщательно облил его бензином. Теперь Душенька почти совсем не двигался, и только смотрел на хозяина своим красивым печальным глазом, и спрашивал безмолвно: "Что же ты делаешь, хозяин? И зачем?"
Николюшка проговорил отрывистым мрачным голосом:
- Так нужно. Для счастья. Понимать должен. И ты сам виноват.
Затем он останками бензина прочертил на земле мокрую дорожку, откинул канистру подальше, наклонился...
Маленький огонёк перекинулся с зажигалки на бензин, и тут же яркий, слепящий пламень устремился на Душеньку. Тот попытался отбежать, но - куда там! - сам превратился в сияющий, живой факел.
Чтобы ничего не слышать, Николюшка зажал уши, и быстро зашагал к городу, приговаривая очень тихо, чтобы его никто не услышал:
- А пожара не будет. Недавно дождь прошёл, так что в лесу сыро. А если, всё-таки пожар начнётся - я не виноват. Меня обстоятельства вынудили. А обстоятельства, как известно, сильнее человека. А Душенька то сам виноват.
И пожар действительно не начался.
* * *
Среди приятных, но ничего не значащих разговоров в дорогом ресторане, куда Николюшка вывел на ужин Веронику, коснулись и неприятной темы.
Вероника спросила:
- Ну, а собаку то ты отдал?
- Да, конечно, - улыбнулся своей открытой, честной улыбкой Николюшка. - И ты её больше никогда не увидишь. Обещаю.
- Правда? - спросила она, глядя на неё своими большими, нежными, и такими загадочными, тёмными очами.
- Да, - ответил он и улыбнулся.
Тогда Вероника пригубила шампанское, и тихонечко провела краешком своего язычка по верхней кромке бокала.
И, глядя на этот поблескивающий в сиянии свеч язычок, Николюшка произнёс подрагивающим от волнения голосом:
- Я хочу тебе кое-что сказать.
- Да? - произнесла она томным голосом.
- Ты мне очень-очень нравишься. И я бы хотел разделить свою жизнь с тобой. И будешь ты жить у меня в тепле и довольстве, и ни на кого я тебя не променяю.