Знаю ли я тебя, Лена? Могу ли я тебя знать, когда общался с тобой так мало? И ведь прошёлся с тобой лишь пару раз: один раз зимой, а другой - то же в снежную пору, но уже у самого рождения весны, в начале марта.
Что я знаю о тебе? Ты очень добрая. Ты светлая. И ты душевный человек, Лена. Ну, и в движении ты вся. И солнечный мир внутри тебя чувствую, Лена...
Вот, кажется, немного про тебя знаю, а ведь за каждым то словечком о тебе сказанном столько кроется! Столько о тебе передумал!
Ну, а что, если ты - это только лучшая часть моей души, и к этой то части я и стремлюсь. Что ж: разве ж это плохо?.. А ты скажешь: ну, значит, ты себя, а вовсе не меня, любишь. Так всё-таки тебя люблю, тебя одну, и каждый день тебя вспоминаю, и знаю, что обязательно ещё встретимся, и поговорим всё-таки, сколько душе будет угодно.
Ну, а то, что встреча эта не здесь произойдёт, а Там, так этого не страшусь, потому что верю, что есть это Там. И благодаря тебе Верую, в этом твоя заслуга. Ты ничего особенного об этом не говорила, но всё же в каждом твоём слове, в каждом движении твоей души - заслуга.
А вот печалюсь ли я оттого, что довелось нам на жизненном пути встретиться?
Поверь мне, пожалуйста: ни единого раза об этом не сожалел.
Сейчас пишу об этом, и понимаю - тяжело это писать. Когда приключения всякие описываю - легко, страничка за страничкой бежит, а здесь - душа потом обливается. Потому что это и есть самое главное. Любовь главное; без любви то мы - как рыбки в аквариуме.
Возле твоего дома, Лена, есть такой вид: холмистая местность и три маленьких озёрца. И этот вид мне чаще в зимнем наряде представляется. И там я вижу картину Брейгеля "Охотники на снегу"
Какое же напряжение! Какая ответственность - писать об этом...
Мы прошлись там всего один раз, 24 января 1999 года. Мне тогда ещё не исполнилось двадцати трёх лет, а тебе... я даже и не знаю, сколько точно, но тебе и двадцати не было.
Потом я бессчётное число раз ходил там, взад и вперёд, то, углубляясь в эту воображаемую, царящую в душе моей Брейгелевскую картину, то, выходя из неё.
А потом я звал тебя там погулять, но ты не хотела, потому что не любила меня. Или всё же любила? Ведь у тебя душа нежная и светлая. Как человека, ты любила меня, Лена. А мне и не надо иной любви.
Вот только пускай всё, каждый атом, каждое мгновенье бесконечности станет тобой, вот только тогда успокоюсь!
И мы ещё пройдёмся там с тобой.
* * *
Это было зимой.
Мы шли по грани заснеженного холма, и остановились возле того самого места, от которого Брейгель увидел своих "Охотников...". Мы держались за руки...
Лена, у тебя такие мягкие, тёплые ладони! Они лучше всяких варежек греют! Правда.
Вот ты обернулась, и посмотрела на меня очами, которые ещё теплее ладоней. И вымолвила голосом, который для меня лучше любой музыки:
- Дима, а, может, пройдёмся сегодня к Брейгелю?
- Отлично! - с радостью согласился я.
И вот мы побежали вниз по склону, перекидываясь снежками. Ты как-то сказала, что лучше бы снег был более мягким. Вот он таким и стал. Снежки словно бы из пуха были слеплены.
Постепенно мы углублялись в картину Брейгеля.
Только у озера, где люди катались на коньках, мы прекратили играть в снежки, и отряхнулись.
И опять пошли, взявшись за руки. Смотрели на далёкие заснеженные холмы и скалы, на отдалённые деревеньки, на суровые и романтические замки, и на небесный свод, который так похож на купол храма.
И, когда над нами пролетала та чёрная птица, которую так удачно изобразил Брейгель, мне стало печально, потому что печаль, следует за счастьем, также, как ночь следует за днём.
И я вымолвил:
- Наша жизнь такая маленькая. Кажется, не успеешь моргнуть, и уже пройдёт она.
Потом вглядывался в твой нежный лик, и шептал:
- А я бы хотел сохранить твои черты для вечности. Помнишь, в Третьяковской галереи, где мы безмолвно танцевали с тобой сквозь залы, была картина "Кружевница"? Ведь та девушка уже давно состарилась, и умерла, но ведь и жива, благодаря художнику, и всё такая же юная. И самое лучшее, что было в её душе, видят миллионы людей, и ещё миллионы будут видеть. Вот и тебя, Лена, я хотел бы так обессмертить. Но, прости, я не такой талантливый. Мои рассказы забудут. Забудут мои чувства...
- Но ведь есть вечность. Там вся правда видна, - улыбнулась ты.
Тут я вспомнил о вечности, и светлое настроение вернулось ко мне.
Ты шепнула:
- А вот и домик Брейгеля.
И мы вошли в небольшой, ничем не примечательный домик. Брейгель принял нас весьма радушно, и пригласил посмотреть недавно завершённую им картину "Охотники на снегу".
Не стану эту картину описывать. Посмотрите её репродукцию, или, если есть возможность - оригинал. У меня это любимая картина. По объему небольшая, но вмещает в себя целую вселенную.
Брейгель извинился, что еда у него не совсем свежая. В последние дни он был поглощён творчеством, и о желудке совсем не думал. Но ты, Лена, приготовила такие изумительные ватрушки! Просто объедение. Даже Брейгель похвалил.
А потом ты, Лена, пошла за хворостом в лес, а Брейгель удалился к своему знакомому, на другой конец этого поселения.
Вы оставили меня в одиночестве, и это было уготованным мне испытанием.
* * *
Зашевелился в углу чёрт, липкими нитями Антониевского искушения оплёл. И искушение то длинное-предлинное.
Что нужно чёрту окаянному, который также как и ты, Лена, часть моей души? А надо ему, чтоб отказался от тебя, Красота. Отказался от тебя, Изящество. Отказался от тебя, Любовь. Но нет, не отказался, и не откажусь. Видишь ведь: пишу, и хоть столько времени прошло - только с большей силой любовь к тебе чувствую.
Он многолик, этот чёрт. Сочится грубостью и матом, прорывается сквозь стены, и душит рябью экранных помех, наглостью рекламы, пустотой безверия, неуверенностью, ленью, злобой, течением похожих дней без тебя. Это занимает много времени, но я отвергаю всё это, и поворачиваюсь к тебе, Лена.
И ты входишь в раскрытые двери.
Вместо очей твоих - спокойная лазурная каёмка в снежных небесах. Я запомнил эту каёмку, когда мы стояли у твоего подъезда: 24 января 1999 года.
И я становлюсь снежинкой, и в медленном безмолвном танце падаю с небес, и созерцаю твой дом, чёрные овалы трёх озёр, холмы, чёрные точки грешных, ненавистных, но всё равно любимых, милых людей, братьев и сестёр твоих и моих.
А вон далеко-далеко внизу, у подъезда стоим мы, прощаемся там навсегда, и навсегда остаёмся вместе. И потом, так долго и медленно танцуя в небе, созерцаю себя, тоже танцующего в безмолвии, и в отсутствии танца, возле твоего дома.
И этот танец длиной во всю жизнь.
И сейчас ты со мной, Лена.
Пройдёт несколько часов, и ты улетишь далеко-далеко, и очень надолго, и может, я тебя уже не увижу в этой жизни, но всё равно - ты со мной. Потому что я люблю тебя. И я счастлив. Потому что счастлив тот, у кого есть любовь.
* * *
А ещё у меня есть парк, который примыкает к твоему дому. Но этот парк - тема отдельного рассказа, повести или даже романа. И мне кажется, что это произведение "Парк" - это самое главное, что я должен написать в этой земной жизни. Но пока что не стану за это браться. Я должен расти в душе. Я должен любить больше и сильнее.
С моей души должны стечь океаны пота, и только тогда я смогу написать достойно о тебе, Лена.