Щербинин Дмитрий Владимирович : другие произведения.

Роман -остров- Часть 1 Глава 5 -Первое Желание Марии-

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  Афанасия Петровича искали. И даже не просто искали, а отчаянно искали. Его искали и боялись. За его голову была назначена значительная награда, и всё же мало кто этими деньгами прельщался, - слишком велик был тот ужас, который внушал Афанасий Петрович.
  Его искали солдаты, его искали рядовые из милиции - искали по принуждению. Несмотря на предупреждение: по возможности брать живым, они, если бы только увидели его, немедленно открыли бы огонь. Уже известно стало, что Афанасий Петрович причастен не только к появлению Вавилонской Башни, но и к временному парадоксу, который сделал Аскольдию недостижимой для всего мира. И в этот век безверия и пустоты даже всплыли "бабушкины" суеверия, и Афанасия Петровича уже называли "антихристом". Но называли без всякой надежды, что есть всё-таки какой-то иной мир с адом и раем, и бессмертная душа, а с тупой, тёмной злобой; и испуг только за свои только физические тела, которые мог разрушить этот "антихрист".
  Усиленные наряды прочёсывали квартал за кварталом, заглянули и под мост, к подснежникам... Афанасий Петрович, Гильом, Рената и Мария появились там спустя полчаса после того, как ушёл патруль.
  Они даже не подозревали, как им повезло. Они, усталые, повалились среди подснежников. Мария гладила лепестки, она улыбалась. Можно было бы сказать, что у неё не глаза, а очи; но то была обманная красота, обманный дивный свет - лишь принятый незадолго до этого наркотик заставлял эти глаза сиять. То был дешёвый обман, но Афанасий Петрович устал от Нелюбви, и он упивался этим обманным светом, и ждал, что же скажет она; пусть и не к нему обращаясь, но всё же скажет...
  Мария спросила:
  - Что же дальше?
  Афанасий Петрович прокашлялся и дрожащим голосом ответил:
  - Здесь переждём... до сумерек... и там... дальше по течению... милях в пятидесяти... есть заброшенные фермы... там и поселимся... ну... пока я чего-нибудь лучшего не найду... но ты... но Вы не думайте - там вовсе не плохо. Я это место ещё давно присмотрел... Вот...
  - Так, понятно. - кивнула Мария. - Решили поиграть моей судьбой? Да?
  - Нет. Вовсе нет. - бессмысленно бормотал Афанасий Петрович.
  Гильом сидел мрачный, но полученные им на Аскольдии раны уже зажили. Измученная Рената крепко спала.
  - Понятно. - ещё раз кивнула Мария. - Ну, а я поиграю вашими судьбами. Вот что. У меня есть три желания.
  - Всё что угодно! - с радостью выпалил Афанасий Петрович.
  Губы несчастного влюблённого дрожали. К сожалению, он очень похож был на помешанного.
  - Отлично. - улыбнулась Мария, в ядовитых её очах засверкали ядовитые искорки. - Прежде всего, я желаю, чтобы вы спасли моего отца.
  - Отца! - нервно воскликнул Афанасий Петрович.
  Усталая Рената и во сне почувствовала, что потребуется её помощь, и вот уже приподнялась. Руки положила на землю, у неё сил черпала...
  - Отца?.. - вопросительно повторил Афанасий Петрович. - А я и не знал, что у тебя... у Вас есть отец...
  - А как же без отца? Или ты думал, что я клон? - теперь в голосе Марии звучала злоба.
  Афанасий Петрович сжался, прошептал:
  - Я слушаю...
  Мария зашлась безумным хохотом. Ей виделась переливчатая радуга, ядовитых синтетических оттенков. Эта радуга заглянула под мост, и щекотала всё её тело. Лишённая любви повалилась на землю, и задрыгала ногами, её платье задралось - обнажились бёдра, и видно стало, что из-за наркотика распухли её вены, и синими, уродливыми жгутами-змеями вздрагивают с каждым частым ударом её сердца.
  Афанасий Петрович заорал. Пронзительная, невыносимая боль раскалённым шпилем пронзила его сердце. В глаза хлынул мрак, а он отчаянно молил у кого-то: "Только бы не умереть. Только не сейчас. Не за себя молю. Я же Марию должен сделать счастливой..."
  
  * * *
  
  Обычно после того, как вызванные наркотиком, безумные виденья отходили, Мария испытывала чувство жалости, и чистой, девственной любви ко всем; и нежность её переполняла. Но это, в общем-то, свойственное её природе состояние, прорывалось на поверхность лишь ненадолго.
  Вот так и под мостом было.
  После того, как она отсмеялась. Мария застыла, и вот уткнулась лицом в ладошки, и тихим, мягким голосом попросила:
  - Простите меня...
  Гильом, который на коленях держал голову бледного, лишившегося чувств Афанасия Петровича, ответил:
  - И ты нас прости...
  Мария помолчала, потом попросила:
  - Расскажи мне, если тебе не трудно, кто вы?
  И тогда Гильом рассказал то, что он знал касательно Афанасия Петровича, его чувства к Марии, и о том, как он создал его, Гильома, и то, чего хотел этим добиться.
  Мария внимательно слушала и кивала.
  Сейчас она была бледна, испугана, но всё же прекрасна неподдельной, природой красотой. Дело в том, что она действительно испытывала к Гильому то прекрасное чувство, которое зовётся Любовью, и которое, как бы ни старался человек, не опишешь, потому что столь же бесконечно оно, как океан.
  Ведь сердцу не прикажешь, и ничто Любовь не переборет. И то, о чём мечтал Афанасий Петрович свершилось - уже влюбилась в Гильома Мария. Но, конечно, из-за девичьей скромности не сказала ему об этом.
  Но спросила иное:
  - Но как же он сам-то?.. Вот если мы счастливы будем... Как же он, бедненький, рядом с нами сможет жить... Ведь, если он меня любит, а он меня действительно любит - так какая же эта пытка ему будет, находится вблизи, и видеть наше счастье?.. Ведь он же человек, а не тень...
  - Я не знаю... - правдиво ответил Гильом.
  Афанасий Петрович застонал.
  По щекам Марии бежали слёзы. Вся она сияла неподдельной нежностью. И шептала тихо:
  - Были бы здесь свечки, я бы помолилась... Ну, вот так бывает у меня... Аскольд увидел как-то, сказал: "ну и дура же!". Ну, я знаю, знаю, что дура. Ну, а вот всё же иногда так жалко бывает всех-всех! И вот не знаю, к кому обратиться, потому что всё отравлено... и... и... - Мария плакала. - И вот молиться начинаю. И вот помолюсь-помолюсь, и вроде бы полегче на душе... Ну, вот и сейчас помолюсь. Пусть и без свечки. Пусть и без иконы. Ну, и ладно. Главное - это то, что в сердце...
  Мария упала на колени, и зашептала с истинным чувством, и слышно было, как бьётся её сердце. Она смотрела на Афанасия Петровича, и шептала:
  - О, богородица, заступница, миленькая, пожалуйста, пожалуйста, сделай этого очень хорошего человека счастливым. Пожалуйста, пускай он не страдает больше. Пускай живёт долго и счастливо. Пусть встретит такую замечательную девушку или женщину, для которой станет он самым-самым дорогим человеком. И пусть будет у них такая любовь, которой он достоин. И пусть любят друг друга всю жизнь, до самой старости. И чтобы не было ни у него, ни у суженой его, ни минуты печали, но только всё счастье, да свет! Миленькая, миленькая, Богородица, ну, пожалуйста, помоги ему... Вот я знаю, что я сама грешная, но всё же молю за него; ну, пожалуйста, пускай этот замечательный человек будет счастливым, пожалуйста...
  Но на этом, как и следовало ожидать, силы оставили несчастную Марию. Она с бледным лицом завалилась на землю. Из носа её потекла кровь.
  Через некоторое время Гильом понял, что он укачивает голову Афанасия Петровича и плачет. Тогда он прошептал:
  - Господи, люди не заслуживают счастья, но одари их счастьем... Слишком долгой была ночь. Мы соскучились по солнечному свету.
  
  * * *
  
  Афанасий Петрович очнулся на следующее утро. И теперь Мария предстала перед ним в новой ипостаси. Это была уверенная, знающая, чего она хочет женщина.
  За её стройной спиной, зарождался новый, раскалённый день. А она была холодна. И, как только почувствовала, что Афанасий Петрович в состоянии воспринимать её речь, заговорила:
  - Давеча я уже сообщила Вам о том, что потребуется спасти моего отца.
  Афанасий Петрович кивнул, и от этого кивка голова его закружилась. Он был ещё слишком слаб, и он проклинал себя за эту слабость.
  И при этом слушал, он жадно ловил каждоё её слово.
  Мария не торопилась. Она знала, что её выслушают, и сделают, или попытаются сделать то, что она желает, - поэтому она не торопилась.
  Она расстегнула свою сумочку, достала изящную дамскую сигарку, щёлкнула указательным и большим пальцем правой руки. Оказалось, что в указательный палец у неё вмонтирована зажигалка. Огонёк обвил окончание сигарки. Мария глубоко затянулась; потом ещё и ещё. Она не закашлялась, она была привычна к курению так же, как и к наркотикам.
  - Итак, мой отец; или, выражаясь старомодным языком Гильома "батюшка". Имя у него самое что ни на есть мужицкое, Архип. Отчество - Геннадьевич. Сейчас он находится в лечебнице академика Веркхуве...
  Она ещё раз глубоко затянулась, и, старательно скрыв волнение, продолжила:
  - Диагноз, который ему поставили: дегенеративные процессы некоторых областей мозга. Провалы в памяти, слабоумие, и прочие "цветочки", которых на самом то деле нет, и не было. Веркхуве нужен подопытный кролик, и он, не знаю уж по каким причинам, выбрал не клона, а именно моего отца. Я пыталась вернуть Архипа Геннадьевича посредством Аскольда. Тот, кажется, навёл какие-то справки, и потом заявил, что мой отец опасен для окружающих, и прочее, и прочее. В общем - нельзя его из лечебницы академика Веркхуве выпускать. Но я то знаю, что всё это ложь. Вот и обращаюсь к вам. Это первое моё желание: раз уж вы такие ловкие, освободите моего отца.
  - А сколько всего будет желаний? - спросила Рената, которая тоже внимательно слушала.
  - Всего три. - ответила Мария.
  
  * * *
  
  Архипа Григорьевича вовсе не Архипом Григорьевичем звали. Два имени у него было: одно - Иосиф Сталин; другое - Адольф Гитлер.
  В один день он был Иосифом Сталиным, и исполнял всё, что требовалось от давнего руководителя почти всеми уже забытого псевдо-коммунистического государства-монстра. В другой день он был уже Гитлером, и руководил фашисткой Германией.
  Это был эксперимент, а руководил экспериментом академик Веркхуве. Каждый день, вечером, Архип Григорьевич получал чай со снотворным, и когда он засыпал, его переносили в соседний кабинет, где всё было оборудовано для руководителя "враждебного государства". Небольшая косметическая операция, и черты его лица преображались.
  У Веркхуве был аппарат для телепатического внушения. Магнитные волны воздействовали на мозг пациента, и передавали то, что желал Веркхуве. Правда, на обычных людей это не очень то действовало: скоро у них начиналось головокружение, истерика, а при повторном облучении они впадали в кому. Но тем Архип Григорьевич и отличался от обычных людей, что был чрезвычайно ко всему восприимчив. И мозг его был устроен так, что принимал телепатическое внушение, как бесспорную истину, и никаких истерик у него до сих пор замечено не было.
  Вот Веркхуве и изучал, чем же это таким мозг Архипа Григорьевича от мозгов иных людей отличается. И, если бы понял, так перестроил свой аппарат так, чтобы волны доходили до всех так же, как и до Архипа, тогда бы Веркхуве смог повелевать людьми.
  Ко всему прочему, это была забавная игра, в которую включились многие сотрудники лечебницы Веркхуве.
  
  * * *
  
  Архипа Григорьевича переодевали из костюма Гитлера в костюм Сталина, а он не ведал об этом. Также не ведал он о том, что в десяти милях от лечебницы, под останками старого моста, Афанасий Петрович говорил Ренате:
  - Ведь я же просил тебя: никогда больше не смешивай сны с реальностью...
  А девочка кивала, и отвечала ему:
  - А я и не буду. Я просто появлюсь в его сне...
  - И ничего больше, правда?
  - Да. Я просто скажу ему, чтобы он не пил чай со снотворным, и чтобы завтра был готов ко всему...
  И вот после этого Архип Григорьевич и узнал про Ренату. Девочка появилась в его сне. Она была облачена в светлейшее платье, и вся была окружена светом. Несмотря на то, что у неё было три глаза, - Архип Григорьевич совсем не испугался этого.
  Рената была прекрасна так же, как может быть прекрасно облако. И девочка говорила ему голосом певучим, словно дыхание ветра о том, что он Архип Григорьевич ни в коем случае не должен пить чай, но при этом, даже если в его кабинете никого не будет, сделать вид, будто он всё-таки пьёт чай.
  Также она несколько раз повторила, что на самом деле зовут его Архипом Григорьевичем, и что у него есть дочь, которая его ищет...
  Архип Григорьевич слушал её, и, как ему казалось, - кивал в согласии. Хотя, конечно же, не мог он кивать потому просто, что он был духом бестелесным, и не было у него ни тела, ни головы, чтобы производить какие-либо движения.
  
  * * *
  
  Проснулся Архип Григорьевич в удивительнейшем состоянии. Ему было легко, и светло на душе. И знал он, что скоро свершится чудо. Он отчётливо, до самых мельчайших деталей помнил сон. Помнил наставления трёокой девочки, и точно знал, что, как она ему велела, так он и сделает.
  Он сидел в большом, чёрнокожанном, мягком кресле. В роскошном кабинете. На одной из стен висел якобы его портрет, но на само деле - портрет давно мёртвого Сталина.
  Но бежали минуты, тянулись часы. К нему приходили люди, представляющие важных деятелей давно уже несуществующего Советского государства, приносили на подпись документы, и он подписывал; курил трубку, разговаривал на те темы, которые ему были внушены...
  Перед ним разыгрывался спектакль. Перед ним трепетали, а он, по привычке хмурил густые брови, поглаживал не менее густые усы, и вновь и вновь испугал клубы дыма из трубки. Клубы эти поднимались под потолок, и медленно проплывали к решётке вентиляционной системы.
  Временами Архип Григорьевич совсем забывал о ночном видении, и тогда находило на него мрачнейшее состояние. Однако, всякий раз когда он вновь поднимал голову, и видел вентиляционную решётку, то вспоминал трёокую. И тогда рассеянная улыбка украшала его угрюмоё лицо, и это не могло укрыться от внимания приходивших.
  Такое поведение Архипа-Сталина, не вписывалось в сценарий; и уже сам встревоженный Веркхуве проверял, правильно ли настроена его аппаратура. И, убедившись, что всё настроено правильно, во второй раз за этот день повторил облучение...
  И на некоторое время Архип Григорьевич совсем позабыл о видении, и делал исключительно то, что требовалось от Сталина.
  И только когда начало смеркаться, и в его кабинет вошла молоденькая секретарша, и поставила на стол поднос с оправленным в серебреную форму стаканом с чаем, а также с аппетитными, ещё жаркими пирожками, смутно вспомнил он о том, что было ночью, и нахмурился, и застучал своей массивной трубкой по лакированной поверхности стола.
  Секретарша, выражая на лице подобострастие и страх (а она была хорошей актрисой), осталась перед столом, и спросила робко и испуганно:
  - Ещё что-нибудь пожелаете?
  - Нет. Можете идти.
  Секретарша кивнула, и, стуча высокими, поблёскивающими при ярком электрическом освещении каблучками, поспешила к двери...
  Архип-Сталин остался в одиночестве. Однако же, чувства того, что он один, и никто на него не смотрит, не было.
  Он внимательно огляделся. На книжном стеллаже дулось иглами чучело морского ежа. Чучело было таким острым, что даже глядеть на него было больно. Архип-Сталин вспомнил, что девочка указывала ему именно на эту вещь, и предупреждала, что оттуда за ним следят.
  И вот этот мнимый тиран поднялся, взял с собой стакан, и прошёл под книжный стеллаж. Он открыл дверцу, и выгнулся к книгам; таким образом, верхняя скоба стеллажа должна была скрывать его от наблюдения.
  И тут он начал издавать такие звуки, будто бы чай хлебал, а на самом деле - содержимое стакана аккуратно перелил в вазочку, из которой поднимались три алые и искусственные, лишённые шипов розы.
  Затем он отошёл от стеллажа, поставил уже пустой стакан обратно на стол, потянулся, и сказал нарочито громко:
  - А чаёк-то хорош, крепок...
  Затем постоял ещё у окна, за которым объёмная голографическая проекция растягиваясь всего лишь метра на три, создавала иллюзию Московского Кремля, и окрестностей соответствующей социалистической эпохи, с красными звёздами на башнях, с отдалённым гулом работящего города, приглушёнными гудками автомобилей, и прочим.
  Архип-Сталин прошёл к постели, которая находилась в этой же комнатке, но за портьерой. Постель уже была разобрана, и Архип-Сталин, разлёгшись в ней, закрыл глаза, и, спустя минуту, негромко захрапел.
  И, как только он захрапел, освещение в комнате сменилось, - стало тускло-багровым. Тут же раскрылась дверь, и к постели Архипа-Сталина неспешно направились высокие, плечистые фигуры.
  На самом то деле "вождь" не спал. И сквозь прикрытые веки он наблюдал за происходящим. Большого труда стоило ему не проявить волнения, и храпеть так же ровно, как и в самом начале.
  Плечистые фигуры склонились над его кроватью. Один из них зачем-то громко понюхал длинным, бугристым носом воздух, и констатировал:
  - Спит.
  Но второй вздохнул, и заговорил тонким, почти женским голосом:
  - Что-то как-то сомнительно он себя сегодня вёл. Почему глаза задумчивыми были? Почему сам Веркхуве два раза его облучал?.. Надо бы проверить, не спит ли?..
  И он довольно сильно толкнул Архипа-Сталина под бок. Архип-Сталин сбился с ровного ритма своего храпа, закашлялся, но через некоторое время всё же оправился, и храпел по-прежнему ровно.
  - Да ты что? - вступился носатый.
  - А если он слышит?..
  - Да ты что?
  - А вот сейчас проверим!
  Тот, кто был с почти женским голосом быстро достал из кармашка иголку, и воткнул в запястье Архипа-Сталина. Причём, воткнул глубоко, - иголка царапнула по кости.
  Архип-Сталин громко выдохнул воздух, заворчал что-то. Но на самом-то деле он хотел кричать. И кричать не от боли, а оттого, что вся его мнимая жизнь рушилась, и он не понимал он, что да к чему.
  И он бы действительно закричал, и выдал себя, и тогда бы не миновать ему длительного заключения в изоляторе с постоянным гипнотическим внушением, что ничего не было, и что он - Архип-Сталин, и ничего более того.
  Но он вспомнил треокую девочку, он вспомнил о возможном чуде, и потому только сдержался, не закричал.
  
  * * *
  
  В то время, когда Архип Григорьевич сидел в кабинете иллюзорного Кремля; и вдыхал не только ядовитый никотин из своей трубки, но и навеянную многочисленными кондиционерами прохладу ушедшей в небытиё, почти не отравленной Москвы; той Москвы, в тенистом дворике которой могла бы ещё произойти встреча Мастера и Маргариты, - в это самое время под рухнувшим мостом говорили о том, как проникнуть в лечебницу Веркхуве.
  Причём Мария, практически не принимала участия в разговоре. Теперь она представляла собой образ той деловой женщины, которая знает, чего хочет, и как добиться этого от мужчин. Да, к тому же, и не требовалось для этого каких-то усилий. Мужчины и так уже на всё ради неё были готовы.
  Однако ж, помочь в этом мужчинам собиралась Рената.
  Пока Афанасий Петрович и Гильом вспоминали, где расположена лечебница Веркхуве, и как она охраняется, девочка отошла чуть в сторону, и там, сидя среди подснежников, закатила глаза, и задрожала. Афанасий Петрович и Гильом так поглощены были своим разговором, что ничего не замечали.
  Так прошло несколько минут.
  И вдруг рядом с ними появилась крыса. Это была жирная, и с грязной, свалявшейся шерстью крыса. Мария быстро поднялась, и потребовала:
  - Уберите крысу.
  - Нет. Не надо. - вступилась очнувшаяся Рената. - Эта крыса нам поможет.
  - Поможет? - удивлённо спросил Афанасий Петрович.
  - Именно. Дело в том, что я вызвала её из туннелей, по которым использованный воздух откачивается из города.
  - Там огромный лабиринт этих туннелей. И даже в компьютерной базе - путаница. Потерявшийся там уже никогда не выйдет обратно. - поведал Афанасий Петрович.
  - Да. Это так. Но всё же эта крыса знает дорогу к лечебнице Верхуве. - вещала Рената. - И она проведёт нас.
  - Ты... ты читаешь её мысли? - спросил Афанасий Петрович.
  - Ну, вряд ли это можно назвать мыслями. - тщетно попыталась улыбнуться девочка. - Тем не менее, - лечебница представляется ей огромным куском сыра. Там она питается. А путь к этой лечебнице - это розовая нить, и вот по этой ниточке мы и побежим.
  - Выходит, ты читаешь мысли крысы и управляешь её? - интересовался Афанасий Петрович.
  - Да.
  - ...А, впрочем, чему тут удивляться? После Вавилонской то башни...
  Но, прежде чем вступить в мрачные лабиринты ржавых труб, надо было ещё позаботиться о такой, в общем-то банальной "штучке", как сохранность физических тел.
  Дело в том, что в тех лабиринтах, в которые им предстояло вступить, воздух был настолько дурным, что через несколько минут хождений там должно было подступить головокружение, через час - тошнота; а через пару часов - смерть.
  Воздух и в самом городе был настолько отравленным, что респираторы и противогазы продавались во многих магазинах, но в этих магазинах требовалось использовать кредитную карточку. Такая карточка имелась у Афанасия Петровича, но, если бы он попытался с её помощью снять со счёта немногочисленные свои сбережения, так их немедленно бы вычислили.
  - Ничего, батюшка, через полчаса я принесу пять противогазов. Для нас, и для батюшки Марии. Ведь ему придётся возвращаться с нами по трубам.
  - Четыре. - поправила его Мария.
  - Почему? - наивно спросил юноша.
  - Потому что вы взялись за это дело, вы его и исполняйте. - безжалостно отчеканила женщина. - Я останусь здесь.
  
  * * *
  
  Через час полчаса Гильом вернулся. И уже ничего не осталось от его костюма, а вместо этого - рваньё с плеча какого-то бродяги.
  - Хорошо хоть документы заранее у тебя вытащил. - вздохнул Афанасий Петрович.
  Гильом протянул четыре противогаза.
  Рената повертела в руках это уродливое приспособление, и отложила его. Сказала:
  - Нет. Мне это не нужно. Я могу дышать пустотой.
  - А я не могу жить в пустоте. - сказал Афанасий Петрович - стихи начали нарождаться в его душе, но от отвергнул их, потому что это было время для действия, а не для чувств.
  И вот выбрались трое из-под моста, а Мария осталась, и под палящим, знойным небом пошли. И грохотал над ними и вокруг них огромный, чуждый им город; и было им горько и одиноко. И так хотелось вырваться прочь из этого существования, к счастью, к любви.
  Но не к красоте, а к ещё более уродливому они, вслед за послушной Ренатовой волей крысой шли.
  И привела их крыса к сточной канаве, и спустились они туда, и по колено в мерзкой, смрадной слизи пошли. Крыса же бежала по узкому выступу на стене. Гильом взял Ренату на руки, потому что иначе невысокая девочка могла захлебнуться в этой мерзости.
  А дальше была погнутая решётка, и не без труда пролезли они в туннель, где смрад сделался таким нестерпимым, что пришлось натягивать противогазы.
  
  * * *
  
  Трагедия случилась, когда они прошли около пяти миль по извилистым, постоянно переплетающимся переходам. В этом изолированном, уродливом пространстве Афанасий Петрович совсем измучился, и больное его сердце билось с болью, и он молил, чтобы смерть не пришла раньше времени, и чтобы он ещё успел одарить своего сына возлюблённого и Марию Любовью.
  И он слишком погрузился в эту внутреннюю молитву, и поэтому не заметил, что в одном месте ржавый пол проседает и покрыт трещинами. И он наступил на это ненадёжное место, и тут же провалился, и стремительно покатился вниз по широкой трубе.
  Гильом и Рената остались наверху, и Гильом кричал:
  - Батюшка! Батюшка! - но Афанасий Петрович ничего не мог ему ответить.
  
  * * *
  
  Афанасий Петрович очнулся в помещении, размеры которого угадывались лишь с трудом, так как было оно погружено в полумрак. И всё же видно было, что помещение заполняет использованный, ржавый хлам.
  И получилось так, что Афанасий Петрович упал на кровать. Это была массивная, с выпирающими пружинами кровать. Одна из пружин покачивалась, поскрипывала рядом с его горлом, и только по случайности не разорвала его.
  И тогда из мрака выступил Демон Афанасия Петровича. Облачённый в чёрное, он гнусно ухмылялся. Вот спросил:
  - Как поживаешь?
  - Я должен идти... - Афанасий Петрович попытался подняться, но тут оказалось, что и руки его и ноги оплетены пружинами.
  Продолжая ухмыляться, демон уселся на край кровати. Молвил:
  - Подожди. Не торопись. У нас есть, о чём поговорить.
  - Мне не о чем с тобой говорить. - выдохнул Афанасий Петрович, а по лицу его скатывались крупные капли пота. Он предчувствовал новую муку.
  И демон заговорил:
  - Ты не можешь двигаться, ты лежишь на этой кровати - это то, от чего ты бежал, но от чего, в конечном итоге, тебе никогда не убежать. Ты бежал от одиночества, но тебе не убежать от него. Ты занимал себя делами, ты создаёшь счастье для Марии и Гильома, но счастья для себя ты никогда не создашь. И не говори, что счастье Марии и Гильома - это твоё счастье. Нет! Всё это - лишь самообман. Ты лишён счастья, лишён любви. Предположим, ты дашь им счастье, хотя в этом мире это практически невозможно. Ну, и что же? Ведь в итоге ты окажешься лежащим на такой же вот кровати, одинокий, старый, никому ненужный. Если тебя до сих пор никто не полюбил, так почему же ты думаешь, что потом, когда ты облысеешь, и покроешься морщинами, кто-то полюбит тебя?.. И Мария никогда не полюбит тебя. Слышишь? Может, пожалеет, но не полюбит. Никогда! Слышишь?.. Твой удел - это грязная кровать, мрак, одиночество и боль. И после смерти ничего не будет.
  - Ничего не будет... - повторил Афанасий Петрович. По впалым его щекам катились слёзы...
  Он закашлялся, и долго кашлял, потому что при падении сильно ударился; и потому что боль одиночества жгла и жгла его изнутри, и не мог от этой боли убежать, и не было ему утешенья.
  Он хотел бы найти утешения у Бога, в молитве, но, к сожалению, не верил Афанасий Петрович в Бога, и был один на один с могучим врагом. Он кашлял, и кровь стекала из его рта.
  А потом он, вопреки всему, рассказал стихи, которые жили в душе его, и которые в то же время были рождены вне его, и пришли к нему извне.
  Вот эти стихи:
  
  У меня есть чувство, но оно - лишь мне,
  Свет и смех струится, но - в чужом окне.
  Ну а мне мгновения, дни и месяца,
  В них душа во мраке, в них душа - одна.
  
  Всё одна, одна ты, душенька душа,
  Всё ты веришь, мечешься, всё одна, одна.
  Жизни не хочу я, и забвенье - прочь;
  Где ты, колдовская, в тихом поле ночь?
  
  Где ты, где ты, где ты, милая моя?
  Тихая, спокойная, полная огня?
  Что же ты, родимая?.. Но ты знай, - люблю.
  Знай, сейчас я плачу и к тебе иду.
  
  В жизни нам не встретиться,
  В бога... в бога мне не вериться.
  После смерти - тьма.
  Ну и всё же, всё же - я люблю тебя!
  
  Демон ухмылялся, но видно было, что он озадачен, - не ожидал такого поворота. Он сказал:
  - Что же: хочешь мучаться дальше - это твоё право.
  - У меня нет другого выбора. И я рад, слышишь ты - рад, своей долей! Да! Ха-ха! - Афанасий Петрович засмеялся. - Я не ищу мучений, и я хочу света, а не мрака, но всё же я счастлив...
  Он вновь закашлялся, и долго не мог ничего выговорить, но потом всё же собрался с силами и продолжил:
  - ...Потому счастлив, что испытывал искреннее чувство. В то время, как иные спали, я по настоящему жил! Они боялись жить, но я жил! Ха-ха! Пускай жизнь лишь краткая вспышка в бесконечном мраке небытия, но всё же я действительно Жил и Чувствовал. И ничего ещё не кончено. Слышишь, ты?.. Мы ещё поборемся!..
  
  * * *
  
  В это самое время, но тридцатью метрами выше, стоящая в трубе девочка Рената прикрыла два человеческих глаза, и сказала:
  - Я должна его спасти...
  Гильом кивнул:
  - Только ты особо ничего не изменяй, ладно? А то он будет сердиться...
  - Да. Хорошо. - кивнула девочка.
  
  * * *
  
  Демон поднялся, и смотрел на Афанасия Петровича уже без усмешки, но с некоторым раздраженьем, а также - и с жалостью. Он говорил:
  - Ты живёшь кратким мгновеньем, в котором, в общем-то, несчастен. И хорошо, что нет возможности заглядывать в будущее. А вот если бы была такая возможность, так ты бы от ужаса закричал. Ну, что ждёт тебя? Что? Ну, вот помучаешься ты ещё, помечешься, и уйдёшь в небытие, откуда и пришёл...
  - Изыди... - простонал Афанасий Петрович.
  - Опять это изыди! Ну, зачем ты живёшь? Зачем мучаешься?.. Почему ты думаешь, что принесёшь кому-то счастье? Зачем ты создал Гильома? Зачем? Ведь он тебя не просил об этом!
  И в это мгновенье потолок над их головами засиял багровым свеченьем; и оказалось, что там - складки мягкого и чистого бархата, в которых сияла и плавно опускалась к Афанасию Петровичу Мария.
  Он сразу понял, что эта Мария не настоящая, но что пришла она из его подсознания, благодаря вмешательству Ренаты.
  - Нет! - закричал Афанасий Петрович, попытался вскочить, но вырванные из постели пружины до крови разодрали его запястья и ступни - сдержали его.
  - Вот видишь: ты бежишь от своего счастья. Ты ищешь мучений. Такая уж у тебя карма. - констатировал Демон.
  Та Мария, которая спускалась к Афанасию Петровичу, была помесью из настоящей Марии, а также - из тех девушек, которые скрипели пружинами над его старой квартирой, - тех девушек, которых он втайне вожделел. Она была в лёгком платьице, и большая часть её гладких ног была обнажена; сладко вздымались её нежные груди. Губы у неё были окрашены в ярко-алый цвет.
  Вот она нависла прямо над Афанасием Петровичем; и её тёплые, мягкие груди коснулись его часто вздымающейся груди. Он вновь закричал:
  - Нет!
  А она зашептала сладеньким голосочком:
  - Ничего, миленький, сейчас я тебя освобожу...
  - Нет... я прошу тебя... Нет! Я не хочу, чтобы эта гадость вырывалась из меня... Пускай, умрёт вместе со мною!.. Изыди ты, дьяволица!..
  - Нет, миленький, бедненький. Я вижу, как ты страдаешь, и я помогу тебя. Я обласкаю тебя, я подарю тебе ласку и теплу. У нас будет целая ночь любви...
  - Что? - Афанасия Петрович задрожал в ужасе, и стал выгибаться, чтобы пружина разорвала его горло.
  Но в то же время он страстно жаждал жить вечно, и вечно любить и быть любимым, и именно поэтому эта Мария всё же освободила его, и подхватила, и понесла вверх.
  А Афанасий Петрович изогнулся, и смог вырвать из груды металлолома ржавую, но увесистую скобу с рваными краями.
  Демон остался внизу, и с видимым спокойствием созерцал эту сцену. И Демон говорил:
  - Так, так. Очень хорошо. Давай, круши своё счастье. И вновь страдай...
  И Афанасий Петрович нанёс первый удар. На плече этой псевдо-Марии остался глубокий, кровоточащий шрам. Следующим ударом Афанасий Петрович раздробил ей череп. Кусочки кости и мозга брызнули ему в лицо.
  Но всё же эта Мария была ещё жива, и всё ещё поднимала его вверх. И она говорила:
  - Что же ты, миленький? Как в старой сказке - царевич не дождался своего счастья, суженую свою сгубил. А ведь мы могли бы быть счастливы... И всё же я люблю тебя. Люблю за то, что смог по настоящему, как человека Полюбить ту девушку... девушек, которые были там над тобой; и варились в этом аду. Спасибо за то, что на несколько минуток вырвал меня из небытия. Спасибо за то, что хоть недолго я могла видеть, чувствовать, любить. Спасибо, любимый, за эти минуточки бытия, и за те несколько секунд, которые у меня ещё остались, прежде чем я уйду в небытие. И эти последние несколько секунд я проживу Любя.
  И из последних сил рванулась она вверх, и подняла на достаточную высоту. И там уже руки Гильома и Ренаты подхватили Афанасия Петровича. Ну а окровавленная Мария в последний раз улыбнулась, выпустила Афанасия Петровича и полетала вниз - спустя мгновенье растворилась в черноте.
  - Что же я наделал?! - Афанасий Петрович обхватил окровавленными руками голову. - ...Мы должны вновь спуститься туда, спасти её...
  - Её больше нет. - сказала Рената. - Но, хотите - я создам ещё одну.
  - Нет! - в ужасе отпрянул Афанасий Петрович.
  Пару минуток они отдохнули. Рената удерживала крысу, и та, встав на задние лапки, поджидала их. А потом они пошли дальше.
  
  * * *
  
  Долгим и мучительным был путь к лечебнице Векхуве, но ни разу за всё это время ни Афанасий Петрович, ни Гильом, ни Рената не сказали ни одного слова. И только крыса, которая бежала перед ними, и указывала путь иногда поднималась на задние лапки и пищала.
  И, если вначале те туннели и трубы, по которым они продвигались, были достаточно просторными, чтобы идти по ним в полный рост, то дальше пришлось уже ползти на коленях, и, наконец, - на животе.
  Было жутко в этом ржавом, железном царствии. Иногда окружающее их узкое пространство начинало вибрировать, раздавался пронзительный, впивающийся в уши скрежет, и тогда казалось, что они в утробе некоего чудовищного организма, который медленно переваривает их...
  Но всему приходит окончание, вот и перед ними, после очередного поворота оказалась вмонтированная в пол решётка. И за решёткой этой можно было видеть комнату, которая предназначалась для псевдо-фюрера фашисткой Германии. Помимо большого количества разных по размерам свастик, там присутствовали и книги на немецком языке. На стене висел большой портер истеричного, усатого вождя. А за окном виднелась проекция нынче канувшего под воду Берлина.
  В течении нескольких минут наши герои внимательно созерцали этот кабинет. Затем дверь раскрылась. Появилась сначала широкая спина служащего, затем - перевозная койка, на которой лежал Архип Григорьевич; и, наконец, замыкал шествие второй служащий.
  - Это он... - прошептал Гильом.
  Служащие остановились перед просторной мягкой постелью, над которой в золочёной рамке висела фотокарточка Евы Браун. Они подхватили Архипа Григорьевича, переложили на эту постель. Затем тот служитель, у которого был длинный нос, сказал:
  - Что же: начинаем его переодевать.
  Но тот, у которого был почти женский голос, возразил:
  - Мне кажется, что за нами наблюдают...
  И безошибочно уставился на решётку, за которой вообще-то, ничего не было видно. Заговорщики замерли, и даже дышать не смели. Им казалось, что сердца их бьются непростительно громко.
  Но вот пискнула крыса.
  - Всего лишь крыса! - хмыкнул носатый. - И вечно ты со своими фобиями...
  - Даже и у стен есть уши! - парировал женскогласый.
  - И глаза. Ведь за нами наблюдает, если и не сам Веркхуве, так один из его помощников...
  - Ладно, чего уж там. Начинаем переодевать, а то через пятнадцать минут начнётся облучение...
  Двое охранников направились к шкафу из лакированного дерева, в котором оказался личный гардероб Гитлера; а также - в маленькой коробочке - принадлежности, чтобы придать его лицу характерные черты.
  - Мы должны что-то делать... - молвил Афанасий Петрович, и вцепился своими тощими пальцами в решётку.
  Однако, решётка была вделана на славу, и, чтобы выломать её, не хватило бы сил не только Афанасия Петровича, но и нескольких здоровых человек. Несколько раз он тщетно дёрнул решётку.
  Охранники услышали, и теперь уже оба смотрели на решётку с подозрением. Тот, у которого был женский голос, достал разрядник, и обратился к носатому:
  - Поднимай тревогу...
  - Быть может, не надо? - испугался тот. - А то окажется, что - это просто крысы, ну и выгонят нас отсюда. Без работы останемся...
  - Какие крысы?.. Ты слышал когда-нибудь, чтобы крысы так шумели?
  - Не-е-ет. Но... но мало ли что? Давай сначала проверим...
  - Да говорю же тебе, - поднимай тревогу...
  И тут прутья решётки всколыхнулись, налились розовым цветом, и вдруг распрямились, и, змеями извиваясь, стремительно поплыли к охранникам. Для тех это было настолько дико, что они просто замерли, и не могли не слова вымолвить. А в следующее мгновенье нити уже оплели их по рукам и ногам. Рты же оказались запечатаны розовыми затычками. Они повалились на пол, и там начали подобно личинкам извиваться. Глаза их вылезли из орбит; лица побагровели, и катился по ним пот. Как же они жаждали высвободиться, но всё тщетно...
  И Архип Григорьевич, уже не в силах был притворяться спящим. И вот он, внешне похожий на Сталина из не самого лучшего фильма о нём, вскочил с постели Гитлера. И стоял со сжатыми кулаками, не зная, что ему дальше делать.
  - Что такое? Что случилось? - спрашивал Афанасий Петрович, хотя уже, в общем-то, предчувствовал ответ.
  И Рената прошептала:
  - Извините, пожалуйста, но - это опять я. Здесь, за стеной спит какой-то толстый дядечка в военной форме. Вокруг него наблюдательные мониторы, а он видит много-много розовых макарон. Это его мечта, и эту мечту я воплотила в реальность... Вы простите меня, пожалуйста, но, если бы я не сделала этого, нас бы непременно схватили. Ведь мы совсем не подготовились...
  - Да, ну ладно-ладно. - устало вздохнул Афанасий Петрович и попросил. - Только, пожалуйста, всё-таки больше не делай этого.
  - Хорошо... - кивнула смущённая Рената.
  - Эй, а кто вы?!
  От неожиданности заговорщики вздрогнули. Оказывается, - это Архип Григорьевич подошёл, и теперь стоял внизу, задрал голову, и силился разглядеть, кто там переговаривается в чёрном квадрате, заменившем решётку.
  - Это мы... - выгнулась вниз Рената.
  - О! Это ты, девочка! Значит, сон всё-таки был правдой. Что же: возьмёте вы меня отсюда?
  - Да. Конечно возьмём. - поспешил заверить его Гильом.
  И в это мгновенье их всё же заметили, и тут же подняли тревогу. Помещение заполнилось мерцающим багровым светом, завизжала сирена.
  - Держите меня за ноги... - сказал Гильом.
  Афанасий Петрович ухватил его за одну ногу, Рената за другую. Гильом свесился вниз и схватил за руки Архипа Григорьевича.
  Архип Григорьевич оказался тяжёлым, и немалых трудов стоило поднять его наверх. И, когда снаружи остались только лишь ноги Архипа Григорьевича, наружная дверь распахнулась, и в помещение ворвались бойцы в чёрных костюмах, и в таких же чёрных масках на лицах. В руках они сжимали автоматы.
  Из тайного, встроенного в стену динамика раздался встревоженный, злой и испуганный голос академика Веркхуве:
  - Не стреляйте! Живыми брать!
  Один из бойцов бросился, подпрыгнул, ухватил Архипа Григорьевича за ногу, но тот сильно лягнулся, и боец повалился на пол...
  
  * * *
  
  Через несколько минут они, вслед за уставшей крысой, петляли в причудливом лабиринте туннелей. Архип Григорьевич, лицо которого уже было закрыто противогазом, спрашивал:
  - Так кто же, вы говорите, ждёт меня?
  - Дочь ваша. - отвечал Гильом.
  - Дочь... дочь... - несколько раз повторил Архип Григорьевич. - Припоминаю, вроде было что-то такое давным-давно. Но... кто она вам?
  - Что? - Гильом остановился.
  - А-а! - кивнул Архип Григорьевич. - Ну, понятно. Вы к ней не равнодушны? А?
  - Да. - признался Гильом.
  - Женщины... женщины... женщины... - несколько раз повторил Архип Григорьевич.
  И тут, несмотря на плохое освещение, все заметили, что одна половина его черепа начинает раздуваться.
  - Что с вами? - испуганно спросил Гильом.
  - Женщины... женщины... - словно бы и не слыша его, бормотал Архип Григорьевич.
  И глаза этого весьма внешне похожего на Сталина человека наполнялись горечью. Ни Архип Григорьевич, ни Гильом, не знали, что раздутие половины черепа - следствие экспериментов Веркхуве. Постоянное замещение характеров, постоянное воздействие облучение привело к тому, что теперь, когда он удалялся от области влияния этих лучей, некие, весьма пронзительные, противоречивые помыслы начали переполнять его мозг. И вот мысль о женщинах теперь распирала, в буквальном смысле не лучшую половину его мозга.
  - А, ну-ка расскажи мне кратко о моей дочурке. Ты, красавчик, с ней давно знаком?
  - Нет. - признался Гильом.
  - А где же ты с ней познакомился?
  Не было времени, чтобы останавливаться, потому что где-то поблизости, но, кажется всё-таки в соседних, проходящих сверху, снизу и с боков трубах грохотали, кричали преследователи из клиники Веркхуве.
  Они пошли дальше, и на ходу Гильом рассказывал об Аскольдии, о похищении Марии, и прочем.
  Архип Григорьевич внимательно слушал, а половина его черепа раздувалась всё больше, пока не превысила вторую половину в два раза.
  Глаза сияли демоническим пламенем, безумная усмешка искривляла его губы. Густые усы дрожали.
  - Женщины! - он словно бы выплюнул это слово. - Вот что я тебе скажу: не верь ни ей, ни какой-либо иной женщине. Не верь женской красоте, потому что эта красота - злейший обман, она ввергает нас, мужчин, в ад. Из-за этой красоты мы мечемся, места себе не находим, совершаем страшные поступки, теряем силы, и лучшую часть своей жизни, а на самом то деле, ничего эта красота не стоит, только, разве что, для утоления низменной похоти годится. Все эти красотки, они ведь змеи. Они знают цену своей красоте, и используют нас, мужиков. Ясные очи, нежный голосочек, теплота, мягкость - это ничего не стоит - это составляющие проститутки, и просто пошло воспевать это, восторгаться этим...
  - Не говорите так! Вы не знаете, Марии! - возмутился Гильом.
  - Ну, предположим, до пяти лет я весьма неплохо её знал, просто потому, что лет до пяти именно я воспитывал её. Потом нас, к счастью, разлучили. Ну а чем ты восторгаешься? Ну, скажи? Тем, что она наркоманка? Тем, что в каком-то дурацком порыве убежала с тобой, и бросила своего богатого муженька?..
  - Нет!
  - Что "нет"? Разве я не прав. То, что она убежала с тобой: это просто бабий каприз! Как же я презираю этот слабый, пошлый род! Продажные, грязные шлюхи! Ясноокие змеи! Мягкогрудые дьяволицы! Ведь надоешь ты ей, и вновь ей захочется роскоши, и ведь первая же выдаст вас, и вернётся к своему муженьку, и будет у него в объятьях тешится, и насмехаться...
  Тут раздувшаяся половина черепа Архипа Григорьевича стремительно приняла прежние размеры, зато вторая половина надулась. Архип Григорьевич практически без заминки продолжал:
  - А ведь верно говорят, что всему лучшему, что есть в нас, мужчинах, мы обязаны женщинам. И всем худшим, что есть в женщинах, они "обязаны" нам, мужчинам. Мы, мужчины, должны приклоняться перед прекрасной, доброй половиной человечества, и пытаться искупиться свою вину перед ними. Всегда, на протяжении всей истории, женщины выступали как самая красивая, самая непостижимая часть природы. Женщины никогда не воевали, если только войну не начинали мужчины, и тогда женщинам приходилось бороться, и самые прекрасные подвиги совершали именно они, женщины. Женщина-мать, женщина добрая, чуткая подруга. Женщина - муза. Взгляните - все лучшие творения художников, поэтов, вообще - людей искусства вдохновлены женщинами. Кто-то возразит, что, в таком случае, большинство людей искусства - мужчины, но я возражу. Во-первых, в ужасное средневековье женское начало зажималось, и именно поэтому те века - это века ужаса, истерии, мучительных аутодафе. Мужское начало - это дьявольское, разрушительное начало. Женское - это начало нежного созидания, света, добра. И в душах тех художников и поэтов, которые украсили наши жизни, превосходило женское, созидательное начало. И в этом отвратительном мире, в котором мы живём, истинно женское начало подавлено, и мы мужчины, что мы делаем, чтобы изменить это, чтобы Женское воссияло над вселенной?.. Мы... мы ничего не стоим... мы должны исчезнуть...
  И тут Архип Григорьевич действительно начал сжиматься, уменьшаться. Слышно было, как трещат его кости. Из глаз его катились слёзы, он шептал:
  - Мы, мужчины, просто должны исчезнуть...
  - Не исчезайте, пожалуйста... - просил Гильом.
  - Ваша дочь, ждёт вас. - молил Афанасий Петрович.
  Однако, Архип Григорьевич совсем их не слушал, и продолжал уменьшаться.
  И тогда и Гильом и Архип Григорьевич обратились к своему Deus Ex Machina, к Ренате:
  - Пожалуйста, сделай что-нибудь.
  Девочка шагнула к Архипу Григорьевичу, который был уже одного роста с нею, положила ладошку ему на лоб, и... Архип Григорьевич вновь принял свои размеры. И череп у него был вполне человеческий.
  Он мягко улыбнулся, и сказал:
  - Моя дочь ждёт меня, да?
  - Да. - ответил Гильом.
  - Что же, прекрасно. - кивнул Архип Григорьевич. - В мире ведь что главное: гармония и любовь. Да?
  Идущие рядом в согласии кивнули.
  Архип Григорьевич продолжал:
  - Мужское и женское начало составляют мир, и в извечном, прекраснейшем стремлении друг к другу творят искусство. Любовь - величайшая сила. Любовь движет миром. Но, также многое значит и смирение и тишина в душе каждого человека. Каждый человек должен уважать и мужчину и женщину; ибо ни один из полов не превосходит иной; и тому и другому полу присущи как достоинства, так и недостатки. Братская, спокойная любовь к каждому человеку, не зависимо от его пола, вот что может спасти мир...
  И многое ещё говорил Архип Григорьевич, и очень спокойным и добрым был его голос, и глаза его были преисполнены тем небесным светом, который можно лицезреть на иконах, в забытых храмах...
  
  
  * * *
  
  Ещё несколько часов блуждания в мрачных переходах, и наконец, едва на ногах держащие от усталости, выбрались они у той погнутой решётки, от которой начали свой путь. И оказалось, что там их ждёт Мария.
  И уже не холодная, расчётливая женщина, но нежная любящая дочь бросилась к своему отцу. А тот только успел стянуть и отбросить ненавистный противогаз, как уже заключил её в объятья, и шептал, и плакал:
  - Доченька... доченька моя, миленькая...
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"