Шихарева Варвара Юрьевна. Зверь

ЗВЕРЬ

Тихо потрескивала лучина в поставце, монотонно жужжало веретено - с раннего детства не привыкла Мажена сидеть без дела, да только из сил, ей отмеренных, теперь осталось разве что несколько капель, а её глаза, прежде ясные и зоркие, уже начала заволакивать дымка. Не по силам теперь когда-то лучшей в Паленцах вышивальщице и кружевнице, чьё рукоделие украшало наряды княгини Виллы, первой жены Важена Хмурого, пустить по ткани затейливый узор из цветов да птиц или сплести похожее на зимнюю изморозь кружево.

Разве что на прядение сил хватает, да еще на сказки да предания, которые и сами у Мажены под стать кружеву - затейливые да красивые. Детвора в Паленцах уже не первый год величала старушку не Маженой-кружевницей, а Маженой-сказочницей и почти каждый вечер бегала к ней послушать очередную историю.

Вот и теперь, едва стало темнеть, уже набилась ребятня в чистую, светлую горенку. Босоногие мальчишки да девчонки расселись воробьями - кто на лавках, а кто и вовсе на полу, и, затаив дыхание, стали ждать, когда Мажена начнет свой очередной сказ... Но старушка сегодня не торопилась порадовать их интересной присказкой или былью - лишь молча тянула кудель да строго посматривала на внучка - русоголового Жданека и закадычного его приятеля - рыжего Кобко, то и дело дергающего себя за слишком уж отросший чуб. Бондарь Жалей, овдовев два года назад, присматривал за детьми сам, но, занятый работой с утра и до ночи, не всегда успевал остричь огненные вихры сына...

Когда Кобко совсем уж истрепал себе волосы, Жданек не выдержал, и умильным голосом попросил:

- Бабушка, расскажи нам сказку, пожалуйста...

Но Мажена лишь сильнее нахмурила седые брови:

- Не сказка тебе, неслух, нужна, а крепкая хворостина. Или, думаешь, я не знаю, что вы опять на лугу, что к замку выходит, в горелки играли!.. А ведь сколько раз было вам старшими говорено не ходить туда!

От такой отповеди уши Жданека мгновенно покраснели, но сдаваться так просто он не собирался.

- Так ведь на том лугу ничего страшного, бабушка...

Мажена в ответ лишь покачала головой.

- Страшное, неразумные вы головы, не на лугу, а в замке. Попадётесь на глаза княжичу нашему, Вирису, и не миновать тогда беды.

И тут подал голос Кобко:

- Так видели мы уже с Руськой и Борко княжича, и ничего. Он как раз на соколиную охоту выезжал. Конь под ним был - ух! Чепрак золотой нитью расшит, сбруя да налобник каменьями изукрашены, а сам вороной храпит да копытом бьёт. Не конь, а огонь! А сокол на перчатке у княжича до чего был красивый!.. Мы так и застыли с открытыми ртами - когда ещё такое диво увидишь! Даже поклониться забыли. Один из слуг хотел нас за это плетью огреть, но княжич запретил ему и даже денежку нам бросил...

Мажена, выслушав этот рассказ, устало вздохнула.

- Как же, помню я этот случай. А ты, Кобко, видно забыл, что Вирис вам бросил одну монету на троих, а вы, щенята неразумные, тут же за неё и передрались. Хорошо же он, глядя на вас, позабавился! А ещё в тот же день Руську, которому эта проклятая монета досталась, собака покусала.

- Так ведь он сам в этом виноват - нечего было дразнить Лохматого! - попытался вновь вступить в спор Жданек, но Мажена, остановив его суровым взглядом, произнесла:

- Что ж, вижу, уговорами вас не пронять, так что сегодня я расскажу не сказку, а быль, в которой всё: от первого до последнего слова - правда.

Ребятня, услышав, что Мажена вот-вот начнет рассказывать одну из своих удивительных историй, притихла.

Старушка,подевав морщинистыми губами, начала свой рассказ - речь ее лилась плавно, словно река, и сгрудившимся вокруг Мажены детям казалось, что они воотчию видят то, что рассказывает им старая кружевница.

Сын нашего князя лишь по виду своему - человек, а по сути своей - злой перевертыш, нелюдь, что несет окружающим его людям одни несчастья. О том, как он стал таким, каков есть, болтают всякое: одни говорят, что старший князь сам накликал беду. Якобы наш княжич, Вирис, с самого детства настолько любил охоту, что только ею и жил, сбегая от приставленных к нему учителей на ловы и не слушаясь даже наставлений отца. Когда же княжичу исполнилось четырнадцать, отец после его очередного непослушания в сердцах сказал ему: "Вижу, лес тебе роднее дома, волкодлак!" А поскольку Важен Хмурый не только князь, но и колдун, его слово тут же легло на Вириса тяжким проклятьем.

Другие же утверждают, что, когда в наш край пришла война, а бывшие союзники предали нашего князя, он, осознав, что в одиночку ему против врага не выстоять и его край будет уничтожен жадным на добычу и кровь врагом, решился на страшное. Он предложил чистую душу своего первенца чудовищным демонам, истинным созданиям тьмы, и они приняли эту жертву. Важен с малой ратью смог разгромить всех врагов и спас свои вотчины от меча и огня, покрыв тем самым себя немеркнущей славой, но его сын с той поры стал заклятым. Силы тьмы сделали Вириса оборотнем, и быть теперь ему таким до скончания дней своих, и даже после смерти не обрести заклятому покоя - Вирис сам станет демоном, рыскающим ночью как по лесам, так и возле человеческого жилья, и горе тому, кого он повстречает на своём пути...

Только всё это пустые домыслы. На самом деле эта история началась намного раньше. Слушайте меня внимательно - вот как всё было на самом деле.

Даже в юности Важен Хмурый полностью оправдывал своё имя. Был он мрачен и неулыбчив, отважен в бою, но молчалив среди праздника, когда звенят поднятые кубки, а молодые красавицы дарят храбрым воинам свои улыбки. В холодном одиночестве миновала молодость князя, но потом и его настиг недуг, под названием "любовь". И, словно бы в расплату за столь долгое сопротивление страсти, была эта любовь яростной и всепоглощающей. Ради неё Важен пошёл на нарушение всех правил гостеприимства, выкрав у обитающих возле полноводной Дваны листвар дочь одного из их владетелей - прекрасную и нежную девушку. Волосы у юной листварки были точно лён, глаза - синие, как майское небо, а нрав - на диво кроткий и ласковый. Мужчины не сводили с неё глаз, а все женщины в замке молча завидовали такой красоте и тщетно искали в избраннице князя хоть какой-то изъян, но Вилла был чиста и безупречна, словно снег на вершинах Бражского кряжа. Я сама подгоняла ей свадебный наряд, так что знаю, о чём говорю!

Князь же, совсем потерявший голову от страсти, даже ветру не давал дохнуть на свою жену и вскоре после свадьбы, опасаясь, что людская зависть и злоба могут извести Виллу, увёз её подальше от людских глаз, поселив в маленьком лесном замке и назначив ей в обслугу и охрану людей проверенных и в возрасте. Тех, в ком страсти уже поутихли и для кого красавица листварка была бы не искушением, но отрадой постепенно склоняющихся к закату дней.

Через три года молодая княгиня наконец-то стала матерью и назвала рожденного ею мальчика Вирис, по обычаям листваров. Важен, страсть которого с годами не ослабела, а лишь стала еще сильнее, не препятствовал такому решению жены. К своему первенцу князь проникся не меньшей любовью, чем к жене: Вилла и сын заменяли Важену солнце на небе.

Эти годы были самыми счастливыми как для князя, так и для его земель, но пролетели они точно единый миг. Через пять лет после рождения Вириса началась война с Бражеем Черным, князем Плавины. Ему уже давно не давали покоя утерянные еще во время его деда вотчины, и он долго копил силы, чтобы, разбив войска Важена, вернуть Плавине то, что считал своим. Да только нашего князя годы мирной жизни отнюдь не изнежили: он не только устоял под сокрушительным ударом врага, но и тяжело ранил в одной из схваток младшего брата Бражея - Винка. И тогда тот - не чуждый не только колдовства, но и чисто змеиного коварства, поклялся жестоко отомстить за пролитую кровь!

Приказав основной части войска перемещаться вдоль реки к Гроздо, уничтожая при этом на своем пути все живое, Бражей с несколькими отрядами отступил в леса и повел воинов к затерянному среди чащоб замку, в котором Вилла вместе с сыном дожидалась мужа с войны. Важен же, проведав о грозящей самым дорогим для него людям опасности, собрал людей и двинулся на выручку по другому пути, надеясь обогнать Бражея. Вот только о хитрости Чёрного он узнал слишком поздно, и столь дорогое время было упущено. Бражей с помощью колдовства смог обнаружить тайный ход в замок, по которому, в случае опасности, должна была уйти Вилла с сыном. Разделив отряд, Бражей напал на убежище княгини как со стороны стен, так и со стороны подземного хода. Участь замка была предрешена, и, хотя ратники Важена отчаянно защищались, отдавая одну свою жизнь за три вражеских, княгиню с сыном они сберечь уже не смогли. Важен нашёл тело Виллы в верхних покоях. Изрубленная мечами листварка лежала у опустелой, залитой кровью, детской кровати: она до последнего вздоха стремилась защитить свое дитя!

Мажена, вздохнув, замолчала, но потом, взглянув на притихших детей, продолжила.

- Брат мой, Либор, как раз и был среди ратников, которых Важен взял с собою в погоню. О произошедшем в замке брат не любил говорить, но как-то раз признался мне, что воины в тот день всерьёз опасались за рассудок своего князя. Всегда гордый и суровый, князь, не слыша обращённых к нему слов и никого не узнавая, до самого заката, стоя на коленях, обнимал тело жены. Он баюкал погибшую жену, точно ребенка, а взгляд Важена был словно бы прикован к пятнам крови на детской кровати.

В тот день дружинники в первый и последний раз увидели, как плачет Важен Хмурый, но в свете погребального костра слёзы князя высохли, а его сердце закаменело от горя... Бражей верно направил стрелу своей мести - отчаяние Важена было безмерным, весь белый свет стал ему не мил!.. Тем не менее, самого главного Чёрный так и не добился: наш князь не сломился даже под таким грузом, а жестокие битвы стали ему теперь ещё милее, чем в молодости, ведь в крови врагов он топил своё неизбывное горе. Призвав в союзники марожан, Важен не только одолел врагов, но и убил Бражея, сойдясь с ним на поле боя лицом к лицу. Смерть ожидала и не оправившегося от ран Винка, но марожане, позарившись на богатый выкуп, добились, чтобы Винк был отпущен на волю. Золото спасло ему жизнь, а в правлении Винк наследовал брату, не успевшему еще прижить детей. Война была закончена, но враги так и остались врагами, ибо и у Винка, и у Важена не было причин забывать нанесённую обиду.

Прошло несколько лет. По настоянию советников, Важен женился второй раз - на марожанской княжне, тем самым еще больше закрепив свой союз с соседями. Чернокосая, игривая, точно котёнок, Ладуша принесла с собой богатое приданое - медные копи и звонкий смех, но ни её яркая прелесть, ни весёлый и добрый нрав так и не смогли смягчить скорбь Важена. Никто больше не видел улыбки князя, хоть изредка появляющейся на его губах во время первого супружества. Даже появление дочерей, таких же прелестных, что и мать, не смогло помочь этой беде.

Винку между тем тоже не слишком покойно жилось в Плавине: шрамы на теле не давали ему позабыть ни унизительное поражение, ни смерть брата. А поскольку Винк и Бражей были похожи и внешностью, и колдовским даром, и норовом, точно два яблока с одной ветки, Винк, в конечном итоге, решился на то же, что и его старший брат: по истечении семи лет мира он пошёл войною на Важена Хмурого.

Ответ так и не позабывшего гибели своей возлюбленной и сына князя был сокрушительным - в первой же битве он разгромил рать Винка и вторгся в Плавину, сея смерть и разрушение. В этот раз Важен не собирался оставлять ни престол, ни саму жизнь тому, кто так или иначе послужил причиной гибели Виллы и их сына. Слишком поздно сознавший свою ошибку Винк, укрывшись в столице, призывал окрестных владетелей под свои знамёна. На беду Винка, верных ему вельмож оказалось не слишком много. Слишком уж большой страх принёс в Плавину Важен Хмурый, и большая часть владетелей либо бежала, либо сдавалась ему на милость, рассчитывая на то, что ещё не опьянённый кровью Важен пощадит их и их детей. Из-за этого уже вскоре наш князь оказался неподалёку от Пальры, в которой укрепился Винк, и стал лагерем в Орожском лесу, издавна бывшем излюбленным местом охоты князей Плавины - ещё прапрадед Винка велел собрать в Орож со всех концов своего княжества самых сильных или необычных зверей, и теперь только в Ороже можно было встретить гривастых, необычайной свирепости вепрей или огромных смолянисто-черных туров с белой полосою по хребту, которых извели уже в других лесах.

Простым же людям не то что охотиться, но даже собирать ягоды или хворост в этой пуще было строжайше запрещено, а за сломанную ветку в Ороже провинившемуся вполне могли отрубить руку. Ратникам Хмурого, конечно же, не было никакого дела до запрета плавинских князей - уже вскоре в заповедной пуще застучали топоры, а к небу потянулись и дымки от разложенных на привале костров...

В ту же ночь Важен, которому почему-то не спалось, решил лично осмотреть выставленные посты. Подойдя к кромке леса, Хмурый заметил, как между древесными стволами скользит лёгкая светлая тень. Это был волк, но необычной масти - в свете полной луны его снежно-белая шерсть отливала серебром. Зверь не нападал на людей - звуки лагеря, вместо того чтобы отпугнуть, напротив - привлекли его, и теперь волк наблюдал за воинами так же, как и они за ним. Важен же, поражённый столь необычной мастью зверя, решил заполучить его шкуру. Но едва Хмурый отдал лучникам приказ стрелять, волк, точно поняв смысл его слов, бросился наутёк. Первые стрелы ушли в пустоту, но третья всё же, нагнала зверя, и он упал на мох, исходя кровью. Важен сам подошёл к раненному волку с ножом в руке, намереваясь его добить, но взглянув в полные тоски глаза зверя, увидел, что они точь-в-точь такие же, какие были у его утраченного сына!

Князь так и не решился нанести последний удар. Более того - он велел ратникам перенести раненого волка в свою палатку и сам выхаживал и лечил его, поражаясь необычным повадкам и несвойственной для обычного зверя сметливости.

Волк, казалось, понимал не только интонацию, но и сам смысл человеческой речи: недовольно ворчал, если слова приходивших в палатку людей оказывалась ему не по нутру, и с интересом прислушивался к докладам тысячников о ходе осады Пальры. К князю же раненый зверь относился настороженно: он никогда не пытался укусить Важена во время перевязок, стоически терпя неизбежную в таких случаях боль, но в то же время вздрагивал, когда рука князя гладила его ослепительно белый мех...

Важен же, ухаживая за волком, с каждым днём находил всё больше и больше подтверждений тому, что звериное обличье скрывает под собою его давно утраченного сына. И чем сильнее становилась убеждённость князя в догадке, тем больше вскипала в его сердце ярость на князей Плавины, не только выкравших его любимое дитя, но и лишивших Вириса человеческого облика, чтоб сделать его предметом жестокой травли. Конечно же, ни о какой сдаче города теперь не могло быть и речи, хотя Винк, вняв советникам, всё же выслал к Важену переговорщиков.

В день решающего штурма Важен, не желая подвергать жизнь вновь обретённого сына опасностям боя, оставил вполне оправившегося к тому времени от раны волка в своей палатке, под надзором доверенного слуги, сам же отправился к стенам Пальры, твёрдо намереваясь взыскать с Винка кровавую дань!..

Горожане отчаянно защищались - понимая, что пощады от Важена им не дождаться, они стали на стенах плечом к плечу с воинами из рати Винка. Тем не менее, Важен, хоть и потеряв при штурме немало людей, таки взял приступом главные ворота Пальры, и его войска хлынули на улочки и площади обречённого города. Бои переместились со стен в дома и закоулки, а Важен с преданнейшими из своих ратников, устремился к замку в центре города, в котором и обретался Винк.

Но наследственный замок Плавинских князей встретил их тишиной и раскрытыми воротами - в залах и на лестницах лежали брошенные в спешке вещи, но не было людей. Важен с обнаженным мечом переходил из зала в зал, громко выкликая Винка на бой, но ответом ему было лишь отражённое от стен эхо!.. Лишь достигнув тронного зала, Хмурый обнаружил в нём своего недруга - на ведущих к трону ступенях лежал Винк с разорванным горлом, а над ним гордо стоял белый волк с окровавленной пастью. Грудь и бока зверя часто вздымались от тяжёлого дыхания, а передняя лапа волка опиралась на грудь князя Плавины!

- Вирис! - выдохнул Хмурый, и волк повернулся к нему. В глазах зверя словно бы бушевало холодное пламя, но потом он, сердито рыкнув на бездыханное тело, сошёл со ступеней и, медленно приблизившись к Важену, потёрся перемазанной кровью мордой о руку Хмурого, а тот огладил его широкий волчий лоб и вновь прошептал:

- Вирис!

Ответом князю было тихое, довольное ворчание...

В тот день победа Важена была полной: Пальра пала к его ногам, и рати Хмурого пировали среди взятого города. Но князь не делил со своими воинами радость победы. Получив последнее доказательство, кем на самом деле является белый волк, Важен решился вернуть сыну человеческий облик. И это несмотря на то что жертвой волка стал не только князь Пальры: перед побегом в город зверь искусал присматривающего за ним слугу. Обращённый в волка Вирис испробовал как кровь врага, так и друга, и отныне этот вкус стал ему желанен больше всего на свете.

Важену следовало убить его или изгнать куда-нибудь подальше от людских поселений, или, на худой конец, держать в клетке под строгим надзором, но князь вместо этого решился провести обряд Зеркала Истины - именно он выявляет то, что скрыто чёрным колдовством, и рассеивает самые страшные проклятья.

На вешине крутого холма Важен велел разложить семь кострищ в виде вложенных друг в друга кругов, а пространство между ними заполнил выписанными мелом и углём рунами. Усыпив волка, он внёс его в самый центр кострища и оставил там. Сам же, последовательно запалив один костёр за другим, стал творить волшбу.

Едва с губ Важена сорвались первые слова заклинания, пламя поднялось к небесам огненной стеною, вокруг заметались причудливые тени, а где-то в отдалении заворчал гром - небеса точно предупреждали Хмурого о последствиях его волшбы, но он, не обращая внимания на эти знаки свыше, продолжал творить своё колдовство.

С каждым его словом треск и рёв бушующего пламени усиливались, внезапно поднявшийся ветер едва не сбивал Важена с ног, тени за спиной Хмурого, казалось, обрели свою жизнь и тянули к нему скрюченные жадные пальцы, а раскаты грома уже следовали один за другим и сопровождались яркими вспышками молний. Важен же стоял посреди этой разверзшейся бездны, точно скала, и продолжал выкликивать слова заклинания, уже не слыша собственного голоса. Когда же последний слог заклятия сорвался с губ Хмурого, всё разом стихло: улегся ветер, очистились небеса, а огонь, до того стоявший стеною, мгновенно угас, утратив всю свою силу.

И тогда увидел Важен, что на не тронутом пламенем островке, посреди чёрной, спёкшейся камнем от невыносимого жара земли, теперь вместо зверя лежит ребёнок. Очень худой мальчик, лет двенадцати, с длинными, спутанными волосами, свернулся клубком на роскошной волчьей шкуре, спрятав в ладонях лицо...

Устав от долгого рассказа, Мажена умолкла и, скорбно покачав головой, вновь взялась за, отложенную было пряжу, но не тут-то было. Кобко, поёрзав на лавке так, точно его муравьи кусали, сказал:

- Волкодлаки жуткие и злые - это все знают, только почему вы, бабушка, так ругаете княжича? Вы ведь сами сказали, что Важен расколдовал сына, а, значит, всё у них стало хорошо.

Мажена бросила хмурый взгляд на рыжего непоседу и, поняв, что её вразумления так и не возымели на Кобко особого действия, продолжила свою невесёлую повесть:

- Хорошо стало только на первый взгляд, пострелёнок.

Князь, велев одному из доверенных слуг - Русмару, уничтожить зачарованную шкуру, вернулся вместе с обретённым сыном в свою вотчину.

Вот тут-то всё и началось: пока Вирис обретался в отцовской палатке и не общался с людьми, с ним ещё можно было сладить, но, когда княжич попал в замок, житья не стало никому.

Это можно было предвидеть. На обратном пути Важен, заметив, что Вирис сильно раздражается из-за лагерного шума и дичится людей, перед дневными переходами давал сыну сонное зелье и вёз его, спящего, перед собою в седле, укутав в плащ. По вечерам же, когда войско останавливалось на ночлег, Хмурый в своей палатке самолично кормил Вириса и занимался с ним - вновь приучал к позабытым за время звериного житья человеческим навыкам, разговаривал, добиваясь ответа.

Княжич же, обретя человеческий облик, внутри остался волком: хотя он и подпускал к себе отца и даже начал порою говорить с ним, держался Вирис по-прежнему отстранённо и не выказывал никакой приязни.

Когда же Хмурый прибыл в родной замок, в Вирисе, оказавшемся среди каменных стен, вновь взыграла вся его дикость. Он не терпел дверей и запоров; спал лишь на полу; срывал с себя новую пышную одежду, которую ему принесли вместо простого одеяния, с которым он, с горем пополам, свыкся за время похода. Сторонился сводных сестёр; отвергал любую пищу, если её приносил не сам Важен; рычал, скаля зубы, на пытающихся приблизиться к нему слуг; кусал и царапал приставленного к нему дядьку, когда тот подступался к нему с гребнем или пытался все-таки уложить княжича в постель, чтоб тот спал, как и положено обычным людям.

Слуги в замке боялись княжича, так же, как и Ладуша с дочерьми. Лишь Важен любил своего дикого отпрыска и терпеливо сносил все его буцства. Когда же Хмурый понял, что с каждым днем Вирис лишь еще больше лютует, он вновь применил колдовство, забрав у сына память о его детстве и проведённых в волчьем обличье годах. После этого Вирис притих, и со временем стал вести себя соответственно своему возрасту и положению, но при этом княжич оставался угрюмым и на редкость нелюдимым. Никто и никогда не видел, чтобы Вирис смеялся, а еще выяснилось, что княжич подвержен приступам непонятной, дикой тоски.

В такие дни Вирис чах буквально на глазах: бледный, точно мертвец, с тенями у глаз, он ничего не ел и не вставал с постели - час за часом он проводил, укутавшись в одеяло, и не замечал ни слуг, ни своего дядьки. Важен пытался унять эти приступы терпением и лаской - в такие, злые для Вириса, дни он, забросив все дела, оставался подле сына и готов был выполнить любую его просьбу, сколь бы причудливой она ни была.

Как-то раз Вирис, которому уже исполнилось пятнадцать, попросил Важена, чтобы тот отпустил его в Белжен, сказав, что среди тамошних лесов он быстрее справится со своею тоскою, и Хмурый тут же отпустил его, хотя время охот ещё не подошло. На следующий день Вирис выехал из замка с малою свитой, а в Белжен впереди всех был отправлен гонец с повелением к тамошнему управляющему подготовить охотничий дом к встрече дорого гостя.

Старому Любошу было не впервой встречать гостей, так что к приезду Вириса всё в доме было выскоблено и отмыто, по углам комнат висели пучки ароматных трав, а из погреба уже достали лучшее вино. Постель же в предназначенных для княжича покоях Любош, желая устроить Вириса как можно лучше, застелил шкурой белого волка, которую несколько лет назад ему продал Русмар. Любош не знал, что это та самая шкура, которую Вирис, будучи околдован, носил несколько лет и которую Русмар так и не решился уничтожить из-за ее редкой красоты, а продал куда подальше, надеясь, что она больше никогда не попадется на глаза Важену.

Когда Вирис прибыл в Белжен, то, оставив свиту обедать и веселиться, сам, едва ступив на порог дома, тут же ушёл в лес. Среди лугов и рощ ему всегда дышалось легче, чем в замке, но в этот раз прогулка не помогла Вирису - на сердце ему точно камень навалился, и он вернулся в охотничий дом опечаленный ещё более, чем прежде. Незаметно миновав всё ещё пирующих за столом людей, Вирис поднялся в предназначенные ему покои и застыл у дверей, не сводя глаз с постели. К тому времени уже стемнело, и взошедшая полная луна ярко освещала комнату и растеленный на кровати белый мех. При виде шкуры к горлу Вириса подкатил комок, а виски точно сжало железным обручем. Не чувствуя ног, он медленно подошел к кровати и огладил густую шерсть.

Как только ладонь Вириса коснулась зачарованной шкуры, все приглушённые отцовским чародейством воспоминания немедля вернулись к нему. В одно мгновение вся короткая жизнь княжича пронеслась у него перед глазами, и он словно бы заново пережил и стрелу, пущенную в него по княжеской прихоти, и нож в руке отца, и злобный смех хозяина Плавины, накладывающего на него проклятие, и вкус его крови на своих губах, и страшную смерть матери.

От этих воспоминаний Вирису стало настолько горько, что он, накинув себе на плечи волчью шкуру, отчаянно пожелал стать тем же, кем и был целых семь лет, - вольным и диким зверем!.. Княжич добровольно отказался от своей людской сути и превратился в оборотня-волкодлака с жестоким, звериным сердцем.

Получив возможность обретать волчий облик согласно своим желаниям, Вирис стал надолго исчезать в лесу. Подчинив себе всех волков Белженских чащ, он стал их вожаком, и эта жизнь пришлась ему по вкусу. Вернувшись в Гроздно, княжич продолжал вести себя так же, как и в Белжене, и вскоре все волки округи покорились новому вожаку.

Важен, прознав о том, как проводит время Вирис, попытался помешать ему, уничтожив колдовскую шкуру, но княжич так хорошо её прятал, что мех не удавалось обнаружить ни самому Хмурому, ни слугам, проверившим в замке едва ли не каждый камешек. Во время этих поисков обитатели замка впервые услышали смех Вириса. Вдосталь повеселившись над потугами отца, он сказал, что если Важен по-прежнему хочет видеть его в замке и человеком, то он не должен вмешиваться в его лесные забавы, и Хмурый, скрепя сердце, согласился.

С той поры прошло уже два года. Вирис живет так, как сам того хочет, и ни в чём не знает отказа. Изводящая его тоска исчезла, и теперь княжич не только бывает на советах, вникая в дела княжества, но и появляется на пирах, и от его улыбки холод пробегает по спинам собравшихся за столом.

Вирис, в отличие от отца, никогда не повышает голоса и не замахивается на нерасторопных слуг плетью, но один его взгляд сулит несчастья. Рассказывают, что во время одной из княжеских охот вышло так, что Вирис ехал позади своей сводной сестры. Та, отведя нависающую над тропою ветку, неловко отпустила её, и ветвь стегнула Вириса по лицу так, что на его щеке и лбу осталась красная полоса. Княжич не только не изменился в лице, но даже не стал пенять сестре за неловкость - лишь пристально посмотрел на неё и отвернулся, пожав плечами, а к вечеру княжна слегла в жару и горячке.

В другой раз Вирис попенял конюшему за то, что тот недосмотрел за его жеребцом - после этого разговора слуга три дня маялся с зубами, и никакие полоскания ему не помогали.

Именно поэтому Вирису не стоит даже на глаза попадаться - его чёрное сердце жаждет лишь чужих несчастий, а любой его дар несет беду! Зарубите это себе на носу, пострелята, и в следующий раз, когда увидите княжича со свитой, бегите от него со всех ног - целее будете!

Завершив своё повествование, Мажена поправила лучину, и, велев детворе расходиться по домам, вновь взялась за пряжу.

Год спустя

Кобко уже давно сошёл с хоженых тропок: он то и дело спотыкался об узловатые, выступающие из земли корни, с трудом пробирался через заросли колючего кустарника, оставляя на его ветвях клочки рубахи, но всё равно упрямо стремился в самое сердце леса. Туда, где его не найдут!

Боль и отчаяние, казалось, должны были непрестанно гнать его вперёд, но когда нога Кобко подвернулась на склизком корне, парнишка, не удержав равновесия, упал, да так и остался лежать пластом на плотном ковре прошлогодней листвы. Клочья старой рубахи прилипли к залитой кровью спине. Когда кровь засохнет, оторвать их будет трудно и больно, но Кобко хоть и подумал об этом, с места так и не сдвинулся, ведь самое худшее из того, что он мог представить, в его жизни уже наступило. В исхудалом и затравленном парнишке прежнего озорника теперь можно было распознать лишь по рыжему чубу да веснушкам на носу.

Восемь месяцев назад, когда отца мальчишки привалило деревом, тётка по матери забрала к себе двух сестер Кобко, а сам парнишка попал в дом к брату отца. Сиротская доля редко бывает сладкой, а Кобо пришлось совсем уж тяжко. Сужар взвалил на доставшегося ему дармового работника столько обязанностей, сколько с лихвой бы хватило двум взрослым, и попрекал парнишку за каждую данную ему хлебную корку. Когда же слов для ругани начинало не хватать, дядя брался за вожжи и лупцевал Кобко почём зря. Особенно лют Сужар становился тогда, когда был выпивши, а поскольку пил он часто, спина Кобко не успевала даже толком зажить.

Сегодня же дядя, в который раз избив Кобко за смехотворную провинность, не удовлетворился результатом наказания и привязал племянника к столбу в сарае. Сам же отправился передохнуть и выпить хмельной браги, чтоб с новыми силами взяться за вожжи. Кобко сполна использовал данное ему время: сумев распутать узел верёвки, он потихоньку выскользнул из сарая, но уже во дворе столкнулся с вышедшим из дому Сужаром.

Крики и ругань дяди преследовали Кобко по всей деревне, затихнув лишь тогда, когда парнишка укрылся в лесу. Отдышавшись, Кобко осознал, что дороги обратно в деревню у него нет - за ослушание Сужар забьёт его до смерти.

Свежий, пахнущий подступающей грозою ветер прошелестел в кронах деревьев, взъерошил волосы лежащему на земле мальчишке, и Кобко тут же затрясся от болезненного озноба. В стремительно темнеющем лесу стало сыро и страшно, а запах крови должен был непременно привлечь на прогалину голодных хищников. Вот только парнишка, ещё раз представив себе перекошенное от злобы лицо дяди, лишь закусил нижнюю губу - голодный зверь убьёт быстро и не станет мучить свою добычу, в отличие от перепившего браги Сужара...

Едва Кобко подумал об этом, как к беспокойному шелесту трепещущей в кронах листвы добавился иной звук, и парнишка, приподняв голову на этот чужеродной шорох, встретился взглядом со стоящим перед ним волком. Крупный, с мощной грудною клеткой и роскошной белой шубою зверь смотрел на Кобко, чуть склонив набок лобастую голову, и казался скорее слегка удивлённым, чем кровожадным. По-человечески умный и чуть насмешливый взгляд зверя вкупе с необычной мастью живо напомнили Кобко сказку старой Мажены, и он ошеломленно выдохнул:

- Княжич?!!

Волк лениво, широко зевнул, показав Кобко длинные, острые клыки, и вновь посмотрел на парнишку. Теперь во взгляде зверя были хорошо заметны шаловливые огоньки - испуг Кобко его, похоже, позабавил. Тихо рыкнув, волк обошёл мальчишку сбоку и направился к краю прогалины. Остановившись под деревом, волкодлак вновь тихо рыкнул и совсем по-человечески мотнул головою, указав на петляющую между деревьями едва заметную тропу.

Кобко же, поняв, что ему дают знать, по какой дороге можно вернуться родные Паленцы, тяжело вздохнул.

- Нет мне теперь туда ходу, княжич. Дядька меня за побег на смерть забьёт. Я лучше здесь останусь...

Волкодлак, услышав слова паренька, вновь подошёл к нему и, ткнувшись носом в окровавленные лохмотья рубахи Кобко, зло заворчал, обнажив белоснежные клыки. Мальчишка же, решив по этим знакам, что пришёл его последний час, не стал молить зверя о пощаде, а низко склонив голову, прошептал:

- Твой лес, твоё право, княжич. Если виноват - убей. Только сразу...

Замерев на земле, Кобко, глотая нежданные слёзы, ждал, когда волчьи клыки вопьются ему в шею, разрывая жилы, но укуса так и не последовало.

Волкодлак ткнулся носом в мокрую от влаги щеку Кобко, а потом положил тяжёлую лапу на плечо парнишки - будто успокаивал...

Кобко хватились в Паленцах лишь на следующее утро. Вся деревня три дня разыскивала мальчишку по окрестным лесам, но он точно в воду канул. Единственная добыча сельских следопытов состояла из нескольких зацепившихся за колючки, клочков рубахи паренька, а вот ни его одёжи, ни тела, ни даже костей в чаще не сыскалось. О таинственной пропаже судили и так и эдак десять дней кряду, а потом в Паленцы пожаловал сам княжич со свитой.

По приказу Вириса, Сужара, набравшегося с самого утра, выволокли из хаты и, вменив ему в вину то, что он возводил поклёп на Важена Хмурого, отхлестали кнутом прямо посреди деревенской площади. Вирис сам считал полагающиеся Сужару удары, то и дело оглаживая устроившегося у его ног годовалого волка с шерстью необычного рыжеватого оттенка. Зверь настороженно косился на собравшихся сельчан и порою вздрагивал от резких ударов опускающегося на спину Сужара кнута, но как только по телу волка проходила дрожь, рука княжича тут же успокаивающе гладила его по голове.

Когда спина Сужара превратилась в кровавое месиво из разорванных ударами мышц, Вирис посчитал наказание достаточным. Легко вскочив на коня, он направился прочь из деревни - свита немедля последовала за своим господином, а волк, ещё раз взглянув на собравшихся вокруг места казни сельчан, помчался за удаляющейся кавалькадой. Лошади свиты испуганно захрапели, несколько коней, несмотря на понукания всадников, шарахнулись в сторону, но Рыжий, не обращая внимания на вызванный им же переполох, подбежал к коню Вириса. Жеребец, обнаружив подле себя такого соседа, даже ухом не повел, и волк стал сопровождать хозяина, держась около правого стремени.

Шихарева Варвара Юрьевна : другие произведения.

Зверь