Аннотация: Происходящее в Москве летом 2010 года ужасало. Вот один из вариантов того, как пожары могут аукнуться в будущем
Тяжело вздохнув, старик поднялся с кровати. Давно пора было вставать. Будильник продребезжал аж час назад. Василий Степанович нарочно поместил механическое устройство под кастрюлю, чтобы грохота было побольше. И всё равно поднявшись и выключив звонок в часах, пожилой мужчина вернулся в кровать и снова лёг. За окном брезжило осеннее утро. В такое время не грех было поваляться еще немного. Тем паче, что Василий Степанович всё равно был на пенсии. Точнее, был бы, если бы было, кому отпустить его на пенсию.
Впрочем, подниматься в любом случае надо было. Залежишься больше положенного, будут пролежни. А они болят. Так что Василий Степанович с кряхтением поднялся и принялся неспешно одеваться. Огромная комната была чудовищно захламлена. Старая мебель, стащенная со всего дома, громоздилась по углам и вдоль стен. Куча бесполезного ныне дерева поднималась до потолка, упираясь в плиты. Даже два из трех окон были заставлены. Толстый слой пыли покрывал фрагменты шкафов и стульев, лежащих в основании этой кучи. Свободной оставался только небольшой участок комнаты, расположенный ближе к двери. Единственное окно было забрано гардинами, призванными, скорее, не пропускать холод, змеящийся с улицы и проникающий в помещение сквозь щели в рассохшейся раме, нежели дневной свет. Несмотря на пробивавшийся сквозь плотную ткань свет, лучами кромсавший тьму комнаты и превращая ее в полумрак, старик запалил свечу. Крохотный, дрожащий огонек разогнал сумрак и осветил усталое от потрясений и одиночества лицо старого мужчины. Светя перед собой, слегка покряхтывая, Василий Степанович отворил дверь и вышел из комнаты. Пройдя захламлённым коридором на стылую кухню, Василий Степанович присел около печки-буржуйки. Открыв дверцу топки, он поворошил кочергой вчерашние угли. Но те давно погасли и ответили лишь облачком черной пыли. Василий Степанович забросил в печь дранку, заботливо сложенную рядом и запалил плашки от свечи. Сухое дерево занялось мгновенно. Огонь весело затрещал, пожирая щепу, обломки стульев и полок. Как только в выведенной за окно трубе зашумело, мужчина сунул в топку пару плашек, в которых угадывались ножки стула, и закрыл жестяную дверцу. Затем он поднялся, взял со стола кружку и направился к накрытой старым противнем бочке. Сняв импровизированную крышку, старик зачерпнул воды из ёмкости и отправился в обратный путь к буржуйке. Мужчина поставил кружку на печь, дождался, когда вода закипит, а затем рукой в толстой варежке снял посудину и поставил на стол. После чего всыпал в кипяток щепоть чая.
Воздух на кухне постепенно нагревался от пышущей жаром буржуйки. Но этого было недостаточно, чтобы можно было снять пальто. Старик с кряхтением - изношенные суставы не гнулись также хорошо, как раньше - подошел к шкафу и порывшись в его недрах достал подсохшую буханку ржаного хлеба. Понюхав ее, старик недовольно пожевал губами, силясь понять, появилась ли плесень. Затем, Василий Степанович отпилил себе кусок хлеба и положил его на печку - греться. Убрав буханку на место, старик приступил к еде. Теплый сухарь с чаем - не самая лучшая еда для старого человека, но Василий Семенович не роптал.
Позавтракав, старик переоделся для выхода на улицу. На дворе стояла зима и Васили Степанович постарался одеться тепло - ватный штаны, толстый свитер, плотное пальто, шапка. Все эти вещи были из той, прошлой жизни. Хотя не все. Ватные штаны были относительно новыми. Их дали старику пару лет назад в Общинном доме. Подхватив правой рукой трость, мужчина отправился на улицу. При этом не забыл затворить за собой дверь, которую тщательно запер ее на все замки. Затем неспешно спустился на первый этаж и, миновав узкий тесный подъезд, оказался на улице.
Небольшой дворик был тщательно прибран. Мусор сметён и свален кучей в дальнем углу двора - у стены соседнего дома. Да и мусора, как такого не особо водилось. Листья, поломанные ветви - вот и весь беспорядок.
Василий Степанович приветливо поздоровался с дворником. Последний, сидя на оградке палисадника, чинил метлу, прикручивая проволокой пучок сухих ветвей к черенку. Сильные пальцы гнули кусок гибкого металла, как пластилин. Не отрываясь от своего занятия, дворник что-то буркнул в усы. Вероятно, это должно было означать приветствие. Мужчина был нелюдим. Никто из оставшихся жильцов дома толком не знал, как его зовут. Знали только отчество - Петрович. Так и кликали.
Старик вышел со двора и оказался в переулке. Напротив заваленной хламом проезжей части со вздыбившимся асфальтом, огороженная покосившимся невысоким металлическим заборчиком, сохранившим кое-где фрагмент краски, располагалась детская площадка. Качели давно проржавели и от них осталась одна едва стоящая рама с шарнирами и остатками планок, укрепленными на верхней планке. Полотно горки также зияло рыжими дырами. Песок из развалившейся давно уже много лет как песочницы вымело ветром и вымыло дождем. Борта этого неотъемлемого когда-то атрибута детских площадок, давно сожгли в печи. Тихонько поскрипывала остатками подшипника качелина, раскачиваясь от легких дуновений ветра. "Паутинка" и вовсе превратилась в непонятную груду металлических обломков. Когда-то здесь звучал детский смех. Его призрак еще гулял в ушах старика. Василий Степанович помнил эту детскую площадку с самого своего детства. А теперь только скрепят проржавевшие шарниры. Выйдя на проезжую часть, мужчина свернул на дорогу, потом еще свернул, углубился в арку.
Попетляв таким образом, старик выбрался к захламленной площади. Когда-то давным-давно посреди клумбы, разбитой на этом месте, возвышался памятник главе ведомства, которое до сих пор в мире произносят не иначе, как содроганием. А ныне ни памятника, ни клумбы толком не осталось. Только кладбище. Не самое большое. Свежее. Людей хоронили не глубоко. Подземелья не позволяли закапывать глубже, чем на два-два с половиной метра. Хоронили в запаянных наглухо непрозрачных пластиковых мешках. Как раз именно сейчас Василю Степановичу встретилась такая процессия. Шесть стариков и две старухи. Четверо пожилых мужчин везли полиэтиленовый сверток на импровизированной каталке, сделанной из старинной детской коляски. Сил нести-то, как того требовал похоронный ритуал, не было.
"Ну вот, еще одним меньше," - подумал Василий Степанович, продолжив свой путь. Особых эмоций старик не испытывал. Смертей было так много, что казалось бы трагическая мысль прошла обыденно, как пришедшая идея выпить перед сном чая. Кончина уже не ужасала. Она стала частью существования людей в этом городе.
Старик свернул в переулок, старательно расчищенный от обломков и мусора и не торопясь направился к улице, что когда-то называлась каким-то мостом. Каким уж и не упомнить. Кажется, Кузнецким. Василий Степанович миновал тыльный фасад здания, что некогда являлось главным детским магазином города, пересек перекресток и ступил на серую брусчатку. По камню звонко звякнул обитый металлом конец трости.
Позади и справа в заваленной обломками и ржавыми остовами автомобилей арке перехода что-то завозилось и заворчало. Василий Степанович грозно прикрикнул на неизвестных и погрозил в их сторону тростью. После чего поминутно оглядываясь поспешил дальше. С тех пор, как город практически обезлюдил в заброшенных кварталах начала заводиться своя жизнь. Люди, которые отправлялись в те места в поисках консервов и круп, оставшихся на заброшенных складах и магазинах, просто напросто пропадали. Сначала решили, что ослабленные люди просто теряют силы и умирают. Стали ходить по двое, по трое. Но пропадали даже группы. Тогда предположили, что озоруют одичавшие собаки или крысы. Но когда по следам очередной пропавшей группы выдвинулся отряд из десятка вооруженных мужчин, выяснилось, что животные тут не причем. Трупы пропавших людей обнаружили быстро - буквально во втором дворе. И хоть покойники были изрядно погрызены собаками и крысами, следы холодного оружия были еще видны. Кто напал на ходоков и чем их убили, оставалось загадкой. Однако это было давно - лет двадцать назад. Старик помнил. Он сам был в поисковой команде. Но теперь эта нечисть добралась и до центра города. Поэтому Василий Степанович во всю прыть своих старческих ног засеменил подальше от страшной баррикады, надеясь, что в этот раз пронесет.
Ошибся.
Сзади уже слышался мягкий топот множества лап и тихое поскуливание от предвкушения добычи.
Стараясь унять страх, вдруг костяной рукой перехвативший горло, старик резко развернулся и махнул тростью на уровне пояса. Дубовая, отделанная сталью у рукояти и в нижней части, помощница инвалида или атрибут аристократа, понимайте как хотите с размаху врезалось в покрытое черной шерстью тело. Пострадавший заскулил и отпрыгнул на полметра, уйдя из зоны поражения палки. В ответ на действия Василия Степановича послышался злобный лай. Старик с облегчением вздохнул. Собаки были не самым легким противником, особенно когда тебе минуло семьдесят, но это лучше, чем ожидать атаки неизвестной нечисти.
Василий Степанович выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил в ближайшего пса. Зверь был чуть ниже бедра пожилого мужчины. Породу определить было сложно. Одичавшие животные, размножаясь мешались друг с другом так, что овчарка это, доберман или кане корсе определить было невозможно. Только по каким-то морфологическим признакам можно было судить, какие породы участвовали в формировании особи. Старик попал псу в плечо. Тот все-таки успел вильнуть телом и пуля прошла вскользь. Тем не менее, зверь взвизгнул и отскочил подальше. Однако остальные псы не думали отступать. Стая вышла на охоту, а пожилой мужчина не казался животным сколь-либо опасным противником.
"Надо бить на поражение" - мелькнула холодная мысль, оттесняя панику. Расчёт был на то, что сильно раненую особь члены стаи съедят и появится шанс на спасение. И вовремя! Потому что псы уже начали обходить старика справа, отсекая путь отступления и прижимая его к развалинам.
Прицелиться было сложно. От резких и быстрых движений Василий Степанович начал задыхаться. Возраст давал о себе знать. Пистолет дрожал в старческой руке. Да и собаки не давали сосредоточиться на одной цели, порыкивая и все больше приближаясь. Умирать так глупо не хотелось. Ну не видел себя Василий Степанович съеденным собаками! Да и не был он ни бойцом, ни книжным героем. Так, обычный человек со своими страхами и комплексами.
Вдруг крайний слева пес подпрыгнул и с визгом покатился по брусчатке, оставляя за собой кровавую дорожку. Донесся звук выстрела. Василий Степанович воспарял духом. Несовместимое с жизнью поедание его тела откладывалось. Раздался еще один выстрел и другой пес рухнул на камни с расколотой головой. Собаки заволновались. Они настороженно подняли головы, чутко слушая квартал и пытаясь понять, откуда опасность. Грохнул еще один выстрел. Пуля дзинькнула по брусчатке около ног крайнего пса. Стая подалась к спасительной баррикаде. Старик решил внести разнообразие в сумятицу, тем более, что неизвестный стрелок и не думал приближаться к месту схватки. Перехватив поудобней палку Василий Степанович издал такой гортанный вопль, на который были способны его легкие и ударил тростью ближайшую к нему собаку. После чего выстрелил два раза из пистолета. Сухие щелчки, не пугавшие до этого момента зверей вдруг создали такую панику, что стая, как один вдруг сорвалась с места и, бросив так не ставшего добычей человека, бросились наутек.
Воспользовавшись сложившейся ситуацией, Василий Степанович оглядываясь чуть не на каждом шаге, споро засеменил в сторону неожиданных спасителей. Благо переулок шел под горку. Однако скрывшиеся под аркой псы и не думали преследовать старика.
Добравшись до остова перевернутого троллейбуса, который перегораживал переулок, отделяя его от небольшой площади, на которой когда-то стоял центральный универмаг, старик остановился, чтобы отдышаться и привести себя в порядок. Он привалился к борту машины и прикрыл на секунду глаза, прислушиваясь к себе. Сердце колотилось дизелем, заставляя вздрагивать грудную клетку. Кровь стучала в висках большими барабанами, грозя пробить тонкие в этих метах кости черепа и выплеснуться наружу.
- Что, Васёк, с собачками кость не поделил? - раздался рядом ехидный старушечий голос.
- Шла бы ты, карга старая - не открывая глаз, улыбнулся старик.
- Я, между прочим, на пять лет тебя моложе - возмущённо зашамкала собеседница.
- Моложе, не моложе, а седьмой десяток разменяла.
- Разменяла, не разменяла, а мастерскую степень по биатлону у меня никто не отбирал! - последовал хвастливый ответ. - Зрение, правда, уже не то, но диоптрический прицел спасает.
Перед ним стояла сухопарая старуха. Узкое лицо, колкий взгляд подслеповатых глаз, старая косынка, которой перетянуты седые волосы. Одета в камуфляж, в скрещенных на груди руках винтовка с оптическим прицелом. Старуха держала оружие, как главный герой какого-то западного фильма о снайперах.
"Диоптрии спасают" - усмехнулся про себя старик. Не смотря на возраст, Люся выглядела вполне боевито.
- Ты бы, Вась, не шастал бы по кварталам, а переселился к Филину в общежитие. - прищурилась снайперша.
- Да ладно, Люсь, - отмахнулся Василий Степанович. - Пока ноги носят, буду ходить. Там, все-таки, мой дом.
- А как перестанут носить, там и помрешь без похорон. Добро бы дело того стоило. А каков тебе интерес в наших местах?
- Библиотека. Точнее, то, что еще не сожгли в печах - ответил старик.
- Зачем тебе прошлое?
- Это все, что остается тем, у кого нет будущего - горько вздохнул старик и двинулся через площадь на улицу, которая раньше была известна как Рождественка. Дальше шли достаточно многолюдные места, и можно было не опасаться нападения.
Старая биатлонистка смотрела в спину удаляющемуся мужчине.
Это ты прав, старый - процедила она сквозь зубы. - Будущего здесь нет ни у кого. Скоро не останется здесь претендентов даже на прошлое.
Свеча горела ровно, создавая вокруг достаточно приличный по размерам кокон света. Василий Степанович послюнил указательный и большой пальцы, и перелиснул очередную страницу газетных подшивок за две тысячи десятый год. Зашуршала бумага. Она прилично пожелтела и, если бы не старания старика, добровольно возложившего на себя обязанности библиотекаря, периодика давно бы истлела или была бы сожжена в общественной печи. Но старик в тот момент встал грудью на защиту фондов некогда самой крупной библиотеки в мире, и победил. Пусть они никогда не воспользуются имеющимися в хранилищах знаниями. Как знать, ведь на планете живет еще много людей. Они буду читать эти книги, листать потемневшие от времени подшивки газет и журналов. Василию Степановичу давно уже нечего было делать в своей каморке у читального зала номер один. Основные хранилища были надежно опечатаны. Но он много месяцев подряд приходил сюда, чтобы погрузиться в прошлое. В недалекое, но такое жестокое прошлое.
На первой полосе, очередной газеты датируемой июлем двух тысяч десятого года жирным заголовком написано: Москва в дыму. Следующий номер возглавлял похожий текст, но с припиской на второй строке: "Главный врач страны рекомендует запасаться хирургическими масками". И такое в каждом последующем номере. Все больше пространства стали занимать сводки с пожаров из Подмосковья и других областей, более похожих на донесения с фронтов военных действий. "Горят леса в рязанской области." "Под Вереей выгорело три деревни. Погибло пять человек." И следующая статья все страшнее предыдущей. Были и такие заголовки: "Мэр города спасает своих пчел", "Пожарные охраняют от огня дачи олигархов", "Сгорел дублирующий военный аэродром. Выгорело сто пятьдесят тонн авиационного топлива".
Старик все продолжал листать пожелтевшие страницы. И газеты, как летописцы повествовали о событиях давно минувших дней. о том, как у жительниц столицы одного из крупнейших, даже после распада, государств в мире стали рождаться дети с необратимыми генными дефектами, а через пять лет и вовсе перестали рождаться. Бесплодие поразило оба пола. Более того, странный вирус бесплодия поражал и тех, кто не находился в Москве в злосчастное дымное лето двух тысяч десятого года, но имел с таким жителем в половую связь. О том, как жители Москвы бросились вон из зараженного мегаполиса и области, поняв, что болезнь поразила всех от мала до велика. И о том, как международное сообщество распорядилось жизнями москвичей, вынеся меморандум о том, что Москва и область закрываются на неопределенный срок, пока зараза не потеряет силу, а вокруг зоны отчуждения воздвигается периметр, который и не снился любителям книг и игр о сталкерах. Повествовали пожелтевшие листы и о том, как люди пытались бежать из закрывающегося города. У кого хватило денег, уехали за границу, но ни в одной лучшей клинике Германии или Швейцарии не смогли вылечить странный недуг. Только узнали, что вызван он фураном, одним из видов диоксина, выделявшимся при сгорании авиационного топлива и пластмасс, а еще то, что недуг этот все-таки заразен. Вот только почему вещество, действующее по накопительному принципу и начинавшее процесс поражения организма не сразу и даже не в первом поколении, сработало в течение первых пяти лет, сказать никто не мог. Ученые собирались на консилиумы, говорили умные слова, проводили исследования. Правительство страны, переехавшее из Москвы в Санкт-Петербург, постановило создать целую программу по исследованиям и ликвидации последствий. Но в результате все светила только разводили впустую руками и ничего дельного не сказали. Только в одной газете мелькнула статейка о том, что какой-то старший преподаватель в медицинской академии в Красноярске открыл причину страшного недуга. Но разве имеют силу слова какого-то выскочки из Сибири против веских заявлений именитых светил!? Заметка так и не стала сенсацией. А город закрыли окончательно. Выбраться из него стало невозможно ни за какие деньги.
Постепенно, периодичность издания газеты стала все реже и реже. Да и не нужна была уже Василию Степановичу память, запечатленная на бумаге. Он и так все помнил. Население многомиллионного города вымирало с ужасающей быстротой. Хоронить не успевали - просто сжигали. Начались войны за продовольствие. Люди сколачивались в банды и вырезали друг друга у дверей продуктовых складов и магазинов. С большой земли в Зону отчуждения доставляли продовольствие и лекарства - сбрасывал с вертолетов на Красную площадь и у зданий бывших районных управ. Такое продолжалось до тех пор, пока не появились желающие воспользоваться летучим транспортом и убраться из этого ада. Но в результате один из вертолетов был сбит. Поставки прекратились. Электроэнергии не стало через пять лет, когда закончился уголь и мазут и встали теплостанции. Вместе с ними перестала работать канализация, водопровод, водоочистительные сооружения. В городе началась эпидемия холеры, которая проредила и без того сильно сократившееся население. Ко всему прочему прибавилась новая напасть - стаи одичавших собак начали терроризировать оставшихся жителей. Те вооружались, защищались. Появились "туристы" с большой земли, которые приезжали поохотиться на вымирающих жителей. Но те дали достаточно жесткий отпор и охотники больше не появлялись. Возникли даже свои касты - сторожа, охотники, собиратели, исследователи, заготовители. Кто-то из жителей перебрался на окраины города и начали жить сельхозобщинами. Оставшиеся консолидировались по районам. Расчищали себе жилища в домах, рыли выгребные ямы, разбивали огороды в парковых зонах. Постепенно, город обветшал и пришел в запустение. Относительно ухоженным оставался тот район, где жили люди. Но таких мест становилось все меньше и меньше. Рождаемости не было. Одна смертность.
Газеты давно кончились. Перед Василием Степановичем лежала накрытая картонной обложкой скоросшивателя подшивка. А старик все сидел, глядя невидящим взглядом сквозь пламя свечи. Сегодня он не пойдет домой, равно как и в последующие дни. Василий Степанович принял решение. Он останется в Общинном доме - месте, где в массе своей жили оставшиеся в живых москвичи, чтобы быть к своему прошлому. Ибо народ, не знающий своего прошлого, не имеет будущего. Но какое будущее может быть у умирающих? На этот вопрос старик ответить не мог. Ведь им не так долго осталось. Он, снайперша Лиза, дворник Петрович, даже держатель Общинного дома - Стась, все они были глубокими стариками.
Тяжело вздохнув, он с трудом поднялся. Ноги и поясница затекли от многочасового сидения. Колени гнулись неохотно. Василий Степанович взял подшивку газет и со стуком водрузил том на причитающееся ему место. После чего взяв свечу, с кряхтением двинулся по темным помещениям, освещая себе путь слабым огоньком восковой палочки.