Аннотация: Рассказ участвовал в Про/За-2 основная номинация - 22 место. К сожалению, участвовал не в лучшем виде: залила на сайт черновой вариант...Судьба?!
Серафима проснулась от собачьего воя и женского плача. Темнота ночи ушла вслед за месяцем, за окном распускался мутный рассвет. Голая ветка клена, повинуясь порывам ветра, ритмично билась в стекло. Где-то рядом уверенно пропел утреннюю гамму голосистый петух, следом откликнулись другие - дальние. Старая женщина прислушалась к собственному телу: на пробуждение одряхлевшая плоть отозвалась мурашками и судорогами - особенно беспокоили руки. Она достала из-под подушки четыре пробки - по две на каждую руку - старый испытанный способ подержать их в зажатой ладони. Через несколько минут судороги прошли. Старуха решила плотнее завернуться в шерстяное одеяло и уснуть, но из барачного коридора вновь донеслись горестные причитания. " Несчастье, похоже! Пес еще воет, что он дурной, просто так выть", - подумала она, поднимаясь на старой скрипучей кровати. Посидела, помассировала руки и пальцы, тридцать раз потерла ладони между собой, и уже горячие приложила к глазам - своеобразный ритуал пробуждения. Когда-то в женском журнале она вычитала полезные советы по уходу за собой и теперь неукоснительно следовала им. В коридоре простучали походный марш мужские шаги, замерли в дальнем конце. Через минуту из той половины донеслись мусульманская молитва и причитания. Тут она поняла, что вероятно умер сосед- узбек, ее ровесник. Но эта догадка не вызвало никаких эмоций: уже давно визит смерти для нее превратился в обременительное и рядовое явление.
Старуха откинула одеяло и спустила ноги на пол. Старенький прикроватный коврик из разноцветных тряпочек обжег ноги ледяным презрением - совершенно не держал тепло - как и дырявые шлепанцы, которые она поспешила нащупать немеющими пальцами. Накинув пушистый банный халат - подарок дочери - Серафима встала и потащилась к окну. Уже неделю как она не могла отыскать палку - верную помощницу - и теперь приходилось идти осторожно, придерживаясь рукой за стену. Рассохшиеся доски пола заволновались, встретили хозяйку скрипом и нытьем, но она дала себе слово не обращать внимания на такие мелочи. Откинув блеклую ситцевую занавеску, старуха выглянула во двор. На фоне темных деревьев и мокрых кустов стояли несколько стульев и скамейка, покрытых ватным тюфяком - курпачи. Двое мужчин в тюбетейках и черных халатах, подпоясанных цветными платками - родственники старика - сноровисто пилили березовые комли. В дровяном сарайчике бесновался и выл пес соседа - жильца комнаты слева. "Как тут не верить приметам, что собака воет на покойника?! - усмехнулась про себя старая женщина. Она не любила ни собаку, ни ее хозяина - напыщенного, похожего на индюка, худого старика, с холодным взглядом, который по всем признакам нимало времени провел в тюрьмах. По ночам сосед захлебывался кашлем, выходя из дому, закладывал руки за спину - этого для Серафимы было достаточно, чтобы сделать соответствующие выводы.
Вообще женщина не любила ни бывших заключенных, ни домашних животных.
Но вот год назад внучка Наташа привезла из Питера трехмесячного котенка экзотической породы. Пушистый, беспомощный комочек пришелся ко двору, и она милостиво приняла подарок, не отвергла, как изначально предполагала дочь. Сейчас это уже был пятикилограммовый красавец, ведущий солист в ночных концертах окрестных кошек. Хозяйка вспомнила про пушистого проказника, приоткрыла форточку, чтобы кот без проблем проник в комнату. Потом она отправилась на кухню - свет зажигать не стала- так казалось уютнее и теплее. Древние ходики с кукушкой показывали шесть часов двадцать минут. Серафима уселась у окна, положила руки на теплую батарею и стала смотреть во двор. Недавно в ней проснулась страсть - интересоваться жизнью двора - сидеть у окна и подглядывать незаметно для окружающих. Картина за окном окончательно прояснилась. На курпачах сидел паренек в черном халате, перед ним стоял низкий столик, на котором белели фаянсовые пиалы и чайник. В проходе между столом и стульями один из сыновей покойного разжигал небольшой костер. Старуха сглотнула слюну, неплохо бы попить чайку, но на протяжении последних тридцати лет она строго следовала режиму - ее завтрак начинался ровно в восемь часов. Часики мерно и медленно щелкали минуты. Из кухонного крана часто капала вода, отсчитываю собственное время. "Надо бы сменить прокладку. Опять алкоголика просить", - тяжело вздохнула Серафима, - И чем заняться до завтрака? Читать еще темно, телевизора давно нет, радио тоже, что остается - вспоминать прошлое"
Хорошее и плохое, всякое бывало, но жизнь в теплой южной республике теперь казалось раем, потерянным навсегда. В центре благодатной долины она родилась и прожила почти всю жизнь. Имела мужа, который однажды уехал в командировку и не вернулся, двух детей - мальчика и девочку - мальчик тоже не вернулся, но уже из Афганистана. Работала честно, не путешествовала, два раза съездила по профсоюзной путевке в санаторий. К тому времени, когда она вышла на пенсию, семья дочери переехала в Россию, в Ленинград, где училась на художника единственная внучка. Каждое лето дочь с внучкой приезжали к бабуле погостить. Уже потом, когда распалась великая держава и все разбежались по национальным квартирам, а путешествия в Среднюю Азию стали небезопасны и дороги, дочь стала уговаривать мать перебраться к ней поближе. По разговорам Серафима знала, что старики, вырванные из привычной среды, как деревья, пересаженные в новую почву, в холодном климате долго не живут. Да
и жить в семье дочери она не могла: к тому времени внучка вышла замуж и привела в дом супруга; таким образом, в двухкомнатной квартире разместились две семьи. А снимать квартиру ей, всю жизнь привыкшей быть хозяйкой в собственном доме, не хотелось. Вот и терпела до последнего. А когда на восьмидесятом году жизни произошел несчастный случай, и она слегла надолго, то все решили за нее. Так она оказалась в полуразрушенном малосемейном общежитии, в маленьком рабочем поселке недалеко от Питера. Наконец стали пробуждаться от сна соседи: слева раздался надрывный утренний кашель, справа заплакали маленькие дети семьи алкоголиков, а вечно пьяные родители загремели пустыми бутылками. "Утро сдачи наступило!" - шутил главный алкоголик, когда старуха встречала его со стеклотарой в коридоре. Раздались тяжелые шаги и ругань жильцов комнаты напротив - механизатора и его сына, которые собирались на работу в поселковое фермерское хозяйство. Часы захрипели, из домика выглянула кукушка и дернулась семь раз. Эти часы появились в доме по случаю юбилея, старуха уже не помнила какого. И вот жестяные ходики, да кот Мусак - "и где блукает молодой кошачий производитель!" - всего-то и были ее друзья. Часы с облупленным циферблатом и хрипящей от древности кукушкой невозмутимо отсчитывали часы и минуты, а вместе с ними беспристрастно текли серые мысли в голове у старухи.
Когда за ней приехали дочка с мужем, и стали продавать квартиру за какие-то пятьсот долларов, Серафима даже всплакнула: безмерно жаль было маленькой и уютной квартирки с лоджией, украшенной горшечными растениями и тридцатилетней пальмой. Все, что наживалось трудом, оказалось старой рухлядью, никому не нужной, достойной свалки. И сама себе она казалась несчастной и обездоленной. И только явная зависть окрестных старух придавала ей силы. Несчастные пифии при встречах с ней наперебой рассказывали грустные истории: одни - об уехавших и быстро ушедших, другие - об оставшихся и никому не нужных.
И неизвестно было, что хуже: преждевременно умереть в России, не выдержав тягот переезда и акклиматизации, или остаться и ждать смерти от отравления или несчастного случая, и чтобы квартира досталась злодеям. Такая уж практика в тех местах, кто проводил и похоронил безнадзорного старика, тот имеет право на все его имущество. Разумеется, старики защищались. Несколько приятельниц старухи, с которыми она работала на заводе, усердно посещали баптистский молельный дом. "Только ведь это религия вовсе не христианская, а может христианская, да не та. И как будет та, если проповедники все из Америки. А значит, квартиры, завещанные церкви выжившими из ума старухами, в обмен на достойное захоронение и загробный рай отойдут государству американскому, чтобы оно богатело. И куда смотрит наша православная церковь?!" Такие крамольные мысли частенько одолевали Серафиму.
Впрочем, вопросы религии интересовали ее абстрактно. Она была атеисткой: в церковь не ходила, икон дома не держала. Но Библию и Коран периодически почитывала, чтобы в очередной раз удивиться людским слабостям, к каковым она относила и веру в Бога. Старуха с удовольствием вспомнила давний случай, когда она поставила на место общепризнанную богомолку - женщину еще молодую, но уже окончательно одинокую, и по этой причине погруженную в религию. У этой несчастной давно и тяжело болели мать и сестра. И вот как-то раз она в присутствии старух, заседающих на скамейке возле подъезда, сказала, что молит Бога о даровании больным родственникам смерти, как облегчение от земных мук. Серафима, услышав такие слова, взвилась на дыбы. "Как я тогда сказала. Ира, ты должна молить бога об исцелении родных людей, а не о смерти. Это сам бог решит, кому и когда уходить. И не тебе ему подсказывать! Ох, как Ирке не понравилось, зато старухи все до единой меня поддержали!"
Воспоминания о давней победе немного развеселили старуху, но тут молитвенный распев предъявил настоящее. И снова она приклеилась к оконному стеклу. Света на улице прибавилось довольно, и картина за окном заполнилась новыми красками: во дворе стояла легковая машина, а на стульях сидели мужчины в цветных халатах- синего, красного и зеленого цветов. Старик в зеленом бархатном халате, с намотанной поверх тюбетейки белой чалмой, нараспев читал слова молитвы. Старухе показалось, что молитва, старая как мир, и картина за окном сосут из нее все силы, вгоняют в беспросветную тоску, и словно ластиком стирают счастливые моменты жизни. Она поспешно задернула занавеску и перевела взгляд на часы. Время будто застыло на месте, хоть возьми да вручную переводи проклятые ходики!
И опять потекли серые мысли: о несчастной судьбе, забросившей ее сюда; о собаке, которая выла к покойнику; о соседях справа и слева, от которых нет житья. Припомнился звонок дочери, которая обещала приехать, и отвезти в город на обследование - что-то желудок стал побаливать. С мыслей о своих болячках, она перекинулась на чужие, и вспомнила о письме соседки по дому, которая осталась на родине. Письмо пришло с месяц назад, но Серафима еще не удосужилась на него ответить. " Надо перечитать письмо... Что-то там было интересное... Кто-то заболел и умер. Да и ответ можно написать сегодня. Хотя чего писать, хвастаться нечем. Жизнь в четырех стенах - врагу не пожелаешь! Письмо найти еще нужно. Куда я его заложила, запамятовала?!"
Перед Серафимой встал вопрос: искать письмо, или писать ответ. Но ходики подсказали третий путь: показав на циферблате половину восьмого, они тем самым напомнили, что пора готовить завтрак. Она встала, разожгла газовую плиту и поставила на одну конфорку эмалированный чайник, на другую - кастрюльку с водой. Достала из деревянного ящика четыре небольшие картофелины, помыла под краном и бросила в воду. Дочка сказала, что варить картофель надо с кожурой - для сердца полезней. А сердце у старухи изредка да пошаливало. И по этой причине она не расставалась с таблетками нитроглицерина - на всякий случай. Вода в чайнике закипела белым ключом, и старуха отключила конфорку. В прежней жизни Серафима пила только зеленый чай. Но здесь у нее частенько кружилась голова, падало давление, так что она без сил лежала на кровати, и каждое движение вызывало прилив тошноты. Любимый напиток только усугублял страдания. В холодном, промозглом климате она перешла на кофе и черный чай. Сегодня будет черный чай, хотя есть кофе в зернах, но их не на чем смолоть. Недавно испортилась кофемолка еще советского производства, не выдержала варварского обращения - старуха повадилась молоть на ней старый как зуб мамонта КитеКат.
Пока варился картофель и заваривался чай, Серафима прилегла на диван. Зверь внутри проснулся и точил когти о стенки ее желудка. Она погрузилась в сонное оцепенение, так казалось, лучше им обоим - зверь утихал и только потихоньку то втягивал, то выпускал когти - боль можно было терпеть без таблеток. Наконец, до нее донесся запах сваренного картофеля. Хотелось полежать на диване, но, став рабой собственного режима, она старалась не обращать внимания на капризы организма. "Пусть мир рухнет, но завтрак по расписанию!" - такой девиз она вполне могла начертать на собственном знамени, если бы ее объявили родоначальницей. Проходя мимо зеркала, Серафима увидела собственное лицо - искаженное и серое. Из-за приступа желудочных болей оно выглядело как выжатый лимон. "Надо сегодня сходить в аптеку и купить таблетки от желудка, анальгин плохо помогает. А то пока дочка отвезет к врачу, я успею десять раз загнуться!" Серафима поспешно отогнала мрачные мысли, через силу улыбнулась зеркалу, и поплелась на кухню.
Аппетит пропал, но она знала, что после еды ей становится легче. Потому она через силу съела две картофелины с кусочком сливочного масла и выпила чашку черного чая с медом. Покончив с завтраком, старуха выглянула во двор. Декорации остались прежние, но появились новые действующие лица все той же пьесы - проводы в загробный мир мусульманина. Двери подъезда хлопнули. На крыльцо вышли люди, но не видно кто. Обзор закрывался большим, ритуальным, красным покрывалом, развешанным над входом. Понаблюдав еще некоторое время, Серафима вдруг вспомнила, куда положила письмо с родины. И тут же достала международный конверт и положила на видное место. При этом она сказала себе, что прочитает и напишет ответ после обеда, а сейчас сходит в аптеку.
"Голому собраться - только подпоясаться" - думала Серафима, одеваясь. С важной задумчивостью она выбрала из нескольких вариантов "сэконхендовской" одежды самый мрачный - все-таки в доме траур и надо проходить мимо родственников покойного. Взяла черную дерматиновую сумку, побитую временем и котом, долго искала замену палки и, наконец, приспособила поломанный черенок от метлы. После некоторых колебаний, сменила черный платок на шерстяной берет и подкрасила губы -" Так-то лучше, а то вырядилась как монашенка!". Вышла в коридор и, не оглядываясь по сторонам, закрыла дверь на два замка. Положила связку ключей сначала в сумку, потом подумала и переложила их во внутренний карман пуховика. Она боялась потерять ключи. Вскоре после переезда с ней случилась такая история, и она запомнила мытарства со взломом. Пригласила соседа-алкоголика, а он не рассчитал силы и снес дверь. Хорошо, что дело было летом: пришлось ждать сутки пока приедет зять и все наладит.
На улице стояла ветреная погода, сырой воздух оседал невидимой пленкой на лице. Старуха, чтобы не отвлекать внимание скорбящих, прошла под окнами дома. Впрочем, по восточному обычаю, всем женщинам предписывалось проходить за развешанными покрывалами - молились во дворе только мужчины. Серафима доковыляла до дороги и пошла краем обочины, опираясь на палку и часто останавливаясь - боялась упасть под колеса проезжающих машин. Рабочий поселок был невелик и разбросан по окрестным холмам. Веяния новой жизни не миновали его. На горе привольно раскинулась улица богатых кирпичных домов, со спутниковыми тарелками на крышах, с иностранными машинами у ворот. Под горой преобладали двухэтажные малосемейки из селикатного кирпича и старые покосившиеся строения, не ремонтируемые, наверное, еще с тех, советских времен. Навстречу двигалась пожилая женщина с полными сумками. Серафима посторонилась, уперлась палкой в обманчивый наст, и чуть было не свалилась в кювет. Но женщина, как робот прошла мимо, не улыбнулась, не поздоровалась. Старуха удивлялась безразличному, а иногда агрессивному отношению местных жителей к старикам. Там, где она родилась, буквально все, начиная с детского возраста, уважали старших, здоровались, даже не зная имени. Вот, к примеру, сейчас там спросили бы "бабуля, все в порядке? А здесь, похоже, не только незнакомые люди, но и близкие не уважают стариков".
Аптека помещалась в пристройке к двухэтажному зданию из белого кирпича. Очень часто она закрывалась, и тогда страждущие и болящие ехали за лекарствами в соседний поселок или в город. Но сегодня учреждение работало и даже обслуживало малочисленных посетителей, так что Серафиме пришлось ждать несколько минут. Когда подошла ее очередь, и на нее хмуро глянула молодая девица в белом халате, без шапочки - с копной нечесаных волос и несвежим маникюром - старуха запамятовала, зачем пришла. Но тут случилось чудо, вместо того чтобы рассердиться на бестолковую женщину, девушка улыбнулась, и стала задавать наводящие вопросы, выкладывая при этом коробочки с лекарствами и пилюлями. Таким образом, определился необходимый в любом быту перечень лекарств - целая аптечка скорой помощи - и только в последнюю минуту Серафима вспомнила, что нужны желудочные таблетки.
Старуха поблагодарила девушку, пожелав всего хорошего, и осторожно, опираясь на палку, ступила за порог: высокая, худая, в черном пуховике, сером мохеровом берете и с накрашенными карминовой помадой губами. Утренняя хмарь полностью рассеялась, очередной сюрприз приморского климата на этот раз порадовал ясным весенним небом - безбрежной синью. Серафима шла по знакомой дороге, мысли ее улетали далеко прочь, и ничего странного, что она свернула на давно нехоженую тропинку, ведущую через старый парк, мимо заброшенного мемориала воинской славы, вокруг пруда, прямо к ее дому. Она вспомнила, как дочь показала эту тропинку в первое лето после приезда. Пейзаж со старинным парком - запущенным, но вся равно прекрасным - старухе понравился, и она впервые за год, прошедший под знаком переезда, вздохнула свободно. Непонятная черная грусть, казалось заполонившая навсегда ее сердце, легко отлетела прочь. Правда, вскоре грусть-тоска вернулась, но уже одетая в другие одежды.
Женщина прошла аллеей старых лип и вышла к мемориалу. Снег на мраморных плитах основательно подтаял, образовались большие лужи. Старуха внимательно глядела под ноги и не заметила пожилого мужчину, медленно бредущего навстречу. Не доходя несколько метров до него, Серафима присела на скамейку, чтобы отдышаться. И тогда она увидела, что на соседнюю скамейку как-то неловко, держась рукой за сердце, будто сноп, рухнул высокий, седой, не по-местному хорошо одетый старик. Он достал из кармана пенал с таблетками и открыл его, но тут же выронил в грязную лужу под ногами. Старуха сразу поняла, что у старика прихватило сердце - много раз она наблюдала сердечные приступы. Быстро подхватив пакет с лекарствами, оставив палку, она поспешила к старику. "Мужчина, вам плохо! У меня с собой таблетки от сердца. Дать вам таблетку?" - без толку спрашивала Серафима. Старик молчал, его голова с полуоткрытым, тяжело дышащим ртом откинулась назад, взгляд остановился, и только рука трепетала в просящем жесте. Неведомая сила подтолкнула старуху и заставила в секунду принять решение: вложить в полуоткрытый рот таблетку нитроглицерина. Давным-давно знакомая женщина, мучающаяся сердечными болями, сказала, что если у человека в преклонном возрасте стало болеть сердце, то ему поможет нитроглицерин, который надо постоянно носить с собой. Совет оказался дельным, а в данном случае единственно правильным. Через минуту лицо старика ожило, а вскоре он вообще открыл глаза и слабо улыбнулся.
Улыбнувшись в ответ, и облегченно вздохнув, старуха, забыв про палку, поспешила прочь от скамейки. Но, пройдя несколько метров вперед, почувствовала, что без "третьей ноги" не обойтись, и вернулась. Старик к этому времени полностью пришел в себя и стал благодарить Серафиму на иностранном языке. "Финн, наверное. Дочь говорила, что они сюда приезжают на могилы предков. Когда-то это была финская территория..." - определила старуха. Она растерялась и, не отвечая старику, прошла мимо к следующей скамейке - за палкой. Спасательная операция, предпринятая вопреки обычной осторожности, отняла последние силы, и вынудила ее просто рухнуть на скамейку. На этот раз в роли доктора выступил иностранец, который присел рядом, взял руку и стал считать пульс. Убедившись, что серьезной опасности нет, он стал что-то лопотать на иностранном языке, часто повторяя только два знакомых слова - авто и презент.
"В таком состоянии я не откажусь доехать до дому на автомобиле, да и сладкое для поддержания сердечной мышцы мне не помешает" - ответила Серафима скорее для себя, даже не рассчитываю на понимание соседа, но он видно уловил суть высказывания, подхватил ее под руку и повел по аллее на выход. Она даже не поняла, как очутилась в красивом автомобиле, и почему обнадежила старика, который отправился в супермаркет за покупками. Просто сидела старуха в полной прострации, в пространстве роскоши и комфорта, будто оцепеневшая птица, и ждала, когда ее выпустят из золотой клетки. И думала о том, как будет славно, когда представление, где она играла главную роль, закончится, она окажется дома с коробкой шоколадных конфет. И обязательно будет угощать чаем с конфетами единственную знакомую старуху, а возможно, и даже желательно, угостит маленьких детей бесбашенных соседей. А еще она заметила что грусть-тоска, ее подруга, примеривает светлые одежды и собирается в дорогу...