Перед соседним домом в свете фонаря - единственное цветное, старая телефонная будка с красными рёбрами. Фонарь отвёрнут от меня так, что совсем не видно резкого блика, растянутого плохим зрением в почти правильный, мохнатой текстуры круг с фиолетовым ободком. О его светоносности - и предметности, ведь бетонный ствол и грация стальной шеи закрыты рваной сетью веток в ошмётках прошлогодних семян да непроницаемыми тенями балконной решётки - там, сбоку, - ...о светоносности и предметности фонаря можно догадываться по синему сиянию снега, по светлому пятну, что через метры полутонов обрывается справа во мрак. Впрочем, задумавшись или, может быть, всеми силами пытаясь выжить, пятно темнеет лишь ненадолго и переливается в другое - от фонаря не столь деликатного, того, что слева, он всё же нашёл способ показать мне светящуюся безглазую морду - отражённой в окне.
Не считая этого холодного огня в окне-притворщике, стена дома напротив совершенно мертва. Две чуть тлеющих жёлтым искры можно пропустить, - они нисколько не напоминают широко распахнутый эгоцентризм любого освещённого окна, даже одинокого, и оттого не причисляемы к человеческому, родственны вещам, что без хозяев шевелятся в пустых комнатах. Стена, по́низу тёмно-серая от света двух фонарей, выше чернеет, тает во тьме, так что кажется: нет никакой границы между ней и провалом неба. Безоблачная, наичернейше насто́янная ночь стекает по стенам пятиэтажек, по бушприту девятиэтажного корабля-муравейника, косо вздыбленному над крышами, - и ни крыш, ни многих этажей уже не существует, они вычёркнуты, начисто съедены непрерывностью Космоса.
В самом сердце мрака вспыхнуло окно - и одно парит над бездной.