Устроил себе комфортабельную пу́стынь. Просыпаюсь в семь - и до восьми слушаю телевизор, морщась от не-новостей. В девять - завтрак. И сразу потом - быстрей-быстрей на лыжи, в скорость, в даль. Выдохшись, поднимаюсь по аллее к жилым корпусам. Медленно стянуть мокрую одежду - и на обед. Потом окончательно придавливает усталость - и сам собой воплощается "адский час детсада": поспать... вместе с музыкальной медитацией это растягивается до четырёх. Дома избегаю лежать днём - а здесь прочувствовал последствия: так тяжко вставать, гнетёт инерция происходящего, роняет назад на постель гудящая голова.
Жёстко правя собой, к полпятого выхожу гулять - и до кануна ужина скитаюсь по окрестному лесу, там, где море местного разлива точит глинисто-песчаный берег, повергая сосны ниц. Моя медитация - в безмолвии, где уже не слышен бесцеремонный громкоговоритель пансионатского пляжа. Могу стоять там долго-долго, пока не замёрзнет нос. Солнце падает. Сегодня оно зарылось в серую вату - растаяло нежнейшее двойное гало, больше никакого заката... Возвращаюсь - к ужину. И перед сном ещё раз выхожу на берег - спустившись от крайнего фонаря за ограду, в темноту. Белый электрический свет ещё достигает подножия склона и двух прибрежных бугров, на последнем - моё излюбленное место. Дальше - тьма. Там был свет - днём я выстреливал в светящуюся даль кончиками лыж. Но теперь пришла темнота и улеглась на ледяную пустошь.
Огни другого берега. Меня плотно обнимает тишина. На самом деле я приехал - к ней. И больше нет дела до всех собак мира, разбрёхивающих на километры тщету своего бытия.
- Вот так. От трапезы к трапезе. От белого безмолвия к чёрному. От безмятежности движения до пересыпающейся тишины.