Под жарким полуденным небом качнулось призрачное Нечто, и, осторожно переступив шлейф пыльной травы у обочины, вошло в город.
Едва заметно туманясь, трепеща, как перегретый воздух пустыни, Оно плыло по городу, играя солнечными зайчиками в стеклах и оставшихся от утреннего дождя лужах. Оно ползло по улицам, оплывая незаметно прохожих, столбы, машины и киоски у перекрестков. Постовой милиционер принюхался подозрительно было, покосился на ларек "Мороженное" рядом и успокоился. Окаченное в безлюдном переулке поливальной машиной Нечто испуганно сжалось, но потом, неслышно облегченно вздохнув, продолжило свой путь.
И везде где проходило это Нечто, город преображался. Сочней становились, гуще деревья и кусты, преображенно распрямляли сведенные судорогой ветви и затекшие спины. Рокот двигателей становится глуше, а въедливая пыль оседала, скатывалась бисерными шариками и съеживалась, как просыпавшийся из морозильника на пол иней. Дома казались чище и выше, вздыхали спокойно площади и улицы, наполняясь посвежевшими, встряхнутыми от плесени и мха людьми и присмиревшими автомобилями. Звенел весело старый трамвай, спеша отвезти набившихся школяров от так похоже дребезжавшей звонками школы. Люди чувствовали себя столь непривычно и ново, что дородная Матрена в старом трамвае, стиснутая со всех необъятных сторон, обладательница только что отдавленной сапогом ноги, вдруг улыбнулась пробившемуся к ней контролеру и, сколь получалось в сардинно-прессованном пространстве кокетничая протянула билет. Контролер ошарашено поднял бровь и неожиданно для себя самого улыбнулся в седоватые, совсем не идущие ему усы.
А в скверике, где вальсировали на золотистом ветру первые опадающие листья, судачили бабульки с нитками и спицами меж пальцев, седовласые, в синем трико и тапочках дедушки разворачивали свежее, пахнущие краской газеты в поисках новостей, кроссвордов и футбольных разделов. А под старым дубом, на обшарпанном валуне грелся выползший на солнце и сильно не в себе после вчерашнего и столь обычного, почерневший помятый, со скрипящей под солнцем серой щетине, алкоголик. Мутным взглядом он проводил сине-желтый с люлькой мотоцикл, со служителями порядка на жестких сидушках. А потом, с трудом переведя взор, он увидел как дворовая псина бежит за плывущими над землей листьями, силясь их изловить на лету, хмыкнул и громко чихнул. И как то по своему звонко, как его никогда не слышал этот мир, рассмеялся собачим выходкам и жизнелюбию, удивился прошедшей вдруг мучительной тяжести в голове, и ощущению что в груди открыли вдруг форточку навстречу осеннему ветру, прикрыл глаза и, как в детстве, мечтательно откинув голову на дубовую кору, задремал.
Качала дебаркадеры и терлась о пляж и серые плиты набережной, несшая за горизонт солнечные блики река. Шипели провода, по которым ползли длинные усы троллейбусов, гудел привод карусели и урчал сыто дизель речного трамвайчика. Смеялись дети, а в тени царапали на перилах инициалы, влюбленные парочки. Сторож шаркал метлой возле закрытого аттракциона электромобилей, искоса поглядывал за поедающей мороженное и сахарную вату малышней, в небе орали редкие, но звучные крачки и наглые сороки. Нечто свернуло в пряжу дымы заводов и электроцентралей, и спокойно разлеглось на весь город. И...
Какой идиот придумал будильники, они будят даже Нечто...