Блок Лоуоренс : другие произведения.

Конфеты

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  
  
  
  Конфеты
  
  Лоуренс Блок
  Пишет в роли Шелдона Лорда
  
  
  Это для
  Ларри и Сью
  , а также для Пруденс
  
  Содержание
  
  Глава Первая
  
  Глава Вторая
  
  Глава Третья
  
  Глава Четвертая
  
  Глава Пятая
  
  Глава Шестая
  
  Глава Седьмая
  
  Глава Восьмая
  
  Глава Девятая
  
  Глава Десятая
  
  Глава Одиннадцатая
  
  Новое послесловие от Автора
  
  Биография Лоуренса Блока
  
  Глава Первая
  
  Я ДУМАЛ, что к тому времени, как я вернусь домой, ОНА БУДЕТ спать, но ее не было. Я узнал об этом интригующем факте, только когда оказался за дверью. В нашей квартире нет окна, выходящего на 100-ю улицу, где находится вход в здание, и у меня не было времени прогуляться по Вест-Энд-авеню и взглянуть на наше окно. Даже при включенном свете она все равно могла бы спать.
  
  Я открыла дверь своим ключом и увидела ее. Она сидела в кресле перед телевизором, но передача "Поздно вечером" уже закончилась, и она смотрела на тестовый образец. Я не уверен, который был час, но когда уже слишком поздно для позднего шоу, это действительно очень поздно, насколько я понимаю. Я просто строю догадки, так уж получилось, потому что, насколько мне известно, телевизор - это всего лишь одно из тех удобств современной жизни, которые я по привычке прошу бармена выключить.
  
  Но в любом случае, вы понимаете картину. Уже поздно, я тихо вхожу, а моя дорогая жена еще не спит.
  
  Я поздоровалась, потому что это казалось наиболее логичным.
  
  Она встала со стула и повернулась, чтобы посмотреть на меня. Ее лицо было совершенно невозмутимым, но я мог сказать, что самообладание было таким же искренним, как на шоу поддавков. Когда живешь с женщиной более одиннадцати лет, можешь сказать, когда она притворяется. В уголках ее рта залегли морщинки, а краснота вокруг глаз появилась не от чистки лука. Она плакала, и это заставило меня почувствовать себя первоклассным ублюдком, которым я и был. Она плакала из-за меня, и это было понятно.
  
  Я улыбнулся. Я подошел к ней, обнял и поцеловал. На ней была нейлоновая ночная рубашка, под которой ничего не было, и она была мягкой, теплой и неудержимо и бесспорно женственной, с мягкими короткими каштановыми волосами и бархатистыми карими глазами.
  
  Но поцелуй был коротким. Сначала она отчаянно вцепилась в меня; затем выпрямилась и вывернулась. Я не пытался обнять ее, потому что знал, что она этого не хочет.
  
  Это понятно. Когда женщина живет с мужчиной более одиннадцати лет, она может сказать, когда он притворяется. И я притворялся. И она могла сказать. Я хотел поцеловать ее примерно так же сильно, как хотел поцеловать свинью, и она это знала.
  
  “Как она себя чувствовала, Джефф?”
  
  Я отвела взгляд. Я ничего не сказала, потому что говорить было особо нечего.
  
  “Мне не нравятся ее духи, Джефф. Ты знал, что от тебя разит ее духами? Я чувствую их на тебе. Тебе следует принять душ или еще что—нибудь после того, как ты...”
  
  Она замолчала, и минуту или две я думал, что она снова расплачется. Но она взяла себя в руки и повернулась ко мне лицом. Ее рот был закрыт, а губы образовали тонкую красную линию. Когда она заговорила, то говорила медленно, осторожно, как будто боялась, что не выдержит, если не будет тщательно выговаривать каждое слово и не торопиться между словами.
  
  “Давай присядем”, - сказала она. “Мы должны все обсудить, Джефф. Так, как есть, никуда не годится”.
  
  “О чем тут говорить?”
  
  “Нам есть о чем поговорить”.
  
  Я нерешительно пожал плечами и подошел к ней. Она села на диван, а я сел рядом с ней. Мы просто сидели в полной тишине, должно быть, не меньше трех или четырех минут.
  
  “Я полагаю, это происходит постоянно”, - тихо сказала она. “Это происходит всегда. Ты продолжаешь быть хорошей женой день за днем, и, наконец, твой муж находит другую девушку, и она более волнующая, и более красивая, и более интересная, и она новая, непохожая на других, и вдруг он с ней спит, а ты сидишь дома одна и пялишься в этот чертов телевизор. Ты сидишь дома одна, потирая колени, как подросток, потому что хочешь его так сильно, что готова кричать, и все это время он с какой-то безымянной сучкой, и они вдвоем делают все то, что ты привыкла делать, и ...
  
  “Люси—”
  
  “Не перебивай меня!” Ее лицо вытянулось, и она шарила руками по столу, как делала всегда, когда хотела сигарету. Я достал пачку из кармана рубашки, дал одну ей и взял себе. Пачка опустела, и я скомкала ее в комок и швырнула в мусорную корзину на другом конце комнаты. Она пролетела по воздуху, отскочила от стены и упала в корзину.
  
  “Два очка”, - сказал я.
  
  Она ничего не сказала.
  
  “Мне говорили, что женщины переживают это”, - сказала она. Ее сигарета была зажжена, и она сделала две или три глубокие затяжки. Теперь она была спокойнее.
  
  “Женщины проходят через это”, - продолжила она. “Предполагается, что это происходит постоянно. После стольких лет брака мужчине хочется чего-то нового, а жена ходит с закрытыми глазами и закрытым ртом и ждет, когда ему надоест все новое и он вернется домой к маме. Тогда все снова будет в порядке.”
  
  Я раскурил сигарету и глубоко затянулся. Вкус был невкусный, и я выпустил дым длинной тонкой струйкой, которая тянулась к потолку. Я уставился на проклятый дым с зачарованностью кататоника, уставившегося на глухую стену.
  
  “Я пыталась притворяться, Джефф. Я знаю о ней ... о, я не знаю, как давно. Я наполовину догадался об этом, когда ты стала слишком уставать, чтобы заниматься любовью, и понял это, когда тебе пришлось работать допоздна ночь за ночью. Но я терпеть не могу притворяться. Я просто больше не могу этого выносить. ”
  
  Она взяла сигарету между большим и указательным пальцами правой руки и затушила ее в пепельнице. Она затушила ее так злобно, что чуть не сбила пепельницу со стола. Она выкурила не больше четверти сигареты.
  
  “Неужели она настолько лучше меня?”
  
  Я чертовски уверен, что не пытался ответить на этот вопрос.
  
  “Она не могла быть намного лучше”, - сказала она. “В этом нет ничего особенного. Ты просто ложишься на спину, раздвигаешь ноги и проявляешь немного жизни. Может быть, она знает что-то, чего не знаю я. Может быть, в этом все дело.”
  
  Снаружи начинался дождь. Дождь лил не переставая, и ветер бил им в наше окно. Это создавало своего рода фон для нашей беседы.
  
  “Кто она, Джефф?”
  
  “Ты бы ее не узнала”.
  
  “Я полагаю, это некоторое утешение. Я бы возненавидела, если бы это был кто-то, кого мы оба знали. Я ... Ты влюблен в нее, Джефф?”
  
  “Я не знаю”. Это была правда.
  
  “Ты собираешься продолжать встречаться с ней?”
  
  Я закрыла глаза. Я просто сидела с закрытыми глазами, и мое сердце билось намного быстрее, чем следовало, и я не знала, что сказать.
  
  “Джефф, ты не можешь перестать встречаться с ней? Разве ты не видишь, что ты делаешь со мной? Разве ты не видишь?”
  
  Моя сигарета догорела до окурка длиной около дюйма. Я затушил его.
  
  Люси говорила: “Джефф, неужели я недостаточно много значу для тебя, чтобы ты мог бросить эту маленькую сучку? Пожалуйста, Джефф. Я хочу тебя. Я так сильно хочу тебя, что не думаю, что смогу жить без тебя. Ты не можешь бросить ее?”
  
  “Я не могу”.
  
  “Не можешь? Или не хочешь?”
  
  “Не могу”.
  
  Она пожала плечами, чувствуя себя побежденной. “Я не знаю”, - сказала она. “Мы женаты одиннадцать лет, и все это время я не переставала любить тебя. Я люблю тебя прямо сейчас и ненавижу тоже, и я просто не понимаю этого. Ты меня больше не любишь?”
  
  “Я не знаю”.
  
  Теперь она улыбалась, но это была очень грустная улыбка. Она покачала головой, а когда заговорила, то больше для себя, чем для меня. “Нам следовало завести еще одного ребенка”, - сказала она. “Когда умер Тимоти, нам следовало родить еще одного ребенка сразу, а не ждать. Если бы у нас был ребенок, возможно, всего этого не случилось бы ”.
  
  Тимоти родился недоношенным около шести лет назад. Он прожил в общей сложности четыре часа, а затем испустил дух. Все это не подействовало на меня так, как на Люси - черт возьми, он прожил недостаточно долго, чтобы я могла испытывать к нему какие-то настоящие чувства, так или иначе. У нее все было по-другому. Она вынашивала его больше семи месяцев и любила той инстинктивной материнской любовью, о которой пишут и проповедуют. Это так надломило ее, что после того, как врач сказал, что ей грозит повторный выкидыш, мы решили какое-то время больше не заводить детей.
  
  “Может быть, так будет лучше. Если бы у нас был ребенок, а потом ты сбежал с другой женщиной, это все испортило бы для ребенка. Может быть, так будет лучше, Джефф ”.
  
  Я держала рот на замке.
  
  “Ты хочешь развестись, Джефф?”
  
  Я позволяю своему рту оставаться закрытым.
  
  “Если ты хочешь этого, ты можешь это получить. Не сразу, потому что я слишком сильно люблю тебя, чтобы позволить тебе совершить ошибку. Но если ты захочешь этого через месяц или около того, мы можем развестись ”.
  
  “Это то, чего ты хочешь?” Я сказал ей об этом прямо, поскольку именно она подняла этот вопрос.
  
  “Какое это имеет значение?”
  
  Я ждал, когда она продолжит.
  
  “Чего я хочу, - сказала она, наконец, - так это чтобы все было так, как было вначале. Чего я хочу, так это чтобы эта другая сучка прекратила свое существование и чтобы мы любили друг друга. Но я думаю, что это невозможно.”
  
  Глубокая и всепроникающая тишина. Некоторое время я слушала дождь за окном, а потом прислушалась к тому, как кран на кухне пытается соперничать с дождем, и сделала мысленную пометку установить новую стиральную машину, как только представится возможность. Я немного послушала часы, но это было довольно скучно, а потом я снова слушала Люси.
  
  “Мы можем продолжать в том же духе какое-то время”, - сказала она. “Ты будешь спать здесь, на диване, потому что я не хочу, чтобы ты был со мной в одной постели, если ты меня больше не заслуживаешь. Если ты откажешься от нее, я приму тебя обратно; и если ты решишь, что хочешь развода, я дам тебе развод. Это все, что я могу сделать, Джефф. Все, что ты захочешь, ты получишь. Я не силен в ведении разумных сделок. Я не ловкий торговец-янки или что-то в этом роде. Я просто женщина, которая любит тебя — безумно.
  
  Затем она встала. Она медленно повернулась ко мне лицом, и я увидел слезы в уголках ее глаз. Ее лицо было предельно серьезным, и она была похожа на маленькую девочку, балансирующую на канате в цирке.
  
  “Посмотри на меня, Джефф”.
  
  Я так и сделала. Она накинула ночную рубашку на плечи, и она упала на пол. Под ночной рубашкой ничего не было — нет, это не совсем правда. Под ночной рубашкой было много всего, много мягкой и очаровательной женственности, много теплой плоти и мягких изгибов.
  
  “Я не такая плохая на вид, не так ли?”
  
  Она не была. На самом деле, на нее было очень приятно смотреть, и мне не требовалось никаких усилий, чтобы не сводить с нее глаз.
  
  Даже сейчас.
  
  Но в то же время на нее было просто приятно смотреть, просто обнаженная женщина, которая заслуживала определенного внимания из-за вида, который она открывала взору. Она не была женщиной, которую можно затащить в постель, не была женщиной, которую можно хотеть.
  
  Просто что-то, на что легко смотреть.
  
  “Я же не уродина”, - сказала она. “Или плоскогрудая. Я ведь не плоская, правда?”
  
  Она обхватила свои груди руками, придерживая их снизу, как будто протягивала их мне в качестве подношения. Этот жест напомнил мне стихотворение Гарсиа Лорки о мученичестве святой Евлалии, с последней строкой, которая звучит примерно так: И пока страсть из грив и мечей трясется в смятении, консул несет на блюде дымящиеся груди Евлалии. Это была именно такая сцена.
  
  Она провела руками по своему телу, трогая себя везде, показывая мне, что все, что у нее было, принадлежало мне и только мне. И это ничего не изменило со мной. Меня это не тронуло, и все, что я мог делать, это сидеть там, смотреть на нее и ненавидеть себя.
  
  Она сделала два маленьких шага и оказалась в нескольких дюймах от меня. Очевидно, она принимала ванну в течение последнего часа или около того, и я чувствовал свежий запах ее нежной кожи после ванны.
  
  Она протянула руку и коснулась меня.
  
  Я не пошевелился.
  
  “Никакой реакции”, - сказала она, и та же печальная улыбка вернулась на ее лицо. “Никакой реакции, никакого волнения, никакого интереса, никаких действий. Тебе просто не хочется заниматься любовью со своей женой, не так ли?”
  
  От меня нет ответа.
  
  “Посмотри, что я с собой делаю”, - сказала она. “Я знаю, ты только что ушел от нее, и я знаю, что ты не хочешь меня, и я все еще так сильно хочу тебя, что едва держусь на ногах. Ты знаешь, каково это, Джефф? Это настоящая физическая боль.”
  
  Своей рукой она показала мне, где была боль.
  
  Она покачала головой, затем остановилась, подобрала сброшенную ночную рубашку, встала и снова надела ее. Я сидел как мумия, пока она одевалась и садилась рядом со мной на диван.
  
  Теперь она сидела ближе. Она наклонилась ко мне и обвила одной рукой мою шею. Другая ее рука лежала на моем бедре, и она нежно поглаживала меня, ее маленький ротик был у моего уха.
  
  “Ты ублюдок”, - говорила она, но произносила это нежно, сексуально, ее голос был хриплым и горячим. “Ты грязный ублюдок. Я люблю тебя, ублюдок”.
  
  Я не могла пошевелиться.
  
  Ее губы прошлись вверх и вниз по моей шее, целуя меня. Ее рука вытворяла странные и удивительные вещи, и я почувствовал, что отвечаю вопреки себе. Это было невозможно не делать. Мне хотелось встать и убраться отсюда ко всем чертям, но я не могла.
  
  “Ты прекрасный ублюдок”, - сказала она. “Ты получишь меня сегодня вечером. Ты возьмешь меня, даже если мне придется делать всю работу самой. Я не буду возражать. Я просто хочу тебя. О, и ты тоже хочешь меня. Я могу сказать. Разве это не мило? Приятно, что ты это делаешь. ”
  
  Комната начала медленно вращаться по кругу.
  
  “Эта проклятая молния”, - сказала она. “Ну вот... поехали. Я очень ловко обращаюсь с молниями. Я знала, что через некоторое время справлюсь. О боже, ты ведь совсем немного хочешь меня, не так ли? Не так ли, Джефф?”
  
  Рукой, которая была у меня на шее, она снова стянула ночную рубашку. Затем она прижалась ко мне сильнее, и через секунду я лежал на спине, а она была на мне сверху. Она прижалась своим ртом к моему и раздвинула мои губы языком, а затем мои руки обхватили ее. Она была мягкой и теплой рядом со мной.
  
  Она больше не могла ждать.
  
  Нас стало двое.
  
  Это был новый вид занятий любовью, любовь, рожденная взаимным отчаянием. Я был слишком возбужден, чтобы контролировать себя, а она хотела меня так сильно, что у нее было меньше, чем у меня. Мы занимались любовью, но это была не любовь; это было коротко, быстро и яростно, и в самом конце она выкрикнула мое имя во всю мощь своих легких, и весь большой прекрасный мир разошелся по швам.
  
  Мы недолго лежали в объятиях друг друга. Мы не обнимали друг друга и не говорили тех нежных слов, которые должны говорить влюбленные.
  
  Это было понятно.
  
  Мы не были любовниками.
  
  Когда все закончилось, я был вялым, измученным и испытывал отвращение к самому себе. Я был Джеффом Фландерсом, и в тот конкретный момент Джефф Фландерс был тем, кого я ненавидел.
  
  Несколько часов назад я был с Кэнди. Несколько часов назад Кэнди и я заставили весь мир перевернуться с ног на голову и вывернуться наизнанку, любили друг друга и занимались любовью друг с другом.
  
  Итак, Джефф Фландерс, каким бы ублюдком он ни был, быстро вернулся домой и по-быстрому трахнулся со своей женой.
  
  Это была чертовски хорошая заметка.
  
  Я сидела на диване и снова одевалась, а Люси сидела на другом конце дивана и не двигалась. Я сидел там, размышляя о нескольких разновидностях ублюдка, каким был Джефф Фландерс, когда внезапно на меня снизошло великое откровение.
  
  Я чуть не подпрыгнул, черт возьми.
  
  Люси прочитала мои мысли и рассмеялась. Это не был счастливый смех или даже отдаленно юмористический. Он был резким.
  
  “Не волнуйся”, - сказала она. “Я знаю, что ты не предохранялся, но это не имеет значения. Тебе не нужно беспокоиться, Джефф. Я все очень тщательно спланировала”.
  
  Я ничего не сказал.
  
  “Да”, - продолжила она. “Да, я все это спланировала. Это не сработало, не так ли? Я не знаю — я думал, если мы сделаем это спонтанно, может оказаться, что ты все-таки хочешь меня, а ты хотел ее только потому, что она была чем-то другим. Но ведь все было не так, не так ли?”
  
  “Люси—”
  
  “Я больше не буду этого делать”, - сказала она. “Я буду хорошей девочкой, Джефф. Я буду хорошей, нежной, любящей женой и буду совершенно уверена, что никогда больше не соблазню своего мужа.
  
  “Но это было весело, Джефф. Даже если это не сработало, это было весело. Ты единственный мужчина в моей жизни, и мне все еще нравится с тобой. Ты знаешь это, не так ли?”
  
  Она встала с того места, где сидела, и подобрала с пола свою ночную рубашку. На этот раз она не потрудилась надеть ее, а держала в руках, пока шла в спальню. Она не обернулась, не пожелала спокойной ночи или что-то в этом роде. Она просто вышла, очень быстро и очень уверенно, из гостиной в спальню. Дверь за ней закрылась, и я минут десять сидел, уставившись на закрытую дверь.
  
  К тому времени, как мне наскучило пялиться на эту дурацкую дверь, пришло время снова раздеваться. Надевать их изначально не имело особого смысла, но и большинство вещей, которые я делала в последнее время, не имели чертовски большого смысла. Я разделась, выключила свет и растянулась на диване, завернувшись в плед и подложив под голову дурацкую маленькую диванную подушку.
  
  Джефф Фландерс.
  
  Тридцать четыре года. Белый. Самец. Замужем. Религиозных предпочтений нет. Работает помощником вице-президента в филиале Murray Hill финансовой компании Beverley. Должность была не такой важной, как казалось, потому что помощник вице-президента был третьим по старшинству в офисе из пяти человек, а филиал Murray Hill был единственным филиалом финансовой компании Beverley Finance Company. Название было создано специально для того, чтобы произвести впечатление на потенциальных клиентов, что поначалу было несложно.
  
  Джефф Фландерс.
  
  Хороший Парень с приличной работой и красивой женой. Обычный придурок, который внезапно умудрился все испортить. Некий идиот, который находился в тихом и постепенном процессе превращения своей жизни в разумное подобие нижних глубин ада.
  
  Джефф Фландерс.
  
  Я.
  
  Диван был менее приспособлен для сна, чем для предыдущего занятия. Дурацкая маленькая диванная подушка была примерно такой же удобной, как мешок с грязным бельем, и я устала, но спать не хотелось. Я выкурил сигарету после пяти минут поисков свежей пачки, затем снова забрался на диван и попытался заснуть.
  
  Это не сработало.
  
  Вместо этого я лежал и думал. И, поскольку не было ничего, о чем стоило бы думать, кроме странного и абсурдного беспорядка, в который я попал, именно об этом я и думал.
  
  Это выглядело примерно так:
  
  Глава Вторая
  
  Я сидел за своим столом, потягивая крем-соду Dr. Brown's, чтобы запить бутерброд с пастрами на ржаном хлебе, когда она вошла в кабинет. Когда я посмотрел на нее, я чуть не подавился крем-содой, а это чертовски вкусная штука. Как бы то ни было, большая ее часть попала мне в рот, и я пролил ее на рубашку.
  
  Джо Бернс и Фил Делфи, президент и вице-президент Beverley Finance Company соответственно, отсутствовали на ланче. Их должности давали им право отсутствовать на ланче. Нас осталось трое, трое счастливчиков, которые остались за нашими столами на обед. Лес Болофф довольно пристально смотрела на грудь посетительницы, Гарри Граймс сосредоточился на области таза, а я рассматривал ее всю целиком.
  
  Она выбрала меня.
  
  Она подошла, и каждое движение было уроком того, как ходить. У нее были светлые волосы, окрашенные либо ею самой, либо лучшей в мире краской. Она носила его длинным и не играла в игры с подвязками, шиньонами или еще какой-нибудь модной ерундой. Оно ниспадало ей прямо на плечи. Ее свитер был сшит из белого кашемира, и нужно чертовски много мужества, чтобы надеть белый свитер без лифчика. Этот был в обтяжку, и сквозь него почти виднелась ее грудь.
  
  Юбка облегала ее так плотно, что ее могли арестовать за публичное непристойное поведение. Это была черная работа, и это плюс белый свитер плюс светлые волосы составляли неописуемое сочетание. Это дополняло лицо шестнадцатилетней девушки, которая провела все эти годы в самом уединенном из монастырей, создавая позитивную симфонию секса. Я почувствовал, что пускаю слюни в крем-соду.
  
  Она села на стул рядом с моим столом и одарила меня какой-то настороженной улыбкой. Затем она скрестила ноги в коленях, и я подумала, что юбка сейчас разлетится на атомы. Я надеялась, что так и будет.
  
  Она поздоровалась, и голос соответствовал лицу. Мягкий и сексуально-девственный, если вы понимаете, что я имею в виду. Она могла бы сыграть главную роль в Куколке.
  
  “Чем я могу вам помочь, мисс—”
  
  Это стандарт. Банально, но вы сразу узнаете название, и вам придется поднажать в этой игре. Рэкет финансовых компаний - это легализованное ростовщичество и ничего более. Целая серия очень хитрых уловок позволяет финансовой компании получать почти тридцать пять процентов по кредитам людям, которые не могут получить кредиты в банках. Такой высокий процент позволяет поймать любого бедолагу, который не является очевидным бывшим заключенным. Какого черта, это лучше, чем мыться.
  
  “— Кейн”, - подсказала она. “Кэндис Кейн. И ты можешь мне помочь. Мне нужны деньги”.
  
  Я одарила ее стандартной улыбкой, а у кого ее нет? я написала Кэндис в одном из бланков и спросила ее, как пишется фамилия, и она продиктовала ее по буквам для меня. Затем мы были готовы перейти к более масштабным и лучшим вещам.
  
  “Насколько крупный заем вы имели в виду, мисс Кейн?”
  
  “Тысяча долларов”.
  
  “Ну, наш лимит на индивидуальные займы составляет пятьсот—”
  
  “Тогда пятьсот”.
  
  “— но в некоторых случаях мы можем сделать исключение”. В некоторых случаях. Да. Как и в любых случаях, когда требуется на пятьсот долларов больше установленного лимита.
  
  Я спросила ее, где она живет, и она дала мне адрес в вест-Фортис, отель в театральном районе. Когда я спросила ее, как долго она там живет, она ответила, что меньше месяца. До этого она жила где-то в центре Пенсильвании.
  
  Это сразу нехорошо. Несмотря на шейлоковскую природу Beverley Finance, компания быстро разорилась бы, если бы мы не следили за тем, кому даем деньги взаймы. Идея, лежащая в основе операции, заключается в предоставлении денег взаймы людям, которые впервые продемонстрировали, что на самом деле в них не нуждаются. Основная масса наших клиентов, вероятно, могла бы получить банковские кредиты, если бы они усердно работали над этим. Но через нас работать проще, и процентные ставки не проникают в их тупые головы.
  
  Если потенциальный заемщик постоянно жил в одном и том же месте в течение длительного времени, работал — на одной и той же работе — в течение нескольких лет, владеет недвижимостью того или иного рода или имеет президента Chase Manhattan Bank в качестве совладельца, проблем нет.
  
  Но местный деревенщина с холмов Пенсильвании, проведший месяц в Нью-Йорке и, как оказалось, без работы, рекомендаций и собственности, имел примерно столько же шансов выжать деньги из "Беверли Финанс", сколько гомик - зачать ребенка. Я объяснил все это девушке, и ее лицо не вытянулось, пока я рассказывал ей. Она просто сидела совершенно бесстрастно, с торчащей грудью, и мне было трудно правильно закончить диалог. Это напомнило мне анекдот про парня, который попросил у клерка stacked airlines два билета до Титсбурга.
  
  “Примерно так”, - закончила я. “Не понимаю, как мы можем удовлетворить вас, мисс Кейн”.
  
  “Зови меня Кэнди”.
  
  Единственное, что можно было сделать в тот момент, это назвать ее Кэнди, что казалось немного идиотским поступком. Я просто сидел и ждал, когда она что-нибудь предпримет.
  
  “Мистер Фландерс”, - сказала она, что заставило меня задуматься, почему я должен называть ее Кэнди, если она собиралась называть меня мистером Фландерсом, - “разве нет какого-нибудь способа достать деньги?”
  
  “Ну—” - сказал я.
  
  “Я имею в виду, что мне действительно нужно это получить”.
  
  “Ну, если бы у тебя был первоклассный сотейник—”
  
  “Что, ” захотела она знать, “ такое сотворчество?”
  
  “Кто-то, кто хорошо заработает, если ты этого не сделаешь”.
  
  “О, но я хорошо заработаю эти деньги”.
  
  Я рассеянно кивнула. “Нам нужно нечто большее. Если ты сможешь откопать кого-нибудь, кто тебя хорошо знает, кто готов подписать заявку на получение кредита, кто работал на той же работе и жил по тому же адресу в течение значительного периода времени, кто свободен от призыва, кто женат ...
  
  “Я не знаю никого подобного”.
  
  “О”, - сказал я. Следующее, что я должен был сказать, было "до свидания", но беспомощность девушки удержала меня от того, чтобы отмахнуться от нее. Ну, отчасти это было из-за беспомощности. Вид, который я видел на ее свитере, нисколько не помогал делу.
  
  “Мистер Фландерс, ” внезапно спросила она, “ как долго вы здесь работаете?”
  
  “Чуть больше трех лет”.
  
  “Ты замужем?”
  
  “Да, но—”
  
  Один Бог знает, что я собирался сказать после этого но.
  
  “Вот и все!” - завизжала она, хлопая в ладоши, как ребенок, который только что выиграл партию в валеты.
  
  “Что это за что?”
  
  “Ты!”
  
  “Я?”
  
  “Ты можешь быть моим сотворцом или кем бы это ни было”.
  
  Я непонимающе уставился на нее.
  
  “Ты не сделаешь это для меня?” У нее было такое выражение лица, как будто кто-то только что сказал ей, что Санта-Клауса не существует, и она не была уверена, верить ему или нет.
  
  “Ну, ” сказал я, - я не вижу, как я могу”.
  
  “Почему бы и нет?”
  
  “Я тебя даже не знаю”.
  
  “Это ерунда”, - сказала она. “Ты можешь пригласить меня на ланч, и ты узнаешь меня получше, а потом сможешь стать моим соавтором. Ничего страшного?”
  
  “Ну—”
  
  “Пошли”, - сказала она. Она встала со стула и улыбнулась мне. “Я действительно не отказалась бы от ужина. Я уже несколько дней ничего не ела”.
  
  В этот момент оставалось только одно. Мне следовало зарычать на нее, сказать, что я надеюсь, что она умрет с голоду, и приказать ей убираться с территории Финансовой компании Беверли, чтобы она никогда не возвращалась.
  
  Это было бы самым разумным поступком.
  
  Излишне говорить, что я не делал ничего подобного.
  
  Я встал со стула, обошел стол и взял ее за руку. Я сообщил Лесу Болоффу, что в конце концов вернусь, и он подмигнул мне одним из тех мужских подмигиваний, которые были откровенно непристойными.
  
  И мы отправились восвояси.
  
  Ahfen Yahm - арабский ресторан на 38-й улице, к востоку от Пятой авеню. Блюда начинаются с тонкого ливанского хлеба, которым отлично запивать йогурт, если это ваша чашка чая. Это блюдо входит в обычный ассортимент блюд для шашлыков и завершается аппетитным пудингом, который подгорает, когда его подают к вашему столу.
  
  Я только что доела свой ланч с пастрами и сливочно-содовой и не была особенно голодна, поэтому допила свой ланч, пока Кэнди Кейн доедала все, что поставила перед ней официантка. Официантка была большой жирной женщиной, похожей на свинью, и ее униформа выглядела так, словно ее специально сшил для нее Мастер по изготовлению палаток Омар. Она наблюдала, как Кэнди поглощает еду, с очень сочувственной улыбкой на своем коровьем лице.
  
  Примерно в это время я понял, что Блондиночку зовут Кэнди Кейн, что-то вроде тех штучек, которые вешают на рождественские елки. Я поделилась с ней своим блестящим наблюдением, и она сообщила мне, что это приходило в голову ее родителям, когда они давали ей имя. Они подумали, что это мило. Я, в свою очередь, подумала, что она милая.
  
  “Кэнди, - сказал я, допивая третью порцию “Гибсона”, - зачем тебе тысяча долларов?"
  
  “Чтобы жить дальше”.
  
  “А?”
  
  “У меня совсем нет денег, Джефф. Я приехала в Нью-Йорк с очень небольшим количеством денег, а теперь все пропало”.
  
  “Почему бы тебе не устроиться на работу?”
  
  “Что делаешь?”
  
  “Ты умеешь печатать?”
  
  Она покачала головой.
  
  “Прислуживать за столиками?”
  
  Она снова покачала головой.
  
  “Розничные продажи?”
  
  Она покачала головой в третий раз, и я начал задаваться вопросом, как вообще кто-то может быть неподготовленным к такой элементарной вещи, как приготовление гашиша. Затем она объяснилась.
  
  “Видишь ли, ” сказала она, “ мне не нужна работа”.
  
  “Ты не понимаешь?”
  
  “Нет”.
  
  “С какой стати нет?”
  
  “Джефф”, - сказала она, как будто разъясняла ситуацию идиоту, - “если бы все, чего я хотела, это работа, я могла бы остаться в Гиббсвилле”.
  
  “Тогда—”
  
  “Я хочу, чтобы меня поддерживали”, - сказала она.
  
  “Хочешь выйти замуж?”
  
  “Возможно”, - сказала она. “Или сохраненный”.
  
  Я была, мягко говоря, поражена. Я пыталась соответствовать детскому личику, детскому голосу и неуместным словам, которые постоянно срывались с хорошенького ротика. Они не подходили.
  
  Она потягивала кофе по-турецки, а я - "Гибсон", и мы смотрели друг на друга. Она не курила, но у меня в пальцах была сигарета, и я нервно щелкал ею. До этого момента ни одна мысль об измене Люси не приходила в мою тупую голову. Это была интрижка строго по принципу "смотри, но не прикасайся", но я внезапно начал осознавать две вещи.
  
  Первое — я мог бы заполучить эту малышку, если бы захотел.
  
  Вторая —я хотел.
  
  “Джефф, ” мягко сказала она, “ ты собираешься стать моим соавтором?”
  
  Я открыла рот, чтобы сказать Бог знает что, но она не дала мне времени.
  
  “Если ты станешь моим соавтором за тысячу долларов, я тебе позволю”.
  
  “Позволь мне что?”
  
  “Ты знаешь”.
  
  Да, я знала. Но у меня было ощущение, что она немного не в себе, и я хотела услышать, как она это скажет, поэтому я попросила ее объяснить, что она имела в виду.
  
  “Если ты будешь моим соучастником в получении ссуды в тысячу долларов, - медленно произнесла она, - я дам тебе то, что ты хочешь, — все, что угодно!”
  
  Ты сама догадайся. Будь я проклят, если смогу. Вот он я, счастливо женатый шутник с безупречным послужным списком в том, что касалось супружеской неверности, парень, который любил свою жену и ладил с ней в постели настолько идеально, насколько это возможно двум людям. Я не был неопытным парнем, потому что, хотя я был женат в двадцать три года, до этого было много женщин. Но не бегал за юбками.
  
  Там был я. И там тоже была Кэнди. Девятнадцати лет от роду, и она создана для того, чтобы баловаться. Мы были здесь, только мы вдвоем, и она хотела, чтобы я заплатил всего лишь тысячу долларов, в обмен на которые она была бы моей вечно любящей любовницей.
  
  Да, заплати ей тысячу долларов. Быть соавтором было абсурдно - у нее было примерно такое же намерение когда—либо выплатить этот заем, как у Гитлера - довольствоваться половиной Чехословакии. В сумме пришлось заплатить ей штуку баксов, что я в любом случае предпочел сделать, чем расписаться за нее, учитывая все обстоятельства.
  
  Пока я сидел напротив нее, ошеломленный, она потчевала меня подробностями о том, как хороша она была в постели и каким сексуальным номером она была. Невозможно было поверить, что эти взрослые слова были произнесены голосом маленькой девочки.
  
  “У меня самая твердая и упругая грудь из всех девушек, которых я знаю”, - сказала она мне. “Они тоже большие. Ты можешь видеть, какие они большие”.
  
  Я видел, какие они большие.
  
  “И я знаю много трюков. Я действительно хороша в этом, и это не значит, что я делала это с кем попало ”.
  
  “Сколько у тебя было мужчин?”
  
  “Четыре”.
  
  “Один не в счет, - сказала она, - потому что мне тогда было всего шестнадцать, и он напоил меня эпплджеком, и я не понимала, что он делает. Еще одна имеет значение только наполовину, потому что на самом деле мы этого не делали.”
  
  Я спросил ее, что, черт возьми, она имела в виду, и она сказала мне. Объяснение того, что именно они делали вдвоем, заставило бы Краффт-Эбинга покраснеть.
  
  Две другие, как оказалось, были в счет. Мысленно я утроил цифру — девчонку, должно быть, поимели все в шумном городке Гиббсвилле. Но почему-то это ни на йоту не уменьшило мое желание увидеть, что за бомба тикает у нее внутри.
  
  “Кэнди, ” сказал я, “ я не могу быть твоим соавтором”.
  
  Она снова сделала мне лицо без Санта-Клауса, и это было так грустно, что мне захотелось помочь ей расплакаться. Но я этого не сделала. Вместо этого я сделал кое-что, что изменило выражение ее лица, и будь я проклят, если знаю, почему я это сделал. Возможно, дело было в том, что трех "Гибсонов" было достаточно, чтобы затуманить мой мозг. Может быть, дело просто в том, что я родилась с помутившимся мозгом.
  
  Что бы это ни было, я сказал: “Я сам одолжу тебе денег”.
  
  У меня был сберегательный счет в банке Бауэри, на котором лежало чуть больше трех тысяч. Это был приятный тихий счет, о котором Люси знала, не имея ни малейшего представления, сколько на нем было выведено. Счет все равно колебался — иногда я вкладывался в него, если у меня были хорошие чаевые на рынке, и иногда пополнял его, если чаевые приходили домой. Я снял со счета крутую штуку и торжественно подарил ее Candy.
  
  “Ты не пожалеешь об этом”, - заверила она меня.
  
  Да.
  
  Ее отель был довольно хорошим, и когда мы вошли внутрь, я задумался, сколько арендной платы она им задолжала. Лифт был самообслуживания, и по пути наверх я перестал думать о таких вещах, как арендная плата, потому что был весь поглощен конфетами. Возможно, это звучит как своего рода каламбур, но мне все равно. Ее колотушки сверлили маленькие счастливые дырочки в моей груди, а этот невинный маленький ротик прижимался к моему не очень невинному большому рту. Целовать ее так было все равно что пить ее, за исключением того, что ты не можешь пить Кэнди. Ты можешь есть Кэнди. Это пришло позже.
  
  “Ты мне действительно нравишься”, - сказала она мне по пути в свою комнату. “Не то чтобы я делала это только ради денег. Мне нужны деньги, но ты такая милая, что я, наверное, все равно сделала бы это с тобой.”
  
  Я ничего на это не сказала. На самом деле, после этого никто из нас почти ничего не сказал. Мы были слишком заняты другими делами.
  
  Она была права. Ее груди были твердыми, упругими и огромными. Я не мог оторвать от них рук, а она этого не хотела. Она была одной из тех девушек с удивительно чувствительной грудью, и она сходила с ума, когда я прикасался к ней. Это действительно заставляло ее подпрыгивать.
  
  И ей тоже нравилось, когда к ней прикасались там.
  
  А другая, что она сказала было правдой. Она была великолепна в постели, за исключением любых прилагательных как замечательно , что совершенно недостаточно, чтобы описать опыт, как конфеты. Она была именно такой, совершенно новым и совершенным приключением.
  
  Она не была Любовью. Она была почти чем угодно, кроме этого. Она была, если уж на то пошло, Сексом. Она была полным олицетворением секса, и вела себя так, как будто это была единственная вещь во всем мире, которая имела значение.
  
  Может быть, так оно и было.
  
  В тот день я вообще не вернулась в офис. Была пятница, а поскольку пятница традиционно день выплаты жалованья, день выдался неспешный. Идиоты, которые занимают деньги, обычно делают это в понедельник после того, как просадили свою зарплату за выходные. Таким образом, я мог держаться подальше от офиса в пятницу днем, и мир не рушился.
  
  За исключением того, что мир рухнул. Не в офисе. Мир рухнул в номере отеля Somerville на Западной 44-й улице, где Кэнди Кейн и ублюдок по имени Джефф Фландерс занимались сексом весь день. Обратите внимание на терминологию. Мы не занимались любовью. Мы занимались сексом.
  
  И у нас это получилось очень хорошо.
  
  Я уверена, что Люси ничего не заподозрила в ту первую ночь. Она не могла, потому что я знаю, что моя вина не могла быть видна. Это беспокоило меня больше всего — то, что я не чувствовала себя виноватой. В итоге я почувствовала себя виноватой из-за того, что не чувствовала себя виноватой, и это самое безумное, с чем я когда-либо сталкивалась.
  
  В тот вечер она тоже не могла пожаловаться на недостаток внимания с моей стороны. Что касается меня, то глава с мисс Кэнди Кейн была закончена - это был самый дорогой рулет на сеновале, который я когда-либо пробовала, но который почти того стоил. Я никогда не думал, что увижу эту девушку снова, и в ту ночь я помирился с Люси, занявшись с ней отчаянно страстной любовью.
  
  И в понедельник днем позвонила Кэнди. Разговор шел примерно так:
  
  “Ты не хочешь меня видеть?”
  
  “Не могу себе этого позволить. Как так вышло?”
  
  “Мне просто так хочется”.
  
  Я позвонила Люси из будки на улице, сказала, что задержусь на работе допоздна. Затем после работы я поднялась в комнату Кэнди. Пружины кровати протестующе скрипели в течение нескольких часов.
  
  Схема сработала — остановить это было невозможно. Я видел ее через день, потом каждый день. Прежде чем я полностью понял, что происходит, я был зависим от нее так же, как наркоман от героина, и у меня было примерно столько же шансов избавиться от этой привычки, сколько и у наркомана. Она зацепила меня традиционным способом — сначала это было бесплатно, пока постепенно не вошла привычка. Потом, когда я не мог жить без нее, это стало стоить дорого.
  
  Цена была невысокой. Все, чего она хотела, — это безопасности: заплатить за квартиру, купить еду, немного денег на одежду и развлечения. Она была счастлива смотреть по два фильма в день и есть гамбургеры, и все, что мне нужно было делать, это давать ей семьдесят долларов в неделю, и я мог иметь ее, когда захочу.
  
  Я зарабатывал примерно сто восемьдесят в Беверли. Зарплата менялась в зависимости от объема кредитов, которые я получал, но в этом районе все работало. Это была вполне приемлемая зарплата, но сокращение ее до семидесяти в неделю чертовски сильно сократило ее.
  
  Но сберегательный счет был на месте. Я мог долго пользоваться им, пока он не закончился, и мне пришлось придумать новый способ поддерживать свои маленькие съедобные конфетки.
  
  Да, конечно.
  
  Итак, я был со своей женой в спальне, а сам лежал на диване с подушкой под головой, чувствуя себя ни с того ни с сего мешком грязного белья.
  
  А сберегательный счет, по состоянию на то утро, был плоским, как камбала.
  
  Глава Третья
  
  КОГДА я проснулся, была суббота. Если быть точным, то я лег спать в субботу, поскольку было уже за полночь, но такой взгляд на вещи ни к чему не приведет. Когда я проснулась, была суббота, чуть больше десяти утра, и квартира была пуста.
  
  Если вы хотите уточнить, квартира не была пустой. Во-первых, я был в ней. Как и мебель и этот чертов телевизор. Но Люси в ней не было, и поэтому квартира была пуста.
  
  Итак, я быстро приняла душ, надела чистую одежду и бросила злобный взгляд на диван. Казалось, что в моей спине не хватает нескольких позвонков, и я чувствовала себя так, словно провела ночь на дыбе, но когда я пересчитала позвонки, то не могла не признать, что они все налицо. Я с удвоенной силой почистила зубы, вышла из дома и позавтракала в закусочной на Бродвее, состоящей из горячих овсяных хлопьев и холодного кофе. Не спрашивай меня, почему пшеничные хлопья были горячими. Я бы предположил, что они были горячими по той же причине, по которой остыл кофе, но причина от меня ускользает.
  
  Была суббота, и "Беверли Финанс", к счастью, была закрыта. Это оставило меня с утра в городе. Я был совсем один в большом городе. Некоторое время я бродил, как потерянная душа, потом нашел дорогу к 96-й улице и Бродвею, и позволил IRT доставить меня на юг, к Таймс-сквер. Там я выбрался из копоти и вони метро обратно в копоть и вонь Нью-Йорка. Это было весело.
  
  Я совершила утреннюю прогулку по 42-й улице между 7-й и 8-й, просто чтобы расслабиться и насладиться видами. Я съел хот-дог в Grants, выпил стаканчик battery acid в Bickford и забрел в заведение Эдди, чтобы посмотреть, как люди покупают порнографию. В магазине было пусто, если не считать Эдди, одного из продавцов, и тощего краснощекого паренька, который читал последний роман Алана Маршалла, глубоко засунув руку в карман комбинезона.
  
  Мы с Эдди перекинулись несколькими словами и выкурили пару сигарет. Он рассказал мне, каким паршивым был порнобизнес, а я рассказал ему, каким паршивым был ростовщический бизнес, и нам стало жаль друг друга.
  
  После того, как мы с Эдди попрощались, он побрел в соседний бар выпить, а я направился в другую сторону. На улице, как правило, было скучно, и я был на грани того, чтобы сдаться, когда это случилось.
  
  На случай, если вы до сих пор не поняли, почему я бродил по 42-й улице, как пораженный звездами турист, позвольте мне нарисовать вам картинку. Кэнди жила в двух кварталах отсюда. Я очень осторожно приближался к ней на расстояние двух кварталов и упрямо отказывался идти к ней домой. Я предпринимал последнюю отчаянную попытку отстоять свою независимость, и мне это удавалось, и по этой причине было неизбежно, что я встречу ее прямо на 42-й улице.
  
  Что, конечно же, именно так и произошло.
  
  Это было не такое уж большое совпадение, как могло показаться. Она ходила по крайней мере на один, а обычно и на два фильма в день, а все дешевые кинотеатры сосредоточены в одном или двух кварталах на 42-й улице. Тот факт, что я стоял прямо перед "Либерти", когда она выскочила из него, был довольно случайным, но я полагаю, что это должно было произойти, если бы я достаточно долго болтался по улице. Если ты хочешь поиграть во Фрейда, то, полагаю, я знал это с самого начала, и именно поэтому я в первую очередь болтался по улицам.
  
  “Привет”, - радостно сказала она. “Ты долго ждала?”
  
  “Ждешь?”
  
  “Разве ты не ждал меня?”
  
  Я объяснила, как я там оказалась, и она сказала, что это действительно маленький мир.
  
  “Пойдем”, - сказала она, беря меня за руку. Она выглядела такой милой, молодой и чувственной, что мне захотелось овладеть ею прямо там, на 42-й улице. Если подумать, это была бы не такая уж плохая идея. Все остальное происходит на улице. Кто-нибудь из туристов, возможно, даже бросил бы нам несколько монет, если бы мы хорошо поработали.
  
  “Куда мы идем?” Я спросила, как будто не знала.
  
  “У меня дома”, - ответила она без всякой необходимости.
  
  Затем она слегка повела бедрами, прижимаясь ко мне своей горячей маленькой попкой. Это было весело, и я толкнул ее в ответ. На ней была желтая блузка того же цвета, что и ее волосы, и брюки того же зеленого цвета. Скольких женщин вы знаете, которые хорошо смотрятся в брюках? Этой подошли.
  
  “У тебя дома?”
  
  “Конечно”.
  
  “Зачем?”
  
  “Держаться за руки, глупышка. Зачем еще мы идем ко мне? Я в настроении для этого ”.
  
  Она была не из тех девушек, которые говорят шепотом. Я поторопил ее, но мне все же удалось взглянуть на одного старого самца, который услышал последнее замечание. У него было выражение лица, которое безмолвно говорило, что либо Армегеддон наступил, либо он сам.
  
  Я точно знаю, что он чувствовал.
  
  Мы добрались до ее отеля. "Сомервилл", реликвия забытых дней, дней, когда это был первоклассный отель. До категории "тараканы и плохая сантехника" оставалось еще добрых сорок градусов, но ситуация ухудшалась.
  
  Как я уже сказал, мы добрались до ее отеля.
  
  Мы не добрались до ее комнаты.
  
  Видите ли, это был лифт. Должен быть закон, запрещающий лифты самообслуживания. Они чертовски опасны. Да ведь мужчина со злыми намерениями может заманить женщину в ловушку в лифте, и только господь знает, что может случиться.
  
  С другой стороны, могло быть и наоборот. В то утро все было наоборот. Как только мы оказались в лифте и дверь закрылась, ее руки обвились вокруг меня, а язык искал мой язык, как у старого друга после пятилетней разлуки.
  
  Одной рукой она взяла меня за руку. Другой рукой она расстегнула блузку, а затем просунула мою руку под блузку и прижала ее к одной из своих грудей. Я взял это оттуда, и мы некоторое время работали над несколькими вариациями на эту тему. Она начала задыхаться, с огромным усилием высвободилась из моих объятий и нажала на какой-то рычаг. Лифт завизжал в механической агонии и остановился на пятицентовике, и вот мы уже у черта на куличках.
  
  “Привет!”
  
  “Что случилось, Джефф?”
  
  “Зачем ты это сделала?”
  
  “Угадай, глупышка”.
  
  “Я—”
  
  “Нет смысла ждать, пока мы доберемся до комнаты, не так ли? Я готова”.
  
  “Но—”
  
  “И, ” сказала она, “ ты тоже готова. Давай сделаем это прямо здесь, в лифте”.
  
  “Но—”
  
  “Может быть, это опасно”, - сказала она. “Это то, о чем ты думаешь? Полагаю, так и есть. Может быть, машина упадет, и мы погибнем, когда она врежется в подвал”.
  
  “!”
  
  “Просто если мы закончим первыми, я бы не возражала. Давай, глупышка”.
  
  Потом в своей комнате она разделась и растянулась на кровати. Я тоже разделся и растянулся рядом с ней. Мы просто лежали так долгое время, не прикасаясь друг к другу и не говоря ни слова. Один раз она протянула руку и погладила меня по щеке, но это было все.
  
  Я, должно быть, задремал. Когда я проснулся, может быть, полчаса спустя, она все еще лежала рядом со мной с отстраненной улыбкой на лице и ленивым взглядом в глазах. “Я бы хотела, чтобы так было всегда”, - прошептала она. “Я бы хотела, чтобы мы всегда были друг у друга”.
  
  Я ничего не сказал, потому что думал, что она просто ведет праздную беседу, на которую она была в высшей степени способна. Я лениво улыбнулся ей, чтобы соответствовать ленивой улыбке, которой она одарила меня.
  
  “Это позор”, - говорила она. “Это действительно ужасный позор”.
  
  “Что это?”
  
  “Этого мы не можем”.
  
  “Не могу что?”
  
  “О, ты же знаешь”.
  
  Я не знал. “Кэнди, - сказал я, - о чем, во имя Иисуса, ты говоришь?”
  
  “Мы”.
  
  “Мы?”
  
  “Угу”.
  
  Я потянулся за сигаретой, поджег один ее кончик и сунул другой в рот. Для меня это стандартная процедура. Иногда, черт возьми, я кладу зажженный кончик в рот, но, похоже, таким образом я не получаю такого удовольствия от курения.
  
  “Кэнди”, - сказал я, отважно пытаясь, - “давай начнем с начала. О чем, черт возьми, ты говоришь?”
  
  “Мы”, - сказала она, похлопывая меня по плечу.
  
  “Ну, и что ты пытаешься сказать о нас?”
  
  “Это позор”.
  
  “Что такое позор?”
  
  Странный проблеск понимания появился в ее невинных маленьких глазках. “ О, ” очень медленно произнесла она, “ я забыла рассказать тебе об этом. Я хотела сказать тебе, но, похоже, забыла. В лифте, и все это просто вылетело у меня из головы.”
  
  “Что сделал?”
  
  “То, что я собиралась тебе сказать”.
  
  “Что ты собиралась мне сказать?”
  
  “О нас”.
  
  “Ну, и что, черт возьми, это было?”
  
  “Тебе не обязательно кричать”, - сказала она, надув губы. “Я собираюсь рассказать тебе прямо сейчас, если ты просто дашь мне шанс выговорить слова. Честно, Джефф, иногда ты так чертовски нетерпелив, что у девушки нет возможности высказать то, что у нее на уме.”
  
  Я стиснул зубы, затем расслабился и затянулся сигаретой. Что бы это ни было, оно не могло быть особенно важным, и не было смысла позволять сбою в общении между нами двумя слишком глубоко въестся мне в душу. Маленькая сексотка сумела все выстроить — жизненно важная информация, которой она располагала для меня, была, вероятно, такой же динамичной, как сообщение о заусенице на мизинце ноги или о чем-то столь же поразительном и значимом.
  
  “Я жду”, - сказал я ей.
  
  “Я не знаю, с чего начать”.
  
  “Просто окунитесь с головой”, - посоветовал я. “Сделайте большой прыжок и выплюните то, что вы собираетесь сказать”. Это получилось довольно невнятной метафорой, но она вообще не знала, что такое метафора, так что это не имело чертовски большого значения.
  
  “Ну, хорошо, Джефф, я собираюсь окунуться с головой и выложить все это”.
  
  “Хорошая идея”, - сказал я. “Умно с твоей стороны так выразиться”.
  
  Она прикусила губу, затем оперлась на локоть так, что посмотрела прямо мне в глаза.
  
  “Джефф, - сказала она, - мы больше не можем видеться”.
  
  “Возьми еще одну палочку”.
  
  “Я серьезно, Джефф”.
  
  “Я предполагаю, что это палочки”, - сказал я. “Я никогда не замечал следов от уколов на ваших руках или ногах. Конечно, вы могли сделать укол под ноготь большого пальца ноги. Мне говорили, что многие женщины-наркоманки так нагружаются.”
  
  Я игриво потянулся к ее пальцу ноги. Она неигрово отдернула ногу.
  
  “Я серьезно, Джефф”.
  
  Примерно в этот момент я понял, что она не шутила.
  
  “Честно?”
  
  “Честная”.
  
  “Может быть, я глупая”, - сказала я. “Я никогда не была умственным гигантом, но я не понимаю, о чем, черт возьми, ты говоришь. Мы больше не сможем видеться?”
  
  “Нет”.
  
  “Почему бы и нет?”
  
  “Джефф, ” серьезно сказала она, “ за кого ты меня принимаешь?”
  
  Поскольку она задала вопрос, я ответил на него. Возможно, это не было высшим проявлением такта, но такт никогда не был моей особой сильной стороной. Посмотрите на это с другой стороны — когда вы только что закончили вспахивать плодородную землю очень землистым способом, вам не обязательно разговаривать в лайковых перчатках.
  
  Или что-то в этом роде.
  
  В общем, я сказал ей, кем, по-моему, она была. Я использовал слово из четырех букв, крайне непечатное.
  
  “Джефф, ” сказала она, “ ты ведешь себя вульгарно”.
  
  Я хмыкнул.
  
  “Джефф, ” сказала она, “ вчера после твоего ухода я пошла прогуляться. Я гуляла по Ист-Сайду на Пятидесятых улицах. Знаешь, что я увидела?”
  
  “Что?”
  
  “Женщины”.
  
  “И что?”
  
  “Женщины выгуливают собак”, - продолжила она. “Женщины в норковых шубах и соболиных накидках выгуливают пуделей со смешными стрижками. Я имею в виду собачью шерсть. Я хорошенько присмотрелась, и некоторые из них были довольно симпатичными, но они были не такими симпатичными, как я. Они выглядели лучше, чем норковые шубы, соболиные накидки и все такое, но под ними они выглядели ничуть не лучше. И я уверен, что в постели они были ничуть не лучше меня. Готов поспорить на хорошие деньги.”
  
  “Спору нет”.
  
  “И ты знаешь, почему те женщины гуляли с собаками? Ты знаешь почему?”
  
  “Может быть, они копают собак”.
  
  “Их держали, Джефф”.
  
  “Возле собак? Я не понимаю—”
  
  “Мужчины, Джефф. Мужчины с большими деньгами держали их в шикарных квартирах и платили им кучу денег, чтобы они могли позволить себе собак, норковые шубы и соболиные накидки и, вероятно, даже оставалось много денег, чтобы отправить домой своим родителям или положить в банк, или что они там захотят. И были все те женщины, которые были ничуть не лучше в постели и ничуть не приятнее на вид, и вот я оказался в захудалой комнатушке в Сомервилле, без денег и без собаки...
  
  “Если хочешь, ” вставил я, “ я мог бы подобрать для тебя дворняжку в собачьем приюте”.
  
  “Не пытайся шутить, ” сказала она, - потому что это просто не сработает. Сейчас я не шучу, Джефф. Ты мне нравишься и все такое, и я действительно люблю заниматься этим с тобой больше, чем когда-либо раньше, но мы больше не можем этого делать. Ты зарабатываешь около 200 долларов в неделю и не можешь позволить себе даже то, что даешь мне сейчас, и если бы я захотела, держу пари, что смогла бы найти мужчину, который платил бы мне столько же в неделю, сколько зарабатываешь ты, а может, и больше. И я не найду такого мужчину, если не буду работать над этим, поэтому я не могу проводить с тобой время. Думаю, я пыталась сказать тебе, что мы больше не можем так поступать.”
  
  Она сказала все это одним гигантским потоком слов, а когда закончила, то совершенно внезапно замолчала и судорожно глотнула воздух. Я сидел на краю кровати, глядя на нее сверху вниз, и я не уверен, как описать то, что я чувствовал. Это очень трудно передать. Вот она — девушка, которая слишком долго монополизировала мои мысли, мое время, мои деньги и мои сперматозоиды, и она только что закончила говорить мне, что, по ее мнению, я могу делать с собой биологически невозможные вещи. И вот я сижу там, смотрю на все ее прелестное тело и думаю, что очевидным способом действий было бы поцеловать ее в попку, переодеться, произнести на прощание реплику из одной из лучших эпопей Суинберна и распрощаться с ней до конца вечности.
  
  Дело было не только в этом. Я не хотел ее, ни физически, ни даже эмоционально. Интерлюдия в лифте утолила эту особую жажду. Но я знал, что как только я снова буду способен испытывать возбуждение, я не смогу жить без нее. Так оно и было — наши отношения были сексом и ничего, кроме секса, но я знал, что когда я буду лишен ее и когда она снова будет мне нужна, я сойду с ума без нее. Это была отягчающая сцена.
  
  Я сказал: “У тебя в спешке появились дорогие вкусы, не так ли? Совсем недавно ты был доволен гамбургерами. В чем суть большой перемены?”
  
  “Это не такая уж большая перемена”, - сказала она очень серьезно. “Я решила еще до того, как уехала из Гиббсвилля, что меня будет содержать миллионер или кто-то близкий к нему. Если бы я не встретила тебя, я, наверное, была бы сейчас любовницей миллионера.”
  
  “Почему мне так повезло?”
  
  Ее глаза были очень большими, очень мягкими для такой трудной малышки. Она была одновременно ребенком и тигрицей, и было трудно вспомнить, какой у нее сложный характер.
  
  “Джефф, - сказала она, - ты мне нравишься”.
  
  “Конечно. Как Мэйси любит Гимбела”.
  
  “Честная”.
  
  “Как армяне, так и турки”.
  
  “Я не шучу”.
  
  “Как Каину нравится Авель. Это ты — Кэнди Каин. А я Джефф Эйблэйбл. Ты когда-нибудь смотрела на это с такой точки зрения?”
  
  “Джефф—”
  
  “Продолжай”.
  
  “Джефф, ” сказала она с убийственной логикой, - если бы ты мне не нравился, я бы вообще не позволила тебе полюбить меня”.
  
  “Был небольшой вопрос о тысяче баксов—”
  
  “Я могла бы получить это другим способом. И мне не нужно было звонить тебе во второй раз, не так ли?”
  
  “Нет”, - признался я. “Ты этого не делал”.
  
  “Ты мне нравишься. Мне нравится заниматься этим с тобой. Я бы предпочел заниматься этим с тобой всю оставшуюся жизнь, чем с каким-то затхлым старым миллионером. Но я вижу всех этих других женщин и хочу того, что есть у них. Почему у них должно быть больше, чем у меня? Почему они должны жить там, где живут, в то время как я живу здесь? Почему они должны быть счастливчиками? Я так же хороша, как и они.”
  
  В этом она была права.
  
  “Поверь мне, ” сказала она, “ я бы предпочла делать это с тобой в любое время. Я бы хотел заниматься этим с тобой вечно, снова и снова, пока нам обоим не исполнится семьдесят лет, и мы бы все еще занимались этим три раза в день. Я бы хотел, чтобы ты был миллионером, Джефф. Тогда все было бы просто идеально.”
  
  Ага. Конечно.
  
  “Но это не так. Ты не можешь позволить себе даже семьдесят долларов в неделю, которые ты мне даешь — ведь твои сбережения, должно быть, уже почти закончились, и тебе придется наскребать, чтобы содержать меня. Это никуда не годится.”
  
  Она замолчала. Забавно, что маленькая сучка сейчас была в депрессии. Она хотела меня с луны плюс миллион баксов. И ей было жаль, что она не может этого получить. Она лежала на спине, слегка раздвинув ноги, ее груди были направлены в потолок, а глаза были полузакрыты. Я вытянулся рядом с ней и прикоснулся к ней, на самом деле не желая этого. Это было бессознательно. Я положил руку на ее грудь и начал сжимать твердую плоть, нежно манипулируя ею. Я скользнул рукой вниз и погладил ее плоский живот, затем потер ее теплые бедра.
  
  Теперь я хотел ее. Не так сильно, как хотел ее в лифте, но я хотел ее.
  
  “Кэнди, ” сказал я, “ я могу развестись. Люси даст мне развод, если я попрошу об этом. Тогда нас будет только двое, и если я потороплюсь, то смогу получать стабильные двести долларов в неделю. Это не гроши, когда на это живут всего два человека. Это хорошие деньги. Это десять тысяч долларов в год, и на эти деньги у нас может быть чертовски хорошая квартира и ...
  
  “Джефф”.
  
  В ее устах мое имя звучало как пещера в Антарктиде. Ее тон был таким холодным, что я остановилась на полуслове.
  
  “На десять тысяч долларов в год, - сказала она, - мы не можем купить Кэнди Кейн обертку из соболя”.
  
  Я ничего не сказал.
  
  “Или норковая шуба”.
  
  Я хранил молчание.
  
  “Или жить на Саттон-Плейс”.
  
  Я снова начал гладить ее, но она оттолкнула мою руку. Я поднял руку и посмотрел на нее. Я хотел отрезать ее у запястья. Было кое-что еще, что я тоже хотел отрезать. Это сделало бы мое существование намного проще, если бы не было таким захватывающим.
  
  “В остальном было бы неплохо”, - мечтательно сказала она. “Ты мне действительно нравишься. Тебе даже не нужно было бы иметь миллион. Если бы у тебя было около ста тысяч или что-то в этом роде, мы могли бы просто взять и сбежать вместе. Это было бы здорово, и мне ужасно жаль, что так не получается ”.
  
  “Конфета—”
  
  “Но это невозможно. Это было в прошлый раз, и хотя я могу сказать, что ты хочешь сделать это снова, и я тоже хочу это сделать, я больше не позволю этому случиться. Не думаю, что это красиво звучит, но я не могу позволить себе тратить на тебя свое время.”
  
  Это прозвучало совсем не приятно.
  
  Мы оба сели, и наши ягодицы соприкоснулись. “ Джефф, ” искренне сказала она, - мне жаль, что все так обернулось. Но у тебя есть жена и работа, и с тобой все будет в порядке. Все, что тебе нужно сделать, это выбросить меня из своей системы.”
  
  “Это просто. Я просто вскрою вены и выпущу кровь”.
  
  “Я серьезно”, - сказала она. “Просто выбрось меня из головы. Просто забудь, что ты когда-либо встречал меня”.
  
  Глава Четвертая
  
  У СОЦИОЛОГОВ ЕСТЬ МНОГО ТЕРМИНОВ, которые очень хорошо описывают жизнь. Вебленизмы, на мой взгляд, возглавляют список. Демонстративное потребление, например, что означает тратить деньги, чтобы доказать, что они у вас есть. Вы ездите на "Кэдди" вместо "Плимута" не потому, что "Кэдди" стоит разницы в цене, чего на самом деле нет, а чтобы весь мир знал, что вы можете себе позволить "Кэдди". Демонстративный досуг, который означает, что вместо того, чтобы валяться дома, потягивая пиво, вы выходите покататься на своей яхте, чтобы все могли наблюдать, как вы расслабляетесь.
  
  Мое особое любимое блюдо - это денежная эмуляция, которая означает, что вы тратите деньги, которых у вас нет, потому что действительно хотите, чтобы они у вас были. Это термин, который мне всегда нравился, и, возможно, он объясняет, почему я пил неразбавленный Old Bushmill's в Macmahon's на углу Третьей авеню и 37-й улицы, а не опрокидывал стаканы с bar rye в джин-баре Bowery. В тот конкретный момент я хотел стать миллионером больше, чем когда-либо за все свои тридцать четыре года, и если я не мог им стать, то, черт возьми, мог выпить как миллионер.
  
  Macmahon's - подходящее место для этого. Высокие потолки с хрустальными люстрами. Роскошные деревянные панели на стенах. Бармен с мягким британским акцентом. В высшей степени хорошо одетая клиентура. Обслуживание с ненавязчивой улыбкой. Хороший ликер за стойкой.
  
  Виски, которое я пил, стоило мне восемьдесят центов за порцию и стоило того, чтобы выпить все до последнего фартинга. У меня было с собой достаточно денег, чтобы напиться в стельку, не считая грошей, и это именно то, что я намеревался сделать. Я пил как джентльмен и даже выглядел как джентльмен. Из маленького любовного гнездышка Кэнди в Сомервилле я поспешил обратно в свою квартиру и переоделся в свой лучший костюм, свои лучшие туфли и свой лучший галстук.
  
  Просто выбрось меня из своей системы.
  
  Я сердито посмотрела на Bushmill's, обхватила пальцами тяжелую рюмку и залпом выпила ликер. Он согрел меня, и это заставило меня снова подумать о Кэнди. Она и меня согрела. У нее это чертовски хорошо получилось.
  
  Бармен снова наполнил рюмку, взял доллар из беспорядочной кучи мелочи и купюр на стойке передо мной и вернул мне два десятицентовика минуту или две спустя. На этот раз я не стал выбрасывать рюмку, а отхлебнул примерно треть и последовал за ней в люк, запив глотком водогрейки.
  
  Просто выбрось меня из своей системы.
  
  Ага, так сказала дама. Вот только все было не так просто. Она была внутри меня, как инфекция, и, возможно, лучший способ избавиться от инфекции - это обильно залить ее алкоголем.
  
  Выпила остаток виски. Плеснула в рюмку еще унцию хорошего ирландского виски. Со свистом вылетела купюра, звякнул кассовый аппарат, звякнули две десятицентовики, которые вернулись ко мне домой.
  
  Глуб нанес удар.
  
  Просто забудь, что ты когда-либо встречала меня.
  
  Да, расскажи нам еще что-нибудь. Ты когда-нибудь видела фильм о 42-й улице под великолепным названием "Гигантский монстр Гила"? Это была полутораминутка, один из тех ужасных фильмов ужасов с монстром джила добрых четырехсот футов в длину, сделанным из гнилого папье-маше. Он продолжал высовывать свой маленький розовый язычок и издавать отвратительные звуки откуда-то из своей отвратительной брюшной полости, опрокидывая товарные поезда и пожирая стада крупного рогатого скота. Теперь ты понимаешь, не так ли? Да, одна из тех фотографий.
  
  Трудно точно сказать, что стало кульминационным моментом картины. Во-первых, это была еще и рок-н-ролльная эпопея, и один из номеров назывался The Gila Monster Crawl. Но еще лучше был небольшой эпизод, который выглядел примерно так между окружным шерифом и замасленным подростком-ведущим:
  
  Ойли: Но как, черт возьми, мог ... монстр джила вырасти таким большим?
  
  Шериф: Природа творит странные вещи. Буквально на днях я читала о женщине на Украине, которая родила ребенка, который весил сто фунтов к тому времени, когда ему исполнилось три месяца, и был выше своей матери еще до того, как ему исполнился год.
  
  Маслянистый: Боже мой!
  
  Шериф: Я подозреваю, что так обстоит дело с нашим монстром джилой, сынок.
  
  Маслянистые: Прыгающие ящерицы!
  
  Шериф: Ты это сказал. Но не волнуйся, сынок. Выбрось монстра Джила из головы. Просто иди на танцы и хорошо проведи время.
  
  Теперь вы должны представить себе это. Вот этот сукин сын, монстр гила, длиной в милю и шириной в две мили, с безграничным аппетитом и огромной страстью поедать людей. Ойли и его подружка оказались в самом центре всей этой чепухи. И вот этот придурок шериф говорит ребенку расслабиться и хорошо провести время на танцах. Просто забудь о монстре джиле, такова была общая идея.
  
  Теперь ты можешь представить, как Масленка забывает о чудовище?
  
  Или, по аналогии, ты можешь представить, как я забываю о своем личном монстре, о моем светловолосом монстре с разумом, похожим на стальной капкан?
  
  Да.
  
  Просто забудь, что ты когда-либо встречала меня.
  
  Я не мог забыть и знал, что никогда не забуду. Я представил, как она ухаживает за каким-нибудь толстым миллионером, и мой желудок начал переворачиваться через край. Я представил себе кого-нибудь другого, любое ничтожество с пустым лицом и бесформенным телом, делающего с ней те же замечательные вещи, которые делал с ней я, и комок подкатил к горлу.
  
  Я думал о себе, Джеффе Фландерсе, с кем-нибудь другим, без Кэнди.
  
  У меня была еще одна попытка.
  
  “Сэр—”
  
  Мои глаза распахнулись, как у испуганных часовых. Я все еще сидел на своем табурете в Macmahon's, но, должно быть, на мгновение задремал, и бармен мягко, но убедительно тряс меня за плечо. Во всем мире одно и то же, сонно подумала я. В шикарном месте, как Мак-Магон они называют вас "сэр" вместо компьютере Mac или Я бомж я, но всепроникающая философия остается вечная константа.
  
  Пей, сколько хочешь.
  
  Но не напивайся.
  
  Я сохраняла достоинство. Я не была пьяна, просто немного кружилась голова, но я знала, что пришло время собраться с силами и отправиться куда-нибудь еще. Я приветливо улыбнулась бармену, который улыбнулся в ответ, собрал мои счета, оставил ему сдачу и направился к двери. Я не пошатнулась. Я очень хорошо ходил, учитывая все обстоятельства, и когда я вышел за дверь и зашагал в центр города по Третьей авеню, воинственно размахивая руками по бокам и наполовину сформировав свисток на губах, я обладал абсолютным спокойствием хорошо смазанного человека.
  
  Кэнди Кейн.
  
  Это то, что я хотела на Рождество.
  
  Или на День благодарения.
  
  Или чтобы помочь мне запускать петарды Четвертого июля.
  
  Или по любому другому особому случаю.
  
  Или по любому обычному поводу.
  
  Кэнди Кейн.
  
  Это абсолютное спокойствие исчезало. К тому времени, как я добрался до 34-й улицы, оно исчезло. К тому времени, когда мои ноги, которые с каждой минутой становились все тверже, понесли меня на запад до Пятой авеню, от безмятежности уже давно не осталось и следа.
  
  Было поздно — я выпил свой ужин у Макмахона, и сейчас, наверное, было девять или чуть больше. Я остановил такси на углу 34-й и Пятой и дал хакеру свой домашний адрес. Затем, после того, как мы прошли несколько кварталов, в мою пустую голову пришла мысль, и я передумала.
  
  “Таймс-сквер”, - сказал я ему.
  
  Он кивнул, ничего не сказав, и я откинулась на спинку стула и расслабилась. Я не мог закрыть глаза, не видя Кэнди, не видя ее одетой или обнаженной, не видя всю эту прекрасную плоть, не видя нас двоих в постели, не видя нас в лифте, не видя ничего и вся. С открытыми глазами я ее не видел. Вместо этого я увидел бородавку на затылке таксиста. К тому времени, как мы добрались до 38-й улицы, это надоело, поэтому я обратил свое внимание на табличку рядом со счетчиком, которая сообщала мне, что водителя зовут Игнац Бладж. На плакате над его именем была фотография Игнаца, но я не мог сказать, он ли это. Это был снимок с фотографии, и я не смог разглядеть, была ли у парня на фотографии бородавка на затылке.
  
  Я вышел на углу 42-й улицы и 7-й, дал Игнацу доллар на чай, чтобы сохранить денежное равенство, и бродил по городу, пока не нашел убогий отель. Я остановил свой выбор на одном из них, расположенном на углу 45-й улицы и Восьмой авеню, в роскошном особняке, где тараканы сновали по кассе, пока я пытался поставить свою подпись. В номере было больше тараканов, чем в вестибюле, и меньше места, но там были кровать и умывальник, и этого было достаточно.
  
  Я сел на кровать, поджег сигарету и задушил трех тараканов одним клубом дыма. Тараканы были уже не те, что раньше. Эти маленькие жучки глубоко вдохнули дым, рассеянно потянули когтями воздух и упали со стены на пол, где легли на спинку и зашевелили всеми восемнадцатью лапками. Мне стало их жалко, и я наступил на них. Потом я вспомнил, что снял ботинки и носки, взял полотенце и вытер с босых ног яичницу из плотвы.
  
  Я докурил сигарету и прикурил другую от окурка первой. Прогулка, поездка и еще раз пешая прогулка сняли напряжение, которое давал мне Bushmill's, и я просто чувствовал усталость. Я была рада, что остановила свой выбор на отеле, а не поехала домой. Мне не хотелось встречаться с Люси. Не в ту ночь. Не сейчас, когда конфеты забивают мне мозг, а Бушмилл все еще плавает в моей крови. Лучше бы я вырубился на продавленной кровати в продавленном отеле и боролся с тараканами за передышку.
  
  По крайней мере, это дало мне возможность подумать.
  
  Я много думала. Выпивка меня расслабила, и теперь, когда я снова была практически трезвой, я смогла расслабиться, смотреть на вещи почти бесстрастно. Это дало мне новый взгляд на сексуальную блондинку по имени Кэндис Кейн.
  
  Кэндис Кейн.
  
  Не женщина. Болезнь. Что-то, что может убить тебя так же быстро, как тройная пневмония. Что-то, что оставит тебя умирать с ухмылкой на жирной физиономии.
  
  Я обладал ею, овладевал ею, имел ее снова и снова и все еще не мог насытиться ею. У меня были конфеты с "Бушмиллс чейзер", и это напомнило мне маленькое стихотворение Огдена Нэша, которое гласит—
  
  “Конфеты - это вкусно
  , но ликер получается быстрее”
  
  Кэндис Кейн.
  
  Она была у меня; теперь я больше не мог ее иметь. Я хотел ее так сильно, что даже предложил развестись с Люси, чтобы жениться на ней, даже был готов бросить женщину, которая любила меня, ради той, которую интересовали только деньги. Я подумала о Люси, и небольшой укол вины кольнул меня в пупок. Это было физически, и меня затошнило от всего этого.
  
  О, я мог бы получить конфеты. Все, что мне нужно было сделать, это раздобыть что-то примерно в районе ста тысяч долларов, вот и все. Потом мы могли бы сесть на самолет до Акапулько и жить вместе в грехе и гармонии до конца наших противоестественных жизней. Ну, может быть, не так долго. Но, по крайней мере, пока не кончатся деньги.
  
  Итак, где, черт возьми, я собирался раздобыть крутые сто тысяч?
  
  Ответ был очевиден.
  
  Нигде.
  
  Я прикурил третью сигарету от окурка второй, встал и принялся расхаживать по своему скромному жилищу. Каким бы скромным оно ни было, нет места лучше дома. И это место не было похоже на дом. Я четыре раза прошелся по грязному полу и убил по пути пять тараканов. Затем я бросил сигарету на один из трупов тараканов и затушил его. Я плюхнулась на кровать и закрыла глаза, уткнув свою тупую голову лицом в подушку.
  
  Я просто лежала, не думая, не двигаясь, в голове была сплошная пустота. Когда я снова села, я могла мыслить очень ясно. Я увидела две возможности.
  
  Возможность номер один — я мог бы раздобыть сто тысяч долларов и переправить Кэнди в Акапулько.
  
  Возможность номер два - я мог бы жить без нее. И, поскольку у нас двоих была не любовь, а секс, я решил, что смогу это сделать.
  
  Люси. Люси была моей женой, моей женщиной, женщиной, которая была моей первой и у которой никогда не было никого другого. Я вспомнил первый раз, когда никто из нас не мог больше ждать, как мы зарегистрировались под вымышленными именами в маленьком отеле, как вместе вошли в номер, как она дрожала от страха, а я дрожал от любви к ней.
  
  Как мы раздевались при выключенном свете, как свет уличного фонаря проникал в комнату через окно, и какой красивой она была, каким мягким и теплым было ее тело, когда я прижался к ней.
  
  Как росла наша любовь, раздуваясь все выше и выше от страсти, с которой наши два молодых тела двигались вместе. Как это случилось, случилось невероятно; сначала для нее, а потом для меня, с разницей в мгновения, как мы лежали в объятиях друг друга и говорили тихие слова друг другу. Как мы спали.
  
  Как мы поженились, поженились очень молодыми и очень любящими друг друга, как мы узнали, что это было еще лучше, когда ты был женат.
  
  Как мы жили вместе.
  
  Как проходили годы.
  
  Есть что-то чудесное, что происходит, когда два человека живут вместе одиннадцать лет. Есть что-то очень хорошее в том, чтобы знать другого человека изнутри и снаружи, сзади и спереди, знать, как работают разум и тело этого особенного человека, знать, что означает каждый жест и каждое выражение лица. Мне говорят, что супружеские пары, которые стареют вместе, становятся такими похожими, и это то, во что мне довольно легко поверить. Между мной и Люси возникла телепатия, отличный вид телепатии от той ерунды с экстрасенсорными картами Дока Райна. Она всегда знала, о чем я думаю; я всегда мог высказать ту самую мысль, которая только что пришла ей в голову, прежде чем она ее произнесет.
  
  Мы любили друг друга.
  
  Мы знали друг друга.
  
  Мы были друг у друга.
  
  А я был готов выбросить все это ради сексуальной сучки, которая хотела переспать с миллионером! Трудно было поверить, что Кэнди так сильно меня держала, но это была хватка, которую я внезапно решил разорвать.
  
  В чем была разница между ними? Кэнди была хороша в постели; Люси была так же хороша. Кэнди была красива; Внешность Люси была более утонченной, но не менее привлекательной.
  
  Я сбросил одежду, забрался под одеяло и позволил голове погрузиться в пухлую подушку. Мое решение было принято. Утром я поеду домой, домой к своей жене. Каким-то образом, Бог знает как, я бы помирился с ней. Я бы посадил себя на диету, и в этой диете не было бы Конфет, совсем никаких.
  
  Я думал об этом — как это было бы хорошо, как жизнь снова стала бы нормальной, и мир перестал бы переворачиваться с ног на голову и хихикать надо мной, как шизоидная гиена. Я подумал о Люси, моей жене, моей любви, и мои глаза закрылись, тело расслабилось, и я уснул.
  
  Я встал, умылся странной красной водой, которая текла из ржавого крана, снова надел грязную одежду и свалил из отеля. Я не стал беспокоиться о завтраке; я не был голоден. Сейчас имело значение только одно. Я должен был вернуться домой, должен был вернуться к Люси, должен был снова все уладить.
  
  Стихии устроили заговор против меня. До метро добирались долго. Я ждал на 72-й улице десять чертовых минут, пока я сидел сложа руки, а какие-то болваны что-то делали с рельсами. Наконец поезд доковылял до 96-й улицы, я вышел и сумел добраться домой.
  
  Я бежала всю дорогу, запрыгнула в лифт и вышла у своей квартиры. Я открыла дверь своим ключом и вошла внутрь.
  
  Я не видела Люси.
  
  Ах, подумала я. Еще рано. Бедняжка, должно быть, спит.
  
  Ее кровать была пуста.
  
  Ах, подумала я. Еще не так рано. Бедняжка, должно быть, ушла за покупками.
  
  И тут я увидела записку.
  
  Записка лежала на обеденном столе как раз там, где я не мог ее не заметить, что, конечно, объясняет, почему я ее не заметил. Это было написано от руки вечными детскими каракулями Люси на листке ее голубой бумаги для заметок. Я развернул его, включил свет и прочитал.
  
  Вот что там было написано:
  
  Дорогой Джефф:
  
  Я выпил столько, сколько смог вынести. Мне все равно, насколько она хороша, тебе не обязательно было проводить с ней ночь. Я иду к маме и буду там, когда ты будешь это читать, а после этого я уйду оттуда и не скажу тебе, куда я иду. Может быть, когда-нибудь мы снова сможем быть вместе, но не сейчас, потому что я просто больше не могу этого выносить, и тебе будет лучше без меня.
  
  Я все еще люблю тебя и всегда буду любить.
  
  Люси
  
  Я прочитал письмо один раз стоя, затем сел и перечитал его во второй раз, а после этого и в третий. Это не имеет смысла, сказал я себе; это просто совсем не сходится. Я вытащил сигарету и потратил три спички, прежде чем прикурил эту чертову штуку — после двух затяжек она показалась мне ужасной на вкус, я уронил ее на пол и наступил на нее.
  
  Я вернулся домой, к ней. Я вернулся, покончил с Кэнди, желая только одного - навсегда остаться со своей женой.
  
  Но Женушка здесь больше не живет.
  
  Женушка уже ушла домой к маме.
  
  Женушка ушла.
  
  Я закурил еще одну сигарету. Если бы у меня только хватило ума прийти домой накануне вечером, все было бы в порядке. Но нет — мне пришлось остаться в стороне, а Люси сложила два и два и получила пять.
  
  Поэтому я затушил сигарету, схватил телефон и позвонил ей в дом ее матери в Бруклине. Ее мать злобно прокаркала на меня и повесила трубку, но прежде чем телефон отключился, я услышал знакомый визг на заднем плане. Я перезвонил, и на этот раз ответила Люси.
  
  “Послушай, ” начал я, “ мне нужно тебя увидеть”.
  
  Она сказала: “Нет”. Она сказала это так, как будто так и думала.
  
  “Прошлой ночью меня не было там, где ты думаешь”.
  
  “Мне все равно, где ты была. Мне все равно, даже если ты делала это в витрине Macy's на глазах у двухтысячной толпы. Мне все равно—”
  
  “Прошлой ночью я была одна”.
  
  “Иди к черту”.
  
  “Я серьезно, Люси. Я была одна всю ночь”.
  
  “Я тебе не верю”.
  
  “Люси, я люблю тебя. Люси, милая—”
  
  “Держись от меня подальше”, - сказала она. “И не звони мне больше, потому что в следующий раз, когда ты позвонишь, меня здесь уже не будет. Я уезжаю, я думаю, я уезжаю из штата, может быть, я еду в Неваду, чтобы развестись с тобой. Я не знаю.”
  
  “Люси”, - вмешался я. “Милая, все кончено. Я расстался с этой девушкой, ты единственная, кто имеет значение, я—”
  
  “В чем дело — она тебя выгнала?”
  
  Эта фраза ударила мне в голову. На долю секунды я задумался, стал бы я когда-нибудь говорить такие вещи Люси, если бы Кэнди не порвала со мной.
  
  “Люси—”
  
  “Иди займись собой”, - сказала она.
  
  Приблизительно.
  
  Поскольку было воскресенье, я позвонила своему домовладельцу домой. Я сказала ему, что он может забрать свою квартиру обратно, и он рассказал мне об аренде. Я сказала ему, что он может оставить мебель себе в обмен на расторжение со мной договора аренды, поскольку до его продления оставалось всего три месяца. Он секунду или две обдумывал это и согласился, что это хорошая сделка, даже слишком хорошая, и не трахнут ли меня на таких условиях? Я сказал ему, что привык к тому, что меня трахают, и ничуть не возражаю против этого, а он сказал, что попросит своего адвоката составить бумаги и прислать их где-нибудь на неделе. Я сказала ему отправить их ко мне в офис и повесила трубку.
  
  Я побросала одежду, которую хотела оставить, в чемодан, запрыгнула в такси и дала водителю адрес барахолки, где провела прошлую ночь. Служащий отеля приветствовал меня по-королевски, и я дал ему семьдесят баксов за месячную аренду номера чуть получше, чем вчерашняя ловушка для тараканов. В этом номере была двуспальная кровать и отдельный туалетный столик, что было уже кое-что.
  
  Я некоторое время думала о Люси. С ней все было кончено; возможно, придет время начать все сначала, но решение должна была принимать она. Это было не то решение, которое я могла принять за нее. Теперь, когда вся воля покинула меня, мне было все равно, каким было ее решение. Она выкрикнула все, была ли она права, а я неправ или нет. Если бы она осталась со мной еще на неделю, я бы завязал с Кэнди, и все бы наладилось. Черт с ней.
  
  Я подумала о Кэнди, но, подумав о Кэнди минуту или две, я занервничала и решила больше не думать о Кэнди.
  
  Итак, я забыла о конфетах.
  
  Конечно, я забыла о конфетах.
  
  В тот вечер я немного выпил, ровно столько, чтобы заснуть, а на следующее утро был понедельник и пора было идти на работу. Я попала в финансовую компанию Беверли, где не имело значения, страдаешь ты с похмелья или нет, главное, чтобы тебе удавалось должным образом уговаривать оценки, и я погрузилась в свою работу и полностью забыла о существовании сексуальной маленькой блондинки по имени Кэндис Кейн.
  
  Конечно, я так и сделала.
  
  Первого марка утром отпугнули процентные ставки. Вторым был личный заем на пятьдесят долларов, который я предварительно одобрил, пока они не проверили его рекомендации и не выяснили, что он подделывал. Я вышвырнула его из офиса.
  
  Подобные вещи помогли мне легко забыть о Конфетах.
  
  Третий потенциальный клиент был идеальным типом Марка — трое маленьких детей, жена, постоянная работа. И куча счетов. Итак, мой друг the mark проглотил пропаганду в нашей рекламе и решил, что было бы неплохо предоставить один кредит и оплатить все его счета. Таким образом это обошлось ему примерно на пятьдесят баксов дороже, но он не стал задумываться над этой частью. Я не дал ему времени, просто вложил ручку ему в руку и показал, где расписаться. Один быстрый звонок своему боссу, и он выходил из офиса с деньгами в своей горячей маленькой ручке.
  
  Рекомендации четвертого парня были отвратительными, и я посоветовал ему найти себе хорошего партнера по производству, ту же линию, что я дал Candy.
  
  Помнишь Кэнди?
  
  Она та девушка, о которой я совсем забыл.
  
  Конечно.
  
  Вот почему ровно без четверти два в тот день я снял телефонную трубку и позвонил в отель "Сомервилл". Сообщение, которое я получил, удивило меня. Наверное, я должен был ожидать этого, но я не ожидал.
  
  Кэнди там больше не жила.
  
  Глава Пятая
  
  Я РАССМАТРИВАЛА заявление мисс Матильды Феркел, маленького сморщенного существа, которое тридцать два года преподавало в школе, которое жило одно в жилом отеле недалеко от Грэмерси-парка и которое хотело занять сто долларов, чтобы устроить своему сиамскому коту Лемюэлю достойные похороны.
  
  Вести бизнес с такими людьми, как Матильда Феркель, - настоящее удовольствие.
  
  Обработка ее заявления была просто бумажной волокитой, просто вопросом формы. Вероятность того, что мисс Феркел не выплатит кредит, была примерно такой же, как и вероятность победы "Вашингтон Сенаторз" в Мировой серии. Матильда Феркель просто не вела себя как мошенница.
  
  Кроме того, ее история затронула струны моего сердца. Ее кот Лемюэль был ее постоянным спутником почти двенадцать лет, что, очевидно, довольно большой срок для кошки, а потом бедняга Лемюэль просто как бы высох и умер, и теперь, когда Лемюэль был на небесах, казалось неуместным отправлять его телесные останки в мусоросжигательную печь.
  
  Отсюда и заем, и он был на благое дело. Он был также за хитрые двадцать пять процентов, но это не имеет значения.
  
  В общем, я рассматриваю заявление мисс Феркел, когда мой верный коллега Лес Болофф встает со стула, подходит к моему столу и облокачивается на него с каким-то поникшим лицом. Он выглядел грустным.
  
  Черт возьми, он всегда выглядел грустным. Лес был одним из тех несчастных ублюдков, которые всегда кажутся недавно вышедшими из турецкой бани. На улице может быть двадцать градусов мороза, а он все еще плавает в собственном поту. Начнем с того, что он мягкий, толстый парень, из тех, кого с первого взгляда узнаешь как настоящего милого неряху, милого Парня, который сделает для тебя все, и парня, который никогда особо ничего не добивался в своей жизни.
  
  “Джефф—”
  
  Я попыталась улыбнуться, но это причиняло боль. Было достаточно тяжело поднимать голову так, как я себя чувствовала, не говоря уже об улыбке. Поэтому я просто смотрела на него с бесстрастным выражением на моем бедном лице и ждала, что он что-нибудь скажет.
  
  “Джефф—”
  
  “Что случилось, Лес?”
  
  “Давай пообедаем вместе”.
  
  Я пожал плечами. “ И это все?
  
  “Да, я подумала, что было бы неплохо пойти куда-нибудь перекусить вместе, вместо того чтобы заказывать еду наверх. Около полудня или около того?”
  
  “Я не против”.
  
  “Отлично”, - сказал он. “За углом есть ресторанчик, где можно вкусно поесть за доллар или около того. Раньше я ел там раз, два в неделю”.
  
  Он повернулся, чтобы уйти.
  
  “Les—”
  
  “Да, Джефф?”
  
  “В чем фишка?”
  
  Он заколебался — всего на долю секунды, но этого было достаточно, чтобы я поняла, что в мире много всего неправильного. “Ничего”, - сказал он. “Мы поговорим об этом за ланчем”.
  
  Я вернулась к мисс Матильде Феркель и ее мертвой кошке, но у меня к этому не лежало сердце. Что-то было не так, что-то, что глубоко беспокоило моего хорошего друга Леса, и в довершение всего я испытывал похмелье, желая победить группу. Группа, которую я хотел обыграть, была той, что играла похоронные ритмы в моей голове. Я не слишком возражал против того, что барабанщик давил на мой мозжечок или что у кота на трубе не хватило порядочности использовать сурдинку — это было в порядке вещей. Но если бы ублюдки сыграли что-нибудь веселенькое, все было бы радужнее.
  
  Я оглядел офис и с радостью увидел, что в нем нет клиентов. Обычно это не повод для радости, но у меня было на уме кое-что особенное. Я открыла нижний ящик своего стола, достала бутылку ржаного виски и сделала большой глоток прямо из бутылки.
  
  Это сработало.
  
  Теперь оркестр играл веселую музыку. И у гения-трубача теперь был немой звук на рожке.
  
  Ах.
  
  Видите ли, я не возражал против группы как таковой, потому что я привык к ней, привык к утреннему похмелью как к части повседневной рутины, привык тихонько напиваться перед сном каждую ночь в своей отвратительной маленькой комнате в отеле Kismet, привык просыпаться каждое утро с джемом the boys в голове. Все это было частью игры, и тот факт, что игра не стоила свеч, - это факт, о котором всем следует любезно воздержаться от упоминания.
  
  Целый месяц.
  
  Месяц не видеться и не разговаривать со своей любовницей, месяц не знать, где она, что делает и увижу ли я ее когда-нибудь снова.
  
  Конфеты.
  
  Моя любовница.
  
  О, позволь мне сказать тебе, это был адский месяц. Все превратилось в монотонную рутину, которая была почти комфортной, пока ты не переставал думать об этом. Номер в отеле "Кисмет" в комплекте с винным магазином через дорогу. Работа в финансовой компании "Беверли" в комплекте с бутылкой в нижнем ящике стола. Пара рюмок в течение дня, чтобы снять напряжение. Несколько быстрых коктейлей в баре за углом, как только я вышел из офиса. Что-то вроде ужина в закусочной и бутылочку перед сном.
  
  Что еще я мог бы взять с собой в постель?
  
  Не Люси.
  
  Не конфета.
  
  Это оставило меня с бутылкой.
  
  Я полагаю, это было лучше, чем вообще ничего.
  
  Однажды ночью мне стало настолько плохо, что я отправился на охоту за шлюхой, и для этого все должно быть действительно очень плохо. Но бутылка в тот вечер не была хорошей родственной душой, и я встал, надел костюм с галстуком и свалил из отеля к чертовой матери. Шлюхи сменили местоположение с момента моего последнего посещения Шлюхиного ряда, что было не особенно удивительно. За последние одиннадцать лет мне не нужно было отправляться на охоту за шлюхами.
  
  Раньше они жили на Восьмой авеню между 42-й и 48-й. Потом в городе была кампания по зачистке, и, я думаю, целую неделю они скрывались. Теперь они были на Седьмой авеню между 47-й и 52-й улицами, что ничуть не хуже любого другого места. Они стоят в дверях и ничего не говорят, а маленькие человечки, одетые очень опрятно, останавливают случайных прохожих и превозносят прелести различных шлюх.
  
  Элегантно одета. Это напоминает мне отрывок из старого водевиля, который звучал примерно так:
  
  Тебе нравится опрятно одеваться?
  
  Нет, но я бы хотел раздеть Натали.
  
  Ну что ж. Итак, я нашел свою шлюху рядом с латунными перилами, и мы отправились в отель, который был, если это возможно, похуже, чем "Судьба". Благодаря этому отель Somerville выглядел так, будто Хилтон копил деньги на покупку. В этом заведении нет тараканов — они боялись больших насекомых.
  
  Итак, мы зарегистрировались в отеле как мистер и миссис Мордехай Следж за два доллара и легли спать еще за десять. Девушка сказала мне, что ее зовут Милдред, и она не была выгодной покупкой. В подвале Гимбела она не стоила бы и пятидесяти центов, а за десять баксов я действительно получал удовольствие.
  
  Которые были моей целью с самого начала, так зачем с этим бороться?
  
  Но она была действительно ужасна. Я разделся и сел на край кровати, пока она снимала поношенное красное платье, под которым ничего не было. Под этим должно было что—то быть - она выглядела бы намного лучше.
  
  У нее были большие груди, но они были из тех, от которых можно отказаться на всю жизнь. Сказать, что они не были упругими, все равно что сказать, что океан не пересох. Они обвисли, как мокрая лапша.
  
  Я тоже так думал .
  
  Груди — черт возьми, она могла бы перекинуть их через плечо. Я почти ожидал, что она улыбнется мне и завяжет их бантиком или что-то в этом роде.
  
  Итак, мы были там, мы оба голые, и мы оба на кровати, и нам обоим одинаково наскучила вся эта процедура. В тот момент я даже не возражала против десятого места; я просто хотела оказаться дома, в постели, со своей бутылкой. Должно быть, отсутствие моего энтузиазма было очевидным, потому что она спросила меня, в чем дело.
  
  Я начал говорить ей, что на самом деле я хотел конфету, но не думаю, что она поняла бы. Вместо этого я сказал ей, что все это было ужасной ошибкой и мне лучше вернуться домой к своей бутылке.
  
  “Сюда”, - сказала она, толкая меня обратно на кровать. “Я знаю, что не так. Ты просто немного устала, вот и все”.
  
  “Может быть”.
  
  “Ты что, выпила?”
  
  Я с несчастным видом кивнула.
  
  “Этого хватит. Вот, ты просто ляг вот так, а я посмотрю, что я могу сделать, чтобы тебе помочь. Я действительно облегчу тебе задачу ”.
  
  “Я бы предпочла, чтобы ты усложнила мне жизнь”.
  
  Она рассмеялась над этим. Они перестали смеяться над этим сорок лет назад в Minsky's, но она была в счастливом настроении.
  
  “Ложись”, - сказала она. “Расслабься”.
  
  Я пытался.
  
  “Закрой глаза”.
  
  Я закрыл глаза. Ах, так было уже лучше — мне не нужно было смотреть на нее.
  
  “Сейчас”, - проворковала она. “Теперь я просто знаю, что все будет хорошо. Ты просто подожди и увидишь, знаю ли я, о чем говорю. Теперь все будет просто замечательно.”
  
  Если бы когда-нибудь была речь, менее безупречно разработанная для того, чтобы поднять мужчине настроение …
  
  Но девчонка знала, что делала. У нее были мягкие руки, и она нашла им хорошее применение. Они были повсюду вокруг меня, трогали, ласкали, сжимали, щипали, ласкали и выполняли все эти разнообразные задачи с максимальным компетентным профессионализмом.
  
  Руки и губы, зубы и язык.
  
  Ее рот теплый и требовательный. Ее руки быстрые и уверенные.
  
  Ее голодный рот.
  
  Вернувшись домой, я трижды приняла душ и все равно чувствовала себя грязной. Я осушила бутылку, рухнула в кресло и проспала шесть часов, сидя прямо.
  
  Китайский ресторан с застенчивым названием "Хой Поллой" разбогател на обедах по цене "доллар за тарелку", сдвинув столы вплотную друг к другу, так близко, что вы могли слопать чью-нибудь отбивную, если ваша собственная му гу гай пан вам не понравилась. У нас с Лесом был столик в задней части зала, до которого мы добрались на воздушном лифте. Он заказал два блюда из "number something" и одно из "number something else", а я выпила двойной ржаной с небольшим количеством содовой, пока мы ждали, когда принесут наши помои. Ржаное было вкусным, и я уплетал его, как верблюд после долгого перехода через Сахару. Лес злобно смотрел на рожь, пока она вся не перекочевала из стакана в мой пищевод, где ей, очевидно, и место. Затем он взял сигареты, которые я ему предложила, и прикурил их обе от зажигалки, которую подарила ему жена на день рождения.
  
  “Джефф”, - сказал он. “Я не знаю, как это сказать—”
  
  Я позволяю ему попробовать еще раз.
  
  “Послушай, Джефф-Джо и Фил - правильные ребята, ты не находишь?”
  
  Он имел в виду наших боссов, Джо Бернса и Фила Делфи. “Да”, - согласился я. “И воров тоже. Мошенники, несомненно. Ростовщики, неизбежно. Но я соглашусь с тем, что они правильные ребята ”.
  
  Он надулся. “Они всегда относились ко мне прилично”.
  
  “Я тоже”.
  
  “На них нетрудно работать, Джефф. Они не заставляют парня отбивать время или работать как раба на галерах, как некоторые ублюдки в этом бизнесе”.
  
  “Черт возьми”, - сказал я. “Мы работаем по принципу поощрения. Временные ограничения повредили бы им так же сильно, как и нам. Это только в их собственных интересах —”
  
  Он поднял руку. “Я знаю это, - сказал он, - но многие мамочки так на это не смотрят. Джо и Фил предлагают нам обоим довольно честную сделку.”
  
  Я кивнула. Я хотела выяснить, к чему он клонит. “Джефф”, - сказал он. “Ты давно с Беверли?”
  
  “Четыре, пять лет. Что-то в этом роде”.
  
  “Ты собираешься в ближайшее время уехать куда-нибудь еще?”
  
  Я просто смотрела на него с минуту. Столько времени мне потребовалось, чтобы убедиться, что он не шутит.
  
  “Нет”, - сказал я. “Нет, но—”
  
  “ Мне не нравится быть тем, кто это говорит, ” перебил он, “ но если ты в ближайшее время не исправишься, то получишь по ушам. Если...
  
  “Эй, подожди минутку!”
  
  Он снова поднял руку. “Джефф, ” сказал он умоляюще, “ это не моя идея. Поверь, для меня ты хороший парень. Я хочу, чтобы ты всегда работала со мной в одном офисе. Я серьезно — не то чтобы мы знали друг друга так близко, потому что это не так, но мне нравится работать с тобой, и для меня с тобой все в порядке. Но то, как ты ведешь себя в последнее время ...
  
  “Как, например?”
  
  “Вот такие”, - сказал он, указывая на рожь. Теперь в нем было еще две унции — мне удалось поймать взгляд официанта, пока Лес говорил. “Ты пил так, словно до тебя дошли слухи об очередном Сухом законе”.
  
  Я проглотила рожь.
  
  Он выглядел обиженным. “Джефф, ” сказал он, - поверь мне, со мной ты мог бы выпить океаны, и меня бы это не беспокоило. Но—”
  
  “Фил и Джо?”
  
  Он кивнул.
  
  “Послушай”, - сказал я. “Фила и Джо вряд ли можно назвать святыми. Вы не найдете святых в финансовом бизнесе. Вы редко найдете святых в респектабельном банковском бизнесе, если уж на то пошло. ”Беверли Финанс" так же далека от респектабельного банковского бизнеса, как...
  
  Я придумала хороший образ, но он оборвал меня. “Джефф, - сказал он, - позволь мне сказать две вещи. Прежде всего, какими бы нечестными ни казались вам Фил и Джо, их деятельность строго соответствует букве закона. Наших клиентов не вытаскивают с улиц, и никто не заставляет их брать в долг. Они приходят к нам — помните об этом. Они приходят к нам, потому что мы удовлетворяем законную потребность. ”
  
  Я пожала плечами. На этот счет можно было поспорить. Можно сказать, что мы создали “законную потребность” с помощью нашей скромной рекламы. Но я позволила ему закончить то, что он пытался сказать.
  
  “Во-вторых, - продолжил он, - ни Фил, ни Джо не ожидают, что кто-то, работающий в этом заведении, будет гипсовым святым. Если мужчина бьет свою жену, им все равно. Если человек употребляет наркотики, им все равно. Но если это мешает бизнесу, им не все равно, и за это кто может их винить?”
  
  Я поднял пустой стакан и кивнул на него. “Это мешает бизнесу?”
  
  “Да”.
  
  “Каким образом?”
  
  Он выглядел несчастным. “Ты держишь бутылку в своем столе — вчера ты дважды выпивал, пока в офисе были клиенты. От тебя пахло спиртным, и клиенты могут это заметить. Ты время от времени невнятно произносишь слова — возможно, ты этого не осознаешь, но я это заметил. Ты...
  
  “Честно?”
  
  “Честно. Вы подали заявление, что мисс Глейзер повезло, что ее поймали, потому что он попал в книгу как неплательщик. Все, что тебе нужно было сделать, это заглянуть в книгу, и ты бы поняла это, но ты была неосторожна.”
  
  “Которая это была?”
  
  “Харвелл, Фарвелл, я забыла”.
  
  “Карвелл”, - сказал я. “Герберт Карвелл. Черт возьми, он казался совершенно нормальным. Я не стал утруждать себя—”
  
  “Они всегда кажутся нормальными. Обычно вы бы проверили книгу, вы всегда проверяете книгу, прежде чем одобрить заявку. На этот раз вы этого не сделали ”.
  
  “Я—”
  
  “Джефф, ” сказал он, “ я не пытаюсь на тебя наезжать. Я просто пытаюсь сказать, что тебе лучше разобраться, пока тебя не уволили, и я пытаюсь сказать это как друг. Тебя что-то беспокоит, и, может быть, я могу тебе помочь? Это деньги или что-то в этом роде?”
  
  “Нет”.
  
  Это были сто тысяч долларов, которых у меня не было, две женщины, которых у меня не было, целая жизнь, которой у меня не было. Но я не сказал ему этого.
  
  “Я могу что-нибудь для тебя сделать?”
  
  Я покачал головой.
  
  “Ты постараешься завязать с выпивкой? Послушай, дело не только в работе. Брат моей жены однажды начал пить пять лет назад и до сих пор не бросил. Это может подкрасться незаметно, и внезапно ты уже не можешь остановиться, или ты не хочешь останавливаться, или я не знаю что еще. Брат моей жены, он сейчас в ужасном состоянии. Алкоголик. Бродяга. Раз в месяц он приходит ко мне домой и выпрашивает подачку, чтобы купить выпивку. Что я могу сделать? Он плоть от плоти моей жены, я не могу ему отказать. Но до того, как он начал пить, он был врачом с практикой, которая приносила ему около тридцати джи в год. Богатый человек, Джефф. Не богат, как Рокфеллер, но богаче, чем кто-либо из нас когда-либо будет. Теперь он бездельник. Понимаешь, что я имею в виду?”
  
  Я кивнул.
  
  “Попробуй”, - сказал он. “Просто сделай мне одолжение. Одолжение — это одолжение скорее себе, чем мне. Просто постарайся расслабиться и не пить ”.
  
  “Хорошо”, - сказал я. “Я попробую”.
  
  Я не знаю, имела ли я это в виду или нет. Меня просто тошнило слушать его, тошнило слушать о брате его чертовой жены, тошнило от всей этой проповеди и от всей этой роли благодетеля, которую он разыгрывал. Не было никаких сомнений в его искренности, никаких сомнений, кроме того, что он был чертовски хорошим парнем, пытавшимся мне помочь.
  
  От этого мне ни на йоту не стало менее противно его слушать.
  
  Мы оставили ее там лежать и начали есть остатки на наших тарелках. Он был явно смущен — мы с ним никогда особо не разговаривали, а теперь он отвесил мне резкий удар в спину и был обеспокоен этим. Я могла это понять.
  
  Мы доели, закурили и отхлебнули кофе. Официант сердито посмотрел на нас, желая, чтобы мы поскорее убрались, чтобы он мог заполнить стол еще двумя разгильдяями.
  
  Мы вернулись в офис, проработали всю вторую половину дня. Мы с Лесом не сказали друг другу ни слова до конца дня, что было легко, потому что это был чертовски напряженный день. За первые два часа у меня было добрых двадцать человек, и все было неспокойно.
  
  Мне все время хотелось дотянуться до бутылки, все время хотелось сделать один маленький глоток, чтобы день прошел немного быстрее. Но я оставила бутылку там, где она была.
  
  Очевидно, то, что сказал Лес, произвело на меня какое-то впечатление. Черт возьми, я не хотел оставаться без работы. Я много шутил по поводу Beverley Finance и довольно цинично относился ко всему этому бардаку, но это было приятное место для работы, и там платили намного лучше, чем в большинстве профессий, для которых я подходил.
  
  Это была только часть всего. Другой была та проклятая проповедь о брате его жены, докторе с сильной жаждой. Я не хотел оказаться в какой-нибудь канаве. Я не хотела быть алкоголичкой, и мне не нужно было, чтобы Лес говорил мне, что я была на пути к этому счастливому состоянию.
  
  Но—
  
  Однажды я открыла ящик стола и сидела там, глядя на эту красивую бутылку.
  
  Но я оставила их там. Это было нелегко, но я оставила их там и снова закрыла ящик.
  
  Я пережила вторую половину дня. Каким-то образом, благодаря милости какого-то неизвестного и загадочного бога, я пережила вторую половину дня. Это было тяжело, но я справилась.
  
  А потом было пять часов, и я вышел в Нью-Йорк, съел тарелку чили в ресторане "Аламо" на 47-й улице и запил это крем-содой. Пиво идеально сочетается с чили, но я предпочел крем-соду.
  
  Я вышел из ресторана и отправился прогуляться.
  
  А потом мир смылся в мой унитаз.
  
  Глава Шестая
  
  РЕСТОРАН ALAMO CHILE HOUSE, единственное заведение, которое я когда-либо встречал, где можно отведать действительно вкусное блюдо чили кон карне, расположен на 47-й улице между Шестой и Седьмой авеню, прямо через дорогу от отеля Rio. Я вышла из "Чили хаус" в начале седьмого, перешла улицу, чтобы обменяться приятными словами с дежурным клерком в "Рио", и через несколько минут вышла обратно на улицу.
  
  Оттуда я побрел на Шестую улицу, злобно оглядел толпы туристов из Висконсина и направился в центр города. Самым ужасным было то, что я продолжал проходить мимо баров. В центре Манхэттена примерно по четыре бара на квартал, и вы никогда не замечаете их так неизбежно, как тогда, когда решили сократить потребление алкоголя. Я прошел мимо баров "У Липпи" и "У Хогана", мимо гриль-бара "Левое поле" и "Аквариума с золотыми рыбками". Я миновал "Алкоголиков единодушных", "Старого доброго салуна" и "Таверну Рауля Дюфи". Я миновал один бар для лесбиянок, три бара для педиков и множество гетеросексуальных заведений. Я проходил мимо шикарных баров и барах с сыром, патрицианских баров и баров плебеев, буржуазных баров и пролетарских баров.
  
  Бар.
  
  После батончика.
  
  После батончика.
  
  Каждый бар манил меня к себе. В каждом баре похотливо бормотали, что один напиток изменит мир к лучшему. Эй, позвонила в каждый бар по очереди. Один глоток тебе не повредит, парень. Только чуть-чуть, чтобы снять остроту. Попробую напиток, чтобы стереть уголки. Что скажешь, парень?
  
  Я сказал, к черту все это.
  
  На 57-й улице я повернул направо и пошел на восток, решив, что в худшем случае всегда смогу искупаться в Ист-Ривер. Какого черта, я хорошо прогулялся. Это был приятный вечер после, по сути, ужасного дня, и я был просто старым добрым Джеффом Фландерсом, вышедшим на прогулку.
  
  Я перешел Пятую улицу, с удовольствием вдохнул здоровый запах денег, которым пропитан Проспект, и продолжил идти. Я посмотрел на людей и решил, что все они уродливы. Я посмотрела на витрины магазинов и решила, что там нет ничего, что я особенно хотела бы купить для себя. Я быстро прошла мимо баров и притворилась, что их там нет.
  
  Я пересек Мэдисон.
  
  Милая улица, Мэдисон.
  
  Я продолжал идти.
  
  Я пересекал парк.
  
  Красивая улица, парк.
  
  И я продолжал идти.
  
  Еще раз направо на Лекс, прямо пару кварталов, снова направо на 54-й и обратно к дому.
  
  Пересекает парк.
  
  Почти на другом конце Мэдисона.
  
  Но не совсем.
  
  Потому что там была она.
  
  Я почти скучала по ней. Она больше не была похожа на Гиббсвилл, не выглядела девятнадцатилетней или на отель "Сомервилл".
  
  Она выглядела как деньги.
  
  Черное платье из джерси, которое облегало ее, как вторая кожа. Палантин из горностая, который болтался вокруг ее прекрасной шеи, как будто ему там самое место. Плетеный кожаный поводок, который соединял ее руку с симпатичной коричневой таксой.
  
  Конфеты.
  
  Моей первой реакцией был шок. Я, конечно, не забыл ее. Она была не из тех женщин, которых можно забыть, как не забываешь, что умираешь от рака. Каждый день я вспоминал ее, думал о ней, болел за нее физически и эмоционально. Но если бы кто-то предсказал, что я столкнусь с ней на улице, я бы рассмеялся ему в лицо.
  
  Ха-ха.
  
  Двойная ха-ха.
  
  Но суть была вот в чем— я думал о ней как о чем-то недосягаемом, о чем-то, до чего я никогда больше не доберусь. Однажды я позвонила ей, и все, что я получила, был ответ типа "Энни-здесь-больше-не-живет". С тех пор я поняла, что, где бы она ни была, она вне моего мира. Наши два мира столкнулись.
  
  Она шла ко мне, она и ее маленький позолоченный щенок на веревочке, и я увидел ее раньше, чем она увидела меня. Я также видел, как она обнаружила меня, что было довольно интересным опытом. Ее глаза расширились всего на самую короткую долю мгновения; затем они отвернулись, и она поспешила дальше, надеясь, что ей удастся пройти мимо меня так, чтобы я ее не заметил.
  
  Я подождал, пока она не оказалась рядом со мной на тротуаре; затем протянул руку и схватил ее за локоть. Я должен отдать ей должное — она не потеряла ни капли своего идеального самообладания, не подпрыгнула, не испугалась, не вскрикнула или что-то в этом роде. Она повернула голову, посмотрела на меня и сказала очень мягким и очень ровным тоном: “Отпусти меня”.
  
  Я отпустил ее. Но когда она пошла дальше, я снова схватил ее.
  
  “Послушай”, - сказал я. “Я должен тебя увидеть”.
  
  “Почему?”
  
  Вопрос застал меня врасплох. С минуту я ничего не говорил.
  
  “Джефф, ” мягко сказала она, “ тебе не обязательно меня видеть. Нам не о чем говорить”.
  
  “Но—”
  
  “У меня есть все, что я хочу”, - сказала она. “Без тебя”.
  
  Я посмотрела на ее одежду, прическу, на ее глупую маленькую собачку. Похоже, она была права.
  
  “Заполучить своего миллионера?”
  
  Она кивнула.
  
  “Какой он в постели?”
  
  Она улыбнулась — болезненной маленькой улыбкой Моны Лизы, которая говорила, что она знала больше, чем говорила.
  
  “Я счастлива”, - сказала она. “Я настолько счастлива, насколько это вообще возможно”.
  
  “Ты никогда не хотел меня?”
  
  Она обдумывала это целых три секунды. “Раньше я так и делала”, - сказала она. “Я говорила тебе, что предпочла бы, чтобы ты меня бросил, чем кто-либо другой. Но девушке приходится идти на определенные жертвы.”
  
  “Ты говоришь причудливо”, - сказал я. “Ты говоришь намного точнее”.
  
  Она снова улыбнулась. Та же улыбка, та, которая дала мне понять, что я был в неведении по какому-то важному вопросу.
  
  “Кэнди”, - сказал я. “Детка, ты нужна мне. Ты нужна мне больше, чем что-либо или кто-либо”.
  
  “У тебя есть твоя жена, не так ли?”
  
  Я рассказала ей об этом.
  
  “Мне жаль это слышать”, - сказала она, и она сказала это так, как будто имела в виду именно это. “Мне действительно жаль, Джефф. Но что, по-твоему, я должна с этим делать?”
  
  Я сказала ей, чего я ожидаю от нее по этому поводу.
  
  “Джефф”, - сказала она печально. “Джефф, ты же не думаешь, что я брошу человека, который меня поддерживает, и вернусь к тебе, не так ли? Я добилась именно того, чего всегда хотела, и ты ожидаешь, что я все брошу? Это просто не имеет никакого смысла. ”
  
  “Ты добилась того, чего хотела, да? Где ты, черт возьми, находишься?”
  
  “На лоне роскоши”.
  
  “Ты содержанка”, - сказал я. “Ты то же самое, что шлюха, за исключением того, что шлюха более демократична. Шлюха делает это для кого угодно, а ты делаешь это только для одного клиента, но ты все та же самая.”
  
  Она ничего не сказала. Слова, казалось, сами собой слетали с ее губ.
  
  “Ты думаешь, что счастлива, Кэнди? Ты несчастлива. Ты больна”.
  
  “Если я заболею, ” сказала она, “ я могу пойти к психоаналитику. Сейчас я могу себе это позволить”.
  
  “Конфета—”
  
  “Ты понимаешь, что некоторые аналитики получают пятьдесят долларов в час? Если бы я ходил на один из этих пяти дней в неделю, это стоило бы на пятьдесят долларов больше, чем ты зарабатываешь. Подумай об этом, Джефф. Обдумай эту часть.”
  
  “Кэнди, человека, который зарабатывает десять тысяч долларов в год, вряд ли можно назвать бедняком”.
  
  “Или богатый человек”.
  
  “Конфета—”
  
  “Джефф, ” нетерпеливо сказала она, “ чего, черт возьми, ты хочешь?”
  
  “Я хочу, чтобы ты жила со мной”.
  
  “Мне очень жаль”.
  
  Я перевел дыхание. “Тогда ... тогда ляг со мной в постель еще раз. Только один раз — это не причинит тебе боли и уж точно не причинит боли ублюдку, который тебя содержит. И я был бы ... признателен тебе за это.”
  
  Сейчас это звучит нелепо; должно быть, тогда это звучало для нее так же нелепо. Единственным человеком, которому это показалось разумным и логичным, был первоклассный придурок по имени Джефф Фландерс, и это даже ему показалось довольно глупым через секунду или две после того, как он это сказал.
  
  “Нет”, - сказала она, и это было относительно разумно с ее стороны.
  
  “Конфета—”
  
  “Я заключила деловое соглашение”, - сказала она. “Похоже, ты этого не понимаешь”.
  
  “Но—”
  
  “У меня есть этический кодекс. Частью соглашения было условие, что я остаюсь верна ублюдку, который меня содержит, как ты выразилась. Следовательно—”
  
  “Условие”, повторила я. “Довольно громкое слово для деревенщины из Гиббсвилля, ты не находишь?”
  
  Она нахмурилась, глядя на меня.
  
  “Кэнди”, - взмолилась я. “Только один раз—”
  
  Она отвернулась от меня, но я снова поймал ее за руку, и она неохотно повернулась ко мне лицом.
  
  “Помнишь, на что это было похоже? Помнишь время в лифте, время на этаже, время, когда мы вместе принимали ванну?”
  
  Она вспомнила — это было ясно видно по тени усмешки, промелькнувшей на этом прекрасном лице. Я едва расслышал ее, когда она пробормотала Это было приятно очень мягким и бесконечно чувственным шепотом.
  
  Она вспомнила, но предпочла забыть. Через секунду она была сама деловитость, сама холодность. Она отстранилась от меня, и ее глаза были твердыми, как алмазы, когда она смотрела на меня.
  
  “Я сейчас ухожу”, - сказала она.
  
  “Позволь мне пойти с тобой”.
  
  “Ты можешь не идти со мной. Я хочу гулять одна и не хочу, чтобы ты была со мной”.
  
  “Я все равно иду. Я чертовски лучшая компания, чем этот глупо выглядящий пес”.
  
  “Если ты не оставишь меня в покое”, - сказала она, и в ее голосе снова появились нотки Гиббсвилля, - “Я позову полицейского — а он стоит прямо на углу”.
  
  Кэнди не была самой умной девушкой в мире. Она никогда не отличалась интеллектуальными способностями, и она доказала это в тот прекрасный вечер.
  
  Я оставила ее в покое. Но когда она отошла на полквартала, я пошла за ней, а она даже не повернула головы, чтобы посмотреть, рядом ли я. Возможно, она считала само собой разумеющимся, что я исчезну из ее жизни, как она пыталась исчезнуть из моей. Это был тот тип несложной умственной деятельности, на который она была способна. Когда что-то ей не подходило, она игнорировала это, а теперь пыталась игнорировать меня.
  
  Это был ее путь. Это делало жизнь с ней или без нее одинаково невозможной, но это также упрощало работу по слежке за ней. Следить за человеком - не самая сложная задача в мире, когда человек, за которым следят, не подозревает о наличии хвоста. Вы просто идете за человеком. Вот и все. Вы не сворачиваете в переулки, не прячетесь за припаркованными машинами и не ведете никаких других идиотских игр, в которые играют частные лица в кино. Ты просто идешь, и человек, за которым ты следишь, тоже идет, и всем вокруг очень весело.
  
  Я был прирожденным детективом. Она шла, и я шел — по 54-й до Мэдисон, по Мэдисон до 53-й, через пять дверей от 53-й до внушительного особняка, где швейцар открыл ей дверь, и она вошла.
  
  Приятная короткая прогулка, без осложнений, за исключением того момента, когда проклятая такса помочилась на фонарный столб. Это была единственная помеха.
  
  Итак, я, Джефф Фландерс, неполноценный детектив, стоял на улице перед внушительным особняком из коричневого камня, в котором жила моя бывшая возлюбленная.
  
  И что теперь?
  
  Ах, конечно. Теперь мне нужно было выяснить, в какой квартире она жила. Я снова полез в свою сумку, полную выдуманных историй о частных детективах, и достал из бумажника десятидолларовую купюру, планируя подкупить покладистого на вид швейцара. Именно так парни делали это в фильмах. Господи, неужели они швыряются деньгами! Хороший швейцар должен проходить пять ярдов в неделю только на взятках.
  
  И тут меня осенило нечто такое, что, вполне возможно, никогда не приходило в голову Майку Хаммеру, или Эллери Квину, или Эркюлю Пуаро, или Шеллу Скотту. Черт возьми, мне не нужно было совать десять баксов в грязную лапу швейцара.
  
  Все, что мне нужно было сделать, это заглянуть в почтовый ящик.
  
  Я храбро прошла мимо швейцара, вошла в маленький плюшевый вестибюль и вопросительно посмотрела на ряд почтовых ящиков и дверных звонков. Я в спешке нашла то, что искала — Кэндис Кейн, написанную рельефным шрифтом на маленькой белой карточке над звонком в квартиру 4-Б.
  
  И что теперь?
  
  Я подумывал подняться на лифте на четвертый этаж и постучать в дверь Кэнди. После семи секунд тщательного обдумывания я понял, каким ярким примером человеческой глупости это было бы. Она вышвырнула бы меня вон, может быть, обратилась бы в суд. Она довольно ясно дала понять, что не хочет, чтобы ее беспокоили, и если я появлюсь, постучав в ее дверь, я только напрашиваюсь на неприятности.
  
  Поэтому естественным поступком было пойти домой, взять бутылку и начать с того места, на котором я остановился до того, как Лес Болофф так грубо прервал меня. К черту Леса Болоффа. К черту Джо Бернса, Фила Делфи и финансовую компанию "Беверли". К черту Кэндис Кейн, "Поднятый сценарий", "Палантин с горностаем" и "Забавный пес". К черту, если уж на то пошло, Джеффа Фландерса.
  
  Это было естественно.
  
  На случай, если вы еще не наметили это для себя, скажу, что я не делал делом своей жизни то, что естественно.
  
  Я вошла в лифт и проинструктировала лакея, управляющего машиной, доставить меня в целости и сохранности на пятый этаж. Запомните хорошенько — пятый этаж. Там я вышел из машины, побродил вокруг достаточно долго, чтобы определить точное местоположение квартиры 5-Б, и снова позвонил, вызывая лифт. Я спустился обратно на первый этаж и вышел из здания.
  
  Хитрая уловка, да? Таким хитрым способом мне удалось выяснить, в какой части здания находилась квартира Кэнди. Благодаря такому гнусному заговору я мог определить, в какое окно заглядывать, если хотел увидеть Кэнди.
  
  Я хотел посмотреть на Кэнди.
  
  Швейцар странно посмотрел на меня, когда мы выходили, поэтому я ответила ему таким же странным взглядом, чтобы поставить его на место. Я обошел здание сбоку, где он не мог меня видеть, и стоял, как болван, уставившись на окно Кэнди. Это было красивое окно. На нем даже были занавески.
  
  И, что более важно, там была пожарная лестница.
  
  Поняли сообщение? Ситуация была создана на заказ для Джеффа Фландерса, мальчика-детектива и человека со второго этажа. Все, что мне нужно было сделать, это взобраться по пожарной лестнице, кое-как взобраться на четвертый этаж и притвориться Подглядывающим.
  
  Пожалуйста, воздержитесь от расспросов меня на данном этапе, почему я хотел сделать все это. Мне было бы трудно объяснить вам это. Психиатр мог бы сказать, что я страдал временным помешательством. Психиатр, который хорошо меня знал, мог бы сказать, что я страдаю постоянным помешательством. Черт с ним. Я ненавижу психиатров.
  
  Пожарная лестница представляла собой небольшую проблему. Последняя ее секция не доставала до земли. Идея, стоящая за этим, очевидно, заключалась в том, что последняя секция опускалась сверху на случай пожара, но в остальном оставалась в воздухе, чтобы отбить охоту у таких болванов, как я, использовать ее в качестве стремянки для достижения успеха. В этом действительно есть определенный смысл — это намного лучше, чем придурок с пожарной лестницей в отеле, в котором я жил, the cockeyed Kismet, где пожарная лестница высаживает вас в глухом переулке. Ты можешь провести остаток своей жизни в ловушке между четырьмя унылыми зданиями, если в Судьбе когда-нибудь случится пожар.
  
  Как я заметил, пожарная лестница представляла собой небольшую проблему. Ее могло быть достаточно, чтобы отпугнуть обычного смертного, но не такую редкую птицу, как Джефф Фландерс. Черт возьми, нет. Я отступила на несколько шагов, разбежалась и высоко подпрыгнула в воздух. В первый раз я промахнулась и упала лицом вниз, вроде как. Во второй раз у меня получилось лучше, и я ухватился обеими руками за нижние перекладины пожарной лестницы.
  
  Это были адские мгновение или два, пока я болтался в воздухе. Затем мне удалось подтянуться, и я оказался на пожарной лестнице, как яйцо-пашот на подгоревшем тосте.
  
  Идти было некуда, кроме как наверх.
  
  Итак, я пошел наверх.
  
  Я не прирожденный Подглядывающий, поэтому я отказалась от любого представления о том, что происходило в квартирах 2-Б и 3-Б. Я не знала, да и не интересовалась, что происходило в этих двух квартирах. Насколько я знаю, там могла быть в разгаре древнеримская оргия, или вечеринка с марихуаной, или аукцион редких монет, или пение гимнов двенадцатого века, или любое из множества событий, приятных для созерцания и увлекательных размышлений.
  
  Но я продолжала карабкаться, пока не оказалась у окна квартиры 4-Б. Квартира Кэндис Кейн.
  
  Я не знаю, что я ожидал увидеть, так же как не знаю, что побудило меня посмотреть. Возможно, я ожидал увидеть саму Кэнди. Возможно, все, чего я хотел, это хорошенько рассмотреть ее глупую дворняжку. С другой стороны, я мог бы ожидать косого взгляда на лысого джентльмена с брюшком, которому теперь принадлежало прекрасное тело мисс Кэндис Кейн.
  
  Чего бы ни ожидал мой больной мозг, это определенно было не то, что я увидела.
  
  Я опустилась на колени у окна, которое, по воле случая, оказалось окном спальни. Свет горел, но комната была пуста. Мой нос был на уровне подоконника, так что я могла наблюдать, стараясь, чтобы меня как можно меньше было видно. Я терпеливо ждала, когда кто-нибудь появится.
  
  Кто-то появился.
  
  Это была Кэнди, и она была обнажена, и сразу же мое тело отреагировало ощутимым доказательством моего интереса к девушке. Она была еще прекраснее, чем я ее помнил. Ее золотистые волосы ниспадали на идеальные плечи. Ее груди были большими, высокими, гордыми и прекрасными, и мне захотелось протянуть руку через окно, чтобы коснуться их. Все ее тело излучало женскую пульчарность. Она была видением.
  
  Она подошла к кровати, откинула покрывало и растянулась на бледно-зеленой простыне. Цвет простыни служил подходящим фоном для ее тела. Светильник представлял собой чашу без бликов, установленную на потолке, и наполнял комнату мягким сиянием, которое делало великолепное тело на бледно-зеленой простыне еще более прекрасным.
  
  Она растянулась на кровати, положив голову на подушку, устремив глаза в потолок, руки по швам, ноги слегка раздвинуты. На ее лице появилась смутная выжидательная полуулыбка.
  
  Она выглядела так, как будто кого-то ждала.
  
  В этом был определенный смысл, потому что, по логике вещей, она кого-то ждала.
  
  Кто-то вошел.
  
  Этот кто-то был ниже Кэнди, чего я более или менее ожидал. Я предположил, что это будет невысокий толстый парень с лысиной, но в этом предположении я ошибся. Короткая часть была удачной, но остальная - нет.
  
  Вошедший человек не был толстым. Вошедший человек был стройным и почти мальчишеского телосложения.
  
  Вошедший человек не был лысым. У вошедшего были черные как смоль волосы, зачесанные в то, что молодежь-диссиденты называет стрижкой под утиную задницу.
  
  И, что самое важное, вошедший человек не был парнем.
  
  Я чуть не свалился с пожарной лестницы. Это означало бы падение футов на тридцать или около того на твердый тротуар и вполне могло убить меня.
  
  Черт возьми, я должна была упасть.
  
  Но я этого не сделала.
  
  Я наблюдал.
  
  Женщина с Кэнди была, как я догадался, примерно моего возраста. Она была отвратительной лесбиянкой, и она была с моей девушкой, и я возненавидел ее с первого взгляда, но я все равно должен был признать, что она была чертовски привлекательной. Хорошо, что у нее никогда не будет ребенка, потому что любой ребенок, которого она могла бы родить, умер бы с голоду, если бы питание зависело от ее груди. Они были такими маленькими, что их почти не было.
  
  Но в остальном она была милой. Ее лицо было немного жестким, немного мужественным, но если бы вы встретили ее на улице, вы бы не приняли ее за мужчину или лесбиянку, и вы вполне могли бы захотеть затащить ее в постель. У нее была узкая талия и приятно округлые бедра, а также приятный подтянутый зад, аккуратный и подтянутый. На женщине не было ни грамма жира.
  
  Мне следовало уйти. Независимо от того, упала ли я с пожарной лестницы или беззаботно встала и полезла вниз, я должна была уйти. Но я этого не сделал — я остался и наблюдал, и я не смог бы уйти прямо тогда, даже если бы от этого зависела моя жизнь. Не тогда.
  
  Женщина подошла к кровати. Она была голой, как сойка, и Кэнди тоже, и было легко понять, что они пришли сюда не для того, чтобы подшучивать. Она легла на кровать рядом с Кэнди, и их тела соприкоснулись, и женщина сказала что-то, чего я не расслышал, и Кэнди ответила что—то, чего я тоже не расслышал, и они обе улыбнулись - той самой болезненной улыбкой Моны Лизы, которой Кэнди одарила меня на 54-й улице.
  
  Меня слегка затошнило.
  
  Женщина взяла Кэнди на руки. Она провела руками по этим великолепным светлым волосам и прижалась губами к этим великолепным красным губам. Сестринским поцелуем это не было. Ее язык проник между губами Кэнди, а руки Кэнди обхватили ее тело, прижимая к себе.
  
  Они продолжали в том же духе, что было ужасно, а я продолжал наблюдать.
  
  Что тоже было ужасно.
  
  Из-за этого я не пил с обеда. Из-за этого я прошел мимо каждого бара на Шестой авеню. Из-за этого я играл в детектива, лазил по пожарным лестницам, заглядывал в окна. Из-за этой тошноты.
  
  Безымянная лесбиянка наконец-то отказалась от привычки целовать грудь и перешла к делу.
  
  И т.д.
  
  Чертовски крутая идея, поверь мне.
  
  Девушке, очевидно, все это нравилось. Девушка? Она не была девушкой и не была мужчиной. Она была жалкой середнячкой, и я ненавидел ее, как яд.
  
  Кэнди тоже явно наслаждалась собой. Я не мог слышать звуков, которые она издавала, но мог представить их. Я вспомнил звуки, которые она обычно издавала со мной.
  
  Да, всем это понравилось.
  
  Все, кроме меня.
  
  Я смотрела на это, пока все не закончилось, смотрела зачарованно, и когда они закончили и лежали, обнимая друг друга и воркуя, как голубки, я встала, ухватилась за перила пожарной лестницы и отпустила. Мой желудок вывернулся наизнанку, и рвота поплыла по воздуху.
  
  От их вида меня затошнило, и меня снова вырвало. Это была отличная ночь для блевоты.
  
  Каким-то образом я спустился с пожарной лестницы. Я миновал квартиры 3-Б и 2-Б, снова не взглянув, и спрыгнул на тротуар. Я направилась на запад, к Шестой авеню, с полузакрытыми глазами, и в животе у меня все еще было ощущение, как будто кто-то наступил на него, кто-то, кто весил пятьсот фунтов и носил свинцовые трусы.
  
  Я пересек Мэдисон.
  
  Я пересек Пятый рубеж.
  
  Я занял шестое место.
  
  Помнишь шестую? Это улица, по которой я прогуливался в самом начале, улица со всеми барами, со всеми соблазнами, которым я так храбро сопротивлялся в первый раз. Сопротивлялся — и ради чего? За отвратительный вид самой желанной женщины в мире, совершающей самый тошнотворный поступок в мире и наслаждающейся каждой минутой этого.
  
  Что ж, я наверстала упущенное.
  
  На этот раз я не прошел мимо этих баров. Я обошел все до единого, все, кроме трех заведений для пидоров и одного дайк-заведения, зашел в "Аквариум с золотой рыбкой", гриль-бар "Левое поле", "Хоганс бар" и "Липпис бар". Поразите "Алкоголиков единогласно", "Старого корнера Салуна" и "Таверну Рауля Дюфи". Заходите в шикарные бары и забегаловки, патрицианские бары и плебейские бары, буржуазные бары и пролетарские бары.
  
  Бар.
  
  После батончика.
  
  После батончика.
  
  И я не мог смыть со своего рта отвратительный привкус того, что я видел, или заглушить воспоминания об этом.
  
  Глава Седьмая
  
  ПОХМЕЛЬЕ БЫВАЕТ семи разных разновидностей. Оно также бывает бесконечно разной степени, от мягкости куриного дерьма до тяжести серно-серой карамели, но это дело специалистов.
  
  С другой стороны, семь основных разновидностей должны быть знакомы каждому непьющему обывателю. Точно так же, как инвалид должен досконально ознакомиться со своим недугом, врач скорой помощи должен знать как можно больше о различных аспектах следующего утра.
  
  Он обязан сделать это ради самого себя.
  
  Они не облегчают похмелье. Для этого существует столько же средств, сколько способов и манер поджаривания в первую очередь. Средства от похмелья варьируются от томатного сока с вустерширским соусом и сырых яиц в теплом молоке вплоть до самых физиологически логичных представлений о дозах витамина В-1 или дозах собачьей шерсти на сене. Укол или таблетка — любая из них — обычно ближе всего к наведению подобия порядка.
  
  Но, не мудрствуя лукаво, давайте перечислим семь разновидностей похмелья.
  
  Первая, самая распространенная и банальная головная боль. В своей неосложненной форме эта разновидность неотличима от легкого перенапряжения глаз. Вы просыпаетесь, и у вас болит голова. Вы принимаете две таблетки аспирина, запивая водой, ждете, пока пройдет время, и с течением времени головная боль возвращается в норму. Если вы один из тех унылых мешочников, которые родились с головной болью на всю жизнь, или если вы женаты на такой, у вас может быть эта форма похмелья, даже не подозревая об этом.
  
  Похмелье номер два - это продолжительная жажда. При таком недуге вы чувствуете себя прекрасно. Вы встаете с постели, подходите к раковине и быстро выпиваете шесть стаканов воды подряд. Ты все еще чувствуешь себя прекрасно, поэтому одеваешься, чистишь зубы, бреешься и выпиваешь еще шесть стаканов воды. Это продолжается до тех пор, пока у тебя не пройдет похмелье. Это одно из тех похмельев, которые имеют смысл, и в результате вы не испытываете отвращения. Вы понимаете, что алкоголь высушил вашу кровь, и ваше тело жаждет воды, чтобы снова смочить ее. Итак, вы постоянно пьете и почти так же постоянно мочитесь, и через некоторое время все снова в порядке.
  
  Похмелье номер три локализуется в желудке. Желудок, бедняжка, имеет привычку отвергать все, что в него кладут. Когда вы пытаетесь принять аспирин, вас выблевывает их обратно, что, мягко говоря, приводит в замешательство. При таком типе похмелья вы играете в игру ожидания, надеясь, что это прекратится до того, как вы умрете от голода.
  
  Номер Четыре - это разновидность номера Три. Желудок отвергает ваши обнадеживающие предложения еще одним способом, выбрасывая все через заднюю дверь. Мне еще предстоит найти правильный метод борьбы с этой ерундой, хотя один знакомый настоятельно рекомендует хорошую пробку.
  
  Номер пять - это боль, раздирающая душу боль, разрывающая уши. Ты просыпаешься в чьей-то голове, и эта голова тебе не подходит. У тебя болят руки, и когда ты закрываешь глаза, ты видишь, как натянуты твои нервы. Я не хочу больше говорить об этом. Это ужасно.
  
  Номер Шесть - это номер пять со своим собственным похмельем. Ты видишь разные вещи, и ты слышишь разные вещи, и даже у тебя болят волосы. Единственный способ справиться с этим - присоединиться к нему. Ты должен пойти куда-нибудь и напиться снова, молясь о том, чтобы на следующее утро тебе было легче.
  
  Число Семь - это седьмое небо или седьмой ад, в зависимости от вашей точки зрения. Самое приятное в этом то, что это не причиняет боли. Самое неприятное в этом то, что вы ничего не можете с этим поделать. Это очень сложная проблема, и новичок, скорее всего, заподозрит, что у него вовсе не похмелье, что мир просто повернут не под тем углом.
  
  Это похмелье заслуживает тщательного рассмотрения. Оно звучит примерно так: у тебя не болит, но ты не можешь пошевелиться. Ну, ты можешь пошевелиться, но это требует огромных усилий, и тебе на самом деле не хочется. Ты просто хочешь посидеть и подумать обо всем.
  
  Время течет очень медленно. Ваш мозг работает с ошеломляющей скоростью, и вы думаете со скоростью света. Вы не можете сосредоточиться на чем-то конкретном, но вы можете видеть вещи очень ясно и очень логично в рамках вашего ограниченного восприятия.
  
  Это дилли. Как ни странно, это почти весело, и, к счастью, это с тобой на протяжении всего дня. Единственное, что избавляет от этого, - это хороший ночной сон, но даже он, как известно, приводит к провалу. Вам придется смириться с тем, что вы будете сидеть на одном месте и ничего не делать добрых шестнадцать часов.
  
  Я проснулся, если вы еще не догадались, с Похмельем номер Семь.
  
  Я проснулся, наверное, в половине восьмого.
  
  Наверное, потому что у меня действительно нет возможности узнать. Я проснулась, открыла глаза и лежала на кровати в ожидании. Ждешь? Да — для Годо, или для Левши, или на Рождество, или еще для чего-нибудь. Один Бог знает, чего я ждал.
  
  Но я не знаю, во сколько я проснулась. Я точно знаю, что было несколько минут девятого, когда я посмотрела на часы. Мне показалось, что я пролежал так несколько часов, не потрудившись взглянуть на часы.
  
  Через несколько минут девятого. Достаточно времени, чтобы встать, переодеться, плотно позавтракать и приступить к работе в финансовой компании Беверли.
  
  Но почему?
  
  Кому, черт возьми, захотелось выполнять этот набор веселых маленьких заданий?
  
  Не я.
  
  Так я и остался. Я лежал с открытыми глазами и думал о вуайеристских действиях предыдущего вечера, когда безымянная лесбиянка вытворяла гадости с моей бывшей любовницей. Было трудно воспринимать все это слишком серьезно на этой стадии игры. Не то чтобы я не был зол на Кэнди, не то чтобы я не хотел выбить дерьмо из девушки, которая ее содержала.
  
  Просто я не могла заставить себя испытывать слишком сильные чувства по какому-либо поводу.
  
  Было половина десятого, когда зазвонил телефон. Я могу быть уверен в этом, потому что помню, как взглянул на часы, направляясь к телефону. Телефон звонил добрую минуту, прежде чем я снял трубку. Это был добавочный телефон отеля, а не частная линия, и раздался один длинный непрерывный звонок. Мне потребовалось много времени, чтобы подойти к столу, где стоял телефон, сесть в кресло рядом с ним и поднести трубку к уху.
  
  “Джефф?”
  
  Я хмыкнул. Все остальное потребовало бы больше усилий, чем я был готов приложить. “Les, Jeff. Ты придешь сегодня?”
  
  Я снова хмыкнул.
  
  “Джефф? Уже половина десятого. Ты заболел или что?”
  
  “Нет”.
  
  “Заходишь?”
  
  “Нет”.
  
  Долгая пауза.
  
  “Джефф?”
  
  “Да?”
  
  “Что случилось?”
  
  Я пожала плечами. Не думаю, что он мог услышать мое пожатие по телефону, но мне нечего было сказать.
  
  “Ты пьян, Джефф?”
  
  “Нет”.
  
  Еще одна долгая пауза. Его тон, когда он заговорил, был полон бесконечного терпения. Он говорил как отец, объясняющий вечную истину заблудшему ребенку.
  
  “Джефф, - сказал он, “ это Лес Болофф. Сейчас половина десятого утра, среда, и ты должен был быть на работе полчаса назад. Тебя зовут Джефф Фландерс, и ты работаешь здесь, в финансовой компании ”Беверли"."
  
  Я все это знала, поэтому ничего не сказала.
  
  “Входишь, Джефф?”
  
  “Нет”.
  
  “Почему бы и нет?”
  
  “Мне этого не хочется”, - просто сказала я.
  
  И я повесила трубку.
  
  Это был мой день телефонных звонков.
  
  “Мистер Фландерс?”
  
  Я хмыкнул.
  
  “Меня зовут Хардести”, - уверил меня голос. “Я работаю адвокатом вашей жены. Она хочет, чтобы я возбудил бракоразводный процесс”.
  
  Я снова хмыкнул. Я не был особенно удивлен; мне было интересно, когда Люси собирается сделать наше расставание юридически обязательным.
  
  “Ты планируешь оспорить развод?”
  
  “Нет”.
  
  “Миссис Фландерс планирует развод в Неваде на основании крайней психической жестокости. Как вы, возможно, знаете, единственным основанием для развода в штате Нью-Йорк является супружеская измена, что создает довольно неловкую ситуацию. Ложные улики и все такое.”
  
  Я ничего не сказала. Он не сказал мне ничего такого, чего бы я не знала, поэтому я не стала утруждать себя ответом.
  
  “Вот почему я посоветовал развестись в Рино”, - продолжил он. “Я чувствовал, что так будет лучше для всех заинтересованных сторон”.
  
  Это было достойно со стороны старого ублюдка.
  
  “Мистер Фландерс?”
  
  Я снова что-то проворчал.
  
  “Мистер Фландерс, развод для меня - второстепенный вопрос, и это то, что мне не особенно нравится. Я поговорила с миссис Фландерс и совершенно уверена, что она была бы готова попробовать примирение, если бы вы пошли ей навстречу. Она придет ко мне в офис сегодня рано днем, и я подумал, что, если ты заедешь в офис, у вас двоих все может получиться. Возможно, я влетаю себе в копеечку, но я бы предпочел, чтобы все обернулось именно так.”
  
  Он сказал еще кое-что, чего я не стал слушать. Я прокрутил эту идею в голове. Я хотел примирения; черт возьми, я бы отдал за это свою правую руку. Мы с Люси вместе могли бы убрать все плохое с дороги и начать все сначала. Может быть, на этот раз у нас даже был бы ребенок — это было бы хорошо для нас обоих.
  
  “Мистер Хардести?”
  
  “Да?”
  
  “Где находится твой офис?”
  
  Он сказал, что это в центре города, в финансовом районе. Я думал о том, чтобы поехать туда до конца, думал о том, чтобы встать с постели, переодеться, сесть в метро в центре города, прогуляться и …
  
  “К черту все это”, - сказал я. “Пусть она получит развод”.
  
  И я тоже повесила трубку.
  
  Боже, подумала я добрых полчаса спустя, жаль, что адвокат не смог привезти Люси в отель. Тогда мы вдвоем могли бы быть вместе, и все снова было бы мило и легко. Забавно, что такие мелочи, как расположение юридической конторы, могут изменить мир к лучшему.
  
  Да.
  
  Смешное.
  
  Очень забавно.
  
  Похожа на резиновый костыль.
  
  Как инвалидное кресло без колес.
  
  Смешное. Так работает твой разум во время похмелья в седьмом классе. Не то чтобы я тратил все свое время на такие мелочи, как то, как складывалась моя жизнь. Я потратил добрый час, прикидывая, сколько порций можно налить из пятой части ликера, сколько порций, если бармен обсчитывал вас и давал вам одну десятую того, что вы должны были получать, сколько, если он наполнял стакан таким же количеством без очереди.
  
  Это важные вопросы, и мне пришлось над ними хорошенько подумать. Я много думал над всевозможными важными вопросами, пока время ползло на маленьких кошачьих лапках, и я продолжал сидеть и думать, а иногда и курить, и так продолжалось до тех пор, пока не наступила полночь и я не устал настолько, что смог уснуть.
  
  В это может быть трудно поверить. В это должно быть трудно поверить, если только вы не имели привилегии пережить именно такую разновидность похмелья. Но на самом деле я просидел в этом кресле больше четырнадцати часов и не делал ничего более активного, чем курил.
  
  Ну, я несколько раз сходила в туалет. И был один раз, когда я смотрела в окно на женщину, которая разгуливала полуголой. Но только на минуту или две, потому что я вспомнила свой последний опыт подглядывания в окна и решила, что оно того не стоит.
  
  Четырнадцать часов.
  
  Это кажется невозможным. Оглядываясь назад, это кажется совершенно невозможным, потому что, оглядываясь назад, кажется, что я даже особо не думал в то время. Мне следовало бы сделать заметки, но в то время мне казалось, что это не стоит затраченных усилий.
  
  В полночь я вернулась в постель с пустым желудком, потому что я ничего не ела, мое тело было готово ко сну скорее из-за слабости, вызванной недостатком еды, чем из-за какой-либо усталости или желания поспать. Но я быстро заснула и проспала очень крепко целых восемь часов. Если мне и снились какие-то сны, я их не помню.
  
  Когда я просыпался, мне казалось, что я могу съесть лошадь. Или коробку конфет.
  
  Я разделся — мне так и не удалось раздеться накануне вечером — и принял горячий душ, а за ним последовал холодный, почистил зубы, сбрил бороду, причесался и натянул кое-что из одежды.
  
  Я чувствовала себя замечательно. Казалось совершенно неприличным чувствовать себя так хорошо, но именно так я себя и чувствовала.
  
  Я спустился на лифте вниз и отправился позавтракать в "Аламо". Чили может показаться не самым вкусным завтраком в мире, особенно на пустой желудок, но он был восхитительным, и я удивила саму себя, опрокинув две полные тарелки этого блюда. Я запил их двумя бутылками ледяного эля, что звучит тошнотворно сейчас, когда я думаю об этом, но в то время было здорово.
  
  А затем, пружинисто ступая и насвистывая на губах, я быстрым шагом направился в свой офис.
  
  Там мне без лишних церемоний сообщили, что я больше не являюсь сотрудником финансовой компании "Беверли".
  
  Джо Бернс оказал честь. Джо Бернс с лицом хорька, альфонсианскими усами и вечной ухмылкой. Он ждал меня, как паук муху, прислонившись к моему столу и насмешливо глядя на меня. Было без нескольких минут девять, когда я вошла, но и он, и Лес уже были в офисе, Джо ухмылялся, а Лес выглядел очень, очень грустным.
  
  “С тобой покончено”, - сказал Джо Бернс.
  
  Должно быть, я выглядела удивленной. Так и должно было быть. Я была удивлена.
  
  “Убери бутылки со своего стола и проваливай к черту”, - сказал он. “Твоя зарплата в верхнем ящике. Ты был хорошим человеком, но, похоже, в спешке отправился в ад.”
  
  Я тоже уезжал из Беверли в спешке. В моем столе не было ничего, что мне было нужно, кроме зарплаты; Джо и Лес могли подраться из-за почти пустой бутылки ржаного в нижнем ящике. Я хотел ее не больше, чем фотографию Люси, которая все еще стояла в дешевой металлической рамке на моем столе.
  
  Итак, я вышел из офиса. Итак, я спустился на лифте. Итак, я вернулся в свою комнату.
  
  Для размышлений.
  
  Было о чем поразмышлять, и если бы я не чувствовала себя так чертовски великолепно в то утро, я действительно чувствовала бы себя ужасно. Бог свидетель, было о чем ужаснуться. Ни жены, ни женщины, ни работы.
  
  Но все было не так плохо. Уже некоторое время я зарабатывал около двухсот долларов в неделю без каких-либо расходов, кроме еды, спиртного и арендной платы. У меня было много денег в кошельке и много денег, плавающих по комнате, так что я мог какое-то время обходиться без работы. На те деньги, что у меня были, я не мог жить по-королевски, но и голодать не собирался, и, если бы захотел, мог бы получить пособие по безработице. Если уж на то пошло, я мог бы в любой момент найти другую работу. Законные ростовщики похожи на продавцов подержанных автомобилей — они проводят свою жизнь, переходя от одного предприятия к другому, и им не нужны восторженные рекомендации бывших работодателей, чтобы получить работу. Оба предприятия слишком сильно балансируют на грани между респектабельностью и воровством, чтобы работодатели особо заботились о характерах своих работников.
  
  Итак, будучи членом группы безработных после нескольких лет работы-работа-работа, я чувствовал себя просто великолепно.
  
  Настолько замечательные, что проблема с конфетами казалась совсем не проблемой. Черт возьми, я был разумным человеком. Мир был разумным миром.
  
  Почему лесбиянка не должна быть разумной лесбиянкой?
  
  В самом деле, почему?
  
  Это казалось простым. Я хватал лесбиянку, отводил ее куда-нибудь в угол и объяснял ей, как сильно мне нужна Кэнди. Я бы также сказал ей, что ее сексуальная жизнь была извращенной, и убедил бы ее в ошибочности ее поступков. Она бы не выдержала, немного поплакала, вернула мне Кэнди и ушла искать мужчину и создавать семью.
  
  Я бы немного порычал на Кэнди, заставил бы ее умолять меня забрать ее обратно, затем погладил бы ее, поцеловал и по-быстрому трахнул на коврике или что-нибудь в этом роде. Тогда мы были бы толще воров, и жизнь снова превратилась бы в вазу с вишнями.
  
  Сама простота. Я мысленно похлопала себя по спине за то, что являюсь таким логичным представителем рода человеческого, способным смотреть на мир и его проблемы с завидной объективностью, обладающим ясной головой и всегда готовым найти правильные решения любой насущной трудности.
  
  Проницательный старый Фландерс.
  
  Острый мыслитель.
  
  Хладнокровный ублюдок.
  
  Одна на миллион.
  
  Отличный парень.
  
  Гениально.
  
  Двойная гениальность.
  
  Гениальность во всей красе.
  
  В этот момент я увлекся и произнес странный монолог по пути вниз в лифте, сообщив оператору лифта, как ему повезло, что я оказалась в его машине. Он, должно быть, решил, что я снова под кайфом, потому что очень глубокомысленно кивнул и не открыл рта.
  
  Я дошел до дайкери, моего собственного названия нынешнего любовного гнездышка Кэнди. Я прошел мимо всех баров и вспомнил, как проходил мимо них раньше, и обратную дорогу, когда я мимо них не проходил. В этом—то и была прелесть - я могла вспомнить всю сцену, весь вечер, и без каких-либо проблем нашла Дом на 53-й улице.
  
  На этот раз я поднялась на лифте на четвертый этаж и без каких-либо проблем нашла квартиру 4-Б. Я с минуту постояла за дверью, готовясь к мастер-классу по продажам, а затем нажала на маленький звонок.
  
  Дверь открылась.
  
  Глава Восьмая
  
  Я БЫ ЧУВСТВОВАЛ себя намного лучше, если бы она не была такой чертовски привлекательной женщиной.
  
  Черные брюки toreador были узки на ее стройных ногах и еще теснее на бедрах и хвосте. У нее был подходящий тип фигуры, чтобы носить их, а также правильный сексуальный взгляд на жизнь, и они выглядели прекрасно.
  
  У нее также было подходящее телосложение, или его отсутствие, чтобы носить мужскую рубашку. Эта конкретная мужская рубашка была бы неуместна на любом мужчине, если только он не был таким странным, как она. Оно было бледно-зеленым и аккуратно заправлено в брюки, которые были перетянуты желтым поясом из кожи аллигатора. Как, черт возьми, они раздобыли этот пояс, навсегда останется для меня загадкой. Когда вы в последний раз видели желтого аллигатора?
  
  У рубашки был воротник на пуговицах, и я был готов поспорить, что сзади тоже была пуговица. Она была в настоящей лиге плюща, даже несмотря на грязные теннисные туфли на ее маленьких ножках. Ее глаза смотрели на меня сквозь строгие черные очки. Глаза были бледно-голубыми, того оттенка, который они называют стально-голубым. Взгляд, который она бросила на меня, тоже был стальным.
  
  “Добрый день, мисс—”
  
  “Не мисс”, - сказала она. “Миссис”.
  
  Это, черт возьми, чуть не сразило меня наповал. Я не мог представить чертову лесбиянку замужем за кем-то. Но ты живешь и учишься, поэтому я сказала "Миссис" и храбро выдержала паузу, ожидая, когда она назовет фамилию.
  
  Она не справилась.
  
  “Послушай, ” сказала она, “ что бы ты ни продавала, я сильно сомневаюсь, что мне это нужно”.
  
  “Я ничего не продаю”.
  
  “Я тоже”, - сказала она. “Я не продаю и не покупаю, и, если ты меня извинишь, я бы хотела закрыть дверь. С тобой по ту сторону”.
  
  У меня начало складываться впечатление, что я ей не нравлюсь.
  
  “Подожди, ” сказал я, - меня зовут Фландерс, Джефф Фландерс. Я друг мисс Кейн”.
  
  “О”, - сказала она.
  
  “Я хотела—”
  
  “Ты не друг мисс Кейн”, - сказала она. “Совсем не друг. Не думаю, что ты ей нравишься”.
  
  “Я—”
  
  “Я не думаю, что она больше хочет тебя видеть”.
  
  “Я—”
  
  “На самом деле, ” сказала она, - думаю, я могла бы сказать тебе, что предпочла бы, чтобы ты больше не видела Кэнди”.
  
  Я почесал в затылке. “Забавно, - сказал я весело, - но именно это я и пришел сюда сказать тебе.”
  
  Ее лоб нахмурился, и она точно не знала, как реагировать. Дверь открылась шире, и я вошла в квартиру; затем она толкнула дверь, и она закрылась. Она помахала мне рукой, приглашая войти, и усталым пальцем указала на стул, чтобы я села. Затем она подошла к другому креслу и плюхнулась в него сама.
  
  По пути к креслу я внимательно осмотрел квартиру, по крайней мере, ту комнату, в которой находился. Это было то, ради чего Кэнди продавала себя вразнос, и, судя по всему, у нее неплохо получалось. В комнате пахло деньгами. Ковер тянулся от одной стены до другой и был достаточно толстым, чтобы в нем можно было потеряться. Мебель была настолько современной, что, должно быть, ее спроектировали пару дней назад, но она была выбрана неплохо. Это был современный шведский дизайн, и стоил он целое состояние. Это было легко заметить.
  
  На стене висело несколько картин, написанных маслом, которые я не хотела узнавать. Большие разноцветные вкрапления, похожие на что-то из страшного сна.
  
  Я не узнал фотографии. Но я узнал подписи в нижних углах фотографий.
  
  Миссис Виверша раскатывала тесто.
  
  “Мистер Фландерс”, - сказала она, произнося это имя так, как будто оно было тем, кого она легко могла бы возненавидеть. “У меня такое чувство, что вы собираетесь создать проблему. Я сильно сомневаюсь, что мы с тобой сможем посмотреть друг другу в глаза.”
  
  Я согласился с ней в стоическом молчании.
  
  “Я не уверена, с чего начать, мистер Фландерс”.
  
  “Ты мог бы сказать мне, кто ты, черт возьми, такой. Этого хватит для начала разговора”.
  
  “Я почти не вижу—”
  
  “Просто мне нравится знать, на кого я кричу”.
  
  “Кэролайн Кристи”, - сказала она. “Вы можете называть меня миссис Кристи”.
  
  Это было достойно с ее стороны.
  
  “Вы здесь, чтобы создавать проблемы”, - сказала она. “Не так ли, мистер Фландерс?”
  
  “Это зависит”.
  
  “От чего?”
  
  “От того, будете ли вы сотрудничать”.
  
  “Каким образом?”
  
  Разговор начинал меня угнетать. “Миссис Кристи”, - сказал я. “Я хочу вернуть Кэнди. Мы с Кэнди были вместе, и я хочу, чтобы она вернулась”.
  
  Бровь поползла вверх. “Это трогательно”.
  
  “Мне нужны конфеты”, - сказал я.
  
  “Тебе не нужны конфеты”, - ледяным тоном сказала она мне. “Тебе нужна начинка. Ты уникальный экземпляр, и тебя нужно где-нибудь выставлять. Но тебе не нужны конфеты”.
  
  “Смотри—”
  
  Теперь ее это позабавило. “ Ты любишь Кэнди?
  
  Я колебалась всего мгновение, но этой сучке этого было достаточно. Она рассмеялась и изящно прикрыла смех ладонью.
  
  “Конечно, нет”, - сказала она, отвечая на свой собственный вопрос. “Вы не любите Кэнди, мистер Фландерс. Вы не могли бы любить Кэнди”.
  
  “Но ты можешь?”
  
  “Вряд ли”. На этот раз к веселью примешалась горечь. “Как, черт возьми, я мог любить мисс Кэндис Кейн? Она не из тех женщин, которых любят, мистер Фландерс. Она желанна, и я желаю ее. Она приятна, и я определенно наслаждаюсь ею. Она приятная компания и тигрица в постели. ”
  
  Ей не нужно было мне этого говорить.
  
  “Приятная и желанная”, - продолжила она. “Но не привлекательная. Некоторые люди способны быть любимыми; другие способны любить. Некоторые способны и на то, и на другое. Кэндис Кейн не способна ни на то, ни на другое. Вот и все, мистер Фландерс. Вы ее не любите, и я тоже.
  
  “Я понимаю”.
  
  “Правда ли это, мистер Фландерс?”
  
  Я оставил попытки разобраться в этой тонкости и нашел убежище в том, чтобы прикурить сигарету. Я предложил ей сигарету, но она взяла свою. Я протянул руку, чтобы дать ей прикурить, но она прикурила сама.
  
  “Я хочу конфет, миссис Кристи”.
  
  “Вы хотите полировки, мистер Фландерс. Вы отчаянно хотите полировки, потому что у вас довольно грубые края. Вы что, не поняли ни слова из того, что я сказала?”
  
  Должно быть, я выглядела озадаченной, потому что она не стала дожидаться ответа.
  
  “Для Кэндис Кейн, ” сказала она, “ которая, конечно же, является центром нашего разговора, по-настоящему важны только две вещи. Одна - безопасность, а другая - секс”.
  
  Это я тоже знал. “ Ты считаешь, что можешь обеспечить ей большую безопасность, чем я? - Спросил я. “ Полагаю, ты права, если имеешь в виду материальную защищенность.
  
  “Почему бы и нет? Вот как Кэнди думает об этом”.
  
  Я кивнула, соглашаясь вопреки себе. Кэролайн Кристи была права на этот счет. Кэнди мыслила строго долларами и центами, и я не могла приблизиться к ней в этой области. Обстановка квартиры, черт возьми, одна только обстановка гостиной стоила бы больше, чем я заработал бы за хороший год.
  
  “Это безопасность”, - сказал я. “Как насчет другой точки зрения? Ты, конечно, не предполагаешь, что Кэнди так же сексуально удовлетворена с тобой, как была бы удовлетворена со мной”.
  
  Кэролайн Кристи вздохнула. “Мужчины”, - печально сказала она. “Вы все такие глупые ... и так гордитесь собой. Если бы вы имели хоть малейшее представление о том удовольствии, которое мы с Кэнди доставляем друг другу—”
  
  У меня была хорошая идея. У меня было воспоминание о пожарной лестнице, чтобы согреться.
  
  “Мужчины”, - повторила она. “Ты действительно думаешь, что просто потому, что у тебя есть мужской орган, ты намного искуснее доставляешь удовольствие женщине?”
  
  “Почему—”
  
  “Вы дурак, мистер Фландерс. Я женщина, и Кэндис Кейн - женщина”.
  
  Я начинал немного злиться. Не все так легко называют меня дураком. Не все так легко принижают мужественность.
  
  “Кэнди - женщина”, - сказал я. “Я не так уверен в тебе. За свои деньги—”
  
  “Твои деньги? Какие деньги?”
  
  Пока я переваривал это, она презрительно швырнула сигарету в пепельницу и продолжила с того места, на котором остановилась. “Я женщина, а Кэнди - женщина”, - повторила она. “Каждый из нас точно знает, какая ласка вызовет именно такой отклик. Каждый из нас способен довести другого до полного и восхитительного удовлетворения, которого никогда не смог бы понять ни один мужчина. Каждый из нас по-настоящему понимает тело другого. Каждый из нас ... О, давайте забудем об этом, мистер Фландерс. Вы можете хотеть Кэнди, но у вас нет ни единого шанса получить ее. Почему бы тебе сейчас не уйти и не держаться подальше от нас обоих?”
  
  Я решила сменить тему. “Вы сказали, что вас зовут миссис Кристи”, - сказала я. “Чем занимается мистер Кристи?”
  
  “Он гниет”.
  
  “А?”
  
  “Он гниет, мистер Фландерс. Он гниет в своей могиле. Я предполагаю это, потому что я никогда даже не рассматривал возможность эксгумации его останков, чтобы определить, в какой стадии разложения он находится. Но более чем вероятно, что он гниет.”
  
  “Мне жаль это слышать”.
  
  “Не трать свою печаль на моего мужа, мистер Фландерс. Это было его решение. Он принял передозировку снотворного и проспал путь до могилы. Тебе не нужно жалеть этого человека, не больше, чем мне жаль его.”
  
  Я начинала понимать картину. “Понятно”, - сказала я. “Ты вышла за него замуж из-за его денег, а потом он обнаружил, что ты лесбиянка, и это убило его”.
  
  Она так сильно смеялась, что я подумала, что ужасные картины вот-вот упадут со стен.
  
  “Мистер Фландерс, ” сказала она наконец, “ хотя вряд ли есть необходимость знакомить вас с фактами, я не могу упустить возможность дать вам словесную пощечину. Начнем с того, что мы с мужем были одинаково богаты, когда поженились. Моя девичья фамилия Липтон, Бостон Липтонс. Так что вам не нужно говорить, что я вышла замуж за Говарда из-за его денег. ”
  
  У Бостон Липтонс больше денег, чем у Бога.
  
  Денег гораздо больше, чем у Бога.
  
  “Во-вторых, - продолжила она, - Говард знал, что я лесбиянка, когда женился на мне. Если бы я не была лесбиянкой, он бы никогда на мне не женился”.
  
  Я ничего не понял.
  
  “Я этого не понимаю”, - сказала я, естественно.
  
  “Говард, ” сказала Кэролайн Кристи, “ был педиком”.
  
  Милые люди. По-настоящему милые люди. Педик, лесбиянка и моя маленькая Кэнди. От квартиры на 53-й улице у меня начинало сводить живот.
  
  Она встала. “Я могла бы сказать, что это было мило, мистер Фландерс. Но это было бы неправдой, не так ли? Это было совсем не мило. Это было забавно, но забавно и приятно - не одно и то же, и это определенно не было приятно. Я тебе не нравлюсь, и ты мне не нравишься, и я надеюсь, что мы никогда больше не увидимся. ”
  
  “Подождите минутку, миссис Кристи—”
  
  “Я и так прождала довольно много минут, мистер Фландерс. Для начала я впустила вас сюда, потому что подумала, что у вас может быть что-то интересное, чтобы рассказать мне. Вместо этого ты отняла у меня изрядную часть времени и в процессе до смерти наскучила мне. А теперь, если тебе больше ничего от меня не нужно...
  
  “Но это так”.
  
  “Что?”
  
  “Кэнди”.
  
  “Вы не можете получить ее, мистер Фландерс. Она моя, и это не только мое решение, но и Кэндис. Знаешь, мы обсуждали тебя, и мы обе согласились, что Кэнди нет смысла тратить на тебя свое время. Если ты притворишься, что понимаешь Кэнди, ты и сам это поймешь. Теперь вам пора уходить. Если бы вы были достаточно джентльменом, чтобы носить шляпу, я бы вручил ее вам. Вы понимаете, что я пытаюсь сказать, мистер Фландерс?”
  
  “Я не такая уж толстая”.
  
  “Конечно, ты боишься”, - сказала она. “Это не имеет значения. А теперь, если ты будешь так любезна, уберись из этой квартиры, я буду тебе бесконечно признательна. Примерно через час вернется Кэндис, и у нас будет долгий разговор о тебе. Затем мы с Кэндис удалимся в спальню, где вполне удовлетворительно докажем, что мы сексуально совместимы. Всего хорошего, мистер Фландерс. Больше не приходите.”
  
  Я встала со стула и почти дошла до двери, прежде чем обернулась. Я не знаю и, вероятно, никогда не узнаю, что именно удерживало меня от того, чтобы выйти за дверь, спуститься на лифте и уйти от Дома на Пятьдесят Третьей улице. Но что-то удерживало.
  
  Я резко обернулась.
  
  Она была в нескольких футах от меня. Если бы она выглядела хоть немного удивленной, ошеломленной или обеспокоенной, я бы, несомненно, повернулся еще раз и вышел за ту дверь.
  
  Но она этого не сделала.
  
  Она была невозмутима, как соленый огурец. Ее голубовато-стальные глаза сквозь очки в черной оправе смотрели на меня со смесью юмора и презрения.
  
  И это то, что сделало это. Я должен был позаботиться об этой веселой сдержанности раз и навсегда, должен был показать ей, что она не может смеяться, глумиться или ухмыляться мне.
  
  Но это было нечто большее. Эта обнаженная грудь, эти стройные бедра, это аристократическое лицо …
  
  И эта извращенная психика.
  
  Черт возьми, я хотел ее. Я ненавидел ее и хотел одновременно, и я не мог остановить то, что собирался сделать, так же как не мог сдержать наводнение, сунув палец в дамбу.
  
  Поэтому я ударил ее.
  
  Я, естественно, ударил ее в живот. Если ты настолько подл, чтобы ударить женщину, то с таким же успехом можешь ударить ее ниже пояса, и именно это я и сделал. Я ударил ее так сильно, как только мог, и я не маленький и не слабый человек. Я знаю, как наносить удары, и я нанес этот удар изо всех сил.
  
  Она согнулась пополам от боли. Ее руки схватились за живот, а колени подогнулись.
  
  Ее очки упали на ковер. Я наступила на них и стерла линзы в пыль.
  
  Я запустил руку в ее короткие волосы и рывком поднял ее на ноги. Я держал ее вот так одной рукой, в то время как другой бил ее до полусмерти, бил по лицу снова и снова, пока ее щеки не начали кровоточить от силы ударов.
  
  Потом я ударил ее снова.
  
  В желудке.
  
  Ее вырвало на ковер, и он был грязным, поэтому я оттащил ее на несколько футов дальше в комнату. К этому моменту я уже начал путаться. Я не знал точно, что делать, поэтому ударил ее снова.
  
  Это подействовало. Она согнулась и упала лицом вниз, не двигаясь.
  
  Я должен был отдать ей должное. За все это время она не произнесла ни звука, не застонала, не закричала, не заплакала или что-то в этом роде. Она была двадцатичетырехкаратной стервой, и я ненавидел ее от ада до завтрака, но у нее были мужества, даже если я пытался выбить их из нее.
  
  Я перевернул ее на спину и посмотрел на нее сверху вниз. Ее лицо было искажено выражением ужасной боли, и когда она заговорила, то говорила сквозь стиснутые зубы.
  
  Она спросила: “Что вы собираетесь со мной сделать, мистер Фландерс?”
  
  Так я ей и сказал.
  
  Надо отдать ей должное. Надо отдать должное этой сучке. Прежнее веселье и презрение вернулись в эти голубые, как сталь, глаза, а в голос вернулась прежняя тихая ярость.
  
  “Ты можешь продолжать”, - сказала она.
  
  Я оторвала пуговицы, снимая рубашку. Но я все-таки сняла ее, и под ней ничего не было. Кэнди не нуждалась в лифчике, потому что ее груди были достаточно упругими, чтобы обойтись без него; этой сучке лифчик не был нужен, потому что ей нечего было в него положить. Ее грудь была плоской, как камбала.
  
  У меня были трудности со штанами. Но я снял их и сорвал трусики, которые были на ней под ними. Я сорвал с нее теннисные туфли и носки, хотя в этом не было особого смысла. Они бы не помешали. Но я хотел, чтобы она была полностью обнажена, обнаженная и беззащитная.
  
  Когда она была обнажена, я снял свою собственную одежду. Я просунул руки ей под мышки и поднял на ноги, а когда отпустил, она обвисла на мне, как тряпичная кукла, у которой исчезла половина начинки.
  
  Один Бог знает, откуда у нее взялись силы, но на этот раз, когда она поднялась с пола, она начала драться. Ее рука вцепилась в меня ногтями, и ее острые, как бритва, ногти полоснули меня по лбу до крови. Она ударила коленом, которое нанесло бы ущерб моей мужественности, но я повернул бедро и увернулся от удара.
  
  Она обозвала меня отвратительным именем.
  
  Так какого черта.
  
  Я ударил ее снова.
  
  На этот раз она поднялась с пола, как разъяренный носорог, и ткнула меня в челюсть, отчего я пошатнулся. За маленький комочек пуха она отвесила мне оплеуху.
  
  Я схватил ее за плечи, завел одну ногу ей за ноги и толкнул. Она послушно шлепнулась на свой милый маленький хвостик, и я упал вперед и приземлился прямо на нее. Она сделала красивую подушку.
  
  Я почти не могла пройти через это. Она боролась со мной, все верно, но если учесть тот факт, что я перевешивала ее на добрых семьдесят фунтов, борьба казалась не слишком честной. Я чуть было не встал и не ушел, но потом увидел всю эту невероятную картину, где она и Кэнди вместе в постели, и не смог сдержаться.
  
  Я должен был сравнять счет.
  
  Это был настоящий опыт. Технически, я полагаю, это была смутно приятная поездка; по крайней мере, это было что-то другое. Но это было отвратительно, и когда я закончил, мне захотелось перерезать себе горло ржавой бритвой. Я отошел от нее и стал нащупывать свою одежду, пока она валялась на полу, как выброшенная салфетка.
  
  “Ты в порядке”, - истерично сказала я. “Нам придется попробовать это еще раз на днях”.
  
  И, возможно, впервые в своей жизни миссис Кэролайн Липтон Кристи не нашлась, что ответить.
  
  Я не поехала на лифте, потому что не хотела, чтобы оператор увидел меня. Не потому, что он смог бы меня опознать позже — это была единственная вещь, о которой я не собиралась тратить свое время на беспокойство. Я знал, что это лучше, чем платить рубли рикшам, что Кэролайн Кристи позвонит в полицию не раньше, чем позвонит мне и будет умолять сделать это снова.
  
  Черт возьми, это было элементарно. Каждый малолетний преступник, у которого хватает смелости дожить до гарнизонного ремня, болтающегося на его грязной лапе, знает, что самый простой способ в мире быстро заработать - это избить педика. Колония для несовершеннолетних подцепляет одного из мальчиков-геев, ведет его куда угодно и выбивает из него все дерьмо.
  
  Теперь кому этот педик собирается придираться?
  
  Никто.
  
  И на кого Кристи собиралась жаловаться?
  
  Никто.
  
  Вообще никто.
  
  Итак, среди других моих замечательных достижений, я теперь был успешным насильником. Почему-то я не особенно гордился собой, и именно поэтому я не хотел, чтобы лифтер смотрел на меня. Черт, я даже смотреть на себя не хотел. У меня заболел живот.
  
  В то же время я не лишился небольшого проблеска триумфа. Я с немалым чувством собственного достоинства лениво поинтересовался, сколько времени потребуется миссис Кэролайн Липтон Кристи, чтобы смыть кровь со своего ковра. Да, кровь — потому что миссис Кэролайн Липтон Кристи была девственницей, пока я не изменил ее статус раз и навсегда.
  
  Вернувшись в свою комнату, я смыла порезанное лицо и сделала большой глоток из бутылки, чтобы приглушить ненависть, которую я накапливала к себе. Что принес мне этот день, учитывая все обстоятельства?
  
  Немного.
  
  Совсем не так уж много.
  
  Я изнасиловал лесбиянку. Изнасиловал лесбиянку-девственницу, если быть точным. По крайней мере, это было то, чего я никогда раньше не делал. У меня была девственница — моя жена Люси, — но я никогда никого не насиловал и никогда не имел ничего общего по горизонтали с лесбиянкой.
  
  Для первых это был отличный день.
  
  Но что еще?
  
  Я был так же далек от Кэнди, как и раньше, и тянулся к ней так же неистово, как всегда. Именно ее лицо я увидел на пике страсти с маленькой мисс Лесбо, и именно воспоминание о ней в первую очередь послужило причиной визита и изнасилования. Так на чем я остановился?
  
  Я плыл вверх по ручью. У меня не только не было весла, но и многого другого.
  
  Работа.
  
  Женщина.
  
  И вдобавок ко всему прочему в каноэ образовалась течь.
  
  Я скинул туфли, растянулся на кровати, закрыл глаза и подумал про себя, каким же ублюдком я был. Я думал о женщине, которая разводилась со мной, и о другой женщине, которая ухаживала за женщиной, которую я только что закончил насиловать, и, казалось, причин ненавидеть себя было больше, чем звезд на небе.
  
  Я позволил себе погрузиться в позитивную пучину ненависти к самому себе, что было мазохистски восхитительно. Через некоторое время я вышел на улицу, купил журнал и вернулся в комнату, чтобы почитать его.
  
  И через некоторое время зазвонил этот чертов телефон.
  
  Я, как дурак, ответил на это.
  
  Глава Девятая
  
  ГОЛОС В трубке принадлежал Кэнди, высокий и тонкий, шепот был натянутым, как тетива лука, и, по крайней мере для меня, громким, как сирена. Она не тратила слов понапрасну, и теперь я вспоминаю, что ее речь была чистой Восточно-53-й улицей без малейшего следа Гиббсвилля.
  
  “Я должна тебя увидеть”, - сказала она.
  
  Я начала говорить ей, что давала ей много возможностей увидеться со мной, но не успела вымолвить больше ни слова, как она перебила меня.
  
  “Встретимся в баре ”Астор"", - сказала она. “Прямо сейчас и поторопись”.
  
  И прежде чем я успел вымолвить хоть слово, прежде чем я смог сказать ей "да", я иду или "нет", и черт с тобой, прежде чем я смог произнести хоть один слог, она повесила трубку, и у меня в ухе щелкнул телефон.
  
  Я посмотрел на телефон, на бутылку в кулаке, на жирное пятно на дальней стене.
  
  К черту ее. К черту женщину, которая не была женщиной, леди, которая не была леди, Кэнди, которая совсем не была милой. К черту ее — моя жизнь и без нее была достаточно запутанной. Я мог бы провести остаток своей жизни, пытаясь забыть ее, и предварительный шаг состоял в том, чтобы проигнорировать этот телефонный звонок прямо сейчас.
  
  Предварительный шаг.
  
  И, конечно же, за этим первым шагом последовало бы множество шагов. Мне нужно было уехать из Нью-Йорка, уехать куда-нибудь, где она никогда не смогла бы меня найти и где я никогда не смог бы рисковать встретиться с ней снова. Подальше от Нью-Йорка, подальше от Нью-Йорка, подальше от вонючей вони города со всеми его воспоминаниями. Подальше от "Судьбы" и "Сомервилля", подальше от 42-й, 100-й и 53-й улиц, подальше от "Милой Люси", "Горькой Кэнди" и "Странной Кэролайн", подальше от "Беверли Финанс" и всех баров, и всех кинотеатров, и всех мест, где я провел всю свою жизнь.
  
  Далеко отсюда.
  
  У меня даже было на примете местечко. Где-нибудь в тихом месте, где нет людей. Я думал о по-настоящему изолированном острове во Флорида-Кис, где человек мог бы жить, не работая, не думая и, прежде всего, не видя другого мужчину, или женщину, или ребенка. Вы купили лодку и хижину и ели то, что поймали удочкой и катушкой. Ты заработал несколько баксов, собирая группы туристов на рыбалку, и ты был сам по себе, свободный и независимый, обеспеченный чудесной и редкой безопасностью полного одиночества.
  
  Я встала и посмотрела на себя в зеркало. Мое тело выглядело так же хорошо, как и всегда, но я знала, что это не так. То, что раньше было мышцами, теперь было в основном дряблым, а то, что раньше было дряблостью, теперь больше походило на масло, слишком много времени пролежавшее под солнечной лампой. Цвет моего лица напоминал брюхо рыбы, очень дохлой рыбы, мои легкие были пропитаны сигаретным дымом, а артерии попеременно расширялись алкоголем и сужались табаком. Я протянула руку и попыталась сделать ее твердой, как Гибралтарская скала, и внутри у меня все занервничало, когда я увидела, что мои пальцы непроизвольно дрожат, дрожат так явно, что я на минуту задумалась, нахожусь ли я все еще в стане живых.
  
  Я был в беспорядке. Неважно, как вы на это смотрите, я был в беспорядке. В этом не было ничего необычного — каждый городской житель в беспорядке. Ты ездишь в метро вместо того, чтобы ходить пешком, ешь не то и дышишь самым отвратительным воздухом, который только известен современному человеку. Если вы воздерживаетесь от выпивки, вы все равно пьете не то, что нужно: колу, от которой портится желудок, или кофе, от которого учащается сердцебиение, или фруктовые соки, которые продаются в закусочных и отравляют вас с методичной легкостью.
  
  Вы едите не только между приемами пищи, но и вместо них — ядовитые хот-доги в закусочных на углу, и шоколадные батончики, и гамбургеры, и мороженое на палочке, и все остальные бесполезные принадлежности городской цивилизации двадцатого века. И даже если ты вел праведный образ жизни и питался исключительно морковным соком и сырыми яйцами, даже если ты спал по восемь часов каждую ночь, гулял по парку, дышал полной грудью, воздерживался от курения, выпивки и срывов, даже если ты делал все это, ты все равно жил в Нью-Йорке, дышал нью-йоркским воздухом и медленно убивал себя.
  
  Я была в растерянности.
  
  Физически я была в беспорядке; эмоционально у меня были проблемы с мозгами. К черту все это, поездка в Киз, постоянный переезд в более чистую и зеленую страну могли бы спасти меня.
  
  И половинчатых мер быть не могло. Я должен был действовать изо всех сил, и действовать немедленно. Точка. Конец отчета. Tan pronto como posible.
  
  Вы поверите мне, когда я скажу вам, что я потягивал сухой гибсон в баре Astor примерно через двадцать минут после того, как Candy повесила трубку?
  
  Тебе лучше поверить в это.
  
  Вот как это произошло.
  
  В баре отеля Astor официанты негромко разговаривают и разносят большие бокалы. У меня в руке был большой бокал, и в основном это был джин. Для начала в моем желудке было немного бурбона, но не настолько, чтобы меня это беспокоило, и джин приятно сочетался с ним.
  
  В баре отеля Astor столики маленькие, шикарные и расположены далеко друг от друга. Столы изготовлены из пластика, который максимально напоминает мрамор, а основания столов очень тяжелые. Стулья также аккуратные и шикарные, с коваными спинками и сиденьями, обтянутыми кожей.
  
  В баре отеля Astor беседа утонченная, но не приглушенная. У клиентов есть деньги, но не огромные суммы денег и не старые деньги. Посетители бара Astor - это отчасти люди шоу-бизнеса, отчасти бизнесмены, в основном работающие в сфере рекламы и связей с общественностью.
  
  В баре отеля Astor стоял маленький и шикарный столик с двумя маленькими и шикарными стульями. В одном из кресел сидела очень привлекательная молодая женщина со светлыми волосами, прелестное создание, облаченное в зеленое платье-футляр, из которого она, казалось, вот-вот выскочит. На другом стуле напротив молодой блондинки сидел туповатый парень, болван с двумя левыми руками, одетый в дрянного вида серый фланелевый костюм. Его галстук в красную полоску был слегка сдвинут набок, как и челюсть. Он выглядел глупым и потерянным.
  
  Он был глупым и потерянным.
  
  Он был мной.
  
  “Я этого не понимаю”, - говорила Кэнди. “Я вообще не понимаю, как ты могла такое сделать”.
  
  “Это было нелегко”.
  
  “Не шути”, - отрезала она. “Сейчас не время для шуток. Боже мой, Джефф, как вообще—”
  
  “Я не знаю”, - честно ответила я. “Я поднялась туда, чтобы поговорить с ней и—”
  
  “Поговори с ней? С какой стати тебе захотелось поговорить с Кэролайн? Чего ты надеялась этим добиться?”
  
  Я пожал плечами. “ Я хотел убедить ее отпустить тебя.
  
  “Она едва не привязала меня к столбу, Джефф”.
  
  Я снова пожал плечами и отхлебнул джина. “Я не знаю”, - сказал я. “Я пошел туда, чтобы поговорить с ней, и что-то оборвалось внутри меня. Я полностью потерял контроль над собой. Я знаю, что это слабое оправдание, но так уж получилось. Только что все было в порядке и под контролем, а в следующую минуту я едва осознавала, что делаю. Назови это временным помешательством, если хочешь - полагаю, так оно и было. Я просто не мог остановиться, пока не закончил ”.
  
  Она посмотрела на меня, и я попытался прочесть, что нежно горело в ее глазах. Было ли это любовью, ненавистью, страхом или чем-то еще, я не мог определить. У нее были холодные глаза; они всегда были холодными и всегда будут холодными. Она была холодной и красивой, и я любил ее и ненавидел с невыносимой силой.
  
  “Ты должен был приехать туда”, - сказала она спокойно. “Ты должен был узнать, где я живу. Ты не мог уехать достаточно хорошо один”.
  
  Она была права.
  
  “Тебе пришлось остановить меня на улице”, - продолжала она. “Неужели ты не мог понять, что я пыталась тебе сказать?”
  
  “Мне очень жаль”.
  
  “Правда? Тебе хотя бы жаль?”
  
  Я пожала плечами. Я умею пожимать плечами.
  
  “Как ты вообще узнала о Кэролайн? Как ты узнала?”
  
  Я рассказала ей, рассказала, как легко я последовала за ней и как наблюдала за ними с пожарной лестницы. Я ожидал увидеть ужас или отвращение на ее лице и был удивлен, когда вместо этого получил веселую улыбку. Я не мог понять этого, пока она не заговорила, и тогда это приобрело свой собственный смысл.
  
  “Тебе понравилось?” - с тревогой спросила она. “Тебе понравилось, Джефф?”
  
  “Что ты имеешь в виду?”
  
  “То, что ты смотрела”, - сказала она. Ее голос звучал так, словно она указывала на что-то отсталому ребенку. “Ты получал удовольствие, наблюдая за нами? Я слышала, что мужчина ужасно возбуждается, наблюдая, как две женщины любят друг друга. На тебя это так подействовало или нет?”
  
  “Меня от этого затошнило”.
  
  “Честно?”
  
  “Честно. Кэнди, как ты могла сделать что-то подобное? Как?”
  
  Ее красивое лицо расплылось в улыбке. “Я ни капельки не возражала”.
  
  “Тебе бы это не понравилось—”
  
  “Конечно, я так и сделала”.
  
  Внезапно мне захотелось узнать. “ Так же сильно, как тебе понравилось со мной?
  
  Она колебалась. Потом сказала очень тихо: “Не так сильно, как с тобой. Никогда так сильно, как с тобой, Джефф. Никогда в жизни. Ты лучше всех, с кем я когда-либо был, Майлз, лучше ”.
  
  Я расслабился.
  
  “Джефф—”
  
  Теперь ее лицо слегка вытянулось, и я ждал, что она продолжит, хотел знать, что она пытается сказать. Ждать пришлось недолго.
  
  “Джефф, ” сказала она, - я сняла номер в этом отеле до того, как позвонила тебе. Давай туда поедем”.
  
  Черт возьми, я родился глупым.
  
  “Зачем?” Я спросил блестяще. И ответила старая Кэнди, Кэнди, которую я так хорошо знал.
  
  “Я хочу этого”, - сказала она. “Это было чертовски давно”.
  
  Я полагаю, комната была довольно роскошной, но не совсем соответствовала строгим стандартам дома на 53-й улице. Я только предполагаю. Я никогда не видел эту комнату.
  
  Поймите меня правильно. Если ты неверно истолкуешь последнее предложение и предположишь, что я так и не увидел номер, потому что вылетел из отеля, как летучая мышь с колокольни, и поплелся на тот сказочный маленький остров во Флорида-Кис, у тебя в голове камни.
  
  Я этого не делал.
  
  Я не видела комнату, но это не значит, что я не провела в ней много времени. Я не видела комнату, потому что была слишком занята другими делами, чтобы уделить хоть каплю своего внимания комнате или ее убранству. Большую часть своего времени я проводила на кровати, а кровать - единственный предмет мебели, в наличии которого я могу быть абсолютно уверена. Без сомнения, там были бюро и пара стульев, но я никогда их не видел, и с таким же успехом их могло там и не быть.
  
  После того, как я расплатился за напитки, Кэнди направилась к лифту, и мы вышли на четырнадцатом этаже. Я нервничал в лифте и не мог забыть последний эпизод с лифтом в "Сомервилле". Я бы с радостью согласился повторить эту маленькую процедуру, но в этом лифте был лифтер, седовласый и пузатый старик, чье присутствие раздражало меня.
  
  Но мне не пришлось долго раздражаться, потому что внезапно лифт тихо остановился, и Кэнди вывела меня из машины за руку. Я последовал за ней с манерами столь же безупречными, как у таксы, которую она выгуливала в ту ночь, когда я встретил ее на 54-й улице. Мы прошествовали по коридору к ее комнате, и я стояла и дрожала, пока она доставала ключ из своей сумки из кожи аллигатора и разыгрывала элементарный взлом с замочной скважиной.
  
  Потом мы оказались за дверью, и она закрывала ее.
  
  Потом я заключил ее в объятия.
  
  И я поняла, чего именно мне не хватало.
  
  Жил-был человек, у которого было всего две претензии на славу. Его звали Хартли Кольридж. Утверждает, что одним из них был его отец, Сэмюэл Тейлор Кольридж, парень, написавший одни из самых хипповых стихов на английском языке. "Претензия номер два" - это одно стихотворение, написанное Лил Хартли, всего одно стихотворение, которое не было отправлено на свалку, с одним двустишием в нем, которое заслуживает сохранения.
  
  Это идет:
  
  Ее хмурые брови намного прекраснее,
  Чем улыбки других девушек.
  
  Вот как Кэнди повлияла на меня, и это одно быстрое объятие доказало мне это, доказало, что я никогда не смогу убежать от нее и что никакая другая женщина никогда не сможет занять ее место.
  
  Когда я отпустил ее, я дрожал, и она тоже. Мгновение мы стояли очень тихо и смотрели друг на друга, а затем снова вцепились друг в друга и не отпускали. Я поцеловал ее, и это было то, чего я не делал долгое время. Однажды я бросил курить на неделю, и когда я не выдержал и взял сигарету, первая затяжка чуть не сбила меня с ног. Сейчас было то же самое — я поцеловал ее в алый ротик, ее губы раскрылись, и мой язык проник между ними. Ее руки крепче обхватили мою спину, и наши тела были ближе, чем воздух в метро в середине июля. Ее груди, прижатые к моей груди, были теплыми, твердыми. Ее бедра прижались ко мне, и мои руки обхватили ее ягодицы, чтобы прижать наши тела друг к другу еще крепче.
  
  Ее рот был вкуснее вина. Ее теплое тело пахло слаще, чем пентхаус педика. Я начинал чувствовать себя жеребцом, постоянно питающимся шпанской мушкой.
  
  Поцелуй длился вечно. Может быть, это только казалось. Когда все закончилось, мы заставили себя оторваться друг от друга, и мой взгляд встретился с ее глазами и упивался ими.
  
  Она была самой красивой женщиной в мире.
  
  “Джефф”, - яростно сказала она. “Джефф, давай не будем торопиться. Давай сделаем это медленно и осторожно, чтобы все получилось идеально. Прошло ужасно много времени ”.
  
  “Ты это сказала”.
  
  “Я хочу тебя, Джефф. Я хочу тебя так сильно, что это причиняет боль. Я сходила с ума без тебя. Я не знаю, как мне удавалось терпеть это так долго”.
  
  У меня в голове возникла отвратительная картина ее и Кэролайн. Я чуть было не сказал что-нибудь об этом, не рассказал ей, как ей удалось утолить свой голод по мне. Но желание захлестнуло меня и пропитало до ушей, и я ничего не сказала.
  
  “Мы подходим друг другу, Джефф. У нас все хорошо, мы оба хороши. Никто не может так, как ты, Джефф. Никто в мире”.
  
  Я скромно покраснела.
  
  “Раздевайся, Джефф. Раздевайся очень медленно и дай мне посмотреть на тебя. Вот что я хочу, чтобы ты сделал. Я хочу просто стоять здесь и смотреть, как ты раздеваешься, и я хочу продолжать смотреть, пока ты не останешься голой. ”
  
  Галстук доставил мне немного хлопот. Я все же снял его. Рубашку я тоже снял, и одна из пуговиц оторвалась и разлетелась по комнате.
  
  Мне было все равно.
  
  Я не повесил ни рубашку, ни галстук. Я бросил их на пол, снял футболку и тоже бросил ее.
  
  Она смотрела на меня, и ее глаза были горячими, как доменные печи.
  
  Я ослабил ремень своих брюк и расстегнул ширинку.
  
  “Помедленнее”, - сказала она. “Пусть это продлится дольше, Джефф. Потрать много времени”.
  
  У меня никогда не было опыта в бурлеске, но я сделала все, что могла. Я сбросила брюки на пол и сняла их с грацией беременного гиппопотама. Я расшнуровала ботинки и стянула их с ног. Носки я тоже сняла. Я не знаю, есть ли в мире что-нибудь столь же бесполое, как мужчина, снимающий носки и обувь, но Кэнди, казалось, получала от этого большой заряд.
  
  Затем шорты. Это, как говорит парень, все, что от него требовалось.
  
  “Теперь ты просто стой там”, - сказала она мне. “Ты просто стой там и смотри”.
  
  Я стояла и смотрела. Кто я такая, чтобы спорить?
  
  Зеленое платье-футляр застегивалось сзади на молнию, и она не хотела, чтобы кто-нибудь помогал ей с этим. Она потянулась за спиной, чтобы найти застежку-молнию, и это движение подчеркнуло ее грудь, еще плотнее натянув на нее платье-футляр. Такая грудь, как у нее, не нуждается в каком-либо подчеркивании. Они достаточно выразительны сами по себе.
  
  Охота заняла некоторое время — я думаю, она затянула ее дольше, чем необходимо, чтобы продлить напряженное ожидание, — но, наконец, она нашла молнию и начала тянуть ее вниз. Она тоже не торопилась с этим, и я, должно быть, выглядел как статуя Дона Хуана, когда стоял там и провожал глазами каждый дюйм ее пути.
  
  Когда молнию расстегнули, она пожала плечами. Это единственное подходящее слово для обозначения этого. Она пожала плечами — затем платье-футляр упало с нее, и там не было ничего, кроме конфет.
  
  Без лифчика. Не думаю, что у этой девушки был лифчик.
  
  Не скользят.
  
  Без трусиков.
  
  Без чулок — а никто не ходит без чулок в бар Astor.
  
  Никто, кроме Кэнди.
  
  Потом она сбросила туфли, и там не было ничего, кроме светлых волос и гладкой кожи, и еще больше светлых волос и еще больше гладкой кожи. Мне пришлось перевести дыхание. Это было так, как будто я видел ее впервые, как будто я никогда раньше в жизни не видел обнаженную женщину.
  
  Это было потрясающее зрелище.
  
  “Джефф—”
  
  Когда я обнял ее, соприкосновение наших обнаженных тел чуть не убило меня. Это было так возбуждающе. Я не мог встать, и если бы рядом с нами не было кровати, мы бы оказались на полу.
  
  Мы упали на кровать. Я навалился на нее сверху, и ее руки сомкнулись у меня на шее. Мы поцеловались, и это было так, как будто по соседству извергся вулкан. Вот как это было.
  
  “Джефф—”
  
  На минуту я вспомнил, что они с Кэролайн сделали, но теперь это больше не вызывало у меня отвращения. Теперь это не имело значения. Как будто этого никогда и не было.
  
  “Джефф—”
  
  Потом я вспомнил, что я делал с Кэролайн. Это тоже ушло от меня. Не было ничего, кроме Кэнди и меня, и взаимной страсти, которая окутала нас и пронзила насквозь.
  
  Всего на мгновение мечта посетила меня. Я увидел себя одиноким, гордым и независимым, одиноким на острове Флорида-Кис, возвращающимся в форму и снова учащимся быть мужчиной. Мечта пришла, и мечта внезапно исчезла. Это была хорошая мечта, прекрасная мечта, и если бы я никогда не встретил Кэнди, я, возможно, когда-нибудь осуществил бы эту мечту.
  
  Теперь она исчезла навсегда.
  
  “Джефф—”
  
  Я покрывал маленькими поцелуями все это лицо. Я целовал ее шею и затылок, и мягкость ее кожи сводила меня с ума.
  
  Это было время открытий, переоткрытий. Это было так, как будто я впервые находил и влюблялся в каждый изгиб и впадинку этого совершенного тела; одновременно это было возвращение к телу, которое я знал и любил так, как ни один мужчина никогда не знал и не любил тело ни одной женщины.
  
  “Джефф!”
  
  “Тебе это нравится, не так ли?”
  
  “Пусть это будет длиться вечно ...”
  
  Поцелуи, ласки и кружащийся мир. Пусть это длится вечно.
  
  Я не мог ни видеть, ни слышать, ни обонять, ни пробовать на вкус, ни осязать. Я ничего не мог сделать, кроме как любить ее всей силой своего существа.
  
  Ее ногти царапали мне спину до крови. Мои зубы впились в мочку ее уха; из-за них тоже пошла кровь.
  
  Один раз она пронзительно вскрикнула. Я не знаю, какое слово она выкрикнула и выкрикнула ли она вообще какое-нибудь слово.
  
  Крик был очень громким у меня в ушах.
  
  Потом все было кончено.
  
  Все закончилось, и мы лежали бок о бок, соприкасаясь телами, громко дыша в тишине комнаты.
  
  Я чувствовала себя полумертвой, слабой, опустошенной, опустошенной и готовой отправиться в мусоросжигательную печь.
  
  Я также впервые за целую вечность почувствовала себя живой, по-настоящему живой.
  
  Теперь она была у меня. Она была моей, и я поклялся себе, что никогда ее не отпущу. Время без нее, подавляющая пустота жизни без нее исчезли и перестали существовать. Мы были вместе сейчас и будем вместе до самой смерти, и то, были ли мы связаны любовью, ненавистью или голодом, перестало иметь значение.
  
  “Джефф—”
  
  Я прервала свои мысли и прислушалась к ней.
  
  “Я рада, что ты это сделал, Джефф. Потому что оно того стоило. Это было замечательно, Джефф ”.
  
  Я нежно улыбнулась потолку.
  
  “Это будет тяжело, Джефф. Ты совершил ужасную вещь, но мы выберемся, и все будет в порядке”.
  
  Что-то было не в фокусе.
  
  “Я все еще не понимаю, как ты это сделал, Джефф. Я могу понять, почему ты хотел это сделать, но я не могу представить, чтобы такой человек, как ты, делал что-то подобное. Это просто не то, что ты бы сделала. ”
  
  “Что?”
  
  “То, что ты сделал”.
  
  Я потерялся.
  
  “О чем ты говоришь, милая?”
  
  “Ты знаешь”.
  
  “Если бы я знала, я бы не спрашивала. Боюсь, ты заставляешь меня ходить кругами”.
  
  Она покачала головой, и я оперся на локоть, глядя на нее сверху вниз и думая, какая она красивая женщина. Где-то в комнате были часы, и я слышал, как они громко и сильно тикают, слышал, как они отбивают ритм, такой же примитивный, как тот, который мы с Кэнди только что закончили.
  
  Я протянул руку и обхватил одну из ее идеальных грудей. Я погладил сосок, и Кэнди проникновенно замурлыкала мне.
  
  “Милая, ” повторил я, “ о чем ты говорила?”
  
  Она притянула меня к себе и поцеловала в синяк на моих губах. Я ответил на поцелуй, и мы какое-то время разбирались в этом.
  
  “Ты знаешь”, - сказала она через некоторое время.
  
  “Но я не знаю”.
  
  “Кэролайн”.
  
  “Твоя подружка Лесси?”
  
  Она кивнула.
  
  “Черт возьми”, - сказал я. “Я думал, мы покончили с этим маленьким эпизодом. Это случилось, и с этим покончено. Вот и все, что нужно сделать. Я сожалею об этом и обо всем остальном, но это просто случилось, и я ничего не могла с этим поделать.”
  
  У нее был очень странный взгляд.
  
  “Джефф—”
  
  Она сделала паузу, и у меня возникло ощущение, что мы двое говорим на двух совершенно разных уровнях смысла. Это было очень странное чувство и, я признаю, в высшей степени тревожное.
  
  Я прогнал это, уделив новое внимание ее груди, но она не позволила себе увлечься. Она оттолкнула меня и пристально посмотрела мне в глаза.
  
  “Джефф, - сказала она, - либо ты самый холодный мужчина, которого я когда-либо встречала, либо ты все перепутал”.
  
  “Холодная?”
  
  Она серьезно кивнула.
  
  Я сделал кое-что, чтобы доказать, что мне не холодно, и она захихикала. Затем она, казалось, вспомнила, о чем мы говорили, и хихиканье резко оборвалось.
  
  “Джефф, - сказала она, - насчет Кэролайн—”
  
  “К черту Кэролайн. Она должна упасть замертво”.
  
  “О Боже”.
  
  “В чем дело?”
  
  “Ты не знаешь”, - сказала она. “Я не могу в это поверить. Ты не знаешь!”
  
  “Чего я не знаю?”
  
  “Кэролайн мертва”, - терпеливо сказала она. “Ты убил ее”.
  
  Глава Десятая
  
  ДЖЕФФ ФЛАНДЕРС.
  
  Безработный.
  
  Насильник.
  
  Донжуан.
  
  Начинающий алкоголик.
  
  Мне было всего тридцать четыре года, а список уже был впечатляющим. Эти тридцать четыре года ни в коем случае не были потрачены впустую. Черт возьми, я много чего сделал.
  
  Но список был неполным. В нем не хватало одного довольно интригующего пункта, одного маленького слова из восьми букв, которое заполнило бы пробел.
  
  Убийца.
  
  Я села на край кровати и уставилась в стену, пока Кэнди заполняла пробелы в моем мозгу. Казалось, что у меня в мозгу было совсем пусто. Мне захотелось дать своему мозгу немного проветриться, проделав дыру в моей толстой и бесполезной голове.
  
  “Она была жива, когда я нашел ее”, - объяснил свет моей жизни. “Она была жива, когда я вошел в квартиру, и прожила достаточно долго, чтобы рассказать мне, что ты с ней сделал. Она рассказала мне, а потом умерла. Я держал ее на руках, и ее лицо побледнело, а потом она просто перестала говорить и была мертва. Она умерла у меня на руках, Джефф.”
  
  Я встала и подошла к окну. Окно выходило на Бродвей, и я посмотрела сквозь него. Улица была забита машинами. Люди бродили взад и вперед, все чертовски спешили попасть в никуда конкретно.
  
  Плотный, хорошо одетый мужчина под руку с хорошенькой маленькой брюнеткой поймал такси. Он помог девушке забраться на заднее сиденье и сел рядом с ней. Такси направилось в центр города.
  
  “Она мертва, Джефф. Ты убил ее. Я думала ... думала, ты знал, что ты с ней сделал. Но она не была мертва, когда ты уходил, так что, я думаю, ты этого не осознавал ”.
  
  Солнце все еще светило, и на улице было тепло. Мне было жаль всех офисных работников, которые толпились в вонючем метро, чтобы долго добираться домой. Они толкали друг друга на улице, и в тот вечер это была адская поездка на BMT.
  
  “Джефф?”
  
  Я отошел от окна, вернулся к ней и сел на край кровати. Я не мог ни говорить, ни думать, ни двигаться. Я был напряжен как проволока и безволен как мокрая тряпка одновременно, и мой разум отреагировал, отключившись. Я знал, что она произносит мое имя, но я не мог ей ответить.
  
  “Джефф?”
  
  Я повернулся и посмотрел на нее, посмотрел на нее всю. Мне удалось глотнуть немного воздуха, затем удалось его выпустить.
  
  “Джефф, ” говорила она, - нам придется уехать из города. Мы не можем оставаться здесь, только не после того, что ты сделал. Полиция скоро найдет тело и, вероятно, выяснит, кто ее убил. Кто-нибудь видел, как ты входила в здание?”
  
  Я подумала о коме в дверях, идиоте лифтере, других людях, которые, должно быть, заметили меня. В Нью-Йорке нельзя даже плюнуть, чтобы кто-нибудь не обратил внимания.
  
  Я кивнул.
  
  “Кто-нибудь должен быть”, - сказала она. “А потом тебя заберет полиция, и что ты тогда будешь делать?”
  
  Она не стала дожидаться ответа. “ Мы не можем рисковать, оставаясь в городе, Джефф. Нам нужно убираться отсюда как можно быстрее.
  
  “Где?”
  
  “На юг”, - сказала она. “Мы сядем на первый автобус или поезд на юг, а потом выйдем, купим машину и направимся к границе. Если мы доберемся до Мексики, все будет в порядке. Но нам нужно поторопиться, иначе они догадаются и поймают нас, и тогда все будет кончено.”
  
  Это звучало так, как будто она все спланировала. Может быть, ее план был хорошим, а может и нет. Я не мог сказать, так это или иначе. Но я ничего не могла придумать сама. Я была не в состоянии планировать на перспективу. Мне пришлось последовать ее примеру.
  
  “Подожди минутку”, - сказал я. “Что мы собираемся использовать в качестве денег?”
  
  Она нетерпеливо тряхнула головой. “ У меня есть деньги. Кэролайн всегда держала много денег в квартире, и я убрала их перед отъездом. У меня в сумочке есть пара тысяч и кое-какие украшения, которые мы можем заложить, если нам понадобится больше.”
  
  Я спросил ее, как долго, по ее мнению, этот банк продержится двум людям в бегах. Она поколебалась, затем заговорила еще немного, пока не выяснилось, что “пара тысяч” - это около пятнадцати штук.
  
  Это было больше похоже на правду.
  
  “Почему?” Я хотела знать.
  
  “Что "почему”?"
  
  “С чего вдруг такая всепоглощающая забота о моем здоровье и благополучии? День или два назад тебе было все равно, что ты никогда меня больше не увидишь. Теперь ты хочешь последовать за мной на край света. Черт возьми, ты хочешь вести меня хоть на край света. Чего ты добиваешься?”
  
  Она одарила меня надутым взглядом, от которого я почувствовала себя ниже живота гремучей змеи за один только вопрос. Она смотрела так, пока мне не захотелось забраться под ковер, а потом сказала мне.
  
  “У меня сейчас ничего нет”, - сказала она. “Ни черта. У меня была Кэролайн, но ты убил ее”.
  
  Да.
  
  “И я" … Ты мне нравишься, Джефф. Я говорила тебе, что ты лучший из всех, кто у меня когда-либо был, и я не шутила. Я бы предпочла быть с тобой, чем с кем-либо другим.
  
  Я не был уверен, верю я ей или нет. Может, в этом был смысл, а может, и нет.
  
  “Кроме того, ” сказала она, “ ты убил Кэролайн из-за меня. Я не ... не знала, что ты так сильно меня любишь. Это заставляет меня чувствовать себя немного забавно”.
  
  Я медленно кивнула.
  
  “Джефф?”
  
  Я посмотрел на нее. Это было нетрудно — она была прекрасна, как всегда, еще красивее, чем когда-либо, нежная, розовая, обнаженная и замечательная. И теперь мы были вместе, неразлучно вместе, вместе потерялись и вместе направлялись в ад.
  
  Я поцеловал ее.
  
  “Мы не можем терять время”, - сказала она. Она попыталась сказать это бодро и эффективно, но в ее голосе появилась сексуальная хрипотца. Она продолжала, как будто не замечала своей хрипотцы - или как будто пыталась это отрицать.
  
  “Нам нужно спешить. Мы можем сесть на автобус прямо сейчас и уехать из Нью-Йорка до того, как они обнаружат тело. У Кэрри никогда не было много друзей, а те, что у нее были, никогда не приходили к нам домой. У нее тоже был городской дом, ты знаешь, и квартира у нее была только для того, чтобы нам двоим было где побыть вместе. Но есть горничная, которая приходит каждое утро убирать, и тело обнаружат самое позднее завтра утром. Мы не можем позволить себе оставаться здесь так долго.
  
  Я нащупал сигарету и поднес к ней спичку. Я затянулся окурком и выпустил облако дыма. Я сделал вторую затяжку, затем наклонился и раздавил сигарету о ковер.
  
  “Я собрала один чемодан для себя”, - сказала она. “Я не думаю, что нам стоит рисковать, возвращаясь в твой отель или что-то в этом роде. Если они обнаружат тело, они будут ждать тебя там, а мы не можем позволить себе рисковать. Просто надень то, что на тебе есть, и ... что тут смешного?”
  
  “На мне ничего нет. На тебе тоже”.
  
  Она хихикнула, затем оборвала хихиканье на полуслове. “Ты понимаешь, что я имею в виду”, - сказала она. “Когда мы выйдем из автобуса, мы купим свежую одежду там же, где возьмем машину. Я имею в виду тот же город.”
  
  “У меня есть деньги в отеле”.
  
  “Сколько?”
  
  “Несколько сотен”.
  
  Она покачала головой. “Это не стоит риска, Джефф. Ради нескольких сотен мы рискуем твоей жизнью. В этом нет смысла”.
  
  “Наверное, ты права”.
  
  “Конечно, рада. Давай сейчас же оденемся и поспешим на автобусную станцию”.
  
  Я снова посмотрел на нее. Я протянул руку и коснулся ее шеи. Я позволил руке скользнуть вниз по ее телу, по ее грудям и круглому животу.
  
  “Не торопи меня”.
  
  “У нас нет времени”, - сказала она. “Я же говорила тебе, у нас нет времени”.
  
  “Конечно, хотим”.
  
  “Джефф—”
  
  “У нас полно времени”, - сказал я ей. “Для некоторых вещей время всегда найдется”.
  
  Я обхватил ее грудь одной рукой. Ее щеки раскраснелись, и она пыталась не задыхаться. Битва была выиграна.
  
  “Пожалуйста”, - сказала она. “Джефф, для этого будет время позже. После того, как мы выйдем из автобуса, Джефф. А когда мы доберемся до Мексики, у нас будет остаток наших жизней. Это долгий срок, Джефф.”
  
  “Недостаточно долго”.
  
  Она больше не могла сидеть. Она лежала, и ее дыхание сбилось с ритма.
  
  У меня тоже была такая.
  
  “Джефф, Джефф, Джефф. О, ты дурак. Джефф, мы должны выбираться отсюда. Мы должны—”
  
  Я закрыл ее рот своим.
  
  “Джефф—”
  
  Я прикасался к ней повсюду, и все ее тело реагировало, как рыба на приманку.
  
  “Джефф—”
  
  Я не брал ее. Я продолжал обнимать ее, целовать, ласкать, доводя до такой степени, что если бы я остановился, это убило бы ее.
  
  Затем, когда она задыхалась так громко, что это, должно быть, было слышно во Внешней Монголии, когда пот покрывал ее груди и стекал по ложбинке между ними, я приподнялся на локте и отвернулся от нее.
  
  “Ты права”, - с трудом произнес я. “Позже у нас будет куча времени. У нас будет вся оставшаяся жизнь для таких вещей. Нет смысла тратить драгоценное время здесь и сейчас. Ты на сто процентов права, Кэнди.”
  
  Ее ногти впились мне в спину до крови. Она обзывала меня самыми грязными словами, какие только можно придумать, и впилась зубами в мою верхнюю губу.
  
  Затем все отчаяние, все возбуждение и все напряжение в наших двух разгоряченных телах взорвалось, и мир сошел со своей оси, и день превратился в ночь, и поднялись воды наводнения, и засияло солнце, и луна затмила его, и Гибралтарская скала рассыпалась в пыль.
  
  Время исчезло, пространство расширилось и исчезло. Я забыл свое имя, свою жизнь и весь мир.
  
  Я забыл, что я насильник и убийца.
  
  Автобус - это что-то вроде метро на суше. Метро - это достаточно плохо, но просто нет метро, которое тянется дальше, чем на десять или двадцать миль. "Грейхаунд" отвез нас в Луисвилл, и это было чертовски далеко.
  
  Это было невыносимо.
  
  Это было хуже, чем тащиться. Это была скука, и агония, и ад без пламени, и это было бы настоящей пыткой, даже если бы мы не убегали от электрического стула. Даже без напряжения такая поездка была бы невыносимой, а я чувствовала себя так, словно автобус стоял на месте. Это было не так — Greyhounds показывают лучшее время, чем большинство машин, и этот парень, который вел наш ящик, большую часть времени разгонялся почти до семидесяти.
  
  Но это было недостаточно быстро, как я чувствовал. Реактивный самолет не был бы достаточно быстрым. Ракета казалась бы ползущей. Я была так напряжена, что плохо видела, и, несмотря на относительную скорость автобуса, он был далек от ракеты или реактивного самолета.
  
  Мне не понравился этот автобус.
  
  У нас были места сзади, рядом, и там были только я, Кэнди и ее чемодан. Как только Кэнди устроилась на своем месте у окна с чемоданом на коленях, она отключилась, как свет, и заснула, как младенец на руках. Она была из тех людей, которые могли это сделать. Она была в таком же напряжении, как и я, или, по крайней мере, должна была быть, но у нее была способность выбросить все это из головы и вести себя как наркоманка под кайфом.
  
  Не я.
  
  В автобусе была ночь. Свет не горел, и основная масса пассажиров, как и Кэнди, были заняты подсчетом овец и распиливанием дров. Я чувствовала себя раздражающе одинокой, чужой и напуганной в мире, который я аккуратно разрушила, и мне хотелось выползти из автобуса, лечь на дорогу и позволить автобусу переехать меня.
  
  Я сказала себе, что это нелепо; что я должна сдаться и позволить им щелкнуть выключателем и отправить меня в ад, где мне самое место. Я сказала себе, что не создана для того, чтобы убегать, что это просто не моя сцена.
  
  Это то, что я сказал себе.
  
  И на какое-то время я в это поверил.
  
  Но потом я начал сосредоточенно размышлять над этим вопросом — что всегда является хорошим способом запятнать себя, - и в этот момент я начал понимать, что бегство было старым делом для Джеффа Фландерса. Старые вещи — черт возьми, это был мой образ жизни. Я провел всю свою жизнь, убегая от чего-то того или иного, и я должен ухватиться за текущую ситуацию, как утка за воду.
  
  Выполняется. Не всегда от Джона Лоу — это был совершенно новый опыт. Но всегда от кого-то и, как правило, от меня самого. Я убегал от самого себя, когда в первую очередь связался с Кэнди, вместо того чтобы выпрямиться, полететь прямо и остаться с Люси. Я убегала от самой себя, когда переехала из квартиры на 100-й улице в "Судьбу". И если приступы с бутылкой не продолжались, то что, черт возьми, это были за приступы?
  
  Теперь предварительные соревнования закончились. Это была большая гонка, к которой я готовился всю свою жизнь. Теперь я бежала к мексиканской границе в относительной безопасности, нью-йоркская полиция с лаем следовала за мной по пятам, а рядом со мной сидел величайший человек в мире.
  
  Угу.
  
  Я курила всю ночь напролет. Я прикуривала одну сигарету от окурка другой и молилась, чтобы прожить достаточно долго, чтобы умереть от рака легких. Я бросил окурки на пол автобуса, перемолол их в крошки табака и бумаги и пинком выбросил обрывки в центральный проход.
  
  Трудно сказать, когда все это достигнет цели в полной мере. Поначалу потрясения такой силы не ощущаются; ты думаешь, что знаешь, в чем дело, а через два часа тебя начинает трясти. Это как в тот раз, когда машина, за рулем которой был я, и машина, за рулем которой был кто-то другой, подрались. Это была вина другого парня — он пропустил знак "Стоп", и я краем глаза увидел его машину, и мы оба нажали на тормоза примерно в одно и то же время. Раздался отвратительный визг тормозов, на мгновение воцарилась тишина и невероятный набор неприятных звуков, когда два автомобиля вгрызлись друг в друга.
  
  Я потянулась к ручке своей двери, но она не открывалась — из-за аварии все сложилось воедино. Итак, я беззаботно вышел с другой стороны, подошел к придурку, который сотворил такие ужасные вещи с моей новой машиной, закурил сигарету и предложил одну ему.
  
  Вот и все.
  
  А два часа спустя я так сильно дрожала, что не могла удержаться на ногах.
  
  То же самое было и сейчас, спустя годы. То, что рассказала мне Кэнди, потрясло меня с самого начала, выбило из колеи, и я думал, что это самый сильный шок, который я мог испытать. Но в то время я все еще не свыкся с этим и был достаточно спокоен, чтобы заняться с ней любовью через несколько минут после того, как она сообщила мне о счастливом факте, что я убийца.
  
  Видишь ли, я так и не приняла это до конца. Я сделала аккуратную мысленную запись в безукоризненной картотеке, сделанную ручкой, которая свидетельствовала о том, что некто Джефф Фландерс жестоко убил некую Кэролайн Кристи. Но запись на маленькой белой карточке была просто определением, уравнением. Джефф Фландерс—убийца. Это уравнение, и само по себе оно не было обнадеживающим.
  
  Мысленная картина, на формирование которой ушло время, была еще менее обнадеживающей, и она, черт возьми, чуть не вытолкнула меня из автобуса. Это произошло не сразу; это росло во мне, подкрадывалось ко мне, пока внезапно не оказалось там и не стало потрясающим во всей силе своего присутствия.
  
  Это была Кэролайн Кристи, привлекательная лесбиянка с деньгами в банке и Кэнди в постели, и она лежала на полу своей квартиры мертвая, как лох. Что ее убило? Это могло быть избиение, или изнасилование, или что-то еще из того, что я с ней сделал. Как она выглядела сейчас? Будет ли пахнуть смертью от ее тела, когда ее найдут?
  
  Как будут пахнуть розы,
  Когда нас всех унесет к черту?
  
  Я посмотрела на свои руки, и это были те самые руки, которые убили Кэролайн Кристи. Мне захотелось отрезать их и выбросить в окно.
  
  И тогда, верный себе, я начал всерьез задумываться о собственной шкуре.
  
  Моя собственная кожа. Не самая идеальная кожа в мире, но та, которая была со мной довольно долгое время. Я довольно сильно привязалась к ней за эти годы.
  
  Я мог мысленно читать заголовки газет, мог представить отчеты таблоидов о ходе безжалостного преследования и неизбежного поимки. "Дейли Ньюс", прямые и жестокие, сказали бы::
  
  КОПЫ ЛОВЯТ
  УБИЙЦУ КРИСТИ
  
  в то время как the Mirror, проявив редкую изобретательность, озаглавила бы это:
  
  УБИЙЦА КРИСТИ
  ПОЙМАН ПОЛИЦЕЙСКИМИ
  
  Нам всем было бы весело.
  
  Я думала о суде. Может быть, Люси заплачет, и, может быть, эта птица Хардести будет рядом, чтобы защитить меня, и газеты устроят скандал со всей этой сценой. Был бы обвинительный приговор, и апелляция, и отказ в апелляции, и еще одна апелляция, и отказ в этой апелляции. А потом я сидел в камере смертников в Синг-Синге и ждал, и ждал, и ждал, пока они не пришли, не отвели меня в комнату, не привязали к стулу и не повернули выключатель.
  
  Я предположил, что она будет гореть минуту или две, а потом вообще ничего не произойдет. Джефф Фландерс заплатил бы свой долг обществу и отправился бы на небеса, или в ад, или, как я предпочитаю верить, в газообразный космос.
  
  Я вспотел, и пот у меня на лбу был холодный. Я вытер ее и вспотел еще немного, и закурил еще одну сигарету, и курил, и потел, и курил, и потел, и смотрел на Кэнди, пока она спала, и наблюдал, как светлеет небо и зарождается рассвет сквозь редко мытые зеленые окна большого автобуса Greyhound.
  
  Когда мы въехали в Луисвилл, глаза Кэнди резко открылись, и она мгновенно проснулась. Мы вышли из автобуса. Я нетвердо держался на ногах, но она компенсировала это своим абсолютным самообладанием. Она крепко держала чемодан в своей горячей маленькой ручке и вывела меня из пыльного автовокзала на совершенно непривлекательный дневной свет.
  
  Дилер хотел тысячу двести за зеленый седан "Бьюик", который не стоил и штуки. Он получил штуку — Кэнди говорила, а я стоял рядом, вознося безмолвные молитвы. Только Кэнди могла сбить цену с парня. Цена не имела значения, у нас была в пятнадцать раз дороже, и мы отчаянно нуждались в машине. Двести долларов, поставленные против возможности разоблачения, были бесконечно малы, и я не стал бы спорить ни минуты, но я должен был признаться себе, что она играла так, как это должно было быть сыграно. Если бы мы не торговались, он был бы гораздо более подозрительным, чем если бы мы торговались. И она это знала.
  
  Итак, у нас была машина, и она достаточно хорошо ездила, хорошая большая машина с регистрацией на имя мистера и миссис Дэвид Тревор. Ну, вообще-то, мистеру Дэвиду Тревору. Мистером и миссис Дэвид Тревор были имена, которые Кэнди выбрала для нас, и я решила, что они ничем не хуже любых других имен. Меня немного смущал тот факт, что мои водительские права и моя регистрация не имели ничего общего, но я мало что могла с этим поделать. Если бы в книге продаж "Джокера" значилось имя Джеффа Фландера, джиг был бы готов довольно скоро.
  
  Я слишком устал, чтобы держать глаза открытыми, и был слишком напряжен, чтобы их закрывать, поэтому мы убрались к чертовой матери из Луисвилля, быстро перекусив в ресторанчике, который навсегда останется безымянным. Дороги были хорошими, и "Бьюик" обнимал их, как давно потерянный брат. Машина ехала хорошо, даже если дело было не во внешности, и я разогнался до девяноста пяти на одном отрезке прямой, пока Кэнди не напомнила мне, что если нас задержат за превышение скорости, это не принесет нам чертовски много пользы. После этого я проехал три мили без ограничения скорости, и мы показали хорошее время.
  
  К ночи я был слишком мертв, чтобы продолжать ехать. Мы отключились от вождения — она была чертовски хорошим водителем, — но я все еще был пьяный, и мы остановились в мотеле и с удовольствием приняли душ. Я побрился, в чем отчаянно нуждался, и забрался в постель таким уставшим, что с легкостью мог бы уснуть на ложе из гвоздей.
  
  Потом Кэнди забралась ко мне, и мы не могли уснуть добрых полчаса.
  
  Это был странный вид занятий любовью. Мы были слишком уставшими, чтобы проявлять воображение, и слишком напряженными, чтобы по—настоящему расслабиться и наслаждаться этим - в то же время наше напряжение нуждалось в разрядке сексом, иначе наш сон не принес бы нам большой пользы. Она была чистой и сладко пахла после душа, и я овладел ею быстро и, возможно, немного садистски. Мы были двумя дураками, отправляющимися в ад на открытой лодке и полными решимости добраться туда как можно скорее.
  
  Мы долго спали. Мы выписались из мотеля, съели яичницу и черный кофе в закусочной по дороге и отправились в путь.
  
  В машине было радио, но оно заставляло нас обеих нервничать. Мне никогда не нравились музыка или болтовня за рулем, и Кэнди относилась к этому так же. Я пару раз включала радио, чтобы попытаться поймать последние новости, и однажды мне удалось уловить конец одной из них. В нем нас бесцеремонно проинформировали, что полиция идет по горячим следам некоего Джеффа Фландерса, насильника-убийцы Кэролайн Кристи. Они навалили несколько неприятных прилагательных, нелестных вещей, которые мне совсем не понравились, а затем ведущий начал превозносить достоинства матрасов Bangaway, и я выключил шумоизоляцию.
  
  “Они преследуют нас”, - пробормотал я. Кэнди не расслышала, и мне пришлось повторить то, что я сказал.
  
  Она кивнула. “Я знала, что так и будет”.
  
  “Интересно, знают ли они, куда мы направляемся”.
  
  “Я так не думаю”.
  
  Я пожал плечами. “Они разберутся”, - сказал я ей. “Предполагается, что они очень эффективны. Какой-нибудь шутник на терминале вспомнит, что продавал нам билет или что-то в этом роде, и на этом все закончится ”.
  
  “К тому времени, ” сказала она, - мы будем в Мексике”.
  
  “Я надеюсь на это”.
  
  Она погрузилась в стерильное молчание, и я повел машину дальше на юг.
  
  На следующий день у меня возникла другая проблема. У копов были наши имена — к этому времени у пограничников тоже были бы наши имена, и пересечь границу с Мексикой было бы относительно невозможно. Тебе не нужен паспорт для въезда в Мексику, но я смутно припоминал, что тебе нужна туристическая карточка, сертификат о вакцинации и прочая ерунда. Вы могли бы получить туристическую карту автоматически, предъявив удостоверение личности, но где, черт возьми, мы собирались получить удостоверение личности. Автоматическая регистрация вряд ли помогла бы.
  
  Я обрисовала проблему Кэнди, но у нее было под рукой решение.
  
  “В Галвестоне есть одно местечко”, - объяснила она.
  
  Она оставила все как есть, и я спросил ее, о чем она говорит. Оказалось, что это место в Галвестоне, о котором она слышала, было местом, где можно было получить все, что угодно, от призывной карточки до паспорта, за сумму от двухсот до пятисот долларов.
  
  Парень из Галвестона обеспечил бы нас всем, что нам было нужно, и, очевидно, не было никаких шансов, что парень в его положении сообщит о нас в полицию. Излишне говорить, что он сам был не совсем честен.
  
  Итак, когда мы попадем в Галвестон, мы навсегда станем мистером и миссис Дэвид Тревор. Хорошо, что мы купили машину на вымышленное имя; вдобавок к тому, что это имя не было внесено в бухгалтерию автодилера, это избавило от необходимости подделывать и его.
  
  Мы ехали днями и останавливались на ночи в мотелях. Мы ели довольно паршивую еду, но занимались довольно хорошей любовью, и последнее компенсировало первое. Я думал о том, чтобы бегать всю оставшуюся жизнь, и это более или менее беспокоило меня; затем я подумал о том, чтобы спать с Кэнди всю оставшуюся жизнь, и это более или менее компенсировало бег.
  
  "Бьюик" потреблял много бензина. Но водить было приятно, и перед нами всегда тянулась красивая лента дороги. Это было хорошо. Если бы мы оставались взаперти в одном месте, прячась, я бы раскололась. Таким образом, мне было чем заняться, и монотонная рутина вождения, вождения и еще раз вождения помогла сохранить те остатки здравомыслия, которые у меня еще оставались. Это было немного, но это было чертовски лучше, чем шизофрения.
  
  Было жаркое и прекрасное утро, когда мы пересекли границу между Техасом и Оклахомой и помчались в общем направлении Галвестона. Техас казался большим, хотя с дороги я почти ничего не мог разглядеть. Это растянулось во все стороны, и я почувствовал себя потерянным. Когда мы остановились на заправке в Мексиканском заливе, чтобы заправиться, я заметил, что техасцы выглядят именно так, как они и должны выглядеть. Да поможет мне бог, в данном случае стереотип соответствует действительности. Все до единого ублюдки шести с половиной футов ростом, с широкими плечами и бронзовой кожей. Я не сомневаюсь, что где-то на просторах штата есть пятифутовые техасцы с насморком, но лично я никогда ни одного не видел.
  
  Вождение в Техасе, из-за протяженности штата, невыносимо скучно. Вскоре мы были в Галвестоне, но казалось, что большую часть нашей жизни мы ехали по Техасу, и снова по Техасу. Я задавался вопросом, нет ли Техасу конца. Я подумал, есть ли хоть один уединенный холм во всем проклятом штате. Я даже подумал, идет ли там когда-нибудь дождь, и решил, что дождь не посмеет пойти. Это было бы страшно - благоговение перед ужасной и устрашающей уверенностью Техаса. Потому что Техас был невероятно уверен в себе.
  
  Ты же знаешь, что они говорят.
  
  Нет ничего более надежного, чем смерть и Техас.
  
  Подделыватель паспортов, к счастью, был не из штата. Он был невысоким и коренастым, а его кожа выглядела так, словно последние пять лет хранилась в сарае. Его глаза моргали и слезились, из носа текло, и на лице было выражение вечного страха.
  
  У него была самая твердая рука, которую я когда-либо видел в своей жизни.
  
  Он не был мошенником. Он был художником, полноценным художником, который мог проделывать великолепные трюки с ручкой и печатным станком. Мы сказали ему, чего хотим, а Кэнди назвала ему имя человека, который приставил ее к нему на хвост, и он сразу приступил к работе с нашими фальшивыми документами. Он никогда не спрашивал нас, кто мы такие или от чего бежим — он знал, что лучше не спрашивать. Он был художником и профессионалом в своем деле, и он сделал это с блеском. Мы дали ему карт-бланш, и он более чем оправдал свою репутацию.
  
  В былые времена коротышка неплохо зарабатывал на жизнь, создавая картины Рембрандта. Теперь он занимался нашими водительскими правами, свидетельствами о рождении и всем остальным. Даже эксперту потребовалось бы чертовски много времени, чтобы отличить свою продукцию от настоящей.
  
  Кэнди, которая знала достаточно, чтобы торговаться с продавцом подержанных автомобилей, также знала достаточно, чтобы не торговаться с коротышкой. Он запросил много — тысячу двести баксов за работу — и оно того стоило. Когда мы вышли оттуда, мы были мистером и миссис Дэвид Тревор, и никто в мире не мог бы сказать иначе.
  
  Или доказал обратное. Ни у кого из нас нигде не было наших отпечатков пальцев. Мы были мистером и миссис Дэвид Тревор. Точка. Конец отчета.
  
  Мы сняли номер в отеле, что было неплохо после череды мотелей. Мы должным образом окрестили кровать жарким браком по любви и свалили. Кровать была удобной, а подушки мягкими, и мы хорошенько выспались.
  
  Она все еще спала, когда я проснулся, и у меня не хватило духу разбудить ее. Я оделся, побрился и спустился вниз позавтракать. Я был голоден, как никогда за долгое время, а в кофейне отеля были отличные пшеничные кексы. Я съел целую стопку кексов, политых настоящим кленовым сиропом, такого больше не сыщешь.
  
  За кофе и сигаретой я просмотрел "Галвестон морнинг блат". Мировые новости представляли собой заурядный обзор испытаний водородной бомбы и южноамериканских революций, ни то, ни другое не вызвало моего одобрения, а местные новости были переполнены сообщениями о местной коррупции, которые, по крайней мере, доказывали, что Нью-Йорк и Галвестон не так уж отличаются друг от друга, как вы могли бы подумать на первый взгляд.
  
  Прошло некоторое время, прежде чем мне пришло в голову, что я читаю газету, первую газету после убийства, и что, возможно, было бы неплохо поискать в газете статью об убийстве. Учитывая все обстоятельства, это было довольно захватывающее убийство, и миссис Кэролайн Липтон Кристи была достаточно громким именем в социальных сетях, чтобы ее безвременная кончина получила общенациональное освещение.
  
  Я нашла то, что искала, на одиннадцатой странице. Это было в середине страницы, небольшая заметка на одну колонку со степенным заголовком в восемнадцать пунктов, и она звучала примерно так:
  
  ОХОТА НА
  CHRISTIE SLAYER СОКРАЩАЕТСЯ
  
  НЬЮ-ЙОРК (AP) — Полиция была сбита с толку сегодня, поскольку не удалось найти улик, касающихся местонахождения Джеффри Фландерса, главного подозреваемого в убийстве миссис Кэролайн Липтон Кристи.
  
  Сержант Чарльз Швернер, представитель Западного Манхэттена, признал, что Фландерс, казалось, “растворился в воздухе”.
  
  “Мы проверили каждую зацепку”, - заявил Швернер. “Мы почти уверены, что он путешествует с женщиной, но у нас пока нет зацепки по ним. Это как будто земля разверзлась и поглотила их ”.
  
  Женщина, о которой говорил Швернер, - мисс Кэндис Кейн, знакомая миссис Кристи, в шикарной квартире которой в Ист-Сайде была найдена миссис Кристи.
  
  Полиция предполагает, что Фландерс и мисс Кейн бежали из города после того, как Фландерс совершил преступное нападение на миссис Кристи и зарезал ее кухонным ножом.
  
  Я закончил рассказ, грустно и виновато кивнул и быстро затянулся сигаретой. Затем, когда история дошла до меня, я уронил сигарету, и она скатилась со стойки на пол.
  
  Я не потрудился поднять ее.
  
  Я перечитала последний абзац рассказа, затем прочла его в третий раз. Я долго и упорно думала о кухонном ноже, которым я зарезала Кэролайн Липтон Кристи.
  
  Какой кухонный нож?
  
  Глава Одиннадцатая
  
  Рациональных объяснений, КОНЕЧНО, МОГЛО быть сколько угодно. У сотрудников Associated Press за плечами было немало увальней, и это, вполне возможно, было одним из них. Или, если бы "Галвестон Рекорд" был выпущен в печать без помощи телетайпа, местный оператор линотипа мог бы заменить мои окровавленные руки несуществующим кухонным ножом.
  
  А потом еще раз …
  
  Я пыталась забыть о том, что происходило "тогда и снова". Я вышел из кофейни и поймал такси, которое отвезло меня в здание звукозаписи, трехэтажное кирпичное здание, выглядевшее так, словно оно отдыхало после сиесты, пока не пришло время снова приступить к монотонному раскладыванию газеты. Дружелюбный старик в очках в роговой оправе и с запахом алкоголя от него, который присматривал за магазином, дал мне экземпляры выпусков за прошлую неделю и даже не взял с меня по пятицентовику за штуку. Помню, я смутно думал, что в Галвестоне человек мог бы экономить по пятицентовику в день, если бы был готов получать новости на день позже.
  
  Если гамбит с кухонным ножом был ошибкой, то это был упорный промах телеграфной службы, который в общей сложности поразительно часто повторялся четыре раза в первой истории и как минимум по одному разу во всех остальных версиях. Похоже, миссис Кэролайн Липтон Кристи перенесла невыносимое унижение, когда ей перерезали горло цвета слоновой кости от уха до уха.
  
  Я узнала, что возможность самоубийства была исключена. Полиция предположила, что Кэролайн могла быть изнасилована, а затем покончила с собой, но отсутствие каких-либо отпечатков пальцев вообще исключало это. Это был явный случай изнасилования и убийства (хотя пуританская пресса упорно называла это “Преступным нападением”), и насильником и убийцей, согласно всевозможным свидетельским показаниям, оказался не кто иной, как ваш покорный слуга.
  
  Два человека в мире знали лучше. Три человека, если считать Кэролайн, но поскольку ее больше не было в этом мире, а она была в своем собственном гей-раю, нас осталось только двое.
  
  Я.
  
  И моя собственная настоящая любовь.
  
  Я подумала и решила, что не верю в это. Потом я подумала еще немного и решила, что верить больше не во что, независимо от того, насколько горьким было неизбежное осознание во рту.
  
  Итак, я выбросил газеты в ближайшую корзину для мусора, пытаясь по дороге позаботиться О ЧИСТОТЕ в ГАЛВЕСТОНЕ, и вернулся в отель Westlake. Мой мозг горел, а пальцы играли сами с собой в невротические игры. Прекрасное утро теперь было нейтрально-серым, а горячее солнце было вырезано из бледного картона на блевотно-фиолетовом небе.
  
  Все это имело смысл, болезненный смысл, ужасный смысл, неестественный смысл, который теперь был пугающе и ошеломляюще и слишком очевидно естественным. Я был непревзойденным Игроком, Великолепным Молокососом, Простаком до мозга костей. Я чувствовала себя одураченной, надутой и захваченной, но больше всего на свете я чувствовала себя ужасно глупой, и это причиняло боль больше, чем все остальное. Мало что может привести в такое уныние, как открытие, что вашей любовью и доверием воспользовались, чтобы пригвоздить вас к стене.
  
  В такси на обратном пути в отель и в лифте в номер я мужественно думал, что это не могла быть она, что она не могла сделать ничего подобного, что даже если бы и сделала, ей никогда не удалось бы одурачить меня так, как ей это удалось. Мой разум изобрел Неизвестного Человека, который проскользнул в квартиру после того, как я ушла, и до того, как появилась Кэнди, ничтожество с пустым лицом и среднего телосложения, совершившее злое дело и исчезнувшее, как дым в вихре.
  
  Это все объясняло. Это сделал мистер Никто, Кэнди подумала, что это сделал я, и мы отправились в Мексику. Мистер Никто, маленький человечек, которого там не было.
  
  Только его там не было. Это был больной вопрос, и это все немного запутало.
  
  Я начал стучать в дверь, потом передумал и вместо этого воспользовался своим ключом. Дверь открылась, я вошел внутрь и закрыл ее за собой. Она была на кровати, не спала и была обнажена. Она посмотрела на меня, и в ее широко распахнутых глазах было что-то вроде "Ну-и-я-рада-тебя-видеть" и "Что-то-тебя-беспокоит -что-это?" в них мягко светилось.
  
  Я не знал, что сказать или с чего начать. Я подошел, сел на край кровати и посмотрел на ее обнаженное тело. Почему-то я чувствовала себя не в своей тарелке в одежде, но с этим ничего не оставалось, как раздеться, а это было не то, что я имела в виду. Впервые в жизни я была не в настроении заниматься любовью.
  
  “Привет”, - сказала она. “Я скучала по тебе этим утром. Я хотела тебя, когда проснулась, а тебя здесь не было. Кровать была пуста, и это было ужасно ”.
  
  Я отвернулся от нее. Я увидел на краю кровати ее туфли на высоких каблуках с заостренными носками. Я увидел нашу одежду на одном из стульев, куда мы швырнули ее прошлой ночью. Я увидела обрывок нижнего белья, спутанный на полу в изножье кровати.
  
  Я обернулась и увидела ее. Теперь ее лицо было немного осунувшимся, не настолько, чтобы кто-нибудь это заметил, но достаточно, чтобы я поняла: она поняла, что что-то не так. Я знала ее достаточно хорошо, чтобы прочитать по ее лицу.
  
  Или знала? Возможно, я вообще никогда ее не знал. Возможно, я только начинал узнавать ее.
  
  “Джефф”, - позвала она. “Скажи мне, что не так”.
  
  Я ничего не сказал.
  
  “Я что-то натворила?”
  
  Это был своего рода наводящий вопрос.
  
  “Джефф—” Она сделала многозначительную паузу, которая была полна смысла, и ждала, пока я выскажу свой предполагаемый ум.
  
  Я спросил: “Как получилось, что ты убила ее ножом?”
  
  Тишина была поразительно громкой.
  
  Ее лицо ни разу не треснуло, но было лишь легкое подергивание правого глаза и легкая дрожь одного плеча. Этого было достаточно. Тогда она была спокойной и расслабленной и говорила вещи, которые для меня ничего не значили, потому что я их не слышал. Я сидела немая и глухая от ярости, жалости к себе, ненависти и всех эмоций, перечисленных в каталоге, кроме счастья, и в конце концов попросила ее начать сначала, потому что я не слышала ни единого чертова слова, слетевшего с ее губ.
  
  “Нож был совсем рядом”, - сказала она. “Ты перерезал ей горло им. О чем ты говоришь?”
  
  “Я никогда не видела никакого ножа”.
  
  “Но это было там! Джефф, ты уверен? Потому что ... потому что если ты этого не делал, значит, это сделал кто-то другой, и ты вне подозрений. Конечно, нам все равно придется поехать в Мексику, потому что нет способа доказать это, и ты действительно изнасиловал ее, но...
  
  “Кэнди”. Я только что кое-что вспомнил, кое-что, что сделало мистера Никто вообще никем. Я думала, что мистер Никто уже умер в моем сознании, но, очевидно, это было не так, потому что нынешнее осознание было достаточно сокрушительным, чтобы лишить меня дара речи на секунду или две. Это было все, что я мог сделать, чтобы произнести ее имя ровными двумя слогами, лишенными какой-либо интонации вообще. Этого было достаточно — тон моего голоса, должно быть, в сочетании с выражением ее лица заставил ее замолчать, потому что ее рот захлопнулся, и она больше не произнесла ни слова.
  
  “Она умерла у тебя на руках”, - сказал я. “Она поговорила с тобой, рассказала тебе все об этом и умерла у тебя на руках”.
  
  Она озадаченно посмотрела на меня.
  
  “Вот как ты узнала, что я был там”, - продолжил я. Теперь мне было очень легко говорить — казалось, что кто-то другой говорит моим ртом, а какой-то другой мозг шевелит моими губами, настолько это было просто.
  
  “Ты пошел к ней, и она сказала тебе, что я была там. А потом она умерла у тебя на руках. Верно?”
  
  Она кивнула.
  
  “Довольно много разговоров”, - сказал я. “Неплохая речь для женщины с перерезанным от уха до уха горлом”.
  
  Краска отхлынула от нее. Это был первый раз, когда я видел ее по-настоящему потрясенной, и это зрелище произвело на меня какое-то действие. Это было так, словно я впервые по-настоящему осознала, что Кэнди Кейн была таким же человеком, как и все мы, человеком, который не был полностью неуязвимым.
  
  Но она быстро пришла в себя. Сначала она ничего не сказала, но краска вернулась к ее телу так же внезапно, как и ушла, и она лежала с острым взглядом, ожидая, что я скажу что-нибудь еще.
  
  “В этом нет необходимости”, - сказал я. “Ты уже знаешь, что ты сделала, но я все равно собираюсь тебе сказать. Ты вошла к Кэролайн, увидела, что я - очевидный козел отпущения в подобной пьесе, и убила ее. Я не имею ни малейшего представления, почему ты это сделала, но не думаю, что это имеет большое значение.”
  
  Теперь в ее глазах появилась нотка юмора, и я возненавидел ее за это.
  
  Я настаивал. “Затем ты обчистила квартиру, сбежала в "Астор" и позвонила мне. Тебе удалось убедить меня, что я убил ее — как я мог предположить что-то еще? Ты всегда была осторожна и никогда ни словом не обмолвилась о том, как она его достала. Ты никогда не упоминала ни о каком ноже. Как только бы ты это сделала, все было бы кончено. Потому что я много чего делал в той квартире, не отдавая себе отчета в том, что делаю, но я чертовски хорошо знаю, что никогда не держал в руках нож.”
  
  Я нащупал сигарету и прикурил. Я не предлагал ей сигарету, а она не просила. Я закурил и сделал несколько затяжек.
  
  “Никогда не включала радио”, - сказала я. “Я должна была заметить, как ты нервничала, когда показывали тот выпуск новостей, но я сама так нервничала, что он пролетел мимо меня. Теперь это имеет смысл. Но, во имя всего Святого, как ты ожидала, что это сойдет тебе с рук? ”
  
  “Что ты имеешь в виду?”
  
  “Боже мой! Я не могла прожить остаток своей жизни, не наткнувшись на статью в газете. Как ты думаешь, что это за мир? Даже в Мексике где-нибудь было бы какое-нибудь упоминание, и когда-нибудь я бы попал в точку, и джиг был бы на высоте. Как ты догадался завязать?”
  
  Она улыбнулась. Мне не особенно понравилась эта улыбка.
  
  “Джефф, - сказала она тихо и отчетливо, - мне действительно это сошло с рук”.
  
  “Что ты имеешь в виду?”
  
  “Только то, что я сказала”.
  
  “До сих пор тебе это сходило с рук. Но теперь тебе это больше не сойдет с рук. Я чертовски хорошо знаю, что не убивала сучку Кристи, а это сделала ты ”.
  
  “Ну и что?”
  
  Я просто смотрел на нее.
  
  “Ты можешь это доказать, Джефф?”
  
  Я пробормотал что-то совершенно бессмысленное.
  
  “Ты ничего не сможешь доказать, Джефф. Ты знаешь, и я знаю, что я убила Кэролайн. После того, как ты ушел, она решила, что я не стою тех мучений, через которые ты только что заставил ее пройти. Она хотела, чтобы я ушла, Джефф. Она собиралась вышвырнуть меня на улицу.”
  
  “Вот где твое место”.
  
  “Она собиралась вышвырнуть меня на улицу”, - повторила она, и сделала вид, что не слышала ни слова из того, что я сказала. “Мне пришлось убить ее. У нее были все эти деньги, разбросанные по квартире, деньги, драгоценности и все такое, и все, что мне нужно было сделать, это убить ее, и они были бы моими, и мы могли бы сбежать вместе. Ты и я.”
  
  “Почему?”
  
  “Почему? Потому что ты мне нравишься, Джефф, и потому что—”
  
  “Прекрати нести чушь”.
  
  “В этом-то все и дело”, - сказала она, не поднимая глаз. “Думаю, я бы предпочла жить с тобой, чем с кем-либо другим. Но, сбежав с тобой, я была в безопасности”.
  
  Я был сбит с толку, и это, должно быть, отразилось на моем лице, потому что выражение моего лица вызвало у нее легкий смешок.
  
  “Если бы ты не уехал со мной, ” сказала она, - они, возможно, не доказали бы, что ты убил ее. Ты мог бы пройти один из этих тестов на детекторе лжи или что-то в этом роде и выбраться отсюда. Но ты сейчас не в безопасности, Джефф. Ты сбежал, и никто, кроме нас с тобой, никогда не поверит, что ты не убивал Кэролайн. Никто в мире.”
  
  “Но ты сбежала со мной—”
  
  “Я знаю. Это делает меня соучастницей преступления. И я украла все деньги и драгоценности, и это делает меня воровкой. Но это не делает меня убийцей, Джефф, в отличие от тебя. Они могут отправить меня в тюрьму на некоторое время, но они отправят тебя на электрический стул ”.
  
  Я не могла вымолвить ни слова.
  
  “Теперь ты понимаешь, что я имею в виду? Ты узнала о том, что я убил Кэролайн, но это ни черта не меняет. Тебе все равно нужно убираться из страны, и я все равно еду с тобой. Мы можем хорошо жить в Мексике, Джефф. Мы все равно можем быть друг у друга, и мы не смогли бы этого сделать, если бы я не убил Кэролайн. Мы можем быть друг у друга, и мы можем быть счастливы, и...
  
  Я не могла в это поверить. Я смотрела на нее там, совершенно голую и совершенно не стыдящуюся, сознающуюся в убийстве и пытающуюся придать ему видимость рациональности и невиновности, сознающуюся в подставе и делающую предложение парню, которого она только что подставила, на одном дыхании.
  
  Это не имело смысла. Нет— это имело смысл, если вы могли верить в Конфеты. Конфеты были той частью уравнения, которая вообще не имела смысла. Рассуждения Кэнди полностью совпадали с рассуждениями Кэнди, но сама Кэнди не соответствовала ничему в целом мире. Она была самостоятельным видом.
  
  “Послушай”, - сказала она. “Я знаю, ты сейчас злишься на меня, но ты могла бы быть практичной. Если ты хочешь, чтобы меня наказали за убийство Кэролайн, ты сумасшедшая. Меня никак не могли осудить. У меня нет ни единого шанса ”.
  
  Она была права.
  
  “Единственный способ, которым ты можешь спастись, - это уехать из страны. И если ты это сделаешь, дай мне сигарету, хорошо?”
  
  Я дал ей сигарету и поднес спичку. Она затянулась и выпустила дым. Ее руки были твердыми, и она казалась спокойной.
  
  “Если ты уедешь из страны, ” продолжала она, “ то можешь взять меня с собой. Мы зарегистрированы как мистер и миссис Дэвид Тревор и оставили широкий след под этими именами. Было бы забавно, если бы мы сейчас разделились. У тебя могут возникнуть проблемы с пересечением границы.”
  
  “Наверное, ты права”.
  
  “Кроме того, у меня есть деньги”.
  
  Я пожал плечами. “ Я мог бы забрать это у тебя.
  
  “Возможно, но не без драки. А драка может привлечь внимание, а я не думаю, что ты можешь позволить себе привлекать к себе внимание. В худшем случае я всегда смогу донести на тебя полиции и предоставить улики государству. Самое большее, что может со мной случиться, это то, что я получу год или два тюрьмы. Возможно, даже не это.”
  
  “Продолжай”.
  
  Она лениво потянулась. К этому моменту она полностью владела ситуацией и знала это, и это знание доставляло ей бесконечное удовольствие. Я посмотрел на нее и позволил своим глазам охватить всю ее с головы до ног. Теперь ее тело было просто телом, и мне было трудно поверить, что я когда-то был его рабом. Это была просто мякоть, просто химическое месиво стоимостью около 79 центов на открытом рынке.
  
  Я печально покачала головой, и она подняла брови, гадая, о чем я печально качаю головой. Я ничего не сказала, и она лениво продолжила.
  
  “Если мы поедем в Мексику вместе, ” продолжила она, “ ничего не изменится. Ты лучший мужчина, который у меня когда-либо был, Джефф. Это правда. Мне нравится, что ты у меня есть. У меня всегда было, и я точно знаю, что всегда буду.”
  
  Возможно, она говорила правду; возможно, она лгала сквозь зубы. Когда-то было очень важно знать, были ли сказанные ею слова правдой или нет. Теперь казалось немыслимым, что меня может что-то волновать в ту или иную сторону.
  
  “И ты хочешь меня. Я знаю, что хочешь, Джефф. Я тебе не надоем. Я буду хорошей”.
  
  Очень вкусные. Как в автомате. Положите монетку, и бедра начнут раскатываться.
  
  “Это будет то же самое, как если бы ты никогда не узнал, Джефф. Я могла бы сдать тебя копам, но я этого не сделала, потому что хочу быть с тобой. Итак, мы сделаем именно то, что планировали до того, как ты прочитала ту статью в газете. Мы поедем в Мексику, остепенимся, будем жить на деньги Кэролайн, постоянно заниматься любовью и...
  
  Я качала головой из стороны в сторону на протяжении всего конца этой маленькой речи, но ей потребовалось некоторое время, чтобы исчерпать запас слов. Затем она непонимающе посмотрела на меня, как будто очень искренне недоумевала, что случилось с моим доселе логичным умом.
  
  Я просто продолжал качать головой. Затем я бросил сигарету на пол и затушил ее.
  
  “Джефф?”
  
  Я посмотрел на нее.
  
  “В чем дело?”
  
  Где-то в Галвестоне колокол отбивал час, и я, не задумываясь, сосчитала удары. Было десять часов, десять часов, и все хорошо, за исключением того факта, что не все было хорошо. Я выудил еще одну сигарету и поджег. Я ничего не сказал.
  
  “Джефф?”
  
  “Ты убила ее”, - просто сказал я.
  
  “Ну и что?”
  
  Я пожал плечами.
  
  “Послушай, ” сказала она, “ будь благоразумен. Джефф, посмотри на это здраво. Ты ничего не можешь с этим поделать”.
  
  Я открыла рот, потом закрыла его.
  
  Она села на кровати и улыбнулась. Теперь она была почти-но-не-совсем уверена в себе, и именно об этом говорила ее улыбка, застенчивая, почти девичья улыбка, которая мило изгибала ее рот, но оставляла глаза серьезными.
  
  Когда она вот так села, ее груди оказались всего в нескольких дюймах от меня. Они были похожи на спелые фрукты и, очевидно, предназначались для того, чтобы их пощипали.
  
  Я вспомнила ее слова: У меня самая твердая и упругая грудь из всех девушек, которых я знаю. Они тоже большие. Ты можешь видеть, какие они большие.
  
  Это было давно. Возможно, не так давно по календарю, но давным-давно, целую жизнь назад по часам, которые тикали у меня в голове.
  
  Это было в другой стране. И, кроме того, девушка была мертва.
  
  Я читала, что когда человек тонет, вся его жизнь проходит у него перед глазами. Точность этого потрепанного временем мифа никогда не казалась мне очевидной — если человек тонет, откуда кому-то знать, что было у него на уме перед тем, как он наглотался воды, способной убить его? Излишне говорить, что я не тонул, поэтому я все еще не могу рассказать о дилемме тонущего болвана.
  
  Но я точно знаю, что вся моя жизнь пронеслась в моей голове, когда я созерцал сочные груди Кэндис Кейн. Все довольно бессмысленные поступки, которые я совершал, все глупости моей жизни развернулись передо мной в одной нечестивой панораме Синемаскопа, Техниколора, стереофонического звука и, спаси нас Боже, Аромарамы.
  
  Это было неприятное зрелище. Аромарама сыграла заметную роль.
  
  Все это ужасно воняло.
  
  Убийца взяла по груди в каждую из своих окровавленных рук и протянула их мне. Возможно, болезненный вид сцены действительно возбудил ее; возможно, она была достаточно фальшивой, чтобы имитировать ощутимые признаки возбуждения. Какова бы ни была причина, ее гордые маленькие соски встали торчком и манили меня.
  
  “Возьми меня”, - умоляла она.
  
  Если бы я могла громко рассмеяться, я бы именно так и сделала. Вся картина была истеричной. Но мне было не до смеха.
  
  Я даже не отвернулась. Я просто посмотрела на нее и ничего не поняла. Нет, спасибо, я ничего не ела.
  
  “ Джефф— ” хрипло произнесла она.
  
  Я сказал: “Нет”.
  
  “Джефф—”
  
  “Меня это не интересует”.
  
  “Конечно, ты такой”. Ее голос внезапно стал яростным, как будто наступил бы конец света, если бы я перестал хотеть ее тело. “Ты хочешь меня, Джефф. Ты хочешь меня!”
  
  “Я не хочу. Когда-то хотела, но теперь не хочу”.
  
  Когда она дулась на меня, она была похожа на ребенка, которому отказали в дополнительном часе гипноза перед телевизором или второй конфете. Мне пришлось напомнить себе, что она была не ребенком, а убийцей, не ребенком, а сукой.
  
  “Джефф, - выдавила она, - что еще ты можешь сделать?”
  
  Я рассказал ей.
  
  “Я могу убить тебя”, - сказал я.
  
  И я так и сделал
  
  Она была в нескольких дюймах от меня, когда мои руки потянулись к ее горлу. Она не отстранилась сразу, как могла бы сделать. Я думаю, она отказывалась мне верить, думала, что я шучу, предполагала, что мои руки тянутся овладеть ею, а не уничтожить.
  
  Она не могла быть дальше от истины.
  
  Мои руки обхватили ее за шею, и я сжал ее сильнее, чем когда-либо сжимал что-либо в своей жизни. Задушить другого человека голыми руками непросто. В книгах и телешоу это кажется намного проще, чем есть на самом деле. Это сложное предложение, даже если ты относительно сильный парень, а человек, которого ты душишь, - женщина.
  
  В человеческой шее есть все эти связки, сухожилия и мышцы, и они мешают тебе. Они были в моей, и если бы Кэнди сопротивлялась изо всех сил, она могла бы усложнить мне жизнь. Но она вообще не сопротивлялась, не пыталась кричать или отбиваться от меня, или что-то в этом роде. Она просто сидела там, ее глаза были озадачены, а лоб наморщен в гримасе, которая была отчасти недоверием, а отчасти чистой физической болью; просто сидела там с чем-то, приближающимся к спокойствию, пока я душил ее до смерти.
  
  Должно быть, она была мертва задолго до того, как мои руки ослабили хватку. Бог знает, как долго я держался за это горло. Думаю, я боялась, что если отпущу ее слишком рано, она возьмет еще один кухонный нож и уничтожит половину человечества.
  
  Вполне могла бы.
  
  Но в конце концов я убедился, что она мертва. Вполне удовлетворен и очень доволен собой. Не радостный, не счастливый, но странно приподнятый своим выступлением.
  
  Я выполнил задание, которое было не только трудным, но и необходимым.
  
  Довольно долго я оставался в комнате с трупом Кэнди. В смерти она не была красива. Возможно, ни одна жертва удушения никогда не могла быть красивой — ее язык вывалился изо рта, глаза выпучились, лицо было багровым и опухшим.
  
  Но это было нечто большее. Значительная часть того, что в конфетах считалось красотой, на самом деле было больше похоже на бодрость. Она была очень живой, отчаянно живой, полной энергии и духа обитателя джунглей, для которого цивилизация - обременительное дело.
  
  Теперь, теперь, когда она была мертва, эта Жизнь с большой буквы “Л” ушла, и то, что осталось, было не чем иным, как правильным количеством и разнообразием составных частей, которые в сумме составляли Женщину. Результат не мог бы назвать прекрасным никто, кроме истинного некрофила, абсолютного поклонника Смерти.
  
  Когда я больше не могла оставаться в комнате, я порылась в ее сумочке и взяла столько денег, сколько, по моему мнению, мне могло понадобиться. Я сунула пачку банкнот в карман и вышла из номера, повесив на дверную ручку табличку "НЕ БЕСПОКОИТЬ", чтобы ни одна заблудшая горничная не наткнулась на тело покойной и безутешной Кэндис Кейн. Я поднялась на лифте на первый этаж, вышла через вестибюль на солнечный свет.
  
  В ломбарде в менее чем респектабельном районе города мне купили револьвер 38-го калибра и несколько патронов. Мне пришлось заплатить за пистолет приличную сумму, но я не беспокоился о цене.
  
  Моей следующей остановкой был магазин по продаже пишущих машинок в нескольких кварталах от отеля. Я купил новую пишущую машинку — экстравагантность, признаю, — и заплатил за нее наличными.
  
  Оттуда я пошел в канцелярский магазин и купил пачку бумаги для облигаций. С пистолетом и патронами в кармане брюк, с бумагой и пишущей машинкой в руках я вернулся в отель и поднялся на свой этаж. Я открыла дверь комнаты, и она была такой, какой я ее оставила, что неудивительно. Смерть не была добра к Кэнди. Она выглядела хуже, чем когда я уходила от нее.
  
  Я поставил пишущую машинку на стол, придвинул стул и сел в него.
  
  Сейчас я сижу в нем.
  
  Я положил револьвер, заряженный одной пулей, на стол рядом с пишущей машинкой. Я время от времени поглядывал на него.
  
  Я смотрю на это сейчас.
  
  Я начала печатать, и печатала очень быстро и очень долго. Слова шли свободно, почти слишком свободно. Еще осталось немного бумаги для пишущей машинки, но уже использовано совсем немного.
  
  Я сильно подозреваю, офицер, что это самая длинная предсмертная записка, которую вы когда-либо читали.
  
  КОНЕЦ
  
  Новое послесловие от Автора
  
  CANDY, ОПУБЛИКОВАННАЯ БЛИЖЕ к концу 1960 года, возможно, была последней книгой Шелдона Лорда для Midwood Tower. (Это была не последняя книга Шелдона Лорда — несколько авторов-призраков выпустили серию книг для Beacon Books, и последней, которую Beacon напечатал, была, по сути, та, которую я написал сам, криминальный роман, который они назвали Секс-перетасовка, теперь доступен под моим именем как Удача в картах. И не Кэнди была последней книгой, которую я написала для Midwood; они опубликовали первые два произведения Джилл Эмерсон в жанре лесбийской фантастики: "Тепло и охотно" и "Достаточно печали".)
  
  Если Кэнди была моим последним Шелдоном Лордом для Гарри Шортена в "Мидвуде", я полагаю, что до этого их было восемь или десять. И этого, как мне показалось, было достаточно для работы на этом конкретном винограднике. Я был рад этим заданиям и достаточно хорошо проводил время, создавая мягкую эротику, но это было не то, на что я хотел потратить свою писательскую жизнь. В мои намерения очень сильно входило писать книги, которые могли бы стать источником удовлетворения и даже гордости, а это, как правило, было невозможно в области, где Шелдон Лорд делал себе имя.
  
  Я помню, что читал статью, в которой писатель-криминалист Билл Голт рассказывал о своих собственных литературных амбициях. По его словам, вначале он хотел стать вторым Эрнестом Хемингуэем, но со временем решил, что ему лучше попытаться стать как можно лучше Уильямом Кэмпбеллом Голтом. В то время как в моих самых ранних фантазиях я мог быть вторым Джоном О'Хара, или Джеймсом Т. Фарреллом, или Джоном Стейнбеком, или Томасом Вулфом, с тех пор я опустил глаза и стать лучшим из возможных Лоуренсов Блоков казалось разумным.
  
  Но я не был до конца уверен, что это может означать и как туда добраться. Детективная литература, как мне казалось, была одновременно респектабельной и достижимой, и мое внутреннее "я", казалось, рождало идеи, которые подходили для этого жанра. Моими первыми продажами были короткие рассказы для журналов криминальной фантастики, а к тому времени, когда я написал Candy, я продал пару криминальных романов издательству Gold Medal Books.
  
  Были времена, когда эти два жанра пересекались, по крайней мере, в моем доме. Игра мошенника начиналась как книга для Shorten; прочитав пару глав, я решил, что в ней есть что-то получше, и закончил соответственно. Нокс Бургер купил их в магазине Gold Medal. А иногда случалось и обратное: "Симс Золушки" должен был стать криминальным романом, получившим золотую медаль, но что-то пошло не так, и я потерял доверие к книге и закончил ее для "Книг Билла Хэмлинга на тумбочке". (они назвали это "Вожделение за 20 долларов" Эндрю Шоу; с тех пор оно было переиздано под моим именем и оригинальным названием.)
  
  Такого рода миграция - от преступления к эротике или от эротики к преступлению - не так уж и примечательна. Для криминальных романов было совершенно разумно включать в них секс, и это был довольно стандартный ингредиент в издании originals Gold Medal в мягкой обложке. "И криминал" были не новичками в области эротической литературы, выполняя полезную функцию придания книгам хотя бы минимальной иллюзии сюжета.
  
  Кэнди оказалась во многом криминальным романом. В нем есть два убийства, которые, казалось бы, удовлетворяют начальным требованиям жанра. Но мне никогда не приходило в голову нацелить его выше Мидвуд-Тауэр, и все эти годы спустя — поразительно, пятьдесят из них - я не могу не задаться вопросом, почему.
  
  Трудно сказать наверняка, но я подозреваю, что написал значительную часть книги до того, как в ней появился криминальный элемент. Мне пришлось бы вернуться и изменить многое из того, что я написал, если бы я хотел нацелить книгу на более высокий рынок, и было бы намного проще завершить ее и приберечь любые амбиции для другой книги.
  
  За все книги, которые я написала для него, я встречалась с Гарри Шортеном только один раз.
  
  Это во многом соответствовало взгляду Литературного агентства Скотта Мередита на отношения автора и издателя. Скотт не верил в то, что писатели и издатели должны держаться на расстоянии вытянутой руки — потому что это было гораздо ближе, чем он хотел, чтобы они понимали друг друга. По его мнению, было бы лучше, если бы они никогда не встречались, и так же хорошо, если бы они никогда не обменивались письмами или телефонными звонками. Чем меньше было контактов у писателей и издателей, тем более незаменимым был агент, который зарекомендовал себя как их единственное контактное лицо.
  
  Я не знаю, сколько книг я написал для Билла Хэмлинга. Десятки, конечно, плюс еще десятки, написанных под моим именем. Я никогда не встречала этого человека, и единственный раз, когда мы общались, это когда я написала ему письмо после того, как мы со Скоттом разорвали наши отношения автора и агента. Я начала писать книгу для Nightstand, которую больше не могла представить, поскольку the market был закрытым магазином, и я написала, чтобы узнать, смогу ли я, на самом деле, закончить эту книгу за него. Он позвонил Скотту, желая узнать, что, черт возьми, происходит; никто не сказал ему, что я исключен из списка клиентов, и я уверен, Скотт был готов вечно присылать ему романы Эндрю Шоу с привидениями, оставляя Хэмлинга в неведении, а меня вне поля зрения.
  
  Был скандал, и Скотт позвонил мне и предложил продолжить представлять меня. Я отказался — гордость? глупость? Эти двое, видит Бог, не исключают друг друга - и я действительно закончил ту книгу для Хэмлинга, но на этом все закончилось. Мы никогда не встречались.
  
  Но я встретила Шортена. Он хотел встретиться с Шелдоном Лордом и узнал, что я в Нью-Йорке. Мой агент Генри Моррисон, не в силах придумать способ предотвратить это, организовал встречу в офисе Midwood Tower в центре города.
  
  Я мало что помню об этом событии. Мне кажется, в сороковых у Мидвуда были офисы на Пятой авеню, но я могу ошибаться. Где бы это ни было, я пошел туда, и Гарри оказался грубоватым и сердечным парнем средних лет. Он задал мне несколько вопросов, и я сделал все, что мог, чтобы ответить на них. Он умудрился вспомнить сцену с жирной ямой из "Карлы" и выразил восхищение тем, что я придумал эту сцену. И он поинтересовался, как мне удалось вложить в книги столько секса и при этом не допустить, чтобы они вышли грязными. Он сформулировал это не так, но, похоже, суть была именно в этом. Мы с вампиром говорили что-то о написании реалистичных книг о людях, чьи проблемы и озабоченности носят сексуальный характер. Я не уверен, что, по-моему, я имел в виду, но я помню, что Гарри задумчиво кивнул и, казалось, расценил это как осмысленный ответ.
  
  Гарри вышел на пенсию в 1982 году и переехал в Помпано-Бич, Флорида. (Мои тетя Мим и дядя Хай жили в Помпано-Бич; интересно, сталкивались ли они когда-нибудь с Гарри?) Он умер в 1991 году в возрасте семидесяти шести лет, так что ему, должно быть, было около сорока пяти, когда мы встретились.
  
  Боб Сильверберг, плодовитый писатель, недавно сказал мне, что Билл Хэмлинг все еще жив и живет в Южной Калифорнии. Может быть, я черкну ему пару строк. …
  
  —Лоуренс Блок
  Гринвич Виллидж
  Лоуренс Блок (lawbloc@gmail.com) приветствует ваши ответы по электронной почте; он читает их все и отвечает, когда может.
  
  Биография Лоуренса Блока
  
  Лоуренс Блок (р. 1938) - лауреат премии "Великий мастер" от американской ассоциации авторов детективов и автор всемирно известных бестселлеров. Его плодотворная карьера охватывает более ста книг, включая четыре серии бестселлеров, а также десятки рассказов, статей и книг по писательскому мастерству. Он получил четыре премии Эдгара и Шеймуса, две премии Falcon Awards от Общества мальтийских соколов Японии, премии Неро и Филипа Марлоу, награду за пожизненные достижения от писателей-частных детективов Америки и бриллиантовый кинжал Cartier от Ассоциации писателей-криминалистов Соединенного Королевства. Во Франции он был удостоен звания Grand Maitre du Roman Noir и дважды получал приз Societe 813 trophy.
  
  Блок родился в Буффало, штат Нью-Йорк, и учился в Антиохийском колледже в Йеллоу-Спрингс, штат Огайо. Бросив школу до окончания, он переехал в Нью-Йорк, место, которое заметно в большинстве его работ. Его самые ранние опубликованные произведения появились в 1950-х годах, часто под псевдонимами, и многие из этих романов сейчас считаются классикой жанра криминального чтива. В ранние писательские годы Блок также работал в почтовом отделе издательства и просматривал подборку материалов для литературного агентства. Он назвал последний опыт ценным уроком для начинающего писателя.
  
  Блок первый рассказ, “вы не можете потерять”, которая была опубликована в 1957 году в розыск, первый из десятки рассказов и статей, которые он хотел бы опубликовать в течение многих лет СМИ, в том числе американского наследия, публикации, Плейбой, Космополит, журнал GQ, и Нью-Йорк Таймс. Его рассказы были представлены и переизданы более чем в одиннадцати сборниках, включая "Достаточно веревки" (2002), который состоит из восьмидесяти четырех его рассказов.
  
  В 1966 году Блок представил страдающего бессонницей главного героя Эвана Таннера в романе "Вор, который не мог уснуть". Среди разнообразных героев Блока также вежливый и остроумный книготорговец — и воришка на стороне - Берни Роденбарр; суровый выздоравливающий алкоголик и частный детектив Мэтью Скаддер; и Чип Харрисон, комичный помощник частного детектива с зацикленностью на Ниро Вульфе, который появляется в "Без счета", "Чип Харрисон снова забивает", "Разберись с убийством" и "Каперсе с тюльпанами Топлесс". ................" Блок также написал несколько рассказов и романов с участием Келлера, профессионального киллера. Работы Блока хвалят за богато придуманных и разнообразных персонажей и частое использование юмора.
  
  Отец трех дочерей, Блок живет в Нью-Йорке со своей второй женой Линн. Когда он не гастролирует и не посещает мистические съезды, они с Линн часто путешествуют, являясь членами Клуба путешественников Century Club вот уже почти десять лет, и посетили около 150 стран.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"