Шкловский Лева : другие произведения.

Язык межнацио­нального общения

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Юридические услуги. Круглосуточно
 Ваша оценка:
  
  Язык межнацио­нального общения
  
  В русском переводе «Графа Монте-Кристо» Александра Дюма-отца мы читаем:
  
  При слове «Монте-Кристо» Дантес вздрогнул от радости; чтобы скрыть свое волнение, он встал и прошелся по дымной таверне, где все наречия мира растворялись во франкском языке [7].
  
  Что это за франкский язык, и зачем бы всем наречиям мира в нем растворяться? Действительно, франкский язык существовал: так называются германские диалекты, на которых говорили древние франки, в частности Карл Великий. От франкского произошел и современный нидерландский язык. Но откуда франкам взяться в таверне в итальянском Ливорно, где сидел Эдмон Дантес?
  
  На самом деле, конечно, на франкском языке там никто не говорил, это просто ошибка перевода. Во французском оригинале мы находим langue franque, и это не только франкский язык, но и лингва франка. Сейчас так называется любой язык, использующийся при взаимодействии людей с разными родными языками: к примеру, когда на международной конференции немец и араб говорят на английском, они используют этот язык в качестве лингва франка. Но раньше это название носил один конкретный язык — смешанный язык средиземноморских торговцев и моряков, составленный из элементов итальянского, испанского, португальского, каталанского, окситанского, французского, греческого, турецкого, арабского и берберских языков. Он просуществовал почти тысячу лет — с XI по XIX в. На излете застал лингва франка и Эдмон Дантес.
  
  Разумеется, появление смешанных языков не ограничивается Средиземноморьем. Контакты между разноязыкими людьми случаются в самых разных ситуациях: при торговле, завоевании, колонизации. Часто в таких случаях возникают смешанные языки — пиджины. И хотя они дают людям возможность коммуницировать между собой, но обычно воспринимаются как нечто испорченное и неполноценное. Однако судьба пиджина может сложиться счастливо, если им пользуется много людей и у них появляются дети, для которых он становится родным; тогда наступает следующая стадия развития — креольский язык. Это уже полноценный язык с четкой грамматикой. Так возник, например, язык чавакано на Филиппинах (из смешения испанского языка с австронезийскими) и язык ток-писин, один из государственных языков Папуа — Новой Гвинеи (из смешения английского с австронезийскими).
  
  Есть еще одна форма межнацио­нального общения: когда люди общаются на языке, который для одного из собеседников родной, а для другого нет. В наши дни именно так носители английского обычно разговаривают с носителями других языков: русского, немецкого, корейского. Но ясно, что такая ситуация подразумевает неравноправие и чревата конфликтами и обидами. Вероятно, многие из нас хоть раз в жизни грустили о том, почему же нам приходится всю жизнь учить английский язык, не имея шансов достичь совершенства, тогда как кому-то этот язык задаром достался с детства.
  
  Таким образом, равноправие говорящих и престиж в глазах окружающих обеспечиваются, когда разноязыкие люди используют лингва франка — полноценный язык, не являющийся ни для кого из них родным. В Средние века в Западной Европе такую роль исполняла латынь, однако на этом языке умели говорить только образованные люди. Кроме того, к XIX в. значимость латыни уже сильно снизилась: и Реформация, и националистические тенденции, возникшие вместе с романтизмом, нанесли сильный удар по ее положению. Фактически латынь перестала быть даже языком науки. В то же время бурный технический прогресс заметно упростил международное взаимодействие — достаточно упомянуть железные дороги и телеграф, которые появились именно в XIX в. В такой ситуации необходимость в языке международного общения стала особенно острой.
  
  Но ни один живой язык, выбранный на эту роль, не обеспечивает равноправия: если сделать международным языком немецкий, в выигрыше окажутся немцы и австрийцы, если испанский — то испанцы, и так далее. Это само по себе уже хороший аргумент в пользу того, чтобы создать специальный новый язык, не родной ни для кого. Такие языки называются вспомогательными языками, или аукслангами (от англ. auxiliary language). Есть и еще один важный аргумент в пользу аукслангов, а не естественных языков, который уже был упомянут вскользь: всякий естественный язык трудно учить. Непривычные звуки, исключения в склонении и спряжении, прихотливый синтаксис, нелогичное словообразование — почти любой естественный язык в изобилии радует изучающего такими явлениями. А значит, нужно создать не просто новый язык, а новый простой язык. Но само понятие простого языка не так уж просто и заслуживает того, чтобы поговорить о нем отдельно.
  Языки простые и сложные
  
  У всех нас есть какие-то представления о том, что бывают языки более простые и, наоборот, более сложные. Если спросить человека на улице, какие языки самые сложные, обычно получим в ответ стандартный набор: китайский, корейский, японский, арабский. Почему так, вполне понятно: это языки с непривычными письменностями. Но точно так же ясно, что письменность вторична по отношению к устному языку. Китайский язык мог бы записываться латиницей или кириллицей, и тогда он производил бы менее пугающее впечатление на иностранцев. Разрабатывая искусственный язык для международного общения, пожалуй, действительно не стоит сочинять сложную сис­тему записи, на освоение которой придется потратить долгие годы. Впрочем, дело не только в сложности: если предложить публике новый алфавит, буквы которого можно запомнить за час, все равно автоматизм, позволяющий быстро читать и писать, дастся только ценой многодневной, если не многогодичной практики. Именно поэтому большинство изобретателей вспомогательных языков и выбирают в качестве письменности и так знакомую большинству людей латиницу.
  
  Представления о сложности часто связаны с родством языков: близкородственные нашему языки — простые, а далекие от нашего языка — сложные. Носителю русского естественно считать, что сербский язык — это очень просто: он может приехать в Сербию и за неделю начать понимать, что происходит вокруг, и кое-как объясняться. А, например, эстонский кажется сложным: его за неделю не выучишь. Но, скажем, финнам, тот же эстонский, который является одним из прибалтийско-финских языков, покажется простым, а сербский — сложным, так что мнения будут диаметрально противоположными. А значит, при создании международного языка, который претендует на широкое распространение, ориентироваться надо не на подобные критерии сложности — ведь его должны учить и русские, и финны, и много кто еще, и никто не должен иметь фору. Разве что стоит задуматься о том, нет ли какого-то языка, который вся целевая аудитория хоть как-то знает.
  
  Существует ли некая объективная оценка сложности, которая не зависит от того, кто учит язык — итальянец, чех, араб или кореец? Условно говоря, если бы на нашу планету прилетел марсианин, которому надо было бы выучить разные языки (в их устной форме, поскольку это первичная форма языка), что было бы для него сложнее — учить финский, сербский, китайский или хинди? Если ответить на этот вопрос, станет яснее, как должен быть устроен простой вспомогательный язык.
  
  Лингвистическое изучение языковой сложности — это сравнительно молодая область науки, и фактически она начала развиваться активно только в последние 20–25 лет. До того рассуждения о сложности были прерогативой дилетантов, в частности создателей искусственных языков. Конечно, все интуитивно понимали, что в языке просто, а что сложно, но большую часть XX в. лингвисты принимали за аксиому, что все языки имеют равную сложность. Это было полезно, потому что позволяло не превозносить одни языки над другими и не выносить ценностных суждений. И лишь когда лингвистическое сообщество осознало, что все семь с лишним тысяч языков, существующих на нашей планете, равноценны как объекты для изучения, появилась возможность научно поставить вопрос: «А что же все-таки сложнее или проще?»
  
  Лингвистика пользуется идеями, которые пришли из теории информации. Отечественный математик Андрей Колмогоров (1903–1987) ввел формальное определение сложности — то, что называется «колмогоровская сложность» {48}. Не вдаваясь в математические подробности, можно сказать, что сложность некоторого объекта — это длина наиболее экономного его описания на каком-то формализованном языке. Рассмотрим, например, последовательность символов АББВАББВБВБАБА; ее никак нельзя описать экономнее, чем просто назвать. А вот последовательность АБАБАБАБАБАБ экономно описать очень легко: АБ шесть раз. И поэтому первая последовательность сложная, а вторая — более простая.
  
  Впрочем, к реальности это применимо плохо: ведь для того чтобы сравнивать таким образом грамматики естественных языков, нужно иметь грамматики для того самого условного марсианина на основе некоторых единых принципов описания — а очевидно, что таких не существует. Поэтому приходится искать какие-то корреляты языковой сложности, которые можно измерить, чтобы вычислить, какие языки сложнее, а какие проще.
  
  Во-первых, один из таких коррелятов — это разнообразие элементов. Так, если в каком-то языке 8 согласных, а в каком-то другом — 60, то очевидно, что первый язык по сис­теме согласных проще, чем второй.
  
  Во-вторых, усложняющим фактором является невзаимнооднозначное соответствие между формой и значением на уровне грамматики языка. Например, если одна и та же форма в некотором языке образуется десятью разными способами, то это сложнее, чем если эта форма образуется одним способом. Скажем, в английском языке множественное число у абсолютного большинства существительных образуется регулярно при помощи одного и того же окончания -s (tree 'дерево' ~ trees 'деревья', father 'отец' ~ fathers 'отцы', brick 'кирпич' ~ bricks 'кирпичи', edge 'край' ~ edges 'края') [8], а в немецком языке имеется много разных моделей склонения. К примеру, от слова Baum 'дерево' множественное число будет Bäume, от слова Vater 'отец' — Väter, от слово Ziegel 'кирпич' — Ziegel (без изменения), от слова Rand 'край' — Ränder. Такое разнообразие типов означает, что в немецком языке образование множественного числа существительных устроено куда сложнее, чем в английском.
  
  Еще один коррелят сложности — это невзаимнооднозначное соответствие между формой и значением на уровне уже не грамматики, а текста: если одно и то же значение выражается в тексте несколько раз. Такое явление в языках мира называется согласованием. Если мы переведем на английский язык словосочетание новый компьютер, оно будет выглядеть как the new computer, а новые компьютеры — the new computers. Множественное число по-английски выражается один раз — в окончании существительного. А в русском языке значение множественного числа выражается дважды: и в окончании прилагательного, и в окончании существительного. Тем самым русский язык оказывается сложнее английского, потому что в нем нет взаимнооднозначного соответствия между значением множественного числа и его выражением в тексте.
  
  Зачем все это нужно? Ясно, что человеческий язык — это продукт эволюции. Ему уже примерно 100 000 лет, и если бы это было какое-то избыточное переусложнение, оно уже давно устранилось бы. Но нет — такие явления могут и возникать, и сохраняться, и утрачиваться, а никакого единого вектора развития не существует. Дело в том, что языковая сложность так или иначе выгодна и говорящему, и слушающему, причем разные ее аспекты выгодны разным участникам коммуникации.
  
  Разнообразие элементов позволяет делать тексты короче. Скажем, если в языке 8 согласных, то обычно слова в нем будут длиннее, чем в языке с 60 согласными. Это видно на простом математическом примере: если одно и то же число записать в двоичной сис­теме счисления, где символов только два, и в десятичной, где символов десять, то десятичная запись обычно будет примерно в три раза короче двоичной: например, 91 08910 (5 цифр) = 101100011110100012 (17 цифр).
  
  То же касается и нерегулярности в грамматике. Если мы вернемся к английскому множественному числу и посмотрим, как устроены те формы, которые образуются не по правилам, то они обычно короче, чем были бы, если бы были регулярными. Скажем, несуществующая, но регулярная форма *tooths была бы на один звук длиннее, чем реальное teeth, а форма *mouses, если бы mouse склонялось как house, было бы длиннее, чем mice.
  
  Невзаимнооднозначность соответствия между формой и содержанием на уровне текста позволяет делать сообщения избыточными. Это может быть очень полезно слушающему, потому что в коммуникации постоянно происходят помехи. Так, если мы слышим английское словосочетание the new computers, но на последнем слоге где-то рядом раздался треск, то это приводит к тому, что мы не понимаем, какое число имеется в виду. Но, услышав русское словосочетание новые машины с таким же треском в конце, мы все-таки восстановим число по прилагательному. Таким образом, избыточность усложняет язык, зато она выгодна слушающему.
  
  Единая количественная мера сложности в научной лингвистике пока так и не выработана. Обычно берут разные параметры: считают количество звуков, падежей, глагольных времен и так далее — и пытаются найти единую взвешенную меру, которая все это учтет и покажет, какие языки самые простые, а какие самые сложные. Шкалы такого рода обычно позволяют довольно легко (поскольку данные про количество звуков, падежей и времен уже собраны) хотя бы в первом приближении понять, какие языки проще, какие сложнее. Известная американская исследовательница Джоанна Николс создала такой рейтинг еще в 1992 г. {49} На верхних его строчках оказались шумерский язык, язык манггараи, на котором говорят в Австралии, аккадский язык, баскский язык, еще один австралийский язык дингили и южный сьерра-мивокский язык, распространенный в Северной Америке. В нижнюю часть рейтинга попали, среди прочего, миштекский язык (Мексика), нивхский язык, на котором говорят на Дальнем Востоке, и китайский. Для нелингвиста это может быть немного удивительно, потому что он, слыша о китайском языке, в первую очередь вспоминает об иероглифах, но если посмотреть на грамматическую сис­тему, то легко понять, почему это так. В китайском практически нет морфологии, чем и объясняется, что он оказался на нижних позициях на этой шкале, — и если бы к нам прилетел марсианин и стал учить китайский язык без иероглифов, он наверняка достиг бы успеха достаточно быстро.
  
  Но, хотя научная лингвистика только сейчас формирует четкое знание о языковой сложности, некоторые первичные представления об этом, основанные на опыте изучения иностранных языков, существовали всегда. Были и есть они и у изобретателей вспомогательных языков. Всякому очевидно, что не стоит создавать для международного общения язык, в котором 100 согласных и 25 гласных или десять разных способов образования множественного числа, как в немецком языке. Именно поэтому международные вспомогательные языки обычно действительно оказываются в нижней части рейтинга сложности, хотя в них вполне могут проникать и некоторые довольно сложные явления, которые почему-либо кажутся естественными создателям этих языков, например потому, что они есть в их родных языках.
  Сольресоль
  
  Француз Жан-Франсуа Сюдр (1787–1862) был очень музыкальным человеком. Он учился в консерватории и владел музыкальным магазином в Париже. Поэтому едва ли удивительно, что его проект универсального языка тоже основывался на музыке: ведь этот вид искусства доступен для восприятия всем вне зависимости от родного языка. В 1838 г. Сюдр опубликовал первый проект своего языка, который так и назвал: универсальный музыкальный язык. Более полная версия его описания появилась в 1866 г., через четыре года после смерти автора, а в 1902 г. один из главных энтузиастов этого языка Болеслав Гаевский дал ему новое запоминающееся имя — сольресоль.
  
  Задача № 5 (автор — Тодор Червенков)
  
  Даны предложения на языке сольресоль и их переводы на русский язык:
  
  1. Редо фаресими сольдореля сольсидо фасимире.
  Мой черный кот быстро бежит.
  
  2. Ля сольмисире сольдосольдо ремисифа реми рефаредо.
  Учитель медленно открывает твой буфет.
  
  3. Рефа сольмисире сольфамидо ляредоля ля фаресими ляфамидо.
  Его старый учитель покупает маленького кота.
  
  4. Ля ресольсольдо лядореля ресоль рефасире ляредосоль.
  Плотник продает наш белый ящик.
  
  5. Ля дофареля силями ля сисифадо.
  Богач ненавидит адвоката.
  
  Задание 1. Переведите на русский язык:
  Реси сисифадо лядореля ля рефаредо домифаля.
  
  Задание 2. Переведите на язык сольресоль:
  Молодой плотник любит вашего кота.
  Бедняк быстро закрывает черный ящик.
  
  Из задачи видно главное свойство языка сольресоль: все слова в нем составлены из слогов — названий нот (до, ре, ми, фа, соль, ля, си). Сравнив предложения, в которых повторяются слова (1 и 3, 2 и 3), устанавливаем, что 'кот' — фаресими, 'учитель' — сольмисире. Часто повторяющееся слово ля является артиклем и ставится перед существительным (здесь угадывается влияние родного языка автора — французского, хотя для носителей многих других языков, например русского, артикль — это вовсе не так просто). Иногда перед существительными вместо него стоит двусложное слово, начинающееся на ре, — так в языке сольресоль выглядят притяжательные местоимения.
  
  Из предложений 1 и 3 видно, что редо — 'мой', а рефа — 'его'. Поискав похожие слова в других предложениях, находим: реми 'твой', ресоль 'наш'. Выпишем эти слова по порядку нот в их вторых слогах:
  
  редо 'мой' — реми 'твой' — рефа 'его' — ресоль 'наш'.
  
  Ясно, что порядок лиц (я, ты, он, мы, вы, они) соответствует порядку нот (до, ми, фа, соль, ля, си), при этом комбинация, состоящая из двух одинаковых нот — рере, пропускается. Теперь мы можем достроить слова реля 'ваш' и реси 'их'.
  
  Местоимения в языках мира — это одна из самых типичных областей необъяснимых исключений. К примеру, почему в русском языке дательный падеж от местоимения ты звучит как тебе, а от местоимения я — как мне (ни одного общего звука с начальной формой)? У местоимения мы и соответствующего ему притяжательного местоимения наш тоже нет ни одного общего звука. Для искусственных языков, напротив, такие нерегулярности не особенно характерны. Так, в сольресоле личные местоимения тоже состоят из двух слогов, только первый слог у них — до, а второй выбирается по тому же принципу, что и у притяжательных местоимений. Такие регулярные отношения между личными и притяжательными местоимениями непривычны для европейцев: если вспомнить даже такие русские или английские пары, где есть хоть какое-то сходство между двумя местоимениями (ты — твой, вы — ваш, he — his, you — your), сразу видно, что образовать один член в такой паре от другого простым способом невозможно. Более того, даже в тех языках, где регулярная связь между этими двумя классами слов есть, притяжательное местоимение чаще всего устроено сложнее, чем личное; например, по-китайски 'я' звучит как wo, а 'мой' — как wo de, 'ты' — как ni, а 'твой' — как ni de.
  
  Обратим внимание, что в предложениях есть слова с противоположным значением — антонимы: 'быстро' ~ 'медленно' и 'черный' ~ 'белый'. В естественных языках подобные слова бывают связаны друг с другом словообразовательно (напр., просто ~ непросто). Может быть, так обстоит дело и в языке сольресоль? Оказывается, да, но устроены в этом языке антонимы очень необычным образом. Присмотревшись к паре предложений 1 и 2 и к паре предложений 1 и 4, мы найдем похожие слова фасимире ~ ремисифа и сольдореля ~ ляредосоль. Отсюда мы можем сделать вывод, что антонимы образуются друг из друга переворачиванием порядка слогов. Точно так же устроена пара 'покупать' ~ 'продавать', хотя это и не вполне антонимы, а так называемые конверсивы — они называют не противоположные, взаимоисключающие объекты, свойства и ситуации, а описывают одну и ту же ситуацию (в нашем примере — ситуацию купли-продажи) с разных точек зрения. Как бы то ни было, в естественных языках такого обратного прочтения не бывает: антонимы либо имеют разные корни (как, например, русские любить ~ ненавидеть, большой ~ маленький), либо один из них образуется от другого с помощью отрицательной приставки или суффикса (ср. русские слова красивый ~ некрасивый). Впрочем, идея образовывать антонимы таким способом приходила в голову не только Сюдру. По-видимому, независимо к тому же пришли создатели искусственного языка универсаль Герберт Муравкин и Леонид Василевский в 1920-е гг. {50}: так, у них находим пары mega 'большой' — gema 'маленький', fino 'конец' — nifo 'начало', lisu 'говорить' — silu 'молчать'.
  
  Теперь мы уже знаем достаточно, чтобы разобраться с порядком слов в языке сольресоль. Он выглядит так:
  
  Подлежащее — Сказуемое — Обстоятельство — Дополнение;
  
  Артикль / Притяжательное местоимение — Существительное — Прилагательное.
  
  Зная все это, можно приступать к выполнению заданий.
  
  Ответ на задание 1:
  
  Реси сисифадо лядореля ля рефаредо домифаля. — Их адвокат продает большой буфет.
  
  Слово реси 'их' мы восстановили выше, а слово домифаля 'большой' получается, если перевернуть порядок следования слогов в слове ляфамидо 'маленький'.
  
  Ответ на задание 2:
  
  Молодой плотник любит вашего кота. — Ля ресольсольдо домифасоль миляси реля фаресими.
  
  Бедняк быстро закрывает черный ящик. — Ля лярефадо досольдосоль фасимире ля рефасире сольдореля.
  
  Не может не удивлять количество минимальных элементов, из которых составляются слова, и сам тип этих элементов. В языке сольресоль таких единиц всего семь. По замыслу создателя языка, их можно передавать самыми разными способами: с помощью слогов, как в задаче, наигрывая ноты или даже с помощью цветов. В естественных же языках минимальной единицей является звук, причем в языках с самыми простыми сис­темами звуков количество этих единиц больше, чем в сольресоль. Например, в языке ротокас, на котором говорят на острове Бугенвиль в Папуа — Новой Гвинее, 6 согласных и 5 или 10 гласных (в зависимости от того, выделять ли долгие гласные как отдельные единицы или считать их сочетаниями двух кратких), то есть 11 или 16 минимальных элементов — и это очень мало. Если мы рассмотрим русский язык, то в нем около 45 звуков (не забудьте отдельно посчитать мягкие и твердые согласные), а в некоторых языках число звуков может быть и больше. Так, в языке жу (къхунг) некоторые исследователи насчитывают 141 звук {51}, а раз звуков так много, то и букв латинского алфавита для них не хватает, поэтому латиницей его название записывается очень необычным образом: ǃXũ.
  
  Поскольку в языке сольресоль минимальных элементов мало, то можно было бы ожидать, что для того, чтобы выразить тот же самый смысл, что и в естественном языке, понадобится в среднем больше этих элементов (как в случае с двоичной сис­темой счисления в сравнении с десятичной). Однако если сравнить количество слогов в предложениях на языке сольресоль и количество букв в соответствующих русских предложениях, первых окажется даже меньше. Объясняется это просто: в языке сольресоль допустимы абсолютно любые последовательности минимальных элементов, тогда как в естественном языке это не так. Если сольресоль разрешает все 7 × 7 × 7 = 343 трехэлементные комбинации, то, к примеру, в русском языке встречаются далеко не любые сочетания из трех звуков — например, сочетания [лрб] или [фзг] не существуют.
  
  Это приводит к тому, что очень многие слова в языке сольресоль различаются только на один минимальный элемент: ср. сольдореля 'бежать' и лядореля 'продавать'. Когда эти слова представлены в виде слогов, сходство не так заметно, но если изобразить их в виде нот, то различие будет всего на одну ноту — и если при передаче звука возникнут какие-то помехи, то это различие легко может утратиться. Таким образом, язык сольресоль в намного меньшей мере, чем естественные языки, обладает избыточностью. В начале главы мы обсуждали понятие избыточности и свели его к дублированию информации, но можно определить его и в более общем виде: избыточность означает, что без некоторых элементов текст остается понятным, потому что на их место все равно нельзя подставить ничего другого. Из русского текста можно почти безболезненно выбросить четверть букв — мы не испытаем особенного затруднения, если нас попросят прочитать предложение: «Учи_ель _едл_нно _ткр_вае_ тво_ буф_т» {52}. А вот если выбросить четверть нот из фразы на языке сольресоль, она станет абсолютно непонятной.
  
  В языке сольресоль разрешены слова длиной от 1 до 5 слогов. Это означает, что всего возможных слов в этом языке 7 + 72 + 73 + 74 + 75 = 19 607. Это намного меньше, чем слов в естественных языках; например, Оксфордский словарь английского языка (Oxford English Dictionary) содержит 500 000 слов. Правда, в мире не найдется такого носителя английского языка, который знал бы их все или хотя бы половину, ведь среди них много специальных терминов и устаревших слов. Среднее количество слов, которые реально употребляет каждый отдельный человек, по-видимому, близко к количеству возможных слов в языке сольресоль: так, словарь языка Пушкина включает в себя около 20 000 слов. Впрочем, едва ли кто-нибудь в современном мире знает сольресоль на таком уровне — да и в прошлом, кроме Жана-Фрасуа Сюдра и Болеслава Гаевского, едва ли таких людей насчитывалось много.
  Волапюк
  
  Язык сольресоль — это интересный эксперимент, но все же для реального международного общения он не использовался. Первым по-настоящему международным языком стал волапюк, который был разработан в 1879 г. немецким священником Иоганном Мартином Шлейером (1831–1912).
  
  Шлейер рассказывал, что идея волапюка пришла к нему как божественное откровение в бессонную ночь. Некоторые его изобретения действительно были довольно неожиданными. В частности, за основу лексикона Шлейер решил взять английский язык, но исказить слова так, чтобы сделать их равно непривычными для носителей всех языков мира. Слово vol — это не что иное, как английское world 'мир', pük — английское speak 'говорить', а их сочетание — volapük — обозначает 'мировой язык'; a между корнями — это показатель родительного падежа, который используется и при образовании сложных слов.
  
  Всего падежей в волапюке четыре: именительный, родительный, дательный и винительный. Это напоминает немецкий язык, где падежная сис­тема устроена ровно так же. Именительный падеж не обозначается никак, родительный — при помощи -a, дательный — при помощи -e, а винительный — при помощи -i. Нельзя не заметить, что если расположить падежи в традиционном порядке, то и соответствующие им гласные будут идти по алфавиту.
  
  Вообще, значимость алфавитного порядка для многих искусственных языков очень велика: мы уже видели, что в языке ро алфавит выражает градации, в языке сольресоль лицам соответствуют ноты по порядку, и так далее. Особенно часто алфавитный порядок кладется в основу обозначения чисел, и волапюк здесь не исключение. Первые пять чисел содержат первые пять гласных в алфавитном порядке: bal, tel, kil, fol, lul (при наличии фантазии в этом ряду можно опознать по крайней мере четыре английских слова: one, two, three, four).
  
  Перечень грамматических категорий в волапюке очень четко очерчен: число, род, падеж, лицо, степень сравнения, время, наклонение, залог. При этом активно используется идея маркированности, которая в научной лингвистике получила распространение только лет через 50 после Шлейера: в волапюке есть базовые (немаркированные) значения грамматических категорий, которые не обозначаются специальными показателями и понимаются слушающим по умолчанию, и менее базовые (маркированные) значения, для которых придуманы приставки или суффиксы. Например, падеж по умолчанию — именительный, число по умолчанию — единственное, время по умолчанию — настоящее, и так далее.
  
  Самый простой способ выражения — у числа. Множественное число передается окончанием -s: län 'страна' (англ. land) ~ läns 'страны'.
  
  Глагольных времен в волапюке шесть, и их сис­тема очень напоминает английскую или латинскую. Для их обозначения используются приставки:
  
  penob 'я пишу; I write, I am writing'
  
  äpenob 'я писал; I was writing'
  
  epenob 'я написал; I wrote, I have written'
  
  ipenob 'я написал раньше; I had written'
  
  openob 'я буду писать; I will write'
  
  upenob 'я уже напишу; I will have written'.
  
  Для настоящего времени зарезервирована приставка a, но она не употребляется в действительном залоге из соображений немаркированности. Ее можно увидеть в страдательном залоге, где перед приставкой времени ставится p (вероятно, восходящее к первой букве англ. passive, нем. Passiv, лат. passivum 'страдательный/пассивный залог'): papenom 'это (букв. он) пишется', päpenom 'это писалось' и так далее. Легко заметить, что гласные выстраиваются во рту в соответствии со значением времен: когда речь идет о действии в прошлом, язык при произнесении гласного продвигается вперед (ср. звуки i и e), а когда говорится о будущем, язык уходит назад (ср. звуки o и u). Таким образом, мы имеем дело с некоторым проявлением иконичности, о которой говорилось в разделе про пиктографические языки: конечно, нельзя сказать, что e больше похоже на прошедшее время, а o — на будущее, но зато можно сказать, что настоящее так же располагается между прошедшим и будущим, как гласный среднего ряда a — между гласными переднего ряда i и e и гласными заднего ряда u и o. Правда, нельзя исключать, что это слишком изысканное объяснение: может быть, Шлейер просто перечислил времена в том порядке, в каком они обычно стоят в учебниках грамматики, а гласные — по алфавиту, вот и сошлось.
  
  Волапюк стремительно набирал популярность в 1880-е гг., однако столь же быстро ее утратил. Что же привело к фактической гибели этого языка? Возможно, проб­лема в том, что его сторонники слишком уж сильно стремились довести язык до идеала и постоянно предпринимали попытки его реформировать {53}. Это неизбежно осложняло жизнь всем, кто пытался использовать этот язык. В 1889 г. Шлейер рассорился с созданной при его живейшем участии за два года до того Академией волапюка и основал новую академию, а старая академия стала пропагандировать другой язык, который получил название идиом-неутраль. В свою очередь, в 1908 г. эта же академия отвергла идиом-неутраль в пользу нового языка — Latino sine flexione. Такая нестабильность не могла не смутить сторонников волапюка, которых постепенно становилось все меньше и меньше. К концу XIX в. их насчитывалось около сотни — и это при том, что еще в 1890 г. один из лидеров волапюк-движения Леопольд Симонсон утверждал, что через десять лет в каждой школе каждой страны мира потребуется учитель этого языка {54}. В 1931 г. волапюк ненадолго ожил благодаря голландцу Ари де Йонгу: он опубликовал обновленную грамматику языка и стал издавать на нем газету, которая выпускалась шесть раз в год и просуществовала до 1963 г. Некоторое — но очень небольшое, исчисляющееся буквально десятками — количество энтузиастов волапюка есть и в наши дни.
  
  Еще один раз язык волапюк неожиданно обрел новую жизнь уже в компьютерную эпоху — точнее, не сам язык, а его название. Так стали называть способ транслитерировать кириллицу в латиницу, подбирая похожие по форме латинские буквы и специальные символы. HanpuMep, ~) To npeg/\o*eHue 3anucaHo uMeHHo TakuM cnoco6oM. Никаких универсальных правил записи в этой сис­теме никогда не было, и каждый пользовался ею как хотел. А по мере развития кодировок, которое избавило нас от необходимости писать письма и смс латиницей, эта сис­тема ушла в прошлое и сейчас известна еще меньше, чем сам язык волапюк.
  Эсперанто
  
  Вскоре после волапюка возник другой международный язык, который в итоге и стал самым известным и распространенным в мире — эсперанто. В 1887 г. польский окулист Людвик Лазарь Заменгоф (1859–1917) издал книгу под названием «Международный язык». Поскольку дело происходило в Российской империи, неудивительно, что книга была напечатана по-русски. Автор взял псевдоним Д-р Эсперанто, что на его языке означало 'Надеющийся'. На титульном листе книги, среди прочего, находим эпиграф, который применим к любому проекту международного вспомогательного языка:
  
  «Чтобы язык был всемирным, недостаточно назвать его таковым».
  
  В предисловии Заменгоф говорит, что создателю международного языка надо решить три задачи:
  
  I) Чтобы язык был чрезвычайно легким, так чтобы его можно было изучить шутя.
  
  II) Чтобы каждый, изучивший этот язык, мог сейчас же им пользоваться для объяснения с людьми различных наций, все равно будет ли этот язык признан миром и найдет ли он много адептов или нет, — т.е. чтобы язык уже с самого начала и благодаря собственному своему устройству мог служить действительным средством для международных сношений.
  
  III) Найти средства для преодоления индифферентизма мира и для побуждения его как можно скорее и en masse начать употреблять предлагаемый язык как живой язык, а не с ключом в руке и в случаях крайней надобности.
  
  Он полагает, что его предшественникам удавалось решить самое большее одну из этих трех задач. Отдельно он критикует волапюк [9]:
  
  И если одна из последних попыток, «Volapük», приобрела себе, как говорят, некоторое количество адептов, то это только потому, что сама идея "всемирного" языка до того возвышенна и заманчива, что люди, способные увлекаться и обрекать себя на пионерство, жертвуют своим временем в надежде, авось-либо дело удастся.
  
  Объясняя, каким образом в эсперанто решены эти задачи, Заменгоф приводит довольно много интересных лингвистических рассуждений. Так, он подчеркивает, что все морфемы его языка — это фактически отдельные слова, потому что они могут свободно сочетаться друг с другом и никак не влияют друг на друга; например, fratino 'сестра' состоит из трех частей: frat- 'брат', — in- 'женский пол' и -o 'существительное', которые могли бы даже не объединяться в одно слово. В русском языке это не так: хотя у нас и есть суффиксы, обозначающие лиц женского пола, но они различаются в зависимости от основы. Так, к слову учитель нам надо прибавить суффикс -ниц-а, к слову официант — -к-а, а к слову секретарь — -ш-а. Я не буду вдаваться в обсуждение, не прибавляют ли эти суффиксы кроме идеи женского пола еще и оттенок пренебрежительности, которого нет в эсперанто, но в любом случае ясно, что по-русски не бывает официантниц и официантш. Точно так же и выбор окончаний существительного в русском языке зависит от основы: к основе официант мы прибавляем в именительном падеже нулевое окончание, а к основе официантк- — окончание -а. Таким образом, в русском языке морфемы внутри слова намного сильнее определяют выбор соседних морфем и их внешний вид, чем в языке эсперанто. Тем самым эсперанто по своему морфологическому типу оказывается агглютинативным языком, то есть языком, в котором можно строить слова как довольно длинные цепочки однозначных морфем, мало влияющих друг на друга. Это отличает его от большинства известных Заменгофу европейских языков, которые этими свойствами не обладают и называются флективными {55}. Типичные представители агглютинативных языков — тюркские, например узбекский. В примере (18) на этом языке за корнем apelsin следуют три морфемы, которые обозначают соответственно множественное число, обладателя и местный падеж:
  
  (19) apelsin-lar-imiz-da
  
  апельсин-множ-наш-местн [10]
  
  'в наших апельсинах'.
  
  Но надо признать, что в большинстве тюркских языков морфемы при соединении все-таки в какой-то мере влияют друг на друга, а узбекский — это исключение, поскольку в нем гласные в суффиксах не зависят от гласных корня. А, скажем, в турецком такая зависимость есть: после передних гласных корня (в частности, e или i) в суффиксах тоже будут передние гласные, а после непередних (в частности, a или ı = ы) — непередние:
  
  (20) ev-ler-imiz-de
  
  дом-множ-наш-местн
  
  'в наших домах'
  
  (21) yatak-lar-ımız-da
  
  кровать-множ-наш-местн
  
  'в наших кроватях'.
  
  Таким образом, эсперанто оказывается даже ближе к идеалу взаимно-однозначного соответствия между формой и значением, чем большинство тюркских языков.
  
  Что же касается лексики, Заменгоф так описывает ее подбор:
  
  Словарь составлен мною не произвольно, а по возможности из слов, известных всему образованному миру. Так, напр., слова, одинаково употребительные во всех цивилизованных языках (так называемые «иностранные» и «технические»), я оставил без всякого изменения; из слов, различно звучащих в различных языках, взяты мною или общие двум-трем главнейшим европейским языкам, или принадлежащие только одному, но популярные и у других народов; там, где данное слово в каждом языке иначе звучит, я старался находить слово, которое имело бы только подходящее значение или более редкое употребление, но зато было бы знакомо главнейшим народам (напр. слово «близкий» в каждом языке звучит иначе; но сто́ит взять латинское «ближайший» (proximus), и окажется, что оно, в различных изменениях, употребительно во всех главнейших языках; если я, следовательно, слово «близкий» назову proksim, то я буду более или менее понятен каждому образованному человеку); в остальных же случаях я брал обыкновенно из латинского, как языка полуинтернацио­нального.
  
  Заменгоф считал, что всю грамматику эсперанто можно выучить за час: в его «Международном языке» она занимает пять с небольшим страниц и состоит из 15 правил (позже их количество было доведено до 16). Алфавит этого языка, правда, на первый взгляд выглядит странновато, поскольку он содержит шесть необычных букв с надстрочными знаками:
  
  Ударение в эсперанто всегда ставится на второй слог от конца: ŝaŭmaĵo 'суфле' читается как [шаwма́жо], urtiko 'крапива' — как [урти́ко], и так далее. Все буквы имеют однозначное чтение, не зависящее от контекста (а не как, например, в русском языке, где буква д в слове дом читается как твердое [д], в слове деготь — как мягкое [д'], а в слове год — вообще как [т]). Кстати, в этом абзаце пересказаны целых два правила языка эсперанто, предложенных его создателем, — про ударение и про однозначное чтение букв, так что на грамматику остается меньше правил.
  
  Впрочем, уже сам Заменгоф осознал, что введенные им буквы с надстрочными знаками (ĉ, ĝ, ĥ, ĵ, ŝ и ŭ) могут вызывать типографические трудности, поэтому он разрешил заменять крышечку буквой h и писать ch, gh и так далее, а ŭ заменять на простое u — так, слово ŝaŭmaĵo в такой упрощенной графической сис­теме будет записано как shaumajho. Но такие замены имеют недостатки. В частности, они препятствуют однозначному чтению: буква h в эсперанто тоже есть, и без знания языка может быть непонятно, как читать ch — как ĉ или как c + h. Именно поэтому возобладала другая сис­тема, в которой любой диакритический знак заменяется на букву x, которая в алфавите эсперанто отсутствует: ĉ превращается в cx, ŭ — в ux, и так далее. То же самое 'суфле' в таком случае превращается в sxauxmajxo.
  
  А что же оставшиеся правила? Конечно, можно их просто прочитать, но мы пойдем другим путем и попробуем разобраться с ними по реальному тексту. Оказывается, одного совсем коротенького стихотворения вполне достаточно для того, чтобы узнать почти все самое главное про устройство языка эсперанто.
  
  Blankadas velo unusola
  
  en la nebula mara blu'.
  
  Ĝi kion lasis, kion volas
  
  en fremdaj vastoj serĉi plu?
  
  
  La ondoj ludas, vento spiras,
  
  fleksante l' maston kun fervor';
  
  ve, ne feliĉon vel' aspiras,
  
  nek de l' feliĉo kuras for!
  
  
  Белеет парус одинокий
  
  В тумане моря голубом!..
  
  Что ищет он в стране далекой?
  
  Что кинул он в краю родном?..
  
  
  Играют волны — ветер свищет,
  
  И мачта гнется и скрипит…
  
  Увы! он счастия не ищет,
  
  И не от счастия бежит!
  
  Ĝin kronas ora bril' ĉiela,
  
  sub ĝi lazuras l' onda spac',
  
  sed ŝtormon serĉas ĝi, ribela,
  
  kvazaŭ en ŝtormoj estas pac'!
  
  
  Под ним струя светлей лазури,
  
  Над ним луч солнца золотой…
  
  А он, мятежный, просит бури,
  
  Как будто в бурях есть покой!
  
  Итак, перед вами — перевод лермонтовского «Паруса», выполненный советским поэтом-эсперантистом Константином Гусевым (1916–1980) {56}. Апостроф — это поэтическая вольность, разрешенная уже самим Заменгофом, который тоже писал на своем языке стихи. Этот знак может заменять a в слове la и o в конце других слов. Гласный, замененный апострофом, при этом все равно идет в счет при определении ударения: например, fervor' звучит как фэрво́р (а в полном виде это fervoro — фэрво́ро).
  
  Начнем разбираться с этим текстом. Blankadas похоже на русское бланк 'пустой лист', unusola сразу наводит на мысль о корнях со значением 'один, одинокий' (уникальный, соло и т.д.), а значит, velo — это парус. La напоминает французский или итальянский артикль (Ла-Манш, Ла Скала 'лестница'); nebula, возможно, как-то связано с русским небом, mara — с морем, а в blu' = bluo легко опознать английское blue 'синий'; тогда остается слово en — это, видимо, предлог 'в'.
  
  Теперь попробуем понять что-то про грамматику. Почему некоторые слова заканчиваются на -o (velo, bluo), а некоторые — на -a (unusola, nebula, mara)? Здесь ключевую роль для понимания сыграет первая строчка: раз velo — это 'парус', а unusola — 'одинокий', то, наверное, на -o заканчиваются существительные, а на -a — прилагательные. Тогда мы лучше понимаем, как устроена вторая строчка: это не совсем 'в тумане моря голубом', а скорее 'в туманной морской синеве'.
  
  В четвертой строке находим корни fremd- 'чужой', в котором узнается немецкое fremd, и land- 'земля, страна' (англ. land, нем. Land). Правда, эти слова заканчиваются не на -a и -o, а на -aj и -oj. Вероятно, здесь выражается еще какая-то грамматическая категория, а именно число. Значит, множественное число обозначается и у существительного, и у связанного с ним прилагательного, причем одинаково — с помощью добавления -j.
  
  В третьей и четвертой строках остались еще глаголы: lasis, volas и serĉi. В них опознаются нем. lassen и фр. laisser 'покидать', нем. wollen 'хотеть' и русское воля, англ. search и франц. chercher. Таким образом, речь здесь идет о том, что парус что-то покинул и что-то хочет искать. Исходя из этого, мы сразу же понимаем, как обозначается прошедшее время (-is), настоящее время (-as) и неопределенная форма (-i).
  
  kion, повторяющееся два раза, — это вопросительное слово 'что?', ĝi — вероятно, местоимение 'он', а plu — то же, что франц. plus 'больше, еще'. Таким образом, мы полностью разобрались с первым четверостишием.
  
  La ondoj ludas, vento spiras — это точный перевод «Играют волны, ветер свищет» (ну разве что на эсперанто он не свищет, а дует). Заодно, кстати, видим, что глагол не согласуется с подлежащим по числу: ludas оканчивается так же, как spiras. А вот в следующей строке мы встречаем еще одну новую для нас грамматическую форму: l' maston — существительное, которое оканчивается не на -o, а на -n. Но можно предположить, что fleksante — это что-то вроде деепричастия 'сгибая', kun fervor' — 'с яростью', и тогда мачта выступает здесь в роли прямого дополнения: 'сгибая мачту с яростью'. Тогда -n — это показатель винительного падежа. Он употребляется в эсперанто только в таких контекстах, а не после предлогов, например, там существительные всегда выступают без падежного показателя (кстати, именительный падеж после предлога — это и есть то самое 16-е правило, которое Заменгоф не включил в свой первый свод правил, а присовокупил к нему позже).
  
  Впрочем, если вернуться назад, можем убедиться, что мы уже видели это -n раньше, а именно в вопросительном слове kion 'что'. Там оно тоже выступало в роли прямого дополнения. А если бы оно стало подлежащим, то выглядело бы как kio. 'Что он покинул?' — это Kion ĝi lasis?, а если бы нам надо было перевести на эсперанто вопрос 'Что его покинуло?', то получилось бы Kio ĝin lasis? Еще раз мы встретим -n в следующей строке — буквально 'увы, не счастья парус вожделеет'. А для того чтобы понять четвертую строку, нам может недоставать только слова for 'прочь' (нем. fort) — получается буквально 'и не от счастья бежит прочь', с глаголом kuras в настоящем времени.
  
  Фактически этих знаний уже достаточно для того, чтобы прочитать третье четверостишие, никакой новой грамматики нам не понадобится. Следует только помнить о том, что существительные заканчиваются на -o, а прилагательные — на -a; без этого мы не разберемся в синтаксисе. В первой строке в сочетании ora bril' ĉiela существительное — это brilo 'сияние' (ср. франц. briller, рус. бриллиант), а прилагательные — ora 'золотой' и ĉiela 'небесный'. В следующей строке говорится, что под парусом голубеет простор волн (l' onda spac' = la onda spaco); onda — это прилагательное от уже встречавшегося нам корня 'волна', которое в этом контексте даже невозможно перевести на русский (ведь не скажешь ни волнистый простор, ни волновой простор).
  
  Впрочем, это лишь первое знакомство с грамматикой эсперанто. На самом деле словоизменение и словообразование в этом языке все же богаче, чем может показаться по 12 поэтическим строкам. Чтобы разобраться с этим подробнее, попробуйте решить задачу № 6.
  
  Задача № 6 (автор — Валентин Мельников)
  
  Даны слова на языке эсперанто и их переводы на русский язык:
  
  
  Задание 1. Переведите на русский язык:
  lama, ĝojo, onta, malvasta, malnoviĝas.
  
  Задание 2. Переведите на язык эсперанто:
  появляющийся; горе; сформировавшийся; хромать; видимый; собирающийся писать; увеличивает; тот, который будет обновлен.
  
  Кое-что про окончания существительных (-o), прилагательных (-a) и глаголов (-as в настоящем времени, — is в прошедшем, — i в инфинитиве) мы уже знаем. Теперь к ним добавляется еще будущее время на -os (malgrandigos 'уменьшит'). Но, посмотрев на предложенные здесь примеры, мы можем понять также, как устроены причастия: они бывают действительными (с суффиксом -nt-, как lamanta 'хромающий' и vidinta 'увидевший') и страдательными (с суффиксом -t-, как skribita 'написанный'). Естественно, после суффикса причастия ставится -a, поскольку причастие выполняет ту же функцию, что и прилагательные. Перед суффиксом причастия ставятся гласные, отвечающие за время, — такие же, как в изъявительном наклонении глагола.
  
  После этого мы можем разобраться и со словообразованием. Сразу привлекает внимание приставка mal-: она явно означает отрицание (вспомним французское mal 'плохо', хотя отрицание и 'плохо', вообще говоря, не совсем одно и то же). Кроме того, в задаче представлены два суффикса, позволяющие образовывать глаголы от корней, значения которых типичны для прилагательных. Если выразить значение корня как 'X', то эти суффиксы можно истолковать так:
  
  — ig- образует переходные глаголы со значением 'делать что-то / кого-то X';
  
  — iĝ- образует непереходные глаголы со значением 'становиться X'.
  
  Еще одна интересная особенность — это употребление окончания is в функции глагола бытия (глагола-связки). Это можно трактовать как нулевой корень в сочетании с глагольным показателем прошедшего времени. Для носителя русского языка в том, что глагол-связка выражается нулем, нет ничего странного: мы сами так говорим в настоящем времени (Он учитель), при том что в прошедшем времени связка у нас есть (Он был учителем). Но можно анализировать это и по-другому и говорить, что морфема становится самостоятельным словом. Такой анализ лучше соответствует идее Заменгофа о том, что граница между морфемой и самостоятельным словом в эсперанто условна. Впрочем, надо отметить, что мы уже видели глагол бытия estas в последней строке «Паруса»; as и estas — синонимы, но estas все же более употребителен, а формы типа as рассматриваются как поэтическая вольность.
  
  Всего сказанного выше достаточно, чтобы выполнить задания. Для наглядности распишем слова из заданий по морфемам.
  
  Ответ на задание 1:
  
  lam-a 'хром-прил' = 'хромой'
  
  ĝoj-o 'рад-сущ' = 'радость'
  
  o-nt-a 'буд-действ.прич-прил' = 'будущий'
  
  mal-vast-a 'отрицание-шир-прил' = 'неширокий, узкий'
  
  mal-nov-iĝ-as 'отрицание-нов-делаться-наст.изъяв' = 'стареет'.
  
  Ответ на задание 2:
  
  'появляющийся' = aper-a-nt-a 'появл-наст-действ.прич-прил'
  
  'горе' = mal-ĝoj-o 'отрицание-рад-сущ'
  
  'сформировавшийся' = form-iĝ-i-nt-a 'форм-делаться-прош-действ.прич-прил'
  
  'хромать' = lam-i 'хром-инфинитив' (не lamigi, потому что это значило бы 'делать хромым', и не lamiĝi, потому что это значило бы 'становиться хромым')
  
  'видимый' = vid-a-t-a 'вид-наст-страд.прич-прил'
  
  'собирающийся писать' = skrib-o-nt-a 'пис-буд-действ.прич-прил'
  
  'увеличивает' = grand-ig-as 'велик-делать-наст.изъяв'
  
  'тот, который будет обновлен' = nov-ig-o-t-a 'нов-делать-буд-страд.прич-прил'.
  
  Таким образом, морфология эсперанто оказывается в чем-то даже богаче морфологии европейских языков. Так, в эсперанто шесть причастий (три времени × два залога), при том что в русском, например, их только четыре, так как у нас нет причастий будущего времени, а в английском — только два, потому что в настоящем времени есть только действительное причастие (singing 'поющий'), а в прошедшем — только страдательное (sung 'спетый'). Правда, многие языки могли бы позавидовать регулярности эсперанто: редко бывает так, что показатели времени абсолютно одинаковы и в изъявительном наклонении, и в причастиях, а показатели причастий, в свою очередь, абсолютно одинаковы во всех временах. Если мы привлечем к сравнению русский язык, то обнаружим, что между показателями прошедшего времени в изъявительном наклонении, в действительном причастии и в страдательном причастии нет вообще ничего общего: сравните формы написа-л, написа-вш-ий и написа-нн-ый.
  
  Еще немного информации об устройстве эсперанто мы можем получить из задачи № 7.
  
  Задача № 7 (автор — Максим Руссо)
  
  Даны слова на языке эсперанто и их переводы на русский язык:
  
  
  Задание 1. Переведите на русский язык:
  
  ĉevalido, reprononci, elekto, ido, misaŭdi, gazeta, eta, birdareto, amaro
  
  Задание 2. Переведите на язык эсперанто:
  
  щенок, производить, смотреть, флот, птичка, по-царски, оговориться, плохой, кляча, идти, снова, потомство, запах.
  
  Здесь мы находим множество словообразовательных элементов — приставок и суффиксов. Из приставок можно выделить mis- 'неправильный, ошибочный' и re- 'повторное действие'. Разнообразных суффиксов больше: это и суффикс -et- 'маленький', и суффикс -aĉ- 'плохой', и суффикс -ar- 'совокупность', и суффикс -id- 'детеныш'. Следует, правда, обратить внимание на то, что элементы, похожие на эти суффиксы, могут входить и в состав корней; так, в gazetaro 'пресса' — et- явно не обозначает ничего маленького, а просто является частью легко узнаваемого корня gazet- 'газета'; в слове amare 'горько' — ar- тоже является частью корня. Кроме того, мы видим еще один новый показатель части речи — e для наречий. Благодаря этому, кстати, мы лучше понимаем, что означало fleksante в «Парусе» — это было действительное причастие настоящего времени в функции наречия, то есть фактически то, что в русской грамматике принято называть деепричастием.
  
  Теперь уже становится ясно, что приставки и суффиксы могут выполнять функции корней. К приставке mis- можно просто прибавить окончание прилагательного -a и получить слово 'ошибочный'. В русском языке так обычно сделать нельзя: взяв приставку без- и добавив к ней окончание прилагательного -ый, мы не получим слова *безый со значением 'лишенный'. Один из немногих русских суффиксов, употребляющихся на правах самостоятельного существительного, — это -изм (марксизм, троцкизм и другие измы), но в русском языке это экзотика, а в эсперанто — норма.
  
  Зная все это, мы можем выполнить задания.
  
  Ответ на задание 1: ĉevalido 'жеребенок', reprononci 'повторить' (буквально 'перепроизнести'), elekto 'выбор', ido 'ребенок', misaŭdi 'ослышаться', gazeta 'газетный', eta 'маленький', birdareto 'стайка птиц', amaro 'горький'.
  
  Ответ на задание 2: 'щенок' — hundido, 'производить' — produkti, 'смотреть' — rigardi, 'флот' — ŝiparo, 'птичка' — birdeto, 'по-царски' — care, 'оговориться' — misprononci, 'плохой' — aĉa, 'кляча' — ĉevalaĉo, 'идти' — iri, 'снова' — ree (первое e — часть корня, а второе — показатель наречия), 'потомство' — idaro, 'запах' — odoro.
  
  После того как мы поговорили о грамматике эсперанто, осталось обсудить лексику этого языка. Составим небольшую табличку корней, чтобы стало понятно, насколько сильно эсперанто основывается на европейских языках. В ней приводятся корни из первого четверостишия «Паруса» и их соответствия в пяти индоевропейских языках — двух германских (английский и немецкий), двух романских (французский и испанский) и одном славянском (русский) — и в совсем далеком от них вьетнамском языке, относящемся к австронезийской семье языков.
  
  Галочками в этой таблице отмечены слова, очень похожие на эсперанто, знаком приближенного равенства — умеренно похожие, а крестиками — совсем непохожие. Легко посчитать, что в испанской и французской колонке насчитывается по 5 похожих слов из 7, в немецкой — 4,5, в английской — 1,5, в русской — 1, а во вьетнамской — 0. Семи слов, конечно, мало для статистики, но все же они в достаточной степени отражают реальность: если изучающий эсперанто знает романские языки или немецкий, освоить лексику ему будет очень просто. Правда, немаловажно, что романские слова хорошо известны европейцам, говорящим на нероманских языках, благодаря обилию заимствований. Скажем, носитель русского языка может вспомнить слова бланк и уникальный (а если ему приходится делать ингаляции, он знает и слово небулайзер), в английском языке есть слово blank 'пустой', и так далее.
  
  Насколько эсперанто удобен как универсальный язык? Уже на заре своего существования он подвергался жесткой критике. Например, длинный перечень претензий к этому языку, которые ставят под сомнение его интернацио­нальность, привел известный немецкий лингвист, специалист по балто-славянским языкам Август Лескин. Он раскритиковал и фонетику, и словообразование, и морфологию, и синтаксис эсперанто {57}.
  
  Некоторые звуки, которые Заменгоф сделал частотными в своем языке, во многих естественных языках не встречаются вовсе. Так, звуки ĝ [дж] и ĵ [ж] могут оказаться трудны для носителей немецкого языка. Лескин в своей критике ориентировался на знание европейских языков, но за прошедшие век лингвисты собрали гораздо больше данных о языках мира, так что теперь мы можем проверить его утверждения на более широкой выборке. Для этого можно воспользоваться базой LAPSyD, составленной американским фонологом Иэном Мэддисоном {58}. В ней собраны данные о звуковых сис­темах 624 языков. По ним можно оценить, в скольких языках мира те или иные звуки эсперанто присутствуют или отсутствуют {59}:
  
  Видно, что претензии Лескина к ĝ и ĵ вполне обоснованы: это действительно самые редкие согласные из тех, что есть в эсперанто. Но близки к ним по редкости звуки z, ĥ [х], c [ц] и v, однако это нисколько не смутило Лескина как носителя немецкого языка, в котором все они есть. А вот ĉ встречается почти в половине языков мира. Впрочем, некоторые противопоставления звуков все-таки оказываются довольно редкими: так, по выборке Мэддисона, только в 98 языках из 624 (16%) различаются k, h [h] и ĥ [х], а эсперанто как раз относится к числу таких языков: koro 'cердце' ~ horo 'час' ~ ĥoro 'хор'. Хотя если бы Заменгоф совсем отказался от редких звуков, то ему пришлось бы сильно искажать фонетический облик многих заимствований, особенно французских, что явно осложнило бы изучение языка.
  
  Некоторые сочетания звуков в эсперанто не так просто различить и произнести. Лескин указывает на то, что согласные перед i часто видоизменяются. Например, латинскому civitas 'город' (в классической латыни это слово звучало как [ки́витас]) соответствует итальянское città 'город' [читта́]: [ки] превратилось в [чи]. В русском языке мягкое т', встречающееся, в частности, перед и, звучит как мягкое ц' — попробуйте произнести слово катить, и вы два раза услышите в нем с-образный присвист. Кстати, в белорусском языке это отражается в орфографии: то же самое слово пишется каціць. При этом эсперанто вполне допускает сочетания ki и ti и даже требует противопоставлять слова kiuj 'которые', tiuj 'те' и ĉiuj 'все', что может оказаться совсем непросто.
  
  Еще одна претензия Лескина, против которой трудно возра­зить, связана с ударением в эсперанто. Как мы уже видели, оно падает на второй слог с конца. Но при этом эсперанто не претендует на то, чтобы заставить людей полностью отказаться от фонетики родного языка: а значит, люди, говорящие на языках с редукцией безударных гласных, наверняка будут переносить ее и в эсперанто. К примеру, носителю русского языка непросто различать mi amas 'я люблю' и mi amos 'я буду любить'. Если вернуться к примеру из лермонтовского «Паруса», там есть сочетание ora brilo ĉiela, которое мы перевели как 'золотое небесное сияние'. Но любой носитель русского языка, не сделав специального усилия, наверняка произнесет это так, что нельзя будет понять, что это — ora brilo ĉiela 'золотое небесное сияние', oro brila ĉiela 'сияющее небесное золото' или ora brila ĉielo 'золотое сияющее небо'.
  
  Некоторые словообразовательные особенности эсперанто иногда тоже кажутся странными. Так, суффикс -in- обозначает женский пол, и от слова patro 'отец' с его помощью образуется patrino 'мать'. Трудно найти пример естественного языка, в котором словообразование в этой паре было бы устроено таким образом. Но можно не критиковать за это эсперанто, а задуматься, почему именно эта пара даже в языках, где есть категория грамматического рода, обычно устроена иначе, чем пары типа студент ~ студентка. Это вопрос непростой и тесно связанный с проб­лемами политкорректности, но кажется, что языки мира действительно склонны называть разными корнями по крайней мере близких родственников, поскольку у них сильно различаются роли: мать — совсем не то же, что отец, тогда как студентки и студенты в университете ничем принципиально друг от друга не отличаются. Стоит отметить, что в ранних версиях языка волапюк проб­лема гендерного неравенства тоже существовала. Существительные у Шлейера по умолчанию обозначали существ мужского пола, а идею женского пола передавала приставка ji-: son 'сын' — jison 'дочь', pul 'мальчик' — jipul 'девочка'. Правда, даже в самом первом словаре волапюка было два слова для матери: не только jifat (где fat — это 'отец'), но и mot. Однако по мере развития языка появилась приставка hi- для обозначения мужского пола (и мальчика теперь можно назвать hipul), а также возникли некоторые новые обозначения женщин ('дочь' теперь не только jison, но и daut). Были попытки реформировать в сторону равноправия и эсперанто, но поскольку в этом языке изменения приживаются куда тяжелее, чем в постоянно менявшемся волапюке, успешными они так и не стали.
  
  Еще одна проб­лема состоит в том, что слова на эсперанто не разделяются на части однозначно. Так, в эсперанто есть суффикс -er- который выражает значение единичности: sablo 'песок' ~ sablero 'песчинка'. Но при этом Заменгоф включил в лексикон своего языка немало французских заимствований на -er, -eur, а также английских и немецких заимствований на -er. В эсперанто они точно так же оканчиваются на -ero: danĝero 'опасность' (англ. danger, франц. danger), papero (англ. paper, франц. papier), kajero 'тетрадь' (франц. cahier), rivero 'река' (англ. river, франц. rivière), inĝeniero 'инженер' (франц. ingénieur), vetero 'погода' (нем. Wetter, англ. weather) и так далее. При этом суффикс -er- здесь не выделяется, хотя в некоторых словах мог бы; так, корень kaj- означает 'набережная', а значит, kajero — это могло бы быть что-то вроде 'единичный представитель набережной'. Значение, конечно, странновато, но почему бы и нет. В задаче № 7 встречался корень gazet- 'газета'. Корень gaz- тоже есть и значит 'марля' (или газ как ткань — это то, из чего сделано газовое платье), а значит, gazeto — это еще и 'марлечка'. Таким образом, эсперанто не всегда допускает однозначное понимание слов, но, впрочем, Заменгоф и не обещал полной однозначности, а газету от марлечки по контексту отличить обычно несложно.
  
  Критике Лескина подверглось богатство морфологии эсперанто, которое он считает избыточным. Он не одобряет идею Заменгофа обозначать винительный падеж с помощью показателя -n, поскольку это идея, чуждая романским языкам и английскому. Да и стройная сис­тема причастий, которая позволяет построить даже пассивное причастие будущего времени (вспомним novigota из задачи № 6, которому по-русски соответствуют четыре слова: 'тот, который будет обновлен'), вызывает у Лескина удивление.
  
  Ничего не говорит Лескин об артикле: ему как носителю немецкого языка он был привычен. Но для человека, говорящего по-русски, определенный артикль, который Заменгоф ввел в эсперанто, явно создает трудности — или такой человек просто не обращает на артикль особого внимания. В частности, в переводе «Паруса», который мы видели, артикль употребляется без особой сис­темности, фактически для благозвучия. Почему во фразе ne feliĉon vel' aspiras 'не счастья парус ищет' нет артикля перед словом velo, при том что ко второму четверостишию речь уже явно идет об определенном парусе? В строке La ondoj ludas, vento spiras 'Волны играют, ветер дует' волны почему-то определенные, а ветер нет. Словечко la явно вставлено только для того, чтобы получился правильный ямб, а вставить l' перед vento мешают соображения благозвучия: тогда бы оно оказалось между двумя согласными. Заметим, что ни в одном переводе на английский, немецкий или французский язык, выполненном носителем языка, такого не встретишь: будут либо два определенных артикля, либо ни одного, но не один из двух. Все это подтверждает сомнительность решения Заменгофа включить артикль в свой язык.
  
  Критический очерк Лескина завершается рассуждением о сложности этого языка, которое заслуживает того, чтобы процитировать его целиком:
  
  Напоследок я хочу добавить еще одну вещь: я много раз говорил, что язык эсперанто труден. Его сторонники и авторы учебников утверждают обратное. Но трудный и легкий — понятия относительные, и тот, кто называет эсперанто легким, может делать это, лишь основываясь на собственном опыте. А раз так, то и я могу поделиться опытом. За свою жизнь я выучил немало языков; в их числе были и славянские, которые считаются очень трудными. Я владею ими на высоком уровне и могу на них говорить. Несколько лет назад я удостоверился в том, что до сих пор обладаю способностью выучивать такие языки, на примере одного языка, считающегося сложным (Лескину в год опубликования этого текста исполнилось 67 лет. — А. П.) Но вот я попробовал сделать то же самое с эсперанто и к своему глубокому изумлению обнаружил, что этот искусственный язык оказался мне труден, хотя думаю, что я понимаю латынь, французский и итальянский не хуже большинства эсперантистов, а значит, имею то же преимущество при освоении словарного запаса. О том, чтобы я овладел эсперанто за несколько месяцев и уж тем более недель, не могло идти и речи. Я не спорю, что люди, более способные к изучению языков, могут это сделать. Но для того чтобы с уверенностью судить об этом, необходимо узнать у тех, кто овладел эсперанто, сколько времени они на это затратили. Под «овладел» я подразумеваю, что они говорят на этом языке как на родном или почти как на родном. Если кто-то может с помощью учебника эсперанто за короткое время написать письмо или соорудить пару предложений для публичного выступления, это ничего не доказывает, а общие рассуждения восторженных сторонников мирового языка о простоте эсперанто не имеют никакой ценности {60}.
  
  Впрочем, из рассуждений Лескина можно сделать важное заключение: любители эсперанто уже в начале XX в. составляли большое и сплоченное международное сообщество. Так остается и по сей день. В 1905 г. во французском городе Булонь-сюр-Мер состоялся первый конгресс эсперантистов, в котором приняли участие 688 человек из 20 стран. Там была принята Булоньская декларация, заложившая основы дальнейшего развития языка эсперанто. В частности, в ней было закреплено, что обязательным для всего будущего существования эсперанто документом является книга «Основы эсперанто», выпущенная Заменгофом в том же 1905 г. {61} Именно в ней и были сформулированы 16 базовых правил языка. В декларации специально оговаривалось, что Заменгоф еще в своем «Международном языке» отказался от каких бы то ни было авторских прав на свое изобретение:
  
  Esperanto estas "nenies propraĵo", nek en rilato materiala, nek en rilato morala.
  
  'Эсперанто не является ничьей собственностью ни в материальном, ни в моральном отношении'.
  
  Кроме того, на том же конгрессе был учрежден Языковой комитет, который впоследствии был преобразован в Академию эсперанто. Сейчас это международная организация, в состав которой входят 45 членов, занимающаяся нормированием эсперанто.
  
  На эсперанто регулярно издаются книги — как оригинальные, так и переводные. Есть и пресса на этом языке; к примеру, уже более 35 лет издается ежемесячный журнал Monato, посвященный актуальным мировым новостям. Конгрессы эсперантистов тоже стали традицией: они организуются каждый год в разных городах, а из всех частей света пока не проводились только в Африке.
  
  Отдельный интересный вопрос: сколько в мире эсперантистов? Единого ответа на него не существует: очень уж по-разному можно понимать владение эсперанто. Есть люди, родители которых с детства разговаривали с ними на эсперанто, так что они выучили его как один из родных языков. Их совсем немного — не больше 2000, но сам факт, что они есть, делает эсперанто единственным в своем роде, ведь у других искусственных языков носителей нет вообще {62}. Среди людей, которым не довелось выучить эсперанто с детства, кто-то может свободно изъясняться на этом языке, кто-то способен читать, кто-то поучил его неделю и бросил. Должны ли все они быть включены в число знающих язык? Разумеется, есть данные переписей, но ясно, что в разных странах они проводятся по-разному, а значит, суммировать их результаты не получится.
  
  Есть один способ, которым можно оценить численность эсперанто-сообщества, — посмотреть, сколько людей отметили эсперанто в числе языков, на которых они говорят, на Facebook. В конце 2015 г. их количество составляло 340 000. Для сравнения: русский язык был указан в профиле у 18 млн (то есть число было занижено по сравнению с реальным примерно в 10 раз), немецкий — у 49 млн (число занижено примерно в четыре раза по сравнению с тем, сколько людей говорит на немецком как на родном или иностранном языке), а исландский — у 240 000 (занижено всего лишь на четверть). Ясно, что делать какие бы то ни было выводы по таким данным невозможно: могут быть десятки причин, объясняющих разницу между фейсбучной оценкой и реальностью. Например, в Исландии велико проникновение Интернета, а язык является важным элементом нацио­нального самосознания, и поэтому очень многие исландцы есть на Facebook, и очень многие из них заполнили в анкете графу «Языки». Говорящие на эсперанто — люди более международно ориентированные, чем среднестатистический носитель русского языка, и по этой причине наверняка лучше представлены в Facebook. Поэтому в реальности их наверняка не в 10 раз больше, чем 340 000, но, может быть, больше, хотя бы раза в два. В общем, мы можем уверенно сказать лишь одно: людей, считающих себя говорящими на эсперанто, в мире не меньше 340 000, что не так уж и мало. Житель Москвы, правда, сказал бы, что это как два московских спальных района, но исландец наверняка возразил бы, что это больше, чем население всей Исландии.
  
  «Международный язык» Заменгофа включал в себя такую просьбу:
  
  Автор покорнейше просит читателя выполнить и прислать ему один из приложенных ниже бланкетов, а другие раздать с такою же целью друзьям и знакомым.
  
  Дальше в каждой книге следовало два листа, на каждом из которых было по четыре разрезных «бланкета». На них было написано:
  
  Mi, subskribita, promesas ellerni la proponitan de d-ro Esperanto lingvon internacian, se estos montrita, ke dek milionoj personoj donis publike tian saman promeson.
  
  'Я, нижеподписавшийся, обещаю изучить предложенный д-ром Эсперанто интернацио­нальный язык, если окажется, что 10 млн лиц дало публично такое же обещание'.
  
  Достигало ли когда-либо сообщество эсперантистов 10 млн, так доподлинно и неизвестно.
  
  Правда, те, кто знает эсперанто, иногда склонны переоценивать распространенность и понятность этого языка. Вот, для примера, очень показательная дискуссия, которая состоялась в конце 2015 г. в сообществе ВКонтакте Московского фестиваля языков — ежегодного просветительского мероприятия, у истоков которого стояли эсперантисты. Там было выложено видео­обращение чебоксарского эсперантиста Александра Блинова под названием «Nacia memkosciigxo tra LF» — «Нацио­нальное само­осознание через фестиваль языков». Первый же комментарий под 10-минутным видео гласил:
  
  АХ: Субтитров бы.
  
  Администраторы группы с пониманием отнеслись к этой просьбе:
  
  Московский фестиваль языков: Вот точно! не успели еще сделать — к другим фильмам нашего канала есть. Может, завтра появятся. Простите! Несколько невежливо…
  
  Однако вскоре после этого появляются комментарии на эсперанто. Один из них обращен к автору первой реплики и подчеркивает ненужность субтитров:
  
  GB: tute klare Aleksandr parolas. Kompreneble tute.
  
  'Александр говорит абсолютно ясно. Абсолютно понятно'.
  
  АХ: Что?
  
  ИГ: Jes! Lingvaj festivaloj ege helpis al mia memkonsciiĝo kiel lingvokonstruisto.
  
  'Да! Фестивали языков очень помогли мне осознать себя как конлангера'
  
  АП: Ани, это эсперанто, все и так понятно, без субтитров.
  
  АХ: Эээм… нет? Вы переоцениваете его живительную силу, я боюсь.
  
  Беседа пользовательниц АХ и АП очень напоминает то, о чем говорится в заключительном фрагменте очерка Лескина: знатокам эсперанто начинает казаться, что на их языке все понятно, и они порой автоматически переносят это ощущение и на других людей, никогда этот язык не изучавших.
  
  Впрочем, вы сами можете проверить, насколько понятен язык эсперанто. Рассказ о нем я завершу знаменитым стихотворением Людвика Заменгофа La Espero («Надежда») в оригинале и в русском переводе Семена Вайнблата. Оно фактически стало гимном международного движения эсперантистов. Разумеется, перевод не дословный, но вот и попробуйте оценить, что вам понятно и без перевода, что — с переводом, а что непонятно совсем. Хочется надеяться, что после подробного разбора грамматики и словообразования эсперанто случаев третьего типа будет совсем мало.
  
  En la mondon venis nova sento,
  
  Tra la mondo iras forta voko;
  
  Per flugiloj de facila vento
  
  Nun de loko flugu ĝi al loko.
  
  
  Ne al glavo sangon soifanta
  
  Ĝi la homan tiras familion:
  
  Al la mond' eterne militanta
  
  Ĝi promesas sanktan harmonion.
  
  
  Sub la sankta signo de l' espero
  
  Kolektiĝas pacaj batalantoj,
  
  Kaj rapide kreskas la afero
  
  Per laboroj de la esperantoj.
  
  
  Forte staras muroj de miljaroj
  
  Inter la popoloj dividitaj;
  
  Sed dissaltos la obstinaj baroj,
  
  Per la sankta amo disbatitaj.
  
  
  Sur neŭtrala lingva fundamento,
  
  Komprenante unu la alian,
  
  La popoloj faros en konsento
  
  Unu grandan rondon familian.
  
  
  Nia diligenta kolegaro
  
  En laboro paca ne laciĝos,
  
  Ĝis la bela sonĝo de l' homaro
  
  Por eterna ben' efektiviĝos.
  
  
  Над землею новым чувством веет,
  
  И призыв разносится по свету;
  
  Он на крыльях, словно легкий ветер,
  
  Облетает быстро всю планету.
  
  
  Не мечом — орудьем разрушенья —
  
  Он сплотить желает все народы:
  
  Людям, утомившимся в сраженьях,
  
  Обещает мир он и свободу.
  
  
  Все, кто верит в счастье дней грядущих,
  
  Собрались под мирные знамена.
  
  Под звездой идеи всемогущей
  
  Стали мы сильнее и сплоченней.
  
  
  Стены недоверья вековые
  
  Разобщили страны и народы;
  
  Но сметет препятствия любые
  
  Светлая любовь — сестра свободы.
  
  
  Овладевши языком общенья,
  
  Хорошо друг друга понимая,
  
  Будут жить народы, без сомненья,
  
  Как семья единая земная.
  
  
  Полные энергии и страсти,
  
  Не устанем яростно трудиться,
  
  Чтоб мечта, которой нет прекрасней,
  
  Для людей могла осуществиться.
  
  Наследники эсперанто
  
  Как я уже сказал выше, «Основы эсперанто» Заменгофа, выпущенные в 1905 г., были выбраны в качестве «законодательной базы» всего дальнейшего развития языка. Фактически это означает, что некоторые правила не могут быть изменены — так, запрещено выражать множественное число иначе, чем при помощи окончания -j, или прошедшее время иначе, чем при помощи -is. В естественных языках таких ограничений очевидным образом не бывает и быть не может: нельзя установить, что в русском языке ближайшие 100 лет не будет изменяться склонение числительных.
  
  Неудивительно, что такая ситуация не могла понравиться тем, кто стремился и дальше совершенствовать международный язык. Первый и самый серьезный раскол в эсперанто-движении произошел уже в 1907 г.
  
  За шесть лет до этого, в 1901 г., была создана Делегация по принятию международного вспомогательного языка, основателями которой стали французские математики Луи Кутюра и Леопольд Ло. С 15 по 24 октября 1907 г. члены этой организации собрались в Париже, для того чтобы договориться, какой язык следует в дальнейшем продвигать на роль единого международного. В числе участников были два известных лингвиста — польско-российский ученый Иван Бодуэн де Куртенэ и датчанин Отто Есперсен (еще один лингвист, входивший в состав организации, — Гуго Шухардт из Граца — до Парижа не доехал). Кроме того, среди собравшихся был Вильгельм Оствальд, который спустя два года получил Нобелевскую премию по химии.
  
  Членам делегации были представлены 14 проектов, в частности эсперанто и Latino sine flexione, о котором пойдет речь ниже. Рабочими языками встречи были французский и в меньшей степени немецкий. Однако уже в процессе обсуждения делегация получила проект нового языка под названием идо (ido). Как вы помните, это слово на эсперанто означает 'ребенок, потомок' — и действительно, в основе этого языка лежал язык эсперанто, но с довольно заметными изменениями. В конечном итоге делегация остановила свой выбор на эсперанто, но с модификациями, которые были предложены в идо.
  
  По итогам встречи делегация изложила свои требования Языковому комитету эсперанто, потребовав ответа в течение месяца — до 6 декабря 1907 г. Ответ пришел только через месяц после назначенного срока, что и неудивительно: в те время международным организациям не так просто было быстро принимать решения. Выяснилось, что из 61 члена Языкового комитета только восемь человек поддержали план реформы, а 29 марта 1908 г. Заменгоф запретил называть новый язык словом «эсперанто» (даже несмотря на то, что сам он еще в 1894 г. высказывал некоторые сходные реформаторские идеи). Позже выяснилось, что проект идо разработал Луи де Бофрон, который и представлял эсперанто на встрече, причем он согласовал свои планы с Луи Кутюра — и, конечно, это только сильнее разожгло скандал. В конечном итоге идо отделился от эсперанто и стал самостоятельным международным языком. Правда, он получил не так уж много сторонников: по некоторым оценкам, в лагерь идо переметнулось только 3–4% эсперантистов {63}.
  
  Различия между идо и эсперанто в основном заключаются в том, что идо больше напоминает романские языки и латынь. Самое, пожалуй, заметное различие касается выражения числа. В эсперанто множественное число обозначается при помощи показателя -j, а этот звук в конце слова вполне можно и не расслышать. Еще один его недостаток состоит в том, что он восходит к древнегреческому языку (antʰrōpos 'человек' ~ antʰrōpoi 'люди'), который стремительно терял популярность даже среди образованных европейцев. Именно поэтому в идо множественное число существительных выражается при помощи -i, которое не прибавляется к -o, а заменяет его; например, 'дом' ~ 'дома' — это domo ~ domi, а не domo ~ domoj. Знающие итальянский язык сразу опознают привычную модель — duomo 'собор' ~ duomi 'соборы'. Таким образом, идо сделал шаг от агглютинативности к другому языковому типу, который называется флективным: теперь уже нет отдельных морфем, каждая из которых выражает одно значение (o 'сущ' + j 'множ'), а есть единая морфема, которая выражает два значения сразу (i 'сущ.множ'). Но если отменено -j, то что же делать с прилагательными, который в эсперанто во множественном числе оканчивались на -aj? А очень просто: прилагательные в идо вообще перестали изменяться по числу и как-либо согласовываться с существительными. На этом языке 'новые дома' — это nova domi, а не novaj domoj.
  
  Но у окончания -i в эсперанто была своя функция — так обозначался инфинитив (serĉi 'искать'). В идо на роль показателя инфинитива пришел согласный -r, как в романских языках — serchar 'искать' оказалось устроено очень похоже на, к примеру, французское chercher или итальянское cercare. Разница в том, что в идо таких инфинитивов три — в зависимости от времени: serchir 'поискать, искать (в прошлом)', serchar 'искать (в настоящем)', serchor 'искать (в будущем)'.
  
  Сравнение между serĉi и serchar иллюстрирует и еще одно важное различие между эсперанто и идо. Буквы с надстрочными знаками, которые придают эсперанто отчетливо славянский облик и трудны при наборе, заменены буквосочетаниями; так, вместо ĉ в идо используется ch.
  
  Впрочем, как сказано выше, на идо перешло не так уж много людей — позиции эсперанто пошатнулись, но несущественно. А вот позиции идо ослабли еще сильнее в 1928 г., когда один из самых известных его сторонников, датский лингвист Отто Есперсен (1860–1943), издал проект нового искусственного языка под названием новиаль {64}. Этот язык во многом походил на эсперанто и идо, но подвергся сильному влиянию английского, которым Есперсен много занимался, и скандинавских языков, поскольку Есперсен сам был носителем датского. Например, время стало выражаться с помощью вспомогательных глаголов, как в английском, да и самих времен появилось гораздо больше: вместо эсперантской триады типа protektis ~ protektas ~ protektos 'защищал ~ защищает ~ будет защищать' появляются формы protekte 'защищать', ha protekte 'защитил, has protected', did protekte / protekted 'защищал, protected', had protekte 'защитил ранее, had protected', sal protekte / ve protekte 'будет защищать, will protect', sal ha protekte / ve ha protekte 'защитит, will have protected' и так далее. Впрочем, новиаль оказался еще менее популярен, чем идо. Были у эсперанто и другие соперники, но в конечном счете никому так и не удалось повергнуть гиганта {65}.
  Latino sine flexione
  
  Как бы драматично ни складывалась судьба эсперанто, сама идея Заменгофа — разработать международный язык фактически на латинской (романской) основе — стала очень популярна среди создателей искусственных языков. Так, итальянский математик Джузеппе Пеано (1858–1932) предложил искусственный язык под названием Latino sine flexione — латынь без окончаний. Действительно, любой европеец, изучавший латынь, отдает себе отчет в том, что ему легко освоить лексику этого языка, но гораздо сложнее справиться с грамматикой: падежные формы существительных и прилагательных, а особенно глагольные спряжения латинского языка — это совсем непросто. Так почему бы не избавиться от лишнего, оставив только самое нужное?
  
  Грамматика Latino sine flexione, предложенная Пеано, начинается очень консервативно {66}:
  
  Lingua latina fuit internationalis in omni scientia, ab imperio Romano, usque ad finem saeculi XVIII. Hodie multi reputant illam nimis difficilem esse, iam in scientia, magis in commercio.
  
  'Латинский язык был международным языком всех наук со времен Римской империи и до конца XVIII века. Сегодня многие считают, что он слишком сложен даже для науки и тем более для делового общения'.
  
  Консервативность этого текста заключается в том, что он написан на чистейшем латинском языке — со всеми падежами, нерегулярными глагольными формами (например, fuit 'был' от esse 'быть') и так далее. Но дальше Пеано продолжает:
  
  Sed non tota lingua latina est necessaria; parva pars sufficit ad exprimendam quamlibet ideam.
  
  'Но не весь латинский язык необходим: малой части его достаточно, чтобы выразить любую идею'.
  
  Постепенно, шаг за шагом, Пеано начинает отменять всю ту латинскую грамматику, которую его современники в таких муках учили в школе: сперва он убирает изменение существительных по падежам, затем устраняет род, затем число. И как только Пеано объявляет об отмене той или иной грамматической категории, он тут же сам перестает ее употреблять, делая свой латинский текст все более и более простым.
  
  Вот, наконец, мы доходим до §4, который носит название Conjugatione de verbo. Если бы перед нами был обычный латинский язык, в нем слово 'спряжение' выглядело бы как conjugatio (в родительном падеже — conjugationis, в именительном падеже множественного числа — conjugationes, и так далее), а слово verbum 'глагол' скорее всего стояло бы в родительном падеже единственного или множественного числа: Conjugatio verbi 'Спряжение глагола' или Conjugatio verborum 'Спряжение глаголов'. Из примеров видно, что слова conjugatio и verbum очень по-разному изменяются по падежам и числам (достаточно сравнить их именительные и родительные падежи), но в языке Пеано ничего подобного уже не происходит, потому что изменения по падежам и числам нет. И действительно, различать 'Спряжение глагола' и 'Спряжение глаголов' нет никакой надобности, смысл ведь в принципе один и тот же, так зачем же тогда нужно число? Для носителей русского языка это может показаться странным, но именно так устроен, например, китайский язык {67}. В нем показатель множественного числа men может присоединяться только к словам, обозначающим одушевленных существ, в первую очередь — людей. К обозначениям неживых предметов он не добавляется никогда. Рассмотрим для примера такую китайскую фразу:
  
  Она может быть переведена на русский двумя способами: 'Я купил цветок' или 'Я купил цветы'. Если понадобится уточнение, его легко можно сделать с помощью дополнительных слов:
  
  В русском языке такая же ситуация наблюдается с обозначениями некоторых овощей: мы можем сказать Я купил свеклу или Я купил лук, при том что чаще всего речь идет не об одной свекле или об одной луковице. А, скажем, в немецком языке надо было бы обязательно уточнять число:
  
  Таким образом, в этом отношении грамматика Latino sine flexione устроена очень похоже на китайскую.
  
  Но мы отвлеклись — вернемся к глаголам в языке Пеано и их морфологии. Она тоже упрощена очень сильно: отменено спряжение по лицам и числам, изменение по временам, которых в латыни больше, чем в русском (например, там три прошедших времени, а не одно), причастия. Остается только базовая форма глагола, которая обычно берется из повелительного наклонения, неопределенная форма и страдательный залог. Вот несколько примеров глагольного спряжения, которые приводит Пеано:
  
  Me scribe. — Vos lege. — Cras me i ad Roma. — Cras me, postquam veni ad Roma, scribe ad te. — Heri me lege dum te scribe et antequam Petro veni. — Si te narra, nos audi. — Ut te vale.
  
  'Я пишу. Вы читаете. Завтра я еду в Рим. Завтра я, после того как приеду в Рим, напишу тебе. Вчера я читал, пока ты писал и прежде чем пришел Петр. Если ты рассказываешь, мы слушаем. Будь здоров (букв. Чтобы ты был здоров)'.
  
  Получившийся язык наверняка напомнил вам нечто уже виденное, а именно окциденталь, о котором шла речь в главе 2 (на этом языке была написана грамматика трансцендентной алгебры): Desiranto informar li letor European peri ti nov poblema… По сути, это та же самая идея — латинский язык без сложностей грамматики, более похожий на современные романские языки. И таких языков появлялось немало; так, окциденталь, в 1949 г. переименованный в интерлингвэ, постепенно уступил свое место языку с очень похожим названием — интерлингва, который и устроен почти так же.
  Меджусловјански
  
  Можно ли создать язык межнацио­нального общения не на латинской основе, а на какой-нибудь другой? Наверняка можно, но такой проект едва ли сумеет претендовать на всемирное признание: все-таки лексика никакого другого языка так не распространилась по миру, как латинская. Однако ничто не мешает создать зо­нальный международный язык, который будет предназначен для носителей близкородственных языков, относящихся к одной языковой группе. Такие проекты массово создавались для двух языковых групп — германской и славянской. Панславянских языков было создано не меньше полусотни {68}, и все они очень схожи между собой, так что я расскажу подробнее только о самом известном и актуальном таком проекте — меджусловјански.
  
  На сайте этого языка можно найти такой вводный текст {69}:
  
  Medžuslovjanski jest język, ktory Slovjani iz råznyh narodov koristajųt, že by komunikovali medžu sobojų. To jest možno, ibo slovjanske języki sųt shodna i srodna grupa. Znanje jednogo języka obyčno jest dostatočno, že by imělo sę priblizno pojmanje, o čem jest tekst na kakom-nebųď drugom slovjanskom języku. Črěz věki, Slovjani sųt naučili dogovarjati sę s svojimi sųsědami posrědstvom prostyh, improvizovanyh narěčij. Jednočasno, medžusobna shodnosť vsěh slovjanskih językov jest nadyhala językoznavcev i drugih k tvorjenju generičnogo slovjanskogo języka, råzumlivogo vsěm Slovjanam. Srěd nih nahodęt sę slavny starocŕkovnoslovjanski język iz 9. stolětja, kako i mnoge ine projekty, publikovane od 16. stolětja do dneś pod imenami kako «vseslovjanski», «medžuslovjanski», «novoslovjanski», «obćeslovjanski» ili prosto «slovjanski», vse osnovane na těhže prědpoloženjah, čto čini ih blizko identičnymi.
  
  Этот текст едва ли нуждается в переводе, но может возникнуть вопрос, почему в качестве графики панславянского языка была выбрана латиница, а не кириллица. На самом деле в этом отношении соблюдено равноправие: на меджусловјанском языке можно писать и тем и другим алфавитом (такая же ситуация сейчас наблюдается в сербском и черногорском языке). Чтобы продемонстрировать это, вот еще один фрагмент того же вводного текста:
  
  За что меджусловјански? Користи такого језыка сут различне:
  
   може быти велика помоч за путовательев,
   можно јест осегнути целы словјански свет посредством вебсајтов, форов и т.д. без потребы преводженја информације на разне народне језыки,
   знајучи меджусловјански, чловек лепје разумеје тексты на којем-небудь словјанском језыку,
   добра метода к быстрејшеј, легшеј науке другого словјанского језыка.
  
  Впрочем, даже из этих примеров, которые не являются параллельными текстами, видно, что есть одно очень существенное отличие от сербско-черногорской ситуации: там пересчет из кириллицы в латиницу и обратно взаимно-однозначен (за исключением единичных слов), а в меджусловјанском — нет. К примеру, на месте кириллического е мы находим три разные латинские буквы: e (как в слове medžuslovjanski = меджусловјански), ę (język = језык) и ě (věki в кириллице выглядело бы как веки). Это объясняется тем, что в праславянском языке в этих словах были три разных звука, которые, например, в сербском языке полностью совпали (међусловенски, језик, векови), а в большинстве других языков до той или иной степени противопоставляются; так, в русском приставка меж- содержит тот же гласный, что и слово века, но от них отличается слово язык. Создатели языка объясняют, почему они не используют дополнительные буквы и в кириллице, хотя ě — это то же самое, что кириллический ять (ѣ), а ę — то же самое, что юс малый (ѧ). Недостаток кириллических букв заключается в том, что ни в каком из современных языков они не используются (последним оплотом ятя были болгарский и русинский языки, в которых эта буква была отменена в 1945 г.), а значит, не могут способствовать понятности текста.
  
  Что же касается лексики, то ее выбор в меджусловјанском языке устроен очень интересно. Если какой-то корень в одном и том же значении представлен во всех трех подгруппах славянской группы — в восточной (русский, украинский и белорусский), в западной (польский, чешский, словацкий и др.) и в южной (болгарский, сербский, словенский, македонский и др.), он включается в состав меджусловјанского языка. Если же одно и то же значение выражается по-разному, то между языками устраивается своего рода голосование. Избирательные права распределяются так:
  
  1 голос — русский
  
  1 голос — украинский и белорусский
  
  1 голос — польский
  
  1 голос — чешский и словацкий
  
  1 голос — словенский и сербский / хорватский / боснийский / черногорский
  
  1 голос — болгарский и македонский.
  
  Если языки с одним голосом (например, украинский и белорусский) расходятся в показаниях, их голос делится пополам. Если же при голосовании получается ничья, то решение принимается по количеству славянского населения, использующего тот или иной вариант, — на практике это означает, что всегда побеждает то слово, которое есть в русском, поскольку это самый крупный из славянских языков. Правда, создатели меджусловјанского языка так и не приводят ни одного подробного разобранного примера голосования с результатами, так что приходится верить им на слово.
  Заключение
  
  Проблема общения между носителями разных языков всегда остро стояла перед человечеством. Пиджины и лингва франка — это языки, естественно возникавшие для решения этой проблемы. Однако в XIX в. для этой цели начали создаваться искусственные конструкты — международные вспомогательные языки. Необходимость в них объяснялась тем, что в Европе возросла потребность в транснацио­нальной коммуникации, а латинский язык уже не мог играть эту роль. Первые проекты были априорными (как сольресоль) или, по крайней мере, стремились казаться таковыми (как волапюк, связь которого с английским намеренно затемнена). Однако наиболее успешным оказался апостериорный международный язык — эсперанто, создатель которого Людвик Заменгоф удачно использовал лексику крупных европейских языков и составил грамматику, достаточно простую по структуре (хотя в его время еще и не существовало научных исследований языковой сложности). Дальнейшие попытки усовершенствовать эсперанто или сочинить другой язык в том же духе предпринимались, но не снискали особого признания, так что и сейчас эсперанто остается фактически единственным искусственным языком, которым владеет много людей во всем мире.
  
  Сноски к главе
  
  7. Пер. В. Строева и Л. Олавской.
  
  8. Фонетически это окончание может быть разным: [z], [s], [ɪz]. Тем не менее выбор одного из трех вариантов однозначно предсказывается конечным звуком основы: после шипящих и свистящих употребляется ɪz], после глухих согласных — s], а после остальных согласных и гласных — z].
  
  9. Этот язык и дальше будет оставаться объектом насмешек эсперанто-­сообщества. Так, в эсперанто даже есть слово Volapukaĵo, которое означает 'тарабарщина'.
  
  10. Здесь и далее в примерах будет использоваться поморфемный разбор с условными сокращениями для грамматических значений, которые записываются прописными буквами.
  
  Приложения к главе
  
  48. Колмогоров А. Н. Три подхода к определению понятия «количество информации» // Проблемы передачи информации. 1965. 1 (1). С. 3–11.
  
  49. Nichols J. Linguistic diversity in space and time. Chicago: University of Chicago Press, 1992.
  
  50. Василевский Л. И. Неизвестная страница в истории отечественной интерлингвистики — язык Universal // Проблемы интерлингвистики. — М.: Наука, 1976. С. 131–138.
  
  51. Crystal D. The Cambridge Encyclopedia of Language. 3rd ed. Cambridge: Cambridge University Press, 2010. P. 173.
  
  52. Первым на избыточность в языке в этом понимании обратил внимание Клод Шеннон: Shannon C. E. Prediction and entropy of printed English // Bell System Technical Journal. 1951. 30 (1). Р. 50–64.
  
  53. Johnson D. K. Esperanto and Esperantism: Symbols and Motivations in a Movement for Linguistic Equality // Tonkin, Humphrey (ed.). Esperanto, interlinguistics, and planned language. (Papers of the Center for Research and Documentation on World Language Problems 5). Lanham: University Press of America, 1997. Р. 39–65.
  
  54. Simonson L. What and for What is Volapük? // Report of the Proceedings of he First Annual Conference of Volapükists, Boston, Aug 21, 22, 23, 1890. Boston: North American Association for the Propagation of Volapük, 1890. Р. 12–19.
  
  55. Противопоставление агглютинативных и флективных языков имеет более чем 100-летнюю историю, но в современной лингвистике его реальность ставится под вопрос: см. Haspelmath, Martin. An empirical test of the Agglutination Hypothesis // Sergio Scalise, Elisabetta Magni & Antonietta Bisetto (eds.), Universals of Language Today. Dordrecht: Springer Netherlands, 2009. Р. 13–29.
  
  56. Этот текст бытует в нескольких вариантах. Здесь он цитируется по: Энциклопедия для детей. Т. 38. Языки мира. — М.: Мир энциклопедий Аванта+, Астрель, 2009. С. 115. Там он был приведен Валентином Мельниковым как образец текста на эсперанто.
  
  57. Brugmann K., Leskien A. Zur Kritik der künstlichen Weltsprachen. Straßburg: Trübner, 1907.
  
  58. http://www.lapsyd.ddl.ish-lyon.cnrs.fr/
  
  59. При поиске учитывались все звуки международного фонетического алфавита, близкие по звучанию к эсперанто: например, к языкам, имеющим ĉ, причислялись языки, имеющие хотя бы один из звуков t̠ʃ («обычное» ч) и ʈʂ (ретрофлексное, т.е. произносимое с загнутым назад кончиком языка ч).
  
  60. Brugmann K., Leskien A. Zur Kritik der künstlichen Weltsprachen. S. 37–38.
  
  61. Zamenhof L. L. Fundamento de esperanto. Paris: Hachette, 1905.
  
  62. Corsetti R., Pinto M. A., Tolomeo M. Regularizing the regular: The phenomenon of overregularization in Esperanto-speaking children // Language Problems and Language Planning. 2004. 28 (3). Р. 261–282.
  
  63. Lapenna I., Lins U., Carlevaro T. Esperanto en perspektivo: Faktoj kaj analizoj pri la internacia lingvo. London: Centro de Esploro kaj Dokumentado pri la Monda Lingvo-Problemo, 1974. P. 424.
  
  64. Jespersen O. An international language. London: Allen & Unwin, 1928.
  
  65. Подробный обзор проектов, соперничавших с эсперанто, можно найти в книге: Garvía Soto R. Esperanto and its rivals: The struggle for an international language. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 2015.
  
  66. Peano G. De Latino Sine Flexione. Lingua Auxiliare Internationale // Revista de Mathematica (Revue de Mathématiques). 1903. Tomo VIII. Р. 74–83.
  
  67. Shei C. Understanding the Chinese language: a comprehensive linguistic introduction. London; New York: Routledge, 2014. P. 51–53.
  
  68. http://steen.free.fr/interslavic/constructed_slavic_languages.html
  
  69. http://steen.free.fr/interslavic/
  
  
  В русском переводе «Графа Монте-Кристо» Александра Дюма-отца мы читаем:
  
  При слове «Монте-Кристо» Дантес вздрогнул от радости; чтобы скрыть свое волнение, он встал и прошелся по дымной таверне, где все наречия мира растворялись во франкском языке [7].
  
  Что это за франкский язык, и зачем бы всем наречиям мира в нем растворяться? Действительно, франкский язык существовал: так называются германские диалекты, на которых говорили древние франки, в частности Карл Великий. От франкского произошел и современный нидерландский язык. Но откуда франкам взяться в таверне в итальянском Ливорно, где сидел Эдмон Дантес?
  
  На самом деле, конечно, на франкском языке там никто не говорил, это просто ошибка перевода. Во французском оригинале мы находим langue franque, и это не только франкский язык, но и лингва франка. Сейчас так называется любой язык, использующийся при взаимодействии людей с разными родными языками: к примеру, когда на международной конференции немец и араб говорят на английском, они используют этот язык в качестве лингва франка. Но раньше это название носил один конкретный язык — смешанный язык средиземноморских торговцев и моряков, составленный из элементов итальянского, испанского, португальского, каталанского, окситанского, французского, греческого, турецкого, арабского и берберских языков. Он просуществовал почти тысячу лет — с XI по XIX в. На излете застал лингва франка и Эдмон Дантес.
  
  Разумеется, появление смешанных языков не ограничивается Средиземноморьем. Контакты между разноязыкими людьми случаются в самых разных ситуациях: при торговле, завоевании, колонизации. Часто в таких случаях возникают смешанные языки — пиджины. И хотя они дают людям возможность коммуницировать между собой, но обычно воспринимаются как нечто испорченное и неполноценное. Однако судьба пиджина может сложиться счастливо, если им пользуется много людей и у них появляются дети, для которых он становится родным; тогда наступает следующая стадия развития — креольский язык. Это уже полноценный язык с четкой грамматикой. Так возник, например, язык чавакано на Филиппинах (из смешения испанского языка с австронезийскими) и язык ток-писин, один из государственных языков Папуа — Новой Гвинеи (из смешения английского с австронезийскими).
  
  Есть еще одна форма межнацио­нального общения: когда люди общаются на языке, который для одного из собеседников родной, а для другого нет. В наши дни именно так носители английского обычно разговаривают с носителями других языков: русского, немецкого, корейского. Но ясно, что такая ситуация подразумевает неравноправие и чревата конфликтами и обидами. Вероятно, многие из нас хоть раз в жизни грустили о том, почему же нам приходится всю жизнь учить английский язык, не имея шансов достичь совершенства, тогда как кому-то этот язык задаром достался с детства.
  
  Таким образом, равноправие говорящих и престиж в глазах окружающих обеспечиваются, когда разноязыкие люди используют лингва франка — полноценный язык, не являющийся ни для кого из них родным. В Средние века в Западной Европе такую роль исполняла латынь, однако на этом языке умели говорить только образованные люди. Кроме того, к XIX в. значимость латыни уже сильно снизилась: и Реформация, и националистические тенденции, возникшие вместе с романтизмом, нанесли сильный удар по ее положению. Фактически латынь перестала быть даже языком науки. В то же время бурный технический прогресс заметно упростил международное взаимодействие — достаточно упомянуть железные дороги и телеграф, которые появились именно в XIX в. В такой ситуации необходимость в языке международного общения стала особенно острой.
  
  Но ни один живой язык, выбранный на эту роль, не обеспечивает равноправия: если сделать международным языком немецкий, в выигрыше окажутся немцы и австрийцы, если испанский — то испанцы, и так далее. Это само по себе уже хороший аргумент в пользу того, чтобы создать специальный новый язык, не родной ни для кого. Такие языки называются вспомогательными языками, или аукслангами (от англ. auxiliary language). Есть и еще один важный аргумент в пользу аукслангов, а не естественных языков, который уже был упомянут вскользь: всякий естественный язык трудно учить. Непривычные звуки, исключения в склонении и спряжении, прихотливый синтаксис, нелогичное словообразование — почти любой естественный язык в изобилии радует изучающего такими явлениями. А значит, нужно создать не просто новый язык, а новый простой язык. Но само понятие простого языка не так уж просто и заслуживает того, чтобы поговорить о нем отдельно.
  Языки простые и сложные
  
  У всех нас есть какие-то представления о том, что бывают языки более простые и, наоборот, более сложные. Если спросить человека на улице, какие языки самые сложные, обычно получим в ответ стандартный набор: китайский, корейский, японский, арабский. Почему так, вполне понятно: это языки с непривычными письменностями. Но точно так же ясно, что письменность вторична по отношению к устному языку. Китайский язык мог бы записываться латиницей или кириллицей, и тогда он производил бы менее пугающее впечатление на иностранцев. Разрабатывая искусственный язык для международного общения, пожалуй, действительно не стоит сочинять сложную сис­тему записи, на освоение которой придется потратить долгие годы. Впрочем, дело не только в сложности: если предложить публике новый алфавит, буквы которого можно запомнить за час, все равно автоматизм, позволяющий быстро читать и писать, дастся только ценой многодневной, если не многогодичной практики. Именно поэтому большинство изобретателей вспомогательных языков и выбирают в качестве письменности и так знакомую большинству людей латиницу.
  
  Представления о сложности часто связаны с родством языков: близкородственные нашему языки — простые, а далекие от нашего языка — сложные. Носителю русского естественно считать, что сербский язык — это очень просто: он может приехать в Сербию и за неделю начать понимать, что происходит вокруг, и кое-как объясняться. А, например, эстонский кажется сложным: его за неделю не выучишь. Но, скажем, финнам, тот же эстонский, который является одним из прибалтийско-финских языков, покажется простым, а сербский — сложным, так что мнения будут диаметрально противоположными. А значит, при создании международного языка, который претендует на широкое распространение, ориентироваться надо не на подобные критерии сложности — ведь его должны учить и русские, и финны, и много кто еще, и никто не должен иметь фору. Разве что стоит задуматься о том, нет ли какого-то языка, который вся целевая аудитория хоть как-то знает.
  
  Существует ли некая объективная оценка сложности, которая не зависит от того, кто учит язык — итальянец, чех, араб или кореец? Условно говоря, если бы на нашу планету прилетел марсианин, которому надо было бы выучить разные языки (в их устной форме, поскольку это первичная форма языка), что было бы для него сложнее — учить финский, сербский, китайский или хинди? Если ответить на этот вопрос, станет яснее, как должен быть устроен простой вспомогательный язык.
  
  Лингвистическое изучение языковой сложности — это сравнительно молодая область науки, и фактически она начала развиваться активно только в последние 20–25 лет. До того рассуждения о сложности были прерогативой дилетантов, в частности создателей искусственных языков. Конечно, все интуитивно понимали, что в языке просто, а что сложно, но большую часть XX в. лингвисты принимали за аксиому, что все языки имеют равную сложность. Это было полезно, потому что позволяло не превозносить одни языки над другими и не выносить ценностных суждений. И лишь когда лингвистическое сообщество осознало, что все семь с лишним тысяч языков, существующих на нашей планете, равноценны как объекты для изучения, появилась возможность научно поставить вопрос: «А что же все-таки сложнее или проще?»
  
  Лингвистика пользуется идеями, которые пришли из теории информации. Отечественный математик Андрей Колмогоров (1903–1987) ввел формальное определение сложности — то, что называется «колмогоровская сложность» {48}. Не вдаваясь в математические подробности, можно сказать, что сложность некоторого объекта — это длина наиболее экономного его описания на каком-то формализованном языке. Рассмотрим, например, последовательность символов АББВАББВБВБАБА; ее никак нельзя описать экономнее, чем просто назвать. А вот последовательность АБАБАБАБАБАБ экономно описать очень легко: АБ шесть раз. И поэтому первая последовательность сложная, а вторая — более простая.
  
  Впрочем, к реальности это применимо плохо: ведь для того чтобы сравнивать таким образом грамматики естественных языков, нужно иметь грамматики для того самого условного марсианина на основе некоторых единых принципов описания — а очевидно, что таких не существует. Поэтому приходится искать какие-то корреляты языковой сложности, которые можно измерить, чтобы вычислить, какие языки сложнее, а какие проще.
  
  Во-первых, один из таких коррелятов — это разнообразие элементов. Так, если в каком-то языке 8 согласных, а в каком-то другом — 60, то очевидно, что первый язык по сис­теме согласных проще, чем второй.
  
  Во-вторых, усложняющим фактором является невзаимнооднозначное соответствие между формой и значением на уровне грамматики языка. Например, если одна и та же форма в некотором языке образуется десятью разными способами, то это сложнее, чем если эта форма образуется одним способом. Скажем, в английском языке множественное число у абсолютного большинства существительных образуется регулярно при помощи одного и того же окончания -s (tree 'дерево' ~ trees 'деревья', father 'отец' ~ fathers 'отцы', brick 'кирпич' ~ bricks 'кирпичи', edge 'край' ~ edges 'края') [8], а в немецком языке имеется много разных моделей склонения. К примеру, от слова Baum 'дерево' множественное число будет Bäume, от слова Vater 'отец' — Väter, от слово Ziegel 'кирпич' — Ziegel (без изменения), от слова Rand 'край' — Ränder. Такое разнообразие типов означает, что в немецком языке образование множественного числа существительных устроено куда сложнее, чем в английском.
  
  Еще один коррелят сложности — это невзаимнооднозначное соответствие между формой и значением на уровне уже не грамматики, а текста: если одно и то же значение выражается в тексте несколько раз. Такое явление в языках мира называется согласованием. Если мы переведем на английский язык словосочетание новый компьютер, оно будет выглядеть как the new computer, а новые компьютеры — the new computers. Множественное число по-английски выражается один раз — в окончании существительного. А в русском языке значение множественного числа выражается дважды: и в окончании прилагательного, и в окончании существительного. Тем самым русский язык оказывается сложнее английского, потому что в нем нет взаимнооднозначного соответствия между значением множественного числа и его выражением в тексте.
  
  Зачем все это нужно? Ясно, что человеческий язык — это продукт эволюции. Ему уже примерно 100 000 лет, и если бы это было какое-то избыточное переусложнение, оно уже давно устранилось бы. Но нет — такие явления могут и возникать, и сохраняться, и утрачиваться, а никакого единого вектора развития не существует. Дело в том, что языковая сложность так или иначе выгодна и говорящему, и слушающему, причем разные ее аспекты выгодны разным участникам коммуникации.
  
  Разнообразие элементов позволяет делать тексты короче. Скажем, если в языке 8 согласных, то обычно слова в нем будут длиннее, чем в языке с 60 согласными. Это видно на простом математическом примере: если одно и то же число записать в двоичной сис­теме счисления, где символов только два, и в десятичной, где символов десять, то десятичная запись обычно будет примерно в три раза короче двоичной: например, 91 08910 (5 цифр) = 101100011110100012 (17 цифр).
  
  То же касается и нерегулярности в грамматике. Если мы вернемся к английскому множественному числу и посмотрим, как устроены те формы, которые образуются не по правилам, то они обычно короче, чем были бы, если бы были регулярными. Скажем, несуществующая, но регулярная форма *tooths была бы на один звук длиннее, чем реальное teeth, а форма *mouses, если бы mouse склонялось как house, было бы длиннее, чем mice.
  
  Невзаимнооднозначность соответствия между формой и содержанием на уровне текста позволяет делать сообщения избыточными. Это может быть очень полезно слушающему, потому что в коммуникации постоянно происходят помехи. Так, если мы слышим английское словосочетание the new computers, но на последнем слоге где-то рядом раздался треск, то это приводит к тому, что мы не понимаем, какое число имеется в виду. Но, услышав русское словосочетание новые машины с таким же треском в конце, мы все-таки восстановим число по прилагательному. Таким образом, избыточность усложняет язык, зато она выгодна слушающему.
  
  Единая количественная мера сложности в научной лингвистике пока так и не выработана. Обычно берут разные параметры: считают количество звуков, падежей, глагольных времен и так далее — и пытаются найти единую взвешенную меру, которая все это учтет и покажет, какие языки самые простые, а какие самые сложные. Шкалы такого рода обычно позволяют довольно легко (поскольку данные про количество звуков, падежей и времен уже собраны) хотя бы в первом приближении понять, какие языки проще, какие сложнее. Известная американская исследовательница Джоанна Николс создала такой рейтинг еще в 1992 г. {49} На верхних его строчках оказались шумерский язык, язык манггараи, на котором говорят в Австралии, аккадский язык, баскский язык, еще один австралийский язык дингили и южный сьерра-мивокский язык, распространенный в Северной Америке. В нижнюю часть рейтинга попали, среди прочего, миштекский язык (Мексика), нивхский язык, на котором говорят на Дальнем Востоке, и китайский. Для нелингвиста это может быть немного удивительно, потому что он, слыша о китайском языке, в первую очередь вспоминает об иероглифах, но если посмотреть на грамматическую сис­тему, то легко понять, почему это так. В китайском практически нет морфологии, чем и объясняется, что он оказался на нижних позициях на этой шкале, — и если бы к нам прилетел марсианин и стал учить китайский язык без иероглифов, он наверняка достиг бы успеха достаточно быстро.
  
  Но, хотя научная лингвистика только сейчас формирует четкое знание о языковой сложности, некоторые первичные представления об этом, основанные на опыте изучения иностранных языков, существовали всегда. Были и есть они и у изобретателей вспомогательных языков. Всякому очевидно, что не стоит создавать для международного общения язык, в котором 100 согласных и 25 гласных или десять разных способов образования множественного числа, как в немецком языке. Именно поэтому международные вспомогательные языки обычно действительно оказываются в нижней части рейтинга сложности, хотя в них вполне могут проникать и некоторые довольно сложные явления, которые почему-либо кажутся естественными создателям этих языков, например потому, что они есть в их родных языках.
  Сольресоль
  
  Француз Жан-Франсуа Сюдр (1787–1862) был очень музыкальным человеком. Он учился в консерватории и владел музыкальным магазином в Париже. Поэтому едва ли удивительно, что его проект универсального языка тоже основывался на музыке: ведь этот вид искусства доступен для восприятия всем вне зависимости от родного языка. В 1838 г. Сюдр опубликовал первый проект своего языка, который так и назвал: универсальный музыкальный язык. Более полная версия его описания появилась в 1866 г., через четыре года после смерти автора, а в 1902 г. один из главных энтузиастов этого языка Болеслав Гаевский дал ему новое запоминающееся имя — сольресоль.
  
  Задача № 5 (автор — Тодор Червенков)
  
  Даны предложения на языке сольресоль и их переводы на русский язык:
  
  1. Редо фаресими сольдореля сольсидо фасимире.
  Мой черный кот быстро бежит.
  
  2. Ля сольмисире сольдосольдо ремисифа реми рефаредо.
  Учитель медленно открывает твой буфет.
  
  3. Рефа сольмисире сольфамидо ляредоля ля фаресими ляфамидо.
  Его старый учитель покупает маленького кота.
  
  4. Ля ресольсольдо лядореля ресоль рефасире ляредосоль.
  Плотник продает наш белый ящик.
  
  5. Ля дофареля силями ля сисифадо.
  Богач ненавидит адвоката.
  
  Задание 1. Переведите на русский язык:
  Реси сисифадо лядореля ля рефаредо домифаля.
  
  Задание 2. Переведите на язык сольресоль:
  Молодой плотник любит вашего кота.
  Бедняк быстро закрывает черный ящик.
  
  Из задачи видно главное свойство языка сольресоль: все слова в нем составлены из слогов — названий нот (до, ре, ми, фа, соль, ля, си). Сравнив предложения, в которых повторяются слова (1 и 3, 2 и 3), устанавливаем, что 'кот' — фаресими, 'учитель' — сольмисире. Часто повторяющееся слово ля является артиклем и ставится перед существительным (здесь угадывается влияние родного языка автора — французского, хотя для носителей многих других языков, например русского, артикль — это вовсе не так просто). Иногда перед существительными вместо него стоит двусложное слово, начинающееся на ре, — так в языке сольресоль выглядят притяжательные местоимения.
  
  Из предложений 1 и 3 видно, что редо — 'мой', а рефа — 'его'. Поискав похожие слова в других предложениях, находим: реми 'твой', ресоль 'наш'. Выпишем эти слова по порядку нот в их вторых слогах:
  
  редо 'мой' — реми 'твой' — рефа 'его' — ресоль 'наш'.
  
  Ясно, что порядок лиц (я, ты, он, мы, вы, они) соответствует порядку нот (до, ми, фа, соль, ля, си), при этом комбинация, состоящая из двух одинаковых нот — рере, пропускается. Теперь мы можем достроить слова реля 'ваш' и реси 'их'.
  
  Местоимения в языках мира — это одна из самых типичных областей необъяснимых исключений. К примеру, почему в русском языке дательный падеж от местоимения ты звучит как тебе, а от местоимения я — как мне (ни одного общего звука с начальной формой)? У местоимения мы и соответствующего ему притяжательного местоимения наш тоже нет ни одного общего звука. Для искусственных языков, напротив, такие нерегулярности не особенно характерны. Так, в сольресоле личные местоимения тоже состоят из двух слогов, только первый слог у них — до, а второй выбирается по тому же принципу, что и у притяжательных местоимений. Такие регулярные отношения между личными и притяжательными местоимениями непривычны для европейцев: если вспомнить даже такие русские или английские пары, где есть хоть какое-то сходство между двумя местоимениями (ты — твой, вы — ваш, he — his, you — your), сразу видно, что образовать один член в такой паре от другого простым способом невозможно. Более того, даже в тех языках, где регулярная связь между этими двумя классами слов есть, притяжательное местоимение чаще всего устроено сложнее, чем личное; например, по-китайски 'я' звучит как wo, а 'мой' — как wo de, 'ты' — как ni, а 'твой' — как ni de.
  
  Обратим внимание, что в предложениях есть слова с противоположным значением — антонимы: 'быстро' ~ 'медленно' и 'черный' ~ 'белый'. В естественных языках подобные слова бывают связаны друг с другом словообразовательно (напр., просто ~ непросто). Может быть, так обстоит дело и в языке сольресоль? Оказывается, да, но устроены в этом языке антонимы очень необычным образом. Присмотревшись к паре предложений 1 и 2 и к паре предложений 1 и 4, мы найдем похожие слова фасимире ~ ремисифа и сольдореля ~ ляредосоль. Отсюда мы можем сделать вывод, что антонимы образуются друг из друга переворачиванием порядка слогов. Точно так же устроена пара 'покупать' ~ 'продавать', хотя это и не вполне антонимы, а так называемые конверсивы — они называют не противоположные, взаимоисключающие объекты, свойства и ситуации, а описывают одну и ту же ситуацию (в нашем примере — ситуацию купли-продажи) с разных точек зрения. Как бы то ни было, в естественных языках такого обратного прочтения не бывает: антонимы либо имеют разные корни (как, например, русские любить ~ ненавидеть, большой ~ маленький), либо один из них образуется от другого с помощью отрицательной приставки или суффикса (ср. русские слова красивый ~ некрасивый). Впрочем, идея образовывать антонимы таким способом приходила в голову не только Сюдру. По-видимому, независимо к тому же пришли создатели искусственного языка универсаль Герберт Муравкин и Леонид Василевский в 1920-е гг. {50}: так, у них находим пары mega 'большой' — gema 'маленький', fino 'конец' — nifo 'начало', lisu 'говорить' — silu 'молчать'.
  
  Теперь мы уже знаем достаточно, чтобы разобраться с порядком слов в языке сольресоль. Он выглядит так:
  
  Подлежащее — Сказуемое — Обстоятельство — Дополнение;
  
  Артикль / Притяжательное местоимение — Существительное — Прилагательное.
  
  Зная все это, можно приступать к выполнению заданий.
  
  Ответ на задание 1:
  
  Реси сисифадо лядореля ля рефаредо домифаля. — Их адвокат продает большой буфет.
  
  Слово реси 'их' мы восстановили выше, а слово домифаля 'большой' получается, если перевернуть порядок следования слогов в слове ляфамидо 'маленький'.
  
  Ответ на задание 2:
  
  Молодой плотник любит вашего кота. — Ля ресольсольдо домифасоль миляси реля фаресими.
  
  Бедняк быстро закрывает черный ящик. — Ля лярефадо досольдосоль фасимире ля рефасире сольдореля.
  
  Не может не удивлять количество минимальных элементов, из которых составляются слова, и сам тип этих элементов. В языке сольресоль таких единиц всего семь. По замыслу создателя языка, их можно передавать самыми разными способами: с помощью слогов, как в задаче, наигрывая ноты или даже с помощью цветов. В естественных же языках минимальной единицей является звук, причем в языках с самыми простыми сис­темами звуков количество этих единиц больше, чем в сольресоль. Например, в языке ротокас, на котором говорят на острове Бугенвиль в Папуа — Новой Гвинее, 6 согласных и 5 или 10 гласных (в зависимости от того, выделять ли долгие гласные как отдельные единицы или считать их сочетаниями двух кратких), то есть 11 или 16 минимальных элементов — и это очень мало. Если мы рассмотрим русский язык, то в нем около 45 звуков (не забудьте отдельно посчитать мягкие и твердые согласные), а в некоторых языках число звуков может быть и больше. Так, в языке жу (къхунг) некоторые исследователи насчитывают 141 звук {51}, а раз звуков так много, то и букв латинского алфавита для них не хватает, поэтому латиницей его название записывается очень необычным образом: ǃXũ.
  
  Поскольку в языке сольресоль минимальных элементов мало, то можно было бы ожидать, что для того, чтобы выразить тот же самый смысл, что и в естественном языке, понадобится в среднем больше этих элементов (как в случае с двоичной сис­темой счисления в сравнении с десятичной). Однако если сравнить количество слогов в предложениях на языке сольресоль и количество букв в соответствующих русских предложениях, первых окажется даже меньше. Объясняется это просто: в языке сольресоль допустимы абсолютно любые последовательности минимальных элементов, тогда как в естественном языке это не так. Если сольресоль разрешает все 7 × 7 × 7 = 343 трехэлементные комбинации, то, к примеру, в русском языке встречаются далеко не любые сочетания из трех звуков — например, сочетания [лрб] или [фзг] не существуют.
  
  Это приводит к тому, что очень многие слова в языке сольресоль различаются только на один минимальный элемент: ср. сольдореля 'бежать' и лядореля 'продавать'. Когда эти слова представлены в виде слогов, сходство не так заметно, но если изобразить их в виде нот, то различие будет всего на одну ноту — и если при передаче звука возникнут какие-то помехи, то это различие легко может утратиться. Таким образом, язык сольресоль в намного меньшей мере, чем естественные языки, обладает избыточностью. В начале главы мы обсуждали понятие избыточности и свели его к дублированию информации, но можно определить его и в более общем виде: избыточность означает, что без некоторых элементов текст остается понятным, потому что на их место все равно нельзя подставить ничего другого. Из русского текста можно почти безболезненно выбросить четверть букв — мы не испытаем особенного затруднения, если нас попросят прочитать предложение: «Учи_ель _едл_нно _ткр_вае_ тво_ буф_т» {52}. А вот если выбросить четверть нот из фразы на языке сольресоль, она станет абсолютно непонятной.
  
  В языке сольресоль разрешены слова длиной от 1 до 5 слогов. Это означает, что всего возможных слов в этом языке 7 + 72 + 73 + 74 + 75 = 19 607. Это намного меньше, чем слов в естественных языках; например, Оксфордский словарь английского языка (Oxford English Dictionary) содержит 500 000 слов. Правда, в мире не найдется такого носителя английского языка, который знал бы их все или хотя бы половину, ведь среди них много специальных терминов и устаревших слов. Среднее количество слов, которые реально употребляет каждый отдельный человек, по-видимому, близко к количеству возможных слов в языке сольресоль: так, словарь языка Пушкина включает в себя около 20 000 слов. Впрочем, едва ли кто-нибудь в современном мире знает сольресоль на таком уровне — да и в прошлом, кроме Жана-Фрасуа Сюдра и Болеслава Гаевского, едва ли таких людей насчитывалось много.
  Волапюк
  
  Язык сольресоль — это интересный эксперимент, но все же для реального международного общения он не использовался. Первым по-настоящему международным языком стал волапюк, который был разработан в 1879 г. немецким священником Иоганном Мартином Шлейером (1831–1912).
  
  Шлейер рассказывал, что идея волапюка пришла к нему как божественное откровение в бессонную ночь. Некоторые его изобретения действительно были довольно неожиданными. В частности, за основу лексикона Шлейер решил взять английский язык, но исказить слова так, чтобы сделать их равно непривычными для носителей всех языков мира. Слово vol — это не что иное, как английское world 'мир', pük — английское speak 'говорить', а их сочетание — volapük — обозначает 'мировой язык'; a между корнями — это показатель родительного падежа, который используется и при образовании сложных слов.
  
  Всего падежей в волапюке четыре: именительный, родительный, дательный и винительный. Это напоминает немецкий язык, где падежная сис­тема устроена ровно так же. Именительный падеж не обозначается никак, родительный — при помощи -a, дательный — при помощи -e, а винительный — при помощи -i. Нельзя не заметить, что если расположить падежи в традиционном порядке, то и соответствующие им гласные будут идти по алфавиту.
  
  Вообще, значимость алфавитного порядка для многих искусственных языков очень велика: мы уже видели, что в языке ро алфавит выражает градации, в языке сольресоль лицам соответствуют ноты по порядку, и так далее. Особенно часто алфавитный порядок кладется в основу обозначения чисел, и волапюк здесь не исключение. Первые пять чисел содержат первые пять гласных в алфавитном порядке: bal, tel, kil, fol, lul (при наличии фантазии в этом ряду можно опознать по крайней мере четыре английских слова: one, two, three, four).
  
  Перечень грамматических категорий в волапюке очень четко очерчен: число, род, падеж, лицо, степень сравнения, время, наклонение, залог. При этом активно используется идея маркированности, которая в научной лингвистике получила распространение только лет через 50 после Шлейера: в волапюке есть базовые (немаркированные) значения грамматических категорий, которые не обозначаются специальными показателями и понимаются слушающим по умолчанию, и менее базовые (маркированные) значения, для которых придуманы приставки или суффиксы. Например, падеж по умолчанию — именительный, число по умолчанию — единственное, время по умолчанию — настоящее, и так далее.
  
  Самый простой способ выражения — у числа. Множественное число передается окончанием -s: län 'страна' (англ. land) ~ läns 'страны'.
  
  Глагольных времен в волапюке шесть, и их сис­тема очень напоминает английскую или латинскую. Для их обозначения используются приставки:
  
  penob 'я пишу; I write, I am writing'
  
  äpenob 'я писал; I was writing'
  
  epenob 'я написал; I wrote, I have written'
  
  ipenob 'я написал раньше; I had written'
  
  openob 'я буду писать; I will write'
  
  upenob 'я уже напишу; I will have written'.
  
  Для настоящего времени зарезервирована приставка a, но она не употребляется в действительном залоге из соображений немаркированности. Ее можно увидеть в страдательном залоге, где перед приставкой времени ставится p (вероятно, восходящее к первой букве англ. passive, нем. Passiv, лат. passivum 'страдательный/пассивный залог'): papenom 'это (букв. он) пишется', päpenom 'это писалось' и так далее. Легко заметить, что гласные выстраиваются во рту в соответствии со значением времен: когда речь идет о действии в прошлом, язык при произнесении гласного продвигается вперед (ср. звуки i и e), а когда говорится о будущем, язык уходит назад (ср. звуки o и u). Таким образом, мы имеем дело с некоторым проявлением иконичности, о которой говорилось в разделе про пиктографические языки: конечно, нельзя сказать, что e больше похоже на прошедшее время, а o — на будущее, но зато можно сказать, что настоящее так же располагается между прошедшим и будущим, как гласный среднего ряда a — между гласными переднего ряда i и e и гласными заднего ряда u и o. Правда, нельзя исключать, что это слишком изысканное объяснение: может быть, Шлейер просто перечислил времена в том порядке, в каком они обычно стоят в учебниках грамматики, а гласные — по алфавиту, вот и сошлось.
  
  Волапюк стремительно набирал популярность в 1880-е гг., однако столь же быстро ее утратил. Что же привело к фактической гибели этого языка? Возможно, проб­лема в том, что его сторонники слишком уж сильно стремились довести язык до идеала и постоянно предпринимали попытки его реформировать {53}. Это неизбежно осложняло жизнь всем, кто пытался использовать этот язык. В 1889 г. Шлейер рассорился с созданной при его живейшем участии за два года до того Академией волапюка и основал новую академию, а старая академия стала пропагандировать другой язык, который получил название идиом-неутраль. В свою очередь, в 1908 г. эта же академия отвергла идиом-неутраль в пользу нового языка — Latino sine flexione. Такая нестабильность не могла не смутить сторонников волапюка, которых постепенно становилось все меньше и меньше. К концу XIX в. их насчитывалось около сотни — и это при том, что еще в 1890 г. один из лидеров волапюк-движения Леопольд Симонсон утверждал, что через десять лет в каждой школе каждой страны мира потребуется учитель этого языка {54}. В 1931 г. волапюк ненадолго ожил благодаря голландцу Ари де Йонгу: он опубликовал обновленную грамматику языка и стал издавать на нем газету, которая выпускалась шесть раз в год и просуществовала до 1963 г. Некоторое — но очень небольшое, исчисляющееся буквально десятками — количество энтузиастов волапюка есть и в наши дни.
  
  Еще один раз язык волапюк неожиданно обрел новую жизнь уже в компьютерную эпоху — точнее, не сам язык, а его название. Так стали называть способ транслитерировать кириллицу в латиницу, подбирая похожие по форме латинские буквы и специальные символы. HanpuMep, ~) To npeg/\o*eHue 3anucaHo uMeHHo TakuM cnoco6oM. Никаких универсальных правил записи в этой сис­теме никогда не было, и каждый пользовался ею как хотел. А по мере развития кодировок, которое избавило нас от необходимости писать письма и смс латиницей, эта сис­тема ушла в прошлое и сейчас известна еще меньше, чем сам язык волапюк.
  Эсперанто
  
  Вскоре после волапюка возник другой международный язык, который в итоге и стал самым известным и распространенным в мире — эсперанто. В 1887 г. польский окулист Людвик Лазарь Заменгоф (1859–1917) издал книгу под названием «Международный язык». Поскольку дело происходило в Российской империи, неудивительно, что книга была напечатана по-русски. Автор взял псевдоним Д-р Эсперанто, что на его языке означало 'Надеющийся'. На титульном листе книги, среди прочего, находим эпиграф, который применим к любому проекту международного вспомогательного языка:
  
  «Чтобы язык был всемирным, недостаточно назвать его таковым».
  
  В предисловии Заменгоф говорит, что создателю международного языка надо решить три задачи:
  
  I) Чтобы язык был чрезвычайно легким, так чтобы его можно было изучить шутя.
  
  II) Чтобы каждый, изучивший этот язык, мог сейчас же им пользоваться для объяснения с людьми различных наций, все равно будет ли этот язык признан миром и найдет ли он много адептов или нет, — т.е. чтобы язык уже с самого начала и благодаря собственному своему устройству мог служить действительным средством для международных сношений.
  
  III) Найти средства для преодоления индифферентизма мира и для побуждения его как можно скорее и en masse начать употреблять предлагаемый язык как живой язык, а не с ключом в руке и в случаях крайней надобности.
  
  Он полагает, что его предшественникам удавалось решить самое большее одну из этих трех задач. Отдельно он критикует волапюк [9]:
  
  И если одна из последних попыток, «Volapük», приобрела себе, как говорят, некоторое количество адептов, то это только потому, что сама идея "всемирного" языка до того возвышенна и заманчива, что люди, способные увлекаться и обрекать себя на пионерство, жертвуют своим временем в надежде, авось-либо дело удастся.
  
  Объясняя, каким образом в эсперанто решены эти задачи, Заменгоф приводит довольно много интересных лингвистических рассуждений. Так, он подчеркивает, что все морфемы его языка — это фактически отдельные слова, потому что они могут свободно сочетаться друг с другом и никак не влияют друг на друга; например, fratino 'сестра' состоит из трех частей: frat- 'брат', — in- 'женский пол' и -o 'существительное', которые могли бы даже не объединяться в одно слово. В русском языке это не так: хотя у нас и есть суффиксы, обозначающие лиц женского пола, но они различаются в зависимости от основы. Так, к слову учитель нам надо прибавить суффикс -ниц-а, к слову официант — -к-а, а к слову секретарь — -ш-а. Я не буду вдаваться в обсуждение, не прибавляют ли эти суффиксы кроме идеи женского пола еще и оттенок пренебрежительности, которого нет в эсперанто, но в любом случае ясно, что по-русски не бывает официантниц и официантш. Точно так же и выбор окончаний существительного в русском языке зависит от основы: к основе официант мы прибавляем в именительном падеже нулевое окончание, а к основе официантк- — окончание -а. Таким образом, в русском языке морфемы внутри слова намного сильнее определяют выбор соседних морфем и их внешний вид, чем в языке эсперанто. Тем самым эсперанто по своему морфологическому типу оказывается агглютинативным языком, то есть языком, в котором можно строить слова как довольно длинные цепочки однозначных морфем, мало влияющих друг на друга. Это отличает его от большинства известных Заменгофу европейских языков, которые этими свойствами не обладают и называются флективными {55}. Типичные представители агглютинативных языков — тюркские, например узбекский. В примере (18) на этом языке за корнем apelsin следуют три морфемы, которые обозначают соответственно множественное число, обладателя и местный падеж:
  
  (19) apelsin-lar-imiz-da
  
  апельсин-множ-наш-местн [10]
  
  'в наших апельсинах'.
  
  Но надо признать, что в большинстве тюркских языков морфемы при соединении все-таки в какой-то мере влияют друг на друга, а узбекский — это исключение, поскольку в нем гласные в суффиксах не зависят от гласных корня. А, скажем, в турецком такая зависимость есть: после передних гласных корня (в частности, e или i) в суффиксах тоже будут передние гласные, а после непередних (в частности, a или ı = ы) — непередние:
  
  (20) ev-ler-imiz-de
  
  дом-множ-наш-местн
  
  'в наших домах'
  
  (21) yatak-lar-ımız-da
  
  кровать-множ-наш-местн
  
  'в наших кроватях'.
  
  Таким образом, эсперанто оказывается даже ближе к идеалу взаимно-однозначного соответствия между формой и значением, чем большинство тюркских языков.
  
  Что же касается лексики, Заменгоф так описывает ее подбор:
  
  Словарь составлен мною не произвольно, а по возможности из слов, известных всему образованному миру. Так, напр., слова, одинаково употребительные во всех цивилизованных языках (так называемые «иностранные» и «технические»), я оставил без всякого изменения; из слов, различно звучащих в различных языках, взяты мною или общие двум-трем главнейшим европейским языкам, или принадлежащие только одному, но популярные и у других народов; там, где данное слово в каждом языке иначе звучит, я старался находить слово, которое имело бы только подходящее значение или более редкое употребление, но зато было бы знакомо главнейшим народам (напр. слово «близкий» в каждом языке звучит иначе; но сто́ит взять латинское «ближайший» (proximus), и окажется, что оно, в различных изменениях, употребительно во всех главнейших языках; если я, следовательно, слово «близкий» назову proksim, то я буду более или менее понятен каждому образованному человеку); в остальных же случаях я брал обыкновенно из латинского, как языка полуинтернацио­нального.
  
  Заменгоф считал, что всю грамматику эсперанто можно выучить за час: в его «Международном языке» она занимает пять с небольшим страниц и состоит из 15 правил (позже их количество было доведено до 16). Алфавит этого языка, правда, на первый взгляд выглядит странновато, поскольку он содержит шесть необычных букв с надстрочными знаками:
  
  Ударение в эсперанто всегда ставится на второй слог от конца: ŝaŭmaĵo 'суфле' читается как [шаwма́жо], urtiko 'крапива' — как [урти́ко], и так далее. Все буквы имеют однозначное чтение, не зависящее от контекста (а не как, например, в русском языке, где буква д в слове дом читается как твердое [д], в слове деготь — как мягкое [д'], а в слове год — вообще как [т]). Кстати, в этом абзаце пересказаны целых два правила языка эсперанто, предложенных его создателем, — про ударение и про однозначное чтение букв, так что на грамматику остается меньше правил.
  
  Впрочем, уже сам Заменгоф осознал, что введенные им буквы с надстрочными знаками (ĉ, ĝ, ĥ, ĵ, ŝ и ŭ) могут вызывать типографические трудности, поэтому он разрешил заменять крышечку буквой h и писать ch, gh и так далее, а ŭ заменять на простое u — так, слово ŝaŭmaĵo в такой упрощенной графической сис­теме будет записано как shaumajho. Но такие замены имеют недостатки. В частности, они препятствуют однозначному чтению: буква h в эсперанто тоже есть, и без знания языка может быть непонятно, как читать ch — как ĉ или как c + h. Именно поэтому возобладала другая сис­тема, в которой любой диакритический знак заменяется на букву x, которая в алфавите эсперанто отсутствует: ĉ превращается в cx, ŭ — в ux, и так далее. То же самое 'суфле' в таком случае превращается в sxauxmajxo.
  
  А что же оставшиеся правила? Конечно, можно их просто прочитать, но мы пойдем другим путем и попробуем разобраться с ними по реальному тексту. Оказывается, одного совсем коротенького стихотворения вполне достаточно для того, чтобы узнать почти все самое главное про устройство языка эсперанто.
  
  Blankadas velo unusola
  
  en la nebula mara blu'.
  
  Ĝi kion lasis, kion volas
  
  en fremdaj vastoj serĉi plu?
  
  
  La ondoj ludas, vento spiras,
  
  fleksante l' maston kun fervor';
  
  ve, ne feliĉon vel' aspiras,
  
  nek de l' feliĉo kuras for!
  
  
  Белеет парус одинокий
  
  В тумане моря голубом!..
  
  Что ищет он в стране далекой?
  
  Что кинул он в краю родном?..
  
  
  Играют волны — ветер свищет,
  
  И мачта гнется и скрипит…
  
  Увы! он счастия не ищет,
  
  И не от счастия бежит!
  
  Ĝin kronas ora bril' ĉiela,
  
  sub ĝi lazuras l' onda spac',
  
  sed ŝtormon serĉas ĝi, ribela,
  
  kvazaŭ en ŝtormoj estas pac'!
  
  
  Под ним струя светлей лазури,
  
  Над ним луч солнца золотой…
  
  А он, мятежный, просит бури,
  
  Как будто в бурях есть покой!
  
  Итак, перед вами — перевод лермонтовского «Паруса», выполненный советским поэтом-эсперантистом Константином Гусевым (1916–1980) {56}. Апостроф — это поэтическая вольность, разрешенная уже самим Заменгофом, который тоже писал на своем языке стихи. Этот знак может заменять a в слове la и o в конце других слов. Гласный, замененный апострофом, при этом все равно идет в счет при определении ударения: например, fervor' звучит как фэрво́р (а в полном виде это fervoro — фэрво́ро).
  
  Начнем разбираться с этим текстом. Blankadas похоже на русское бланк 'пустой лист', unusola сразу наводит на мысль о корнях со значением 'один, одинокий' (уникальный, соло и т.д.), а значит, velo — это парус. La напоминает французский или итальянский артикль (Ла-Манш, Ла Скала 'лестница'); nebula, возможно, как-то связано с русским небом, mara — с морем, а в blu' = bluo легко опознать английское blue 'синий'; тогда остается слово en — это, видимо, предлог 'в'.
  
  Теперь попробуем понять что-то про грамматику. Почему некоторые слова заканчиваются на -o (velo, bluo), а некоторые — на -a (unusola, nebula, mara)? Здесь ключевую роль для понимания сыграет первая строчка: раз velo — это 'парус', а unusola — 'одинокий', то, наверное, на -o заканчиваются существительные, а на -a — прилагательные. Тогда мы лучше понимаем, как устроена вторая строчка: это не совсем 'в тумане моря голубом', а скорее 'в туманной морской синеве'.
  
  В четвертой строке находим корни fremd- 'чужой', в котором узнается немецкое fremd, и land- 'земля, страна' (англ. land, нем. Land). Правда, эти слова заканчиваются не на -a и -o, а на -aj и -oj. Вероятно, здесь выражается еще какая-то грамматическая категория, а именно число. Значит, множественное число обозначается и у существительного, и у связанного с ним прилагательного, причем одинаково — с помощью добавления -j.
  
  В третьей и четвертой строках остались еще глаголы: lasis, volas и serĉi. В них опознаются нем. lassen и фр. laisser 'покидать', нем. wollen 'хотеть' и русское воля, англ. search и франц. chercher. Таким образом, речь здесь идет о том, что парус что-то покинул и что-то хочет искать. Исходя из этого, мы сразу же понимаем, как обозначается прошедшее время (-is), настоящее время (-as) и неопределенная форма (-i).
  
  kion, повторяющееся два раза, — это вопросительное слово 'что?', ĝi — вероятно, местоимение 'он', а plu — то же, что франц. plus 'больше, еще'. Таким образом, мы полностью разобрались с первым четверостишием.
  
  La ondoj ludas, vento spiras — это точный перевод «Играют волны, ветер свищет» (ну разве что на эсперанто он не свищет, а дует). Заодно, кстати, видим, что глагол не согласуется с подлежащим по числу: ludas оканчивается так же, как spiras. А вот в следующей строке мы встречаем еще одну новую для нас грамматическую форму: l' maston — существительное, которое оканчивается не на -o, а на -n. Но можно предположить, что fleksante — это что-то вроде деепричастия 'сгибая', kun fervor' — 'с яростью', и тогда мачта выступает здесь в роли прямого дополнения: 'сгибая мачту с яростью'. Тогда -n — это показатель винительного падежа. Он употребляется в эсперанто только в таких контекстах, а не после предлогов, например, там существительные всегда выступают без падежного показателя (кстати, именительный падеж после предлога — это и есть то самое 16-е правило, которое Заменгоф не включил в свой первый свод правил, а присовокупил к нему позже).
  
  Впрочем, если вернуться назад, можем убедиться, что мы уже видели это -n раньше, а именно в вопросительном слове kion 'что'. Там оно тоже выступало в роли прямого дополнения. А если бы оно стало подлежащим, то выглядело бы как kio. 'Что он покинул?' — это Kion ĝi lasis?, а если бы нам надо было перевести на эсперанто вопрос 'Что его покинуло?', то получилось бы Kio ĝin lasis? Еще раз мы встретим -n в следующей строке — буквально 'увы, не счастья парус вожделеет'. А для того чтобы понять четвертую строку, нам может недоставать только слова for 'прочь' (нем. fort) — получается буквально 'и не от счастья бежит прочь', с глаголом kuras в настоящем времени.
  
  Фактически этих знаний уже достаточно для того, чтобы прочитать третье четверостишие, никакой новой грамматики нам не понадобится. Следует только помнить о том, что существительные заканчиваются на -o, а прилагательные — на -a; без этого мы не разберемся в синтаксисе. В первой строке в сочетании ora bril' ĉiela существительное — это brilo 'сияние' (ср. франц. briller, рус. бриллиант), а прилагательные — ora 'золотой' и ĉiela 'небесный'. В следующей строке говорится, что под парусом голубеет простор волн (l' onda spac' = la onda spaco); onda — это прилагательное от уже встречавшегося нам корня 'волна', которое в этом контексте даже невозможно перевести на русский (ведь не скажешь ни волнистый простор, ни волновой простор).
  
  Впрочем, это лишь первое знакомство с грамматикой эсперанто. На самом деле словоизменение и словообразование в этом языке все же богаче, чем может показаться по 12 поэтическим строкам. Чтобы разобраться с этим подробнее, попробуйте решить задачу № 6.
  
  Задача № 6 (автор — Валентин Мельников)
  
  Даны слова на языке эсперанто и их переводы на русский язык:
  
  
  Задание 1. Переведите на русский язык:
  lama, ĝojo, onta, malvasta, malnoviĝas.
  
  Задание 2. Переведите на язык эсперанто:
  появляющийся; горе; сформировавшийся; хромать; видимый; собирающийся писать; увеличивает; тот, который будет обновлен.
  
  Кое-что про окончания существительных (-o), прилагательных (-a) и глаголов (-as в настоящем времени, — is в прошедшем, — i в инфинитиве) мы уже знаем. Теперь к ним добавляется еще будущее время на -os (malgrandigos 'уменьшит'). Но, посмотрев на предложенные здесь примеры, мы можем понять также, как устроены причастия: они бывают действительными (с суффиксом -nt-, как lamanta 'хромающий' и vidinta 'увидевший') и страдательными (с суффиксом -t-, как skribita 'написанный'). Естественно, после суффикса причастия ставится -a, поскольку причастие выполняет ту же функцию, что и прилагательные. Перед суффиксом причастия ставятся гласные, отвечающие за время, — такие же, как в изъявительном наклонении глагола.
  
  После этого мы можем разобраться и со словообразованием. Сразу привлекает внимание приставка mal-: она явно означает отрицание (вспомним французское mal 'плохо', хотя отрицание и 'плохо', вообще говоря, не совсем одно и то же). Кроме того, в задаче представлены два суффикса, позволяющие образовывать глаголы от корней, значения которых типичны для прилагательных. Если выразить значение корня как 'X', то эти суффиксы можно истолковать так:
  
  — ig- образует переходные глаголы со значением 'делать что-то / кого-то X';
  
  — iĝ- образует непереходные глаголы со значением 'становиться X'.
  
  Еще одна интересная особенность — это употребление окончания is в функции глагола бытия (глагола-связки). Это можно трактовать как нулевой корень в сочетании с глагольным показателем прошедшего времени. Для носителя русского языка в том, что глагол-связка выражается нулем, нет ничего странного: мы сами так говорим в настоящем времени (Он учитель), при том что в прошедшем времени связка у нас есть (Он был учителем). Но можно анализировать это и по-другому и говорить, что морфема становится самостоятельным словом. Такой анализ лучше соответствует идее Заменгофа о том, что граница между морфемой и самостоятельным словом в эсперанто условна. Впрочем, надо отметить, что мы уже видели глагол бытия estas в последней строке «Паруса»; as и estas — синонимы, но estas все же более употребителен, а формы типа as рассматриваются как поэтическая вольность.
  
  Всего сказанного выше достаточно, чтобы выполнить задания. Для наглядности распишем слова из заданий по морфемам.
  
  Ответ на задание 1:
  
  lam-a 'хром-прил' = 'хромой'
  
  ĝoj-o 'рад-сущ' = 'радость'
  
  o-nt-a 'буд-действ.прич-прил' = 'будущий'
  
  mal-vast-a 'отрицание-шир-прил' = 'неширокий, узкий'
  
  mal-nov-iĝ-as 'отрицание-нов-делаться-наст.изъяв' = 'стареет'.
  
  Ответ на задание 2:
  
  'появляющийся' = aper-a-nt-a 'появл-наст-действ.прич-прил'
  
  'горе' = mal-ĝoj-o 'отрицание-рад-сущ'
  
  'сформировавшийся' = form-iĝ-i-nt-a 'форм-делаться-прош-действ.прич-прил'
  
  'хромать' = lam-i 'хром-инфинитив' (не lamigi, потому что это значило бы 'делать хромым', и не lamiĝi, потому что это значило бы 'становиться хромым')
  
  'видимый' = vid-a-t-a 'вид-наст-страд.прич-прил'
  
  'собирающийся писать' = skrib-o-nt-a 'пис-буд-действ.прич-прил'
  
  'увеличивает' = grand-ig-as 'велик-делать-наст.изъяв'
  
  'тот, который будет обновлен' = nov-ig-o-t-a 'нов-делать-буд-страд.прич-прил'.
  
  Таким образом, морфология эсперанто оказывается в чем-то даже богаче морфологии европейских языков. Так, в эсперанто шесть причастий (три времени × два залога), при том что в русском, например, их только четыре, так как у нас нет причастий будущего времени, а в английском — только два, потому что в настоящем времени есть только действительное причастие (singing 'поющий'), а в прошедшем — только страдательное (sung 'спетый'). Правда, многие языки могли бы позавидовать регулярности эсперанто: редко бывает так, что показатели времени абсолютно одинаковы и в изъявительном наклонении, и в причастиях, а показатели причастий, в свою очередь, абсолютно одинаковы во всех временах. Если мы привлечем к сравнению русский язык, то обнаружим, что между показателями прошедшего времени в изъявительном наклонении, в действительном причастии и в страдательном причастии нет вообще ничего общего: сравните формы написа-л, написа-вш-ий и написа-нн-ый.
  
  Еще немного информации об устройстве эсперанто мы можем получить из задачи № 7.
  
  Задача № 7 (автор — Максим Руссо)
  
  Даны слова на языке эсперанто и их переводы на русский язык:
  
  
  Задание 1. Переведите на русский язык:
  
  ĉevalido, reprononci, elekto, ido, misaŭdi, gazeta, eta, birdareto, amaro
  
  Задание 2. Переведите на язык эсперанто:
  
  щенок, производить, смотреть, флот, птичка, по-царски, оговориться, плохой, кляча, идти, снова, потомство, запах.
  
  Здесь мы находим множество словообразовательных элементов — приставок и суффиксов. Из приставок можно выделить mis- 'неправильный, ошибочный' и re- 'повторное действие'. Разнообразных суффиксов больше: это и суффикс -et- 'маленький', и суффикс -aĉ- 'плохой', и суффикс -ar- 'совокупность', и суффикс -id- 'детеныш'. Следует, правда, обратить внимание на то, что элементы, похожие на эти суффиксы, могут входить и в состав корней; так, в gazetaro 'пресса' — et- явно не обозначает ничего маленького, а просто является частью легко узнаваемого корня gazet- 'газета'; в слове amare 'горько' — ar- тоже является частью корня. Кроме того, мы видим еще один новый показатель части речи — e для наречий. Благодаря этому, кстати, мы лучше понимаем, что означало fleksante в «Парусе» — это было действительное причастие настоящего времени в функции наречия, то есть фактически то, что в русской грамматике принято называть деепричастием.
  
  Теперь уже становится ясно, что приставки и суффиксы могут выполнять функции корней. К приставке mis- можно просто прибавить окончание прилагательного -a и получить слово 'ошибочный'. В русском языке так обычно сделать нельзя: взяв приставку без- и добавив к ней окончание прилагательного -ый, мы не получим слова *безый со значением 'лишенный'. Один из немногих русских суффиксов, употребляющихся на правах самостоятельного существительного, — это -изм (марксизм, троцкизм и другие измы), но в русском языке это экзотика, а в эсперанто — норма.
  
  Зная все это, мы можем выполнить задания.
  
  Ответ на задание 1: ĉevalido 'жеребенок', reprononci 'повторить' (буквально 'перепроизнести'), elekto 'выбор', ido 'ребенок', misaŭdi 'ослышаться', gazeta 'газетный', eta 'маленький', birdareto 'стайка птиц', amaro 'горький'.
  
  Ответ на задание 2: 'щенок' — hundido, 'производить' — produkti, 'смотреть' — rigardi, 'флот' — ŝiparo, 'птичка' — birdeto, 'по-царски' — care, 'оговориться' — misprononci, 'плохой' — aĉa, 'кляча' — ĉevalaĉo, 'идти' — iri, 'снова' — ree (первое e — часть корня, а второе — показатель наречия), 'потомство' — idaro, 'запах' — odoro.
  
  После того как мы поговорили о грамматике эсперанто, осталось обсудить лексику этого языка. Составим небольшую табличку корней, чтобы стало понятно, насколько сильно эсперанто основывается на европейских языках. В ней приводятся корни из первого четверостишия «Паруса» и их соответствия в пяти индоевропейских языках — двух германских (английский и немецкий), двух романских (французский и испанский) и одном славянском (русский) — и в совсем далеком от них вьетнамском языке, относящемся к австронезийской семье языков.
  
  Галочками в этой таблице отмечены слова, очень похожие на эсперанто, знаком приближенного равенства — умеренно похожие, а крестиками — совсем непохожие. Легко посчитать, что в испанской и французской колонке насчитывается по 5 похожих слов из 7, в немецкой — 4,5, в английской — 1,5, в русской — 1, а во вьетнамской — 0. Семи слов, конечно, мало для статистики, но все же они в достаточной степени отражают реальность: если изучающий эсперанто знает романские языки или немецкий, освоить лексику ему будет очень просто. Правда, немаловажно, что романские слова хорошо известны европейцам, говорящим на нероманских языках, благодаря обилию заимствований. Скажем, носитель русского языка может вспомнить слова бланк и уникальный (а если ему приходится делать ингаляции, он знает и слово небулайзер), в английском языке есть слово blank 'пустой', и так далее.
  
  Насколько эсперанто удобен как универсальный язык? Уже на заре своего существования он подвергался жесткой критике. Например, длинный перечень претензий к этому языку, которые ставят под сомнение его интернацио­нальность, привел известный немецкий лингвист, специалист по балто-славянским языкам Август Лескин. Он раскритиковал и фонетику, и словообразование, и морфологию, и синтаксис эсперанто {57}.
  
  Некоторые звуки, которые Заменгоф сделал частотными в своем языке, во многих естественных языках не встречаются вовсе. Так, звуки ĝ [дж] и ĵ [ж] могут оказаться трудны для носителей немецкого языка. Лескин в своей критике ориентировался на знание европейских языков, но за прошедшие век лингвисты собрали гораздо больше данных о языках мира, так что теперь мы можем проверить его утверждения на более широкой выборке. Для этого можно воспользоваться базой LAPSyD, составленной американским фонологом Иэном Мэддисоном {58}. В ней собраны данные о звуковых сис­темах 624 языков. По ним можно оценить, в скольких языках мира те или иные звуки эсперанто присутствуют или отсутствуют {59}:
  
  Видно, что претензии Лескина к ĝ и ĵ вполне обоснованы: это действительно самые редкие согласные из тех, что есть в эсперанто. Но близки к ним по редкости звуки z, ĥ [х], c [ц] и v, однако это нисколько не смутило Лескина как носителя немецкого языка, в котором все они есть. А вот ĉ встречается почти в половине языков мира. Впрочем, некоторые противопоставления звуков все-таки оказываются довольно редкими: так, по выборке Мэддисона, только в 98 языках из 624 (16%) различаются k, h [h] и ĥ [х], а эсперанто как раз относится к числу таких языков: koro 'cердце' ~ horo 'час' ~ ĥoro 'хор'. Хотя если бы Заменгоф совсем отказался от редких звуков, то ему пришлось бы сильно искажать фонетический облик многих заимствований, особенно французских, что явно осложнило бы изучение языка.
  
  Некоторые сочетания звуков в эсперанто не так просто различить и произнести. Лескин указывает на то, что согласные перед i часто видоизменяются. Например, латинскому civitas 'город' (в классической латыни это слово звучало как [ки́витас]) соответствует итальянское città 'город' [читта́]: [ки] превратилось в [чи]. В русском языке мягкое т', встречающееся, в частности, перед и, звучит как мягкое ц' — попробуйте произнести слово катить, и вы два раза услышите в нем с-образный присвист. Кстати, в белорусском языке это отражается в орфографии: то же самое слово пишется каціць. При этом эсперанто вполне допускает сочетания ki и ti и даже требует противопоставлять слова kiuj 'которые', tiuj 'те' и ĉiuj 'все', что может оказаться совсем непросто.
  
  Еще одна претензия Лескина, против которой трудно возра­зить, связана с ударением в эсперанто. Как мы уже видели, оно падает на второй слог с конца. Но при этом эсперанто не претендует на то, чтобы заставить людей полностью отказаться от фонетики родного языка: а значит, люди, говорящие на языках с редукцией безударных гласных, наверняка будут переносить ее и в эсперанто. К примеру, носителю русского языка непросто различать mi amas 'я люблю' и mi amos 'я буду любить'. Если вернуться к примеру из лермонтовского «Паруса», там есть сочетание ora brilo ĉiela, которое мы перевели как 'золотое небесное сияние'. Но любой носитель русского языка, не сделав специального усилия, наверняка произнесет это так, что нельзя будет понять, что это — ora brilo ĉiela 'золотое небесное сияние', oro brila ĉiela 'сияющее небесное золото' или ora brila ĉielo 'золотое сияющее небо'.
  
  Некоторые словообразовательные особенности эсперанто иногда тоже кажутся странными. Так, суффикс -in- обозначает женский пол, и от слова patro 'отец' с его помощью образуется patrino 'мать'. Трудно найти пример естественного языка, в котором словообразование в этой паре было бы устроено таким образом. Но можно не критиковать за это эсперанто, а задуматься, почему именно эта пара даже в языках, где есть категория грамматического рода, обычно устроена иначе, чем пары типа студент ~ студентка. Это вопрос непростой и тесно связанный с проб­лемами политкорректности, но кажется, что языки мира действительно склонны называть разными корнями по крайней мере близких родственников, поскольку у них сильно различаются роли: мать — совсем не то же, что отец, тогда как студентки и студенты в университете ничем принципиально друг от друга не отличаются. Стоит отметить, что в ранних версиях языка волапюк проб­лема гендерного неравенства тоже существовала. Существительные у Шлейера по умолчанию обозначали существ мужского пола, а идею женского пола передавала приставка ji-: son 'сын' — jison 'дочь', pul 'мальчик' — jipul 'девочка'. Правда, даже в самом первом словаре волапюка было два слова для матери: не только jifat (где fat — это 'отец'), но и mot. Однако по мере развития языка появилась приставка hi- для обозначения мужского пола (и мальчика теперь можно назвать hipul), а также возникли некоторые новые обозначения женщин ('дочь' теперь не только jison, но и daut). Были попытки реформировать в сторону равноправия и эсперанто, но поскольку в этом языке изменения приживаются куда тяжелее, чем в постоянно менявшемся волапюке, успешными они так и не стали.
  
  Еще одна проб­лема состоит в том, что слова на эсперанто не разделяются на части однозначно. Так, в эсперанто есть суффикс -er- который выражает значение единичности: sablo 'песок' ~ sablero 'песчинка'. Но при этом Заменгоф включил в лексикон своего языка немало французских заимствований на -er, -eur, а также английских и немецких заимствований на -er. В эсперанто они точно так же оканчиваются на -ero: danĝero 'опасность' (англ. danger, франц. danger), papero (англ. paper, франц. papier), kajero 'тетрадь' (франц. cahier), rivero 'река' (англ. river, франц. rivière), inĝeniero 'инженер' (франц. ingénieur), vetero 'погода' (нем. Wetter, англ. weather) и так далее. При этом суффикс -er- здесь не выделяется, хотя в некоторых словах мог бы; так, корень kaj- означает 'набережная', а значит, kajero — это могло бы быть что-то вроде 'единичный представитель набережной'. Значение, конечно, странновато, но почему бы и нет. В задаче № 7 встречался корень gazet- 'газета'. Корень gaz- тоже есть и значит 'марля' (или газ как ткань — это то, из чего сделано газовое платье), а значит, gazeto — это еще и 'марлечка'. Таким образом, эсперанто не всегда допускает однозначное понимание слов, но, впрочем, Заменгоф и не обещал полной однозначности, а газету от марлечки по контексту отличить обычно несложно.
  
  Критике Лескина подверглось богатство морфологии эсперанто, которое он считает избыточным. Он не одобряет идею Заменгофа обозначать винительный падеж с помощью показателя -n, поскольку это идея, чуждая романским языкам и английскому. Да и стройная сис­тема причастий, которая позволяет построить даже пассивное причастие будущего времени (вспомним novigota из задачи № 6, которому по-русски соответствуют четыре слова: 'тот, который будет обновлен'), вызывает у Лескина удивление.
  
  Ничего не говорит Лескин об артикле: ему как носителю немецкого языка он был привычен. Но для человека, говорящего по-русски, определенный артикль, который Заменгоф ввел в эсперанто, явно создает трудности — или такой человек просто не обращает на артикль особого внимания. В частности, в переводе «Паруса», который мы видели, артикль употребляется без особой сис­темности, фактически для благозвучия. Почему во фразе ne feliĉon vel' aspiras 'не счастья парус ищет' нет артикля перед словом velo, при том что ко второму четверостишию речь уже явно идет об определенном парусе? В строке La ondoj ludas, vento spiras 'Волны играют, ветер дует' волны почему-то определенные, а ветер нет. Словечко la явно вставлено только для того, чтобы получился правильный ямб, а вставить l' перед vento мешают соображения благозвучия: тогда бы оно оказалось между двумя согласными. Заметим, что ни в одном переводе на английский, немецкий или французский язык, выполненном носителем языка, такого не встретишь: будут либо два определенных артикля, либо ни одного, но не один из двух. Все это подтверждает сомнительность решения Заменгофа включить артикль в свой язык.
  
  Критический очерк Лескина завершается рассуждением о сложности этого языка, которое заслуживает того, чтобы процитировать его целиком:
  
  Напоследок я хочу добавить еще одну вещь: я много раз говорил, что язык эсперанто труден. Его сторонники и авторы учебников утверждают обратное. Но трудный и легкий — понятия относительные, и тот, кто называет эсперанто легким, может делать это, лишь основываясь на собственном опыте. А раз так, то и я могу поделиться опытом. За свою жизнь я выучил немало языков; в их числе были и славянские, которые считаются очень трудными. Я владею ими на высоком уровне и могу на них говорить. Несколько лет назад я удостоверился в том, что до сих пор обладаю способностью выучивать такие языки, на примере одного языка, считающегося сложным (Лескину в год опубликования этого текста исполнилось 67 лет. — А. П.) Но вот я попробовал сделать то же самое с эсперанто и к своему глубокому изумлению обнаружил, что этот искусственный язык оказался мне труден, хотя думаю, что я понимаю латынь, французский и итальянский не хуже большинства эсперантистов, а значит, имею то же преимущество при освоении словарного запаса. О том, чтобы я овладел эсперанто за несколько месяцев и уж тем более недель, не могло идти и речи. Я не спорю, что люди, более способные к изучению языков, могут это сделать. Но для того чтобы с уверенностью судить об этом, необходимо узнать у тех, кто овладел эсперанто, сколько времени они на это затратили. Под «овладел» я подразумеваю, что они говорят на этом языке как на родном или почти как на родном. Если кто-то может с помощью учебника эсперанто за короткое время написать письмо или соорудить пару предложений для публичного выступления, это ничего не доказывает, а общие рассуждения восторженных сторонников мирового языка о простоте эсперанто не имеют никакой ценности {60}.
  
  Впрочем, из рассуждений Лескина можно сделать важное заключение: любители эсперанто уже в начале XX в. составляли большое и сплоченное международное сообщество. Так остается и по сей день. В 1905 г. во французском городе Булонь-сюр-Мер состоялся первый конгресс эсперантистов, в котором приняли участие 688 человек из 20 стран. Там была принята Булоньская декларация, заложившая основы дальнейшего развития языка эсперанто. В частности, в ней было закреплено, что обязательным для всего будущего существования эсперанто документом является книга «Основы эсперанто», выпущенная Заменгофом в том же 1905 г. {61} Именно в ней и были сформулированы 16 базовых правил языка. В декларации специально оговаривалось, что Заменгоф еще в своем «Международном языке» отказался от каких бы то ни было авторских прав на свое изобретение:
  
  Esperanto estas "nenies propraĵo", nek en rilato materiala, nek en rilato morala.
  
  'Эсперанто не является ничьей собственностью ни в материальном, ни в моральном отношении'.
  
  Кроме того, на том же конгрессе был учрежден Языковой комитет, который впоследствии был преобразован в Академию эсперанто. Сейчас это международная организация, в состав которой входят 45 членов, занимающаяся нормированием эсперанто.
  
  На эсперанто регулярно издаются книги — как оригинальные, так и переводные. Есть и пресса на этом языке; к примеру, уже более 35 лет издается ежемесячный журнал Monato, посвященный актуальным мировым новостям. Конгрессы эсперантистов тоже стали традицией: они организуются каждый год в разных городах, а из всех частей света пока не проводились только в Африке.
  
  Отдельный интересный вопрос: сколько в мире эсперантистов? Единого ответа на него не существует: очень уж по-разному можно понимать владение эсперанто. Есть люди, родители которых с детства разговаривали с ними на эсперанто, так что они выучили его как один из родных языков. Их совсем немного — не больше 2000, но сам факт, что они есть, делает эсперанто единственным в своем роде, ведь у других искусственных языков носителей нет вообще {62}. Среди людей, которым не довелось выучить эсперанто с детства, кто-то может свободно изъясняться на этом языке, кто-то способен читать, кто-то поучил его неделю и бросил. Должны ли все они быть включены в число знающих язык? Разумеется, есть данные переписей, но ясно, что в разных странах они проводятся по-разному, а значит, суммировать их результаты не получится.
  
  Есть один способ, которым можно оценить численность эсперанто-сообщества, — посмотреть, сколько людей отметили эсперанто в числе языков, на которых они говорят, на Facebook. В конце 2015 г. их количество составляло 340 000. Для сравнения: русский язык был указан в профиле у 18 млн (то есть число было занижено по сравнению с реальным примерно в 10 раз), немецкий — у 49 млн (число занижено примерно в четыре раза по сравнению с тем, сколько людей говорит на немецком как на родном или иностранном языке), а исландский — у 240 000 (занижено всего лишь на четверть). Ясно, что делать какие бы то ни было выводы по таким данным невозможно: могут быть десятки причин, объясняющих разницу между фейсбучной оценкой и реальностью. Например, в Исландии велико проникновение Интернета, а язык является важным элементом нацио­нального самосознания, и поэтому очень многие исландцы есть на Facebook, и очень многие из них заполнили в анкете графу «Языки». Говорящие на эсперанто — люди более международно ориентированные, чем среднестатистический носитель русского языка, и по этой причине наверняка лучше представлены в Facebook. Поэтому в реальности их наверняка не в 10 раз больше, чем 340 000, но, может быть, больше, хотя бы раза в два. В общем, мы можем уверенно сказать лишь одно: людей, считающих себя говорящими на эсперанто, в мире не меньше 340 000, что не так уж и мало. Житель Москвы, правда, сказал бы, что это как два московских спальных района, но исландец наверняка возразил бы, что это больше, чем население всей Исландии.
  
  «Международный язык» Заменгофа включал в себя такую просьбу:
  
  Автор покорнейше просит читателя выполнить и прислать ему один из приложенных ниже бланкетов, а другие раздать с такою же целью друзьям и знакомым.
  
  Дальше в каждой книге следовало два листа, на каждом из которых было по четыре разрезных «бланкета». На них было написано:
  
  Mi, subskribita, promesas ellerni la proponitan de d-ro Esperanto lingvon internacian, se estos montrita, ke dek milionoj personoj donis publike tian saman promeson.
  
  'Я, нижеподписавшийся, обещаю изучить предложенный д-ром Эсперанто интернацио­нальный язык, если окажется, что 10 млн лиц дало публично такое же обещание'.
  
  Достигало ли когда-либо сообщество эсперантистов 10 млн, так доподлинно и неизвестно.
  
  Правда, те, кто знает эсперанто, иногда склонны переоценивать распространенность и понятность этого языка. Вот, для примера, очень показательная дискуссия, которая состоялась в конце 2015 г. в сообществе ВКонтакте Московского фестиваля языков — ежегодного просветительского мероприятия, у истоков которого стояли эсперантисты. Там было выложено видео­обращение чебоксарского эсперантиста Александра Блинова под названием «Nacia memkosciigxo tra LF» — «Нацио­нальное само­осознание через фестиваль языков». Первый же комментарий под 10-минутным видео гласил:
  
  АХ: Субтитров бы.
  
  Администраторы группы с пониманием отнеслись к этой просьбе:
  
  Московский фестиваль языков: Вот точно! не успели еще сделать — к другим фильмам нашего канала есть. Может, завтра появятся. Простите! Несколько невежливо…
  
  Однако вскоре после этого появляются комментарии на эсперанто. Один из них обращен к автору первой реплики и подчеркивает ненужность субтитров:
  
  GB: tute klare Aleksandr parolas. Kompreneble tute.
  
  'Александр говорит абсолютно ясно. Абсолютно понятно'.
  
  АХ: Что?
  
  ИГ: Jes! Lingvaj festivaloj ege helpis al mia memkonsciiĝo kiel lingvokonstruisto.
  
  'Да! Фестивали языков очень помогли мне осознать себя как конлангера'
  
  АП: Ани, это эсперанто, все и так понятно, без субтитров.
  
  АХ: Эээм… нет? Вы переоцениваете его живительную силу, я боюсь.
  
  Беседа пользовательниц АХ и АП очень напоминает то, о чем говорится в заключительном фрагменте очерка Лескина: знатокам эсперанто начинает казаться, что на их языке все понятно, и они порой автоматически переносят это ощущение и на других людей, никогда этот язык не изучавших.
  
  Впрочем, вы сами можете проверить, насколько понятен язык эсперанто. Рассказ о нем я завершу знаменитым стихотворением Людвика Заменгофа La Espero («Надежда») в оригинале и в русском переводе Семена Вайнблата. Оно фактически стало гимном международного движения эсперантистов. Разумеется, перевод не дословный, но вот и попробуйте оценить, что вам понятно и без перевода, что — с переводом, а что непонятно совсем. Хочется надеяться, что после подробного разбора грамматики и словообразования эсперанто случаев третьего типа будет совсем мало.
  
  En la mondon venis nova sento,
  
  Tra la mondo iras forta voko;
  
  Per flugiloj de facila vento
  
  Nun de loko flugu ĝi al loko.
  
  
  Ne al glavo sangon soifanta
  
  Ĝi la homan tiras familion:
  
  Al la mond' eterne militanta
  
  Ĝi promesas sanktan harmonion.
  
  
  Sub la sankta signo de l' espero
  
  Kolektiĝas pacaj batalantoj,
  
  Kaj rapide kreskas la afero
  
  Per laboroj de la esperantoj.
  
  
  Forte staras muroj de miljaroj
  
  Inter la popoloj dividitaj;
  
  Sed dissaltos la obstinaj baroj,
  
  Per la sankta amo disbatitaj.
  
  
  Sur neŭtrala lingva fundamento,
  
  Komprenante unu la alian,
  
  La popoloj faros en konsento
  
  Unu grandan rondon familian.
  
  
  Nia diligenta kolegaro
  
  En laboro paca ne laciĝos,
  
  Ĝis la bela sonĝo de l' homaro
  
  Por eterna ben' efektiviĝos.
  
  
  Над землею новым чувством веет,
  
  И призыв разносится по свету;
  
  Он на крыльях, словно легкий ветер,
  
  Облетает быстро всю планету.
  
  
  Не мечом — орудьем разрушенья —
  
  Он сплотить желает все народы:
  
  Людям, утомившимся в сраженьях,
  
  Обещает мир он и свободу.
  
  
  Все, кто верит в счастье дней грядущих,
  
  Собрались под мирные знамена.
  
  Под звездой идеи всемогущей
  
  Стали мы сильнее и сплоченней.
  
  
  Стены недоверья вековые
  
  Разобщили страны и народы;
  
  Но сметет препятствия любые
  
  Светлая любовь — сестра свободы.
  
  
  Овладевши языком общенья,
  
  Хорошо друг друга понимая,
  
  Будут жить народы, без сомненья,
  
  Как семья единая земная.
  
  
  Полные энергии и страсти,
  
  Не устанем яростно трудиться,
  
  Чтоб мечта, которой нет прекрасней,
  
  Для людей могла осуществиться.
  
  Наследники эсперанто
  
  Как я уже сказал выше, «Основы эсперанто» Заменгофа, выпущенные в 1905 г., были выбраны в качестве «законодательной базы» всего дальнейшего развития языка. Фактически это означает, что некоторые правила не могут быть изменены — так, запрещено выражать множественное число иначе, чем при помощи окончания -j, или прошедшее время иначе, чем при помощи -is. В естественных языках таких ограничений очевидным образом не бывает и быть не может: нельзя установить, что в русском языке ближайшие 100 лет не будет изменяться склонение числительных.
  
  Неудивительно, что такая ситуация не могла понравиться тем, кто стремился и дальше совершенствовать международный язык. Первый и самый серьезный раскол в эсперанто-движении произошел уже в 1907 г.
  
  За шесть лет до этого, в 1901 г., была создана Делегация по принятию международного вспомогательного языка, основателями которой стали французские математики Луи Кутюра и Леопольд Ло. С 15 по 24 октября 1907 г. члены этой организации собрались в Париже, для того чтобы договориться, какой язык следует в дальнейшем продвигать на роль единого международного. В числе участников были два известных лингвиста — польско-российский ученый Иван Бодуэн де Куртенэ и датчанин Отто Есперсен (еще один лингвист, входивший в состав организации, — Гуго Шухардт из Граца — до Парижа не доехал). Кроме того, среди собравшихся был Вильгельм Оствальд, который спустя два года получил Нобелевскую премию по химии.
  
  Членам делегации были представлены 14 проектов, в частности эсперанто и Latino sine flexione, о котором пойдет речь ниже. Рабочими языками встречи были французский и в меньшей степени немецкий. Однако уже в процессе обсуждения делегация получила проект нового языка под названием идо (ido). Как вы помните, это слово на эсперанто означает 'ребенок, потомок' — и действительно, в основе этого языка лежал язык эсперанто, но с довольно заметными изменениями. В конечном итоге делегация остановила свой выбор на эсперанто, но с модификациями, которые были предложены в идо.
  
  По итогам встречи делегация изложила свои требования Языковому комитету эсперанто, потребовав ответа в течение месяца — до 6 декабря 1907 г. Ответ пришел только через месяц после назначенного срока, что и неудивительно: в те время международным организациям не так просто было быстро принимать решения. Выяснилось, что из 61 члена Языкового комитета только восемь человек поддержали план реформы, а 29 марта 1908 г. Заменгоф запретил называть новый язык словом «эсперанто» (даже несмотря на то, что сам он еще в 1894 г. высказывал некоторые сходные реформаторские идеи). Позже выяснилось, что проект идо разработал Луи де Бофрон, который и представлял эсперанто на встрече, причем он согласовал свои планы с Луи Кутюра — и, конечно, это только сильнее разожгло скандал. В конечном итоге идо отделился от эсперанто и стал самостоятельным международным языком. Правда, он получил не так уж много сторонников: по некоторым оценкам, в лагерь идо переметнулось только 3–4% эсперантистов {63}.
  
  Различия между идо и эсперанто в основном заключаются в том, что идо больше напоминает романские языки и латынь. Самое, пожалуй, заметное различие касается выражения числа. В эсперанто множественное число обозначается при помощи показателя -j, а этот звук в конце слова вполне можно и не расслышать. Еще один его недостаток состоит в том, что он восходит к древнегреческому языку (antʰrōpos 'человек' ~ antʰrōpoi 'люди'), который стремительно терял популярность даже среди образованных европейцев. Именно поэтому в идо множественное число существительных выражается при помощи -i, которое не прибавляется к -o, а заменяет его; например, 'дом' ~ 'дома' — это domo ~ domi, а не domo ~ domoj. Знающие итальянский язык сразу опознают привычную модель — duomo 'собор' ~ duomi 'соборы'. Таким образом, идо сделал шаг от агглютинативности к другому языковому типу, который называется флективным: теперь уже нет отдельных морфем, каждая из которых выражает одно значение (o 'сущ' + j 'множ'), а есть единая морфема, которая выражает два значения сразу (i 'сущ.множ'). Но если отменено -j, то что же делать с прилагательными, который в эсперанто во множественном числе оканчивались на -aj? А очень просто: прилагательные в идо вообще перестали изменяться по числу и как-либо согласовываться с существительными. На этом языке 'новые дома' — это nova domi, а не novaj domoj.
  
  Но у окончания -i в эсперанто была своя функция — так обозначался инфинитив (serĉi 'искать'). В идо на роль показателя инфинитива пришел согласный -r, как в романских языках — serchar 'искать' оказалось устроено очень похоже на, к примеру, французское chercher или итальянское cercare. Разница в том, что в идо таких инфинитивов три — в зависимости от времени: serchir 'поискать, искать (в прошлом)', serchar 'искать (в настоящем)', serchor 'искать (в будущем)'.
  
  Сравнение между serĉi и serchar иллюстрирует и еще одно важное различие между эсперанто и идо. Буквы с надстрочными знаками, которые придают эсперанто отчетливо славянский облик и трудны при наборе, заменены буквосочетаниями; так, вместо ĉ в идо используется ch.
  
  Впрочем, как сказано выше, на идо перешло не так уж много людей — позиции эсперанто пошатнулись, но несущественно. А вот позиции идо ослабли еще сильнее в 1928 г., когда один из самых известных его сторонников, датский лингвист Отто Есперсен (1860–1943), издал проект нового искусственного языка под названием новиаль {64}. Этот язык во многом походил на эсперанто и идо, но подвергся сильному влиянию английского, которым Есперсен много занимался, и скандинавских языков, поскольку Есперсен сам был носителем датского. Например, время стало выражаться с помощью вспомогательных глаголов, как в английском, да и самих времен появилось гораздо больше: вместо эсперантской триады типа protektis ~ protektas ~ protektos 'защищал ~ защищает ~ будет защищать' появляются формы protekte 'защищать', ha protekte 'защитил, has protected', did protekte / protekted 'защищал, protected', had protekte 'защитил ранее, had protected', sal protekte / ve protekte 'будет защищать, will protect', sal ha protekte / ve ha protekte 'защитит, will have protected' и так далее. Впрочем, новиаль оказался еще менее популярен, чем идо. Были у эсперанто и другие соперники, но в конечном счете никому так и не удалось повергнуть гиганта {65}.
  Latino sine flexione
  
  Как бы драматично ни складывалась судьба эсперанто, сама идея Заменгофа — разработать международный язык фактически на латинской (романской) основе — стала очень популярна среди создателей искусственных языков. Так, итальянский математик Джузеппе Пеано (1858–1932) предложил искусственный язык под названием Latino sine flexione — латынь без окончаний. Действительно, любой европеец, изучавший латынь, отдает себе отчет в том, что ему легко освоить лексику этого языка, но гораздо сложнее справиться с грамматикой: падежные формы существительных и прилагательных, а особенно глагольные спряжения латинского языка — это совсем непросто. Так почему бы не избавиться от лишнего, оставив только самое нужное?
  
  Грамматика Latino sine flexione, предложенная Пеано, начинается очень консервативно {66}:
  
  Lingua latina fuit internationalis in omni scientia, ab imperio Romano, usque ad finem saeculi XVIII. Hodie multi reputant illam nimis difficilem esse, iam in scientia, magis in commercio.
  
  'Латинский язык был международным языком всех наук со времен Римской империи и до конца XVIII века. Сегодня многие считают, что он слишком сложен даже для науки и тем более для делового общения'.
  
  Консервативность этого текста заключается в том, что он написан на чистейшем латинском языке — со всеми падежами, нерегулярными глагольными формами (например, fuit 'был' от esse 'быть') и так далее. Но дальше Пеано продолжает:
  
  Sed non tota lingua latina est necessaria; parva pars sufficit ad exprimendam quamlibet ideam.
  
  'Но не весь латинский язык необходим: малой части его достаточно, чтобы выразить любую идею'.
  
  Постепенно, шаг за шагом, Пеано начинает отменять всю ту латинскую грамматику, которую его современники в таких муках учили в школе: сперва он убирает изменение существительных по падежам, затем устраняет род, затем число. И как только Пеано объявляет об отмене той или иной грамматической категории, он тут же сам перестает ее употреблять, делая свой латинский текст все более и более простым.
  
  Вот, наконец, мы доходим до §4, который носит название Conjugatione de verbo. Если бы перед нами был обычный латинский язык, в нем слово 'спряжение' выглядело бы как conjugatio (в родительном падеже — conjugationis, в именительном падеже множественного числа — conjugationes, и так далее), а слово verbum 'глагол' скорее всего стояло бы в родительном падеже единственного или множественного числа: Conjugatio verbi 'Спряжение глагола' или Conjugatio verborum 'Спряжение глаголов'. Из примеров видно, что слова conjugatio и verbum очень по-разному изменяются по падежам и числам (достаточно сравнить их именительные и родительные падежи), но в языке Пеано ничего подобного уже не происходит, потому что изменения по падежам и числам нет. И действительно, различать 'Спряжение глагола' и 'Спряжение глаголов' нет никакой надобности, смысл ведь в принципе один и тот же, так зачем же тогда нужно число? Для носителей русского языка это может показаться странным, но именно так устроен, например, китайский язык {67}. В нем показатель множественного числа men может присоединяться только к словам, обозначающим одушевленных существ, в первую очередь — людей. К обозначениям неживых предметов он не добавляется никогда. Рассмотрим для примера такую китайскую фразу:
  
  Она может быть переведена на русский двумя способами: 'Я купил цветок' или 'Я купил цветы'. Если понадобится уточнение, его легко можно сделать с помощью дополнительных слов:
  
  В русском языке такая же ситуация наблюдается с обозначениями некоторых овощей: мы можем сказать Я купил свеклу или Я купил лук, при том что чаще всего речь идет не об одной свекле или об одной луковице. А, скажем, в немецком языке надо было бы обязательно уточнять число:
  
  Таким образом, в этом отношении грамматика Latino sine flexione устроена очень похоже на китайскую.
  
  Но мы отвлеклись — вернемся к глаголам в языке Пеано и их морфологии. Она тоже упрощена очень сильно: отменено спряжение по лицам и числам, изменение по временам, которых в латыни больше, чем в русском (например, там три прошедших времени, а не одно), причастия. Остается только базовая форма глагола, которая обычно берется из повелительного наклонения, неопределенная форма и страдательный залог. Вот несколько примеров глагольного спряжения, которые приводит Пеано:
  
  Me scribe. — Vos lege. — Cras me i ad Roma. — Cras me, postquam veni ad Roma, scribe ad te. — Heri me lege dum te scribe et antequam Petro veni. — Si te narra, nos audi. — Ut te vale.
  
  'Я пишу. Вы читаете. Завтра я еду в Рим. Завтра я, после того как приеду в Рим, напишу тебе. Вчера я читал, пока ты писал и прежде чем пришел Петр. Если ты рассказываешь, мы слушаем. Будь здоров (букв. Чтобы ты был здоров)'.
  
  Получившийся язык наверняка напомнил вам нечто уже виденное, а именно окциденталь, о котором шла речь в главе 2 (на этом языке была написана грамматика трансцендентной алгебры): Desiranto informar li letor European peri ti nov poblema… По сути, это та же самая идея — латинский язык без сложностей грамматики, более похожий на современные романские языки. И таких языков появлялось немало; так, окциденталь, в 1949 г. переименованный в интерлингвэ, постепенно уступил свое место языку с очень похожим названием — интерлингва, который и устроен почти так же.
  Меджусловјански
  
  Можно ли создать язык межнацио­нального общения не на латинской основе, а на какой-нибудь другой? Наверняка можно, но такой проект едва ли сумеет претендовать на всемирное признание: все-таки лексика никакого другого языка так не распространилась по миру, как латинская. Однако ничто не мешает создать зо­нальный международный язык, который будет предназначен для носителей близкородственных языков, относящихся к одной языковой группе. Такие проекты массово создавались для двух языковых групп — германской и славянской. Панславянских языков было создано не меньше полусотни {68}, и все они очень схожи между собой, так что я расскажу подробнее только о самом известном и актуальном таком проекте — меджусловјански.
  
  На сайте этого языка можно найти такой вводный текст {69}:
  
  Medžuslovjanski jest język, ktory Slovjani iz råznyh narodov koristajųt, že by komunikovali medžu sobojų. To jest možno, ibo slovjanske języki sųt shodna i srodna grupa. Znanje jednogo języka obyčno jest dostatočno, že by imělo sę priblizno pojmanje, o čem jest tekst na kakom-nebųď drugom slovjanskom języku. Črěz věki, Slovjani sųt naučili dogovarjati sę s svojimi sųsědami posrědstvom prostyh, improvizovanyh narěčij. Jednočasno, medžusobna shodnosť vsěh slovjanskih językov jest nadyhala językoznavcev i drugih k tvorjenju generičnogo slovjanskogo języka, råzumlivogo vsěm Slovjanam. Srěd nih nahodęt sę slavny starocŕkovnoslovjanski język iz 9. stolětja, kako i mnoge ine projekty, publikovane od 16. stolětja do dneś pod imenami kako «vseslovjanski», «medžuslovjanski», «novoslovjanski», «obćeslovjanski» ili prosto «slovjanski», vse osnovane na těhže prědpoloženjah, čto čini ih blizko identičnymi.
  
  Этот текст едва ли нуждается в переводе, но может возникнуть вопрос, почему в качестве графики панславянского языка была выбрана латиница, а не кириллица. На самом деле в этом отношении соблюдено равноправие: на меджусловјанском языке можно писать и тем и другим алфавитом (такая же ситуация сейчас наблюдается в сербском и черногорском языке). Чтобы продемонстрировать это, вот еще один фрагмент того же вводного текста:
  
  За что меджусловјански? Користи такого језыка сут различне:
  
   може быти велика помоч за путовательев,
   можно јест осегнути целы словјански свет посредством вебсајтов, форов и т.д. без потребы преводженја информације на разне народне језыки,
   знајучи меджусловјански, чловек лепје разумеје тексты на којем-небудь словјанском језыку,
   добра метода к быстрејшеј, легшеј науке другого словјанского језыка.
  
  Впрочем, даже из этих примеров, которые не являются параллельными текстами, видно, что есть одно очень существенное отличие от сербско-черногорской ситуации: там пересчет из кириллицы в латиницу и обратно взаимно-однозначен (за исключением единичных слов), а в меджусловјанском — нет. К примеру, на месте кириллического е мы находим три разные латинские буквы: e (как в слове medžuslovjanski = меджусловјански), ę (język = језык) и ě (věki в кириллице выглядело бы как веки). Это объясняется тем, что в праславянском языке в этих словах были три разных звука, которые, например, в сербском языке полностью совпали (међусловенски, језик, векови), а в большинстве других языков до той или иной степени противопоставляются; так, в русском приставка меж- содержит тот же гласный, что и слово века, но от них отличается слово язык. Создатели языка объясняют, почему они не используют дополнительные буквы и в кириллице, хотя ě — это то же самое, что кириллический ять (ѣ), а ę — то же самое, что юс малый (ѧ). Недостаток кириллических букв заключается в том, что ни в каком из современных языков они не используются (последним оплотом ятя были болгарский и русинский языки, в которых эта буква была отменена в 1945 г.), а значит, не могут способствовать понятности текста.
  
  Что же касается лексики, то ее выбор в меджусловјанском языке устроен очень интересно. Если какой-то корень в одном и том же значении представлен во всех трех подгруппах славянской группы — в восточной (русский, украинский и белорусский), в западной (польский, чешский, словацкий и др.) и в южной (болгарский, сербский, словенский, македонский и др.), он включается в состав меджусловјанского языка. Если же одно и то же значение выражается по-разному, то между языками устраивается своего рода голосование. Избирательные права распределяются так:
  
  1 голос — русский
  
  1 голос — украинский и белорусский
  
  1 голос — польский
  
  1 голос — чешский и словацкий
  
  1 голос — словенский и сербский / хорватский / боснийский / черногорский
  
  1 голос — болгарский и македонский.
  
  Если языки с одним голосом (например, украинский и белорусский) расходятся в показаниях, их голос делится пополам. Если же при голосовании получается ничья, то решение принимается по количеству славянского населения, использующего тот или иной вариант, — на практике это означает, что всегда побеждает то слово, которое есть в русском, поскольку это самый крупный из славянских языков. Правда, создатели меджусловјанского языка так и не приводят ни одного подробного разобранного примера голосования с результатами, так что приходится верить им на слово.
  Заключение
  
  Проблема общения между носителями разных языков всегда остро стояла перед человечеством. Пиджины и лингва франка — это языки, естественно возникавшие для решения этой проблемы. Однако в XIX в. для этой цели начали создаваться искусственные конструкты — международные вспомогательные языки. Необходимость в них объяснялась тем, что в Европе возросла потребность в транснацио­нальной коммуникации, а латинский язык уже не мог играть эту роль. Первые проекты были априорными (как сольресоль) или, по крайней мере, стремились казаться таковыми (как волапюк, связь которого с английским намеренно затемнена). Однако наиболее успешным оказался апостериорный международный язык — эсперанто, создатель которого Людвик Заменгоф удачно использовал лексику крупных европейских языков и составил грамматику, достаточно простую по структуре (хотя в его время еще и не существовало научных исследований языковой сложности). Дальнейшие попытки усовершенствовать эсперанто или сочинить другой язык в том же духе предпринимались, но не снискали особого признания, так что и сейчас эсперанто остается фактически единственным искусственным языком, которым владеет много людей во всем мире.
  
  Сноски к главе
  
  7. Пер. В. Строева и Л. Олавской.
  
  8. Фонетически это окончание может быть разным: [z], [s], [ɪz]. Тем не менее выбор одного из трех вариантов однозначно предсказывается конечным звуком основы: после шипящих и свистящих употребляется ɪz], после глухих согласных — s], а после остальных согласных и гласных — z].
  
  9. Этот язык и дальше будет оставаться объектом насмешек эсперанто-­сообщества. Так, в эсперанто даже есть слово Volapukaĵo, которое означает 'тарабарщина'.
  
  10. Здесь и далее в примерах будет использоваться поморфемный разбор с условными сокращениями для грамматических значений, которые записываются прописными буквами.
  
  Приложения к главе
  
  48. Колмогоров А. Н. Три подхода к определению понятия «количество информации» // Проблемы передачи информации. 1965. 1 (1). С. 3–11.
  
  49. Nichols J. Linguistic diversity in space and time. Chicago: University of Chicago Press, 1992.
  
  50. Василевский Л. И. Неизвестная страница в истории отечественной интерлингвистики — язык Universal // Проблемы интерлингвистики. — М.: Наука, 1976. С. 131–138.
  
  51. Crystal D. The Cambridge Encyclopedia of Language. 3rd ed. Cambridge: Cambridge University Press, 2010. P. 173.
  
  52. Первым на избыточность в языке в этом понимании обратил внимание Клод Шеннон: Shannon C. E. Prediction and entropy of printed English // Bell System Technical Journal. 1951. 30 (1). Р. 50–64.
  
  53. Johnson D. K. Esperanto and Esperantism: Symbols and Motivations in a Movement for Linguistic Equality // Tonkin, Humphrey (ed.). Esperanto, interlinguistics, and planned language. (Papers of the Center for Research and Documentation on World Language Problems 5). Lanham: University Press of America, 1997. Р. 39–65.
  
  54. Simonson L. What and for What is Volapük? // Report of the Proceedings of he First Annual Conference of Volapükists, Boston, Aug 21, 22, 23, 1890. Boston: North American Association for the Propagation of Volapük, 1890. Р. 12–19.
  
  55. Противопоставление агглютинативных и флективных языков имеет более чем 100-летнюю историю, но в современной лингвистике его реальность ставится под вопрос: см. Haspelmath, Martin. An empirical test of the Agglutination Hypothesis // Sergio Scalise, Elisabetta Magni & Antonietta Bisetto (eds.), Universals of Language Today. Dordrecht: Springer Netherlands, 2009. Р. 13–29.
  
  56. Этот текст бытует в нескольких вариантах. Здесь он цитируется по: Энциклопедия для детей. Т. 38. Языки мира. — М.: Мир энциклопедий Аванта+, Астрель, 2009. С. 115. Там он был приведен Валентином Мельниковым как образец текста на эсперанто.
  
  57. Brugmann K., Leskien A. Zur Kritik der künstlichen Weltsprachen. Straßburg: Trübner, 1907.
  
  58. http://www.lapsyd.ddl.ish-lyon.cnrs.fr/
  
  59. При поиске учитывались все звуки международного фонетического алфавита, близкие по звучанию к эсперанто: например, к языкам, имеющим ĉ, причислялись языки, имеющие хотя бы один из звуков t̠ʃ («обычное» ч) и ʈʂ (ретрофлексное, т.е. произносимое с загнутым назад кончиком языка ч).
  
  60. Brugmann K., Leskien A. Zur Kritik der künstlichen Weltsprachen. S. 37–38.
  
  61. Zamenhof L. L. Fundamento de esperanto. Paris: Hachette, 1905.
  
  62. Corsetti R., Pinto M. A., Tolomeo M. Regularizing the regular: The phenomenon of overregularization in Esperanto-speaking children // Language Problems and Language Planning. 2004. 28 (3). Р. 261–282.
  
  63. Lapenna I., Lins U., Carlevaro T. Esperanto en perspektivo: Faktoj kaj analizoj pri la internacia lingvo. London: Centro de Esploro kaj Dokumentado pri la Monda Lingvo-Problemo, 1974. P. 424.
  
  64. Jespersen O. An international language. London: Allen & Unwin, 1928.
  
  65. Подробный обзор проектов, соперничавших с эсперанто, можно найти в книге: Garvía Soto R. Esperanto and its rivals: The struggle for an international language. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 2015.
  
  66. Peano G. De Latino Sine Flexione. Lingua Auxiliare Internationale // Revista de Mathematica (Revue de Mathématiques). 1903. Tomo VIII. Р. 74–83.
  
  67. Shei C. Understanding the Chinese language: a comprehensive linguistic introduction. London; New York: Routledge, 2014. P. 51–53.
  
  68. http://steen.free.fr/interslavic/constructed_slavic_languages.html
  
  69. http://steen.free.fr/interslavic/
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"