Аннотация: Новелла создана по мотивам известного исторического события - встречи Диогена с Александром Македонским
Виктор Шлапак
ФИЛОСОФ И ЦАРЬ*
Новелла
Диоген1) шел по берегу моря. Оно шумело и плескалось у его босых ног. Море, небо над ним с ослепительным силуэтом солнца, - все дышала вечностью.
Он не любил море; ему казалось, что не оно лежит у его ног, а он - и тогда он чувствовал себя маленьким, ничтожным человечком. Он не любил, он ненавидел море. "Жалкое, тупое, ничтожное животное, тебе дана вечность, но ты не умеешь мыслить", - думал он, восста-навливая справедливость. Он не мог долго издеваться над морем: реальность была слишком очевидна, и с грустью осознал бессилие своей силы. Но это чувство было всего лишь предлогом для новых мыслей. "Тебе никогда не вместиться в моей бочке", - кто-то язвил в нем. Он прислушался как спорит человек и вечность и улыбнулся, и посмотрел в сторону моря, потом - на себя, взгляд его скользил по своему телу, тощему, сморщенному. И несмотря на фантастическое сравнение моря и человека, ему больше нравился человек. Вот его пальцы ног оставляют след на песке - море не оставляет их; море и мысль - они бесконечны, но мысль - человеческое: мысль о море, о большом пальце его ноги, который отстает как-то очень глупо от четырех других, но меньше скрюченных, застывших неподвижно, как бы уже изваянных навечно, покрытых тонкой пленкой грязи и пучком волос, торчащих в разные стороны. Пререкания с самим собой заглушали шум моря или, возможно, он не хотел признавать его, но все равно этот шум был настойчивый, повелительный, и ему казалось, или хотелось казаться, что шумит где-то в нем самом: этот шум так помогал думать о человеке.
Диоген возвращался из Коринфа1) к себе в Кранин2), где он жил. В городском саду он беседовал с Монимом, одним из своих учеников, которого очень любил и всегда стремился передать тому не понятия, а, как ему казалось, самого себя, ставшего тем или иным понятием. И теперь, вспоминая о беседе, он понял, что, наконец, ему удалось передать все, и что у него ничего не осталось: ни одной мысли, ни одного желания. Возможно ли больше желать?
Но сейчас, когда это, такое человеческое море, рождало в нем мысли, он понял, что это только начало новых, ему самому неведомых мыслей, которые надо узнать и что в этом отношении человек очень похож на море, на вечность, и он пожалел, что он не море. "Помни о смерти", - подстрекал кто-то в нем, и он засмеялся, продолжая идти, глаза по-прежнему смотрели то на море, то на ноги. Разглядывая море он уже не думал о нем, он смотрел и видел только движение и краски. И опять, нить за нитью рождались новые мысли, они напоминали ему далекие видимые прибрежные скалы, он должен подойти к ним, маленький, ничтожный старичок, и изваять из них, скал-мыслей, прекрасную память человеку, его силе и бессилию, его вечности - этому постоянному движению, рождающему все живое. "Надо будет поразмышлять об этом с Монимом", - отметил он про себя и вдруг сладко зевнул. Было жарко, и он чувствовал непобедимую усталость, которую лечат сном или солнечным теплом... До его жилища, а жил он временно в одной из рыбацких хижин, оставалось недалеко. Там оставил свое, вновь приобретенное, имущество: бочку, а заплатанный гиматий1), палица и кружка была при нем. Вот наконец и она. Он оглянулся: зевак не было. Обычно они шли за ним или ожидали у бочки, заранее узнавая, где он живет. В большинстве своем это были или желающие почесать по чем зря язык, или просто шутники, иногда - погово-рить с ним. Но сейчас не было никого. Он остановился перед бочкой в нерешительности, не зная, что делать: залезать ему в бочку или погреться на солнце.
II. Царь
В то время, как Диоген стоял в раздумье перед бочкой, Александр Македонский принимал гостей из всей Греции, пришедших выразить радость о провозглашении его вождем Греции в будущей войне против персов. День выдался жаркий, и он приказал пиршественные столы, за которыми возлежал он сам и гости, перенести в тень деревьев. Этот бесконечный поток поклонений начинал утомлять его. Если сначала он, забыв о солнце или стараясь не замечать его, сидел прямо и как-то по-детски пыжился, стараясь придать значительность своей позе и тем самым отдать должное всему этому торжеству; если сначала он не обращал внимания на хитровато-иронические взгляды Онасикрата1), то поняв все, он приказал перейти в тень и строго посмотрел на Онасикрата, дав понять, что он один может забыть, что он Александр, чего не следует делать другим. Все эти выражения радости были удивительно однообразны, ему казалось, смотря на гостей, что есть люди родившиеся только за тем, чтобы однажды, выучив свою роль, повторять ее всю жизнь. Вскоре он перестал слушать и даже одному из них, Фокиону2), подсказал слово, когда тот запнулся. Он это сделал возможно по инерции, которая передалась ему инерцией присутствую-щих, при этом он не мог сдержать своей улыбки. Паузу заметил Неарх3), возлежащий ближе всех к царю. Он тоже улыбнулся. Фокион удивленно и немного растерянно смотрел на них. И хотя, зная о лицемерной игре Фокиона, Александр сказал так, метнув на Неарха гневный взгляд, чтобы услышал Фокион:
- Здесь Александр я!
- Прости, - тихо ответил Неарх и склонил голову перед Фокионом. Фокион договорил до конца.
- Теперь выпьем, - быстро сказал Александр и засмеялся. - Я прощаю только человеку, Неарх.
"Неужели они считают меня мальчиком, - подумал он, вспомнив слова Демокрита, переданные ему. - После Фив и мира с афинцами я хочу, чтобы они знали: я стал мужчиной". Они выпили, и Александр стал слушать очередного оратора, мысленно коря себя за мальчишескую выходку.
Вдруг в отдалении, там, где стоял отряд щитоносцев1), раздался шум. Неарх, предупредив его желание, встал и пошел в сторону приближающегося гула. Вскоре он вернулся.
- Царь, к тебе проситься женщина. Она утверждает, что ты отец ее и ее детей. Что ей сказать?
- Оставайся. Я сам пойду к ней.
"Мама, - подумал он, взывая к ней, повторял про себя заветное и самое дорогое для него слово. Он знал, что чудо невозможно, но ему сейчас так захотелось быть рядом с мамой, обнять ее, прижаться к ней и быть не Александром, а ребенком. Воины расступились, когда увидели, что идет царь. Он узнал ее. Кто хоть раз видел ее, тому не узнать ее было невозможным: удивительно крепкий и мощный торс, но по-женски нежный и мягкий, спокойное и строгое выражение лица. Это была Тимоклея2).
- Здравствуй. Я рад, что ты пришла. Клянусь Зевсом, это хорошее предзнаменование для моих побед над персами. Ты будешь матерью моих побед. - Она молча поклонилась и протянула султан.
- Это султан моего брата Теагена, сражавшегося против твоего отца. Ты спас моих детей и меня. Ты стал нашим отцом. Мы тебе простим все, - она замолчала, но по ее лицу было видно, что она не все сказала и сейчас как бы собиралась с духом, чтобы закончить свою речь, - но народ тебе не простит Фивы.
Александр онемел, он не знал, что ей ответить и как объяснить, что не он решал участь города. Женщина повернулась и медленно пошла. Он стоял и смотрел вслед, покамест она не скрылась. Подошел Лисипп1). Он взял из рук Александра султан и погладил два пера удивительной величины и белизны, привлекшие еще издали его внимание.
- Александр, она твой враг: тебя на поле битвы будет видеть каждая собака.
- Ты не прав, Лисипп. Мои враги не народы, а цари.
- Хочешь, я признаюсь тебе.
- Хочу.
- Таким я и предполагал твой ответ.
Александр рассмеялся.
- Нет, Лисипп, это, к сожалению, то, что ты не мог предположить. Это предположение самой истории.
Пиршество и поздравления продолжались. Александр задумчиво смотрел на знаки внимания, которые уже не радовали его, а даже немного раздражали. Он знал себя: за раздражением следует по пятам гнев и чтобы смягчить его, к трем выпитым котилам2), добавил еще две. Он осматривал гостей, но не находил того, кого, не признаваясь себе, давно ожидал.
- Почему нет Диогена, или он хочет, чтобы я забыл, кто я?
- Царь, это - Диоген, - ответил Онасикрат и засмеялся,
радуясь удачной игре слов.
- Хорошо, - остановил его Александр и быстро вскочил на ноги, словно и не пил ничего: злость протрезвила его. - Ты прав. Я пойду к нему сам. - И не проронив больше ни слова, не оглядываясь назад, он пошел. Все бросились за ним. Идти было далеко, но никто не посмел остановить Александра.
III. Философ и царь
Диоген не полез в бочку, он выбрал солнце. Едва он сделал два шага, как почувствовал боль. Он посмотрел под ноги: его правая нога задела за щепу, торчащую в песке, а в большом пальце осталась заноза. Но солнце так разогрело его тело, и он так устал, что ему смертельно захотелось спать. Он лег прямо на песок, забыв о боли в пальце. Он был стар, но когда думал о себе, он не чувствовал себя стариком: он был такой же как почти семь десятков лет назад. "Что же изменилось? - спрашивал он себя. - Может быть, я просто много передумал". Неожиданно он вспомнил, что передал ему Моним, когда они расставались: сегодня надо было идти к Александру. Воспоминания об Александре были коротки, к тому же он почувствовал легкий зуд в ноге "Вот если бы Александр вынул занозу оттуда", - подумал он, припоминая рассказы о способности его к врачеванию. Но так как это было неосуществимо, он тут же забыл об Александре и вместе с ним о бочке, о занозе и о себе: глаза закрылись сами собой. Он не стал сопротивляться сну, тем более, что предыдущую ночь он почти не спал, обдумывая беседу с Монимом, но, засыпая, он пожалел об этом: он жалел, что не может видеть солнце, море, небо, но в тоже время ничего не мог поделать.
Проснулся Диоген от какого-то неясного гула, который как будто надвигался на него. Он приподнялся на локте и увидел приближающуюся к нему толпу, она остановилась и от нее отделился стройный юноша. "Зеваки, - подумал Диоген, лег и закрыл глаза, - постоят и разойдутся". Неожиданно он почувствовал, как чья-то тень медленно ползет по его телу, вот она накрыла все его тело и замерла. Он вздрогнул: ему стало холодно. "Наглец", - подумал он и открыл глаза. Перед ним стоял тот же самый юноша, вблизи он был прекрасен: белая, даже чуть розоватая кожа лица, живой, внимательный и дерзкий взгляд, голубые глаза, небольшой нос - все это обрамлялось светло-огненной лентою волос и придавало его облику какую-то невыразимую, и в то же время существующую перед ним, форму человеческой красоты и величия. Так они долго смотрели друг на друга, не проронив ни слова.
Еще издали Александр заметил как Диоген приподнялся, он ожидал, что тот встанет и подойдет к нему, но этого не последовало. Он остановил свиту и подошел сам. Его удивление было вызвано разницей между тем, что он увидел и тем, что он слышал о Диогене: перед ним было маленькое морщинистое тело старика, и глаза, большие, чистые глаза ребенка.
- Я - Александр, - сказал он.
- Я - Диоген, - ответил тот: ни одна морщинка не дрогнула на теле старика. Александр оцепенел. Кровь прилила к его лицу, закружилась голова, очевидно, выпитое вино давало о себе знать. "Негодяй, собака", - едва не сорвалось у него. Сейчас он готов был взорваться и разорвать это ничтожное тело, превратить его в песок, но ответ был таким неожиданным, что он не знал, что делать: он как будто бы не понимал то, что сам услыхал. Он про себя повторил слова старика, и они отрезвили его. Темно-кровавая краска гнева сменилась на тонко-розовую краску стыда.
- Прости, сказал он, видя, что старик догадался о его гневе. - Я вижу, что ты Диоген.
- Я вижу, что ты человек, - ответил Диоген: он знал, что душа человека победила гнев воина.
Александр понял, что им не о чем сейчас говорить, но ему захотелось отплатить Диогену за непонимание.
- Скажи свои просьбы ко мне, нет того, чтобы я не исполнил для тебя.
- Отступи в сторону, - не заслоняй мне солнца, - ответил Диоген и закрыл глаза. Александр сделал то, о чем просил Диоген.
- Это желание достойно Диогена.
- Это желание человеческое, - устало ответил Диоген.
Александр не мог поверить, что слышит свои мысли не от самого себя, блистающего красотой своей молодости, величием своей власти и силы, приводящим в трепет целые народы, а от этого куска морщинистой, дряблой кожи, прикрытой заплатанным гиматием. Он понял, что они равны. Ему почему-то стало даже стыдно, но гул приближающейся толпы, ее пожирающие взгляды, которые он чувствовал на себе, заставили вспомнить и повторить: "Я - Александр". "Не может быть, чтобы у него не было никаких желаний".
- Неужели я ничего не могу дать тебе?
- Мне ничего не нужно.
- Хочешь, я подарю тебе мою дружбу. -Он говорил, а сам всматривался в лицо Диогена, стараясь уловить на нем какие-нибудь оттенки страха, сожаления, но по-прежнему все было чисто и ясно на лице старика.
- Царь не может быть другом и иметь друзей.
Он услыхал, как притихла толпа, словно искала у него защиты от оскорбления и себя, и царя. И он ответил громко, чтобы услыхали все.
- Я бы охотно поменялся с тобою шкурою, но согласись, для мира достаточно одного Диогена.
- Не знаю, я бы не хотел быть Александром: мир не выдержал бы двух Александров.
- Ты прав, - сказал он, но шум толпы заглушил от нее его слова. А ему неожиданно захотелось добавить "отец". Он вспомнил свои слова, сказанные Тимоклее: "мать побед", а он: "отец моих поражений". Он ждал, что Диоген ответит ему, но тот начал зевать. Александр повернулся и пошел, не замечая никого. Шедшие за ним, разговаривали между собой. Они не обращались к нему, но говорили так, чтобы он все слыхал.
- Недобитая шавка, - изощрялся кто-то под смех толпы.
- Пес бездомный.
- Недоучка, говорил с царем лежа.
Александру хотелось закрыть уши и бежать от них. Сейчас он боялся собственных мыслей. "Я забыл, что я Александр, - подумал он, - и что есть Диоген", - подсказывал ему чей-то голос.
Толпа не смолкала. И он вдруг понял, что мысль, которую он сейчас выскажет - он уже повторил ее про себя - не зависит от него самого и, быть может, лучше ее не высказывать, не оскорблять толпу - впрочем, которую нельзя оскорбить - и не слишком тешить свою гордость. Но он понял, что не может не высказать ее и не отдать должное тому, что он узнал, тому, что есть. Пусть это будет услугой Диогену: его еще не оставляла мысль что-нибудь сделать для того. И не обращаясь ни к кому, он громко сказал:
- Если бы я не был Александром, я хотел бы быть Диогеном.
Толпа притихла.
Диоген спал.
* В новелле описывается действительный случай, взятый из "Жизне-описаний" Плутарха: встреча Диогена и Александра Великого.
1) Диоген из Сиона 404-323 г. до н.э. - древнегреческий философ, прославившийся своим образом жизни.
1) Коринф - город в Греции.
2) Кранин - пригород Коринфа.
1) Гиматий - плащ.
1) Онасикрат - ученик Диогена, сопровождающий Александра в походах. Написал историю похода, которая не сохранилась.
2) Фокион - афинский полководец и государственный деятель промакедонской ориентации.
3) Неарх - полководец Александра.
1) Щитоносцы - пешая гвардия в македонском войске.
2) Тимоклея - жительница Фив, оскорбленная одним из начальников войска, столкнула его в колодец; Александр отпустил ее и ее детей, пораженный ее поступком.
1) Лисипп - скульптор, оставивший один из удачных портретов Александра.