Феррари, Ламборгини и Камаз ехали по дороге из города Ливорно в деревню Пеньково. Ехали они, в общем, вместе, а думали, конечно, о разном. Феррари и Ламборгини думали про музыкальную террасу на берегу тёплого моря, которая зовётся террасой Масканьи.
Когда композитор Петро Масканьи был ещё совсем от горшка, он ходил не пешком под стол, а как раз по этой самой террасе. Бегал он по ней всеми вечерами, слушал, как поёт море на разные голоса, и думал, что когда-нибудь станет знаменитым композитором, и эту террасу назовут его именем.
И будут проплывать мимо его террасы весёлые лодки наперегонки. И горожане будут вечерами пить золотистое вино и закусывать его пахучей зеленью и маслянистыми оливками. А потом, счастливые и пьяные, будут заниматься любовью в густой бархатистой ночи, источая негу и жаркий любовный пот. А те, кому не нашлось пары, будут петь сладкоголосые серенады вместе со сверчками и цикадами.
И будут приходить на его террасу счастливые молодожёны и вешать на фонарные столбы замки от своих сердец, а ключи выбрасывать в море, чтобы сохранить верность своим возлюбленным на всю жизнь.
А когда хороший человек постоянно мечтает о прекрасном будущем, то оно непременно случается, потому что постоянство - великая вещь! И случилось тёплое море. И мерцающие волны плавно катились на берег и рокотали они свои нескончаемые песни. И случилась музыкальная терраса, и пела она с морем в унисон.
О чём она пела? О чём можно петь в Италии? Ну конечно же, о любви! Amore, amore!
А море... Есть у моря постоянство, да только нет его у волн. От чьего-то сердца спрячет волна ключи на самое дно, а от чьего-то ещё - вынесет на берег прямо на следующий день. Ну как тут не подобрать! И поэтому все итальянцы знают, что расстояние между верностью и изменой не длиннее морской волны. Феррари и Ламборгини как и все итальянцы об этом хорошо знали, а Камаз, конечно, не знал, но тоже догадывался.
Разумеется, Камаз ни про какие итальянские террасы и близко не думал. А думал он про зимнюю резину, про поршня ремонтного размера, про коленвал, про развал-схождение, про полуоси и дифференциал, и про корзину сцепления в сборе.
Феррари был ярко-красный, но не как Парижская коммуна, а как синьор Помидор у Джанни Родари. Только синьор Помидор был всегда сердитый, а Феррари был сдержанно весёлый, даже немного торжественный.
А Ламборгини был такой ослепительно жёлтый, что на него даже смотреть было больно, не говоря уже о том чтобы войти и за руль подержаться. И характер у него был дерзкий и пронзительный, но немножко с грустинкой, как дальний свет фар сквозь бархатную ночь на Адриатическом море.
А Камаз уже и сам не помнил, какого он был цвета. Эх, дороги, пыль да туман, как оно в песне поётся. Какие цвета в дороге? Небо серое, пыль белёсая, дорога длинная, а цены на бензин кусачие. И менты... И менты, сцуко, за каждой ёлкой...
Феррари звали Энзо, Ламборгини звали Винченцо, а Камаза звали Василий Степаныч, а для своих - просто Васёк. Ехали они ехали и где-то под вечер подъехали к одному перекрёстку. А за ним дом стоит, весь такой мрачный, и по виду казённый. И поперёк фронтона надпись во всю стену:
"ВОЗЬМИ ПОПУТНЫЙ ГРУЗ!"
- А давай возьмём! - говорит тут Феррари с энтузиазмом. - Парочка ящиков Кьянти классика нам совсем не помешает.
- Точно-точно! - поддержал Ламборгини. - И парочку блоков гаванских сигар тоже было бы неплохо.
- Эк вы, ребята, губы-то раскатали! - отвечает Камаз укоризненно. - Винище вам подавай... Курево... А пару тонн горбыля в кузов не хотите ли? Так чтобы всю дорогу с заднего борта хлысты торчали? А сердечник от трансформатора тонны на полторы не желаете?
- Нет, Базилио! - отвечает Феррари. - Не надо нам горбыля!
- Да и сердечник от трансформатора - Ламборгини тоже грустно - нам без надобности. - И ещё грустнее - Нет в тебе, Базилио, никакой романтики!
- Романтики во мне может и нету - соглашается Камаз - зато тоннаж есть. А тоннаж, он, ребята, на трассе гораздо важнее чем романтика. И если вы горбыля не хотите, и сердечника тоже не желаете, то давайте-ка отсюда сматываться как можно быстрее.
Итальянцы, они народ хоть и романтичный, но очень быстро всё понимающий. Энзо, Винченцо, и Василий Степаныч, а по-итальянски Базилио, хлопнули дверцами, дали по газам, и поскорее рванули прочь из нехорошего места.
Так они быстро мчались, что воздухозаборники едва успевали воздух хватать. Феррари и Ламборгини вообще сразу в точку ушли, у них же двигло турбированное. А Камаз подзадержался, у него-то движок атмосферный. Он и давай дружкам сигналить - эй, ребята! Вы чё ж подорвались-то как наскипидаренные? Обождите чуток!
Ребята оглянулись, и - по тормозам. Обождали, поровнялись и поехали чуток помедленнее. Не престо ажитато, как сначала рванули, а скажем, мольто аллегретто. То есть, всё равно быстро, и поэтому все молчали. А уже потом - когда уже поехали адажио, а потом даже и ларго, решили дорогу песней скрасить. Феррари затянул "Санта Лючия, Санта Лючия!" Ламборгини его тут же поддержал "О соле мио! О соле мио!"
Вот же фигня какая - вроде бы обе песни такие красивые, итальянские - но когда их одновременно в две глотки поют, то сразу такое желание чтобы оба певца поскорее заткнулись. Так бы и пролетел у них концерт по заявкам как фанера над Парижем если бы Камаз не выручил.
"Степь да степь кругом, путь далек лежит" - с чувством завёл песняка Василий Степаныч. "В той степи глухой ехал старый жид" - радостно подхватило из-за тридевяти земель вездесущее русское эхо. "И набравшись сил..." - "О соле мио!" - "Чуя смертный час..." - "Санта Лючия, стан фронте а те!"
И так гладко у них песня пошла, так душевно, что они даже за дорогой следить перестали. Отдались они песне до самого масляного радиатора, потому и колесили как придётся, то по встречке, то по обочине... А на заправке Феррари с Ламборгини чуток пошептались, а потом подъехали к Камазу и вопрошают - скажи нам, друг Базилио, а куда это старый глухой жид ехал зимой по морозной степи? Чего ему у себя в Жмеринке дома в тепле не сиделось?
- Ничего не знаю, ребята! - честно ответил Камаз. - Жиды, люди очень специальные, им с самого начала у себя в Египете не сиделось. Это же тоже песня такая есть - let my people go. Вот как они со своего Египета сбежали, так до сих пор по всему миру и шляются... А этот, который в песне, скорее всего, от погрома сбежал. Погром - вообще-то мероприятие очень весёлое, но жиды их как-то не очень любят.
- А часто в русских песнях про жидов поют? - поинтересовались Энзо и Винченцо.
- Да если толком разобраться, так только про них и поют... У русского фольклора исторические корни очень глубокие и необыкновенно извилистые. И тянутся те корни не куда-нибудь, а к Ветхому завету. Старинный русский романс, он о чём? О любви! А какая у нас, у русских, любовь? Ясен пень, ветхозаветная! А кто тот Ветхий завет писал?
- Неужто жиды?
- Ну а кому бы ещё-то! А мы, русские люди, по Новому завету только крещены, а живём-то по Ветхому. Вот так-то, ребятушки!
Тут все надолго задумались и ушли целиком в себя, а тем временем дорога как-то незаметно стала узкая и извилистая. И встречных машин совсем мало, и не видно среди них ни Фиатов, ни Мерседесов, ни Кадиллаков, а всё только Газики да Уазики. Потом ещё Урал прошуровал трёхосный, тентованный, да Зилок бортовой. И более никого... тишина. Тут и смеркаться стало, и дорога, как было сказано, совсем пустая... Пора, значит, привал делать.
Ну и встали они, значится, на привал на маленькой такой полянке. А вокруг обыкновенный русский лес стоит, сплошь обступил. Тихо стоит лес, не шумит нисколько, не скрипнет, не застонет. Медитирует, наверное. Даже птицы в ветвях переговариваются шёпотом, тишину уважают. А корни у деревьев конечно глубокие и необыкновенно извилистые.
А только постояли ребята в тиши постояли, и стали почёсываться, сперва совсем чуточку, а потом сильнее, сильнее... Порка мадонна путана! - не выдержал тут Феррари. - Что же это за гадость такая в воздухе летает, зудит и КУСАЕТСЯ? - спрашивает. - И впрямь, кусается! - отвечает Ламборгини. И оба вопросительно смотрят на Камаза.
Так это ж, ребят, наши комары! - отвечает Василий Степаныч. - Обыкновенные русские комары.
А ты не можешь их попросить чтобы они отсюда улетели? - спрашивают. - А то они нам уже всю обшивку проели.
- Попросить конечно могу! - отвечает Камаз - и громко приказывает - Эй вы, комары! А ну-ка, живо улетайте отсюда к лешему! Зашумел тёмный лес, закачались кряжистые деревья, расчирикались птицы в ветвях, кто-то даже пару раз ухнул в чаще. Вылез из дупла шершень, пролетел над поляной, поводил жалом, пожужжал басовито и полез обратно к себе в дупло, цепляясь за дубовую кору жёлтыми суставчатыми лапками и помогая слюдяными крыльями. А комары так и не улетели.
Сакраменто, сакраменто! - завопил Феррари. - Я есть весь покусандо! - А я ещё больше покусандо! - отвечает Ламборгини. - Андиамо, андиамо!
- Какое вам сакраменто? Какое андиамо? Ну куда мы теперь поедем? Это же вам не Салерно и не Кьянти, а матушка Россия! Заплутаем по темноте в лесу, дорогу потеряем да застрянем, к лешему, в болоте. А там нас филины загугнят и жабы задумбырят.
- А филины - это кто? - спрашивает Феррари. - А задумбырят - это как? - спрашивает Ламборгини. - А вот так. - ответил Камаз и прочертил себе щёткой по ветровому стеклу как ладонью по шее. - Вот задумбырят, тогда и узнаешь как. У нас в России, ребята, лёгких путей не бывает. Так что придётся вам терпеть покусандо до самого утра. Как развиднеется чуток, так сразу и поедем. На ходу они кусаться не смогут, им конструкция шасси не позволяет вцепиться в обшивку, потому что их встречным ветерком сдувает.
И тут выходит к ним из леса на поляну Лис, зверь умный, матёрый. Здоров, говорит, Камаз Степаныч, душевно рад тебя видеть! А вы, ребята, кто будете?
Я Феррари - отвечает Энзо. А я Ламборгини - отвечает Винченцо.
А я - шерстистый Флёрдоранж. - представляется Лис. - Порода такая. Как вам в нашем лесу нравится?
- Очень даже нравится. - отвечают Энзо и Винченцо. - Хороший лес, красивый. Только вот комары у вас уж больно злющие.
- Комары, это дело поправимое, - отвечает Лис. - Я счас сюда козодоев свисну. Козодой, это такой ночной птиц. Днём он, вишь, на деревьях спит, а ночью на мошкару охотится. Ловит её прямо на лету, а наводится по звуку. Как комар запищит, он его сразу и того. А не пищи!
- А когда же он коз доит? - поинтересовались Энзо и Винченцо. - Василь Степаныч! - прямо таки удивился вопросу Лис. - расскажи своим приятелям, когда козодой коз доит? - Так, никогда! - простодушно ответил Камаз. - Зачем ему козы когда у него комары есть и прочие козявки.
- А зачем его тогда козодоем зовут? - озадачились итальянцы.
- Ну, как назвали, таки и зовут. - рассудительно ответил Лис. Тебя вот зовут Энзо, а тебя Винченцо, а его - Козодоем прозвали.
Ночные истребители мошкары тем временем бесшумно извели крылатую нечисть на поляне и тихонько улетели в лесную чащобу. Не иначе как коз доить.
- Вы, ребята, сами откуда будете? - поинтересовался Лис. - Судя по выговору, не иначе как из Палермо!
- Нет. - ответил Энзо.
- Ну значит, из Салерно.
- Нет. - ответил Винченцо.
- А откуда же вы тогда? - удивился Лис.
- Мы из Ливорно, из Ливорно! - хором ответили Энзо и Винченцо.
- Да я же вам так сразу и сказал! - обрадовался Лис. - А вы заладили - нет, да нет...
- Потому что из наших мест - объяснил Камаз, предупреждая вопрос, - Отсюда, из России, что Палермо, что Салерно... Отсюда они отличаются не больше чем Нансен от Амундсена или Ливорно от Буоно Джиорно.
- А Нансен - это что? - поинтересовался Энзо.
- А Амундсен - это где? - полюбопытствовал Винченцо.
- Где, где... В Караганде! - ворчливо ответил Лис.
- А Нансен где? Тоже в Караганде? - спросили в один голос Энзо и Винченцо.
- Ну а где же ещё? - удивился Камаз по прозвищу Базилио. - У нас в России, если по большому счёту, то что ни возьми, всё в Караганде - и Палермо, и Салерно, и Нансен, и Амундсен.
- И Буоно Джиорно? - спросили хором Энзо и Винченцо.
- А уж оно-то и тем более! - ответил Шерстистый Флердоранж и церемонно изогнул рыжий пушистый хвост с белой кисточкой.
- Ну, а любовь? - осторожно поинтересовался Энзо.
- А что любовь? - недоуменно хмыкнул Василий Степаныч.
- Любовь у вас в России тоже в Караганде? - с дрожью в голосе спросил Винченцо.
- Да нет! - отвечает тут Лис с несвойственной ему горячностью. - Да нет! Ну что вы! Любовь у нас везде и повсюду! Особенно в нашем лесу.
- Какой всё-таки непонятный этот ваш русский язык! - в который уже раз удивились Феррари и Ламборгини. - У нас в Италии отвечают на вопрос или "си" или "но", то есть или да или нет. А у вас - "да нет". То есть, сразу и да, и нет.
- Это потому что у русского человека душа очень щедрая. - объяснил Василий Степаныч. - У нас любить - так всем сердцем! А отвечать на вопрос - так сразу и да и нет!
- Это правда. - вздохнули хором Энзо и Винченцо. - Совсем другая цивилизация. И любовь наверное тоже другая.
- Любовь у нас такая же как и у всех. - не согласился Лис. - Просто она у нас другого цвета. Бывает любовь огненно-рыжая, как ваш покорный слуга, а бывает и черно-бурая. Вот вы, ребята, как вы у нас в гостях, расскажите-ка нам про свою итальянскую любовь, а потом и мы вам про свою поведаем.
- Ну что ж... - сказал Энзо. - У нас в Италии любовь тоже везде и повсюду. Но и чужие глаза тоже. Об этом у нас даже пословица есть: любимая, я пришёл бы к тебе вечером в гости, да стыдно перед собаками. Вам-то русским проще. У вас любимая и сама может потихоньку в гости зайти. Как в вашем известном романсе - "и войди в тёмный сад ты как тень".
- По Ветхому завету живём! - многозначительно напомнил дон Базилио и зачем-то полез проверять у себя стояночный тормоз.
- Вот так и мы... - грустно сказал Энзо. - Я - Феррари, она - Альфа Ромео... Так и встречались украдкой между заездами, подальше от чужих глаз. Ах, какая девочка была! Сильная, красивая, быстрая как молния. Заводилась с пол-оборота и никогда не ломалась!
- А почему украдкой? - удивился Лис.
- Так мы же за разные команды выступали! Соперники мы, и спонсоры у нас разные. Нельзя нам было вместе показываться! Но как говорится, l"amore passa sette muri. Для любви нет преград. Конечно, застукали нас один раз за гаражами, развели по своим боксам и с тех пор пасли постоянно. А живём мы только пока ездим за свои команды...
- А мою любовь звали Сессна. - откликнулся Винченцо. - Любовь у меня была крылатая. Я как её видел, конкретно тормозил, а она от меня вообще улетала. Но всегда возвращалась, кроме самого последнего раза, когда она улетела, да так и не вернулась.
- Это мы знаем. - откликнулся Лис. - на крыльях любви летают быстро, но недолго.
- Se ne vanno gli amori e restano i dolori. - печально согласился Энзо.
- Проходит любовь, остаются страдания. - повторил Лис его слова по-русски.
- А ты откуда итальянский знаешь? - удивился Степаныч.
- Да отродясь я его не знаю! Просто тут по смыслу больше ничего не подходит. - ответил Шерстистый Флёрдоранж и вопросительно перевёл взгляд на дона Базилио.
- А мою итальянскую любовь зовут Бонжоанни. - вздохнул Василий Степаныч.- Я как её в первый раз увидел на лесопилке, так сразу и влюбился без памяти. Прикиньте, у неё максимальная скорость подачи каретки двести метров в минуту, установленная мощность сто шестьдесят киловатт, и вес восемнадцать с половиной тонн. Эх, хороша чертовка!
- А кто она есть то? Какого она роду-племени? - поинтересовался Лис.
- Она у меня - вертикальная ленточная пилорама. - уважительно произнёс Василий Степаныч. - Я ей на лесопилку хлысты возил, на раскрой, был у меня такой в жизни период.
- А что это такое хлысты? - спросили приятели.
- Хлысты - это кругляк, ребята, Были они деревьями, росли у себя в лесу, а потом в одночасье корней и сучьев лишились и стали они лесоматериалы. Так со многими случается, не только с деревьями. Жизнь - она такая везде. Лес рубят - щепки летят.
- Это правда. - грустно заметил Лис.
- Ну вот, я значит был на подвозе, а она, стало быть, на распиловке. Лесопилка, ребята, это кому нажива, а кому и пожизненка. Как установили тебя в цеху, подключили к трёмстам восьмидесяти вольтам, так и пили всю жизнь до последней доски. А как сломаешься, спишут тебя на металлолом. Вот и вся твоя жизнь до копейки... Никакой романтики!
- Совсем никакой романтики? - разочарованно выдохнули оба итальянца.
- Ну как... Сперва, пока она одна там стояла, конечно не было романтики. А потом я стал приезжать, с хлыстами. У неё пожизненка, она всю дорогу в цеху, а я вольняшка, то приеду то уеду. Бывало приеду я, встану у цеха и пялюсь на неё во все фары, пока хлысты разгружают. А она тоже мало по малу меня приметила, стала меня ждать, стала улыбаться мне во всю ленточную пилу, а она у неё очень немаленькая. Вот такая приключилась между нами любовь, и от этого ей хлысты раскраивать и брёвна пилить стало не в пример веселее. А я так и вообще ездил на лесопилку как на праздник.
- Ну а дальше, дальше что было? - спросили в один голос Лис и оба итальянца.
- А дальше, сами знаете как у нас бывает. Защиту оборудования по напряжению в цеху не поставили, для удешевления расходов. А моя итальяночка, она к броскам напряжения очень чувствительная. Раз случилось - стерпела кое-как. Второй раз - опять едва не поломалась. А на третий раз движок рванул, тут-то у неё коренной подшипник и вкрячил. А у нас сами знаете, коготок увяз - всей птичке пропасть. Итальянское оборудование ремонтировать без договора, дешевле новое купить. А договор не заключили, опять же из экономии. Вот и решило цеховое начальство списать мою любовь на металлолом. Ну как мог я такое выдержать. Я ж не железный!
- А какой же ты, Степаныч? - заинтересованно спросил Лис.
- Да не важно! Короче, помчался я, очертя кабину, за леса и за моря в Италию, в город Ливорно, вот за этим самым подшипником. Их там делают для судовых движков, но они по заводским характеристикам подходят один в один, я по каталогу проверял. Потом вот, ребят там встретил. Они там со складскими по-свойски, по-итальянски договорились и помогли мне подшипник этот достать. А потом со мной в Россию увязались. Я спрашиваю, зачем? Они отвечают - романтика, романтика! А какая у нас тут, в пень, романтика!
- Я всё-таки думаю, что есть у нас романтика. - произнёс Лис задумчиво. - Ведь романтика - это вера. Пока ты веришь, у тебя в душе всегда отыщется место для романтики. Вот ты, Степаныч, во что-нибудь веришь?
- Ну конечно же верю! Только не как остальные, а по-своему.
- Правда? Неужели? - заволновались оба итальянца. - Объясни нам поскорее, как это по-своему?
- Ну как... Я же, как вы понимаете, человек технический...
- Челове-е-е-к? - протянул Лис насмешливо. - Ты же Камаз! Как можешь ты быть человеком если ты - грузовой автомобиль?
- И что с того? - усмехнулся Степаныч. - Теодор Нетте был человеком и пароходом, а Ихтиандр был человеком и амфибией. Один американец вообще был человеком и пауком. А чем я хуже?
- Ты не хуже, не хуже! - воскликнули разом Энзо и Винченцо. - Ты, Степаныч, даже лучше! Ты и грузовик превосходный, и человек замечательный, ну просто отпадный! Человек-амфибия и человек-паук отдыхают. Человек-Камаз в сто раз круче.
- Человек-Феррари и Человек-Ламборгини тоже ништяк. - скромно заулыбался Степаныч во всю радиаторную решётку. - Но я человек не спортивный, я человек технический. Думать приходится постоянно, справочную литературу читать. Профессия у меня такая, в ней точность нужна. А когда много всего знаешь и много думаешь, то хочется всё что в жизни понял и узнал как-то и до других донести. А иначе - зачем?! Но вот беда, никто ничего ни слушать ни понимать не хочет, и ничего с этим поделать нельзя.
- А ты не задумывался, почему? - спросил Лис. - Может, ты просто объясняешь плохо?
- Да не объяснениях дело, а в том что знание становится сакральным только когда сам до него дошёл, набив по дороге шишек. А чужое знание, мил друг, это как чужие деньги. Не светят они и не греют. И ничего тут не поделаешь - так люди устроены!
- Это точно. - сказал Энзо. - Делают автомобиль одни люди, а ездят на нём совсем другие...
- И куда они на нём поедут, никто не знает. - добавил Винченцо.
- Правильно! Вот так и с верой. - вздохнул Степаныч. - Для меня моя жизнь - бесценный опыт, а для всех остальных просто пробег, километраж. С кем?.. Есть только один во Вселенной, который понимает. И его вполне устраивает, что я могу по-настоящему поделиться только с ним. Когда я мысленно взвешиваю весь попутный груз, что я за всю жизнь насобирал, я ясно вижу, что такой тоннаж по силам только ему. А значит и собирал я его единственно для него. И пока я продолжаю его собирать и с ним разговаривать, он знает, что я верю в него, а я знаю, что он верит в меня. Вот это есть моя романтика.
- Интересная у тебя романтика, Степаныч! - Лис даже привстал на задние лапы. - Все ему молятся, а ты с ним просто разговариваешь.
- Да, разговариваю, по ветхозаветному, как Тевье-молочник. И что? Ну допустим, у меня бог как человек. Но всё же не телец, и не лошадь!
- Лошадь? Какая лошадь?
- Лошадь какая? Скаковая! Или беговая. Кто толком о жизни не задумывается, у тех жизнь всегда или скачки или бега. Или скачи сам или делай ставки. Вот они и ставят на всё подряд, и на бога тоже ставят как на лошадь. Авось да и вывезет...
- Ох и тяжёлый у тебя попутный груз, синьор Базилио! - воскликнули Энзо и Винченцо. - И как только ты его везёшь...
- А тоннаж-то на что! Ладно, ребята, давайте поспим перед рассветом. Завтра нам с утра надо бензоколонку найти, баки заправить, и в канистры в запас топлива набрать. Помыться тоже не мешало бы. А потом - на лесопилку! Будем дорогой моей подруге коренной подшипник менять.
- Ну тогда спокойной ночи! - Шерстистый Флёрдоранж забрался в ямку под кустом, свернулся калачиком и обернул нос пушистым хвостом.
Машины спят чутко, и снится им механический рай, где все винтики и колёсики работают в лад, и все шестерёнки смазаны.
А вокруг стоял густой лес и тоже спал, и видел сны безмятежные. И не было в его снах ни зудящей бензопилы, ни трелёвочных тракторов, ни лесопилки. Может, они придут сюда уже завтра и оставят после себя уродливую пустошь, усеянную пнями и растерзанными частями древесных тел, а может быть не придут никогда. Никто своего будущего не знает - ни машины, ни деревья, ни люди.