Свет больших окон, картинной галереи, в бывшей шоколадной фабрике, мягко освещает жёлтым, серое пространство улицы.
Влага разбрасывает блики, искажая реальность.
17 часов пятьдесят пять минут.
Среда.
Здесь, в соседнем с галереей, небольшом помещении, уже год, по средам; проводит занятия мастер-класса, по прозе и поэзии, большой поэт (как он сам себя называет) Олег Матвеевич Борушко.
Рядом со мной, Надежда Сырых и её знакомая - молодая женщина.
Напротив - её же знакомые - представительный мужчина в роговых очках и, судя по всему, рядом с ним, его жена.
От метро London Bridge, что позади меня, подходит компания человек шесть. Все интеллигентного вида.
Среди них Олег Матвеевич.
Образовался небольшой полукруг, общающихся при встрече, людей.
Борушко - через два человека от меня.
Неожиданно, он отклоняется назад и за спинами незнакомых людей, чеканно говорит, пусто глядя в моё лицо:
- Ты зачем пришёл?
Разворачиваюсь вполоборота.
Подхожу.
- Мне надо у Оли, взять рукописи, и у меня ещё в галерее несколько картин.
- Ну, ты подождёшь Олю здесь, - указывает глазами на тротуар, - и входить, в помещение не будешь.
От последней фразы, мне стало как-то не по себе.
Когда вам, вместо 'здравствуйте', вместо, мужского рукопожатия, говорят так,
есть от чего опешить, побледнеть и замешкаться.
- Олег Матвеевич, почему ты хамишь?
- Подожди, сейчас я отвечу на твой вопрос.
Да, Господа,-
смягчив голос и переменив взгляд, обращается уже к окружающим.
- Проходите, пожалуйста, в следующую дверь.
Людской полукруг, начал рассредоточиваться, степенно двигаясь в указанном направлении.
- Мне работать с тобой неинтересно.
- Да, но почему ты хамишь? И почему врёшь?
Ты сказал, всему мастер-классу, что я требую с тебя деньги, когда всё наоборот. Деньги требуешь ты с меня.
- Я на первый твой вопрос ответил, а это вопрос второй - мне работать с тобой неинтересно.
Он быстро пошёл от меня.
Справа неожиданно появилась Надежда Сырых.
- Анатолий, чё ты пристал? Ты же видишь, он выпивши.
- Да, но он хамит.
- Ну, у него такая манера общаться. Стиль. Ты же знаешь. Тем более, он выпивши.
- Если человек выпил, тем более не должен хамить, ежели пришёл к людям. Тем паче, что он и трезвый не умеет себя чинно вести. Может он ещё розги введёт за самомнение.
Подошла Оля..
После точки,
я перестал писать и позвонил другой Ольге.
84223478 23 часа шесть минут.
- Алло.
- Олечка, это я.
- Ну, вот, муж проснулся.
- Ну, ты же говорила, что позвонишь мне поздно, а это я.
- Да, но ...
- Короче, мне надо посоветоваться, я написал.
- Ой! Читай!
Зачитываю выше написанное.
- Дальше я хочу коснуться немного истории, затем описать скандал с тремя финалистами турнира поэтов.
Помнишь его фразу: 'Я виноват, но вы должны уйти из мастер-класса'?
Ведь я тогда ни слова не произнёс. Ты - несколько. В основном говорил Максим. Описать, как Борушко к тебе приставал, как расстёгивал перед тобой ширинку...
- Нет, я не хочу.
- Но это же, правда.
Мир и так погряз в сплошную ложь. Ты же видишь.
- Да, но у меня муж- англичанин. Я его люблю и жду от него ребёнка.
Я не хочу во всём этом участвовать. Это подло, ты же его топишь.
- Подло!?
Подло расстёгивать ширинку, перед замужней женщиной, которая не хочет. Это подло. За это морду бить надо. А ты - подло.
- Это произошло между нами, и всё.
Я не буду с тобой разговаривать, если ты так сделаешь.
Я в Лондоне десять лет.
Правда, долго болел, пока разобрался почему.
За десять лет у меня было четыре половых акта, с двумя женщинами.
Из которых два можно не считать.
И я перед тобой ширинку не расстегнул,
в автобус 47 к тебе не впрыгивал,
на аукцион антиквариата и пляж без трусиков не приглашал.
А как он с упоением расписывал похороны друга.
Заметь, друг спивался, и он ему при этом подливал.
А затем с упоением рассказывал.
- Почему, ты так думаешь?
- Так, Сырых, спросила, тогда: 'А, что, ты там делаешь?'
И, он растерялся; не нашёлся, что ответить.
Только, через три минуты, сказал:
'Я, там, пишу стихи. Там, есть чистая комната. Специально, для меня'.
Бред!
Ехать, к чёрту, на кулички, в другой город, писать стихи.
- До мужа дойдёт,
зачем мне это надо.
- Да, но это же, правда.
Он ведь действительно расстёгивал перед тобой ширинку.
Так?
- Да,
но я не хочу быть в этом замешена.
- Олечка, ну ты же, выглядишь, как раз пристойно. Замужняя женщина. Отказала.
- Я, вообще, не хочу, никакой огласки.
Вдруг до мужа дойдёт.
У нас ребёнок будет.
- Но ведь он - англичанин.
А я пишу по-русски.
- У многих, нашего круга, русские жёны.
И потом Березовский, твой проект. Вдруг выплывет. Зачем тебе и мне это нужно?
- Значит, похерить классную тему, которая сама далась в руки.
Не писать?
- Нет, ты пиши,
а мы, потом обсудим.
- Но, я не могу писать неправду,
иногда, мне приходится, переставлять события, согласно правилам писания.
Но часть правды - это тоже враньё, причём ещё горшее.
Какое трудно отличать.
- Не знаю, но я фигурировать не хочу.
- Олечка, ты, видимо забыла, повлажневшие от слёз глазки, как просила провожать тебя до самого дома, чтоб Борушко не домогался.
- Нет, не забыла, но...
- И теперь, когда я, наконец, созрел для рассказа, говоришь 'но', 'нет'.
Так мне не писать?
- Нет, пиши, но без меня.
- Я - реалист,
и писать по- другому не хочу.
Не умею.
Или всё или ничего.
То пиши, то не пиши. Женская логика.
- Ну ладно ...
Ты пиши, а потом соберёмся, ты, я, Максим, ещё пару человек,
мистер Х
и обсудим.
Хорошо!?
- Ладно.
- А ведь скандальная репутация- это тоже слава.
Ты ему рекламу делаешь.
- Это когда, Майкл Джексон.
Скандал в газетках.
Сексуальное домогательство.
Детская педерастия.
Затем концерт, на футбольном поле.
Борушко не на том уровне.
И потом, я - за правду,
какая б она не была.
- Ладно.
- Пока.
Подошла Оля.
- Здравствуй Анатолий,
я всё принесла, пойдём внутрь.
- Привет, мне начальник не рекомендовал.
- Что?
- Пойдём внутрь.
- Да, ладно тебе,
прислушиваться, договорились ведь,
пошли.
Двигаемся в людском потоке, через несколько дверей, в помещение мастер-класса.
Народ начал рассаживаться.
В центре внимания сосредоточился Олег Матвеевич Борушко.
- Анатолий!
Ольга поставила сумочку,
что у неё через плечо, на столик, неожиданно возвышающийся позади начальника Олега.
Раскрыла.
- Вот книги Ольги и твои рукописи.
Вот флоппи.
Ты, наверно, остальное забрал.
- Д-a-a, - ответил я, осматривая толщинку из карандашно-руко-писных листиков.
- Я могла бы печатать.
- Будешь?
- Нет. Нет времени.
- Ну, ладно. Спасибо.
Взгляды окружения, явно мне не сопутствуют в здоровье, (шоб ты сдох, хоть и невинен).
Делаю три шага, в сторону НАДЕЖДЫ.
- Надя, ты говорила, что Азиз звонил, что будет?
- Да, обещал, - ответила Надежда, садясь в двух метрах от начальника, за большой верхом деревянный стол,
с противоположной стороны вбок справа.
- Точно придет?
- Не знаю. Звонил. Обещал.
- Передай ему Бунина, рассказы, я у него брал.
Мог бы и позвонить.
Отошедши, чувствуя кожей, уже несколько странные взгляды и порывшись в заплечной суме
(книги, рукописи, прочее),
достал трубочкой свёрнутые чеки, мною проплаченные за работу над оформлением турнира поэтов
'Пушкин в Британии',
что состоялся в большом зале, здесь же,
в бывшей шоколадной фабрике,
24 мая ноль третьего года.
Всё своё ношу с собой.
- Надя, передай, пожалуйста,
это на память начальнику, с днём рождения,
а то он домашнюю заготовку,
со словом 'неинтересно',
произнёс,
а от меня - ничего.
Развернувшись на чёрных кроссовках: ' Я, ведь здесь, незваный, жданный, нежеланный',
выхожу,
тихонько прикрыв дверь.
Звоню в переговорное устройство в двери напротив.
- Позовите Олю (теперь уже третью).
- Толечка, ты что-ли?
- Угу.
- Я, сейчас спущусь или что?
- Да, мне б картины забрать.
- А, ну я нажимаю. Открывай. - Оз-з-з-з-з...
- Открыл?
- Не сообразил.
- Нажимаю ещё. - З-з-з-з...
Открываю дверь и поднимаюсь по старинной поскрипывающей деревянной, обитой рогожей, лестнице, на второй этаж
- Здравствуй.
- Поцелуй и пойдём выше.
Поднимаемся на третий, проходим ряд затемнённых помещений.
- Эта сумка тоже твоя?
- Да, там принтер, он мне уже не нужен.
- А сумка?
- Та, у меня таких много.
- Картины в другом месте.
Пойдём.
Проходим ещё.
- Вот.
- Здесь две, а 'осень'. Так, так, а вон она.
- Как жизнь?
- Да так,
написал письмо большому спонсору,
жду.
- Удачи тебе!
- Спасибо.
Но я, картины, все, не заберу.
Не осилить.
Вот,
вот
эти две.
Остальные - потом.
- Хорошо.
Спускаюсь с картинами вниз,
ставлю их у стены
и начинаю соображать, как это упаковать для передвижения.
Передвижник какой-то.
Проходит высокая чернявая ВЕРА в строгом в талию красивом костюме.
- Ты идёшь?
- Нет, меня начальник выгнал.
Тир-Ли тир-ли тирли...
- Алло, Максим?-
- Да. Сочувствую.
- Ничего,
я, привык,
за содеянное добро, получать кучку дерьма.
Хоть это всегда нежданно.
'В Лондоне есть писатель, который любит писателей', Лондон-инфо за 7 февраля, газетку эту. Помнишь?
Фотографии с него всегда красивые.
- Да, он любит, фотогеничный.
Любит, любит и ещё раз пролюбит.
Но Ольге не нравится, что ты пишешь о ней.
- А как иначе?
- Не знаю.
- Максим !
Ну, кто-то должен сказать хаму,
что он - хам.
Ольга говорит: ' Нет'.
Ты ...
Но ведь если ни я, тогда кто?
Ждать доброго дядю?
'Пусть у него отнимется это враньё и хамство, которое ему кажется умением работать с людями. Пусть он не учит нас. Ибо результатов у него никаких. А ждать, что он сам поймёт, уже невозможно'.
- Нет, я как раз за,
но как-то с Ольгой...
- Ты же помнишь,
как я оформлял этот конкурс.
Кучу фунтов затратил.
В антихудожественных условиях
Пушкина рисовать.
Ткань по полу скользит.
Туда, сюда.
Размер 3 на 3 в футах.
Взглянуть на всё, нет места для отхода.
В таких условиях, нормальный художник, ничего вообще, делать не будет.
А на эскизе не видно, что тень под правым глазом лишняя.
10407 10408
И мне потом, Алекс Аборин:
'Пушкин косой, ты нам всё подарил,
а мы, дарить тебе свою работу не будем.
Гони двадцать фунтов, за посещение мастер-класса в этом месяце'.
Я им подарил 600 по минимуму,
а они: ' Гони двадцатку'.
- Ну, с ними всё понятно, как с Ольгой быть?
- А картину мне заказал.
- Что ещё за картину?
- Да,
тебя тогда не было,
заказал мне картину к турниру,
сказал, продадим с аукциона, 70% мне за работу.
Ну, привёз я картину на турнир,
а он спрашивает, зачем я её подписал,
можно подумать Борушко,
книжки свои не подписывает, когда отдаёт издателю.
- Да, забавно.
- Ну, картину та, он на турнире подарил,
а через неделю,
через Аборина,
заявляет, какая такая картина, не знаю никакой картины, какие расходы.
- Ну, всё понятно,
меня Ольга беспокоит,
как-то надо её убрать из рассказа.
- Незна-ю.
Слушай,
я включу в текст, много Ольг,
и пусть потом разбираются, какая - кто.
- Э-то о..
А ты - злопамятный.
Месть.
- Нет, не месть.
Какая к Чёрту месть,
но правду писать необходимо.
Борушко ж сам, меня этому научил.
- Никто тебя не учил.
- Нет, я ему благодарен,
он помог мне осознать прозу.
Поэзию я и без него писал.
Но он мне открыл некоторые нюансы.
Хотя и хам при этом.
- Ладно, пиши.
Посмотрим.
- Как муж, или у геев так не принято?
- Нормально,
'туды его в качель', принято, давай
- Пока.
Поезд в Jubilee Line
плавно трогается от станции London Bridge.
Я стою посреди толпы,
в освещённом подземельном вагоне, одиноко держась за картины.
А они - за меня.
Перед внутренним взором мелькает
и затем тормозит, ярко-зелёная фраза, из тёмно-коричневой жизни: