Шматок Дарья Алексеевна : другие произведения.

Век новых героев

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Тяжелые времена рождают сильных людей. Сильные люди рождают хорошие времена. Хорошие времена рождают слабых людей. Слабые люди рождают тяжелые времена". История страны, слишком долго благоденствовавшей за спиной великого героя. История человечества, в котором каждый привык жить лишь для себя, и не знает жизненных испытаний. История братьев-близнецов, потерявших друг друга в детстве. И еще множества самых разных персонажей...
  Пролог
  Вместе со скалистыми пиками гор поднимался ввысь к яркому синему небу Таренский замок. Снизу его основание прочно врастало в каменную толщу, так что трудно было различить - где заканчивается естественное сооружение, в незапамятные времена воздвигнутое руками Богов и где начинаются стены, сложенные из того же темно-серого камня руками людей. Искусным зодчим пришлось в свое время возводить всего три стены - четвертой служила сама скала. Четыре высоких башни снизу были почти неотличимы от высоких скальных обломков, так что, лишь поднявшись вверх по крутой мощеной дороге, можно было разглядеть их во всей красе. На одной из башен развевался красный флаг с оскалившимся серебряным барсом - герб рода Вальтари, графов Аризийских.
  Если взглянуть со стороны большой башни вниз, можно было увидеть поросшие лесом горные склоны, а выше - лепившиеся к скале, точно птичьи гнезда, дома и хижины поселян. Местами зеленели луга и огороды, где люди выращивали все необходимое. Впрочем, не считая нескольких плодородных долин, основным занятием жителей Аризийских гор было скотоводство. И, конечно, охота, как велось испокон веков, с тех пор, как люди заселили этот суровый край. И здесь гордые вельможи из рода Вальтари были вполне едины с беднейшими из своих подданных.
  Когда-то, в незапамятные времена, первые поселенцы, спасаясь от ужасающего наводнения, едва не поглотившего весь обитаемый мир, взобрались по склонам неприступных гор, надеясь, что туда не достигнет гнев Богов. В горных расщелинах и пещерах селились аризийцы, соперничая из-за не слишком уютных и совсем не роскошных жилищ с их первоначальными обитателями - огромными серыми медведями, пещерными гиенами и свирепыми безгривыми львами. Впрочем, о тех временах достоверно не мог сказать никто, кроме дикарей-тхоров, Детей Медведя, у которых якобы всем было без слов известно то, что когда-то узнал один. Но тхоры, в древности доставившие немало хлопот предкам аризийцев, теперь кочевали лишь в предгорьях, да и там встречались редко, не смея приближаться к владениям настоящих людей.
  Как бы там ни было, никто из аризийцев не сомневался, что уже во времена Великого Наводнения их вождями были предки рода Вальтари. Предания сходились в том, что перед началом бедствия одной недавно овдовевшей женщине явился во сне дух ее мужа и приказал собрать семью и всех, кто захочет следовать за ней, и увести высоко в горы. Вдова так и сделала; а так как ее муж был сильным человеком и главой рода, то за его семьей пошло много людей. Во время долгих скитаний по горам ее старший сын, по годам еще мальчик-подросток, рано стал взрослым и, несмотря на юность, неоднократно вел свое племя в сражения с опасными зверями и ордами тхаров. Он и стал первым вождем, родоначальником семейства Вальтари. У Первого Вождя была также сестра, обладавшая пророческим даром. Во время Исхода она была маленькой девочкой, но с помощью своего дара всегда указывала верный путь. Наконец, изгнанники поднялись высоко в горы, да так и остались там, когда вокруг, сколько мог окинуть глаз, плескалось одно лишь безбрежное море. Тогда-то люди, глядя вниз с вершины Таренской скалы и других неприступных пиков, и поклялись всегда почитать семью своих спасителей, словно живых Богов. Ибо никому не было известно, остались ли еще на свете люди, кроме них, своевременно спасшихся.
  Так сложился особый народ, со своим укладом и обычаями, непонятными жителям равнин. Потому что, после того, как схлынул Потоп, и по земле вновь расселились потомки выживших людей, прошло еще много поколений, прежде чем они осмелились подняться в горы и встретились там с аризийцами. Вероятно, это была неожиданная и не слишком приятная встреча, так как никто не подозревал о существовании других людей. Аризийцы были слишком горды, чтобы интересоваться жизнью обитателей равнин, а суровые условия приучили их полагаться лишь на себя и научили давать отпор любому врагу. "Скорее вы разберете по камешку наши горы, чем сможете покорить нас!" - кричали горцы, осыпая градом камней и стрел воинов с равнин, ползущих по скалам, как муравьи. Ни воинственным северным народам, ни воинам могущественного Виранского царства не удавалось присоединить Аризию к своим владениям. А ближайшие соседи - лагардцы, узнав получше рослых и крепких черноволосых жителей гор и ознакомившись с историей их края, объявили - не иначе как с досады, - потомками некоего зловредного духа. Якобы во времена Первого Творения, когда люди и другие создания жили на лучшей земле, устроенной Богами, этот дух, которого звали Братом Зверя, убил священное животное без всякой надобности, лишь из похвальбы своей силой и независимостью от воли Богов. Тогда-то Те и отвернули свой лик от людей, а на землю послали Потоп, чтобы навсегда искоренить склонность к греху. Лишь одна людская чета, сохранившая непорочность, была призвана сохранить жизнь на свете. Их святые имена остались навсегда скрыты, но люди помнят их через явления, в которых живет их душа - Принц Звезд и Мать-Земля. Начнись в самом деле человечество с них одних - и земля после Потопа встала бы обновленной, еще светлее и краше, чем в замысле Богов. Однако первый преступник, Брат Зверя, удаленный из мира, не успокоился и тут: он спас свои порождения против воли Богов, и потому-то грех поныне ходит по земле. В гордости аризийцев, хвалившихся древней славой своих предков и собственной непокорностью, благочестивым лагардцам виделась черная тень Брата Зверя. Сами аризийцы из той же гордости никогда не опровергали подобных легенд о своем происхождении. Да и редко в те времена сталкивались с равнинными жителями иначе как с оружием в руках. С пришедшими их покорить вожди из рода Вальтари поступали, как положено свирепому барсу, что был изображен на их знамени.
  Никто бы не мог сказать, сколько поколений они правят Аризией. Известно было лишь, что только записанная их история насчитывает тысячу лет, с тех пор как горцы мало-помалу заимствовали письменность частично у виранцев, частично у лагардцев, приспособив для своих нужд. Но одно можно было утверждать с полной уверенностью: еще никогда ни один противник не захватывал владений Вальтари и не брал штурмом их горной твердыни. Так что непокорные Барсы вполне заслуженно гордились собой, воспитывая в своих потомках доблесть и силу духа.
  Однако неумолимое время шло вперед, и постепенно воздействовало даже на тех, кто в своей непреклонной приверженности заветам предков, казалось, бросал вызов и его стремлению изменить все до неузнаваемости. Примерно за тридцать пять лет до начала описываемых событий - году в 7629 от сотворения мира по лагардскому исчислению, - Эмилий Вальтари подписал договор, делающий его и всех его потомков постоянными союзниками Лагардской империи. Фактически это означало принятие подданства, что лишь подтверждалось полученным графским титулом. Не зря лагардцы говорили между собой, что бескровная победа над неукротимыми горцами - самый главный и самый чудесный подвиг Великого Бастарда, деяние, достойное полубога.
  С той поры аризийцы честно выполняли свой долг, вместе с Лагардом участвуя во всех войнах, что пришлось выдержать империи в те тяжелые годы. Однако сын графа Эмилия, Маркус Вальтари, вырос суровым воином старого закала, и ни от кого не скрывал, что ему не по вкусу союзнические обязательства. Он не мог нарушить клятвы, данной его отцом, но держался всегда независимо, а в столице у императора проводил не больше времени, чем требовала служебная необходимость. Все остальное время граф оставался дома, наблюдая, как в укрытых от ветра долинах зреет виноград, и овцы нагуливают шерсть на горных пастбищах. Любимым занятием графа была охота, как у его диких предков с медвежьими шкурами на плечах. И своих маленьких сыновей-близнецов, Конрада и Адриана, он поклялся вырастить по аризийским обычаям - сильных и храбрых воинов, вождей своего племени, а уж во вторую очередь - имперских графов.
  Если так обстояли дела у аризийских аристократов, то простого народа и вовсе почти не коснулись никакие изменения. Разве лишь те, кто работал в замке или поблизости от него, могли хотя бы мельком увидеть незнакомые им вещи, которым в быту пахарей, скотоводов, охотников все равно не нашлось бы места. Большинство из них говорили лишь на своем языке, отличающимся от других, и не смогли бы поговорить с человеком из Лагарда. Новые соотечественники с западных равнин были им почти столь же чужды, как и смуглые виранцы на юге. Только если бы Империи вздумалось ввязаться в войну, аризийцы почувствовали бы это, когда вождь поведет мужчин в бой. Но войны не было уже много лет, и горцам никто не мешал жить независимо, как они привыкли.
  Едва ли не единственным очевидным для всех новшеством стала широкая мощеная дорога, ведущая от предгорий до ворот замка. То есть, проложена она была давно, и на протяжении многих веков ее утаптывали ноги местных жителей, копыта ослов да мохнатых быков, которых горцы использовали вместо лошадей для перевозки грузов. Этого арийзицам было вполне достаточно, а там, где люди довольны существующим порядком, у них редко возникает желание что-то в нем изменить ради самих перемен. Но вот граф Эмилий распорядился расширить и замостить дорогу, чтобы по ней могли передвигаться и всадники на лошадях - ради удобства гостей из Лагарда, разумеется. Хотя Великий Бастард, Максимилиан Унт-Маннелиг, пришел в Таренский замок в одиночестве, поднявшись по отвесной скале, однако подразумевалось, что впредь гости будут посещать Аризию не иначе как со всем возможным удобством. Когда же графом стал Маркус Вальтари, он отправил по этой самой дороге прочь, "на равнину", всех лагардских мастеров, ученых и магов, начавших было при Эмилии перестраивать замок на лагардский лад. Новый граф, изгнав их, разом завоевал симпатии народа. Но все же горцы шептались между собой, что по этой дороге когда-нибудь придет большая беда...
  Пока что, однако, ничто не предвещало опасности в тот солнечный день начала лета. И по дороге, ведущей мимо расположенной ниже по склону деревни, двигалась всего-навсего одинокая женщина, высокая и черноволосая, смуглая даже по сравнению с чистокровными горцами. Впрочем, не удивительно: ее черты лица, особенно нос с горбинкой; большие медные серьги-полумесяцы в ушах, в особенности же покрой платья, вышитого по пестрой ткани лифа таинственными письменами, - словом, все обличало в ней уроженку бродячего племени гебиров. Этот народ нигде не имел пристанища, и никому в точности не было известно, откуда они происходят; вероятнее всего, их прародина лежала далеко на юге, дальше границ Вираны. Вот уже на протяжении многих поколений гебиры метались по земле, как перекати-поле. Говорили, что одна из их знаменитых пророчиц некогда предсказала, что придет вождь, который подарит гебирам новую родину. Так или нет - никто толком не знал, но гебирам большинство людей не доверяло, хотя враждующие правители охотно нанимали их войско - лучшей конницы, чем у природных кочевников, трудно было найти. Еще больше славились магические способности гебирских женщин - ибо у этого странного народа магия была чисто женским делом. По этому поводу могли сколько угодно пожимать плечами седобородые магистры из университета в Адлерштайне и мудрецы с вышитыми на одежде знаками огня из виранских школ "Истока Тайного Знания". Но факт оставался фактом: гебирские колдуньи испокон веков пользовались уважением, граничащим со страхом.
  Женщина, поднимавшаяся теперь по дороге к Таренскому замку, вполне могла быть одной из них. Во всяком случае, когда она остановилась на обочине у дерева шелковицы, с ее губ сорвалось несколько слов, позволяющих понять, что она и впрямь принадлежала к числу тех легендарных волшебниц. Черные, без блеска, глаза женщины смотрели холодно и остро, тонкие губы презрительно кривились, когда она пересчитывала содержимое кошелька, достав его из тощей заплечной сумки.
  - Мелочь, жалкие медяки, наполовину стертые, каким обрадуется разве что последний нищий - а ведь жители Аризийских гор живут в десять раз лучше большинства из нас, особенно сейчас, в мирное время. Вот и барс на обратной стороне монеты почти стерся - так долго она была в обращении у скупых подданных этих надменных владык... Ага, тут есть и пара серебряных монет, но ни одного золотого. И ни единой лагардской монеты. Интересно, что бы об этом сказал император в Адлерштайне?.. Правда, я не так уж и много сделала, чтобы заработать эти монеты. Одной девице нагадала скорую свадьбу, хоть и без гадания видно, как на нее смотрит молодой конюх. Кухонному мальчишке вылечила обваренную руку, да указала пастуху, где искать сбежавшую овцу. Что и говорить, я могла бы совершить гораздо больше!
  Жалкое дело - клянчить медные гроши за грошовые чудеса... О, Отец-Небо и четыре начала сущего, когда же кончится наше изгнание, и мы сможем жить с достоинством, как все люди?! Чем мы хуже обитателей этого надменного замка? Туда, пожалуй, идти не стоит - Вальтари Аризийские не боятся ни Богов, ни демонов, и моей магией их тоже не впечатлишь. Но я все же погляжу... Мегарт не поблагодарит, если я остановлюсь у логова Барса. Следует разведать все...
  Проговорив на своем родном наречии эту тираду, полную досады на несправедливость жизни, женщина последовала дальше, подкравшись к садовой калитке, ведущей во двор замка с черного хода. Таренский замок не был огражден стенами и рвом с водой, как в Лагарде; его естественными стенами были горы, а превыше всего - доблесть защитников. Поэтому колдунью никто не остановил сраружи. Раз мимо нее проехал возчик с телегой дров, потом прошли, оживленно беседуя, пара слуг. Но, увидев у ограды гебирку и услышав ее непонятные речи, поселяне принимали их за заклинания и спешили уйти подальше, не смея мешать ей.
  Подобрав черные развевающиеся юбки с тройной каймой - алой, зеленой и синей, колдунья подкралась к самой ограде, неслышно ступая по горячим камням. На ее счастье - и благодаря небольшой доле мысленного магического внушения, - последний из входивших забыл закрыть за собой калитку, и теперь она прикрыла ее сама, оставив для себя щелку, через которую наблюдала, что происходит в саду.
  Тем временем послышался детский смех, и из зарослей высоких кустов, усыпанных крупными белыми и розовыми цветами, выбежали два маленьких мальчика. Два совершенно одинаковых черноволосых и смуглых крепыша лет трех-четырех, в белых туниках до колена, босые, они принялись со звонким смехом носиться вокруг мраморной статуи дриады. Быстрее и быстрее, так что трудно было понять, кто кого догоняет. Кудрявые волосы детей, черные, как смоль, развевались по ветру, как и полы туник. Только по выглядывающим из-под туники коротким штанам и можно было понять, что мальчики, а не девочки. Они долго кружились вокруг статуи, не зная усталости. Уже у следящей за ними колдуньи зарябило в глазах от их мельтешения, и она собиралась бросить свое занятие, а мальчикам все было нипочем.
  Но вот один из них случайно взглянул в другую сторону и, заинтересовавшись, схватил брата за руку.
  - Смотри, Конрад - калитка открыта! Давай посмотрим, что там!
  - Давай! - второй мальчик пустился бежать, то и дело лукаво оглядываясь через плечо - следует ли за ним брат. - Не догонишь, не догонишь!
  - Догоню! - упрямо отвечал тот, перепрыгивая через садовые тропинки, с каждым шагом все сокращая расстояние. Ни за что на свете он не позволил бы брату хоть в чем-то опередить себя!
  Когда первый из мальчиков добежал до приоткрытой калитки, между ними еще оставалось несколько шагов. Гебирская колдунья внимательно следила за ним, подглядывая в щелку. Внутреннее чутье, необходимая часть ее ремесла, подсказывало, что сейчас может быть полезной любая мелочь.
  Вдруг солнечный луч, пробившись сквозь изумрудную зелень лавров и рододендронов, облил золотом голову маленького Конрада, осветил его смуглое лицо и окружил огненным ореолом, так что, казалось, черные волосы должны вот-вот вспыхнуть. Однако сияние, появившись лишь на миг, тут же исчезло. И колдунья, видевшая его, задрожала всем телом, приложив руки ко лбу.
  - Огненный венец! Вождь, увенчанный солнцем! - прошептала она растерянно на своем языке. - О, четыре священных начала мира, что я видела только что?! Ведь все сходится с пророчеством мудрейшей Харраны об Обещанном Вожде, что завоюет для нашего племени новую родину! Как мне понять, верно ли я истолковала знамение?.. Некому дать ответ, и я должна решить сама...
  На мгновение лицо женщины исказилось, как от боли. Но тут же она глубоко вздохнула и указала на второго мальчика растопыренной пятерней, прошипев:
  - Замри!
  Второй мальчик, поравнявшийся с братом, остановился неподвижно, застыл на бегу, не издав ни звука. Можно было принять его за еще одно изваяние, если бы не сохранившиеся краски, да не еле заметное дыхание. Вслед за тем колдунья, как кошка, бросилась на отмеченного знамением ребенка, который подскочил было к брату, не понимая, что с тем стало. Она сунула ему в лицо лоскут ткани, смоченной едко пахнущей жидкостью. Мальчик, только что отчаянно сопротивлявшийся, сразу обмяк, вытянулся и замер, закрыв глаза. Не теряя времени, колдунья обернула его большим отрезом полотна, что достала из своей сумки. Теперь никто не различил бы в свертке спящего ребенка. Но, едва она закончила свою работу, как в саду послышался крик, и на тропинку выбежала, задыхаясь и размахивая руками, полная женщина в одежде аризийской поселянки.
  - Эн Адриан, эн Конрад, где же вы? - вопила она, не переставая. - Что за несносные мальчишки: бегают где хотят, а случится что - я виновата: недоглядела... Эн Конрад, эн Адриан, идите сюда! Поиграли и хватит! Ваши благородные родители велели мне вас умыть, причесать и привести в трапезную... Ну, где вы?!
  В следующий миг запыхавшаяся нянька выбежала из-за кустов и увидела колдунью, склонившуюся над завернутым в полотно ребенком...
  - Ах ты, проклятая гебирка! Ты что это делаешь с господскими детьми, дрянь черномазая?! Эй, на помощь! На помощь! - завопила она еще пронзительнее.
  Медлить было нельзя: колдунья не знала, кто мог услышать эти крики и явиться на голос. Она снова щелкнула пальцами, и нянька застыла рядом с оставшимся воспитанником, как была - с вытаращенными в ужасе глазами и разинутым ртом. Пройдет несколько часов, пока оцепеневшие придут в себя и смогут рассказать, что здесь случилось...
  А колдунья бежала по дороге вниз, унося похищенного ребенка. Ноша с каждым шагом казалась все тяжелее, но страх подгонял гебирку, а мысли о явившемся знамении, вполне возможно, связанном с грядущей судьбой этого мальчика, придавала сил...
  Уже смеркалось, когда она, еле живая от усталости, добралась до своего лагеря, устроенного в стороне от местных селений, и вошла со своей добычей в шатер Мегарта иль-Харга, главы рода Льва.
  Тот сидел на пестром ковре, поджав ноги по обычаю кочевников, и считал деньги, которыми распоряжался от имени рода, их общую казну, скопленную за годы скитаний. Все знали, что вождь не любит, когда его отвлекают от этого занятия, так что внезапное появление колдуньи само по себе означало нечто важное. Но когда она, развернув ткань, положила перед ним похищенного ребенка, Мегарт на мгновение замер, не веря своим глазам. Окинул ребенка цепким взглядом из-под сросшихся бровей и вдруг разорвал тунику мальчика на плече, указывая женщине на что-то, яростно тыча пальцем.
  На нежном, еще детски округлом плече мальчика синела татуировка - поднявшийся на ноги барс с оскаленными зубами, на фоне треугольной горной вершины.
  - Ты видишь? - закричал Мегарт, угрожающе нависая над колдуньей. - Что ты натворила, Риспа? Ты соображаешь, что сделала?! Это же сын графа Аризийского! Фамильный знак Вальтари... Ты знаешь, что сделает его отец, найдя нас? Если весь род Льва сбросят со Скалы Смерти, мы еще дешево отделаемся! Ты погубила нас всех, проклятая дура, погубила всех!
  Мегарт иль-Харг - Скорпион Пустыни, - метался по шатру, изрыгая проклятья и потрясая кулаками. Среднего роста, но плотный и коренастый, он славился среди гебиров своей силой и способностью с первого раза подчинить своей воле самого норовистого коня. Еще больше запомнился в краях, где доводилось ему воевать за плату, хитростью и коварством, заслуженно нося свое имя. Для Мегарта ничего не стоило принять сторону вчерашнего противника, если будет выгодно, и ударить в спину бывшему союзнику. Какие-либо принципы существовали у него лишь по отношению к своим, и то - лишь до тех пор, пока они не ставили по угрозу жизнь племени. Теперь руки предводителя, открытые при гебирского кожаной безрукавке, крепкие и волосатые, украшенные золотыми браслетами, конвульсивно подергивались, готовые, если потребуется, сомкнуться на горле виновной. И женщина смотрела, не мигая, зная, что разъяренный вождь способен убить ее. Но, к чести колдуньи, она не дрогнула. Поднявшись на ноги, встретилась взглядом с его горящими глазами, и холодно усмехнулась.
  - Выбирай выражения, Мегарт! Если ты мной недоволен, я могу покинуть род Льва хоть сейчас. Думаю, что любой гебирский род охотно примет такую волшебницу, как я. Не возьму в толк, кто же впредь станет лечить ваши раны, зарабатывать для вас деньги, предсказывать новый путь при кочевании, - да только не я, клянусь четырьмя началами сущего!
  Мегарт остановился, глядя исподлобья, как бык. Как всем гебирским мужчинам, ему приходилось считаться с женщиной, владевшей магией. Обычно он вовсе не вмешивался в дела, касавшиеся тайн мироздания и не спорил с волшебницами, но в этот раз испугался, поняв, кем был похищенный ребенок. Но Риспа была слишком полезна племени, чтобы потерять ее, да и ее уход или смерть уже ничего не исправили бы.
  - Ты думаешь оправдаться перед Вальтари, вернув ребенка и выдав меня? - спросила женщина, отгадав его мысли. - Не получится, мой дорогой. Граф все равно перебьет вас всех со мной вместе. Нет, мы можем спастись только заодно.
  - Ты украла детеныша барса, ты и придумай, как безнаказанно покинуть его логово, - буркнул вождь, собирая рассыпавшуюся по полу шатра казну.
  - И придумаю! А ты знай, Мегарт - но только ты один, - это не обычный ребенок. Я видела солнечный венец над его головой. Он - Обещанный Вождь, предсказанный моей прародительницей, Харраной Древней. Смотри, смотри, Мегарт, - вот вокруг его головы рассыпались твои золотые монеты, как вторая корона! Вот еще один знак. "Придет вождь, увенчанный золотом, и сквозь кровь, огонь и черный дым приведет народ гебиров в их новую землю"...
  - И ты думаешь, это он? Мальчишка из чужого племени? - недоверчиво спросил Мегарт.
  - Только потому я решилась на это похищение. Но поклянись, что никому не скажешь об увиденном знаке. Пусть узнает, кто он, когда пророчество начнет исполняться. И никогда не открывай ему правду о его рождении. Я спрячу знак на его плече, так что его никто не увидит.
  Понимая, что обратной дороги нет, Мегарт поклялся огнем, водой, землей и воздухом, меж тем, как Риспа, сосредоточившись, скрыла заклятием татуировку на коже мальчика, который за все время ни разу не просыпался. Когда это было сделано, вождь рода Льва впервые заметил одобрительно:
  - По крайней мере, выглядит мальчишка крепким. Не знаю, как там с солнечными венцами, но воин из него получится. Скоро придет время посадить его на коня. Да, а как его звали?
  - Конрад, на языке жителей каменных стен.
  - По-нашему будет Карранх-этем, пока не заслужит лучшего. Хорошее имя для начала - Маленький Лев.
  - Маленький Лев, - эхом повторила женщина, отметив созвучие имени мальчика с символом их рода. Это было добрым знаком.
  - Теперь мы должны уходить, сейчас же, пока нас не нашли, - Мегарт, собрав деньги, туго затянул ремни кожаной сумки и, приоткрыв полог шатра, отдал приказания людям. - А ты спрячь его как можно лучше! Сколько он еще проспит?
  - До утра еще, по меньшей мере.
  - Дай ему еще понюхать твоего зелья, чтобы спал не меньше суток, пока мы не выберемся из Ариции! Чтобы ни криком, ни плачем не выдал себя - не то я не дам и медной монеты за наши головы... Ну, готовься скорей, а я прослежу за сборами. Скорей!
  Риспа еще раз приложила тряпку, смоченную едкой жидкостью, к слабо подрагивающим ноздрям спящего мальчика. Тот ничего не почувствовал, и даже не шевельнулся во сне. Ему пока и не снилось, насколько внезапно и резко изменилась его жизнь. А когда проснется, у него не останется и туманных воспоминаний раннего детства, что напоминали бы об иной жизни, чем сделаться воином бродячего, отверженного племени.
  В ту же ночь гебиры снялись с места и, не останавливаясь, подгоняли лошадей и быков, тащивших имущество, пока не покинули владения Вальтари. Маленький Карранх-этем был увезен за пределы Аризии в сундуке, похожем на гроб, с едва заметными дырочками для дыхания. Если бы погоня догнала их, сказали бы, что там лежит мертвое дитя. Но, на счастье гебиров, никто не встречался им, кроме местных поселян, еще не знавших о случившемся. И все-таки кочевники поспешили дальше, через сухие маловодные степи, до границ самого сильного из восточных царств - Вираны. Там, под покровительством Огнеликого Царя, Мегарт иль-Харг рассчитывал найти безопасность и щедрую плату в обмен на мечи своих воинов.
  Маленький Карранх-этем в самом деле обладал железным здоровьем, коль скоро выдержал и огромные дозы снотворного, и долгое путешествие на юг. Прошло не так много времени - и никто бы не мог сказать, что этот красивый смуглый мальчик родился в другом племени. Не хуже маленьких гебиров он, когда приемный отец сажал его на коня, смеялся и хватал пальцами гриву лошади. И все, кто видел его, признавали: из этого мальчика вырастет воин!
  А тем временем граф Аризийский, оставив дома безутешную жену с уцелевшим сыном, яростно метался по округе, отыскивая след бежавших гебиров. Что похищение маленького Конрада - их рук дело, сразу стало ясно из показаний перепуганной няни. Но похитители тут же исчезли, и никому не было известно, к какому роду они принадлежали и куда скрылись. Граф упорно продолжал поиски, никому не объявив, кроме самых близких друзей и преданных воинов о постигшем его семью несчастье. Официально было объявлено, что один из его сыновей умер от лихорадки. Однако в действительности Маркус Вальтари не хотел отказываться от надежды, упорно продолжая поиски со своими людьми. И горе тому кочевью гебиров, что попадалось на пути аризийским рыцарям! Какое бы ожесточенное сопротивление не оказывали кочевники, итог был всегда один - уцелевших пленных допрашивали о судьбе похищенного ребенка, затем вырезали до последнего человека. Спасаясь от мести "Черного Графа", гебиры теперь постоянно откочевывали в пределы Вираны, где их принимали охотно, формируя из них новые конные тысячи. Никому пока еще не было известно, против кого они должны двинуться. Война с Лагардом отгремела уже давно, даже последние ее отголоски стихли. Оба народа хорошо помнили, как виранские вельможи с крашенными в огненный цвет бородами в свое время горько раскаивались, нарвавшись на Великого Бастарда. Но в таком случае против кого же?..
  В такой неопределенности прошло тридцать лет.
  Глава 1. Великий Бастард
  Над Адлерштайном - Городом Орла, столицей Лагардской империи, царила весна. Город расцветал в эту счастливую пору, уже более пятидесяти лет не испытывая никаких потрясений, лишь становясь богаче и краше с каждым годом. На каждом переулке пышно цвела и благоухала сирень, приветливо кивая прохожим пышными гроздьями соцветий, как будто приглашала их сорвать. Чуть ли не все горожане в эти весенние дни несли домой охапки веток сирени, но и оставшихся хватало, чтобы пышно украсить улицы цветами любимого оттенка придворных щеголей. Давно залечивший былые раны город, казалось, превратился в сказочный сад. Там, где шестьдесят пять лет назад Великий Бастард отразил вторжение огненных червей, сжегших половину города, сейчас росла аллея из каштанов, тоже готовых цвести, а немного дальше удушающе благоухала акация. Знаменские ворота, когда-то бывшие последним заслоном осажденных защитников города, уже давно сменили украшавшие их мечи на самое мирное и прекрасное оружие - цветы. Теперь здесь каждую весну стояли торговые ряды, где хорошенькие поселянки продавали свежие цветы самых разных видов и расцветок. Можно было подумать, что сама Принцесса Радуга уронила сюда свое многоцветное покрывало, позволяя небожителям полюбоваться своей красотой. А по обоим берегам Илиары росли роскошные розовые сады, и влюбленные назначали друг другу свидания возле храма Богини Реки. По ночам в кустах пели соловьи, громко славя весну.
  На людской памяти, еще никогда не бывало такой теплой и дружной, такой благодатной весны. Ее с радостью встретили не только простолюдины, влюбленные парочки и поэты, но и ученые маги Астрологической школы, торжественно предсказавшие, что наставшая Весна Благоденствия сулит неизменное процветание царствованию императора Аврелия Маннелига Второго и всего его рода. Говорили даже, туманно ссылаясь на якобы существовавшие пророчества, что эта весна предвещает восстановление Золотого Века и искупление людских грехов, как было до преступления Брата Зверя и последовавшего за тем Бедствия.
  Но большинство лагардцев просто радовались весне, не задумываясь над тонкими материями. Как обычно бывает весной, солнечное тепло и преображение природы будили в них сладкую тоску, помогали взглянуть иными глазами на мир вокруг и на самих себя. Даже самые скучные, приземленные люди, поглощенные в обычное время лишь своими повседневными заботами, весной чувствовали себя непривычно свободными, и веселились, уверенные, что несколько дней в году могут себе позволить что угодно. Прочь круг привычных забот, сбрось его, как старую шубу с плеча! В деревнях вечерами горели костры, и люди плясали вокруг них, справляя весенний праздник перед началом полевых работ. В столице развлечения были более разнообразными: от рыцарских турниров и маскарадов для знати, до народных гуляний на площади. Одна из площадей Адлерштайна так и называлась Карнавальной, в честь любимого праздника горожан.
  Вот и в это утро, едва сигнальный гонг на вершине Башни Луны отбил восемь часов наступившего дня, на Карнавальной площади уже собралась нарядно одетая толпа. В этот день рядом могли оказаться самые разные личности, не имеющие ничего общего в обычной жизни. Булочник, отряхнувший с суконного кафтана мучную пыль, и богатая купчиха в бархатном платье с множеством оборок, с целым рядом жемчужных бус на полной шее, наивно изображающая знатную даму. Виранский жрец-огнепоклонник в халате, вышитом языками пламени, и юный ученик-волшебник из Университета, тайком сбежавший с палочкой в рукаве мантии туда, где строгие наставники не помешают ему колдовать в свое удовольствие. Кузнец-оружейник, надевший для смеха старый шлем времен Последней Войны, и гвардеец из дворца в усыпанном золоте мундире, столь же красивом, как и неудобном. Бедняки, пришедшие в надежде на даровое угощение, и важные старейшины ремесленных цехов. Ловкий уличный воришка, затесавшийся в толпу что-нибудь стянуть, и настоящая дворянка, переодетая в платье своей прислужницы, скрывшая лицо маской, пришедшая на свидание к своему возлюбленному или просто для развлечения. И, конечно, множество неугомонных мальчишек и девчонок, которых ни за что не удержишь дома, если уж старшие веселятся.
  Все это пестрое шествие собралось вокруг дощатого помоста на площади, с которого глашатай в пестром карнавальном костюме и в шапке с перьями громко объявил:
  - Представление в честь праздника Весны, добрые горожане! Рождение, подвиги и слава доблестного Максимилиана Унт-Маннелига, спасителя и защитника нашего! Глядите и просвещайтесь, кто еще не знал, узнавайте, кому Лагард обязан свободой! Глядите на представление труппы мастера Сильвани: империя должна знать своих героев! А тем, кому недостает любви к отчизне, сообщаю: вечером после представления наш милостивый император дарит вам бесплатно пятьдесят бочонков вина! Уверен, после этого народ полюбит Его Величество в пятьдесят раз сильнее...
  - Болтун! Если бы не традиции праздника, отведать бы тебе палок! - проворчал, хмурясь, пожилой важный господин в длинном кафтане черного бархата, по-видимому, чиновник из городского управления.
  Но большинство зрителей от души смеялись шутке глашатая, не видя в ней ничего крамольного. Да и обещание насчет вина многих вдохновило, и народ с нетерпением ждал начала представления.
  И вот, на помосте расстелили тканый ковер, с редким мастерством изображавший речной берег, даже оттенки на воде переливались, как настоящие солнечные блики. "Реку" отгораживала рисованная ширма - "зеленый лес". И в наступившей тишине заговорил чистый и мелодичный женский голос:
  - Жил на свете молодой и прекрасный принц, Рихард Маннелиг, наследник императора. Он часто любил гулять, один, без свиты, на берегу реки Илиары. И вот, однажды жарким летним днем он уснул в ивовой роще на берегу, а когда проснулся, рядом сидела прекрасная дева и расчесывала струящиеся светлые локоны. Принц сразу понял, что видит перед собой могущественную богиню, и почтительно склонился, прося ее лишь назвать свое имя, чтобы он знал, кому молиться за краткий миг их встречи. И Нерожденная ответила: "Я - Илиара, богиня главной реки твоих владений. Я люблю тебя, хоть и знаю, что нам не суждено долго быть вместе. Но все же рада хоть на несколько кратких часов быть с тобой..."
  Тем временем как невидимая женщина произносила эту речь, на сцене появились актеры и проделывали в точности то, о чем она повествовала. Они действовали в унисон с ее словами и играли с таким вдохновением, что зрители, словно наяву, видели и молодого принца, и Богиню Реки, влюбленную в смертного, а отнюдь не юношу и девушку, играющих в пошитых дома нарядах и бедных декорациях. Главным здесь было другое.
  Вот говорившая умолкла, и ее сменил другой женский голос, более тихий и печальный:
  - Так продолжалось некоторое время. Но вот скончался старый император, и принц Рихард занял трон отца. Теперь он должен был скорее жениться, и в великой печали пришел на берег Реки -
  проститься с Илиарой. Выслушав его на прощание, она ответила с сожалением: "У меня будет сын, и я приведу его к тебе, когда придет пора. Прими его, и наступит день, когда он спасет Лагард".
  Теперь уже зрителям не казалось, что они видят наяву события спектакля. Они видели и слышали отчаяние молодого императора, навсегда прощающегося с любовью ради долга перед Империей, слышали, как печально с тех пор журчат воды реки Илиары, и вдруг - резкий стремительный переход к ярким, сильным нотам и движениям всех участников представления: обещание будущего Героя!.. Многие талантливые артисты обладали магическими способностями, хоть и не развивали их специально, но в совершенстве умели воздействовать на Зрителя.
  Декорации сменились на Золотой Дворец с колоннами белоснежного мрамора. Дальше повествование вел мужской голос, бодрый и энергичный. Он рассказывал о появлении Великого Бастарда.
  - Когда исполнился срок, Богиня привела сына на берег, передала его отцу на том самом месте, где теперь стоит Ее храм, велела назвать Максимилианом и благословила на прощание. Он только что родился, но развит был как семилетний ребенок, и в дальнейшем рос гораздо быстрее сверстников. Император Рихард признал мальчика своим сыном, однако его жена потребовала клятву, что наследником будет лишь сын от нее, и император поклялся. Итак, Максимилиан Унт-Маннелиг вырос как побочный сын,зато с самых ранних лет не знал равных в силе и доблести. В десять лет он убил стрелой огромного свирепого вепря, разорявшего посевы в деревнях, а в возрасте двенадцати лет сразил копьем медведя-людоеда...
  Представление продолжалось, и перед зрителями разворачивалась вся история Великого Бастарда, живой легенды Лагардской Империи. Сменяя друг друга, чтецы за сценой выразительно рассказывали о том, что актеры передавали на сцене. После внезапной смерти императора Рихарда, Максимилиан остался регентом при малолетнем брате. Он во всеуслышание подтвердил отказ от короны, и с тех пор верно служил своему брату и его потомков. Вначале ему пришлось подавить мятеж баронов, желавших свергнуть императора-ребенка. Еще раз Максимилиан подтвердил свою преданность, когда отправился сватать для брата эргонскую принцессу и отверг ее притязания, когда она влюбилась в него самого. Затем Максимилиан более полусотни лет воевал с неисчислимыми полчищами виранцев и их союзников и вассалов. Эти войны принесли ему великую славу на весь обитаемый мир, а Лагарду, хоть и не сразу, - мир. Именно Максимилиан Унт-Маннелиг остановил нашествие огненных червей, спустившись в их подземелья, где все объято пламенем, и утихомирил их силой, полученной от его матери Илиары. Спустя много лет, когда Великий Бастард был в отъезде на границе, виранцы попытались вернуться, но он своевременно заручился поддержкой аризийских горцев, что само по себе было неоспоримым подвигом, и спас находившийся в осаде Адлерштейн. Затем прогнал врага назад, сам взял виранскую столицу и продиктовал огненнобородым свои условия, положив моргенштерн, которым разбил городскую стену, перед виранским царем.
  Люди следили за разворачивающимся действом с открытыми ртами, хотя большинству из них с самого детства была известна история Великого Бастарда. Но никогда прежде они не представляли себе настолько ярко подвиги великого героя, словно сами только что стали наяву их очевидцами, и теперь увиденное требовало переосмыслить заново значение давно миновавших событий. И почти всех поражало величие личности Великого Бастарда. Он был больше, чем человеком - был героем, полубогом, не знавшим себе равных. Он сносил крепостные стены и в одиночку побеждал сотни людей. Лишь Великий Бастард мог спасти Лагард от нашествия, и он совершил это.
  - О, Отец-Солнце и прекрасная Принцесса Радуга! Какие же все-таки страшные времена были раньше! - говорили между собой горожане, делая знаки от зла. - Слава всем Богам, у нас есть защитник, с которым простым людям ничего не грозит! Все эти битвы, и огненные черви в подземелье, и чудища в горах - это
  не для простого смертного. На то и рождаются герои, чтобы справляться с ними, а нас, мирных людей, не должны касаться подобные ужасы!
  - Благодарение Небесным Богам, что у нас есть Максимилиан Унт-Маннелиг! - вторили им в ответ. - Кто бы спас империю, не будь Великого Бастарда?
  Что и говорить, лагардцам следовало лишь радоваться, что Боги подарили сыну Илиары такое исключительное долголетие! Ведь вот уже без малого сто сорок лет он стоял на страже Империи. Благополучно пережив пятерых императоров, из рода своего младшего брата, он при каждом из них брал на себя самые трудные дела, так что за его широкой спиной жилось легко и вольготно и простым лагардцам, и обитателям Золотого Дворца.
  - Пусть Великий Бастард живет вечно! - хрипло кричали горожане после представления, жадно глотая льющееся из бочек с пробитыми крышками вино.
  Никто в эту ночь, хмельную от вина и от веселья, не сомневался в возможности своих пожеланий. В самом деле, почему бы сыну Богини не жить еще неисчислимое количество лет, не защищать вечно свой народ от любых происков врагов? Ведь благодаря ему Империя уже пятьдесят лет живет без войны, и лагардские рыцари берутся за оружие только на турнирах. Так почему бы такому порядку не продолжаться дальше, если он хорош для всех? На памяти лагардцев Максимилиан Унт-Маннелиг был на свете всегда, как боги, и трудно было поверить, что он может когда-нибудь перестать быть. Даже образованные люди почти верили в его бессмертие. Пожалуй, и сам император со своей семьей верили в глубине души, что всемогущий "дядюшка" вечно будет защищать их.
  В последнее время, правда, ходили слухи, будто Великий Бастард сильно постарел, и оттого почти не появляется на людях. Еще несколько лет назад, в свою сто тридцатую годовщину, он был бодр и крепок, несмотря на седые волосы и бороду, и на турнире выбил из седла тупым концом копья одного за другим пятерых рыцарей. Об этом турнире теперь тоже вспоминали тогдашние очевидцы; его в свое время смотрел почти весь Адлерштайн. А теперь вот говорили, будто старость, наконец, догнала Великого Бастарда и в короткий срок иссушила почти все его силы! Нет, в это никто не мог поверить. Спаситель и защитник Лагарда не может состариться и умереть, как простые люди. Отдохнет немного и восстановится вновь для новых подвигов, такой же грозный и могучий, как прежде.
  - Пока живет Великий Бастард, в Лагарде сохраняется мир! - давняя имперская пословица звучала в эту ночь и при дворе императора Аврелия, и на улицах и площадях Адлерштайна, и в замках провинциальных баронов, и в убогих лачугах поселян. У всех у них была на свете только одна надежда.
  
  А тем временем сам Великий Бастард, Максимилиан Унт-Маннелиг, лежал неподвижно на ложе в своих покоях в Золотом Дворце, разбитый старческой немощью, разом навалившимся грузом его нечеловечески долгого века. Еще прошедшей зимой он мог ездить на коне, хоть садился и спускался с него при помощи слуг. Но за прошедшие несколько месяцев он почти ослеп и совсем не мог двигаться. От старых ран, казалось бы, давно и прочно заживших десятки лет назад, старого воина трясла лихорадка. Когда-то на нем, как на собаке, заживали шрамы от мечей, копий и стрел, ожоги огненных червей, сломанные ребра, отметины звериных клыков и когтей, сплошь испятнавшие его тело. А теперь давно побежденные враги пришли отомстить за себя. Он видел в полумраке, едва рассеиваемом свечами, их лица, слышал злорадный смех. Все, все - от убитой им в горах пантеры, оставившей первую рану, и до виранского богатыря Барта, которому он, оставшись безоружным, свернул шею, сам отделавшись сломанной ключицей, - теперь собрались вокруг его ложа и с радостью глядели, как он умирает.
  - Прочь, прочь! - шептал им Великий Бастард, тяжело дыша. - Я победил вас живых, не убоюсь и мертвых! Скоро приду к вам, а пока вы убирайтесь прочь, туда, где смерть!
  Он заклял их, и стало немного легче, как будто вернулась частичка былой энергии. Но умирающий прекрасно знал, что это ненадолго. Что бы ни говорили окружающие его болваны, ему не встать с этой постели. Что ж, его собственная смерть пугает гораздо меньше, чем многих других. У того, кто столько раз рисковал жизнью, складываются со смертью особые отношения, их не понять пекущимся о своем здоровье, как о величайшей драгоценности мира... Да и пожил достаточно, слава Богам, повидал всякого. Хоть не меньше половины того, что о нем рассказывают - красивые сказки, а все-таки пережитого им хватило бы на десяток жизней поскромнее. Он побеждал могучих воинов и не раз в одиночку менял исход сражения, он странствовал по неизведанным землям и дрался с опасными зверями, любил прекрасных женщин и спасал троны королей... И где теперь это все? Ничего, ничего не осталось ему, и вокруг нет его близких, чтобы честно проводить в последний путь. Только лизоблюды, присланные родственником-императором, но он их не позовет. Никого, кто искренне уронил бы слезу над гробом того, кого почитает вся Лагардская империя. Так уж он распорядился своей жизнью, пока был молод и силен. А теперь уже все поздно... Осталось только умереть. Не самое простое дело для сына Богини Реки, прежде никогда не терпевшего поражения.
  Подушки и перина на его постели были из мягчайшего лебединого пуха, а больному казалось, будто они сплошь утыканы колючками. Гораздо лучше было бы сейчас лежать на простом солдатском плаще, но Максимилиан знал, что его не принесут. Даже умереть так, как ему бы хотелось, не позволят лицемерные лекари, придворные маги и прочие посланники императора. Он, спаситель Лагарда - теперь беспомощный пленник в их руках. Невыносимое состояние для того. кто привык не зависеть ни от кого на свете. О-о, как всесильна, как всевластна немощь!..
  Состарившийся герой лежал в изнеможении на мягкой постели, глядя тусклыми голубыми глазами в высокий лепной потолок. Морщинистое бескровное лицо его отражало всю мучившую его тревогу и беспокойство, не дающие умереть легко. Некогда могучее тело теперь иссохло, едва заметное под пуховым одеялом - длинный, пугающе огромный скелет, уже не способный двигаться самостоятельно. По подушке разметались снежно-белые волосы, когда-то бывшие светло-русыми, а ниспадающая до пояса борода отливала зеленью - признак глубокой дряхлости.
  Больному хотелось пить, и он протянул руку к стоявшего у кровати столу, на ощупь отыскивая чашу с лекарственным напитком. Сначала пальцы сомкнулись на колокольчике, которым надлежало вызывать ожидавших за дверью слуг, но тут же отдернулись. Наконец, с усилием коснулись прохладного края резной каменной чаши, потянули к себе. Но тяжелая чаша выскользнула из ослабевших пальцев и вдребезги разбилась о мраморный пол.
  Ее звон был услышан в приемной лучше всякого колокольчика, и тут же сразу много людей вбежали в покои, толпясь вокруг ложа и скользя на разлитом лекарстве. Слуги и придворные тут же захлопотали о больном: одни приподняли его и помогли сесть, взбив подушки, другие приготовили новое лекарство.
  - Пейте, Ваше Высочество: это новое средство, составленное консилиумом магов-целителей, оно очистит кровь и вернет силы, - настойчиво требовал над ухом чей-то тонкий раздражающий голосок. - Выпейте это - и будете здоровы, и совершите еще много славных подвигов, во имя Богов...
  Больной напряг свое гаснущее зрение и кое-как разглядел маленького тщедушного человечка, чья неприглядная внешность никак не сочеталась с богатым костюмом, украшенным золотом и кружевами.
  - А-а, это один из прихвостней моего племянничка императора пришел дурить мне голову, точно я глупее всех ослов в Золотом Дворце! - ядовито усмехнулся он и продолжал, так как негодование придало ему немного сил: - Мне прекрасно известно, что я умираю, что бы там ни говорили ваши лекари и маги. Нет такого средства, что делало бы стариков молодыми. А если бы и было, мне бы оно не помогло, ибо я намного пережил человеческий век... Убирайся вон и скажи Аврелию, что я не хочу видеть ни его, ни его детей, никого!
  - Нет, Ваше Величество, Вы не можете состариться и умереть, как обычный человек! Вы гораздо больше, чем человек! - патетически воскликнул придворный, обнимая его ноги.
  - Вон отсюда! - прохрипел Максимилиан, хватаясь за грудь; но и этой тени былого повелительного рыка было достаточно, чтобы находившиеся в комнате поспешно отскочили прочь.
  - Все вон! - повторил он, ловя воздух посиневшими губами, неуклюже завалившись на бок. Потом махнул рукой стоявшему у дверей гвардейцу, приставленному в знак почета: - Ты вот, мальчик, останься, побудь со мной.
  Гвардеец, невольно оглянувшись, чтобы убедиться, что обращаются именно к нему, подошел к старику и первым делом уложил поудобнее. Максимилиан, прищурившись, более-менее смог разглядеть его: прямые каштановые волосы до плеч, глаза орехового цвета, на смуглом, немного резком лице заметно смущение. Наверное, юноша не ожидал, что его служба прославленному Великому Бастарду окажется именно такой... Во что одет молодой человек, Максимилиан уже не мог разглядеть, но он и так великолепно помнил роскошную и совершенно нелепую гвардейскую форму, какую поистине мог изобрести лишь император Аврелий: плотно обтягивающую все тело, узкую в талии, словно девичье платье, небесно-синего с золотом цвета, всю жесткую от золотых позументов, с колючим стоячим воротником, сжимающим шею. Нет, такая форма, безусловно, красиво смотрелась на рослых статных юношах, каких выбирали в императорскую гвардию, и даже почти не мешала им подпирать стены у покоев императора и членов его семьи. Но ведь гвардия изначально создавалась для охраны монарха, а как она сможет исполнять свои функции в штанах, в которых не вспрыгнуть на коня, и в узких мундирах, сковывающих движения?.. Больной ясно расслышал, как затрещала тонкая ткань, когда юноша помогал ему, и поморщился. Если императору вправду будет грозить опасность, ни один из его гвардейцев не успеет вовремя выхватить меч. Но лагардским императорам уже много лет не угрожает никакая опасность. Да, в этом все дело! Если она придет...
  От таких мыслей у Великого Бастарда началось удушье, он облизал пересохшие губы и тихо застонал. Юноша испуганно воскликнул:
  - Ваше Высочество, позвольте, я позову лекарей...
  - Нет! - голос Максимилиана был слаб, но непреклонен. - Сядь лучше рядом и поговори со мной. Ты, вроде, не похож на других в этом Дворце Дураков... Как тебя зовут?
  - Рейфорд Зорн, Ваше Высочество. Наследник барона Зорна из Волчьих Клыков, что в Черных Горах.
  - Ага, очень хорошо. Как я и думал, из провинции. У адлерштайнских дворян редко бывают такие свежие, приятные лица, как твое... Зорн, Зорн... Помнится, под моим началом когда-то служили люди с такой фамилией...
  Молодой гвардеец зарделся, не зная, чему приписать такое внимание Великого Бастарда.
  - Да, Ваше Высочество. В битве при Нойберге сражались трое братьев Зорнов: мой дед, покойный барон Пауль, и его братья, Александр и Вальдемар. Младший из них погиб там, а второй по старшинству попал в плен и позднее был выкуплен у виранцев. Дед много рассказывал мне и о Вас, Ваше Высочество.
  - Как же, теперь и я припоминаю род Зорнов! Они хорошо дрались в тот день, когда небо почернело от летящих копий и стрел, - ответил со слабой улыбкой Максимилиан Унт-Маннелиг, растроганный воспоминаниями о прошлом. - Значит, и твой дед умер? А ведь он был гораздо моложе меня... А ты молодец, что слушал его! Нынешнее молодое поколение знать не хочет своих дедов. А все войны, по их мнению, выиграл один я...
  - Но те страшные битвы, в которых Вы, Ваше Высочество, столько раз приносили победу Лагарду и его союзникам - они же в самом деле были, это не легенды, - растерянно проговорил Рейфорд.
  - Были, но почему за них почитают одного меня? - с горечью возразил Великий Бастард. - Почему забыты такие, как твой дед и его братья - простые рыцари, бароны и солдаты-простолюдины, что своим потом и кровью заслужили те победы? Они ведь рисковали не меньше, а больше меня - у них не было моей силы и умения владеть оружием... Прежде песни о старых битвах воспитывали в юношах героический дух, а нынешние учат склоняться перед более сильным. Уж и не знаю, спас ли я тогда Лагард или уничтожил его...
  - Что Вы говорите, Ваше Высочество?! Вы спасли Лагард, и он процветает более шестидесяти лет. Не будь Вас, Империя погибла бы, - проговорил юноша, думая, что больной бредит.
  Но Максимилиан Унт-Маннелиг рассуждал яснее, чем когда бы то ни было, и прервал его, решительно махнув рукой:
  - Может быть, перестала бы существовать Империя, но народ устоял бы, сплотившись против общего врага. Люди защищались бы сами - не безвольные рабы, не стадо, а хозяева своей родной страны. Они обрели бы силу и выдвинули собственных вождей, если бы некому из знатных было вести их. Так ведь уже было, юноша. Любой народ когда-то начинался с горстки людей, и только недоумки из Университета могут твердить, что сразу после Потопа началась Империя с большими городами, замками и башнями. Все это пришло потом, и, может быть, не так уж и нужно человеку. Быть может, людям, как и империям, необходимо иногда проходить через полосу испытаний, чтобы выйти очищенными и обновленными? А я, бездумный "спаситель", сокрушил дух Лагарда, подменил людской героизм собственным, и спас только телесную оболочку великой страны и ее народа. В своем неистовом самолюбовании я упивался своими подвигами и не думал о тех, ради кого их совершаю. А теперь я вижу, что люди привыкли надеяться на меня и ждут, что я буду опекать их вечно...
  - Но простым людям естественно преклоняться перед героем!
  - Герой? Что значит "герой"? - больной снова заметался на постели, и снова юноша не без труда уложил его. - Не будь меня, среди тех "простых людей" нашлись бы вожди, способные вести людей за собой. Тогда как я, в сущности, никого не вел. Я умел драться лучше других, и сражался до самозабвения, а другие шли за мной, потому что хотели быть на стороне сильного и потому что им казалось, что со мной меньше опасности. Но не будь меня, поднялись бы настоящие герои! Когда тысяча человек действует как один, захваченная общим порывом и подчиненная единой железной воле - это великая сила, запомни, мальчик. Гораздо больше, чем у полубога-одиночки. И эту силу я отнял у людей. Увы, я не знаю, может ли она еще проснуться у нынешних... В тебе я вижу потомка храброго солдата, но другие... Они могут носить пестрые тряпки, обделывать любовные делишки, набивать желудок и кошелек, да спьяну драться в корчме, но не на поле боя, где враг настоящий... Наш боевой дух выхолощен под корень, и в том моя вина! Увы, я зажился на свете, мне надо было умереть, когда лагардцы еще не забыли, как защищать себя... Предчувствую большую беду после моей смерти!..
  Рейфорд слушал его откровения, подавленный и пристыженный. Порой ему хотелось гордо вскинуть голову и возразить в защиту своего поколения. Но, вспоминая множество неприглядных примеров, что видел на службе в самом Золотом Дворце, проглатывал слова, готовые сорваться с языка. Кроме того, как он, сам никогда не бывавший в сражении, мог говорить знаменитому воину о доблестях своих современников? И чем утешить умирающего, охваченного отчаянием?
  - С каждым из нас случится лишь то, что хотят Боги, - проговорил он единственное, что пришло в голову. - Когда-то Они послали Лагарду Вас. Если Им угодно сохранить народ Принца Звезд, Они и в этот раз позволят спастись.
  - Возможно... Но запомни, мальчик: свой дом защищай лучше сам! Удачи тебе и хорошей судьбы! - при этих словах Великий Бастард крепко ухватил молодого гвардейца за руку, потом отпустил: - Теперь иди! Позови их, оттуда, пусть расскажут моему дураку-племянничку, как я умер.
  - Ваше Величество, но император Аврелий...
  - Это для тебя он император, а я помню его толстым избалованным и ленивым мальчишкой! От его брата, принца Александра, было больше толку, но его нет, умер молодым, оставив одну дочку. А Аврелия и его детей подальше от меня... Где они сегодня, встречают аризийцев?
  - Да, Ваше Величество. Граф Аризийский с тремя тысячами рыцарей должен явиться по приглашению Его Величества.
  - Это какой же граф, а? - старик поморщился, с усилием припоминая. - Эмилий?.. Нет, этот тот, кого я сломал, заставив подписать договор. И перед ним тоже моя вечная вина... Тогда Маркус?..
  - Нынешнего графа Аризийского зовут Адриан, Ваше Высочество, - поправил юноша.
  - Ах да!.. Когда проживешь с мое, трудно различить тех, кто отправились в Мир Иной задолго до тебя, - с трудом проговорил Великий Бастард. Потом закашлялся, царапая пальцами горло и грудь, лицо посинело от напряжения. Взглянув на него, Рейфорд распахнул дверь, приглашая придворных пройти к одру умирающего.
  Максимилиан Унт-Маннелиг прожил еще несколько часов, но уже никого не узнавал, лишь все время шептал какие-то бессвязные слова, которых никто не мог разобрать. Единственное, что смогли ясно расслышать окружающие его люди - "Верните мое тело матери моей"...
  Глава 2. Лагардская Империя
  Несколькими часами ранее, поутру, в роскошных покоях Розенгардена, загородной императорской резиденции, принцесса Аврора примеряла свое новое платье. Собственно, утром это время можно было назвать только для нее, так как все вокруг поднялись с постелей намного раньше. Но дочь императора Аврелия никогда не вставала слишком рано, ведь долгий сон помогал сохранять красоту. Пока она почивала, фрейлины и расторопные прислужницы успевали приготовить для принцессы ванну с ароматическими маслами, разложить все ее наряды и драгоценности, которые она любила раскладывать и любоваться, выбирая подходящие, в то время как женщины одевали и обували ее, укладывали волосы с помощью нагретых щипцов, разнообразных шпилек и заколок. Таким образом, ничего удивительного, что покои принцессы, хоть и обширные, были во всякое время заставлены множеством шкафов и шкафчиков красного дерева, коробок и драгоценных шкатулок, столиков, где располагались все необходимые для "мира красоты" мелочи, хрустальных флаконов с благовониями, и многих других предметов, к которым постоянно добавлялись новые. Со стороны можно было принять покои принцессы за лавку очень богатого ювелира или портного; но только, разумеется, никакой мастер не смог бы собрать у себя такой огромной коллекции драгоценных вещей. Среди такого множества их почти терялась изначальная отделка стен, белая с золотом, - это были цвета Лагардской Империи. Центральным предметом покоев было зеркало - огромной, шириной в половину стены и высотой от пола до потолка, изумительной чистоты, в витой драгоценной раме, оно отражало половину комнаты.
  Но самым прекрасным украшением покоев, напоминавших жилище сказочной феи, была, бесспорно, сама хозяйка - Аврора Маннелиг, принцесса крови, очаровательная настолько, насколько может быть очаровательна девушка шестнадцати лет, тем более, если она - дочь императора, и имеет все возможности еще больше усиливать свою природную красоту всеми средствами, что изобрели люди для этой цели. Невысокого роста, тонкая и хрупкая, как молодой побег ивы, с белокурыми локонами, кокетливо рассыпавшимися по плечам, со светло-голубыми прозрачными глазами, она умела подбирала наряды и украшения, показывающие ее наиболее выгодно, что в сочетании с естественной свежестью юности никого не оставило бы равнодушным. Красота еще более, чем высокое происхождение, делала ее первой невестой Лагарда. Впрочем, с ее замужеством пока что не торопились. В окрестных королевствах не так уж много было семейств, достойных породниться с потомками Принца Звезд, а в самой Империи найти подходящего по знатности жениха было еще труднее. Однако Аврора ничуть не беспокоилась об этом, настолько сильно была с самого детства убеждена в собственной неотразимости.
  Вот и в это утро она выбрала нежно-розовое платье из виранского шелка, такое легкое, что южане, привозя подобные ткани за тысячи миль, называли их "сотканным воздухом". И вправду, казалось, что невесомое полупрозрачное облако окутало принцессу, скрывая от нескромных глаз. На полуоткрытой груди таинственно мерцали крупные розовые жемчужины с Южного Моря.
  Взглянув на себя в зеркало, Аврора чуть заметно улыбнулась, ожидая реакции своей свиты. В комнате, кроме принцессы, были еще человек десять девушек и молодых женщин, составлявших ее постоянное окружение. В настоящее время две из них прилежно вышивали, одна напевала старинную балладу под аккомпанемент другой, играющей на лютне, все остальные хлопотали вокруг принцессы. Все они происходили из дворянских семей, и даже из высшей аристократии, потому что императорской семье не могли прислуживать простолюдины.
  - Вы очаровательны, Ваше Высочество! С каждым днем - все более и более! - первой проговорила высокая черноволосая девушка в зеленом - баронесса Галарт, дочь Стража Юга - наместника границы с Виранским царством.
  - Я знаю, Зара, что ты не найдешь во мне изъяна, - усмехнулась принцесса. - А кто скажет, идет ли мне новое платье?
  - Ваше Высочество! Разве в этом возможны сомнения? -
  проговорила одна из фрейлин почти укоризненно.
  - Прекраснейший наряд для прекраснейшей на свете девы!
  - Сама Принцесса Радуга не могла быть прекраснее Вас!
  Аврора слушала их славословия с удовольствием, ловя в зеркале отражения их лиц. Затем бросила взгляд в сторону девушки, играющей на лютне:
  - А вот ты, Иеронима, как думаешь: хороша ли я в этом наряде?
  Та, к кому она обращалась, поднялась с тахты и почтительно склонила голову. Она была высокой, темноволосой и бледной, скорее худощавой, чем стройной, в скромном серебристом платье почти без выреза, вышитом черными цветами.
  - Вы хороши всегда и в любом наряде, Ваше Высочество. Никто этого не оспорит.
  - И меньше всех - ты, кузина Иеронима, - с расстановкой проговорила принцесса. Та, к кому она обращалась, была ее двоюродной сестрой, дочерью давно умершего "Серебряного Принца" Александра.
  Она молча кивнула, ни в чем не прекословя дочери императора. Но той, как видно, было еще мало. Взбрыкнув маленькой, как у ребенка, ножкой в кружевном чулке, она капризно воскликнула:
  - А где же туфли к новому платью? Иеронима, они лежат в шкафу, в коробке с моей монограммой. Принеси их!
  Еще сильнее побледнев, Иеронима молча поднялась с тахты. Давно привыкнув не прекословить, она не стала и пытаться урезонить кузину, хоть та сегодня зашла дальше обычного.
  Вместо нее вмешалась Зара Галарт, любимая прислужница Авроры.
  - Ваше Высочество, сейчас я принесу туфли! - воскликнула она, но принцесса ее удержала.
  - Нет, пусть принесет Иеронима! Пусть поглядит, пойдут ли мои туфли на ее ногу!
  Той молча пришлось выполнить приказ, и, лишь надевая розовые, вышитые жемчугом туфли на ноги кузине, Иеронима проговорила тихо, без всякого выражения, возясь с золотыми застежками:
  - Ваши туфли впору Вам одной, кузина Аврора. Мне они слишком малы, и я на них не смотрю иначе, как на Ваших ногах.
  При этих словах Аврора, как детстве, надавила на спину склонившейся перед ней Иерониме.
  - Правильно, потому что ты уступаешь мне и титулом, и красотой, но зато превосходишь возрастом на целых два года! Скажи мне спасибо, кузина, если я смогу убедить отца оставить тебя навсегда при мне! Скажи, ведь ты хотела бы никогда не выходить замуж?
  - Да, Ваше Высочество. Я до самого гроба буду благодарна, если Вы сможете этого добиться, - таким же безжизненным голосом отвечала та.
  - Я попытаюсь, но это будет не так просто. Мое влияние на отца против влияния Феликса. Он сделает все, чтобы отдать тебя замуж...
  Она еще не договорила, как Иеронима выпрямилась, будто ее ударили, и замерла, едва дыша. С ее полуоткрытых губ уже готов был сорваться вопрос, но в это самое время послышался стук в дверь, и гвардеец в вышитом золотом мундире громко объявил:
  - Его Высочество кронпринц Феликс с визитом к своей сестре, принцессе Авроре!
  В покои вошел высокий молодой человек, очень похожий чертами лица и мягкими белокурыми волосами на свою сестру, хоть и был на шесть лет старше нее. Правда, вопреки исконной лагардской моде, кронпринц не так давно отрастил бороду, хоть и не очень длинную, и окрасил виранской краской в огненно-рыжий цвет. Впрочем, то, что было в Лагарде непредставимо во времена дедов, воевавших с Вираной, ныне считалось в порядке вещей, тем более, если новый обычай поддерживался самим императором или его семьей. Вот и теперь никто из присутствующих женщин не ахнул от удивления, увидев принца Феликса в длинном препоясанном кафтане цвета шафрана, вышитом алыми языками пламени. Это было торжественное облачение виранских жрецов Предвечного Огня. Наследник Лагардского престола уже ни от кого не скрывал своей приверженности вере южных соседей, немало не тревожась, что Государственный Совет, не говоря уж о народе, могут в будущем не принять императора-иноверца. Он - Маннелиг, сын императора Аврелия, и может делать что захочет, раз корона должна достаться ему по праву.
  Вслед за принцем в покои вошел второй человек, с виду на несколько лет старше него, тоже в жреческом одеянии и с красной бородой; его черные волосы были завиты и умащены, тоже на виранский манер. Это был Беренгар Керк, конюший кронпринца Феликса, который выпросил для него у отца баронский титул и продолжал осыпать милостями. Говорили, что именно новоиспеченный барон вовлек принца в новую веру, а также был его постоянным наперсником и в иных, не менее сомнительных увлечениях. Все более крепнущую привязанность к нему Феликса, вообще-то отнюдь не отличавшегося постоянством в отношениях, объясняли именно наличием тайн, важных для обоих, лучше всякого колдовства соединявших наследника престола с ловким авантюристом.
  Теперь Беренгар Керк вошел в покои едва закончившей одеваться принцессы без всякого смущения лениво скользя взглядом по разложенным повсюду принадлежностям "мира красоты", и по собравшимся дамам. Только на принцессе Иерониме взгляд его зеленых глаз сделался цепким, и та вздрогнула, как при виде змеи. Это был тот человек, за которого двоюродный брат мечтал выдать ее замуж.
  Беренгар знал о ненависти девушки к нему, человеку низкого происхождения и поведения, и его только забавляло такое отношение. Феликс же ни о чем не подозревал, и не задумывался, что его желание
  может прийтись кому-то не по душе.
  И теперь он, с беззаботной улыбкой похвалив новое платье сестры, сразу перешел к делу:
  - Я надеюсь, на сегодняшнем параде уговорить отца на обручение нашей недотроги... Кстати, кузина Иеронима, ты ведь поедешь сегодня на парад в честь приезда аризийцев? Так вот, барон Керк просит позволения быть твоим рыцарем на этот вечер.
  Сгустилась тишина. Женщины с тревогой поглядывали на Иерониму, которая совсем помертвела, встретив насмешливую улыбку претендента на свою руку. Она еле слышно проговорила:
  - Навряд ли я смогу поехать на парад, любезный кузен Феликс. У меня болит голова, и меня пугает блеск и звон оружия. Кроме того, я считаю неуместным устраивать парад, когда один из наших родственников болен, быть может, умирает...
  Однако принц Феликс, как и многие лагардцы, не беспокоился о судьбе Великого Бастарда.
  - Ба! Ведь отец для того и вызвал аризийских барсов, чтобы в случае чего Адлерштайн был защищен, пока дед еще болен. Это государственное дело, а ты смотришь на него, как обычная женщина. Потому-то тебя и надо отдать замуж, и я этим займусь, если отец в кои-то веки будет слушать не только Старого Лиса Ренарда. А тебе, кузина, нечего опасаться смотреть на аризийцев. И самый лучший из них рядом с бароном Керком - все равно что грубый медведь в сравнении с изящной ланью.
  До этого момента Иеронима выглядела подавленной если не сломленной, едва говорила. Но, услышав, с каким хладнокровным бесстыдством двоюродный брат рассуждает о ее предпочтениях, неожиданно дерзко взглянула ему в глаза:
  - Твое сравнение не очень-то лестно для твоего эна Керка - ибо какой же из него барон? Большинство женщин предпочтет могучего медведя мужского рода лани, которая, как тебе известно, женского пола!
  Сказав так, Иеронима быстро вышла из покоев двоюродной сестры, оттолкнув руку Беренгара Керка, пытавшегося остановить ее. Сейчас был один из немногих моментов, когда в ней, принцессе-сироте, с детства привыкшей к угнетенному положению при дворе дяди, вскипала кровь древнего рода Маннелигов. Но в следующее же мгновение собственная дерзость испугала ее, словно она совершила проступок, на какой не имела права, хотя в Золотом Дворце и негде было научиться излишней скромности. Теперь Иеронима бросилась по коридору в свои покои, не помня себя от ужаса. А вбежав, закрыла изнутри дверь ключом и рухнула на постель, не вызывая прислугу. И зарыдала, уткнувшись лицом в подушку, как самая обычная девушка, совершенно одинокая на свете.
  Принцесса Иеронима Маннелиг не помнила ни матери, умершей, пытаясь родить второго ребенка, ни отца, ненамного пережившего ее. Правда, о Серебряном Принце Александре до сих пор вспоминали и придворные, и особенно народ. По рассказам, его все любили; он всегда держался очень просто, и не гнушался общаться с обычными горожанами. При этом Серебряный Принц был отважным рыцарем и в свое время несколько лет был Стражем Юга, с честью охранял вечно беспокойную границу с Вираной. Жителям Адлерштайна же он запомнился открытием школ не только для магически одаренных детей, но и для обычных. А, встретив однажды на улице оборванную нищенку с ребенком, принц Александр потребовал от городского магистрата построить корчмы-ночлежки для бедных, и сам сделал для этого щедрый взнос. Неудивительно, что его все любили. Правда, чуть понижая голос, Иерониме рассказывали об ее отце и другие: что на него якобы пало древнее проклятье их рода, и потому им часто владела странная тоска, черная меланхолия. Тогда Серебряный Принц закрывался в своих покоях один, подолгу сидел в темноте, разговаривая с самим собой, и никого не допускал, кроме старого слуги-арфиста, игравшего ему грустные песни. И вот однажды в таком состоянии после смерти жены он принял яд, - вполголоса вспоминали придворные. Но были в Лагарде и другие люди (хотя их Иеронима не знала), шептавшиеся, что смерть Серебряного Принца была выгодна прежде всего императору Аврелию и его советникам, опасавшимся его растущей популярности...
  Так или иначе, но Иеронима совсем еще маленькой девочкой осталась сиротой, и, хоть, как племянница императора, получала все необходимое ее высокому положению, еще в детстве поняла, что ее никто не считает равной родным детям дяди - Феликсу и Авроре. Она никогда не жаловалась в детстве, если они избирали ее мишенью для своих злых шуток, но и не пыталась защищаться, казалось, смирившись раз и навсегда со своим положением. Ее редко видели как в Золотом Дворце, так и в Малом - в Розенгардене, где дни и ночи напролет веселились дети императора со своим окружением. Сумрачная, молчаливая и вечно настороженная Иеронима казалась здесь бледным призраком, бегущим от людского веселья. Неудивительно, что люди говорили между собой, будто она унаследовала от своего отца ту же роковую склонность к меланхолии, и это было одной из причин, почему ее до сих пор не выдали замуж, хотя главным образом опасались, чтобы Иеронима не перехватила возможного жениха у Авроры.
  Но теперь она по-настоящему была близка к отчаянию, и все, кто казалось ей неприятным прежде, вроде утренней выходки Авроры, показалось девушке чем-то вроде детской игры. Она убедилась, что принц Феликс всерьез собрался выдать ее замуж за своего любимца, в то время как прежде не могла поверить его обещаниям на этот счет, считая их шуткой. Но теперь Феликс не шутит. Она видела у него такое выражение еще в детстве - абсолютная уверенность избалованного ребенка, привыкшего легко добиваться желаемого. Сегодня же, если так, он уговорит императора. Принцесса знала, что дядя не защитит ее на сей раз - Аврелий легко поддавался чужому влиянию, как, в сущности, и его сын, и когда тот заведет с ним разговор, навряд ли даст себе труд задуматься, что это значит для его племянницы. Кроме того, он ведь не знал Беренгара Керка так, как знала она, Иеронима. Здесь, в Розенгардене, друг кронпринца почти не скрывал своей сущности, и об их с Феликсом совместных оргиях не знал только ленивый. Говорили также, что Феликс хочет выдать кузину замуж за своего фаворита лишь потому, что не может жениться на нем сам - и Иеронима, не любившая злословия, тем не менее, несколько раз встречала их вместе так, что можно было поверить в самые грязные слухи. Кроме того, одного лишь отступничества от Богов Лагарда в пользу веры давнего противника, было достаточно, чтобы внушить отвращение принцессе из дома Маннелигов.
  "О, Отец-Солнце, и Принц Звезд, наш прародитель, и непоколебимая твердь, Мать-Земля, и небесная красавица Принцесса Радуга, и быстротекущая Илиара, и все Боги и благие существа, сколько вас есть на земле и на небе, - не отдавайте меня подлецу, вероотступнику, извращенцу! На Вас уповаю, раз на земле не на кого надеяться. Если не будет другого выхода, я приму яд, как мой отец, но его женой не стану!"
  Долго принцесса Иеронима лежала в своих покоях, не зажигая свечей, но без сна, вся разбитая, глядя воспаленными глазами в потолок...
  
  Вокруг ристалища на Эглайском поле, что под Адлерштайном, были заново воздвигнуты зрительские трибуны, украшенные роскошными драпировками, с устроенными на возвышении удобными ложами, застеленными коврами. В каждой из лож были поставлены мягкие кресла, обтянутые бархатом тех цветов, что соответствовали каждому из аристократических семейств Лагарда. Там же устроено было по маленькому столику, где обычно ставились закуски и бокалы с прохладительными напитками, но нашлось бы место для множества мелких, но необходимых собравшимся людям вещиц. Рядом с каждой ложей возвышался флаг с гербом того рода, которому она принадлежала. И вот, когда эти разноцветные флаги развевались по ветру, в ложах занимали свои места дамы в своих лучших нарядах, да и кавалеры, не уступавшие им в роскоши и в блеске, - Эглайское поле превращалось в сад с разноцветными яркими птицами.
  На сей раз зрители собрались здесь не на рыцарский турнир, но ради встречи гостей и союзников - аризийцев, которых пригласил император Аврелий. Но и это событие, хоть и не носило волнующего оттенка вооруженной стычки, все же слегка разнообразило жизнь пресыщенных столичных жителей, и потому на ристалище съехались заранее не только почти все адлерштайнские дворяне, но и изрядная часть простонародья, не менее жадного до развлечений.
  Самая большая ложа, в центре огибающих ристалище полукругом трибун, была отделана белоснежным, сверкающим на солнце атласом. Столбики, на которых крепился прикрывающий ложу сверху балдахин, были золотыми, а на реющем по ветру флаге расправлял могучие крылья золотой коронованный орел, и эта же эмблема повторялась сотни раз во всевозможных украшениях белой с золотом ложи. И не удивительно: ведь то была ложа императора Лагарда, Сияющего, Золотого Властелина, Избранника Судьбы, Сына Неба и Земли, - одним словом, Аврелия Маннелига Второго, в самом имени которого звучал отблеск золота, посвященного Отцу-Солнце.
  В эту весну, 7694 по лагардскому летоисчислению, императору Аврелию было менее пятидесяти лет. Однако он никогда не отличался крепким здоровьем, а в последние годы сильно растолстел, лицо его обрюзгло, под глазами пролегли черные круги, белокурые волосы сильно поредели. Но ничто на свете не могло отучить его потакать себе во всевозможных удовольствиях. Вот и теперь возле императорского кресла на всякий случай стояло на столе блюдо с жареными цыплятами, фаршированными черносливом и фисташками, а рядом - виранские персики в хрустальной вазе и бокал сладкого вина. Сам император, раскрасневшийся на совсем не весенней жаре, любезно беседовал с красивой баронессой Арзон, сидевшей в соседней ложе. Протянув руку поверх разделяющего их борта, он похлопывал по обнаженной до локтя, по новейшей моде, руке женщины, а та мелодично смеялась, пользуясь отсутствием своего мужа, одного из устроителей готовящегося парада, объезжавшего сейчас на коне поле. Император, занятый всецело присутствием дамы, не смущался даже, что за ними наблюдали отсюда же, из ложи, его собственные дети, принц Феликс и принцесса Аврора. Впрочем, их вряд ли могло что-то удивить, они хорошо знали своего отца и им в голову не могло придти ждать от него большей скромности. Аврелий рано овдовел, и после смерти жены ни от кого не скрывал множества своих любовных увлечений. Впрочем, детям, когда они выросли, не было до него особого дела, как и ему до них.
  Сейчас принцесса Аврора в своем новом платье улыбалась сверху всем проезжающим мимо дворянам, но так, чтобы каждый думал, что ее мимолетное внимание адресовано ему одному. Время от времени она поднималась на ноги, позволяя себя рассмотреть, как портрет в белой с золотом раме. Не меньше десятка рыцарей носили в ее честь сегодня розовые ленты на груди или повязанными на руку, так как сегодня им не полагалось лат и копий. Ее брат же и здесь ее расстался с Беренгаром Керком, равно как и с облачением виранского жреца-огнепоклонника. При виде сына император недовольно нахмурился, но не решился возразить.
  Зато сидевший за его спиной человек, пожилой, весь седой, с бледным острым лицом, на шее которого висела золотая цепь поверх его черного кафтана, уловил едва заметный знак императора и укоризненно обратился к кронпринцу:
  - Ваше Высочество, Вам не следовало являться на парад в таком... костюме. Здесь не Розенгарден, и даже не Золотой Дворец, так что Ваши предпочтения вряд ли поймут. Не нужно напоминать, что чернь всегда ненавидела виранцев. Да и аризийцы, наши будущие гости - тоже.
  Это был барон Ренард, первый советник императора, тот самый, которого ненавидящий его принц Феликс назвал в это утро Старым Лисом. Будучи не слишком знатного происхождения, Ренард, тем не менее, сумел сделаться необходимым императору, и тот охотно слушал его советы, особенно там, где сам не мог или не хотел принять важное решение, угрожавшее ему ненужным беспокойством. Императору, больше всего дорожившему собственным покоем и согласием с собой, было необходимо, чтобы кто-то брал на себя трудные или просто неприятные ему лично дела, и Ренард понимал это лучше всех. Естественного, у первого советника было множество врагов, но еще никому из них не удавалось всерьез переиграть его. Вот и теперь император незаметно поднял большой палец, одобряя выговор, сделанный Лисом его сыну. Понятно, что Феликса разъярило его вмешательство.
  - Вот уж чье мнение меня никогда не волновало - так это черни, а тем более - грубых варваров, полускотов с гор, да и некоторых чересчур назойливых советников! - надменно произнес он. - А Вы, барон, лучше позаботьтесь: как будете держать ответ перед Вальтари, почему за столько лет не нашли, кто приказал убить его отца?
  В самом деле, прошло много лет после трагической гибели графа Маркуса Вальтари от рук наемного убийцы. Это преступление потрясло весь Лагард, но виновных найти не удалось, хотя подозревали изгнанных за пределы Империи гебиров, которых граф жестоко притеснял по никому не известным причинам. Много лет прошло с тех пор - единственный сын убитого был тогда юношей-подростком, но уже проявлявшим ту же нечеловеческую гордость, что составляла основную черту Барсов: он увел своих людей домой в Аризию и обещал, что вернется не раньше, чем будет отомщено за гибель его отца. И действительно, все эти годы граф Адриан ни разу не покидал своих горных владений, нимало не интересуясь близлежащей Империей. И чтобы пригласить аризийцев теперь, когда они стали нужны императору, понадобились все дипломатические ухищрения лагардских послов. Тем не менее, никто не знал, с чем придет Адриан Вальтари, так что Старому Лису было о чем беспокоиться.
  Но, прежде чем Ренард успел ответить, вдали показалась туча пыли, под копытами лошадей загрохотала земля, а вслед за тем герольды, посланные вперед, повернули коней, крича:
  - Едут! Едут! Рыцари под алым знаменем - серебряный барс на кровавом поле!
  Сквозь тучу пыли сверкнул металл, потом блеск стал сильнее и ярче - и вот на ристалище, точно на поле боя, ворвался огромный отряд рыцарей в полных латных доспехах, сияющих, как начищенные зеркала, на огромных и очень мощных лошадях. Вес всадника в полном вооружении - тяжелая ноша для любого коня, так что, вероятнее всего, аризийцы надели доспехи и пересели на боевых коней уже на последнем переходе, а весь предыдущий путь проделали на верховых лошадях, которых вели за ними под уздцы оруженосцы. Зато теперь аризийские рыцари поистине были великолепны, надвигаясь на зрительские трибуны сверкающим строем, точно сказочные исполины, ожившие железные статуи. У каждого из них за плечами развевался алый плащ, а на шлеме - плюмаж из алых перьев, делавший всадников еще выше.
  Солнце в это время светило прямо за спиной приближающегося отряда, так что лучи бросали на них огненные отблески, и с трибун на них больно было смотреть. Какая-то молодая девушка, отведя глаза, неосторожно воскликнула:
  - Огненные всадники! Посланцы Отца-Солнце - Пылающий Легион!
  - Когда-нибудь они будут гореть в огне в худшем из Загробных Миров, где карают за
  гордыню! - сурово одернула ее старшая женщина рядом. - Погляди, как надменно ведут себя эти вассалы нашего императора, только недавно принятые в число имперских граждан! Не смотрят ни на кого, точно мы все для них не стоим и медной монетки!
  В это время первый из приехавших рыцарей поравнялся с ложей императора и спешился, склонив голову. Одновременно он снял шлем, и присутствующие ясно разглядели смуглое мужественное лицо с большими темными глазами, с орлиным носом и выдающимся вперед подбородком, начисто выбритым. По плечам рассыпались густые волны черных как смоль волос.
  - Здоровья и долгих лет жизни Вам, Ваше Величество, император Лагарда! - произнес он низким и звучным голосом, так что его отлично услышали на возвышении, где располагалась императорская ложа. - Я привел по Вашему пожеланию три тысячи лучших рыцарей Аризии, цвет нашего племени!
  В словах "нашему племени" послышался присутствующим особый смысл. Если Адриан Вальтари и не имел намерения выразить вполне понятную гордость своим народом, это все равно получалось само собой. Он стоял перед императором, ожидая ответа, и люди, с интересом разглядывая Горного Барса, восхищались про себя его могучей фигурой, горделивой осанкой рыцаря, словно бы совершенно не замечавшего тяжести своих доспехов, ничуть не утомленного долгой дорогой. Кое-кто из щеголей в камзолах оттенка цветущей сирени да некоторые гвардейцы в узких негнущихся мундирах на мгновение представили, что было бы, выйди они на турнире против графа Аризийского... Нет, вряд ли он подарил бы им почетную победу! Был ли Адриан Вальтари потомком Брата Зверя или нет, но он был воином, привыкшим биться по-настоящему, не останавливаться, выбив противника из седла. Даже самые храбрые лагардские рыцари, не раз уносившие все призы, чувствовали, что приезжие непохожи на их обычных соперников. В диких по сравнению с жителями Империи аризийцах чувствовалось нечто древнее, архаичное, хоть они и были снаряжены по последнему слову оружейного мастерства. Эти люди были старше цивилизованных лагардцев и несли пережитки того времени, когда людям приходилось всерьез бороться за свою жизнь и свободу. Это чувствовалось в осанке и в движениях, в независимом приветствии их предводителя, в том, как правили лошадьми его люди, как они остановили их одновременно, единым быстрым движением, и горячие боевые лошади замерли, послушные, как щенки. Поистине, только Великий Бастард мог в свое время покорить аризийцев, сделать из них союзников!
  Об этом думал и император Аврелий, некоторое время изучая приезжего взглядом, даже забыл о занимавшей его еще недавно даме в соседней ложе.
  - Я тоже приветствую тебя, наш доблестный союзник, граф Аризийский. Если тебе понравится Адлерштайн, располагайся здесь и живи сколько хочешь. У тебя ведь есть дворец на Площади Орла, построенный для твоего деда.
  - Да. Благодарю Вас за приглашение, Ваше Величество. Я постараюсь оправдать Ваше доверие, - пообещал Вальтари.
  Тут император нерешительно взглянул на своего советника, и тот, кивнув в знак согласия, проговорил, обращаясь к аризийцу:
  - Любезный союзник, не желаете ли Вы и Ваши храбрые рыцари отдохнуть и поглядеть на парад рыцарей Лагарда? Мы уже видели, на что способны Ваши люди; позвольте и принимающей стороне показать себя не хуже.
  Тем временем как Адриан Вальтари со своими рыцарями расположился в той части зрительских трибун, что была предназначена специально для них, в императорской ложе принц Феликс, наконец, обратился к своему отцу с просьбой, волновавшей его сильнее всего:
  - Отец, когда же ты дашь окончательный ответ по поводу замужества кузины Иеронимы? Я прошу от имени барона Керка, потому что сам он слишком скромен, чтобы обратиться к тебе лично, хоть и сгорает от любви.
  На умном лице Старого Лиса появилась тонкая усмешка, однако на сей раз он не подал Аврелию никакого знака. А тот замешкался, не решаясь сразу принять решение о замужестве племянницы, единственной дочери умершего брата, сироты, вверенной его попечению.
  Но, прежде чем император успел что-то сказать, на дороге, ведущей из Адлерштайна, показался мчащийся галопом всадник. Он соскочил с тяжело дышащей лошади и протянул бросившимся к нему герольдам письмо с печатью из императорского дворца.
  Прочитав письмо, Аврелий сильно побледнел и вытер лоб кружевным платком, приглаживая редеющие волосы. Все заметили, что у него сильно дрожат руки, когда он протянул послание сыну.
  - Великий Бастард умер, - глухо проговорил он, взглянув в небо. - Отец-Солнце, это все-таки произошло, а ведь я думал, что он будет стоять за нас вечно, как Аризийские горы! Ладно, раз уж это случилось, Барсы нам будут как раз кстати... А ты, Феликс, запомни: пока будет идти траур, в ближайший год не может идти и речи ни о каких свадьбах! - добавил император, довольный, что может теперь ничего не решать немедленно.
  Феликс вздохнул и обменялся разочарованными взглядами с бароном Керком.
  Глава 3. Совет магистров
  В тот же день в Адлерштайне, за несколько часов до смерти Великого Бастарда, о чем еще никто в городе не подозревал, на Башне Луны, самой высокой точке города, пробил гонг, объявляющий полдень. В это же время в расположенном под Башней Магическом Университете открылся совет самых могущественных и влиятельных в Империи волшебников, носивших звание магистров. Они ежегодно встречались здесь за закрытыми дверями, чтобы бы помех обсудить все свои открытия и достижения, и решить в своем кругу, что должно пойти на службу людям, а что - угаснуть навеки за непроницаемыми стенами университетских лабораторий. Ибо магистрам, сильнейшим из своего ордена, порой открывались такие вещи, что могли при неосторожном использовании быть очень опасны, и для окружающего мира, и для государства. "Чем крупнее камень, брошенный в воду, тем сильнее расходятся круги",- это была основа основ магического искусства. Простые чары, действующие только на объект применения, имел право использовать любой обученный волшебник. Но прежде чем создать нечто новое, да еще из области высшей магии, необходимо было все взвесить, причем людям, чьи способности позволяли разобраться в тайнах мироздания, а опыт - принять осознанное решение. Вот почему магистры, носящие фиолетовые мантии в знак мудрости, совещались всегда наедине, и никто из обычных магов в черных мантиях не мог их беспокоить в это время, не говоря уж о простых людях.
  Они сидели за столом из красного дерева, на котором была искусно вырезана карта обитаемых земель. Первым поднялся со своего места, взяв жезл из слоновой кости, Верховный Маг Бальтазар, в вышитой звездами мантии, в отличие от своих собратьев. Он был уже стар, но держался всегда прямо и величаво, и правил орденом магов твердой рукой, как и прежде. Правда, недоброжелатели - у кого их нет! - иногда называли Верховного Мага Придворным, за то что он, происходя из знатного Лагардского рода, охотно принимал подарки от светских властей, в свою очередь оказывая им помощь всеми посильными средствами.
  И на сей раз Верховный Маг Бальтазар, пригладив пышную седую бороду, обратился к одному из своих подчиненных, передав ему жезл:
  - Магистр Иоганн, расскажите, как далеко продвинулись Ваши исследования сравнительной мощности огненных элементалей, а также из управляемости и возможности их использования в прикладных целях? - выразился он для большей важности несколько витиевато.
  Со своего места поднялся один из магистров. В отличие от Верховного Мага, в его облике не было ничего величественного: ничем не примечательный человек, невысокого роста, с короткой, будто подпаленной, рыжеватой бородкой. Руки у него заметно дрожали, когда он принимал жезл, и вообще, казался не готовым выступать в совете магистров.
  - Я... еще не закончил их изучение, Ваша Светлость. Но результаты весьма... В архивах я нашел древневиранскую рукопись, где рассказано, как заключить саламандру в специальную стеклянную сферу, которую она не сможет ни покинуть, ни разбить. Но от приведения такой сферы в действие высвобождается колоссальная энергия, это невероятная по силе вспышка, которая уничтожит все в радиусе своего действия! Я еще не доработал заклинание, позволяющее заключить саламандру, но когда я это сделаю, нам не страшно будет ничто! - поначалу магистр Иоганн говорил нерешительно, запинаясь, но, повествуя о своем любимом детище, все больше воодушевлялся, даже глаза его засветились.
  На краю стола, изображавшем земли Дальнего Юга, кто-то зашевелился и насмешливо хмыкнул:
  - Не страшно будет, это точно - пока и в других государствах не научатся сбрасывать Ваши сферы с саламандрами нам на голову...
  - Магистр Валерий, Вы говорите вне своей очереди, без жезла! - повысил голос Верховный Маг, тихо пристукнул по столу тем самым жезлом. - Больше никто, как я вижу, не осуждает открытий магистра Иоганна, направленных на защиту Лагардской Империи... Кто еще хочет поделиться своими успехами? Скажем, Вы, магистр Дамиан?
  На этот раз из-за стола поднялся совсем другой человек: подтянутый и аккуратный, даже отчасти щеголеватый - по крайней мере, фиолетовая мантия очень шла ему, а рыжевато-каштановые с проседью волосы и борода были красиво уложены. Он не сразу отозвался на приглашение Верховного Мага, настолько был погружен в свои мысли. Когда этот человек изящно встал с кресла, трудно было представить, чтобы он собирался сообщить о чем-то настолько грубом и материальном, как оружие, хотя бы и магическое.
  И действительно, магистр Дамиан вздохнул и произнес с глубокой печалью:
  - Увы, мне нечем порадовать вас, благородные собратья! Секрет совершенной красоты, как и секрет жизни -привилегия одних лишь Богов, которой они не делятся со смертными. Я перепробовал множество способов вдохнуть жизнь в изваяния из мрамора, металлов и слоновой кости; я научился устраивать в их полых телах кровоток из расплавленного металла, я оживлял их силой магии, так что они могли говорить и действовать. Но вдохнуть в них душу ни один маг не властен. Стоило мне отвернуться от них, как они замирали; ни одна не могла жить сама по себе. Перед нами вновь встает неразрешимая веками дилемма: живое и обладающее душой - небезупречно, созданная же руками людей красота, будь она вправду великолепна, как Принцесса Радуга, - лишена жизни. С этим фактом, по-видимому, остается только смириться и принять его, как закон мироздания. Все легенды о превращении неживого в живое с помощью разных волшебных трав, заклятий и чар - не более чем суеверия невежественных людей, если, конечно, не имело место чудо от кого-то из Богов. Очень жаль, что Они оставили истинную красоту для себя, ведь жизнь людей и без того трудна, и у них нет даже возможности создать идеал красоты!
  Кое-кому показалось, что, закончив эту речь и сев на место, магистр Дамиан всхлипнул. Верховный Маг, тоже услышав его, сложил руки в знак утешения.
  - Не кощунствуй на решение Высших, брат мой! Им виднее, с какой целью Они создали людей несходными между собой, в том числе - в красоте и в ее восприятии. Так должно быть, чтобы один считал прекрасной одну женщину, а другой - совсем непохожую на нее. А что будет, если одна лишь совершенная красавица будет привлекать всех мужчин? Разве не учит нас история, что даже в древности, когда земля была садом Богов, уже тогда все мужчины восхищались одной лишь Принцессой Радугой и спорили между собой за нее, а других женщин не чтили. И за это, в том числе, Боги наслали на них Потоп, а Принцессу Радугу забрали к себе, потому что она была слишком хороша для земной жизни...
  - Но, согласно предсказаниям звезд, время испытания прошло, и Лагард снова становится садом Богов, что блестяще доказывает небывалый расцвет нынешней весны! - громко провозгласил магистр, что был моложе других, но расположившийся всего через два места от Верховного Мага. - И можно надеяться, что Принцесса Радуга вновь вернулась к нам в облике принцессы Авроры...
  - Вы хотите говорить, магистр Филипп? Согласен передать Вам слово, - ласково улыбнулся Верховный Маг, передавая тому жезл.
  Магистр Филипп, лишь недавно надевший фиолетовую мантию, но уже достигший успеха в области астрономии и предсказаний, слегка покраснел, поняв, что перебил очередь своим выступлением. К счастью, Верховный Маг, резко одергивающий за такую оплошность других, своему любимцу позволил говорить дальше.
  - Есть предсказание Корвина Старшего: время испытания для потомков Принца Звезд продлится семь тысяч лет. Считаем: сейчас 7694 год от создания мира, 694 года люди были счастливыми и совершенными в садах Богов до Потопа, да 7000 лет прошло с тех пор, и вот - пророчество исполняется! Уже два поколения лагардцев живут в мире и покое, их руки чисты от крови. Это ли не значит, что мы возвращаемся к обычаям предков, не знавших вражды?
  - Не значит! - усмехнулся до тех пор молчавший магистр на самом краю стола. - Вы говорите о войне, какой и вправду давно не было. Но пройдите ночью по улицам Адлерштайна без волшебной палочки, и убедитесь, что враждебность вовсе не исчезла. Для интереса взгляните на изуродованные трупы, что, случается, вылавливают в волнах Илиары... прямо посреди ваших "Божьих Садов".
  - А-а, это Вы, магистр Гелиодор! - ядовито протянул Верховный Маг, давно уже с тревогой поглядывающий в сторону этого человека. - Но сейчас говорит магистр Филипп. Вы можете высказаться после него, если найдется что сказать.
  - Непременно найдется! - многозначительно пообещал его противник, уже пожилой с виду, почти такой же седовласый и седобородый, как Верховный Маг, однако стройный и подвижный, с по-юношески живым взглядом ярких зеленых глаз. Он небрежно откинулся на спинку своего кресла и принялся слушать откровения магистра Филиппа.
  - То, о чем говорит магистр Гелиодор - не более чем отдельные печальные случаи, атавизмы, они не отменяют того, что в целом современный человек изменился к лучшему по сравнению с прошлыми поколениями! Исчезла война, воспитывающая в людях худшие качества, исчезли злоба и жестокость - да, магистр Гелиодор, я говорю: в общем и целом они исчезли! Таким образом, современный человек, больше не скованный борьбой за существование, возвращается к своему первоначальному счастливому состоянию, ради которого нас и создали Боги. Они в своей милости послали Великого Бастарда, чтобы он защищал нас...
  - А Вам нравится, когда Вас, сильного молодого мужчину, защищает другой? Ах Вы, агнец Божий! - засмеялся магистр Гелиодор, не обращая внимания на возмущение Верховного Мага.
  - Нет постыдного в том, чтобы каждому выполнять дело, для которого он предназначен лучше всего, - отозвался ничуть не оскорбленный магистр Филипп. - И я мужчина, но не испытываю желания это доказывать, рыча, как дикарь, и кидаясь в бой с пеной у рта. Я, как и мы все, маги, стою за то, чтобы своими способностями делать жизнь лучше, а не хуже! И вот теперь звезды и таинственные таблицы востока говорят, что долгожданное время пришло! Не цепляться за пережитки дикого, грубого, неустроенного прошлого, а забыть их, как страшный сон, нам, пришедшим от ужаса к радости! - говорил
  юноша со страстным вдохновением пророка. - Взгляните, сколь многого нам удалось достичь! Наши собратья, занимающиеся медициной, излечивают большинство болезней; мы открыли людям, как наилучшими способами строить дома, возделывать землю, шить одежду, мы подняли до никем не виденных высот красоту и искусства. Мы имеем право гордиться собой, а не уничижаться! Ибо мы вполне достойны, чтобы именно над нами, потомками Принца Звезд, исполнилось пророчество о возвращении счастливых времен. Так как оно, по-видимому, касается только жителей Лагарда и не имеет отношения ни к раздираемым спорами из-за каждого клочка земли княжествам севера, вроде Эргоны, Тирии, Варги, Осскена; но к огнепоклонникам виранцам, ни к кровожадным дикарям юга, ни к кочевым племенам гебиров, ни к коснеющим в своей гордыне аризийцам. Они еще отнюдь не искупили своих грехов, если Боги вообще предоставят им такую возможность. Радуйтесь, счастливые, но невежественные люди, что родились здесь и сейчас!
  Магистр Филипп почти выкрикнул эти слова и смолк, жадно осушая чашу с водой. Верховный Маг довольно улыбался, замечая, что речь его ставленника многих убедила. Ведь приятно, когда тебе объясняют, что ты лучше, выше, умнее, красивее, талантливее других, неважно - предков или современников. Кому не понравятся обещания дальнейшего благоденствия, не вдохновит произнесенное значительным тоном: ты - избранник Богов, сам почти Бог! Тем более маги, и без того склонные превозносить себя над обычными людьми.
  Но магистр Гелиодор снова поднялся с места, схватил жезл в знак того, что собирается говорить. И начал, отвечая на недавнюю речь Филиппа, но глядя только на Верховного Мага.
  - Вот как, кто бы мог подумать! Оказывается, наш Совет Магов любит виранское золото и мечи аризийцев для охраны, а их самих не любят...
  Еще один из ставленников Верховного Мага, магистр Северин, запальчиво воскликнул:
  - Мы можем стричь овцу и держать пса для стражи, но это не значит, что мы, пользуясь ими, считаем их равными себе!
  Сказал - и сник, встретив презрительные взгляды сразу нескольких магистров. Гелиодор же почтительно поклонился Верховному Магу.
  - Благодарю, почтенный Бальтазар - Ваша свита отлично характеризует своего патрона. Итак, лишь Лагардская Империя заслуживает благоденствия, а остальных вы равняете с домашними животными, лишь на том основании, что они учились защищать себя сами, пока мы прятались за спину Великого Бастарда?
  - Остальные - варвары, пораженные неискоренимой жестокостью и гордыней!
  - Такие же, какими вы мните и наших собственных предков, верно? Жаль, что самые сведущие люди в Империи совершают все те же две постоянных ошибки!
  - В чем Вы видите ошибки? - Верховный Маг с трудом сдерживал гнев на своего извечного оппонента, еще с тех лет, когда оба они, в серых мантиях учеников Магического Университета, постигали азы истины; но здесь, перед подчиненными, обязан был давать пример богоподобного спокойствия.
  - Вы разделяете людей по совершенно надуманным границам, существующим только в воздухе. Мните, что лишь один народ заслуживает благоденствия, а другие отчего-то меньше взысканы Богами; что там - приравниваете к животным таких же людей, как вы сами! И вы же ставите нас, современных людей, гораздо выше всего, что жило раньше нас, и за что? За то, что нам довелось жить в более благоприятных условиях, в сытости и богатстве! Но, во-первых, и сейчас так живут далеко не все - выйдите на улицы Адлерштайна, еще раз говорю я вам, не говоря уж о провинциях. А во-вторых, предки, может быть, и жили беднее и неустроеннее нас, и им грозило больше опасностей, но зато они учились преодолевать их и, в конце концов, именно они заложили основы сегодняшнего благосостояния. Они уже в самые отдаленные времена умели делать прочные, красивые вещи, и большинство инструментов восходят к каменному ножу и топору, да к палочке из дерева в руках древнего колдуна. Если же так обстоят дела с отдаленными прародителями, то какой резон нам отделять себя от собственных дедов и прадедов, как более совершенную породу людей? А не справедливее ли будет сказать, что они, чья жизнь была труднее, совершили куда больше, чем мы, мои милые вознесшиеся полубоги?
  - Они были глупы и невежественны по сравнению с нами! Всего три тысячи лет назад изобрели письменность, однако большинство людей еще недавно оставались неграмоты, а во многих странах и до сих пор не умеют ни читать, ни писать, как не умели аризийцы, пока Империя не научила их! - высокомерно изрек магистр Северин. - Как Вы не усадите грязного, безграмотного пастуха среди нас, точно так же нельзя и людей, обладающих несоизмеримо меньшими знаниями, приравнять к высшим.
  Зеленые глаза магистра Гелиодора ярко сверкнули, и он бросился в новый поединок.
  - Мне доводилось знать сыновей пастухов, способных обучиться и стать не хуже иных потомственных магов! И не забывайте, что многие наши открытия, успехи, завоевания, прекрасные произведения искусства, созданы были века назад! Мы знаем больше, лишь потому до до нас знания накапливали поколения предков. Мы стоим на плечах гигантов - а вы хотите подрубить опоры, чтобы рухнуть в пропасть. Как без предков не бывает потомков, так и без прошлого не существует будущего. Вот он, корень ошибки, имя которой - разделение того, что должно быть целым! По сути, это не две ошибки, а одна, будь то во времени или в пространстве.
  Он смолк, и некоторое время магистры сидели молча. Наконец, из-за стола поднялся пухлый, лысоватый магистр Корнелиус, специализировавшийся на медицине. Он был среди членов Совета в числе нейтральных, но Верховный Маг все же вручил ему жезл, разрешая говорить.
  - Позвольте заметить Вам, магистр Гелиодор, относительно опасности разделения... Разве плохо, если человек разделяет на части предмет, желая узнать, из чего он состоит? Это позволит ему лучше изучить свойства предмета, чтобы научиться в дальнейшем воссоздавать его копии, или, по крайней мере, восстановить функции первоначального предмета, если таковые вдруг откажут. В разделении основа любого изучения!
  - Звучит вроде бы и разумно, но при попытке воплотить в жизнь чревато катастрофой, впрочем, как многие эксперименты магов, - усмехнулся Гелиодор. - Изучить что-то, разделяя на части, можно лишь, когда речь идет о неодушевленном предмете. Иначе речь идет об уничтожении, а возвращать жизнь магия как раз не умеет. Или Вы забыли историю Криспина Окаянного, который как-то, занимаясь любовью с женой, захотел узнать, что представляет собой ее тело изнутри, что именно вызывает влечение и отвечает на него. И он убил ее и расчленил ее тело, одержимый страстью к познанию. Но чего при этом добился, несчастный? Не только сам совершил убийство и был казнен, став предостережением для многих поколений магов, но и не нашел искомого источника наслаждения - только внутренности и кровь. Да и не мог найти, так как погубил то, что следует познавать живым и целым, теми органами чувств, что дали нам Боги, а не лезть с ножом. Его главное преступление - снова разделение того, что должно быть целым, сначала в своих помыслах, а потом и в действительности. Идет ли речь о связи души и тела, или разных народов и поколений людей - это одинаково гибельная ошибка. И я с горечью вижу, что именно мы, мнящие себя самыми счастливыми и совершенными среди людей, продолжаем сладострастно упорствовать в этой ошибке, что непростительно и для мальчишки, из жестокого любопытства режущего кошку; что уж говорить об ученых магах, советниках императора!
  Он говорил резко и ехидно, намеренно не щадя самолюбия волшебников, равных ему по статусу, так что иных из тех уже трясло от гнева, и они, похоже, из последних сил сдерживались, чтобы не ударить оппонента заклятием посильнее. Слышался возмущенный ропот и шумное взволнованное дыхание. Наконец, вскочил со своего места магистр Дамиан, изящный и нервный.
  - Что же, уважаемый собрат, Вы предлагаете нас выпороть, как тех глупых мальчишек?
  - Некоторых бы, вероятно, не помешало, - невозмутимо отозвался магистр Гелиодор. - Но пока что я предлагаю другое... Думаю, нашим магам было бы полезно иногда выбираться за стены Университета, чтобы посмотреть, как люди живут вокруг. Прогуляться по улицам ночного города, заночевать в убогой хижине дровосека, поучиться гармонии с миром у рыбака, ставящего сети в низовьях Илиары, а преобразованию вещей - у деревенского кузнеца. Узнать, что корка ржаного хлеба с солью бывает вкуснее изысканного обеда за столом императора, когда дается от чистого сердца. А неграмотная деревенская колдунья может быть в чем-то мудрее тебя, университетский магистр, ведь она всю жизнь училась распознавать суть явлений, какими видит их вокруг себя, не отвлекаясь на сложные и часто напрасные умозаключения. Правда, вместе с тем вам, возможно, придется столкнуться и с угрозой, ложью, несправедливостью, грубостью; но ведь вы на то и маги, чтобы справиться лучше, чем обычные люди. По-моему, каждому волшебнику не мешало бы время от времени отправляться путешествовать. Только в дальней дороге осознаешь, что мир - целостен во всех своих проявлениях, сколько бы люди не пытались разделять его!
  Верховный Маг Бальтазар кусал губы, уже не сдерживая кипевшую в нем ярость. Приняв жезл переговоров, с силой ударил им о стол, чтобы привлечь внимание людей.
  - Вы как были никчемным странствующим магом, так и остались, весь жизненный опыт Вас ничему не учит! Хуже того - Вы не только сами уподобляетесь дикому кочевнику, не признающему никаких стен, но и склоняете своих собратьев магистров к ненужному упрощению, к регрессу, к примитивизации самого образа жизни!
  - К пониманию жизни вокруг! Вы знаете, как говорят о нас жители провинции? "Есть или нет жизнь за стенами Адлерштейна - этого маги в Университете еще не открыли".
  - Весьма остроумная шутка! Хоть и бессмысленная, как и большая часть народного фольклора.
  - Вот и видно, что Вы, Верховный Маг, и большинство Ваших собратьев, видят живых людей лишь в окно Лунной Башни, да и то глазами, ослепленными золотым дождем из Золотого Дворца! Сегодня я слушал выступления собратьев по ордену - и не находил в них подтверждения Вашему тезису, магистр Бальтазар: якобы мы работаем ради улучшения жизни людей. Ничто из перечисленного здесь не имеет никакого отношения к благу людей. Даже саламандра магистра Иоганна вряд ли будет дана жителям какой-нибудь деревни, чтобы защищаться от разбойников, - Гелиодор легко поклонился упомянутому собрату. - Все остальное же предназначено либо для удовлетворения собственной гордыни, не неся никакой пользы, либо с целью еще больше обмануть самих себя и окружающих благодушной верой, что все хорошо, и даже лучше, чем когда-либо. Мы похожи на тех, кто расписывает предназначенный для дальнего пути корабль красивыми завитушками, вместо того чтобы сколотить его борта крепкими, а мачты - устойчивыми. Согласившись выйти за стены Университета, мы могли бы заодно узнать и о том, что творится за пределами Лагардской Империи, и даже против нее...
  Договорить ему не дали. Словно стадо быков, обрушили разъяренный магистры гул своих голосов на собрата, стоявшего против них, скрестив руки на груди. Наконец, всех перекрыл могучий голос Верховного Мага:
  - Ты любишь путешествовать, Гелиодор, бывший магистр? Оставь свою мантию, оказавшийся недостойным, и убирайся на все четыре стороны! Я отлучаю тебя от Совета и от ордена!
  Гелиодор согласно кивнул, ничуть не удивленный и не разочарованный.
  - Я так и знал, что этим кончится! Вы слишком заботитесь о своей власти, Бальтазар, чтобы терпеть рядом меня. Но все же я надеялся открыть людям глаза на происходящее вне вашей заколдованной Башни... В последний раз спрашиваю: хочет ли кто-нибудь пойти со мной? Валерий, Игнотус, Раймон, Зенобий, Корнелиус, Иоганн?
  Никто не проронил ни слова. Названные по именам магистры, обычно придерживающиеся нейтралитета, один за другим покачали головами. Они были с Гелиодором в хороших отношениях, но пойти против Верховного Мага, стать навсегда отверженными - это было слишком много для них.
  Один из них начал было, запинаясь, что-то объяснять, но Гелиодор махнул рукой.
  - Довольно! Отныне вы для меня будете не братьями, но учеными ослами, по вашим заслугам. Не желаю вам убедиться в моей правоте: как бы не пришлось всему Лагарду платить слишком высокую цену за ваше прозрение...
  В эту минуту гонг на вершине Башни Луны пробил вновь - не как прежде, четко и размеренно, отбивая время. Теперь это были нервные, сбивчивые удары, точно сразу несколько человек, чем-то сильно встревоженных, отбивали набат. Комната Совета, находящаяся прямо под Башней, вся наполнилась гулом, стены зазвенели, и на расписном столе опрокинулись свечи. И тут же сквозь распахнутое Гелиодором окно до них донесся пронзительный голос глашатая:
  - Слушайте, граждане Лагардской Империи! Скончался Максимилиант Унт-Маннелиг, опора престола, великий защитник наш! Скорбите, жители Адлерштайна! Нет больше того, кто спас город от нашествия виранцев и от огненных червей! Плачьте, провинции, похороните свой покой! Умер защитник наш!.. - вместе с топотом мчащегося галопом коня, голос глашатая исчез за поворотом. Только гонг продолжал греметь, будто сообщая: все это правда, страшная правда!
  Маги некоторое время сидели, будто пораженные молнией. У каждого из них мгновенно промчалось в голове, что означает для Империи смерть Великого Бастарда. Первым кое-как проговорил бледный, с дрожащими губами магистр Филипп:
  - Я не видел предзнаменований... о том, что смерть даже самого выдающегося человека повлияет... на божественный распорядок...
  Но никто уже его не слушал. И самым самоуверенным из магистров было понятно, что повлияет, и очень сильно, на весь ход истории Лагарда.
  Гелиодор сидел, опустив голову, огорченный печальным известием не меньше других. Но вдруг стремительно поднялся, шагнул к окну.
  - Да будет с покойным милость Богов! Но интересно знать: что станет с Империей, когда за ее пределами только и ждали этого часа, чтобы нацелить на нас когти? Впрочем, это вам будет виднее, магистры. Я же ухожу! Сотни дорог ведут из Адлерштайна, и все они мои.
  Он легко, будто юноша, вспрыгнул на подоконник. Но другие маги, будто проснувшись, бросились на него.
  - Держите! Он шпион, он сам только что выдал себя! Не дайте уйти! Свяжите!
  Северин и Филипп уже вцепились с двух сторон в фиолетовую мантию бывшего магистра, под которой открылась холщовая серая длинная рубаха. Хотели перехватить волшебную палочку, но не успели - что-то ярко вспыхнуло, и обоих магистров швырнуло на пол. В тот же миг магистр Гелиодор шагнул прямо в окно, и исчез. Не упал, не приземлился и не улетел по воздуху видимым для глаз образом - его просто не было нигде, сколько мог окинуть глаз.
  - Он... исчез! - проговорил магистр Филипп, повернувшись к Верховному Магу. - Что Вы скажете, Ваша Светлость? Вправду ли он шпион, и где искать его?
  Бальтазар медленно поднял голову. Полчаса назад он искренне и пылко ненавидел Гелиодора и рад был изгнать его. Но только что пришедшее известие опрокидывало все его замыслы, делало их ничтожными, точно возня обезьян перед накатывающимся наводнением. Изгнав соперника, он неожиданно почувствовал себя вдвое слабее, как будто препятствие, которое он стремился убрать, было еще и опорой.
  - Я во многом не соглашался с Гелиодором, - проговорил он невпопад, - но должен признать: он умеет действовать эффектно...
  А над Адлерштайном все плыл тревожный и вместе с тем печальный, будто похоронный марш, звон гонга...
  Глава 4. Лев Победы
  На горизонте, тонущем в раскаленном золотом мареве пустыни, показалась туча пыли. Она была еще далеко, тем не менее командующий пограничной крепостью Зел поднял гарнизон по тревоге. Это могло быть всего лишь стадо степных антилоп или табун диких лошадей, перекочевывающих на новые пастбища, но могло быть и нечто иное. Разведчики уже не раз приносили сведения, что на виранской границе собираются войска, а кочевники-гебиры и прочие вассалы Царства Огней кишели вокруг, как саранча. Из Адлерштайна же птицы приносили приказы быть настороже, но не проявлять лишней инициативы. Так что командующий, посылая разведчиков, каждый раз инструктировал их ни в коем случае не пересекать виранской границы, не нападать первыми, встретив врага, и вообще не давать повод виранцам к разжиганию войны.
  На этот раз старшим над полусотней разведчиков вызвался быть молодой рыцарь Габриэль Лагур. Он всего два месяца служил в крепости Зел, и отчаянно скучал в глуши, без привычных развлечений. На границе с Вираной не селился никто, кроме гарнизона крепости и семей воинов, так что полученное жалование особенно негде было потратить. В таких условиях вылазка в степь помогала рыцарю скоротать время. Получше кислого вина с провяленным до жесткости подошвы мясом да смуглых местных красоток. Пусть даже это погоня за собственной тенью, все же позволит размяться ему и коню. А если удастся добыть немного дичи к столу - тем лучше...
  Эн Габриэль поднял забрало на шлеме, открывая лицо жгучим лучам солнца и горячему ветру. Где-то в центральных землях Лагарда, может быть, и царила весна, но на виранской границе уже вовсю свирепствовало лето, безжалостно выжигающее все, что могло жить, двигаться, дышать.
  Когда крепость Зел превратилась в крохотную точку на плоской, как блюдо, поверхности, туча пыли изменила направление и стала приближаться к разведчикам. Вскоре уже стали видны стремительно мчащиеся кони, фигуры всадников в кожаных доспехах.
  - Гебиры! - крикнул Лагур, безжалостно шпоря коня. - За ними! Вот дичь получше антилоп, клянусь головой Принца Звезд!
  И лагардские рыцари бросились наперерез разъезду кочевников. Тех было меньше, но ненамного, одни лишь мужчины в полном вооружении, ловкие и сильные всадники, каждый - с луком и колчаном за поясом и саблей на поясе. Рыцарь понял, что перед ним разведка, такая же, какую ведет он сам. Впереди всех был высокий всадник на вороном коне, державшийся в седле, как влитой. Он приподнялся на стременах и насмешливо помахал рукой отряду лагардцев.
  Габриэлю подумалось, что будет совсем неплохо захватить этого дерзкого гебира живым и доставить в крепость Зел, чтобы там выпытать у него, что готовят его сородичи и их виранские хозяева. Уж наверное, должен кое-что знать о замыслах своих. А за поимку ценного пленника можно, к тому же, получить награду и удостоиться более выгодной службы...
  Тяжелые, как буйволы, рыцарские кони скакали вперед тяжелым галопом, взрывая копытами песчаные дюны. Кочевники остановили своих куда более легких лошадей, поджидая их. Но, когда лагардцы достаточно приблизились, противник вдруг разом сорвался с места и пустился прочь.
  - Трус! - хрипло заорал Габриэль Лагур вслед высокому гебиру, теперь замыкавшему отступление. - Если ты мужчина, повернись и сражайся! А если нет, все узнают, что гебиры - не воины, а подлецы, скачущие на зайцах!
  Он не успел разглядеть, в какой момент предводитель гебиров развернул коня навстречу ему. Лишь увидел пронесшуюся совсем рядом оскаленную морду вороного коня, а над ним - презрительную усмешку всадника и быстрый взгляд темных глаз, да чуть подергивающийся шрам, косо располосовавший смуглую щеку.
  - Не воображай, будто вой лагардского шакала может оскорбить Карранха иль-Зафара - Льва Победы! - воскликнул враг на отличном лагардском языке, лишь с чуть заметным отрывистым акцентом, похожим на клекот хищной птицы.
  С этими словами гебир выхватил саблю и, прежде чем противник успел уклониться или отбить удар, легко срезал перья с его шлема. В следующий момент развернул коня и снова умчался вперед, оставив ошеломленного рыцаря, задыхающегося от злости.
  Не помня себя, Габриэль Лагур пришпорил коня, бросаясь в погоню. Рыцари, не меньше его ненавидящие кочевников, даже сильнее, чем виранцев, последовали за ним. Мощное и внушительное зрелище представлял отряд закованных в железо воинов, похожих на движущиеся статуи, на огромных разгоряченных конях. Гебирские всадники в кожаных доспехах, открывающих загорелые до черноты руки, казались в сравнении с ними стайкой ящериц. Однако при долгой погоне через выжженную солнцем сухую степь преимущество оказывалось за ними. Кочевники и их легкие, быстрые кони были выносливее лагардцев, и их не отягощал груз железа. К тому же, доспехи лагардцев раскалились так, что в них трудно становилось дышать, и рыцарям казалось, что их заживо жарят в медном быке, по виранскому обычаю. У всех пересохло в горле, от жары темнело в глазах. Лошади тоже хрипели и спотыкались, изнемогая под тяжестью закованных в латы хозяев. А гебиры, как нарочно, продолжали маячить впереди, не отрываясь от преследователей надолго, но и не позволяя себя догнать.
  - Проклятье! Нам их никогда не догнать, эн Габриэль! Повернем назад, лошади скоро станут падать, - хрипло произнес Мэлдэн, опытный воин, поравнявшись с Лагуром.
  - Да, - разочарованно протянул тот, не сводя глаз с движущейся впереди фигуры того, кто назвал себя Львом Победы. - Да, придется признать поражение...
  Но он слишком поздно принял это решение. Заметив, что противники остановились, вождь гебиров что-то выкрикнул на своем языке, и кочевники стремительной лавой бросились вниз, по склону песчаной дюны. На скаку они выхватили луки, и первый десяток рыцарей рухнул, как подкошенный. Одним бронебойные стрелы вонзились в прорези для глаз и в соединения доспехов, под другими убили лошадей, и над головами спешенных уже засвистели арканы из конского волоса. Остальные же на полном скаку врезались в строй рыцарей, и закипела жестокая, но короткая сеча.
  Габриэль Лагур не был трусом. Уже понимая, что коварные гебиры заманили их в ловушку, он с силой рубанул мечом одного из нападавших, и повернул коня навстречу их предводителю.
  - Ты бесчестный пес, зовущий себя львом! Рыцари так не дерутся! - крикнул он, ударив первым.
  Гебир расхохотался, прикрывшись небольшим кожаным щитом.
  - Но ведь я не рыцарь! Наших обычаев я не нарушил, а до чужих мне нет дела! - с этими словами он нанес такой удар саблей, более легкой, чем меч лагардца, что его щит упал, разрубленный пополам, а сам Габриэль согнулся в седле, чувствуя, как левая рука предательски немеет, вся, от самого плеча.
  Но в следующий миг он преодолел свою немощь и, перехватив меч обеими руками, рванулся вперед, вкладывая в новый удар всю тяжесть своего коня. Уже падал огромный меч рыцаря, чтобы разрубить врага пополам...
  Однако тот подставил саблю, отбивая падающий клинок, и тот вырвался из рук лагардца, будто живой; не было никакой возможности удержать его. И тут же брошенный аркан захлестнул плечи и руки Габриэля, оттягивая их назад. А Карранх иль-Зафар, Лев Победы, не теряя времени, бросился на помощь своим воинам.
  И скоро все было кончено. От полусотни лагардских рыцарей остались всего лишь пятеро пленных; их связали, как баранов, и вновь усадили на коней, на сей раз накрепко прикрутив к седлу. Остальные были убиты, и победители обыскивали их трупы, собирая всю сколько-то ценную добычу. Среди кочевников двенадцать тоже лежали мертвыми, многие из оставшихся ранены. Для них вождь позволил сделать привал перед возвращением.
  Первым делом надлежало позаботиться о раненых. Кочевники знали, что на таком солнце и маленькая царапина, оставшись необработанной, через день превратится в гноящуюся рану. У каждого из них в походной седельной сумке лежала бутылочка из выдолбленной тыквы, содержащая драгоценное средство гебирских знахарок - смесь выпаренного вина с едким соком особой травы и семенами жгучего перца. Лекарство было таким едким, что даже самые закаленные воины не стыдились стонать от боли, обрабатывая им раны, но зато надежно выжигало любую заразу. По крайней мере, те, кто не был слишком тяжело ранен, могли теперь спокойно доехать до лагеря.
  Когда кочевники развели костер на привале, чуть поодаль от груды трупов, сделалось возможно разглядеть их как следует. Почти все - бронзово-смуглые, черноволосые и черноглазые, с не слишком длинными, но густыми бородами. Все они выглядели закаленными воинами, крепкими, но стройными и подвижными, как их лошади, которых, казалось, ничуть не утомила недавняя скачка и сражение, тогда как рыцарские кони все еще тяжело дышали и хрипели. Для гебиров жаркие южные степи и пустыни были родной стихией. На каждом из воинов была надета плотная кожаная безрукавка, позволяющая разглядеть великолепно развитые мускулы рук и обтягивающая широкую грудь, да такого же материала штаны и сапоги из войлока с вышитыми знаками рода Льва. Да еще за плечами у каждого развевался мягкий светлый плащ с покрывалом, которым можно было скрыть и лицо во время песчаной бури, частой гостьи в этом краю. Так одевался любой гебирский воин в походе.
  Карранх иль-Зафар, глава рода Льва, одеждой ничуть не отличался от своих воинов, выглядел нисколько не богаче их. Но внимательный глаз заметил бы отделанную серебром уздечку его коня и рукоять его сабли, украшенную рубином с голубиное яйцо. Конь и оружие - первые друзья кочевника, их не жаль побаловать с богатой добычи.
  Но, несмотря на скромный с виду облик гебирского вождя, всякий, разглядев его высокую мощную фигуру, встретившись с ним взглядом, не усомнился бы, что только он достоин командовать. Во всех кочевьях гебиров не знали воина сильнее и отважнее Карранх иль-Зафара, Льва Победы. Даже спесивые виранцы уважали его, посылали подарки, стремясь задобрить, как самого верного союзника. Он принимал подарки, но не перенимал обычаев богатых и более развитых соседей, как иные вожди вассальных народов, оставался гебиром.
  Сейчас Лев Победы внимательно огляделся кругом, нет ли поблизости чего-то подозрительного. Когда его воины уселись отдыхать, он еще некоторое время стоял на страже, возвышаясь на гребне песчаного холма, как величественная бронзовая статуя. Лицо его, которого не уродовал даже пересекавший щеку большой шрам, выглядело суровым. Наконец он, в последний раз взглянув в сторону лагардской границы, тяжело вздохнул и вернулся к своим.
  - Удачная охота, братья, - обратился он к своим воинам. - Эти железноголовые должны много знать о замыслах своих. Когда их расспросят, мы начнем большой поход на запад. Там будут, наконец, наши владения! Ради мечты поколений отдали жизнь наши друзья, павшие сегодня. Завтра, может быть, падем и мы - но оставшиеся гебиры завоюют себе новый дом.
  Кое-кто из воинов издал пронзительный боевой клич, но более опытные с сомнением качали головами.
  - Лишь бы огненнобородые выполнили свою часть договора! - презрительно бросил один из них, поджаривая над костром кусок мяса, что во время похода вялился под седлом.
  Лев Победы строго взглянул на него.
  - Виранцы - наши союзники, Роук, так что никаких больше "огненнобородых". Если они не выполнят договор, наши сабли напомнят им. Но я надеюсь, до того не дойдет... - он взглянул на небо, где солнце, пройдя зенит, стало медленно клониться к западу. - Через час всем быть в седле! Железноголовые скоро пустят погоню, а мы далеко от своих.
  Его приказ был выполнен безупречно. Спустя час весь отряд гебиров уже был готов к отъезду; даже тела своих убитых они везли, привязав к седлу в сидячем положении, как живых, чтобы в своем кочевье сжечь на костре, возвращая, таким образом, четырем стихиям - основам всего сущего. Убитых лагардцев оставили валяться непогребенными, обобрав до нитки и уведя лошадей. С собой захватили и пятерых пленных рыцарей, догадывающихся, что там, куда их отвезут, ждет участь похуже скорой смерти.
  Когда Габриэль Лагур вновь увидел ненавистного предводителя гебиров, он люто заскрежетал зубами и до боли напряг руки, пытаясь разорвать ремни.
  - А, проклятый пес виранцев! Ну, тащи меня куда угодно, твоя взяла, хоть ты и заманил меня в ловушку, как трус! Но не жди благодарности от своих хозяев, подлец! Они наградят тебя именно так, как ты заслуживаешь - дадут тебе хорошего пинка и выгонят выть на улицу, они обломают тебе зубы и заставят поджать хвост...
  Пленник кричал, захлебываясь слюной и словами, вне себя от ярости. Возможно, он надеялся, что гебир выйдет из себя и убьет его сразу. Но тот презрительно усмехнулся.
  - Связанному пленнику только и остается работать языком. Будь твой меч проворней - не я, а ты бы меня вез в крепость Зел, разве нет? А с союзниками своими я договорюсь сам.
  И он проехал вперед, не слушая больше оскорблений рыцаря. За широкими обнаженными плечами Льва Победы развевался белый плащ, лицо он прикрыл покрывалом, так что никто не мог подглядеть, о чем он думает.
  Едва люди покинули место недавнего побоища, как в небе закружились грифы, один за другим падая на только что остывшую мертвечину.
  
  Среди простых войлочных шатров раскинувшегося в степи гебирского кочевья сразу бросались в глаза другие, гораздо больше, обтянутые сверху дорогими яркими тканями: алой, шафрановой, пурпурной. Эти шатры были установлены отдельно от других, в тени рощицы, выросшей на берегу степной речки. Не смешиваясь с убогими рядом с ними жилищами кочевников, они, казалось, всем своим видом излучали самодовольство, с каким обыкновенно смотрит издавна богатый и сильный народ на отсталых соседей, хотя бы их соединяли общие интересы. Над несколькими самыми большими шатрами виднелись золотые или серебряные флажки, в знак величия их владельцев. Посреди лагеря пылал огромный костер под драгоценным балдахином из алого шелка, инкрустированным золотом. Вокруг Священного Огня возвышались шатры с изображением языков пламени. Это был лагерь виранцев, тоже выступивших в большой поход на запад, но державшихся наособицу от своих союзников. Они ожидали лишь последних сведений, чтобы двинуться вперед.
  От края до края все пространство было заполнено походными шатрами, кострами, повозками с высокими колесами, табунами пасущихся в степи лошадей, стадами быков, овец, вьючных верблюдов и ослов, толпами постоянно перемещающихся людей. Даже зоркий глаз орла или грифа не нашел бы поблизости пустого, незанятого места. И вокруг постоянно звучал разноголосый гомон, скрип колес, рев животных и прочие звуки, не смолкавшие даже по ночам. В виранском становище напоследок устроили смотр войска, там звенели сабли и раздавались боевые кличи. Поодаль заканчивали свою работу оружейники, приглашая к себе всех, у кого в последний день затупилась сабля или покоробился в учебном поединке железный нагрудник. В шатрах со знаками огня огненнобородые жрецы и маги шептали заклинания втайне от всех непосвященных, а в шатрах гебиров колдуньи смешивали лечебные зелья для будущих раненых. Из крытых повозок выглядывали любопытные смуглые детские лица, меж тем как мальчишки постарше, оседлав необъезженных жеребят, носились вскачь туда и обратно, рубились выструганными из дерева саблями, подражая своим отцам и старшим братьям. Одним словом, это был военный лагерь Южной Империи, готовый вместе со своими союзниками и вассалами выступить в поход.
  Карранх иль-Зафар вернулся в лагерь на четвертый день после стычки с лагардцами и захвата пленников. Передал их виранскому командованию, а сам, отпустив воинов, проехал к своему шатру, ничем не отличавшемуся от других, одинаковых на первый взгляд.
  У входа его уже ждала Тесса, названая сестра. Она всегда безошибочно узнавала его присутствие по отдаленному звуку шагов, по поступи и ржанию его вороного жеребца Кабира. Магия ли усиливала ее исключительную чуткость или сохранившаяся с детства привязанность - Лев Победы не знал и не стремился разобраться. Есть вещи, которые лучше предоставлять женщинам. Он был благодарен Тессе уже за то, что она есть, за ее привычную заботу и любовь, за то, что она одна всегда была рядом и помогала ему пережить все другие потери...
  И сейчас ее худое смуглое лицо осветилось при виде названого брата, строгие глаза неуловимо потеплели. Она подалась ему навстречу, протягивая руки вперед.
  - Сойди с коня, войди в шатер, - проговорила женщина.
  - Пусть будет с тобой благословение четырех начал жизни, - ответил Карранх.
  Он устало соскочил с коня и передал его попечению рабов, а сам вошел в шатер, пригнувшись у входа. В отличие от походных палаток виранцев и перенявших их повадки, в жилище Льва Победы был простой утоптанный земляной пол, без роскошных ковров или мозаичного паркета. У выложенного камнями очага хлопотали две рабыни, заканчивая жарить мясо и печь лепешки. Сидений и прочей изнеживающей мебели хозяин шатра тоже не терпел во время похода. Поэтому единственным удобством здесь были две войлочных постели: одна, у северной стенки, застеленная огромной полосатой шкурой тигра, принадлежала Карранху, вторая, на женской половине, с покрывалом из тонкой виранской ткани - Тессе. Эта часть шатра, отделенная пологом от мужских глаз, заметно пустовала: в ней не хватало обычного для гебирских жилищ помещения для жены хозяина. Увы, вот уже два года, как Лев Победы окончательно запретил всем и упоминать об этом.
  Звеня серебристыми колокольчиками в черных змеистых косах, Тесса протянула названому брату кувшин воды, чтобы тот умылся и вымыл руки с дороги. Он с наслаждением проделал и то, и другое, чувствуя, как на зубах хрустит песок.
  - Удачной ли была разведка? - участливо поинтересовалась женщина.
  - Довольно удачной. Захватили пятерых железноголовых из крепости Зел. Правда, и они уложили без малого треть моего отряда. Первые павшие в наступающей войне, - хмуро ответил Карранх, и сел к очагу, подогнув ноги, в излюбленной кочевниками позе.
  - Ты сам-то не ранен? Не нужно тебя лечить? - поинтересовалась Тесса, помогая ему снять кожаную безрукавку, заскорузлую от пыли.
  Он покачал головой, принимая заботу женщины. Даже вождю кочевников, привыкшему к дальним переходам, было приятно, когда еще один кувшин почти не нагревшейся за день воды выплеснулся на его плечи и грудь. Тесса с наслаждением разминала его могучие мышцы, выступающие, как броня, под бронзово-смуглой кожей со стекающими по ней каплями воды. Потом она вымыла ему голову отваром мыльной травы и сама расчесала его густые черные волосы. Молодая гебирка всегда лично прислуживала названому брату, не допуская никого другого. Карранх, бывало, удивлялся ее причудам, но не возражал. Тесса была рядом всю жизнь, и ее забота согревала ему сердце. Уж конечно, никакая служанка не сможет по обязанности выполнять того же и с половиной ее участия! Только Афза была для него такой же заботливой. Только Афза...
  Воспоминание больно обжигало, только бальзам для ран, и он сразу помрачнел. Не желая, чтобы чуткая Тесса угадала его мысли, он с видимой беззаботностью подмигнул ей:
  - Спасибо тебе, сестричка! И что я стану делать без тебя, если ты все-таки надумаешь выйти замуж?
  Узкое смуглое лицо Тессы на мгновение перекосилось, тонкие губы дернулись, словно желая что-то сказать. Но она лишь ответила негромко, но твердо:
  - Не говори мне о замужестве, брат. Мне не надо никого, я вполне довольна, служа тебе и нашему племени. А скоро всем станет не до свадеб, ведь со дня на день выступать в поход. Уже первые вдовы оплакивают сегодня своих мужей в шатрах гебиров... О, много их заплачет, прежде чем изгнанники обретут настоящий дом! - она говорила с трудом, точно каждое слово причиняло ей страдание.
  Карранх бережно взял женщину за руки, желая успокоить. Его присутствие всегда помогало ей придти в себя, когда явившиеся знамения были слишком тяжелы, чтобы выдержать их одной. И сейчас женщина постепенно успокоилась, ее дыхание выровнялось, и она неожиданно поцеловала его руку.
  - Спасибо тебе, мой самый лучший, самый сильный старший брат! О чем еще я могу мечтать, когда ты рядом со мной?
  Она принесла ему одежду - того же покроя, что и походная, но более удобную, из мягкой кожи и легкой ткани. И, пока тонкие пальцы женщины скользили по его груди вместе со струящимся шелком, Лев Победы с новой волной благодарности подумал: как хорошо, что Тесса не советует ему снова жениться или хотя бы взять наложницу! Даже в этом она понимала его, не растравляла едва начавшие затягиваться раны, после трех внезапных смертей, омрачивших его шатер.
  Вскоре служанки подали скворчавшую на сковороде баранину с обжаренным в мясном соке рисом, луком и дикими травами. На блюде из обожженной глины возвышались горкой лепешки, политые оливковым маслом, и овечий сыр к ним. Из зарытых в землю для охлаждения кувшинов налили молоко и апельсиновый шербет. На войне Лев Победы не позволял излишеств ни себе, ни другим.
  Тесса ела вместе с ним, одновременно рассказывая о последних событиях в становище, за время его отсутствия.
  - Виранский военачальник Гидарн получил от Огнеликого Владыки послание и заторопился, как тигр с прищемленным хвостом. Сегодня на закате собирает совет. Ты только-только успеешь отдохнуть после поездки. Зато твои пленные будут как раз кстати.
  - Значит, ему приказано действовать решительно, - кивнул Карранх. - Да иначе и не могло быть: такое войско не снаряжают затем, чтобы, накормив его пылью, отпустить по домам. Что ж, у виранцев не меньший счет к железноголовым, чем у нас к аризийцам: земли на много фарсахов вокруг, за самой крепостью Зел, принадлежали им, пока Великий Бастард не перекроил обе империи, как портной штуку полотна. Они вправе вернуть свое, если только у них хватит сил.
  - Человек, кто притязает на что-то, будучи слишком слаб, похож на того, кто сядет верхом на страшного ящера пустыни, не зная, как сможет с него слезть, - не слишком почтительно усмехнулась женщина. - Виранцы мнят себя великими воинами, лагардцы - тоже. Но я-то знаю, что величайший воин обитаемых земель сейчас здесь, рядом со мной, и он-то сможет добиться всего, что пожелает, что бы там ни вышло у других. Во всем мире нет равных ему! - с этими словами она лукаво улыбнулась и, взяв с тарелки сладкий финик, сунула в рот названому брату.
  Шутливо погрозив ей пальцем, тот прожевал лакомство и задумчиво проговорил:
  - Я слышал о равном мне воине, если слухам можно верить. Это граф Аризийский, сын проклятого Бешеного Барса, злейшего врага нашего племени. Надеюсь, он будет там, вместе с железноголовыми, мне хотелось бы повстречать его. Достойный противник - величайший дар для воина.
  У гебирки дико сверкнули глаза при упоминании рода заклятых врагов, в ее взоре снова появилось пророческое неистовство.
  - Если ты победишь его, Карранх иль-Зафар, не только род Льва, но и все другие, примут тебя как Обещанного Вождя! Вспомни, о чем нам перед смертью говорила Риспа, что была не только моей, но и твоей матерью..
  При этих словах Лев Победы нахмурился, как всегда, если имел дело с таинственными женскими знаниями, которых не понимал и не позволял им определять свою жизнь.
  - С тобой мать разговаривала куда больше, так что тебе лучше знать, что она завещала. Но я не думаю, что вожди родов с тобой согласятся. Кобры, Антилопы, Коршуны испокон веков живут с нами не дружно, а за ними большая сила. И у рода Белого Коня тоже, а Тсоур эм-Фарн никогда не простит мне смерти своей сестры. Он не верит, что ее гибель была случайностью, и что я сам скорблю о ней. Кроме того, он сам не прочь стать главным вождем, и огненно... хотел сказать, виранцы скорее поддержат его, чем меня. Не забывай, Тесса, - он криво усмехнулся, вытирая руки поданным служанкой полотном, - теперь нам предстоит необычный поход. Еще никогда не шли на войну все роды и кочевья гебиров, но и никогда чужеземцы не назначали нам вождей.
  Тесса тихо коснулась его ладони с длинными смуглыми пальцами. В отличие от многих своих соотечественников, Карранх не увешивался украшениями с ног до головы. Лишь на указательной пальце левой руки сверкал серебряный перстень с массивным камнем, черно-серым, похожим на рисунок неведомого края.
  - Я всего лишь женщина, и ничего не понимаю в войне, - усмехнулась она. - Зато я знаю, что Лев Победы не позволит водить себя на цепочке, как виранскую левретку. Если, кроме тебя, некому будет завоевать для гебиров новую страну, ты сделаешь это, все равно как.
  - Посмотрим, - он сладко потянулся, укладываясь на мягкий войлок. - Завоевать новую страну - огромная цель, непомерно огромная, вроде тех, что любят ставить виранцы и жители других империй. Пока они дойдут до своей цели, она успеет сотню раз измениться, но они все равно не заметят этого и будут пыхтеть и биться головой о стену, которой еще вчера не было. Я буду видеть впереди большую цель, но пойду не спеша, к тому, что можно достичь.
  - А что ты будешь делать, если начальник огненнобородых все же поставит командовать другого, а не тебя? - поинтересовалась Тесса.
  Лев Победы пожал широкими плечами.
  - Что я буду делать? Впереди война, и большая, она все расставит на свои места. В бою обычно быстро становится видно, чем годный воин отличается от бахвала и труса, а полководец, вправду умеющий направлять людей - от родовитой бездарности. В бою Гидарн мне не хозяин, да и вообще не хозяин: наши конные тысячи пойдут впереди. По правде говоря, - тут он засмеялся низким жутковатым смехом, - я бы усомнился в победе, если бы не знал, что железноголовые умеют воевать не лучше виранцев, даже хуже их. Как меня бранил тот рыцарь, которого я взял в плен - будто я изнасиловал его сестру, а не его самого заманил и взял в плен, как полагается воину.
  - Виранцы твердят, что железноголовые выродились, что им очень давно не приходилось защищать себя.
  - Да, только в этом наше счастье. Иначе не на что было бы надеяться, слишком их много. Больше, чем всех виранцев вместе взятых, не говоря уж о нас. Но это возможность, какой еще не было у гебиров - выкроить своими саблями место под солнцем. Не только великие империи достойны жить! - он встретился взглядом с блестящими глазами Тессы. - Теперь иди, сестра. Я хочу отдохнуть, пока не собрался совет.
  Усталый воин закрыл глаза и сразу заснул. Гебирка вгляделась в его лицо, и во сне гордое и смелое, перечеркнутое шрамом - пять лет назад Тесса сама вылечила эту рану, нанесенную саблей воина из враждебного Львам рода Коршуна. Тяжело вздохнув, поцеловала названого брата меж густых черных бровей, слегка нахмуренных и во сне, и вышла прочь.
  Глава 5. Воинство Виранского царства
  На подходе к самому высокому и роскошному шатру, увенчанному золотым полумесяцем, по обе стороны горели высокие костры. Каждый, проходя между ними, должен был засвидетельствовать перед Священным Огнем чистоту своих намерений, прежде чем присутствовать в военном совете виранцев и их союзников.
  Постепенно шатер заполнялся людьми. Собрались все главные виранские полководцы, которым Огнеликий Царь поручил поставить на колени Лагард. Среди них были как отличившиеся прежде личными заслугами, так и получившие высокие звания по праву рождения. Вот в драгоценном кресле под балдахином уселся первый военачальник Гидарн, крупный, осанистый мужчина,с тщательно ухоженными и завитыми, окрашенными в рыжий цвет волосами и бородой. Он сидел чинно и неподвижно, как изображения царей и придворных на фресках; черная ткань его длинного кафтана едва проглядывала под золотым шитьем и всевозможными драгоценностями. В руках виранский главнокомандующий держал тяжелый золотой жезл, украшенный различными изображениями, в частности - вырезанной из целого рубина восьмиконечной звезды, сияющей зловещими багровыми лучами. Это был знак Солнца и Луны, тот, перед которым сгибались все обитатели Вираны и ее союзники.
  Чуть ниже главнокомандующего сидел Верховный Маг Бардия, маленький, высохший старичок, дряхлость которого только подчеркивала высокая золотая тиара, украшенная солнечным диском. Несомненно, и его борода, отпущенная до пояса, давно была бы полностью седой, не будь тоже окрашена по обычаю виранских жрецов и знати. С усилием подняв голову, Бардия что-то говорил главнокомандующему, но сразу умолк, едва часовой у входа в шатер объявил о прибытии "доблестных князей и вождей племен, союзных Виранскому царству".
  Карранх иль-Зафар вошел вместе с другими главами гебирских родов, не стараясь выделиться; но все равно его высокую фигуру было можно разглядеть и среди других. С некоторыми из вошедших он учтиво обменивался приветствиями, как с равными себе главами родов; с другими, бывшими врагами рода Льва или своими лично, говорил более холодно, стараясь не давать нового повода к ссорам перед началом войны. Тем не менее, Лев Победы не считал нужным изображать дружбу с теми, кто был ему неприятен. С его стороны хватит и формальной вежливости. Он отметил, как посторонился прочь от него вождь рода Белого Коня, Тсоур эм-Фарн, разодетый сегодня в малиновые шелковые шаровары и алую безрукавку, всю вышитую золотом, под стать одеянию Гидарна и других виранских военачальников...
  Переведя взгляд, Карранх охотно приветствовал других вождей: старого, высохшего, как сухая кость, Гохара, предводителя рода Ящерицы; и могучего, необычно светловолосого Эрфота из рода быка; и молодого горячего Айлара, наследника разбитого болезнью рода Ворона, и других своих союзников, на чью поддержку надеялся во время совета. Гебиры сели на заранее разложенные для них подушки, хоть и все равно подогнули ноги по своему обычаю. За ними в шатер вошли и представители других вассальных и союзнических племен: смуглые полуобнаженные люди с Дальнего Юга, украшенные яркими перьями невиданных птиц - эти едва понимали речь виранцев; икрамы и мархи, воинственные горские племена, окончательно покоренные только при предыдущем Огнеликом Царе; и другие, как сейи, давно платившие дань Виране. Всех их теперь призвали на войну против Лагардской Империи.
  Главнокомандующий виранской армией выждал некоторое время, пока все расселись по местам, ожидая от него распоряжений. Затем поднял жезл - рубиновая звезда метнула в разные стороны лучи-стрелы.
  - Доблестная армия, объединенная волей Огнеликого Владыки! - начал Гидарн. - Пришло время исполнить то, ради чего вас оторвали от дома и семьи, велели сесть на коня и опоясаться мечом. Вы собрались здесь не напрасно: впереди вас ждут неисчислимые сокровища Лагарда, великие победы и прекрасные женщины с волосами цвета солнца и кожей, белой как молоко. Те, кто был беден, вернутся домой с обильной добычей, переселят свои семьи из саманных хижин во дворцы. Кто дома не имел своей земли, получат лучшие участки в тех краях, что снова вернутся к Виране. Вот указ Огнеликого Царя, гласящий: при разделении новых земель в первую очередь будут награждены те, кто их завоевал, - полководец поднял над головой глиняную табличку с выжженными на ней письменами, хотя мало кто из союзников умел читать по-вирански. Главным доказательством была императорская печать в виде изрыгающего пламя дракона; ее-то узнали все.
  - В первую очередь земли Лагарда должны достаться нам, гебирам! - торопясь, пока его не опередили, закричал Тсоур эм-Фарн. - Это будет справедливо: мы, лишенные своих владений, пережили больше, чем любой другой народ! Сколько несчастий нам причинил проклятый Бешеный Барс, граф Аризийский! Многие кочевья и даже целые роды были вырезаны до последнего человека этим беспощадным убийцей: так, среди нас больше нет рода Степного Волка, рода Кулана...
  Лев Победы иронично усмехался, слушая речь своего бывшего шурина, но не спеша вмешиваться. Зато молодой Айлар, менее опытный, перебил Тсоура, сверкая белозубой улыбкой:
  - Ты набиваешься в вожди, Тсоур эм-Фарн, или плачешься у порога виранских господ, чтобы тебе дали медную монетку?
  Вокруг послышался смех. Спесивого со своими и угодливого с виранцами Тсоура мало кто любил вне его рода; и даже иные из виранских военачальников, понимавших гебирский язык, не сдержали смеха. Сам же Тсоур, багровый от ярости, сжимал кулаки, казалось, готовый броситься на юношу; удерживала его только вынужденная необходимость сохранять мир.
  - Тихо! - прикрикнул на кочевников Гидарн, играя золотым жезлом. - Договор... Не забывайте о договоре, мои доблестные друзья! Говорите по очереди. Вот ты, Карранх иль-Зафар, предводитель рода Льва, скажи нам: готов ли ты идти на Лагард?
  Он, не поднимаясь с места, окинул взглядом собравшихся, не передумали ли напоследок... Кивнул виранскому полководцу, вроде бы, не удивляясь, что тот обратился к нему.
  - Я всегда готов к походу и к битве, почтенный Гидарн! На то я и кочевник. Разумеется, говоря о себе, я имею в виду весь род Льва, и думаю, что и другие кочевья готовы к войне не хуже нас.
  Главнокомандующий снова остановил на нем цепкий взгляд, и произнес, как бы между прочим:
  - Пленники, доставленные тобой, сообщили важные новости, когда их расспросили как следует, - слышавший эти слова Верховный Маг многозначительно многозначительно кивнул кривым носом, похожим на клюв коршуна. - Главная новость - умер, наконец-то, Максимилиан Унт-Маннелиг, чересчур зажившийся на свете! Нет больше под солнцем самого страшного нашего врага и главной опоры лагардцев. Мои друзья в Адлерштайне и раньше говорили, что он совсем плох, но все-таки мог еще выжить. Теперь же воистину мы навсегда избавлены от того, кто почитался у лагардцев полубогом.
  - Сверх того, наши друзья сообщают, что в Адлерштайне, да и в провинциях тоже, все испуганы и подавлены смертью Великого Бастарда, - добавил с тонкой улыбкой второй военачальник, Вардан. - Они не верили, что он был смертным, как все... Мы должны ударить прежде, чем они опомнятся и приготовятся к защите.
  - Так-то оно так, да ведь войску туда идти не два дня, - проворчал, откашливаясь и ворча, как медведь, Марв, князь икранов. - Если мы знаем, что делается у них, то и они заранее могут узнать, что делаем мы. Вы говорите - там большой город, окруженный каменными стенами, а людей больше, чем под властью Солнечного Владыки. Как же нам драться с ними?
  Слушая его, Гидарн поморщился, не скрывая отвращения. Всякий дикарь в одеждах из козьих шкур, в остроконечной шапке, тоже берется говорить на военном совете! Князю Марву воевать за Виранское царство ни к чему, он был бы рад, чтобы его отпустили домой. Но этому не бывать!
  - Пусть не беспокоится наш доблестный союзник, - усмехнулся виранский полководец. - Наши друзья в Адлерштайне и других местах обещают устроить сюрпризы, что помогут ослабить Лагард. Разумеется, я доверяю вам, как друзьям... А если потребуется, мы и сами умеем не только владеть мечом. Достопочтенный Бардия мог бы рассказать, как помочь нашим войскам, но вряд ли захочет открыть свои секреты...
  - Разумеется, - Верховный Маг пожевал тонкими сухими губами. - Я не для того иду с вами, не давая моим старым костям покоиться уютно, чтобы творить фокусы перед варварами, точно ярмарочный шут. Если ваши мечи не смогут одержать победу... тогда мне придется им помочь.
  Тем временем толмач переводил, по возможности смягчая ее смысл, речь старца, даже не скрывавшего, в отличие от военных, своего презрения к иноплеменникам.
  Слушая их, Карранх иль-Зафар не проронил ни слова, но в душе его росла неприязнь к союзникам-виранцам. Хоть он и вырос в их владениях, в племени, принятом из милости Огнеликим Царем, однако давно понял: милосердие виранских вельмож к изгнанникам - кажущееся, рано или поздно гебирам придется заплатить за него, как собакам, которых кормят, потому что без них зверя не взять. Не так-то просто было смириться с таким положением гордому от природы Льву Победы, хоть до сих пор он ничем не посрамил своей чести как союзник виранцев. Не им и не Огнеликому Царю служил он. Но лишь с помощью могущественного царства у бездомных, преследуемых кочевников открывалась возможность завоевать себе собственную землю под солнцем. Там - Карранх мог поклясться четырьмя началами сущего, - они будут жить независимо от всех, включая и виранцев.
  А теперь те упоминали еще о своих "друзьях" в Адлерштайне, иными словами - о предателях, готовых изнутри помочь им захватить Лагард. С этой стороной политики Вираны Льву Победы прежде не доводилось соприкасаться, и он хотел бы никогда ее не знать. Он - воин, его дело - вывести гебирские конные тысячи в поле и командовать ими. Для тех же, кто выигрывает войну, передавая одним царствам секреты других, он не мог найти названия, оно застревало в горле, и было не выговорить его, не осквернившись.
  Услышь Карранх лет десять назад об играх, замешанных на предательстве - сейчас же вскочил бы на коня и умчался прочь со всеми, кто пойдет с ним. С тех пор он сделался сильнее, рассудительнее и осторожнее, и уже не поддавался первому порыву. Гебиры, привлеченные обещаниями огненнобородых, все равно пойдут вместе с ними - это было ясно. Тот же Тсоур поведет их и на верную гибель, лишь бы возвыситься самому. Нет, оставить свой народ сейчас нельзя. Значит, как он и говорил Тессе, сперва начать войну, потом - решать другие проблемы по мере их возникновения. Льву Победы ли не знать, как может стремительно меняться обстановка! Его дело - быть готовым ко всему. Пока что он останется союзником виранцев, насколько это возможно, не утратив воинской чести. Но прибегать у услугам подлых шпионов и к магическим штучкам не станет. Это достойно только рабов, женщин, евнухов да стариков вроде этого тощего шакала в мантии со знаками огня, - для тех, кто не в силах победить честно. Карранх иль-Завар в их методах не нуждался.
  Все эти рассуждения стремительно промчались в его голове, как табун коней, а потом он долго сидел неподвижно среди других вождей кочевников и внимательно слушал все, что говорили на совете, но не произносил ни слова сам. Он охотно обошелся бы в этот вечер без дальнейших разговоров, однако внезапно услышал, как виранский главнокомандующий произносит его имя:
  - Властью, данной мне Огнеликим Царем Ормизом Четвертым, да светит ему Отец-Солнце во веки веков, объявляю: командующим конными тысячами гебиров избран благородный Карранх иль-Зафар, Лев Победы. Командовать остальными подразделениями союзных войск будут...
  Гидарн перечислял далее, кто из вождей куда назначен с повеления Огнеликого Царя, ибо виранцы не предоставили союзникам возможности самим выбрать себе предводителей. А тем временем гебиры, окружив своего Верховного Вождя, отныне стоявшего над ними, главами родов, приветствовали его назначение, во всяком случае, те, что прежде водили с Карранхом дружбу. Были, однако, среди них и те, кто даже теперь с трудом скрывал враждебные взгляды; но их недоброжелательство ничуть не беспокоило Льва Победы.
  Он поднялся во весь рост,приветствуя виранского военачальника.
  - Прошу тебя, благородный Гидарн, сообщить Огнеликому Царю, что для меня его назначение - большая честь. Я клянусь четырьмя началами сущего и вашим Отцом-Солнце, что гебиры сделают на этой войне все, что в их силах, - он протянул ладони к горевшему в маленькой жаровне огню, от которого поднимался пахнущий ладаном и фимиамом дым. Клятва над огнем была у виранцев нерушимой.
  Полководец удовлетворенно кивнул, не сомневаясь в честности Льва Победы. Затем проговорил, как бы вспомнив о чем-то только теперь:
  - Чуть не забыл тебе сказать... Твои пленники, помимо всего, сообщают, что лагардцы вызвали себе на помощь жителей аризийских гор. Их привел в Адлерштайн сам Адриан Вальтари. Сын вашего врага, из-за вражды с которым вам и пришлось заключить с нами договор. Черного Графа давно уже нет, но, как говорят, сын не уступает ему ни храбростью, ни силой, ни свирепостью. Было бы неплохо тебе расправиться с ним, доблестный вождь.
  Карранх охотно кивнул, не выдавая, что уже знал об аризийцах от Тессы.
  - За это известие благодарю тебя отдельно, правая рука Огнеликого Царя! О семействе графов Аризийских знают все кочевья гебиров. Для меня будет большой честью победить его, тем более, если он вправду так могуч, как о нем говорят.
  Руки Гидарна остались неподвижны при этих словах, но жезл, удерживаемый им на весу, чуть шевельнулся, будто сам собой, и багровая звезда снова метнула свои лучи.
  - Желаю тебе удачи, наш храбрый союзник! Между прочим, я слышал, что этот граф Аризийский очень похож на тебя, и лицом, и статью. Так что тебе должно быть вдвойне интересно столкнуться с ним.
  - Я не упущу такой возможности, - невозмутимо пообещал Карранх, хотя его сердце забилось быстрее при обещании возможности в скором времени скрестить меч со знаменитым воином.
  Виранец усмехнулся, не сомневаясь про себя, что одержал сейчас еще одну победу, плоды которой покажет будущая война.
  - Теперь идите, наши доблестные союзники. На рассвете мы выступаем. Любое опоздание будет приравнено к непослушанию, и отвечать придется головой!
  После военного совета вожди гебирских родов вышли все вместе, направляясь к своему лагерю. К ним присоединились их воины, ожидавшие поблизости, уже зная о выступлении в поход и назначении Карранха предводителем. К ним присоединялись все новые люди, так что в гебирский лагерь вошло уже целое шествие, освещавшее себе путь факелами. Вскоре из шатров и повозок вышли все, кто мог ходить. Похоже было, что в эту ночь никому уснуть не удастся. Все наперебой поздравляли нового Верховного Вождя, хоть и не было в обычае гебиров избирать такового; однако, кочевники считали нужным заверить его в поддержке.
  - Теперь у тебя есть и слава, и власть, а скоро будет и богатство, - подмигнул ему в свете факелов старый Гохар эм-Борг, вождь рода Ящерицы. - Одного только не хватает для полного счастья: жены. Моя внучка как раз созрела для брака, этой весной вместе с другими Видящими принесла жертвы четырем началам сущего...
  Карранх остановился против него, медленно покачал головой.
  - Боги немилостивы к моим бракам, - глухо проговорил он. - Благодарю тебя; но лучше найди своей внучке мужа, который сможет сделать ее счастливой.
  В эту минуту Тсоур эм-Фарн услышал его разговор с Гохаром и, ища возможность выместить досаду на более удачливого соперника, насмешливо фыркнул и заявил во всеуслышание:
  - Если ты хоть немного дорожишь своей внучкой, Гохар, и не думай породниться с ним! Я когда-то сделал такую глупость, и вот уже три года оплакиваю свою единственную сестру. Всем хорош наш новоизбранный Верховный Вождь; да вот только женщины в его шатре отчего-то не заживаются дольше года...
  Карранх стремительно обернулся к нему, усилием воли напоминая себе, что раздоры во время войны запрещены; руки сами тянулись к сабле на поясе.
  - Ты знаешь, Тсоур, что я не виноват, - его голос дрогнул при воспоминании о трех подряд внезапных смертях. - Вначале Афза, которая носила моего ребенка, но потеряла его и сама истекла кровью. Затем Халия, твоя сестра, упавшая с лошади. И, наконец, та девушка из мархов, которую укусила змея. Неужели ты думаешь, я желал им смерти?
  - Моя сестра не могла упасть с лошади! Чтобы она, первая наездница среди гебиров, не заметила неисправной подпруги? Ее убили! - запальчиво воскликнул Тсоур, раздувая ноздри, как горячий боевой жеребец.
  - Я скорблю о ней вместе с тобой! - сдержанно повторил Карранх, с сожалением замечая, что вокруг собирается все больше людей, ставших свидетелями их ссоры. Уже вожди родов подались вперед, готовясь стать между спорщиками, на случай, если бы те все-таки, не сдержавшись, схватились за оружие.
  Нет, Тсоур не хотел слушать никаких объяснений! Он уже давно ненавидел Льва Победы, считая виновным в смерти своей сестры, а в этот вечер добавилось еще и разочарование от того, что командовать походом назначен Карранх, а не он. Теперь глава рода Белого Коня задыхался от ярости, он был готов на все, даже сознавая, что противник сильнее его. Не встань между ними соплеменники, теперь он точно схватился бы за саблю, а там будь что будет! Но, видя, что люди не склонны поддерживать его, Тсоур отвернулся и проворчал, обращаясь уже не к бывшему родственнику, но к окружающим:
  - Ладно, в бой мы пойдем, за кем велено, но, заклинаю вас, храбрые вожди: не вздумайте родниться со Львом Победы, если у вас нет лишних родственниц.
  Это, опять-таки, было намеренным оскорблением, из тех, что благоразумные люди держат при себе, по крайней мере, если у них нет неопровержимых доказательств, чтобы обвинить кого-то. Теперь уже Карранх, скрипнув зубами так, что стоявшие рядом люди ясно расслышали его, усмехнулся в тон своему противнику:
  - Мне некуда спешить с новой женитьбой! Я подожду до того дня, пока твоя жена, Тсоур, подарит тебе наследника!
  Это, в свою очередь, был неприятный намек на самое большое несчастье в жизни главы рода Белого Коня. Он уже пять лет был женат на гебирке из знатной и богатой семьи, обладавшей сильным магическим даром, однако никак не мог дождаться от нее ребенка. Не только рожденного сына или хотя бы дочери - даже ни одной неудачной беременности за пять лет! Никакая магия не помогала Мирте забеременнеть. Все знали, что Тсоур, бывало, напившись хмельной араки или виранского вина, ездил по всему кочевью и жаловался своим друзьям на бесплодие жены, кляня ее на чем свет стоит. Однако развестись с ней и взять другую жену не мог, опасаясь портить отношения с семьей Мирты. Да и самой жены побаивался, так как она в ответ на упреки мужа угрожала превратить его в ящерицу, а с магией большинство гебирских мужчин предпочитали не связываться. Напоминать ему об этом в других обстоятельствах означало бы верный вызов на поединок. Но Карранх иль-Зафар, задетый бывшим шурином за живое, уже не мог сдержаться.
  Тсоур посмотрел на него дико, налитыми кровью глазами, сознавая, что желанной возможности расквитаться за все ему не дадут. Затем свистнул и, когда на зов примчался, оборвав повод, крупный гнедой конь, стремительно вскочил в седло и пустил его вскачь, в сторону степи. До оставшихся кочевников донеслось:
  - Подожди! После войны поговорим!
  Тсоур умчался прочь, за ним последовали и люди из рода Белого Коня, отделившись от собравшейся толпы, как струйки песка, размываемого водой.
  - Нечего волноваться о них: наутро все будут тут как тут. Они ни за что не пропустят похода, - заметил Верховный Вождь, не пытаясь задержать их.
  Во главе своих людей он прошел через весь лагерь кочевников, проверяя напоследок, все ли готовы выступить утром.
  Возле одного из шатров сидела группа женщин, сблизив закрытые покрывалами головы и чертя таинственные знаки на песке, переговариваясь об их значении. Можно было расслышать их протяжное, заунывное пение: они оплакивали воинов, павших в стычке с лагардцами. По гебирским обычаям, мертвых сжигали в тот же день, пока жаркое южное солнце не осквернило их тел. Их прах возвращался четырем стихиям, из которых некогда было создано все: его поглощал огонь, уносил ветер, размывала вода, впитывала в себя земля, чтобы из смерти создать новую жизнь. Таким образом, первые вдовы и другие женщины не могли даже проститься с покойниками, которых Карранх с товарищами предали огню далеко отсюда. Но это не мешало им устроить теперь фиктивный обряд. Воины тоже приблизились к костру, еще раз прощаясь без слов с первыми жертвами начавшейся войны.
  А наутро лишь вытоптанное, выжженное место напоминало, где находился лагерь виранцев и их союзников, сами же они двигались далеко на запад, по направлению к границе Лагардской Империи.
  Глава 6. Похороны Великого Бастарда
  На берегу широкой тихой реки Илиары, возле ивовой рощи, где некогда встречался принц Рихард с влюбленной в него Богиней, ныне собралось погребальное шествие. Согласно последней воле Великого Бастарда, его надлежало отдать матери. Теперь тело Максимилиана Унт-Маннелига, набальзамированное и заговоренное усилиями придворных магов, так что умерший казался спящим, покоилось в огромном гробу, доставленном на катафалке, запряженном четверкой вороных лошадей. Гроб из лакированного черного дерева, инкрустированный золотом, был до половины накрыт большим знаменем Лагардской Империи, белым с золотым орлом. Руки мертвеца покоились на рукояти огромной булавы-моргенштерна, которым он некогда дробил вражеские доспехи и проламывал крепостные стены; этим оружием не смог бы владеть никто, и его тоже решено было навсегда скрыть под водой. Да, именно под водой: строители отвели в сторону часть реки, изменив ее течение, а после того, как гроб с телом Великого Бастарда поместят в его речную могилу, воду вернут обратно, и материнская река навсегда скроет его, как он сам завещал.
  Среди одетых молодым листом ив на речном берегу белел храм Богини Реки, и сквозь открытые двери виднелась ее статуя со скорбно опущенной головой, в венке из живых лилий, с чашей в руках. Казалось, мать сегодня оплакивает своего сына. Хоть большинство собравшихся и бывали в храме Илиары не раз, в этот день даже самым циничным нет-нет да приходило в голову, что статуя ожила. И тихо колышущиеся на ветру ивы были уместны здесь, и белые ленточки на их гибких ветвях - их привязывали девушки, загадывая: если до наступления лета ветер не сорвет ленточку, девушка выйдет замуж в этом году. Возле храма Илиары обыкновенно назначали свидания влюбленные пары, и это тоже было правильно. Любовь и горечь сочетались в святилище Богини, познавшей то и другое. А вот весь императорский двор, собравшийся здесь, заполонив берег и священный сад, - смотрелся неуместно. Даже в трауре многие из собравшихся мужчин и дам умудрялись выглядеть ярко и вести себя чересчур оживленно. Что и говорить, мало кому идет коричневый цвет траура; но придворные позволили себе разнообразить платье яркими красными, оранжевыми, золотыми, светло-зелеными, васильковыми и даже лиловыми вставками, кружевными воротниками и манжетами, золотым шитьем. Казалось, они всячески старались показать себе и другим, что их-то, благодарение всем Богам, не коснулся могильный холод, они по-прежнему полны жизни. Пользуясь тем, что большинство глаз устремлены были на огромный сверкающий гроб, некоторые перешептывались между собой, и темы их разговоров, как и выражение лиц, плохо подходили для торжественного погребального обряда.
  Впереди, у самого гроба, стоял император Аврелий со своим семейством. Они простились с умершим еще во дворце, и теперь хранили молчание, до тех пор, пока, по обычаю, на погребение соберется весь Адлерштайн с окрестностями. Теперь, на речном берегу, император кутался в плащ от пронизывающего ветра, сожалея, что не оделся теплее. Должно быть, старик нарочно подстроил свои похороны, чтобы уморить и его, зная, как легко он простужается. Теперь, прежде чем пройдет церемония, он успеет покрыться льдом! Император с тоской поглядел на берег, все больше заполняющийся народом. С ним пришла вся столичная знать, городской магистрат, старейшины ремесленных цехов и весь Магический Университет - эти не изменили положенным цветам в одежде: магистры в фиолетовых мантиях, простые маги - в черных. Простонародье собиралось самостоятельно: люди съезжались целыми семьями в повозках и верхом, приплывали на лодках и баркасах, валили толпой по обеим берегам Илиары и массово переправлялись на пароме, чтобы хоть издалека поглядеть на золотой гроб Великого Бастарда.
  Жрицы Богини Реки, в струящихся полупрозрачных бирюзовых платьях, возложили только что срезанные лилии, и их сладковато-влажный аромат смешивался с запахом бальзамических средств, какими пропитано было тело мертвого. От этого запаха у стоявших ближе начала болеть голова, и кое-кто воспользовался этим предлогом, чтобы выйти прочь. Так отошла прочь принцесса Аврора под руку с одним молодым рыцарем; тот выглядел немного ошалевшим от чести сопровождать ее. Немного позже отошел прочь и принц Феликс; но Иеронима осталась, хоть и побледнела, точно полотно. Она стояла неподвижно, не отрывая глаз от воскового лица покойника; голова кружилась, и девушка не была уверена, что, попытавшись пошевелиться, не упадет в обмороке на серебристый речной песок. Потом она почувствовала, как кто-то берет ее под руку, и вздрогнула, увидев склонившегося к ней барона Керка. Оказывается, тот не последовал за своим принцем, и теперь, ухмыляясь, предложил свои услуги его кузине.
  - Вы нездоровы, Ваше Высочество? Позвольте, я провожу Вас к скамейке. Подышите свежим воздухом. Тут действительно немного душно, - вкрадчиво говорил тот, ведя ее под руку.
  Иеронима была сейчас не в состоянии выразить ему свое презрение, как обычно. Она молча позволила себя усадить, и лишь тогда промолвила, не ему в ответ, а себе самой:
  - Здесь веет смертью...
  В это время со стороны храма донесся голос кронпринца Феликса, зовущего своего доверенного друга:
  - Беренгар, где ты? Почему не идешь, когда я зову?
  Пробормотав сквозь зубы проклятье, барон устремился на зов. Полулежавшая с закрытыми глазами Иеронима даже не заметила его исчезновения. Очнулась она, лишь когда рядом проговорил другой голос:
  - Нас собрала здесь смерть; увы, это так, Ваше Высочество. Но Вам, во всяком случае, опасность не грозит.
  Этот голос, полный участия, был так непохож на вкрадчивые интонации ненавистного Керка, что принцесса сразу пришла в себя. Перед ней почтительно склонился молодой дворянин в гвардейском мундире. Кажется, она раз или два видела его при дворе своего дяди, но не успела узнать его имени, о чем сейчас и сообщила с извиняющейся улыбкой.
  - Счастлив представиться Вашему Высочеству! Я Рейфорд Зорн, и всего полгода служу в гвардии Его Императорского Величества. Для меня большая честь быть Вам хоть чем-нибудь полезным! Если Вы достаточно пришли в себя, я могу проводить Вас обратно, или пришлю кого-нибудь, если Вы нездоровы...
  - Проводите, если Вас не затруднит.
  Провожая принцессу к гробу Великого Бастарда, молодой гвардеец порывался рассказать, что именно ему довелось последним говорить с умершим, и о его загадочных пророчествах. Но так и не решился. Не хотел показаться хвастуном, а главное - боялся еще сильнее расстроить и без того печальную девушку. "Быть принцессой, как видно, тоже несладко", - подумал про себя Рей.
  А кронпринц Феликс тем временем заскучал и искал себе приключений; ему показался слишком долгим погребальный обряд. Потому-то он и позвал Беренгара Керка, надеясь на его ловкость в изобретении различных дерзких проделок, возмущавших большинство занудных, по их общему мнению, добропорядочных людей. Сейчас они оба присутствовали на похоронах не в виранских одеяниях, а в траурных одеждах, отделанных золотом и лиловым; но окрашенные в рыжий цвет бороды говорили сами за себя, притом что традиционно в Лагарде отпускали бороду лишь старики. И вот теперь Беренгар шепнул на ухо принцу нечто такое, отчего тот вдруг широко ухмыльнулся, точно мальчишка, подсунувший своему учителю живую крысу.
  Не откладывая надолго, кронпринц Феликс вошел в храм и шагнул к статуе Богини с чашей в руках, что она держала в знак своей сути - божества величайшей реки Лагарда, кормилицы и поилицы Империи. И, взяв у слуги кувшин с вином, вылил в каменную чашу. Вино успело нагреться за день, так что все почувствовали его запах. Кроваво-красные капли стали просачиваться сквозь еле заметные трещины в камне, пятная белоснежный мрамор.
  - Немудрено, что Богиня выглядит печальной: ведь ей испокон веков приходится пить одну речную воду! Надеюсь, она развеселится, попробовав вина.
  Люди, видевшие поступок Феликса, казалось, не могли поверить своим глазам. Жрицы, стоявшие в дверях храма, выглядели готовыми выцарапать глаза принцу, который как ни в чем не бывало улыбался им в лицо, со своей неразлучной тенью - Беренгаром Керком. Чуть подальше раздался подавленный шепот: "Святотатство!" Толпа колыхнулась было, напирая вперед, да тут же замерла, не смея ни на что решиться. Даже маги и служители Богов замерли, глядя, как вино пачкает статую Илиары, стекает лужицей к мраморному пьедесталу. Ведь преступник был сыном императора, потомком Принца Звезд, сам от крови Богов! Можно ли требовать перед императором наказания для его наследника? Люди растерянно молчали, а Феликс улыбался, не чувствуя в них опасности себе.
  В этот момент граф Аризийский, тоже приглашенный на похороны вместе со своими рыцарями, расставленными теперь по берегу в качестве стражи, зачерпнул опустевшим кувшином речной воды и выплеснул в чашу, смывая вино.
  - Я думаю, Ваше Высочество, и Вы не захотите, чтобы лагардские реки текли багровым. Кроме того, Вы неудачно выбрали день, желая развеселить Богиню, когда Она оплакивает сына; и, наконец, зря истратили вино.
  По мере этой резкой отповеди улыбка медленно сползала с лица Феликса. Еще никто и никогда не смел говорить с ним так, как этот грубый, надменный горец!
  - Вам следовало бы почаще вылезать из своей пещеры, чтобы усвоить обычаи людей, живущих в домах! - прошипел он со сразу родившейся в его сердце ненавистью, делая знак, что отсылает его прочь.
  Адриан Вальтари склонил голову с видимым почтением и произнес, обращаясь к наблюдавшему за ними императору:
  - Простите мою дерзость, Ваше Величество; дело в том, что в моем родном краю и впрямь не принято легкомысленно относиться к почитанию Богов.
  Сказано это было тоном, свидетельствующим, что Горный Барс отнюдь не раскаивается в своих словах. Но император сейчас, после смерти Великого Бастарда, как никогда нуждавшийся в союзниках, и не думал ни в чем его упрекать. Напротив, дружески положил руку на плечо аризийцу - выше ему трудно было дотянуться.
  - Вы правы, граф. Я поговорю с сыном, чтобы усвоил долг наследника престола. Совсем распустился... Но давайте поглядим на погребение!
  В это время гроб с телом Максимилиана Унт-Маннелига заколотили крышкой, такой же тяжелой, массивной и роскошной, как и нижняя часть. Вот четверка вороных коней подтащила его ближе к устроенной отмели, которую предполагалось затем затопить вновь...
  Но в это самое время со стороны реки послышался ровный сильный гул, и все увидели, как с самой ее середины поднимается огромный вал с белой пеной на гребне. Набирая силу и высоту, он двинулся к заполненному народом берегу.
  - Назад! - крикнул граф Аризийский. Но в его приказе никто не нуждался, все и так бросились прочь - огромная испуганная толпа, император со своими рыцарями вместе с последними нищими, с рабочими, что копошились, как муравьи, на берегу возле гроба. Лишь отбежав подальше от речного берега, люди остановились, переведя дух, и оглянулись назад. Мимо них промчались, оборвав постромки, вороные лошади, что везли катафалк. Какой-то волшебник в черной мантии, наставив палочку, безуспешно пытался усмирить воды Илиары, а неизвестная женщина вопила не своим голосом: "Гнев Богини! Это гнев Богини!"
  Водяной вал легко прорвал устроенную людьми перемычку и устремился на берег. Жрицы, хоть и убежавшие вместе со всеми, остановились ближе других, не в состоянии вовсе покинуть храм. Они видели, как вода лизнула предел храма, на мгновение поднялась вровень с вершинами самых древних ив и отхлынула, оставив стоять на пьедестале недавно оскверненную статую. С неистовой силой вода закружила огромный, тяжелый гроб, точно щепку, взметала его и подбрасывала на внезапно появившихся перекатах. Затем отхлынула назад и снова превратилась в привычную всем лагардцам широкую и спокойную Илиару, точно ничего не произошло. Омытые живительной водой, блестели, как после дождя, травы и листья на ивах. Снова запели в кустах птицы. Над водой поднялась, перекидывая мост в небо, яркая радуга - семицветный покров Той, что была прекрасней всех под Солнцем.
  Когда люди решились подойти ближе, увидели прибившийся к берегу гроб. Он лежал боком, как самый обычный ящик, и большая часть золотых украшений с него оторвалась. На их месте темнели дыры от выпавших креплений. Прочное черное дерево не могло покоробиться, а лак не боялся воды, однако крышка гроба и его борта были все испещрены глубокими царапинами, местами пестрели отбившиеся щепки, и эта пестрота казалась почти непристойной после былой торжественности. Белое знамя Империи, насквозь промокшее и измаранное, валялось в грязи, похожее на тряпку, которой давным-давно мыли пол. Но тело Великого Бастарда исчезло навсегда! Река похоронила своего сына, как он того хотел.
  А люди еще долго стояли возле опустевшего гроба, не зная, как им понимать явленное знамение. Все шире расходился слух, что это связано с выходкой кронпринца Феликса. "Это гнев Богини!" - повторялось на разные лады.
  - А ну тихо! - Верховный Маг Бальтазар вышел к собравшимся, сам все еще бледный, хоть и старался, как обычно, говорить твердо. - С какой целью Великая Богиня унесла тело своего сына - известно Ей одной, простым людям не постичь замыслов бессмертных. Быть может, Она вознесет его к престолу Отца-Солнце, и Боги воскресят его, подарят вечную жизнь и примут в свой сонм. Мы должны радоваться, что сделались свидетелями чуда, хоть эта радость и смешана со священным трепетом, как бывает у всех, кто сталкивается с деяниями Высших!
  Но люди, слушавшие его, еще не оправившись от страха, качали головами с заметным сомнением.
  Сразу же после похорон Великого Бастарда граф Аризийский вернулся домой, в свой особняк на Площади Орла. Это было большое и просторное жилище из дикого камня , нарочно оставленного необработанным, чтобы и в столице напоминать горским вождям о скалах своей родины. Адлерштайнские дворяне, что соседствовали с ним в одном из самых престижных кварталов столицы. По их мнению, дом Вальтари выглядел недостаточно изящно по сравнению с их особняками, с их расписными фасадами, украшенными лепкой. А, если учесть, что владельцы редко бывали в столице, так что дом годами стоял пустым и мрачным, не удивительно, что люди обходили его стороной, как некий черный призрак. Да и изнутри особняк тоже поражал скорее просторностью больших комнат с широкими окнами, нежели роскошью, хоть по немногим ценным вещам и было очевидно богатство владельца. Три поколения рода Вальтари, владея этим домом, не считали нужным украшать его сверх необходимого. Нынешний их глава, Адриан, и вовсе много лет не бывал в столице Империи, благо, до сих пор его служба не требовалась императору. Но и теперь, собравшись приехать, он послал людей привести особняк в подарок, но даже не подумал его украсить. Для аризийских рыцарей, расселившихся в пустовавших до сих пор помещениях, убранство жилища - не главное. Кроме того, они собрались здесь не для развлечений. Будет война. Горный Барс был в этом уверен, узнавая новости не только из придворных кругов. А после того, что произошло сегодня, можно ожидать, что и в самом Лагарде возможны непредвиденные события. Династия Маннелигов выродилась, впала в детство. "Кого Боги хотят погубить, прежде лишают разума..."
  Адриан Вальтари прошелся по комнате, вновь взглянув на зажатую в его руке записку. На простом куске пергамента, без всяких гербов и печатей, без подписи, было нацарапано: "Император ошибся: Вы приглашены на пир в Золотой Дворец к двум часам после полудня". Когда после похорон гости собрались разъезжаться, эту записку сунул в руки графу мальчишка-посыльный, одетый как обычный горожанин, и исчез, прежде чем тот успел сказать ему хоть слово. Мальчишку он так и не видел больше, зато похожие записки разглядел еще у нескольких дворян. Теперь Адриан на все лады изучал записку, пытаясь понять, что она значит. Ведь только перед тем император Аврелий, отослав своих детей под надзором в Розенгарден, демонстрируя провинившемуся сыну свою немилость. А после того император, посоветовавшись с бароном Ренардом, объявил оставшимся придворным, как сильно дорожит их дружбой, и пригласил всех на другой день на пир - к часу после полудня. А теперь: "Император ошибся..."
  Нет, Адриан ни на минуту не подумал, будто час приглашения велел уточнить сам император. Будь так, тот, вероятно, послал бы к нему с сообщением целую делегацию своих раззолоченных лакеев, подвывающих от торжественности момента, а письмо передал бы ему в золотой шкатулке, перевязанным белой атласной лентой. В Золотом Дворце просто обожали различные церемонии. Осмелился поправить императора кто-то другой. Но была это чья-то глупая шутка или за ней крылось нечто более серьезное? На этот вопрос Адриан и искал ответ, в который раз изучая злополучную записку. Но из той невозможно было выжать ничего нового. По тонкому, мелкому почерку нельзя было даже определить, принадлежал ли он мужчине или женщине. Ясно было лишь, что это писал образованный человек. Сам податель письма вряд ли мог бы так посмеяться над аризийцем и другими адресатами. Зато кто-нибудь из придворных шутников - вполне. Еще третьего дня Вальтари и не подумал бы обращать внимания на подобные письма без подписи. Но после того, как кронпринц Феликс оскорбил Богиню Реки, после того, как Она забрала тело Великого Бастарда, явив всему городу свое могущество, - было бы глупо предаваться благодушному веселью, как обитатели Золотого Дворца. В словах "Император ошибся" графу Аризийскому увиделся второй, зловещий смысл. И он, убедившись сегодня окончательно, как мало императорский двор заботится о будущем и как мало почитает Богов, не мог не согласиться с ними.
  Сев в кресло, он поднес письмо к стоявшему на столе подсвечнику - большой бронзовый барс, стоя на задних лапах, держал передними свечу. Сжег дотла пергамент и всмотрелся в пламя свечи, как будто надеялся, что оно откроет ему тайну, которой не пожелала сообщить записка. Но пламя ничего не открыло. Только ровный и яркий свет высокой толстой свечи с золотым ободком вдруг мигнул, раздвоился и сквозь него сделался виден другой огонь, гораздо больше - от горящего в лесу костра, возле которого устроились усталые охотники. А сам он - снова мальчик тринадцати лет, не отрывающий глаз от покалеченной кабаном собаки, которую только что добил его отец.
  "Твой Верный ошибся, бросаясь на кабана. Ему надо было двигаться проворнее и не зевать, - сурово произнес Маркус Вальтари. - Жаль его, но так бывает всегда. Зверь, ошибившись, попадет в зубы более сильному зверю или останется голодать. Воин, что ошибется в сражении, будет убит. Так всегда было и всегда будет..."
  Костер затрещал и исчез, вновь превратившись в пламя свечи. Вместе с ним смолк и голос отца, но тот разговор припомнился Адриану так четко, будто состоялся вчера. Это была их последняя совместная охота. На другой день отец взял его с собой в новый поход против гебиров, и спустя два месяца в пограничном городке Эгре его заколол ножом кем-то подосланный убийца. Какую ошибку совершил Маркус Вальтари, если и ему пришлось в итоге заплатить жизнью? Может быть, напрасно доверял лагардцам? Надо было подумать, что император Аврелий и его советники, никогда не водившие армий в бой, согласятся на все, чтобы сохранить мир с Вираной, взявшей кочевников под крыло. Он, Адриан, хоть и был в то время подростком, успел-таки узнать от схваченного убийцы несколько больше, чем открыл другим. Гибель отца многому научила его. В частности - тому, что нет врагов мелких и безопасных, и нет событий, от которых можно отмахнуться, не придавая значения. Вроде этой записки. Итак, кому-то нужно, чтобы он завтра приехал во дворец на час позже назначенного срока. Иногда за час успевает произойти многое...
  Медленно текло время. За тяжелыми бархатными вишневыми шторами обрисовался большой бледный круг луны. Единственная свеча озаряла лишь часть просторной комнаты, вокруг стола, за которым сидел, размышляя, хозяин дома. Дальше смыкалась чернота, и, как обычно бывает в темной комнате, тянуло представить неких загадочных существ, созданий ночи, прячущихся в темноте. Да еще в стеклянных глазах кабаньих голов, висящих на стене напротив, вспыхивали и гасли блики свечей. Возьми он с собой детей, они бы, верно, с удовольствием играли здесь. Энрике, его старший, с удовольствием лазил бы днем по виноградным лозам, оплетающим западную стену, как он сам в детстве. Шестилетняя Адриана сейчас играла бы с "черными тенями ночи", бегала бы и рычала в углу, стараясь испугать маленького Маркуса, а тот тянулся бы к сестре с колен матери и смеялся.
  Но в Адлерштайн он свою семью не привезет. Нечего им здесь делать, и не только из-за ползущей с востока войны. Он достаточно много успел увидеть, чтобы не желать своим детям вырасти похожими на младших Маннелигов и молодых дворян придворного круга. Им нет дела ни до Богов, ни до людей. И как можно поверить, что хоть кто-то из этих высокородных юнцов будет готов защищать Империю? Почему ни принц Феликс, ни его друзья не носят мечей? Вальтари видел, как испуганно вытянулись их лица при известии о смерти Великого Бастарда. Казалось, будто они, внезапно потеряв опору под ногами, повисли в воздухе. Однако он сам со своими аризийцами рассеял их беспокойство, и вот уже и двор, и горожане успокоились, веря, что пребывают в безопасности. Даже сам император после похорон в своей семье устраивает пир. Рассчитывает на пиру договориться с нужными людьми или заливает вином растерянность и страх перед будущим? Император тоже спрашивал у него, почему не взял с собой графиню Беатрису с семейством. Адриан сослался на угрозу войны и на природную скромность своей супруги, но про себя поклялся, что, пока в Адлерштайне все остается, как при Аврелии Маннелиге, ноги его семьи не будет в этом городе. Пусть его сыновья растут сильными и ловкими, как подобает детям аризийского охотника, а не изнеженными щеголями, как лагардские юноши. И дочери совсем ни к чему становиться похожей на эту жеманную куклу, принцессу Аврору. Если им придется столкнуться с обманчивой легкостью, с какой устроили свою жизнь люди с равнин, то лишь когда достаточно закалятся телом и душой, чтобы устоять перед любым искушением. К тому времени, скорее всего, в Лагарде будет другой император. И им не должен стать кронпринц Феликс. Если бы в Аризийских горах кто-то, будь то даже сам вождь или его сын, оскорбил Богов, его немедленно забили бы камнями. Что там, даже дикари тхары понимают такие вещи: они почитают предков, веря, что каждый человек живет не однажды, а множество раз, а потому оскорбить предков словом или поступком, позорящим их память, - у них все равно что оскорбить самого себя. Но лагардцы забыли о своих корнях и сделались так легковесны, что скоро полетят по воздуху. И все же, тех, кто не совершенно глуп, должна чему-то научить явленная сегодня воля Богини Реки. Если бы не придворный этикет, Вальтари с удовольствием рассмеялся бы в лицо правителям Лагарда. Не ожидали такого ответа потомки переживших Потоп!
  Заметив, что прошло уже много времени, граф позвал оставшегося в приемной оруженосца:
  - Сильвий!
  Вошел смуглый черноволосый юноша, оруженосец и дальний родственник Вальтари. По его сонным глазам, по тому, как юноша потягивался, будто кот, граф понял, что тому хочется спать. Но Сильвий боролся с сонливостью, желая показать себя как можно лучше перед своим вождем.
  - Да, эн Адриан, - приободрившись, юноша лукаво подмигнул. - Я сегодня весь день бродил по городу, переодевшись слугой, и кое-что разузнал в домах тех господ, которыми вы интересовались...
  - И что же? Собираются ли другие получатели анонимных писем последовать совету и прибыть часом позже? - спросил граф.
  - Я узнал насчет четверых. И те ведут себя по-разному. Маркиз Каро, получив это известие, немедленно послал к императору гонца с извинением, что не может прибыть по болезни, а сам немедленно уехал в свой замок.
  - Так. Первый уже сбежал, - произнес граф, нахмурив черные брови. - А что остальные?
  - Третий советник Мозур поехал к императору, чтобы рассказать ему о подозрительном послании. А бароны Грейт и Фалор, хоть тоже его получили, но, по словам их слуг, ничего пока не предпринимают.
  - Ясно. Значит, всего два человека дали себе труд как следует подумать, - названных Сильвием людей граф, и не живя постоянно в столице, знал как богатых и сильных людей, глав не последних родов в Империи, и при этом не связанных ни с какими придворными группировками. Таким образом, выбор адресатов, которым советовали опоздать на час, выглядел странным. Адриан понимал, что, выяснив, с какой целью посланий удостоились именно они, раскрыл бы и автора загадочных предупреждений. Но насчет себя он уж точно был уверен, что никак не связан с другими из этого списка. Но у Горного Барса было хорошее чутье, и он насторожился.
  - Еще одно, и можешь идти отдыхать, - обратился он к Сильвию. - Нашел ли ты дом барона Ренарда и говорил ли там с кем-нибудь?
  - С большим трудом нашел, эн Адриан, - ответил юноша, подавляя зевоту. - Его домик на Гончарной улице так мал и скромен, что я с трудом нашел его среди окружающих точно таких же. Да и слуги его не слишком разговорчивы. К счастью, золотые монеты действуют и на них. Я узнал, что барон сегодня не возвращался домой. Он вместе с императором уехал в Золотой Дворец, а оттуда сегодня ночью собирался в свое загородное поместье.
  - Вот как? Значит, на завтрашнем пиру Старого Лиса не будет? - хмыкнул Адриан. - Тогда дело и впрямь подозрительно... Ладно, Сильвий, иди отдохни.
  Оставшись один, он вновь прошелся быстрым шагом по узорному дубовому полу, размышляя. "Если император умнее последней мыши, он, выслушав предупреждение Мозура, вовсе отменит завтра пир, на какое бы то ни было время. Тогда вот-вот должен прибыть гонец с оповещением. Ну а если Аврелий не изменит своих планов, то неизвестный доброжелатель трижды прав. Император ошибся, и это, увы, неизлечимо для него и для Лагарда. Жаль, что кронпринца Феликса не будет завтра заодно с отцом... Что ж, шанс у него есть, благодаря глупому законопослушному ослу. Предупреди я его еще раз, это уже ничего не изменит. И, я думаю, мой меч, как и мечи моих рыцарей, еще пригодятся Аризии и Лагарду, но не Аврелию Маннелигу".
  Теплая весенняя ночь, наполненная пением соловьев, шелестом листвы, запахом цветущей сирени, плеском вошедшей в берега Илиары и шепотом влюбленных, тем временем прошла, пока граф Аризийский определялся с выбором. Вот уже побледнела и постепенно растаяла в светлеющем небе полная луна, вот и свет солнца проник сквозь бархатные шторы в комнату, где он сидел за столом, так и не сомкнув глаз за всю ночь. А никакого посланца из Золотого Дворца по-прежнему не было. Предупреждение, исходящее от смертных людей, насторожило императора ничуть не больше, чем накануне - гнев Богини Реки.
  Но Адриан Вальтари, утром проводивший сотню своих воинов, которых послал на разведку вражеских войск, был уверен, что Боги ничего не забыли. Их гнев похож на очистительную грозу, что крушит одряхлевшие, сгнившие изнутри деревья, а здоровая зелень после нее лучше растет, да и дышать становится легче. Хоть граф Аризийский не очень-то любил Лагард, но, раз уж ему достались от отца и деда союзнические обязательства, полагал, что Империя заслуживает лучшего.
  Глава 7. Ошибка императора
  - Входите сюда, магистр. Его Величеству доложили о Вас, и он позовет, когда закончит с делами.
  Барон Ренард усадил собеседника в мягкое кресло императорской приемной, заботливо придвинул ему вазочку с фруктами, а сам, сославшись на крайнюю занятость, ушел прочь. И, как только его тихие шаги затихли совсем, магистр Иоганн, оставшись один, вздохнул и тоскливо огляделся по сторонам. Он чувствовал себя совершенно лишним здесь, в двух шагах от покоев императора, и не мог поверить, что приглашен сообщить Его Величеству о своем новом изобретении. Если бы не Первый Советник, сам бы он никогда не осмелился явиться с докладом к самому императору. Спасибо барону, что помог ему поверить в себя и убедил, что его заключенная саламандра способна перевернуть всю военную историю, так что императору будет важно об этом узнать ввиду растущей на границах угрозы!
  Магистр Иоганн до сих пор не вполне верил судьбе, наделившей его магическим даром. Он вырос в самой обыкновенной семье, отец был сапожником. И, не проявись у него в юности способность владеть магией, Иоганн Шмидт так и прожил бы всю жизнь мещанином города Адлерштайна, и даже не думал бы поднять глаза выше. Да и позже, в Магическом Университете, он всегда терялся вначале среди собратьев в черных мантиях, затем среди магистров, в большинстве своем происходящих из дворянских или полностью магических семейств. До сих пор его втайне удивляло, как это Верховный Маг отличил и возвысил среди десятков достойных именно его. Сам Иоганн сознавал свои способности далеко не блестящими. Правда, он всю жизнь старался возместить недостаток таланта усердием, работал, как запряженный вол, там, где другим волшебникам все давалось гораздо легче. И все равно, он не справился бы с саламандрой, если бы древняя виранская рукопись не подсказала ему, как это сделать. И магистру казалось, что, стоит ему только взглянуть в глаза потомку Принца Звезд, как сразу станет ясно, что он - не больше чем жалкий выскочка, приписавший себе чужое изобретение. И прощай тогда, все, чего удалось добиться! Верховный Маг вознес его, и положение в Ордене помогло сыну сапожника сделаться мужем аристократки, открыло двери Золотого Дворца, но того, что скоро нажито, легко и лишиться. Этим утром, когда он собирался в Университет, Амалия, поцеловав его в лысину, заметила: "Удачи тебе, мой дорогой! Помни: мы, женщины, обожаем только победителей!" Амалия на добрых двадцать лет моложе него, и она красива, она не сможет упасть в нищету и безвестность вместе с ним. Сегодня утром она прошла мимо него, шелестя розовым атласом, в облаке духов, и уехала из дома раньше него. Ради нее он обязан наилучшим образом представить свое творение. И Верховный Маг, и барон Ренард напутствовали его: "Надеюсь, Вы нас не подведете". А он и так делал все возможное, чтобы оправдать их доверие. И своего опального собрата, магистра Гелиодора, не решился поддержать на Совете, не смея проявлять своеволие.
  Вспомнив об изгнанном Гелиодоре, Иоганн тяжело вздохнул. Он всегда уважал бывшего магистра, и, сам выйдя из простонародья, про себя сознавал, что тут куда лучше знает жизнь обывателей Лагардской Империи, нежели маги-дворяне. А все-таки не осмелился последовать за ним, хоть тот его приглашал. Оказался слишком мелок и слаб, выбрал остаться с сильнейшим. Да, он слаб телом и духом, он больше всего дорожит покоем, удобством собственного особняка и благосклонностью Амалии, и не готов променять все это на жизнь, полную лишений. Хорошо призывать к свободе Гелиодору, который не дорожит ничем на свете, точно кочевник пустыни! А он, магистр Иоганн, не рожден быть бунтарем. Каждому свое...
  Сидя в приемной тише мыши, погруженный в свои мысли, волшебник не сразу расслышал, как за массивными створками дверей, возле которых стояли навытяжку два гвардейца в синем с золотом, послышались шаги и голоса. Магистр Иоганн уже поднялся, чувствуя, как тревожно бьется сердце, дрожащими руками взялся за сумку из всегда холодной кожи гидры, где спрятано было его сокровище. Но шаги и голоса остановились, не доходя до дверей, и теперь были едва слышны сквозь дверь, но все-таки маг разбирал, о чем там говорится, потому что собеседники не понижали голос.
  - Куда же Вы исчезаете так рано, баронесса? - со смехом произнес мужской голос, немного запыхавшийся и усталый. - Ну подождите еще немного... Никто не обратит внимания, если Вы придете на пир немного позже.
  - Извините, Ваше Величество, но мне, право, пора, - ответил женский голос, услышав который, магистр Иоганн замер, не веря своим ушам. - Ну, будьте же учтивым кавалером, помогите застегнуть корсаж...
  Послышался шелест легкой ткани и чье-то учащенное дыхание. Потом все тот же мужской голос, к которому женщина обращалась: "Ваше Величество", игриво отвечал ей:
  - Но после пира ведь Вы не откажетесь вернуться в мои покои, дорогая Амалия?
  И она ответила, пройдя совсем близко от двери, за которой сидел бледный, потный от ужаса магистр Иоганн:
  - С удовольствием вернусь к Вам, в гнездо лагардского орла; лишь бы мой дурачок ни о чем не догадался. Правда, это вряд ли - он ничего не видит, кроме своих изобретений. Так носится со своей саламандрой, что я его почти не вижу. Где ему догадаться! - женщина серебристо рассмеялась.
  - Очень хорошо! Сегодня я по-императорски награжу его - не столько ради его заслуг, сколько ради Вашей красоты!
  Император Аврелий смачно поцеловал ее - даже сквозь дверь отчетливо донесся звук поцелуя. Гвардейцы, тоже слышавшие его, понимающе ухмыльнулись; их служба запрещала привлекать к себе внимание окружающих, но они и без того выразили свое мнение, видимо, ничуть не удивляясь.
  Затем они почтительно распахнули обе створки двери, и на пороге появился император, бледный и все еще немного усталый, поправляя криво сидевший кружевной воротник. Он был один; та, что находилась с ним в покоях, вероятно, украдкой вышла через потайную дверь.
  - Магистр Иоганн? - лицо Аврелия Маннелига против воли расплылось многозначительной улыбкой.
  - Истинно так, Ваше Величество. Меня направил к Вам барон Ренард. Я принес Вам уникальное изобретение, способное изменить судьбу мира...
  Произнеся эти слова, Иоганн сумел почти успокоиться, и теперь взялся было за сумку, не отрывая глаз от императора. Но тот поднял пухлую, унизанную кольцами ладонь.
  - Нет-нет! Покажите свое детище при всех, на пиру. Следуйте за мной, скоро у вас будет необыкновенно большая и благородная аудитория.
  "Вот как? Ну что ж, Ваше Величество, значит, такова судьба..." - Иоганн, молча поклонившись, закрыл сумку, где в глубине хрустальной сферы жарко мерцало неугасимое пламя, и последовал на почтительном расстоянии за императором в пиршественный зал.
  До сих пор Аврелий Маннелиг, Золотой Император, потомок Принца Звезд, был для него скорее символом, чем живым человеком. Император на золотом троне, самый блистательный и величественный, точно в сказке, стоял несоизмеримо высоко для сына бедного сапожника, даже для начинающего мага. И, хоть с годами Иоганн, поднимаясь выше, стал различать, по законам оптики, и не слишком приятные явления, все же не считал себя вправе судить об избранниках Богов, и часто закрывал глаза, как будто их ослеплял золотой свет Отца-Солнце. Так было и накануне, когда кронпринц Феликс оскорбил Богиню Реки, что вызвало немедленно страшную приливную волну. Магистр Иоганн испугался тогда не меньше других, но и тут не осмелился ничего сказать. Не его дело - указывать сильным мира сего, им с высоты их положения должно быть виднее. Никто из жрецов, ни Верховный Маг Бальтазар не стал вмешиваться открыто, и Иоганн успокоился. Такие вещи решаются за закрытыми дверями, а простым людям, к каким он до сих пор причислял и себя, незачем знать о слабостях вышестоящих.
  А теперь он смотрел в аккуратно подбритый затылок императора, там, где начинались изрядно поседевшие и поредевшие волосы, и думал: что нашла Амалия в этом обрюзгшем, лысеющем человеке, ничего не сохранившем от отблеска божественной красоты, что еще светился в его детях? У магистра Иоганна никогда не было иллюзий относительно собственной внешности, но сейчас он ясно разглядел, что и идущий перед ним господин в нарядной коричневом с золотом кафтане выглядит ничуть не лучше. Усилия императорских портных еще отчасти могли сделать расползающуюся фигуру Аврелия стройнее и даже величавее; куаферы с помощью виранских притираний укладывали остатки его волос, чтобы те казались пышнее и даже блестели. Но ничто не могло скрыть тусклый, опустошенный взгляд его бледно-голубых глаз, равно как и двойной подбородок и отвислые щеки, так как пытающийся молодиться император до сих пор приказывал тщательно сбривать себе бороду. Не будь он в таком роскошном, несмотря на траур, костюме, не сияй над его головой золотая корона, кто бы узнал в нем императора? Так, как Аврелий, мог бы выглядеть преуспевающий ткач или зажиточный городской лавочник. И, будь он одним из них, прекрасная Амалия и не взглянула бы на него, - в этом магистр Иоганн был уверен.
  Она, как ни в чем не бывало, встретила его среди других собравшихся гостей. Приветственно кивнула своему коронованному любовнику - слегка, но обострившийся взгляд Иоганна заметил и это. Потом скользнула к мужу - как всегда, с идеально уложенными локонами, сияющая красотой и здоровьем, крупная, пышнотелая, едва ли не на голову выше супруга. Оставив своих щебечущих подруг, подошла к нему и поцеловала в щеку.
  - А, вот и ты, наконец; я уже устала тебя ждать. Но ты сегодня что-то бледен; ты в порядке? - проворковала она тоном, в котором Иоганну вновь послышалось: "Дурачок!"
  Он с трудом взял себя в руки, чтобы не метнуть разъяренную саламандру прямо здесь, в лицо ей. Но нет, прежде он еще расскажет всем, зачем и ради чего сделает это...
  - Я беспокоюсь... о том, как это пройдет, - тихо проговорил он, склонив голову.
  Женщина рассмеялась низким грудным смехом и взяла мужа за руку.
  - Не беспокойся, твое изобретение оценят все, - когда-то, в другой жизни, он расценил бы эти слова как поддержку...
  В огромном просторном зале мог бы разместиться целый стадион. Стены от пола до потолка были увешаны гобеленами, изображавшими сцены из преданий о жизни богов и богинь. Высокий лепной потолок поддерживали серебряные статуи дриад. Огромные витражные окна, пропуская дневной свет, окрашивали его во все цвета радуги. Паркет был натерт до блеска, ожидая, когда на нем примутся танцевать, а столы уже ломились от угощений и напитков.
  Император расположился в кресле за изображением Отца-Солнце, указывающему Принцу Звезд, как строить корабли, чтобы пережить Потоп. Вокруг него рассаживались все важные сановники, графы и бароны, советники, маги и жрецы. Иоганна с супругой усадили почти напротив императора, по его особому указанию, и волшебник усмехнулся на это: тем лучше, он еще сможет увидеть его лицо...
  Вскоре большинство сколько-нибудь значительных лиц Империи собрались здесь; однако, немало мест остались пустыми. Не было детей императора с их свитой, равно как и племянницы - оставались в Розенгардене под строгим присмотром. Не было барона Ренарда, отпросившегося по делам в свое поместье. Отсутствовали и большинство старших офицеров: они уже отправлены были с войсками на юг, туда, где, по донесениям разведчиков, сосредоточивали свои силы виранцы. Но не было и графа Аризийского, на которого император возлагал особые надежды, отсутствовали еще несколько влиятельных вельмож. Пока еще их опоздание было некритично, но для самолюбивого Аврелия довольно, чтобы принять к сведению.
  Зато верховный жрец Отца-Солнце был здесь, сверкая своей золотой мантией, и охотно поглощал великолепный пирог с мясом жаворонков и соловьиными язычками, запивая его столетним "Жидким Рубином". С ним собралась на пир и большая часть жреческой братии; но где бирюзовые накидки жриц Илиары? Их тоже не было здесь, не смогли стерпеть вчерашнего недоразумения, и спасибо еще, что не явились обвинить его лично прямо во дворец. Краем уха император услышал, как главный жрец Бога Огня сообщил, что изгнал двух своих бывших подчиненных, которые взбунтовались: хотели требовать у императора сурового наказания для принца Феликса за совершенное им святотатство. Подобные разговоры неприятно волновали Аврелия, и он велел их прекратить, отметив про себя, что большинство людей все же остаются ему верны. Вот маги - хоть Бальтазар привел с собой не больше половины магистров, но и на прочих можно положиться; никого из них, к счастью, не привлекает судьба изгнанника Гелиодора. Задержав успокоенный взгляд на братии в фиолетовых мантиях, император затем скользнул глазами по рыжеволосой красавице Амалии рядом с ее невзрачным мужем. Женщина загадочно улыбнулась ему через стол и томно вздохнула, так что ее грудь колыхнулась под туго натянутым атласом.
  Прежде магистр Иоганн не заметил бы ничего, но теперь и взгляд императора, и этот вздох жены не укрылись от его внимания. Он преисполнился мрачного воодушевления, голос оскорбленной гордости, о какой он прежде не имел понятия, гремел в его сердце, так, что маг едва услышал обращенный к нему голос императора.
  - Как сообщил нам Верховный Маг, наш уважаемый гость, магистр Иоганн, изобрел уникальное магическое средств, что навсегда обезопасит Лагардскую Империю от любых происков врагов! Оно разрушит, развеет самую мощную крепость, обратит в бегство самую большую армию, - он сознательно сделал акцент на словах: "Разрушит, развеет!" - Магистр Иоганн, покажите же нам Ваше чудо!
  Раздались крики: "Просим, магистр Иоганн, просим!" - как будто он был артистом на сцене, от которого зрители требовали повторить понравившийся номер.
  Бледный, как полотно, но решительный, он открыл сумку и водрузил на освободившееся место на столе хрустальную сферу изумительной прозрачности, размером с человеческую голову. В ней искрилось, переливалось всеми цветами пламени нечто живое, непредставимо яркое и не останавливающееся ни на мгновение; оно перемещалось, перелетало внутри сферы, опадало и извивалось, описывая невероятные фигуры, и, лишь внимательно приглядевшись, можно было различить внутри хрустальной поверхности небольшую изящную ящерицу, похожую на струйку живого пламени. Она постоянно пребывала в движении внутри сферы, однако ее хрустальные стенки, по-видимому, надежно удерживали саламандру, так что сфера оставалась не только непроницаемой, но даже не могла нагреться, в чем убедились некоторые из гостей, осмелившись протянуть к ней руку. Наверху сферы была вделана маленькая рубиновая звездочка.
  - Минуточку! Минуточку внимания, дамы и господа! - голос магистра Иоганна, обычно тихий и надтреснутый, сейчас набрал небывалую силу и зазвенел под сводами пиршественного зала, хоть в этом не было необходимости - все глаза и без того были прикованы к нему. Маг больше не боялся, что это блестящее общество не примет его изобретение. Их последнее впечатление будет ярким.
  Люди шумно переговаривались, завороженные огненным танцем саламандры в хрустальной сфере. Но они смолкли, как только магистр Иоганн дрожащей рукой нажал рубиновую звездочку и замер, крепко держа ее большим пальцем.
  - Эта сфера устроена таким образом, что реагирует лишь на волю того человека, на которого заговорена. Я создал ее, и она пока еще повинуется мне. И, когда я отниму от нее руку, сфера расколется, и освободившаяся саламандра зальет огнем Золотой Дворец!
  Лицо магистра было сейчас непривычно строгим, хоть и бледным, как мел, со лба стекали крупные капли пота. Пальцы руки, зажавшей рубиновую звездочку, побелели до самых костяшек.
  Император, сидевший напротив, побледнел не меньше Иоганна, так же и еще несколько человек; но большинство, очевидно, сочли происходящее шуткой. Верховный Маг Бальтазар величественно повернулся к Иоганну, готовясь, похоже, оглушить его заклинанием.
  - Вы не в своем уме, магистр Иоганн! Слишком много работали, вот и переволновались. Вам надо отдохнуть...
  Но тот визгливо рассмеялся, бросив на главу Ордена Магов взгляд, далекий от прежнего раболепия.
  - Я не в своем уме? Это Вы больны неуемным честолюбием, потому и изгнали магистра Гелиодора, виновного лишь в том, что слишком смело говорил Вам правду! Он давно понял, что все прогнило: и Лунная Башня, и Золотой Дворец, и весь Лагард. А Вы упиваетесь своей властью и терпите рядом лишь подхалимов, - Иоганн недобро усмехнулся, когда сразу несколько волшебников схватились за палочки. - Не успеете! Я активирую сферу раньше.
  Магистры Северин, Валерий, Филипп и другие наиболее благонадежные, лично отобранные Бальтазаром для этого пира, смотрели на бывшего соратника так, будто не узнавали его. Возможно, так и было. Уж конечно, перед ними сейчас находился отнюдь не прежний тихий и робкий, как мышь, Иоганн. Он говорил теперь смело, чувствуя себя властителем судеб всех этих людей.
  - Что, господа, не ожидали такого? И Вам, магистр Филипп, Хозяйки Судьбы не поведали, что произойдет?
  Тот сидел молча, бледный, как смерть, и резко мотнул головой с прилипшими прядями волос.
  - Все было, как в тумане, одни зыбкие тени, серые, как пепел, черные, как покрывало Всеуносящей Ночи, кроваво-красные... как кровь и пламя. Я думал, это о прошлом, а впредь никогда... Я... я ничего не понимаю!.. - Филипп говорил с трудом, будто чья-то тяжелая рука безжалостно стискивала ему горло.
  - Плохой вы предсказатель, магистр Филипп! - Иоганн презрительно отвернулся от него и указал свободной рукой в сторону императора. - Спросите вон того господина в коричневом и золотом, он-то должен понимать, что происходит, хоть и не пророк.
  Император Аврелий некоторое время слушал перепалку магов молча, лишившись дара речи. Впрочем, он не сомневался, что все происходящее - не более чем недоразумение, и магистр Бальтазар вот-вот поставит подчиненного на место. Он никогда прежде не подвергался настоящей опасности, и сейчас еще не был готов узнать ее в лицо. Но неслыханная дерзость со стороны подданного вынуждала императора ответить с достоинством:
  - Вы пьяны, магистр, или сошли с ума! Эй, стража, выведите его отсюда!
  Гвардейцы в синем с золотом бросились было к магистру Иоганну, но тут же замерли, как вкопанные, увидев, как его большой палец дрогнул на рубиновой звездочке. Он жутковато усмехнулся в лицо императору.
  - Не поможет Вам теперь Ваша стража. Отзовите-ка назад этих юношей в позолоченных мундирчиках. Они могут их порвать, но не сумеют помешать мне выпустить саламандру.
  Вот теперь император, похоже, понял, что с ним говорят серьезно. Бросил взгляд на испуганно замерших охранников, потом вернулся к сфере, в которой все быстрее и ярче вспыхивала, кружась, огненная саламандра. Пухлые щеки Аврелия враз побелели и стали похожи на плохо пропеченные булки. Он выдавил враз охрипшим голосом:
  - Глупец! Ведь и ты погибнешь вместе с нами!
  Пересохшие от напряжения губы магистра Иоганна странно искривились, казалось, он готов был расхохотаться. Но не расхохотался, а лишь воскликнул тонко и скрипуче:
  - Если хотите пожить немного подольше, извольте говорить вежливее, Ваше Величество! Ведь это Ваша вина, что я сделался способен на все! Ваша и этой женщины! - он кивнул в сторону сидящей рядом жены.
  А та, до сих пор не подававшая признаков жизни, вдруг навалилась слева на плечи мужу, ласкала его и целовала, и, не стыдясь никого, прижималась всем телом, горячим сквозь тонкую ткань платья.
  - Я только сейчас узнала, каков ты на самом деле! Я была глупа и не ценила тебя, искала настоящую мужественность на стороне... Нужно было тебе пригрозить смертью всему двору Империи, чтобы я увидела тебя настоящим! Ты - великий человек, ты - бунтовщик, герой! О, как я буду с этого дня любить тебя, как страстно, мучительно и нежно... - говоря так, Амалия гладила его руку, зажавшую роковую звездочку, пытаясь расслабить мышцы, окаменевшие, как в судороге.
  Но магистр Иоганн, не оглядываясь, оттолкнул жену свободной рукой, так что она упала.
  - Дура, не знаешь, как устроена моя сфера! - теперь он все-таки рассмеялся, но смех звучал совсем не весело. - Как только я отниму руку, сфера выпустит свою жительницу, и та будет очень зла за свое заключение! А мне еще хотелось бы прежде поговорить кое с кем... С тобой у меня все счеты закончены... А вот с твоим любовником... Что, Ваше Величество: ведь вы не посмеете этого отрицать?
  - Я... не отрицаю... - в круглых бледных глазах Аврелия вместе со страхом плескалось недоверие: ему все еще казалось, что все это происходит во сне, и он вот-вот проснется. - Но я обещаю, больше такого не повторится. Что Вам угодно, магистр? Деньги, титул, звание Верховного Мага? Я готов выполнить любые Ваши требования...
  - Нельзя подарить того, чем уже не распоряжаетесь, - перебил его магистр Иоганн. - Не о том вы думаете, Ваше Величество. Постарайтесь хотя бы умереть с честью.
  Но Аврелий уже не слушал его.
  - Я сделаю что угодно! Что угодно! Может, Вы потребуете моего отречения от престола? Я подпишу, не спрашивая, в чьих интересах Вы действуете. Я передам власть сыну...
  - Вашему сыну? - презрительно скривился магистр Иоганн. - Принцу-святотатцу, что прилюдно оскорбил Богиню Реки? Жаль, что его нет здесь, хотелось бы заодно очистить мир и от него. Ну ничего, кто-нибудь другой свернет ему шею, не допустят быть наследником.
  - Одумайтесь! Не лишайте Империю главы, когда она и без того стоит на пороге великих потрясений! - Аврелий несколько пришел в себя и, казалось, устыдился недавней истерики. Теперь он пытался иначе воздействовать на чувства взбунтовавшегося мага. - Неужели Вы хотите отомстить мне сейчас, когда Лагард в опасности? Из мелкой, недостойной ревности? Или Вы - шпион, и действуете в интересах виранцев?
  Теперь Иоганн не смотрел на императора. Он глядел выше, точно ему впервые в жизни открылась недоступная прежде даль, и он черпал оттуда неведомую обычным людям силу.
  - Вы - глава Империи? Или вот эти люди, собравшиеся на пир, вместо того, чтобы идти ее защищать, так уж ей нужны? Вряд ли Лагард много потеряет с нашей смертью! - его голос не дрогнул при слове "нашей".
  - Да Вы просто сумасшедший! Вы преступник, убийца! - не выдержав, крикнул ему император.
  - А Вы кто? - усмехнулся ему в лицо Иоганн, в самом деле с безумной ненавистью. - Не Вы ли приказали убить Маркуса Вальтари, графа Аризийского? Признайтесь теперь, или я активирую сферу... - ноготь его большого пальца до белизны вдавился в рубиновую звездочку.
  Аврелий из бледного сделался багровым, рванул свой кружевной воротник, будто тот душил его.
  - Я... Да, я позволил барону Ренарду нанять убийцу, но я не хотел... Он меня убедил, что Вальтари угрожает сохранению порядка, что он раздражает виранцев и сеет смуту, что он, набрав силу, может покуситься и на мою власть, и ради блага государства следует устранить его...
  - А своего брата Вы тоже отравили ради блага государства?
  Признание императора и последнее обвинение Иоганна произвели впечатление раската грома, словно хрустальная сфера уже раскололась, выпустив саламандру. На протяжении многих лет по всему Лагарду, не говоря уж о дворе, ходили слухи о причастности императора или, во всяком случае, его ближайших советников, к убийству графа Аризийского и загадочной смерти Серебряного Принца. Но до сих пор даже последний юродивый в нищенских лохмотьях не решался произнести подобных обвинений вслух. Однако магистру Иоганну было отныне нечего терять. Впервые в жизни он мог себе позволить не бояться ничего, потому что был уже, собственно, мертв, вместе со всеми, находящимися здесь. И осознание этого дарило ему чувство неслыханной, нечеловеческой свободы. Воспитанный с младенчества в строгих правилах терпения и повиновения тем, кто стоит выше него, он сейчас поменялся с ними местами. Сам император теперь терпел от него страшнейшие оскорбления, за какие любого сгноили бы в подземельях Замка Черного Грифа. Самые гордые и родовитые вельможи сидели тихо, не смея придти ему на помощь, как будто еще на что-то надеялись...
  - Вот это - настоящая магия, не правда ли, господа? - проговорил магистр Иоганн, наслаждаясь своей новой властью. - Вот у меня в руках сфера, которая, если ее активировать, все здесь разнесет, - и люди покорно слушают меня, сына сапожника, точно последние рабы! Да какие люди - сам император, потомок Принца Звезд, и большая часть знати. Цвет нации, во всяком случае, по крови. Интересно, что еще я могу потребовать от них, не отнимая рук от сферы? В преступлениях вы уже признавались... Как далеко можем зайти? Быть может, я могу сейчас приказать вам убивать друг друга, и вы броситесь это делать, в глупой надежде, что хоть кто-то выживет... Или нет, у меня другая идея! Эй, Вы, молодой человек! - волшебник кивнул светскому щеголю в лиловом, на которого случайно упал взгляд. - Сможете взять вон ту красотку, перед всеми, на столе? Перед своим императором? Или от страха не получится?
  Названный им рванулся было из-за стола, услышав это оскорбительное предложение, но тут же сник, разглядев бешеное движение саламандры. Теперь уже вся сфера, питаясь эмоциями мага, светилась красным сквозь его ладони, словно раскалилась изнутри, хоть и оставалась холодной снаружи. Тогда юноша со стыдом взглянул на указанную женщину - та сидела ни жива ни мертва, а рядом с ней ее муж, бледный, как мел.
  - Простите, госпожа... Это необходимо. Это всего лишь тело!.. - проговорил он, преодолевая отвращение к себе. Дрожащими руками кое-как стянул с себя камзол и рубашку, затем, разозлившись, уже решительнее рванул застежки на платье женщины. По ее лицу текли слезы, но она не сопротивлялась.
  - Хватит с вас! - усмехнулся магистр Иоганн, и все, как по команде, обернулись к нему. - Довольно. Если в Лагарде еще хоть у кого-то остались совесть и честь, то не у собравшихся в этом зале. Без нас Империи будет лучше.
  - Я был готов выполнить Ваш приказ, - юноша, так и оставшийся полуобнаженным, обернулся к нему. Красивый, высокий и мускулистый. Рыцарь, наверное...
  - Я отпустил бы Вас, если бы Вы отказались исполнять мой приказ, - магистр Иоганн смотрел вновь не на собравшихся, а куда-то вдаль. - Или если бы эта госпожа закричала, вцепилась бы Вам в лицо, или ее муж заступился бы. Осмелься хоть один человек вступиться за честь женщины и за право зваться мужчиной - я позволил бы ему уйти раньше, чем выпущу саламандру. Или если бы император возмутился мучениями своих подданных, тем самым выкупил бы чьи-то жизни. Но нет, все вы, спесивые аристократы - рабы в своей душе, и перед смертью остаетесь рабами. Что ж, значит, все правильно... Ну, кто еще хочет сказать последнее слово?
  Император, полулежащий в кресле, раздавленный, утративший надежду, кое-как прохрипел непослушным языком:
  - Вы сошли с ума!
  - Слышал уже! - кивнул магистр Иоганн, чувствуя, как вспотевшие пальцы скользят по гладкой каменной поверхности сферы. - А, демоны... Судорогой сводит! Нет, все, зажал... А Вы, Ваше Величество - дурак, который скоро умрет. Хоть бы помолились перед смертью. Скоро нас всех примет Ночь...
  - Что толку молиться? - Верховному Жрецу стало жарко, и и он сорвал с себя золотую мантию, не замечая, что та соскользнула на пол. - Если Боги допускают для нас такую судьбу, значит, они отреклись от нас! Или мы молились не тем Богам?
  - Да, вы молились не свету Отца-Солнце, а блеску золотых монет, - насмешливо ответил магистр Иоганн. - Не к Вам - к людям обращаюсь: может, хоть кто-нибудь знает молитву? Тогда прочтите ее, потому что я устал.
  После этого в наступившей тишине и впрямь послышался нестройный шепот сразу нескольких людей. Другие же, не сдерживаясь более, плакали, не только женщины, но и мужчины. Кто-то богохульно ругался, кто-то икал от страха, некоторые лежали в обмороке, и им, вероятно, посчастливилось больше всех. Но большинство сидели, едва дыша, бессильно опустив руки или прижимая их к отчаянно бьющемуся сердцу, и в их бледных помертвевших лицах было гораздо меньше жизни, чем в неистово кружащейся в сфере саламандре, сеющей огненные искры внутри хрустальных стен.
  Наконец, последние слова всего, что могло бы сойти за молитву, смолкли, и магистр Иоганн разжал руки.
  Гигантский огненный цветок раскрылся над Золотым Дворцом, его видно было отовсюду в Адлерштайне. Дворец вспыхнул разом, белый мрамор раскалился и стал крошиться в огне, над городом повисло черное облако дыма. Огонь охватил весь дворец разом, отрезая все выходы. И сбежавшиеся на пожар горожане клялись, что видели в пламени огненную ящерицу, раскаленную, как расплавленное золото, и кроваво-красную, как тлеющие угли. Она танцевала на пожаре и купалась в огненных волнах, до тех пор, пока на месте Золотого Дворца не осталось только выжженное дотла место.
  Глава 8. Наследники Империи
  Едва зажглось зарево над Золотым Дворцом, как по мостовой загрохотали копыта, и во главе своих рыцарей ворвался граф Аризийский. Осадил коня, готового испуганно умчаться прочь, и замер, неотрывно глядя на исполинский столб пламени. С губ его сорвалось восклицание на аризийском наречии, относящееся к исчезнувшему покрывалу Принцессы Радуги и нескромным действиям всех демонов допотопных. Он догадывался, что должно случиться нечто непредвиденное, об этом гласили роковые слова: "Император ошибся". Но все-таки, Адриан не мог представить, что последствия будут так ужасны, и платить за них придется стольким людям. Он сразу понял - там, во дворце, не помочь никому. На мгновение ему захотелось перенестись, как на крыльях, в родной Таренский замок, к своей семье, в Аризию, где люди, если мстят кому-то, сводят счеты лично, кровью и железом, не подлыми колдовскими штуками. Будь проклят Великий Бастард, сделавший Аризийцев союзниками Лагарда, равно как и малодушный Эмилий Вальтари, завещавший своим потомкам принятые им обязательства! Лучше было бы ему умереть тогда, чем предать себя и своих потомков. У Адриана не было выбора, в отличие от деда. Императора больше нет, но Империя еще осталась.
  За его спиной изумленно переговаривались люди, испуганно ржали и били копытами лошади, порываясь пуститься прочь. Горящий дворец трещал, как огненная гора во время извержения, то и дело взлетали в воздух тяжелые раскаленные камни, подхваченные потоком горячего воздуха, и падали, рассеивая искры. Аризийцы невольно попятились прочь, не в состоянии оторвать глаз от пламени. Вместе с Золотым Дворцом в одночасье погибла душа Империи. Все, что было яркого, блестящего, роскошного в Империи, все лучшие произведения искусства за многие сотни лет, все, что напоминало о прежних победах династии Маннелигов, что воплощало для обывателей ее дух и силу, и даже рождало у многих ложное ощущение несокрушимого величия и благополучия, - сгорело бесследно. Со всех улиц уже собирались люди, пораженные ужасом, не верящие своим глазам.
  - Что случилось здесь?! - кричали одни, не зная точно, кого вопрошают - Богов ли, людей. Слышались во все увеличивающейся толпе молитвы вперемешку с богохульствами, вопли и плач.
  Одновременно с растерянными, ничего не понимающими людьми появлялись, как в любой толпе, более ловкие, больше других знающие о причине бедствия или просто сделавшие вид, будто знают. Они бродили среди людей, нашептывая на ухо то одному, то другому. И вот уже растерянность горожан стала обретать цель и направление, грозя смениться бурной вспышкой.
  - Это все виранцы! Они, проклятые, убили нашего императора, сожгли Золотой Дворец! Вон сколько их понаехало в Адлерштайн: купцы, лекари, жрецы, маги... Идем, разорим их, сожжем к демонам их дома от их же священного огня!
  Но вместе с воинственными кличами слышались и другие, дающие иное объяснение катастрофе:
  - Это гнев Богов, которых не чтил император и его двор! Сам Отец-Солнце метнул на Золотой Дворец свой испепеляющий луч, покарал нечестивцев! Мы все прогневали Богов...
  Людское море все прибывало со всех сторон, и колыхалось, напирая все ближе к площади, где от горящего дворца летели искры и головешки. Еще немного - и они, распаленные наущениями подстрекателей и собственной множественностью, готовы будут расталкивать друг друга локтями, а потом затопят Адлерштайн, какая бы группировка ни победила, яростью и ужасом. Некоторые уже зажигали факелы от пожара Золотого Дворца.
  Тогда Адриан Вальтари решительно направил коня туда, где слышались самые громкие крики, и его рыцари последовали за ним. На фоне бушующего пламени их могучие фигуры, даже в праздничных нарядах вместо железных доспехов, казались ожившими статуями древних гигантов. Толпа подалась назад, когда граф Аризийский вздыбил коня, и окованные железом копыта взмыли над самыми головами передних.
  - С дороги, горожане! - он говорил, не кричал, но таким голосом, что легко преодолел рев бушующего пожара. - Гибель нашего светлейшего императора Аврелия - несчастный случай, и я скорблю о нем вместе с вами, тем более что, случись пожар немного позже, и я с моими людьми, приглашенными ко двору, оказался бы там и сгорел бы со всеми. Но я заверяю вас, в этом не было ни злого умысла, ни кары Богов. И мы не должны увеличивать несчастья, ища виновных, тем более что местью никого не вернешь.
  В это время к графу Аризийскому протолкнулся, энергично раздвигая людей, будто пловец, высокий худощавый человек в черном, некогда элегантном, а теперь изрядно потрепанном кафтане, с беспорядочно падающими на плечи черными волосами. Вальтари немного знал его, впрочем, как и весь Адлерштайн. Это был маркиз Бреа, потомок давно разорившегося рода, слишком бедный, чтобы быть принятым при дворе, но, тем не менее, постоянно находившийся в курсе всех придворных сплетен; сказать по правде, Бреа сам немало способствовал их распространению. Для эксцентричного маркиза все, невзирая на сословие и имущественное состояние, были приятелями, но вряд ли хоть один человек мог назвать его другом, потому что и сам он никого не уважал по-настоящему. Бреа, которого за навязчивость и острый, как жало, язык называли Осой, едко высмеивал всех и вся, не щадя даже императора и его семью. Сочиненные им колкие эпиграммы и насмешливые песни расходились по Адлерштайну, как горячие пирожки. Самому автору случалось отсидеть месяц-другой в Замке Черного Грифа, однако, на свободе Оса продолжала жалить как ни в чем не бывало. Никто не удивился, увидев Бреа здесь. Лишь граф Аризийский нахмурился, когда тот бесцеремонно обратился к нему, как к равному по положению.
  - Пожелал бы Вам доброго дня, эн Адриан, да вот не могу, - Бреа тонко усмехнулся, указывая на пожарище. - Смотрите-ка, а народ-то наш и вправду любил императора, и даже без вина! Вот что значит сила привычки. Ну ладно был бы Рихард Завоеватель или "дядюшка Максимилиан", а то Аврелий...
  Вальтари взялся за поводья, и вороной Вихрь переступил копытами у самых ног шутника.
  - Если Вы хотите сказать нечто важное, говорите поскорей. Сейчас не время для шуток.
  - Ах да... Понял, не дурак, - следует отдать должное, Бреа не дрогнул перед копытами готового его стоптать коня. - Так вот, я на похоронах Великого Бастарда - опять похороны, а! Правда, в этот раз Империя на них здорово сэкономила! - случайно услышал разговор императора с бароном Ренардом. Лис... простите, Первый Советник говорил, что у кого-то из магов закончена работа над сферой с огненной саламандрой, и что неплохо было бы показать ее всем, чтобы убедить людей, что Лагард по-прежнему в безопасности, даже без своего величайшего воина. И Верховный Маг, когда его спросили, поручился за безопасность этой штуки.
  - Ах, вот как! - Адриан был уверен, что, если пожар и вправду устроила саламандра, то руку к этому приложил кто-то из разумных; но открывать своих догадок никому не собирался.
  Быть может, впервые в жизни появление маркиза Бреа оказалось как нельзя кстати. Граф Аризийский указал в его сторону собравшимся людям.
  - Итак, вы слышали: произошел несчастный случай, роковая ошибка! Магические эксперименты бывают очень опасными, а магам случается преувеличивать свое могущество. К тому же, опаснее саламандры мало найдется тварей, ведь она - воплощенный огонь. Никто не виноват в постигшем Лагард несчастье, а те, кого можно было бы обвинить хотя бы в неосторожности, теперь сами мертвы, как и все, кто был во дворце.
  Горный Барс сощурил глаза, в которых отражались отблески пламени, и вдохнул запах дыма, в котором копоть от горящего черного дерева и драгоценных тканей смешивалась с едва уловимым запахом сгоревших в одночасье человеческих тел. И подумал про себя, что, если виновные и есть среди тех, кого не было здесь, то простым людям об этом знать ни к чему. Их сейчас необходимо успокоить.
  С благодарностью кивнул маркизу Бреа, Адриан вновь обратился к толпе:
  - Не бойтесь ничего, люди, какие бы испытания не пришлось еще встретить. Не стану от вас ничего скрывать и оставлять в обманчивом благодушии: да, смерть императора и многих славных дворян грозит Лагарду еще большими бедствиями! С юга идет армия виранцев и покорных им народов. Но мы встретим их на подходе и постараемся не допустить до Адлерштайна и других крупных городов. Быть может, Страж Юга, барон Галларт, уже ведет сейчас с ними бой. Я говорю это не для того, чтобы испугать вас, но потому что знаю, что лагардцы - мужественный народ, и не сложат рук в отчаянии. Никакой саламандре не сжечь боевой дух Лагарда и отвагу его жителей, если они не станут поддаваться подлым и трусливым речам тех, кто сеет панику. Сейчас расходитесь по домам, добрые горожане, и занимайтесь своими делами! Здесь ничего нельзя сделать, но Империя и ее столица не покинуты на произвол судьбы!
  Он говорил с народом не так, как принято было у лагардских правителей: как с равными, способными разделять державные дела наравне со знатью, что в Аризии проявлялось как пережиток бесконечно древних времен, более диких, но и более свободных. Люди в передних рядах, сколько можно было разглядеть, морщили лбы, будто подозревали подвох. Но в целом толпа стала стихать, успокоенная готовностью аризийца взять на себя ответственность. Неведомые провокаторы тоже притихли, как видно, не усомнились, что горцы способны пустить коней по их головам, и предпочли убраться подальше. Зато, едва прогорел пожар, и исчезли последние сомнения, что в Золотом Дворце не уцелело никого живого, как в толпе кто-то воскликнул:
  - А кому же быть императором теперь?! Аврелий Золотой мертв; кронпринц Феликс - вот наследник! Скорей к Розенгардену, сообщим ему весть. Стране нельзя без императора.
  Услышав такие рассуждения, Адриан повернулся к одному из своих рыцарей, опытному, уже немолодому Лоренцу Рокко, что был доверенным еще у его отца.
  - Придется сделать визит наследнику. А ты пока проследи за городом. Чтобы все цехи и мастерские с утра работали как обычно, а оружейники - втрое против обычного. Обеспечить подвоз провианта. Сытые люди - спокойные люди. Хлеба, мяса, молока, овощей - всего, кроме вина, должно быть вдоволь. Если опустеют закрома, пополнять их за мой счет. Кто станет сеять слухи, убирать без шума. И разошли птиц с вестями всем правителям окраин и видным баронам. Ах да, и двух человек к барону Ренарду! Лучше пятерых. Доставить его в Адлерштайн во что бы то ни стало. Если не вздумает сопротивляться, до поры держаться с ним вежливо, как подобает по чину Первому Советнику.
  Он приказывал, зная, что его распоряжения будут выполнены в точности. Лоренц участвовал с его отцом в походах на гебиров, когда еще нынешний граф был ребенком, видел гибель Маркуса Вальтари, но сам оказался тогда слишком далеко, чтобы помешать, когда-то учил владеть мечом самого Адриана. Теперь старый воин, прищурившись, взглянул на своего вождя.
  - Значит, мы остаемся здесь? Я думал, что тебе не терпится поскорее вернуться в наши горы. Там легче дышать, чем среди каменных стен.
  - Ты прав, - кивнул ему Адриан. - Но ничего не поделаешь: наша клятва все еще действует, к тому же впереди война. И лучше я пригляжу за Лагардом сам, чем буду расхлебывать кашу, заваренную этим недоноском, принцем Феликсом.
  - Подумать только: еще вчера он был для толпы святотатцем, а сегодня - уже истинный император. Удивительно, до чего непостоянный у нас народ, - это снова напомнил о себе маркиз Бреа, как оказалось, и не думавший никуда скрыться подальше от аризийцев.
  Неожиданно для самого маркиза, Вальтари оказалось кстати его присутствие.
  - Эй, Сильвий! Коня эну маркизу! - приказал он своему оруженосцу, после чего поставил в известность самого Бреа: - Вы поедете со мной в Розенгарден, расскажете принцу Феликсу все, как было, о саламандре и о прискорбном случае в Золотом Дворце.
  - О-о, Ваша Светлость вводит меня в такое высокое общество! - Бреа ухмыльнулся, как обезьяна, и многозначительно заметил, видя тысячу рыцарей-горцев, приготовившихся сопровождать их: - Новому императору никак не обойтись без аризийской стражи, правда?
  Адриан кивнул, не ожидая такой проницательности от человека, казалось бы, живущего без дела и без цели, не воина, не придворного и не простолюдина.
  А Бреа, сев на коня не без некоторого изящества, обернулся на черное, выжженное дотла место там, где был Золотой Дворец. В самом сердце пожарища чернела пещера с оплавленными, остекленевшими стенами там, где ушла сквозь землю владычица огня.
  - Тысяча демонов, ну и интересное же, должно быть, зрелище - бунт вырвавшейся на свободу саламандры! - усмехнулся знаменитый насмешник. - Право, мне жаль, что меня там не было в это мгновение: что может быть эффектнее и ярче?
  Юный Сильвий вздрогнул и вытаращил глаза при этом признании, и даже сам Адриан усмехнулся, несмотря на трагические события вокруг:
  - Но ведь тогда и Вы погибли бы вместе со всеми, маркиз, и уже ничего не смогли бы рассказать.
  Бреа беззаботно пожал тощими плечами.
  - Что же за беда? Всем когда-то придется умирать, а в столь блестящем обществе это было бы даже забавно. В нашем мире вообще много забавного, граф, потому-то я смеюсь над всем, хоть редко радуюсь. И, если когда-нибудь этот театр, больше похожий на ярмарочный балаган, наконец-то, сгорит, я надеюсь и тогда посмеяться последним. Вы не поймете, эн Адриан, Вы лишены чувства юмора, впрочем, как большинство знакомых мне людей.
  Граф Аризийский при этом странном заявлении подумал, что у его неожиданного собеседника не в порядке с головой, хоть тот и говорит порой, вроде бы, неглупые вещи. Впрочем, чего еще ждать от человека с равнин, отродясь не знавшего, что такое быть настоящим мужчиной?
  Не желая больше участвовать в глупой болтовне, да еще в такой день, когда хотя бы правила приличия, если не подлинная скорбь, предписывают сдержанность, Вальтари пришпорил коня, торопясь скорее успеть в Розенгарден, загородную резиденцию императорских наследников.
  
  Как ни торопился граф Аризийский, все же весть о трагедии в Золотом Дворце опередила его. Должно быть, кто-то из горожан сразу же же отправился в Розенгарден, рассчитывая первым оповестить наследного принца о гибели его отца и получить награду.
  Когда кронпринц Феликс услышал это известие, на мгновение замер, совершенно неподобающе для императорской особы вытаращив глаза и открыв рот. Наконец, несколько раз расспросив свидетеля, убедился, что тот не лжет, и воскликнул, обращаясь к самому себе, к собравшимся вокруг него в приемном зале своим друзьям, коротавшим с ним пребывание вдали от двора, что они воспринимали как ссылку из немилости:
  - Все это очень прискорбно, господа! Но мы не можем себе позволить сидеть здесь, предаваясь скорби. "Ночь сомкнулась над императором - день даст нового императора", - такого правила в Лагарде придерживались испокон веков. Сейчас же седлать лошадей, развернуть императорские знамена - мы едем в Адлерштайн!
  Принц Феликс не мог усидеть на месте, будто подброшенный какой-то силой, прошелся по залу, украшенному прекрасными, хоть и несколько фривольными статуями богов и героев: скульпторы, украшавшие Розенгарден, принадлежали к новейшей школе, считавшей своим достоинством выставить на обозрение то, о чем прежде лишь намекалось, как о само собой разумеющемся. Пройдя мимо них, принц шагнул к горящему на алтаре священному огню, установленному по виранскому обычаю. От огня шел приторно-сладкий аромат ладана и других благовоний. Лицо Феликса озарилось отблесками пламени, меж тем как за дверями послышалось оживление - люди спешили исполнять приказ будущего императора.
  Один из его друзей осторожно заметил:
  - Ваше Высочество, может быть, это слишком поспешно? Я не о поездке в Адлерштайн; но императорские знамена заставят народ думать, что Вы рады случившемуся несчастью...
  Но Феликс отмахнулся от него, как от назойливой мухи.
  - Помолчи, Унт-Венет! Мы едем в Адлерштайн, это решено! Надеюсь, никто не станет отрицать, что императорское знамя теперь мое? Прикажите герольдам оповестить город о нашем прибытии, а музыкантам трубить погромче! И кафтан из черного бархата мне! Долой мерзкий коричневый, я буду носить черный траур. А когда он пройдет, думаю, мне пойдут белое с золотом - настоящее императорское сочетание цветов... Кстати, Беренгар, приведи моих сестру и кузину; я хочу, чтобы они сопровождали меня.
  Барон Керк покинул зал, и скоро вернулся в сопровождении принцессы Авроры с ее фрейлинами и принцессы Иеронимы. По бледным, растерянным лицам девушек видно было, что они уже оповещены о трагических событиях. На нежном, как лепесток розы, лице дочери императора еще не высохли слезы, и она опиралась о руку Зары Галларт, как будто у нее кружилась голова. Иеронима шла сама, но двигалась скованно, точно деревянная кукла, и, казалось, не замечала ничего вокруг, не поднимала глаз. Вслед за женщинами вошли императорские гвардейцы, часть которых была приставлена к детям Аврелия, и таким образом избежали гибели. Среди них был и Рейфорд Зорн; он украдкой вздохнул, вновь видя принцессу Иерониму печальной. Что хуже всего, как догадывался Рей, у дочери Серебряного Принца вряд ли и впредь появится повод для радости. Недаром же кронпринц послал за ней именно ее предполагаемого жениха. Молодой гвардеец еще не вполне отдавал себе отчет, почему при виде барона Керка, в дверях не преминувшего взять принцессу под локоть, у него волосы встают дыбом и рука сама тянется к мечу. Только в душе у него все возмущалось при мысли, что друг принца Феликса сделается ее мужем, и Рей думал про себя, что, если уж до того дойдет, он не пожалеет места в гвардии, а может, и своей головы, чтобы обезопасить от него принцессу. Бывший конюший, уж конечно, не выше происхождением наследника барона Зорна, так что не сможет отказаться от поединка. А, раз Феликс становится императором, долго ждать, вероятно, не придется, ну разве что правила приличия подскажут-таки принцу не спешить со свадьбой кузины...
  Шагнув навстречу сестрам, кронпринц протянул им руки.
  - Соболезную вам! Пусть будет ласкова Всеуносящая Ночь к императору Аврелию и другим погибшим! - при этом Феликс украдкой покосился на горевшее на алтаре пламя, словно видя связь между ним и огнем саламандры, что в одночасье сделал его императором. - Мы трое - последние из Маннелигов, и должны всегда держаться заодно. Поедем же в Адлерштайн, покажемся вместе нашему народу!
  Но при этих словах наследного принца за окнами вдруг послышался грохот копыт по мостовой, затем - приближающиеся шаги, такие же громкие, так что бывшие в это время в зале тревожно вздрогнули. А затем дверь распахнулась с такой силой, что двое дежуривших возле нее гвардейцев отскочили, чтобы не оказаться придавленными, как мыши. На пороге стоял граф Аризийский. За его спиной маячили фигуры рыцарей-горцев.
  - Мне очень жаль, Ваше Высочество, - Адриан Вальтари склонил голову, всем своим видом выражая скорбь. - И я советую Вам пока не ездить в Адлерштайн. В Розенгардене императорская семья будет в большей безопасности.
  Кронпринц стремительно обернулся к нему, покраснев от ярости; как у многих светловолосых людей, лицо его легко заливалось краской.
  - Что это значит, граф?! Почему это я не могу въехать в столицу своих отцов?
  Горный Барс надменно выпрямился. На нем не было полного рыцарского облачения, однако за спиной виднелась рукоять двуручного меча, а на груди сверкала кольчуга, точно чешуя крупной рыбы, как будто он явился на войну, а не с визитом к своему императору. Внушительное впечатление еще усилила тысяча аризийских рыцарей, явившихся в Розенгарден вместе со своим вождем. Все понимали, что "тысяча рыцарей" - большая и грозная сила, но увидеть эту самую тысячу, железной лавиной затопившую Розенгарден, заполнившую коридоры и переходы изящного, лишенного стен жилища - это было совсем другое. Даже Феликсу стало не по себе, когда он вспомнил, что это только треть отборного войска горцев. Он покосился на барона Керка - но тот, выглянув в окно, замер, как еще одна статуя, у портьеры, и, кажется, был бы рад вовсе сделаться невидимым.
  Адриан снова склонил голову, теперь уже из одной лишь формальной вежливости.
  - Это значит, что Вашему Высочеству лучше остаться здесь, под охраной самых преданных слуг, пока возвращение в Адлерштайн не сделается вполне безопасным.
  - Но разве мне угрожает опасность? Разве гибель моего отца не была несчастным случаем, как говорит этот Ваш свидетель, - он выделил последнее слова с оттенком презрения, покосившись в сторону маркиза Бреа, которому пришлось повторить свой рассказ о саламандре.
  - Во всяком случае, в Розенгардене будет сделано все, чтобы несчастный случай не повторился, - заметил Адриан. - Не забывайте, что смерть царственных особ - еще не все возможные несчастья для Лагарда. На южных границах уже идет война. Гибель императора Аврелия и стольких знатных людей с ним - богатый подарок для виранцев.
  - Тем более, в такое время император должен быть со своей империей! - воскликнул Феликс.
  - И все-таки, в ближайшее время Вам будет лучше оставаться здесь, - негромко, но твердо повторил граф Аризийский. - Доверьтесь мне, Ваше Высочество: нам лучше по-прежнему оставаться союзниками.
  Кронпринц пытался осознать неслыханное унижение, какого никогда в жизни не мог бы и представить. По лицу его пробегала судорога, он то бледнел, то багровел, испытывая сильнейшее желание броситься на аризийца, которого и прежде ненавидел, а теперь со всем желанием стер бы в порошок, если бы только его силы хоть на миг сравнялись с его ненавистью. Но он видел, что все преимущества сейчас в руках Вальтари, и ему не взять верх немедленно. Если бы наследник Лагардской Империи умел убивать взглядом, Адриан рухнул бы замертво. А так под его ответным взглядом сам Феликс отер пот со лба и упал в свое кресло, стараясь придать себе величественный вид.
  - Что же это, граф - переворот? И я теперь Ваш пленник в собственном дворце? - криво усмехнулся он.
  - Как всегда, Ваше Высочество, Вы - наследный принц, и будете императором, как только мы покончим с врагами, - заверил его Адриан. - Не мешайте тем, кто больше понимает в войне, и Вы станете величайшим императором со времен Принца Звезд. Тем более, что город не готов принять Ваше Высочество и принцесс. Золотой Дворец сгорел, и не осталось короны, чтобы короновать Вас.
  - Я сегодня же закажу новую корону! - Феликс уже протянул руку к колокольчику, чтобы вызвать слуг. Но Горный Барс опередил его; он положил руку на ладонь принцу, и тот с раздражением почувствовал, что ему не сбросить этой тяжелой лапы, хоть и с убранными пока что когтями.
  - Деньги сейчас нужны для войны. После пожара в Золотом Дворце понадобится повысить жалованье войскам, чтобы не пошатнулся Ваш престол. Да и баронам придется сделать подарки, если хотите сохранить их в союзниках. Империя - лоскутное одеяло, и самые сильные из Ваших вассалов пока что не кажут носа в Адлерштайн. Словом, если Ваше Высочество желает войти в историю как великий император, ему лучше временно поступиться частью своих сокровищ. Народ это оценит. Скоро он будет петь об императоре, пожертвовавшем своей короной ради блага Империи. А почестей и сокровищ Вам хватит здесь, в Розенгардене.
  Все это говорилось тоном дружеского совета, но кронпринц ясно различал в голосе графа властные нотки, которых тот и не скрывал особенно. А в коридоре не утихали тяжелые шаги рыцарей и лязг металла. Представив, как неотесанные горцы разобьют вазы из яшмы и малахита, издерут своими коваными сапогами драгоценные ковры, скормят своим коням клумбы в саду из редких, подобранных по оттенкам, цветов, принц поморщился. В поисках хоть какой-то поддержки оглянулся на сестру, затем на кузину. Аврора не спешила помогать брату; она сидела с задумчивым, отрешенным видом, искоса поглядывая сквозь опущенные ресницы на графа Аризийского. Жаль, что встретиться с доблестным союзником пришлось в столь печальных обстоятельствах! Легкомысленная и беззаботная, как почти все молодые лагардские аристократы, дочь покойного императора привыкла думать о смерти не больше, чем порхающий летом мотылек - о предстоящей зиме. Конечно, жаль, что ее отец погиб, но ведь сама она жива, да и случившееся было так неожиданно, что девушка с трудом могла это осознать. К тому же, ее скорбь все равно ничего не меняла...
  Но Иеронима, хорошо знавшая смерть и печаль, встретилась взглядом с двоюродным братом, и тот непроизвольно отметил, что она сделалась еще бледнее; ее лицо, глаза, волосы - все словно бы выцветало, делая девушку при жизни похожей на призрак.
  - Если Вам дорога Империя, пусть не сама по себе, так хоть ради желания править ею, соглашайтесь с предложением графа Аризийского, кузен. Иначе будет хуже для всех нас, я чувствую, - проговорила она тихим, надтреснутым голосом.
  И, прежде чем Феликс или кто-то другой успел ответить, в дверь торопливо постучали, и вбежал слуга, смотревший за почтовыми голубями.
  - Ваше Высочество, прилетела птица с юга, от барона Галларта! Вот письмо для молодой баронессы...
  Он протянул Заре свинцовую трубочку, содержащую послание, но Феликс грубо выхватил бумагу и сам извлек ее и развернул.
  - Письмо от полководца, которому доверена судьба Империи, важнее для императора, чем для его домочадцев, - важно изрек он.
  Бегло прочитал послание, и вдруг изменился в лице. Не веря своим глазам, еще раз прочитал последнюю строчку, уже вслух:
  - "Проклятые виранцы обошли нас кругом, а гебирская конница прошла через пустыню. Их было в десять раз больше нашего. Бились три дня... Нас осталось меньше трехсот человек. Слышно барабаны: они идут. Зара, прощай!" - Феликс бросил письмо на пол и отчаянно выругался. - Что это значит, ко всем демонам?! Если Страж Юга проиграл, то... кто теперь удержит их?
  - Я, - твердо произнес Адриан Вальтари, казалось, ничуть не удивленный еще одним трагическим известием, на других обрушившимся подобно тяжелому молоту на наковальню. - И, надеюсь, Вы, Ваше Высочество, признаете теперь, что лучше Вам не вмешиваться в военные дела, а переждать спокойно, как я советую.
  Феликс медленно склонил голову, будто что-то невидимо сгибало его шею, а он сопротивлялся изо всех сил. Даже сейчас, как ни был он растерян, трудно было смирить гордость потомка Принца Звезд.
  - Я... признаю. Действуйте, как сочтете нужным, - тихо произнес он.
  Некоторое время в зале стояла тишина. Слышалось только напряженное дыхание людей да скрип золотого пира, которым кронпринц Феликс подписывал бумагу о вручении графу Аризийскому новых полномочий. Потом послышался язвительный и сухой, как треск сломанной палки, голос маркиза Бреа - тот молчал во время описанной выше трудной беседы, но уж теперь не мог прожить дальше, не высказав своего слова:
  - Вот теперь Лагард становится на свое место! Я прежде думал, у нас две Империи: в провинции, да и в Адлерштайне, в кварталах победнее, особенно ночью, сильный берет верх над слабым, а во дворцах знати да домах богачей слабый помыкает сильным, если у него есть золото. Но теперь, смотрю, Империя становится одна.
  Глава 9. Барс и Лев
  Войско виранцев и их союзников двигалось через южные провинции Лагарда, почти не встречая настоящего сопротивления. Только на границе их встретила армия барона Галларта, Стража Юга. Эти защищались долго, битва кипела три дня подряд но нападавших было больше, и они легче переносили палящий зной, чем северные рыцари. Теперь политая кровью пустыня осталась позади, а их южной армии Лагарда уцелели только пленные, которых вели в обозе, растянувшемся на много фарсангов позади. А виранцы шли вперед, все глубже вонзаясь в тело Западной Империи. Хоть в этой ее части, издавна бывшей предметом споров, не так много было крупных городов, зато множество селений, где как раз в самом разгаре были сельские работы. В тени олив и апельсиновых рощ утопали редкие замки, под копытами лошадей волновались шелковые травы. Здесь поначалу никто не ждал войны, и бароны, и поселяне были одинаково растеряны, когда передовые отряды виранцев обрушивались на них, подобно удару молнии. Кто-то не успевал даже опомниться, как на горле затягивался волосяной аркан, и ночь освещалась заревом горящих домов. Кто-то хватался за оружие, и тогда звенел гонг, оповещая всю округу, и поселяне бежали под защиту замковых стен, а рыцари выходили сражаться в поле или поднимали мосты и готовились к осаде. Итог для всех был один: кто не хотел сдаться на милость победителя, тех рано или поздно убивали либо брали в плен, смотря по тому, какое сопротивление те успевали оказать. Правда, некоторые бароны, особенно богатые и сильные, лишь номинально служившие Империи, договаривались с виранцами, и таким оставляли жизнь и большую часть их благосостояния, потребовав клятву и иногда - кого-то из их семей в заложники. Таким людям легче было откупиться, чем потерять все, а какому императору служить, было не так уж важно, если только эти самовластные господа хоть кому-то служили. "Каждый лагардский барон - в своих владениях маленький император", - гласила пословица. А тем временем каждую ночь новая горящая деревня освещала виранцам путь на запад, и в обоз отправляли все новых пленных: сильных мужчин в рабство, девушек для гаремов вельмож, детей, чтобы прислуживали захватившим их в плен, лучших мастеров. Такова была война.
  После трех недель пути главные силы виранцев отстали, чтобы завладеть Мераном и Керсом - крупнейшими городами на юге. На совете в одном из захваченных замков, где победители поручили прислуживать за столом дочерям самого владельца замка, военачальник Гидарн приказал идти вперед гебирской коннице во главе с Львом Победы. Для порядка их все же сопровождали несколько сотен виранцев во главе с Зиком, но по сути, кочевники впервые с начала похода почувствовали себя, как подобало гебирским воинам - свободными. Карранх иль-Зафар с наслаждением вдыхал свежий ветер, напоенный горьковатым ароматом растоптанных трав, смотрел на пламенеющие поля алых маков, устремлял коня в неистовую скачку по холмам. Он глядел на завоеванный край не одним лишь жадным взглядом хищника, как виранцы. Вождь народа, лишенного родины, ни на миг не забывал, что эта земля обещана его племени, и теперь осматривал ее со всем возможным вниманием, как воин, выбирающий боевого коня: достаточно ли быстр, чтобы унести хозяина из-под вражеских стрел, будет ли вполне послушен в бою, чтобы положиться на него, как на самого себя или на друга-побратима? И не разочаровался: земля, расстилавшаяся впереди пышным ковром, была хороша! Здесь хватит простора и людям, и коням. Ради такого богатого края стоит воевать. И гебиры летели вперед, как на крыльях, сея среди местных жителей ужас. Скоро им стали попадаться пустые деревни, откуда жители успевали уйти заблаговременно, уведя весь скот и унеся все, что представляло хоть какую-то ценность. Тогда Лев Победы понял, что их продвижение - уже не неожиданность для лагардцев, и те, скорее всего, готовятся и копят силы, чтобы отразить их натиск. Теперь разведчики постоянно рассредоточивались по округе, а иногда и сам вождь ездил на разведку, не стыдясь выполнять работу простого воина.
  И вот однажды, когда уже почти стемнело, и кочевники остановились лагерем в поле, с запада прискакал всадник - единственный из четверки, посланной в ту сторону, и задержавшейся до сих пор. Едва его конь остановился, как всадник покачнулся и упал на руки товарищей. У него в спине торчали две стрелы, и воин до сих пор не потерял сознание, как видно, лишь потому, что спешил предупредить своих.
  - Наор, ты?.. - с горечью проговорил Карранх, узнав молодого воина из рода Льва, которого сам пять лет назад посвятил в мужчины.
  Раненый открыл глаза и с трудом проговорил, судорожно втягивая воздух:
  - Железноголовые впереди. Много. Навстречу нам... Вождь со знаменем барса... Наших убили... Конь качается, плывет сквозь море маков... Мама, почему у молока вкус крови? Я не хочу...
  Лев Победы закрыл глаза умершему, поняв, что тот в свои последние мгновения перенесся в родное кочевье, ко времени своего детства. Затем выпрямился и сурово произнес:
  - На войне совет умирающего священен. "Вождь со знаменем барса" - это, должно быть, и есть граф Аризийский, наш наследный враг. Я очень хочу, чтобы это оказался он!
  И действительно, когда гебиры, едва отгорел погребальный костер павшего Наора, двинулись навстречу врагу, на рассвете перед ними явилась армия, сверкающая железом в первых солнечных лучах. Как видно, ее предводитель тоже не желал терять времени даром. Карранх иль-Зафар разглядел его, когда враги перевалили через холмистую гряду. Могучий рыцарь в полном вооружении, на огромном вороном коне. За плечами вражеского вождя развевался алый плащ, а над его головой знаменосец держал алый флаг со скалящим зубы серебряным барсом. Сомнений не было, это то самое знамя, что на протяжении многих лет было окрашено кровью гебиров! Карранх не имел понятия, чья рука сразила Черного Графа, отняв месть у преследуемого племени. Но сейчас Маркус Вальтари вновь воскрес в облике своего сына, и опять стал на пути кочевников к обретению своей земли. В душе у Льва Победы все горело; крылья мрачного торжества развернулись за его спиной, когда он стремительно направил коня навстречу врагу. И одновременно стало любопытно, вправду ли Горный Барс так похож на него, как говорят. Он видел, что тот очень высок ростом и статен, а в седле держится не хуже кочевников, несмотря на тяжесть своих доспехов. Но лицо рыцаря полностью скрывал шлем, и гебир пожалел, что не может его разглядеть.
  Едва Карранх появился на склоне холма, как со стороны лагардцев взревела большая труба, точно буйвол, и вперед выехал герольд с флагом посланника. Подъехал к остановившему коня вождю кочевников и церемонно произнес:
  - Ты - Карранх иль-Зафар, Лев Победы? - получив утвердительный ответ, посланник продолжал: - В таком случае, благородный Адриан Вальтари, граф Аризийский, посылает тебе вызов на поединок, которому надлежит состояться немедленно, на глазах у обеих армий, но без их участия. Если один из соперников падет, его войско может отступить или сражаться, если угодно. Решение за тобой, храбрый вождь!
  Карранху не понадобилось принимать решение, он точно знал, что делает, и широко улыбнулся, радуясь предложению врага. Он почувствовал благодарность Горному Барсу, хоть и не ждал от себя таких чувств.
  - Передай графу Аризийскому, что я охотно скрещу с ним оружие, и что я сам готов был вызвать его на поединок, если бы он меня не опередил. Мы будем биться копьями, а затем мечами, - ответил он на правильном лагардском языке.
  В это время подъехал виранский военачальник Зик, и стал пытаться отговорить Карранха.
  - Одумайся, доблестный союзник! Стоит ли напрасно рисковать жизнью и подвергать опасности преимущества, каких удалось достичь в войне? Вождь целого племени не имеет права рисковать жизнью, как храбрый, но легкомысленный воин. Я не подвергаю сомнению твою доблесть, но и он, как будто, умеет владеть мечом. И что будет с войском, если ты погибнешь?
  Карранх равнодушно взглянул на виранца, как будто не понимал, почему в столь значимый для него час приходится давать какие-то объяснения.
  - Тогда ты, доблестный Зик, возглавишь войско и поведешь дальше, как же иначе? - насмешливо отозвался он. - Передо мной, может быть, самый главный мой противник в жизни, а меня хотят отговорить от поединка! Сделай я так, все гебиры отреклись бы от меня, потому что у нас вождь - и есть первый из воинов... Фарстан, мой щит и копье! - эти слова относились уже к сопровождавшему его воину, который немедля протянул вождю то и другое.
  Карранх иль-Зафар надвинул забрало шлема, скрывая лицо. Уверенно расправил плечи под непривычной тяжестью сплошных доспехов. Здесь, в постоянных сражениях с "железноголовыми", не помогали обычные доспехи кочевников, в которых кожи было больше, чем меди. Ведя бой под стенами поселений, кочевники уже не могли выпустить тучу стрел, убив одних врагов и спешив других, а самим ускользнуть, как рой шершней. Теперь то и дело приходилось принимать ближний бой, и сабля становилась уже не помощницей луку, но главным оружием, а против двуручного меча кожаная безрукавка, обшитая медью - не защита. И, хоть гебиры привыкли смеяться над жителями каменных стен, что без железной брони не осмелятся идти в бой, а все-таки пришлось и им надеть кольчуги, как у виранцев. Лев Победы порой думал: не начало ли это конца? Если они ради победы над железноголовыми сами уподобятся им, чего стоит такая победа? Точно в легенде о победителе дракона, что сам становится драконом.
  Но в этот раз такая мысль мелькнула у него только на мгновение и исчезла, когда от сверкающего ряда рыцарей отделился всадник на вороном коне и направил его навстречу Карранху. Оба, по странному совпадению, ездили на вороных жеребцах. Два войска в напряженном ожидании следили за встречей своих бойцов.
  Гебиру, как вызванной стороне, принадлежал первый удар. Он поднял копье не прежде, чем сблизился с врагом настолько, чтобы ни в коем случае не вызвать насмешки неразумной поспешностью. На всем скаку ударил копьем в центр широкого щита, где на алом поле скалил зубы барс - символ ненавистного рода Вальтари.
  Удар был столь силен, что человека послабее опрокинуло бы с коня. Но Адриан Вальтари лишь покачнулся и тут же выпрямился, в свою очередь замахнувшись копьем. Лев Победы подставил щит и усмехнулся:
  - Смотри, не пожалей, что вызвал меня на поединок, лагардец!
  Под шлемом Горного Барса было не разглядеть лица даже вблизи, однако глаза, темные и блестящие, Карранх все-таки смог разглядеть.
  - Я-то не пожалею! Я все еще удивлен, что тебе хватило смелости выйти против меня, виранец!
  Эти слова граф Аризийский сопровождал новым сильнейшим ударом, в плечо, и Карранх выдержал его лишь потому, что как раз подался вперед, и копье с жутким скрежетом скользнуло по кольчуге. В следующий миг Вихрь и Кабир промчались вплотную друг к другу с гневным ржанием и разминулись, так что всадники поменялись местами. Теперь в лицо Льву Победы было утреннее солнце, а его соперник услышал за спиной гул ненавидящих голосов, которого, впрочем, не слушал. Остальные гебиры не интересовали Адриана. Только этот один.
  - Я не виранец, я гебир! - гневно ответил ему Карранх, когда его копье срезало часть пышного плюмажа со шлема вовремя уклонившегося противника.
  Граф Аризийский усмехнулся - совсем рядом блеснули его крепкие зубы, - и пришпорил коня так, что тот взмыл на дыбы.
  - Какое совпадение! А я не лагардец, а аризиец! - ответил он и, используя всю силу коня, нанес такой удар, что щит Карранха, который тот успел прикрыться в последний момент, рухнул, разбитый, точно молнией, а за ним упало и само копье с расщепленным вдоль древком. Оба противника, не теряя времени, схватились за мечи, и два стальных лезвия: одно - длинным прямым лучом, второе - более тонкое и легкое, изогнутое, - засверкали над головами бойцов, будто светлый вихрь. И Горный Барс, и Лев Победы вкладывали всю свою силу в этот поединок, но противник был равен силой и искусством. Оба были первыми воинами в своих народах, закаленными в боях, и здесь не было места случайным преимуществам, какие у обычных людей могут дать или отнять лишние полчаса сна накануне, лишний кусок или бокал за столом. Поединок затягивался, и никто не мог добиться в нем победы. У Карранха после удара копьем все же осталась рана в плече, Адриана Вальтари легко зацепило саблей в бок, но ни тот, ни другой не замечали стекающих по железу струек крови, продолжая свою борьбу с прежней силой. Взлетал массивный меч - и тонкая по сравнению с ним сабля отклоняла удар. Взмывала, точно ловкий сокол, сабля - и длинный меч препятствовал ей ударить, едва не выбивая из рук гебира. Ни тому, ни другому еще не доводилось видеть подобного противника; казалось, каждый угадывал мысли другого, и знал, куда тот ударит.
  Неизвестно, как долго продлился поединок, но, наконец, и их могучим силам пришел предел. Оба почувствовали, что выдохлись, одновременно. Вороные кони, разъехавшись в разные стороны, замерли, тяжело дыша. Оба воина переглянулись, казалось, не чувствуя больше никакой ненависти. Каждый думал, что еще никогда не встречал такого сильного и доблестного воина, как тот, что был сейчас перед ним. Но у каждого за спиной была армия, не измотанная, свежая, готовая к бою.
  - Ты хорошо дрался, и для меня честь быть твоим противником! - воскликнул Карранх. - Но нам нужна эта земля, и мы пройдем сквозь нее, сколько бы ты нам не мешал.
  - Я тоже рад уважать тебя, как достойного противника, но Лагард не будет вашим, пока я жив! - надменно ответил ему Адриан. - Сейчас, если ты согласен, нам обоим нужно отдохнуть, но завтра готовься атаковать - узнаешь, каков будет ответ. Надеюсь, мы встретимся еще на поле боя.
  - Если не встретимся - в том будет не моя вина, - ответил Лев Победы, поворачивая коня и возвращаясь к своему войску, которое приветствовало вождя громкими радостными криками. Быть может, они не так ликовали, как могли бы, удайся ему сразить Горного Барса, но и так его воинская доблесть лишний раз получила подтверждение.
  Спускаясь с холма вниз, где решено было устроить лагерь, гебиры услышали за спиной новый, яростный и гордый, звук трубы. Лагардцы тоже торжествовали победу.
  
  На перекрестке Аллеи Победы, посаженной самим Великим Бастардом по окончании войн с виранцами, и тихой улицей Роз в сумерках остановилась девушка в простом белом платье. В руках она держала корзину, в которой виднелись мотки цветной шерсти, аккуратно сложенная ткань, пяльца и иголки. Только что она шла быстро, даже торопливо, что объяснялось сгущающимися сумерками. Но вдруг остановилась и даже попятилась назад: на самом перекрестке лежала в луже крови большая белая собака. Она была мертва, и мухи уже с жужжанием вились над ней.
  - О, Мать-Земля! Что здесь такое творится! - воскликнула девушка. Не смея дальше идти вперед, она направилась вдоль Аллеи, обходя стороной жуткое место, в широкой тени шумящих на ветру каштанов. И все же она нехотя то и дело оглядывалась на убитое неизвестно кем на самом перекрестке дорог животное.
  Вот уже несколько дней она, всегда проходя этим перекрестком на службу к госпоже Арзон и обратно, видела на этом самом месте то раздавленного ужа, то задушенную птичку, а вчера - котенка со свернутой шеей. Девушку пробирала дрожь при этих свидетельствах людской жестокости. Прежде любимое место, где всегда была тень от высоких каштанов, она теперь пробегала, не глядя, только потому, что именно здесь лежала самая короткая дорога домой.
  Девушку звали Клара Хент, она была мещанкой города Адлерштайна и работала белошвейкой. Даже самые знатные дамы доверяли ей украсить свой праздничный наряд, и девушка старалась оправдать их доверие. За последнюю пару лет она, дочь бедной вдовы, сделала все возможное, чтобы выбиться из нужды и помочь матери. И к заказчице ходила, задерживаясь до темноты, несмотря на опасное время, лишь ради работы, никогда не заботилась о внимании мужчин и не отвлекалась от своих обязанностей ради улыбки какого-нибудь кавалера, как многие ее подруги. Быть может, когда-нибудь ей встретится надежный человек, за которого можно будет выйти замуж и забыть навсегда призрак нищеты, столь памятный Кларе с детства, а до тех пор ей некогда заглядываться на юношей. Ее покровительница, баронесса Арзон, правда, говорит, что Клара могла бы выйти замуж за дворянина. Но баронесса, верно, шутит. Она добра, но легкомысленна, и ее не стесняют рамки, определяющие жизнь людей низкого положения. Хотя, правду говоря, однажды у Клары сладко замерло сердце, и обещание ее хозяйки на мгновение показалось возможным. Это было, когда баронесса взяла ее с собой во дворец для очередной примерки. Там она, последовав за госпожой в зал, заметила молодого дворянина в гвардейском мундире, расшитом золотом, и весь вечер не сводила с него глаз, хоть и не решилась заговорить на правах скромной компаньонки знатной дамы. Баронесса назвала молодого рыцаря Рейфордом Зорном, и ничего, кроме имени, увы, не было известно Кларе.
  Нет, еще раз стало известно, и девушка на коленях благодарила Богов, когда узнала от баронессы, по нездоровью оставшейся дома и избежавшей чудовищной катастрофы в Золотом Дворце, что и он тоже остался жив, что он сейчас в Розенгардене с детьми императора! Даже мать, которой Клара не осмелилась доверить свою маленькую тайну, что-то заподозрила и удивлялась, до чего рьяно дочь молится Отцу-Солнце и Всеуносящей Ночи за души погибших. На самом деле, хоть Клара, как истинная лагардка, глубоко почитала род Принца Звезд, но наиболее ревностно молилась о живом, а не о погибших. Лишь бы Боги помогли барону Зорну спастись и в дальнейшем, что бы не случилось, и не так уж важно, если он никогда не узнает о ней, бедной мещанке, ни в коем случае не ровне такому блестящему кавалеру.
  А между тем, жизнь в городе менялась каждый день, и Клара, как уроженка столицы, замечала перемены, чаще всего, увы, не к лучшему. Смерть Великого Бастарда выбила у горожан почву из-под ног, а гибель императора окончательно лишила их веры в будущее. Многие люди теперь бросали привычную работу, каждый день можно было видеть все новые закрытые мастерские, чьи хозяева больше не надеялись отстоять город и Империю. Ходили слухи, что граф Аризийский, поведя войско навстречу нападающим виранцам, сбежал к себе в горы или даже переметнулся к врагам, а его воины, оставшиеся в Адлерштайне, сдадут столицу в урочный час. Говорили, будто Горный Барс держит кронпринца Феликса в плену, или даже убил его. Угнетенные этими мрачными слухами, горожане почти не надеялись на спасение, и лишь некоторые из них, как Клара, старались по возможности жить привычной жизнью, потому что иначе для них с матерью нищета и голодная смерть пришли бы гораздо раньше настоящего врага. Но много было отчаявшихся, причем среди уважаемых прежде горожан, от которых никто не ожидал такой покорности судьбе.
  В эти мрачные дни многие люди показали свое истинное лицо, часто на удивление другим и самим себе. Так, почтенный владелец трех мельниц Якоб Фур, не дожидаясь, когда дикие кочевники примутся разорять его имущество, сунул голову под большое водяное колесо своей мельницы на Илиаре. А сосед Клары, дерзкий и нерадивый ученик кузнеца Марк-Подкидыш, вдруг взял да и записался в созванное графом Аризийским ополчение, получил щит и копье, и теперь красовался перед всей улицей Роз в настоящей кольчуге! И это в то время, когда много молодых людей, предоставленные самим себе, пили и веселились ночи напролет, и от их буйства Адлерштайн сотрясался, словно враги до него уже дошли! Сыновья городских магистратов и столичных дворян теперь носились по городу верхом или в каретах, сбивая прохожих, не успевших посторониться; совершенно пьяные прямо с утра, они похищали с улиц девушек и втягивали в свои кутежи, врывались в дома и поджигали предместья, крича, что скоро все это все равно поглотит Всеуносящая Ночь. И они воистину вели себя так, словно каждый день был последним для них и для мира! Горожане порой пытались защищать свое имущество, но порой сами как будто заражались безумием разрушения и кричали: "Пусть сгинет все!" Ткач сжигал свой станок, вместе с выделанными на нем тканями, оружейник раздавал свои мечи и кинжалы городским забиякам, и вчера еще честная девушка плясала пьяной в обезумевшей толпе, потому что не желала умереть девицей. И горожане, что еще не поддались безумию, в ужасе закрывали свои дома, боясь покинуть их лишний раз. Кто мог - уезжал из Адлерштайна, хотя никто бы не поручился, что враги не придут в провинции раньше, чем в укрепленную столицу. Кому некуда было уезжать, затворялись в домах, сожалея, что у тех нет крепких стен и рва с водой, как у баронских замков.
  Вот потому-то Клара и пробиралась в тени каштановой аллеи, как мышь, преследуемая змеей, с учащенно бьющимся сердцем. Она уже почти дошла до дома, осталось лишь обойти проклятый перекресток, а там уже родная улица, и свеча в окошке, которую зажигает вечером для нее мать. И тогда все будет хорошо, во всяком случае, еще некоторое время, потому что им с матерью хватит еды на несколько дней, а дома их защищает крепкая дверь, поставленная еще покойным отцом, которую до сих пор еще никому не удавалось выбить. И тогда двум одиноким женщинам не будет дела до взбесившегося Адлерштайна, до тех, кто разрушает город и убивает людей, мучает животных на некогда тихом перекрестке... Девушке казалось, что те, кто убил собаку, все еще где-то тут, и следят за ней из сгущающегося мрака. Она перехватила корзину поудобнее и пошла еще быстрее. Ни за что на свете она сейчас не оглянулась бы назад!
  Неожиданно впереди замелькал свет факелов, и по мостовой застучали подкованные сапоги. Клара едва подавила испуганный вскрик, но тут же почти успокоилась, услышав издали их гортанный, клекочущий акцент: это же аризийцы! Оставшиеся охранять столицу горцы, что каждую ночь патрулировали город по приказанию своего графа. Горожане не доверяли пришлым горцам и опасались их, но Клара что-то не слышала, чтобы те хоть раз поддались бесчинствам местных жителей. Напротив, когда им удавалось вовремя вмешаться, они гасили и пожар, и бунт, выдавали провизию для бедных и разоренных, и держались так, словно не боялись ничего на свете. Наверное, это потому, что они воины; на их родине всех мужчин учат встречать опасность с оружием в руках, вот и не растерялись, как горожане. Но их осталось слишком мало на огромный город, большую часть Адриан Вальтари увел навстречу врагу.
  Как бы там ни было, сейчас Клара обрадовалась, услышав их говор. Рванулась было навстречу, вскрикнула:
  - Подождите! Подождите, я с вами!
  Но голос девушки был слишком тих и слаб, только ночной ветер был ей ответом, зашуршав в широких листьях каштанов. Стук кованых сапог рассеялся в ночной тишине, свет факелов помелькал еще впереди и скрылся вовсе. Сердце у девушки упало: придется все же двигаться одной. Еще никогда дорога, которую она прежде проходила тысячи раз, не казалась такой долгой.
  И вдруг кто-то схватил ее за подол платья. Девушка с испуганным воплем обернулась, но тут же чья-то рука перехватила ее за талию, а другая всунула кляп ей в рот. Теперь Клара не могла ни кричать, ни сопротивляться, только глядеть на схвативших ее, как затравленная лань.
  В сгущающейся тьме она увидела нескольких человек, все в масках и широкополых шляпах, одеты в черное. Сколько их всего, девушка не могла разглядеть, но, похоже, не меньше десяти. Только у одного был в руках масляный светильник со стеклянным колпачком.
  - Что ж ты, красотка, всегда ходишь одной дорожкой, да еще в таком белом платье? Тебя легко было выследить, - усмехнулся один из них, подняв голову Клары за подбородок, хоть и отлично знал, что та не сможет ответить. - Поразвлечься бы с тобой, да нельзя! Для нашей цели ты нужна невинной.
  При этих словах у Клары пробежали мурашки по коже. Ей не было известно, что за цель у напавших на нее, но, уж наверное, похуже даже их привычных "развлечений".
  Ее притащили обратно на перекресток, поставили рядом с мертвой собакой, при одном взгляде на которую к горлу подкатывала тошнота.
  - Это здесь, Мертвая Голова? - поинтересовался один из замаскированных.
  - Здесь, - ответил ему тот, что говорил с девушкой. - Держи ее покрепче, Окровавленный Волк. Пусть Черный Демон и Брат Зверя омоют жертву и срежут волос жизни.
  Несмотря на все их усилия придать себе загробную мрачность, Клара готова была расхохотаться, не будь у нее кляпа во рту, хотя, возможно, это была истерика. Насколько нелепо и высокопарно звучали их прозвища, означавшие древних демонов, некогда населявших мир под солнцем! Ну конечно, это еще один вид охватившего столицу безумия, и эти даже трусливее других, потому что творят черные дела только под маской. Увы, она лишена была даже возможности высказать им напоследок все, что о них думает, могла лишь глядеть в расширенные, неестественно блестящие глаза из-под масок. Пьяные или нажевались хиассы? Только глядеть она могла, и отчаянно прислушиваться: может, аризийский патруль свернет обратно, или какой-нибудь запоздалый прохожий свернет на перекресток, или даже нарочно, услышав ее первый крик?
  Но никого не было, а крики на улицах в ночное время скорее пробуждали адлерштайнцев закрываться покрепче в своих домах, нежели кидаться на помощь. Ничего по-прежнему не было слышно, кроме свистящего дыхания замаскированных да звука их шагов. Один из них достал нож, и девушка вздрогнула, однако он лишь срезал локон волос над ее лбом и сжег, поднеся к масляной лампе. Второй принес от колодца ведро и с размаху выплеснул на голову жертве. Тогда ей навстречу шагнул Мертвая Голова. В руке он сжимал обнаженный нож, и сердце Клары упало окончательно. Она безучастно слушала, что будет говорить безумец.
  - Мы на самом тайном месте приносим кровь хладнокровного, кровь крылатого, кровь четвероногого и кровь невинной девы людского рода, чтобы выпустить из заточения подлинных владык Лагарда, царивших здесь задолго до прихода людей! Придите, всеуничтожающие, и положите конец людским войнам и раздорам, раз люди не могут иначе! Воцаритесь, вы, кого вынудил скрываться глубоко под городом сперва Принц Звезд, а затем Великий Бастард! Выжгите навсегда этот чумной нарыв, эту прогнившую насквозь столицу! Примите первую жертву!
  С этими словами предводитель замаскированных полоснул ножом по горлу девушки и отпустил ее. Клара быстро упала рядом с трупом собаки, ветер взметнул ее белое платье и русые волосы. Со стуком упала на землю тяжелая корзина, из ее высыпались мотки цветного шелка, сложенные кружева и отрез ткани, под ним - куль с мукой и яблоки, кусок мяса, плотно завернутый в тряпку, и какие-то овощи. Все это рассыпалось вокруг убитой, пачкаясь в крови. Жуткое, неестественное сочетание жизни и смерти, сюжет для болезненной фантазии одного из модных нынче художников из тех, что безобразное объявляют прекрасным...
  Кровь просачивалась сквозь тонкую трещину на мостовой. Клара лежала так, что кровь из рассеченного горла вся стекала туда, и убийцы в масках, затаив дыхание, слушали, как капли с еле слышным стуком падают вниз. Все вниз, и вниз, и вниз, в мрачные глубины под перекрестком дорог, существовавшие задолго до того, как Принц Звезд и его вторая жена основали Адлерштайн. Вот под ногами что-то заворочалось и дрогнуло. Каштаны на Аллее Победы испуганно затрепетали, будто тоже почувствовали призыв.
  - Пойдемте отсюда, - в голосе предводителя убийц, носящих прозвания древних демонов, отчего-то мелькнула неуверенность. - Мы сделали все, что под силу свершить людям.
  Они ушли, а под землей все сильнее слышалась дрожь, словно обычно неподвижная стихия вдруг взволновалась, как вода, или словно ее прогрызали изнутри еще неведомые существа. Все шире и шире расходились волны, и вот уже охватили едва не четверть Адлерштайна, вплоть до самой южной стены и Знаменских Ворот. Казалось, что город сотрясает судорога, словно больное живое существо.
  Глава 10. Огненные черви
  Земля продолжала содрогаться, на месте бывшего перекрестка появился провал, черная зияющая яма, не имеющая дна. Великолепные каштаны на Аллее Победы закачались, как от сокрушительного ветра, и мраморная стела с памятной датой рухнула со своего пьедестала и разбилась.
  А потом сверкающая огненная лента взмыла из провала легко и стремительно, и оплела ближайший каштан. Его кора сразу начала тлеть, как сухое дерево, зеленая крона печально поникла. Миг - и над Аллеей Победы возвышался огромный пылающий факел. А огненная лента бросилась на другое дерево, на третье, десятое. И новые ее сородичи уже поднимались из провала вверх: длинные червеобразные существа, черные, как уголь, но подсвеченные пронизывающим их насквозь пламенем. От них исходил жар сильнее, чем от самого большого горна, и все, к чему они прикасались, занималось огнем. Черви были разных размеров - от совсем маленьких, не больше ладони, до исполинских, до пятидесяти локтей длиной. И все они, гибкие и стремительные, стали расползаться прочь от провала, скользя по улицам Адлерштайна пламенеющими стрелами. Огненные черви пробудились от спячки, в которую их последний раз погрузил Великий Бастард, и готовы были вновь завладеть местом, в древности принадлежавшим им!
  Южная часть Адлерштайна была в основном деревянной, и дома вспыхивали легко, стоило обитателям подземного мира обвиться вокруг них или просто коснуться. В разгорающемся все сильнее огне крошился и крепкий камень, плавился металл. Все это творилось не в тишине, а с бешеным ревом огня, перелетающего с крыши на крышу, как во время лесного пожара. Все рушилось, трещало и осыпалось, поглощаемое пламенем. И сквозь эти чудовищные звуки почти не слышны были вопли людей, сгорающих заживо в своих домах. Была ночь, и большинство людей спали в своих постелях; и вот, многие из них погибали раньше, чем могли что-то сделать. Другим удавалось добежать до дверей и вырваться на улицу, но и среди этих многие тут же падали замертво, тяжело обожженные и отравленные дымом. Те, кто еще мог двигаться, убегали вдоль по улицам с жуткими воплями. Люди метались по улицам, ища место, куда еще не добрались гибельные огни, или просто так, ничего не сознавая и не надеясь на спасение. Много тягостных картин можно было увидеть в ту ночь на улицах горящего города! Молодая женщина в ночной рубашке, босая, простоволосая, прижимала к себе мертвого, обожженного ребенка. Семья из родителей с двумя детьми бежала по улице, еще не отрезанной огнем. Но вот и впереди заскользили зловещие отблески, и скоро огромный червь поравнялся с беглецами. Изящно изогнув длинное тело, он описал петлю вокруг замерших, отчаявшихся людей и скользнул дальше, подмяв под себя обугленные тела всех четверых. Жрецы Бога Огня, в полагающихся их сану кузнечных фартуках, громко читали молитвы и заклинания, надеясь, что родство стихий поможет остановить беду. Но огненные черви происходили из самых глубин земных недр, и огонь, исходящий от Богов, не имел к ним отношения. Металлическая крыша храма принялась плавиться от невыносимого жара, и вскоре рухнула прямо на жрецов, еще прежде задохнувшихся от дыма. По улицам бежали обожженные люди, со сгоревшими волосами и одеждой, покрытые волдырями, обезумевшие от боли или пребывающие по ту сторону чувств и не сознающие ничего. Словно слепые, натыкались друг на друга и на уцелевшие здания и деревья, шатались, падали и бежали дальше, пока снова не падали в изнеможении.
  Один рыцарь, успевший неизвестно когда облачиться в полный доспех, бросился с мечом на огненного червя в сорок локтей длиной. Он отчаянно рубил и колол в припадке неистовой ярости, но все его удары проходили даром, только меч начал плавиться, а чудовище переливалось теперь багровыми отблесками вместо алых. Потом червь поднял голову и, точно молот, ударил в грудь рыцарю. Те, кто видел этот невероятный поединок, лишились дара речи. А огненный червь стремительно и грациозно устремился прочь, и там, где он только что был, не осталось ничего, кроме черной, выжженной земли. Порождения бездны поглощали свою добычу полностью.
  Вот черви добрались до Ипподрома, и огонь перекинулся на стены конюшни, где содержали самых лучших породистых лошадей для скачек и гонок колесниц. Изнутри донесся грохот, заглушивший даже ревущее пламя. И, проломив крепкую дубовую дверь, из конюшни вылетел прекрасный белый конь с обрывком цепи на шее, с горящими хвостом и гривой. Это был знаменитый Солнечный Блеск, лучший из коней, многократный победитель скачек. Но еще никогда благородное животное не мчалось так быстро, как теперь, пытаясь спастись от терзающего его пламени. С жалобным ржанием вырвались и другие кони, и помчались бешеным табуном по улицам Адлерштайна, еще больше сея смятение и ужас.
  Из середины города мчалась верхом компания столичных забияк - одни из тех буйных юношей, которых и в обычное время с трудом могли приструнить знатные и богатые родители. В последнее же время они, слыша расходящиеся по столице мрачные новости, и вовсе отбились от рук и презрели почтение к старшим вместе с большинством правил поведения. Вот и сейчас они, сильно пьяные, шпорили взмыленных коней и, ничего не подозревая, орали на всю улицу, распугивая ночных прохожих. Один из них размахивал знаменем, которое, если взглянуть на него при свете дня, оказалось бы багрово-черным, с грубо намалеванным на нем кольцом, состоящим из звеньев.
  - Трепещи, столица! Идет Орден Железной Цепи! Мы - самые сильные и грозные, мы несем вам освобождение от старых порядков и от гнета вещей! Бросьте все, что ценили раньше, пейте и веселитесь с нами, потому что скоро всему наступит конец! Мы отринули все оковы, что оплетают каждого человека с рождения, и знаем лишь одни - Великую Железную Цепь судьбы и смерти... Эй, девушка! Куда ты бежишь? Обними меня, пока Всеуносящая Ночь не обняла! - увидев выбежавшую из переулка девушку, всадник подхватил ее и бросил в седло, совсем не слушая, что та кричит.
  И вдруг впереди блеснул огонь, нет - целое море огней! Лошади заволновались первыми: они хрипели, прижимали уши и лягались, никакие шпоры на них уже не действовали. Всадники не могли справиться с ними и вскоре остались одни, в ужасе глядя на приближающееся к ним огненное чудовище. Знамя с хлопком упало на землю.
  - Отец-Солнце, помоги нам! - дрожащими губами выговорил один из "сильных и грозных", враз протрезвев, как и остальные.
  Увидев ближе пылающую голову огненного червя, они не выдержали и бросились прочь почти так же быстро, как и лошади. Рассыпавшись кто куда, потеряв друг друга из виду, несчастные разбегались по темным закоулкам, надеясь спастись. Но там тоже оказывались огненные черви, и члены Ордена Железной Цепи погибли один за другим, как и многие, многие горожане в эту страшную ночь.
  Лишь один юноша спасся. Когда ревущее сзади пламя догнало его, он вдруг совершил невероятный прыжок через грозно поднявшуюся голову червя. Широкая, как лопата, плоская светящаяся голова качнулась у самого его лица, и молодого человека обожгло резкой болью. Но она только подстегнула его, и он бросился бежать, закрыв лицо руками, воя и всхлипывая:
  - Не надо! Я не хочу так! Оказывается, было не так уж плохо, а мы не понимали... Если бы все вернуть назад, я был бы хорошим сыном своим родителям, клянусь... Отец-Солнце, Мать-Земля, почему так больно? Я теперь вижу - как это, когда все гибнет...
  Несчастный юноша стонал и бормотал, не глядя, куда бежит, пока не уткнулся с размаху в грудь какого-то прохожего в еще не затронутой бедствием части города.
  Высокий седобородый старик в залатанном плаще неожиданно крепко ухватил юношу за плечи и мягко отвел его ладони от обожженного лица.
  - Кто это тут у нас? Так-так, молодой барон Альберт Верген! Я вижу, разрушение тебя не обрадовало, когда довелось столкнуться с ним на деле?
  - М-магистр Гелиодор? - проговорил юноша, запинаясь, и кое-как сумел открыть глаза, увидев перед собой бывшего магистра, некогда бывавшего в доме его родителей. От боли и от удивления даже забыл, что тот теперь изгнан из Ордена Магов.
  Тот усмехнулся и, взяв юношу за руку, быстро направился вместе с ним по улицам Адлерштайна. В этой части города было еще спокойно, и потому здесь собиралось больше всего людей, оповещенных о вторжении огненных червей. Люди растерянно переговаривались, не зная, что делать дальше. Вспоминали рассказы дедов, как черви однажды вырвались из подземелий и едва не сожгли Адлерштайн. Но тогда Великий Бастард заклял их и отправил спать обратно. Теперь его не было, и никто не мог сказать, что делать. И обожженный, почти ослепший Альберт шел вместе с бывшим магом, не задумываясь, куда тот его ведет.
  - Ты можешь идти? - спросил маг и, не дожидаясь ответа, добавил: - Потерпи. Там тебе помогут. Что, я вижу, теперь-то тебе захотелось жить?
  Юноша полувсхлипнул-полувзвыл, чувствуя, как трескается обугленная корка на лице, причиняя нестерпимую боль. Но желание выговориться хоть перед кем-то было еще сильнее, и он продолжал истерически бормотать:
  - Кругом все говорили, что вот, император мертв, и кронпринца тоже нет, и аризиец нас предал. Мы все поверили. Это было как наваждение! Начали говорить, что, раз все летит к демонам, то и мы, пока живы, должны взять от жизни все. По сути, мы просто продолжали жить как привыкли, только еще хуже. Пили, распутничали, сбивали людей конями... потому что думали: скоро всему конец. Но мне и в голову не приходило, что конец придет вот так... и будет так ужасен! Если бы я знал, не стал бы ему способствовать! Клянусь! Клянусь Вам, магистр, я не убийца!
  - Конечно, нет! Ты - всего лишь дурачок, которому прозрение досталось дорогой ценой, - бывший магистр, как и прежде, не сдерживал язвительных слов. - Ладно, я надеюсь, тебе еще можно помочь. Потерпи, дружок: я спешу!
  Навстречу им из еще темной, а значит - спокойной улицы выехал конный отряд, и Гелиодор махнул рукой, останавливая их. Четкий и слаженный перестук копыт вызвал доверие у бывшего мага, он почувствовал, что эти всадники готовы действовать и меньше испуганы, чем другие. Когда они подъехали, маг узнал аризийцев и обратился к ним на их родном языке:
  - Приветствую вас, доблестные горцы! Недобрая выдалась ночка. Вижу, вы уже столкнулись с тварями из подземелий?
  Старый рыцарь Лоренц Рокко, оставленный графом Аризийским наместником в Адлерштайне, сурово нахмурил седые брови:
  - От них едем! Разрушали дома, чтобы огонь не перекинулся дальше, как на пожаре. Только этим гадам огненным все равно, дом сжечь или пустое место, они знай себе идут дальше! Воды не боятся, разве что совсем маленькие, оружием их не возьмешь. Наших шестеро погибли, - горец поправил уздечку своего коня, и тот нервно переступил копытами рядом с Гелиодором. - А что у тебя за дело, старик? Мне некогда с тобой беседовать просто так, а если ты знаешь, как прогнать тварей, так говори!
  - Воды Илиары на помощь позовем! А ее жрицы, надеюсь, нам помогут, - отвечал Гелиодор почти весело, словно не сомневался, что предложенное им средство сработает. - Здесь у меня обожженный парень, отвезем его к жрицам на исцеление. Да поскорей!
  Не теряя времени, Гелиодору подали коня, а Альберта, теряющего сознание, один из рыцарей осторожно уложил в седло перед собой.
  Храм Богини Реки все так же мирно стоял среди ивовой рощи, белея в темноте чистым мрамором колонн. После огненного неистовства, творящегося в городе, храм показался невероятно тихим местом. Лишь журчание реки нарушало ночную тишину, и лунные блики светились на ее поверхности. Однако никто не забыл, что эта самая тихая и будто сонная Илиара яростно взметнулась, чтобы забрать тело своего сына. Известно было также, что жрицы Богини закрыли храм еще при жизни императора Аврелия и отклонили все его попытки к примирению, злясь на принца Феликса. Согласятся ли они помочь теперь?
  К садам у реки сбегалось все больше людей: чудом спасшиеся и те, до кого огненные черви еще не добрались, разумно полагали, что здесь, под покровом Богини Реки, будет безопаснее всего. Ругались мужчины, молились женщины, плакали разбуженные среди ночи дети и старики. Казалось, и вправду наступают последние дни мира.
  Верховная жрица Илиары, вся седая, невысокого роста, встретили гостей у дверей храма, одетая в обычное для ее сана бирюзовое одеяние. За ее спиной собрались еще несколько женщин. Магистр Гелиодор, спустившись с коня, приветствовал жрицу, как старую знакомую, однако сразу перешли к делу.
  - Помоги нам, Клементина, - попросту произнес он. - Только сила Реки может унять огонь. Та сила, что была у Ее сына, а теперь только вы, ее служительницы, можете взывать к ней. Если не вы, Адлерштайн погибнет, а может, и вся Империя с ним.
  Верховная жрица взглянула холодно и устало.
  - Я каждый день прошу Богиню зачерпнуть мне из родника мудрости, но пока в сердце моем кипит гнев. Когда законный наследник Империи оскорбил Ее, думал ли кто, что с силой Реки надо считаться?
  Магистр Гелиодор был полон решимости настоять на своем.
  - Если ты согласишься сейчас помочь, Клементина, это ясно покажет всем, что у Богини Реки вправду есть сила, с которой необходимо считаться. Подумай - там, на улицах, горят заживо люди, ни в чем не провинившиеся перед Ней, за что же им такая ужасная гибель? Вот, взгляни на этого юношу - таких, как он, там сотни, если не тысячи!
  Старая жрица моргнула, взглянув на обожженного Альберта, над которым хлопотали ее подчиненные, и тяжело вздохнула.
  - Такой гибели не заслуживает никто, да еще по вине древних тварей, которых загнали в подземелья наши предки. И мыобязаны быть милосердны даже к тем, кто не поблагодарит нас в ответ... Лилия, дитя мое, подойди к нам. Мне понадобится твое умение, чтобы удержать щиты, иначе вода станет худшим бедствием, чем огонь.
  К ней подошла совсем молодая девушка, тоже в бирюзовом покрывале жрицы, гибкая, как котенок, черноволосая, с огромными темными глазами. Над чуть рассеченной левой бровью у нее белел шрам - след полностью залеченной раны.
  - Я здесь, матушка Клементина, - провозгласила она мягким певучим голосом и села на скамеечку у ног старой жрицы.
  - Вот еще одна из жертв нашего времени, - вздохнула та, гладя шелковистые темные волосы девушки. - Лилия одна уцелела из бродячего театра, ее родных и спутников всех перебили безумцы, одержимые духом разрушения, а ее саму ранили камнем. Девочка согласилась стать жрицей Илиары, хотя ей бы хотелось учиться владеть магией. У нее настоящий дар, сейчас увидите.
  Бывший магистр встретился с девушкой глазами и кивнул.
  - Я, кажется, узнаю тебя... Это ведь ты на представлении в честь Великого Бастарда рассказывала легенду о принце Рихарде и Богине Реки?
  Девушка вскинула удивленные глаза, большие и темные, точно у лани.
  - Да, я... Ой, неужели даже магистры из Университета смотрят наши представления?! Если бы я знала, не смогла бы произнести ни слова...
  Гелиодор усмехнулся.
  - Обычные магистры их и не смотрели, только те, что вызывали недовольство своих собратьев своими недостаточно изящными вкусами! - про себя бывший маг подумал, что, если бы магистры и согласились принять Лилию в качестве ученицы, то соученики-мужчины все равно были бы уверены, что она приглашена лишь как красивая девушка, но не как волшебница, способная сравниться с ними. Среди волшебников бытовало мнение, что женщине недоступно полное овладение магией, и ее удел - в лучшем случае, роль сельской знахарки или ведьмы, дурачащей суеверных обывателей. На самом деле магически одаренных девочек встречалось не меньше, чем мальчиков, просто с возрастом лишь немногие из них стремились и дальше совершенствовать свои знания. Выйдя замуж, почти каждая волшебница откладывала палочку и посвящала себя семье, а не научным открытиям. И, возможно, это доказывало женскую мудрость - после того, как магически заключенная саламандра сожгла Золотой Дворец вместе с императором, его двором и половиной Магического Ордена, магистр Гелиодор окончательно убедился, что многие из волшебников-мужчин давно свернули с тропы мудрости.
  Верховная жрица будто прочитала его мысли.
  - Нет уж, Лилию бы я вам, старым развратникам, съесть не позволила! - она поднялась с кресла, поморщилась от боли в спине. - Признаться, меня удивляет, что ты-то остался в Адлерштайне после того, как они тебя выгнали, как последнего нищего. Я бы никогда не простила.
  - Тех, кто изгнал меня, больше нет. И я думаю, даже Бальтазар многое понял бы теперь, - на лице бывшего магистра мелькнуло сожаление. - Но нам нельзя терять время. Все готовы?
  Жрицы встали у дверей храма, лицом к реке, подняв руки ладонями вверх. Люди, что нашли приют возле Реки, глядели на них, не отрывая глаз и гадая, что будет дальше. Им довелось быть свидетелями борьбы могучих сил, от каких человеку лучше держаться подальше. Но вначале они услышали лишь песню, которую затянули жрицы - на неизвестном языке, длинную и звенящую, как бегущие по камням струи воды. Их голоса то смягченно опускались, то взмывали вновь, как волны на перекате, и становилось уже не различить в общем хоре отдельных интонаций, как в волне не разглядишь отдельных капель, из которых она состоит. С каждой новой строфой древний гимн Илиаре набирал силу, и голоса жриц поднимались все выше. В это время за рекой послышался крик петуха, и небо озарилось пока еще узкой золотисто-розовой полоской. С другой же стороны поднималось дымное багровое зарево пожара, и ветер доносил треск огня. И никому пока не было известно, поможет ли песня жриц.
  Но вот она прервалась пронзительным возгласом, сорвавшимся с уст старой Клементины. Послышался сперва легкий шелест и плеск, затем все сильнее и ближе. Люди не сразу поняли, что это значит, но вот, наконец, увидели в лучах поднявшегося солнца светлую, все растущую полоску воды. Она поднималась, как морской прилив, выше, чем после самой снежной зимы. Как будто поднятая невидимой, но исполинской плотиной, вода хлынула на улицы города, туда, где зловеще змеились багровые огни. И тут же плеск воды сменился яростным свистом и шипением, когда она столкнулась с пламенем, зажженным огненными червями. Горячий пар поднялся до небес, в саду стало жарко и влажно, точно в виранской бане.
  - Держать щиты! - усталым сорванным песней голосом приказала верховная жрица Гелиодору и Лилии.
  Тем и без того было ясно. Бывший магистр и девушка напрягали все силы, удерживая невидимую, но ощутимую преграду, не допустившую воду в сад, где спаслись от огня жители столицы. Они все еще приходили со стороны города - по одному, по два, ковыляли и спотыкались, обожженные, ошпаренные. Кричали, что вода прорвалась в город и теперь бьется с огнем. Богиня Реки щедро откликнулась на просьбу своих жриц. Но удержать ее поднявшуюся силу и не дать ей разрушить Адлерштайн - теперь зависело только от людей.
  Со стороны казалось непонятным, почему бывший магистр, вскинув руки над головой, весь напрягся, точно удерживал руками небесный свод, подобно древнему великану, и почему его молодая помощница побледнела, как смерть. Только они двое видели огромный, прозрачный, как чистое стекло, щит, удерживающий вздыбившиеся волны Реки. Под их напором щит выгнулся, затрещал... но все же выдержал! Ни одна капля не упала на землю около храма, где спасались люди, но дальше все кипело и трещало от борьбы двух противоположных сил. Но отблески пламени вдали постепенно стали гаснуть, сменяясь все новыми столбами пара.
  Прошло немало времени, прежде чем магистр Гелиодор опустил руки и, покачнувшись, устало опустился в придвинутое ему кресло.
  - Нелегко пришлось, но все-таки мы справились, - проговорил он, отдышавшись. - Не хотелось бы на старости лет еще раз пережить такое: с одной стороны - разгневанная Богиня с не менее разъяренными жрицами, с другой - огненные черви, вырвавшиеся из подземелья... Но теперь, думаю, они управятся между собой сами. А как девушка?
  Лилия тоже полулежала в плетеном кресле, слабо улыбаясь, и подруги поили ее из чашки отваром из речной мяты, от одного аромата которого прибавилось сил у всех, кто был рядом и почувствовал его. Немного отдохнув, она обратилась к Гелиодору, которого упорно продолжала именовать магистром, хоть он и объяснил, что исключен из Ордена.
  - А Вы знаете, откуда взялись эти черви, магистр? Раньше я только и слышала, что Великий Бастард с ними сражался, и мы на представлениях разыгрывали сцены с ними, а теперь вот они появились будто с неба, как из жуткой сказки!
  - Это не сказка, они всегда обитали в подземельях под городом, - возразил маг. - В самой древней хронике Мальбона Знающего мне довелось прочитать, что некогда там, где сейчас стоит Адлерштайн, ничего не было, только провал неимоверной глубины, до самого центра земли, такой глубины, что даже волны Потопа не смогли залить его полностью. И оттуда каждую ночь поднимались огненные черви. По происхождению они, должно быть, сродни саламандрам, только еще более свирепы и дики, и на них почти невозможно подействовать магией... Но до моих рассказов ли вам? - усомнился он, поглядев на слушателей.
  Однако люди слушали его очень внимательно, пользуясь возможностью хоть ненадолго отвлечься от пережитых ужасов прошлой ночи. Жрицы Илиары, аризийские рыцари, горожане, нашедшие здесь спасение и первую помощь - все расселись в саду прямо на земле и на расстеленных плащах, у кого они были, точно стойбище кочевников на новом месте.
  - Итак, огненные черви каждую ночь расползались по округе и сжигали все вокруг себя, и Боги стали бояться, что мир, только что переживший потоп, окончательно погибнет от огня против Их воли. Тогда Отец-Солнце явился своему избраннику - тому, что после стал зваться Принцем Звезд, и велел ему с женой победить червей. И они пошли; однако, увидев черный провал без дна и обугленную землю вокруг, Принц Звезд дрогнул и хотел повернуть назад. Но его жена - она была его второй супругой, после того, как Боги забрали к себе Принцессу Радугу, - была стойкой и упорной, как мужчина, и любила все, что могло на земле расти и плодоносить. Она взяла мужа за руку и сказала: "Я сумею воздвигнуть над этой пропастью земную твердь и оплести ее корнями деревьев, и тогда огненные черви не смогут преодолеть крышу, пока наша кровь не оскудеет в наших потомках. Давай останемся здесь, и на месте огненной бездны возведем цветущий сад и прекрасный город, похожий на те, что были в Земле Богов! Ибо скоро наш сын или дочь увидит свет, и ему должно достаться богатейшее наследство под лучами Отца-Солнце". И они остались, и воздвигли крышу над обиталищем огненных червей, так что о тех много тысяч лет никто не слышал... Во всяком случае, такова наименее приукрашенная версия легенды, - с усмешкой добавил бывший магистр. - Боги, безусловно, благоволили этой паре, да и сами они обладали силой не нашей чета, и вполне могли закрыть провал и основать город на его месте... хоть, думаю, для начала они просто построили хижину для себя и своей семьи. Площади с дворцами понадобились уже поздним поколениям. Но чтобы Принц Звезд свел с небес Луну, дабы она ослепила червей, и прочие еще более невероятные версии - нет, не думаю. Принц Звезд и его жена не были Богами при жизни, иначе бы не прожили всю жизнь среди людей. Только их деяния возвысили их до Богов.
  Маг хитро обвел всех ярким взглядом зеленых глаз, проверяя, как они отнесутся к его словам. Но людям, пережившим столько потрясений, было уже не по силам удивляться или злиться. Даже жриц не возмутили его кощунственные речи. А начальник аризийских рыцарей вдруг засмеялся, точно залаял:
  - И более скромная и правдивая версия у вас еще не запрещена потомками тех, кого вы именуете Богами, нет? Мы вот испокон веков, без всяких записей, складывали песни о наших предках, о пришествии в Аризию. И никому не потребовалось равнять себя с Богами, только вы, равнинные, додумались объявить наших предков демонами. У нас говорят - это оттого, что в горах видно яснее и дальше, на равнине же воздух мутен, вот люди и путаются, как в тумане.
  - Ничего, добрый рыцарь: любой туман со временем рассеивается, - ответил ему Гелиодор. - Что и говорить, не слишком вежливо объявлять другой народ порождением демонов. Но сейчас лучше не бередить старые раны. Лагард и Аризия - союзники, сейчас больше, чем когда бы то ни было. Без вашей помощи, сказать правду, нам всем уже давно пришлось бы плохо. И это проклятое вторжение огненных червей оставит в городе большие разрушения.
  - Я уже послал гонца к вождю; посмотрим, что он станет делать - останется защищать южные провинции или вернется в столицу, - хмуро заметил Лоренц, назвав графа Аризийского на своем родном языке - особым словом, буквально означающим "первый среди равных"; в других языках не имелось в точности совпадающего титула.
  Гелиодор вздохнул в такт ему.
  - Если его войско отступит - южные провинции будут потеряны, и враг продвинется следом до самой столицы. С другой стороны - как только виранцы узнают, что у нас случилось, все равно подступят к Адлерштайну, а нам не выдержать осаду почти без войск, когда сожжено полгорода.
  Он прислушался к доносившемуся издалека, будто шум горного обвала, свисту, шипению, рокоту и грохоту рушащихся камней. Вода и огонь в своем неистовом сражении разрушали всю южную часть города, что еще не была выжена дотла. Вот все заглушил звук, похожий на раскат грома, только во много раз сильнее, и обрушился, вместе с новым столбом пара, поднявшимся на горизонте. Это рухнула южная стена Адлерштайна.
  Глава 11. Сила Красоты
  Тем временем Башня Луны, построенная из белого камня, светившегося во время полнолуния, возвышалась над городом, точно указующий перст. До этой части города не добрались огненные черви, и текущие по улицам людские потоки ничуть не нарушали покой Башни и расположенного под ней Магического Университета. Окруженный высокой стеной, не хуже самого неприступного замка, дом волшебников стоял твердо, как государство в государстве, не подвластное воздействиям извне. Никто не видел, чтобы в последнее время хоть раз открывались черные кованые ворота, и никто не выходил наружу.
  На самом же деле Орден Магов был не меньше других потрясен, в один день лишившись главы и половины магистров вместе с их свитой. Но не в их привычках было показывать свою растерянность перед обычными людьми. Их, как Богов, не могло коснуться общее бедствие. Впрочем, часть волшебников в черных мантиях, и даже некоторые магистры ушли сразу после трагедии в Золотом Дворце. Например, Корнелиус - он вдруг вспомнил, что когда-то специализировался на медицине, и ушел на юг с войском графа Аризийского, чтобы помогать раненым. Ему было проще - у него нашлось вполне определенное дело. Но большинство магистров и их помощников были учеными до мозга костей, и не могли найти себе места среди обычных людей, поглощенных своими насущными заботами и ничего не понимающих в науке. Башня Луны оставалась единственным местом, где маги, пусть и в усеченном составе, могли совершенствовать свое искусство, и где их достижения могли оценить по достоинству. И потому все, кто выбрал остаться, затворились за всеми дверями, словно их ничто не касалось, хотя от Ордена осталась едва половина. Они даже не выбрали нового Верховного Мага вместо Бальтазара, так как для этого был необходим полный состав магистров, а их больше не было. На место погибших формально были избраны новые, но вновь надевшим фиолетовые мантии не хватало опыта и почета в Ордене, где новый преемник магистра обычно готовился годами. Избрать же нового Верховного Мага никто не чувствовал себя готовым, и потому волшебники продолжали заниматься своими обычными делами, каждый сам по себе.
  И вот, в ту самую ночь, когда в южной части города ворвавшиеся воды Илиары гасили пожары, зажженные огненными червями, в Лунной Башне магистр Дамиан заканчивал очередную работу. Никто не знал в точности, что именно он исследует в потайной комнате своих покоев, запечатанной самыми мощными заклятьями, но после долгих безрезультатных трудов, наконец, приблизился к успеху.
  Над чем же все-таки работает магистр Дамиан, не подозревала даже его помощница Марсия, хоть и пользовалась его доверием больше, чем кто-либо другой. В эту ночь она сидела в приемной возле заветной двери, среди ваз с посаженными в них растениями, которые сама выращивала. В больших кадках поднимались к потолку высокие пальмы и смоковницы, пышно раскинулись кусты рододендрона и магнолии, чьи глянцево-белые цветы источали густой сладкий аромат. По подпирающим потолок колоннам вились виноградные лианы и вьющиеся золотистые розы. Таким образом, приемная магистра Дамиана скорее напоминала лес или, уж по крайней мере, сказочный сад, но магистр, сам больше всего почитавший красоту, не мешал своей ассистентке украшать комнаты. Все, что росло, цвело и плодоносило, было главной страстью девушки, в жилах которой, как говорили, текла кровь дриад. Прошло уже десять лет, как магистр Дамиан привел в Университет девушку, тонкую и гибкую, как молодая ива, с пышными каштановыми волосами и огромными зелеными, как молодая листва, глазами, и добился для нее черного плаща ученицы. С тех пор Марсия ничуть не изменилась, зато сделала все возможное, чтобы украсить по своему вкусу мрачные комнаты хотя бы в этой части Башни. Тяжелые каменные своды подавляли ее, и лучше всего Марсия себя чувствовала, когда выбиралась в Двиморнедский лес, растущий за Рекой. Это был остаток древнего леса, жившего еще до Потопа и до того, как построен был Адлерштайн. Когда-то тот берег Илиары сплошь покрывали леса - густое зеленое море, занимавшее три четверти нынешней Империи и мелких северных королевств. Со временем люди, расселяясь по земле, все решительнее сводили леса, но на старый Двиморнед их рука никогда не поднималась. По слухам, там обитали дриады, способные защитить свои владения. Люди, которым удавалось унести ноги из лесных ловушек, пастей диких зверей и из-под высохших бревен, придавивших не одного незадачливого лесоруба, сами больше не рисковали заглянуть туда, и другим не показывали дороги. Так и стоял Лес Дриад бок о бок с Адлерштайном. Ну а Марсия, хоть и выросла среди людей, ничуть не боялась леса. Он был для нее если не родным домом, то уж домом хороших знакомых, куда приходят как на праздник, и где хотелось бы остаться жить - точно.
  Девушка открыла оконные ставни и с наслаждением вдохнула прохладный ночной воздух. Иногда ветер приносил со стороны леса тихий шепот листьев, и она пыталась его разгадать, даже почти различала отдельные слова, но только лес был слишком далеко. Сегодня он молчал, ветер дул в другую сторону, зато в воздухе Марсия уловила нечто такое, отчего у нее волосы затрещали и встали дыбом, как шерсть у кошки. "Будет гроза", - решила девушка. - "Трудно дышать, и облака окрашены в цвет крови, хоть солнце давно зашло". В это мгновение стая вороном, которым что-то не давало спать ночью, с громким карканьем пролетела под самыми окнами Лунной Башни. Марсия совсем рядом увидела широко распростертые черные крылья, разинутый клюв и хищно блестящий глаз птицы, и испуганно вскрикнула.
  В это время в замочной скважине повернулся ключ, и на пороге заветной комнаты показался магистр Дамиан. Он был, как всегда, изящен и элегантен в очень идущей ему фиолетовой мантии, с забранными в хвост волосами, в тонких перчатках на красивых аристократических руках. На его остром и бледном лице сияла улыбка, чуть ли не самая широкая и радостная, какую видела у него Марсия за все годы, что они знали друг друга. Правда, при виде открытого окна магистр было пригасил свою радость, но лишь ненадолго - видно, она была такова, что не получалось ее скрыть.
  - Опять открытое окно, Марсия? Хотите, чтобы в комнату налетела пыль?
  Девушка поспешно закрыла оконные ставни. Совсем забыла, что он не выносит беспорядка!
  - Простите, магистр, все уже исправлено! - и, видя, что он не разозлился на нее по-настоящему, решилась поинтересоваться, что так обрадовало обычно сосредоточенного, даже сурового мага. - А что произошло у Вас? Вижу, приятная новость, раз Вы так сияете!
  Глаза магистра Дамиана торжествующе блеснули, и оторопевшей девушке на мгновение привиделось зловещее сходство с глазами ворона, что пролетел мимо окна. Но тут же рассеялось: перед ней вновь стоял хорошо знакомый ей магистр; он улыбнулся и шутливо погрозил ей пальцем.
  - Вы слишком любопытны, милая Марсия! Впрочем, - он отвел в сторону часть упавшей на плечо лианы, - Вас, вероятно, интересовал самый главный эксперимент моей жизни? Тот, в котором я не позволял ассистировать никому, даже другим магистрам? Так вот - я могу удовлетворить Ваше желание!
  Он волновался, это заметно было по его высокопарной, исполненной пафоса речи. Но девушку настолько изумило это предложение, что она даже не обрадовалась сперва. Уж кому, как не ей, было знать, что ее руководитель не допускал в свое святилище даже самого Верховного Мага Бальтазара! Маги помоложе, носящие черное, время от времени заключали спор, что же скрывает магистр Дамиан, и пытались подкупить Марсию. Но ей тем легче было скрывать тайну, что она сама знала не больше посторонних, во что, разумеется, те не могли поверить.
  - О, Вы... вправду готовы рассказать мне? - переспросила она со вспыхнувшим вновь любопытством.
  Магистр Дамиан усмехнулся.
  - Ты ведь знаешь: я всю сознательную жизнь мечтаю создать воплощение красоты! Настоящей красоты, такой, что поразит каждого, кто ее увидит. Для каждого человека на свете существует свой образ красоты, но она будет заключать в себе их все и принимать облик, в котором ее желают видеть.
  - Она? - переспросила девушка растерянно.
  - Да! Женщина - идеальная женщина, воплощенная Любовь и Красота! Только она достойна стать величайшим воплощением красоты, в котором соединятся все образы, созданные воображением людей. Что по сравнению с ней будут сами Богини: Мать-Земля и Великая Ночь, Богиня Реки и даже Принцесса-Радуга, прекраснейшая из всех! Они приходили к своим служителям в одном лишь облике, Она же будет ими всеми! Сам Отец-Солнце признает, что под Его лучами еще не являлось ничего прекраснее. И тем не менее, Она будет на земле - живая красота, которой нас лишили Боги. Сейчас я, наконец, понял, как исправить их ошибку, Марсия! Ты ведь видела мои прежние попытки создать Ее - может быть, и годные как произведения искусства, но беспомощные в воспроизведении главного: Живой Красоты!
  Марсия кивнула, вспоминая мраморные, металлические, палисандровые изваяния красавиц, которые магистр Дамиан тщетно старался оживить. Она не могла толком объяснить, что именно ее насторожило, но напряглась, не понимая, к чему он клонит.
  - Но Вы же говорили, что разуверились в ее создании, - неуверенно проговорила она.
  Магистр Дамиан снова взглянул на нее с улыбкой победителя.
  - Да, я так сказал для этого жалкого глупца, Верховного Мага, и других, кто вздумал бы следить за мной. О, он был так смешон, когда вздумал утешать меня в моей неудаче... Ха! На самом-то деле мне как раз сопутствовала удача, полная и безоговорочная! И вот, теперь остался лишь один ингредиент, чтобы моя золотая богиня ожила... Но прежде взгляни на нее!
  Он втолкнул девушку в заветную комнату. Под потолком тут же вспыхнул магический светильник, и в его свете Марсия разглядела лежащую на столе обнаженную женщину. Поразительно прекрасную женщину!
  Она лежала в свободной позе, забросив за голову одну полную белую руку и слегка согнув ноги в коленях. Можно было подумать, что женщина спит. Ее молочно-белая, с чуть заметным розовым оттенком кожа выглядела совершенно живой, и потребовалось долго вглядываться, чтобы убедиться, что ее высокая упругая грудь все же не поднимается в такт дыханию. При такой груди и пышных бедрах у статуи была изумительно тонкая талия, и Марсия с невольной завистью подумала, что даже многие общепризнанные красавицы, доведись им увидеть дивное изваяние, почувствовали бы себя неуклюжими коровами, либо, напротив, переодетыми в женское платье мальчишками с неоформившимися очертаниями. Вокруг головы женщины сверкающим нимбом рассыпались волны золотых волос. Приоткрытые алые губы позволяли разглядеть белоснежные зубы красавицы.
  Марсия изумленно глядела на нее, не двигаясь, точно пригвожденная. А тем временем магистр Дамиан запер изнутри дверь на ключ. Потом подошел к столу, где лежала красавица, и опустился перед ней на колени.
  - Сегодня ты увидишь свет, моя Глориана, - произнес он с небывалой нежностью. - Твоя плоть из чистого серебра, кожа - пластины из слоновой кости, самого прекрасного и живого оттенка! Твои волосы - из мягкого золота, и смогут принимать любой оттенок, какой только ты пожелаешь. Твои глаза - два сверкающих адаманта, и в любом цвете и разрезе будут сохранять свой блеск. Твои зубы - из первосортного морского жемчуга, а половинки жемчужных раковин, округлые, нежно-розовые, пошли на твои ногти, моя красавица! Твои губы - из алой яшмы, алой, как кровь... Ты говоришь о крови, моя красавица? О, конечно, она будет течь в твоих жилах - горячая, красная кровь живого человека, и в твоей груди будет биться настоящее сердце! Так странно... - продолжал маг, понизив голос, - я вложил своей Богине мозг из розового хрусталя, а вот сердце непременно должно быть настоящим, чтобы оживить Ее. Ну что ж, пусть будет так. Что значит обычная жизнь рядом с Истинной Красотой?
  - О чем Вы говорите, магистр Дамиан? - резко повысила голос Марсия, которую уже била дрожь от его откровений.
  Он обернулся к ней, с явным трудом отводя глаза от своего создания.
  - А ты не догадалась? Я вложу твое сердце в грудь моей Глорианы и волью твою кровь ей в жилы, в ее тончайшие серебряные жилы, прежде чем прочту заклятье оживления. Именно этого не хватило моим прежним попыткам. Но я не жалею о них - они позволили мне многому научиться, а самое главное - только теперь мне удалось создать подлинную красоту. Твой долг, милая Марсия - послужить для ее создания! - с этими словами он взмахнул волшебной палочкой, и стремительно вылетевшие веревки связали девушку по рукам и ногам.
  Только сейчас Марсия поняла, что это, похоже, происходит всерьез. До сих пор то, что она видела и слышала, было настолько неправдоподобно, что она готова была решить, что видит сон, страшный сон, хоть лежащее перед ней изваяние женщины и было прекрасно. Но глаза магистра Дамиана безумно сверкали, и, услышав, как он молится своему созданию, словно богине, девушка поняла: он не остановится ни перед чем!
  Преодолевая подступающее горькое безразличие обреченной, Марсия тихо проговорила:
  - Я работала с Вами десять лет. Вы говорили, что я была хорошей ассистенткой...
  - И сейчас скажу то же, - кивнул ей магистр. - Не думай, здесь нет ничего личного. Но ты - всего лишь человек, хоть и с кровью дриад. Она же - гораздо больше: Она - воплощенная Красота, а что перед ней наши жизни? Веками люди убивали и умирали ради красоты. Из-за Принцессы-Радуги погиб Изначальный Мир до Потопа, а между тем, кто она была в сравнении с Глорианой?
  - Так вот что несет ее создание: вражду, убийства и разрушение! Одумайтесь, магистр Дамиан! - в последний раз взмолилась девушка.
  - Слишком поздно! - маг дико оскалился, схватил шелковый платок, обшитый кружевами, и, плеснув на него какую-то жидкость, прижал к горлу Марсии. Та вдохнула лишь раз, глядя ее вылезли из орбит, по горлу прошла судорога; потом девушка вытянулась и затихла.
  - Твое сердце и кровь нужны мне неповрежденными, - проговорил магистр Дамиан и рассек грудь девушки точным ударом обсидианового ножа. - Теперь вперед, во имя Глорианы! Сегодня у тебя забьется настоящее живое сердце, моя прекрасная, сегодня тебя согреет горячая алая кровь, и ты оживешь!
  Он продолжал свою работу с музыкальной точностью очень долго, не прерываясь даже, чтобы вытереть пот со лба или откинуть прядь волос с лица. Наконец, все следы случившегося были убраны. Налетевший порыв ветра развеял испепеленное дотла тело Марсии. Прекрасная Глориана лежала перед своим создателем, и ее грудь теперь тихонько вздымалась. Сделанная из драгоценных материалов, ее плоть постепенно становилась теплее и мягче, словно оттаивала.
  Магистр Дамиан долго вслушивался в биение ее сердца, затаив дыхание, пока не убедился вполне, что оно бьется сильно и ровно. Осталась всего одна проверка, последняя... Волшебник поднял палочку дрожащими руками. Он медлил, как перед прыжком в холодную воду, но думать о возможности неудачи было еще страшнее...
  - Оживи! - в это слово он вложил все свое неистовое стремление, всю магическую силу, направленную на достижение только одной цели; и он не думал, что будет потом. Никакая цена не казалась ему чрезмерно высокой, чтобы Глориана могла ожить.
  Она медленно открыла глаза - те только что были серебристо-серыми, но в следующее мгновение сделались бирюзово-синими, как море, яркими и блестящими, с изумительно густыми и длинными ресницами; на них, как и на ее брови, пошел мех куницы. Затем она потянулась, как кошка, и взглянула на замершего перед ней мага.
  - Кто ты, и чего хочешь от меня?
  Услышав ее голос, высокий и мелодичный, хоть в нем и звучали сейчас надменные нотки, магистр Дамиан сам временно лишился дара речи. Он упал на колени перед столом, где все еще лежало его создание; по лицу мага текли слезы, сердце сильно билось, готовое вырваться из груди.
  - Ты есть, ты ожила, моя Прекраснейшая Богиня! О, скажи еще что-нибудь, чтобы я мог внимать тебе... Просто любоваться тобой - уже волшебство, но когда я думаю о том, что ты можешь совершить в мире, у меня замирает сердце от радости...
  - А что я могу совершить? - Глориана соскочила со стола и танцующей походкой прошлась по комнате, наслаждаясь способностью двигаться. Собственная нагота явно ничуть не смущала красавицу.
  Ее создатель глядел на нее, кружившуюся по комнате, белоснежную, пышную и в то же время гибкую, в ослепительных ливнях золотых волос, и не отводил глаз.
  - Ты можешь все, чего пожелаешь, - выдохнул он. - Ради тебя цари будут жертвовать своей короной, а полководцы - бросаться армиями, как мячиками, стоит тебе взглянуть на них, так как сейчас на меня. Ради одной твоей улыбки самые могущественные из земных владык упадут к твоим ногам. Ты вооружишь их знаменем своей любви, и каждый, на ком ты хоть на мгновение остановишь взгляд, сделается равен Богам. Красота женщин вдохновляет всех: воинов и полководцев, поэтов, скульпторов и живописцев - они, увидев тебя, поймут, что никогда раньше не знали настоящей красоты. Они увековечат тебя тысячей разных способов, хоть и не идущих ни в какое сравнение с оригиналом. И все же, это будет в сотни раз лучше, чем все, что люди создали до сих пор. Отныне и навсегда, моя Глориана, люди будут служить Красоте в твоем обличье; ты станешь целью и смыслом их жизни!
  - Это мне нравится, - Глориана подошла к огромному зеркалу, стоявшему в комнате, и долго разглядывала себя, любуясь своим отражением: очертаниями рук, груди, бедер. За это время она дважды сменила облик: сначала сделалась черноволосой и зеленоглазой, с медным загаром, как у жителей южных провинций, затем обрела огненные кудри в сочетании с ореховыми глазами. - Это и есть магия?
  - Да, моя прекрасная! Точнее, это только твой дар, недоступный другим. Одна лишь ты способна сколько угодно менять свой облик, но в любом из них сохранять красоту. А сейчас, не хочешь ли одеться? Красивое платье еще сильнее оттенит очарование выбранного облика, и привлечет внимание.
  - Я думаю, что довольно хороша и без нарядов. Но, раз так принято у людей, я согласна их носить. Увидеть меня обнаженной - награда, которой будут удостоены лишь избранные, - красавица обучалась всему, что могло ей пригодиться, с поразительной быстротой.
  Магистр Дамиан даже не пытался ревновать при этом недвусмысленном намеке, что не ему одному доведется видеть ее, в первозданном облике. По его бледному лицу прошла тень, но ведь он сам создал воплощение Красоты для всех людей, а не для себя одного. Кроме того, Глориана, похоже, не сохранила воспоминаний, что он создал ее. Задуманная как идеал вечной красоты, она вообразила, что была в мире всегда, или - что то же самое, - мир возник одновременно с ней, чтобы вращаться вокруг нее, самой прекрасной.
  Надев оранжево-алое платье из "сотканного воздуха", она осмотрела выбранные магом драгоценности и, не найдя подходящих, создала золотой гарнитур с крупными, сияющими, как алые звезды, рубинами. Украсила ими шею и руки, продела серьги в уши и позволила волшебнику уложить ей волосы, вновь ставшие золотыми, точно корону, скрепив их рубиновым венцом.
  - Тебе ведь нравятся золотые волосы? Ради тебя я готова быть золотоволосой, - Глориана говорила так, словно сменить цвет волос было величайшим подвигом; зато сладкое "ради тебя" все искупало сторицей.
  Она подошла к нему изящной, волнующей походкой, и магистр протянул к ней руки. Глориана и не думала отстраняться, охотно позволила прикасаться к себе. Ее кожа под тонким платьем оказалась восхитительно горячей, и волшебник уже не вполне верил, что она когда-то была его созданием. Сейчас в ней было больше жизни, чем в нем и в любом из людей, что всегда состояли из плоти и крови. Она впитывала жизненную силу с каждым мгновением, притянув магистра к себе, на стол, откуда он в последний момент успел сбросить разложенные инструменты. Ее волосы светились в свете магической лампы, а волшебнику казалось, что они сияют сами по себе, как и ее молочно-белая кожа.
  - Так ты называешь меня Богиней? - лукаво спросила Глориана.
  - Ты и есть Богиня! Ты - воплощенная красота и любовь, очарование и радость жизни! - страстно шептал маг ей в ответ.
  Ее полные алые губы раздвинулись в улыбке.
  - В таком случае, первых из моих жрецов может видеть меня обнаженной. Помоги мне избавиться от этого платья. Скоро я пойду дальше, к тем царям и вельможам, о которых ты говоришь. Но вначале я вознагражу тебя.
  - О, Глориана!.. - воскликнул магистр задыхающимся голосом.
  Настало утро, осветив город, полный дымящихся развалин и потоков грязи, похоронивших под собой дома и целые улицы Адлерштайна. Только обитатели Магического Университета ничего не знали о творящемся в городе: они не покидали стен своей цитадели, и там не было окон, выходивших в город. Со стороны же, среди облаков дыма и пара, что заволокли даже не пострадавшую от огненных червей часть города, Башня Луны выглядела неправдоподобно белой и чистой, построенная из особого камня, неподвластного ни огню, ни разрушению.
  Между тем, в наглухо запертой тайной лаборатории магистра Дамиана приоткрылась дверь, и оттуда выскользнула Глориана, в блеске своей красоты, казалось, еще возросшей в эту ночь. Она горделиво улыбнулась и направилась решительным и вместе с тем изящным шагом к жилым покоям других магов. Новоявленная Богиня Красоты намеревалась свести знакомство с другими, меж тем как ее первый жрец и любовник отдыхает после бурной ночи. Странно: неужели все люди устают так быстро? Жаль, если и остальных, поклонение которых он ей сулит, хватит ненадолго. Чем сильнее становится она, тем больше слабеет он. Ну что ж, здесь вокруг еще много людей, обладающих волшебной силой, и она сможет почерпнуть из нее, прежде чем будет готова идти дальше...
  Первым в Магическом Университете Глориану встретил маг-ученик, одетый в черное. Увидел перед собой ослепительную красавицу и открыл рот, забыв даже спросить, как она появилась в наглухо запечатанной крепости. Она же улыбнулась юноше и протянула руку с видом императрицы, гордой и вместе с тем милостивой даже к последнему из своих подданных.
  - Я - гостья в Адлерштайне, и для меня большая честь встретиться с мудрыми магами из Университета.
  Ученик ошеломленно кивнул и повел свою даму к обиталищу "мудрых", втайне - так он думал, но от внимательных глаз Глорианы ничто не укрылось, - трепеща от тщательно выверенных прикосновений рук и развевающихся волос прекрасной гостьи. Она стремительно училась воздействовать на мужчин.
  В это время магистр Дамиан, только что пробудившись от краткого сна, отнюдь не вернувшего ему силы после ночи с Глорианой, с трудом поднялся на ноги и, шатаясь, дошел до порога и сел, бессмысленно глядя на растения, что выращивала Марсия. С прошлой ночи они, кажется, разрослись еще пышнее. Но маг отметил это обстоятельство лишь мимоходом, у него не получалось ни на чем сосредоточиться. За ночь он, казалось, постарел на десять лет, в каштановых волосах зазмеилась седина, глаза провалились, как и щеки, и все тело заметно похудело. Но по сухим губам магистра то и дело пробегала мечтательная улыбка.
  - О, моя прекрасная Глориана, сотканная из ветра и пламени! - шептал он надтреснутым голосом. - Я надеюсь, что ты вернешься еще ко мне, пока я жив и могу тебе служить... Но если и нет, я все равно благодарен тебе, Прекраснейшая, за то что осветила мою жизнь...
  А тем временем в окно, которое он забыл закрыть, долетал ветер, принося ароматы Двиморнедского леса, полные цветочной пыльцы, смолы деревьев, терпкого запаха листьев и влажной земли. И растения, что посадила несчастная Марсия, шевелились от ветра, шелестели всеми листьями, будто обрели голос и теперь беседовали со своими лесными сородичами. Нет, магистру Дамиану не показалось: они действительно выросли за ночь; но вряд ли он, всегда стремившийся изменить естественные законы и создать идеальную рукотворную красоту, сумел бы остановить бунт живой природы. Дыхание леса дриад коснулось комнатных растений, и они стали подниматься вверх, будто стремились вырваться из своих горшков и кадок. Вот треснула самая большая кадка с рододендроном, и корни могучего куста принялись искать себе трещину в каменном полу, чтобы пронизать его насквозь, до самой земли, сколько бы ни пришлось тянуться.
  Цветы, посаженные Марсией, явственно слышали шепот, доносящийся к ним вместе с ветром со стороны леса, и охотно отозвались на него. Но магистр Дамиан, полностью погруженный в свои грезы о Глориане, ничего не услышал. И вряд ли хоть один из его собратьев-магов смог бы разобрать возможную угрозу в шепоте листьев на ветру. Особенно сейчас, когда серебристый смех и чарующая улыбка Глорианы покорили их всех, одного за другим.
  Снаружи Башня Луны и стены, окружавшие Магический Университет, были совершенно невредимы среди окружающего хаоса. Но внутри крепких стен нарастало противоборство различных сил. И над Двиморнедским лесом не стихал ветер, а те, кто оказывался поблизости, слышали пение, печальное и вместе с тем грозное. Но мало кто в городе слышал эти песни.
  Глава 12. Осада Адлерштайна
  Известие о вторжении огненных червей в Адлерштайн и о разрушении части города прилетело к графу Аризийскому в облике троих, одного за другим, "крылатых" гонцов. Так называли особых императорских посланцев, действительно носивших нашивки в виде крыльев в знак спешности своей миссии. Получив от них послание, Адриан Вальтари выругался на своем родном языке и прошелся по шатру, не замечая своих собравшихся офицеров. До чего же не вовремя пришли известия! Ведь он уже успешно отразил четыре наступления гебирской конницы, и сам атаковал, оттеснив кочевников за реку Сомму, приток Илиары! Еще немного - и у него были бы развязаны руки, чтобы двинуться дальше, навстречу главным силам виранцев. А теперь надо было возвращаться спасать столицу... На мгновение Адриан пожалел, что "крылатые" гонцы так хорошо знают дело. Лучше было бы им опоздать на несколько дней или вовсе не добраться, чтобы он мог с чистой совестью продолжать войну, ничего не зная о столице. Увы - теперь он уже не мог сделать вид, что ничего не получал! Еще раз вскользь пробежал глазами послание. "Огненные черви, большой пожар в городе, южная стена разрушена..." Ошибки быть не могло: его наместник в Адлерштайне не стал бы паниковать по пустякам. И отмахнуться от этого проклятого куска пергамента просто так нельзя...
  Граф Аризийский обернулся с таким лицом, что даже его оруженосец Сильвий отшатнулся, как от лагардской маски Брата Зверя - аризийцы же, кстати, отнюдь не приписывали своему легендарному прародителю отталкивающих черт. Продолжая сжимать побелевшими пальцами кусок пергамента, прохрипел, обращаясь к своим рыцарям:
  - Отступаем! Немедленно! На Адлерштайн - и приведем врагов на хвосте! - голос его звучал резко и грубо, точно карканье старого ворона.
  В ту же ночь лагардская армия снялась с места, оставив палатки и зажженные костры, надеясь хоть ненадолго ввести врага в заблуждение. И двинулась ускоренным маршем обратно к столице. По дороге видели жителей окрестных селений, спешивших покинуть дома, пока за отступающими защитниками не пришли и враги. Поселяне провожали рыцарей глазами, и в их лицах читалось: "Вы обещали защищать нас, не пустить врага дальше, а теперь сами удираете в столицу, а нас оставляете на произвол судьбы". Куда ни взгляни - ехали целые семьи в повозках, запряженных лошадьми и быками, у кого ничего не было - шли пешком, гнали стада. Слышался плач, молитвы и проклятья, по запруженной народом дороге вздымались тучи пыли. Обездоленные поселяне оставались позади, не в силах успеть за рыцарской конницей на марше, а за очередным холмом войско встречало таких же несчастных, покинувших свои дома.
  Лагардская армия двигалась так быстро, словно у них тоже выросли крылья. Но легкая конница гебиров была быстрее, и все время шла по пятам за "железноголовыми". Граф Аризийский сумел выиграть два дня, перейдя мост через Сомму и уничтожив его, но на другом берегу Лев Победы компенсировал потерянное время. И вот, когда Адриан привел войско в столицу, гебирской коннице оставалось менее одного дневного перехода. А с востока уже двигались главные силы виранцев во главе с военачальником Гидарном. Эти ползли не спеша, но неотвратимо, как исполинская змея, окованная металлом.
  Виранский главнокомандующий и вождь гебиров съехались у разрушенных Знаменских ворот. На месте южной стены чернели застывшие грязевые потоки, словно здесь было извержение огненной горы. Огонь и вода, схлестнувшись, уничтожили все на своем пути. Обломки камней, покрытые копотью, громоздились вместе с обугленными остатками древесины, сгоревшей плотью людей и животных, и самих огненных червей, которые, будучи поглощены водой и погаснув полностью, рассыпались углем. Все это перемешалось с принесенными водой илом, водорослями, ракушками, спрессовалось в общую окаменевшую массу, над которой до сих пор кое-где поднимался белый пар. Местами громоздились такие высокие завалы, что их было ни преодолеть, ни объехать на лошади.
  Хотя Карранх иль-Зафар видел много захваченных, разрушенных городов, но это зрелище ужаснуло его. Чувствуя состояние хозяина, Кабир заржал и заплясал на месте, отказываясь двигаться дальше. Лев Победы осадил его, преодолевая желание повернуть коня и броситься галопом прочь отсюда.
  - О, четыре начала мира! Что случилось здесь?! - невольно сорвалось с его уст.
  Гидарн, весь в вызолоченной броне, невозмутимо остановил рядом огненно-рыжего коня, тоже украшенного драгоценной сбруей, с пучком перьев филина на лбу.
  - Здесь случились не четыре, а всего два начала мира: священный огонь и лагардская вода, - усмехнулся он полными губами, теряющимися в окладистой бороде, заново окрашенной алой краской. - Ну и, конечно, помощь наших неоценимых союзников. Если бы не они, нам пришлось бы осаждать Адлерштайн гораздо дольше. Тараны, катапульты, осадные башни - все это так долго, и не слишком надежно...
  Лев Победы взглянул на него, как на мираж в пустыне.
  - Так вот что ты имел в виду на совете, говоря о помощи союзников внутри Лагарда, - произнес он тихо и удивленно.
  Но виранский военачальник, в мечтах уже видя, как совсем скоро проедет на своем коне по главной улице взятого Адлерштайна, не обратил внимания на его странный тон.
  - Это и еще кое-что. Жителям других стран ни к чему знать, как были достигнуты наши победы, но нам самим забывать о том не стоит. А что, разве тебя не устраивает победить с наименьшим количеством жертв среди своих?
  Лев Победы с усилием отвел глаза от разрушенной части города.
  - Я предпочел бы такую победу, чтобы уже никогда не сомневаться, по заслугам ли она была достигнута. Иначе какая в том радость, если противник будет мертв, а я уже никогда не узнаю, мог ли победить лицом к лицу?
  На сей раз виранец понял его - во всяком случае, подумал, что понял.
  - Будь спокоен, встретиться вновь с аризийским Барсом тебе никто не помешает. Даже лучше, если ты выяснишь с ним отношения раз и навсегда. По правде говоря, моим воинам совсем не хочется сталкиваться с ним: Барс - свирепый и опасный зверь. Жаль, что ты, доблестный союзник, не перехватил его раньше: теперь он засел в столице, и еще добавит нам хлопот.
  Карранх пожал плечами в ответ на этот вежливый упрек. Он точно знал, что сделал что мог, и не собирался оправдываться перед виранцем.
  У виранского полководца такое поведение вызывало досаду. Создавалось впечатление, что Лев Победы, формально подчиненный ему, на деле сохраняет некую дистанцию со всеми, кроме своих сородичей, как будто своим участием в походе оказывал честь виранцам, а не вел нищее, бездомное племя на завоевание новых земель. Такой же гордец, как и граф Аризийский, укрывшийся теперь в трех уцелевших стенах Адлерштайна. Хорошо, если бы они вправду уничтожили друг друга, и в обоих армиях остались только слабые, податливые люди, которыми будет легко управлять...
  Отвернувшись от Льва Победы, Гидарн долго смотрел, как по долине маршируют его войска, как выстраиваются вдоль городских стен, замыкая кольцо. Поодаль, в оставшихся несжатыми полях, устраивали лагерь виранцы и их союзники. Была уже поздняя осень, и полу-осыпавшиеся, давно высохшие ржаные колосья ломались под ногами, хрустели на лошадиных зубах. У разрушенной стены собирались главные силы, готовясь атаковать в самом уязвимом месте.
  Понаблюдав за подготовкой к штурму, виранский главнокомандующий удовлетворенно кивнул и снова повернулся к Карранху.
  - Здесь все в порядке. Теперь приглашаю тебя в поход на Розенгарден. Это загородная резиденция, где сейчас живут дети погибшего императора. Сделаем визит священным особам, потомкам лагардских Богов, так сказать! Там тоже, надеюсь, обойдется без осложнений.
  "Значит, у тебя и там таятся шпионы, готовые предать в твои руки императорскую семью?" - хотелось съязвить Карранху, но он лишь кивнул и последовал за виранцем с таким видом, словно и впрямь совершал ни к чему не обязывающую прогулку. Только в тот день никто не слышал его голоса, за исключением воинов-гебиров, которым он отдал распоряжения на время своего отсутствия. В последнее время Лев Победы все чаще молчал, словно обдумывал про себя нечто такое, чем не мог бы поделиться ни с кем, даже с Тессой, которая прямо изнемогала, стараясь выяснить, что лежит на душе у названого брата. Впрочем, Карранх сейчас редко виделся с ней, проводя дни и ночи среди своих воинов.
  А тем временем в Розенгардене, окруженном по осени сумрачно-зелеными остролистами и окрасившимися багрянцем кленами, почувствовали неладное, лишь когда оставленная при императорской семье сотня охранников-аризийцев забеспокоилась. Послышался громкий звон гонга над воротами, забегали растревоженные люди, в коридорах, раздались удары мечей и боевой клич.
  В это время принц Феликс и его двор собрались в зале со статуями, где обычно проводили время за развлечениями, дозволенными трауром и военным положением в Империи. Сегодня здесь не было одной лишь принцессы Иеронимы - та все чаще под предлогом нездоровья оставалась в своих покоях, и кронпринц сгоряча уже пообещал в следующий раз притащить кузину силой на устроенное им празднество.
  И вот, за закрытыми дверями раздался лязг и грохот железа, заглушив нежные мелодии лютней и арф. Собравшиеся испуганно переглядывались; последние события - одно страшнее и трагичнее другого, - сделали осторожными и самых легкомысленных. Принцесса Аврора пролепетала первой, слабо взмахнув рукой:
  - Кто-нибудь... взгляните, что там!
  Зара Галларт, дочь недавно погибшего военачальника, приотворила дверь, и тут же захлопнула ее.
  - Там враги! Виранцы, и с ними еще разные другие! Их много, они затопили дворец, как море. Аризийцы и наша стража сдерживают их, но тех гораздо больше!
  Принц Феликс схватился за меч.
  - Ну так в чем дело? Есть здесь мужчины или нет? За мной, на помощь нашим защитникам!
  Но Беренгар Керк фамильярно взял принца за руку и отвел в сторону, но недалеко, так что Зара расслышала весь разговор, не подслушивая нарочно.
  - Виранцы? Может быть, это наш шанс! Не забывай, ты посвящен в жрецы Священного Огня по их обряду, и я тоже. Нам виранцы - союзники, а не враги.
  Феликс замер, не зная, что предпринять. Он привык во всем доверять Беренгару, но не мог закрыть уши от криков сражающихся и гибнущих за его дверью людей.
  - Но я не приглашал сегодня этих союзников, и тем более - не позволял им убивать моих людей, - проговорил он, маскируя за надменностью нерешительность.
  Почувствовав слабину, Беренгар взял левую руку принца и стал гладить ее, как животное по шерсти.
  - Они пока что дерутся не с твоими людьми, а с аризийцами. И у тебя есть отличная возможность избавиться от их опеки раз и навсегда. Подумай, мой принц! Разве не этот демон, Адриан Вальтари, отстранил тебя от короны? Не он хочет выиграть войну сам и приписать все заслуги себе одному? А что он станет делать, если победит? Не захочет ли сам стать императором?
  - Ты думаешь, он на это способен? - заколебался Феликс.
  - Не только я - даже барон Ренард всегда говорил, что Вальтари опасно недооценивать! Барс не приручается; он может до поры до времени прыгать через обруч, но когда-нибудь все равно выпустит когти. Решайся, мой Феликс! Помощь от могучего и равного союзника - или фактический плен в лапах свирепого Барса и гибель?
  Кронпринц вздохнул и накинул мантию виранского жреца, немедленно поданную слугой, прямо поверх придворного наряда, вышитого жемчугом. Вместе с тоже переодевшимся Беренгаром и своей свитой он вышел из зала навстречу незваным гостям. Принцесса Аврора со своими фрейлинами остались в зале одни, не зная, чем все закончится.
  К этому времени битва в Розенгарденском дворце подходила к концу, и кругом лежали трупы, по мраморному полу текли реки крови. Охранники-горцы успели надеть доспехи и взяться за мечи, но виранцев было гораздо больше, и их одолели числом. Лишь кое-где еще продолжали сражаться, но это уже ничего не могло изменить. Феликс вынужден был идти по крови, и один раз поскользнулся и едва не упал, не поддержи его барон Керк. Золотые сапоги принца побагровели от крови, и он старался не глядеть на совсем уж изуродованные трупы, с перемешанными внутренностями, пока спускался на первый этаж под руку со своим фаворитом.
  Виранского главнокомандующего они нашли внизу, в приемном зале, откуда трупы были уже убраны, и даже порядок, по возможности, удалось навести. Гидарн, раньше бывавший с посольством в Адлерштайне и в то время почтительно принимавший дружбу кронпринца, поднялся с кресла, приветствуя его. Вокруг собрался целый отряд в виранских доспехах. Одновременно с тем двери захлопнулись, отрезая лагардцам путь назад.
  Почувствовав себя в окружении виранцев, принц Феликс растерялся. По коже скользнул холод, пальцы непроизвольно потянулись к мечу, но меча не было, он явился к виранцам безоружным, как и его свита, по совету Беренгара... Выпрямившись и стараясь говорить с достоинством, кронпринц обратился к виранскому главнокомандующему:
  - Пусть согреет тебя Священный Огонь, благородный Гидарн! С чем ты приходишь в дом своих единоверцев - с миром, как положено разделяющим общую веру, или с несправедливой войной?
  На лице Гидарна, полускрытом огненной бородой, не дрогнул ни один мускул - он умел владеть собой. По тайному знаку военачальника виранские воины полукругом окружили принца и Беренгара, другая их группа столпилась вокруг свиты лагардского принца.
  - Я пришел, - медленно и важно проговорил полководец, - с приказом Огнеликого Царя. Он же сообщает в своей мудрости, что нам не нужны мальчишки, рядящиеся в чужое платье и в чужую веру, точно для веселой игры. Его Величество передает через меня: тот, кто хочет быть нашим наместником в Лагарде, должен сперва выдержать решающую проверку.
  При этих словах Гидарн отвернулся от Феликса и обратил цепкий взгляд на Беренгара Керка. И тут же один из воинов-виранцев вложил саблю в руки барона.
  Тот поглядел на нее растерянно, боясь понять, к чему клонит виранский полководец. Все это было весьма далеко от описаний всяческих благ, что они с Феликсом слышали прежде от виранских жрецов и других агентов...
  Заметив его затруднения, Гидарн любезно подсказал:
  - Огнеликий Царь готов сделать Вас наместником Лагарда, любезный барон, если Вы здесь и сейчас убьете Феликса Маннелига. Если Вы затем станете себя разумно вести, об этом никто не узнает, кроме присутствующих тут. Ну а если откажетесь - не обессудьте...
  С этими словами он подал знак воинам, и те принялись рубить и колоть лагардцев. Те, явившись безоружными, не могли оказать настоящего сопротивления, и то, что происходило, было похоже на бойню. Стоны и крики умирающих наполнили зал, кровь текла по роскошным коврам. Лишь немногим удавалось вырваться из окружения, но двери были заперты, и несчастные никуда не могли убежать.
  Бледный, как оживший мертвец из старых легенд, барон Керк смотрел на побоище широко распахнутыми глазами. Его сотрясала дрожь, виранская сабля едва удерживалась в судорожно стиснутых пальцах. Наконец, когда стихли последние стоны, он с трудом поднял взгляд на Феликса, тоже серого, как пепел.
  - Прости, но у меня нет выбора, - прошептал Беренгар, целую вечность поднимая саблю непослушными руками.
  И тут Феликс, до сих пор стоявший в оцепенении, не в силах поверить, что это не сон, упал на колени перед своим фаворитом, обнял его за бедра.
  - Ты не сможешь этого совершить, Беренгар! Вспомни, сколько я для тебя сделал... Я дал тебе титул и состояние, я хотел выдать за тебя замуж свою кузину, чтобы ты во всем был наравне со мной! Мы с тобой вместе приняли веру в Священный Огонь... Беренгар, Беренгар, вспомни, ведь я всегда любил тебя!..
  Трудно было сказать, кого из них сильнее терзают ужас и отчаяние. Оба были бледны как смерть, с жутко искаженными лицами обреченных, успевших уже умереть еще до окончательной гибели. Наконец, Беренгар оттолкнул от себя Феликса и вырвался из его последних объятий, вновь с трудом вскинул саблю над головой.
  - Я должен! У меня нет выбора! - прорыдал он. - А ты замолчи! Замолчи! Замолчи!
  С этими словами он трижды обрушил саблю на голову своему принцу, чтобы прекратить его мольбы, терзающие душу воспоминаниями обо всем, что связывало их прежде. Он рубил неумело, дрожащими руками, так что первые удары не достигли цели, и лишь после третьего стоны и всхлипывания Феликса прекратились. Зато Беренгар, уже не замечая этого, продолжал рубить, весь в крови, как мясник, ничего не видя от застилающих глаза слез, он плакал и стонал с каждым новым ударом. Наконец, обессилев, рухнул на пол и завыл на одной высокой и тонкой ноте, корчась, как смертельно раненый.
  В этот момент дверь распахнулась, и в зал вошел Лев Победы в сопровождении отряда гебиров, задержавшегося было, добивая последних из сопротивлявшихся розенгарденских охранников. Он явился как раз кстати, чтобы увидеть, как барон Керк убил своего принца. Глаза Карранха зажглись мрачным огнем. Не обращая внимания на Гидарна и прочих виранцев, он стремительно пересек зал и одним ударом разрубил голову барону. Затем аккуратно вытер саблю полой жреческого халата убитого, вложил ее в ножны, и лишь тогда встретился взглядом с главнокомандующим.
  - Кто тебя просил вмешиваться? - Гидарн несколько мгновений смотрел на вождя гебиров с настоящей, неприкрытой ненавистью, не сразу справившись с собой.
  Карранх иль-Зафар бросил на убитого им презрительный взгляд.
  - Я прикончил крысу, поднявшую руку на своего принца, к тому же друга и покровителя. Крыс нужно давить всегда и везде - надеюсь, ты не станешь их защищать?
  - Этого человека Огнеликий Царь поручил мне поставить наместником Лагарда, если он выдержит проверку, - к этому времени Гидарн сумел почти успокоиться, и теперь говорил ровным голосом, хотя сейчас с удовольствием отправил бы и Льва Победы вслед за Феликсом и Беренгаром, если бы не боялся, что гебиры взбунтуются, мстя за вождя. - Ему некуда было бы деться, он навеки остался бы в наших руках. А ты, неразумный кочевник, погубил величайший замысел! Я сообщу о твоем проступке, и тогда ты сам убедишься, что лучше было бы тебе заниматься своими лошадьми, и не лезть в дела, которых не понимаешь!
  И тени опасения не отразилось на смуглом, рассеченном шрамом лице Льва Победы.
  - Если я помогу тебе завоевать Лагард, не перевесит ли эта услуга того, что ты зовешь "провинностью"? А за то, что я избавил вас от такого трусливого союзника, вы можете меня поблагодарить. Такие, как он, еще никому не приносили пользы.
  Гидарн уже клокотал от ярости, с трудом сдерживаясь, чтобы не приказать-таки взять под стражу дерзкого кочевника, смеющего обсуждать решения Огнеликого Царя, точно равный. Наконец, спасая свою репутацию, величественно взмахнул рукой:
  - Это мы решим после окончательной победы. Пока что ступай со своими воинами в парадный зал - там собрались лагардские принцессы и другие женщины. Настоящий цветник, поверь. Позволяю вам поживиться первыми, но не перестарайтесь. Красавицы нам нужны живыми и здоровыми.
  А тем временем принцесса Аврора со своими фрейлинами дрожала от ужаса, закрывшись в большом зале. Несколько оставшихся при них гвардейцев придвинули к дверям мебель, с трудом таская тяжелые столы и диваны из красного дерева, дуба и ореха. Но это не очень-то успокаивало женщин, не получающих никаких вестей после ухода принца с его свитой. Некоторое время они напряженно прислушивались к доносившемуся снаружи шуму битвы. Затем все стихло. Никто не знал, хорошо или плохо, что наступила тишина. Женщины сидели, затаив дыхание и не зная, что им делать. Никто, даже принцесса Аврора, не решалась попросить кого-то отодвинуть мебель и выглянуть наружу.
  Испуганная поначалу не меньше других, Зара Галларт сумела почти успокоиться. Ей вспомнилось, как говорил ее отец: "Страх убивает прежде меча. Бывает, что человек еще цел и невредим, и мог бы сражаться, даже одержать победу, но не сознает этого, потому что его дух поражен прежде тела". Она не больше своих подруг знала, что делать, но попыталась хоть как-то отвлечь их и себя, и проговорила дрожащим голосом:
  - Давайте я расскажу вам историю, чьи корни уходят в незапамятные времена. Когда еще Боги жили среди людей, и люди были подобны Богам, на земле не было городов, и никто не проводил границ. Люди не знали вражды меж собой, все жили как один народ, и бродили где хотели - и везде их встречали обильные дары земли, и никому в те времена не приходилось заботиться о хлебе насущном.
  Так начинались многие старинные сказания, и все же многие при первых словах Зары повернули к ней головы и стали слушать, пытаясь отвлечься от терзающего их ужаса. И сама принцесса Аврора повернулась к своей фрейлине и стала слушать, хоть и вздрагивала то и дело, когда вдалеке грохотали чьи-то шаги.
  - Но вот однажды появилась на свет Принцесса Радуга, и была она прекраснее всех на свете. Волосы у нее были белокурые и легкие, как пена на волнах Илиары, а глаза - как вода лесного озера в солнечный день. И такая она была стройная и изящная, гибкая как молодая ива, что, когда она танцевала на поляне в лесу, олени и журавли приходили учиться у нее, а когда пела - соловьи прилетали и садились ей на плечи. Едва Принцесса Радуга стала созревать как все мужчины на свете убедились, что нет на свете никого прекраснее нее... - при этих словах девушка прервалась: у нее перехватило горло.
  - Продолжайте, Зара, продолжайте, - благосклонно кивнула ей принцесса Аврора.
  - Принцесса Радуга стала женой Принца Звезд, и он любил ее сильнее всего на земле, - продолжала девушка. - Принц Звезд говорил, что ни одна Богиня не сравнится красотой с его женой, и сами Боги не так сильно любят друг друга, как они с Принцессой Радугой. Но Отец-Солнце сказал, глядя на Принца Звезд: "Я дал тебе иное предназначение", - и вселил в сердца других мужчин страсть к Принцессе Радуге. И первым из них сказал Брат Зверя: "Почему прекраснейшая из женщин принадлежит этому мальчишке, Принцу Звезд? Ведь я - самый сильный, и способен совершить больше него, так что имею право владеть ею". И он вызвал Священного Зверя, чье имя носил, и обманом убил его. Но Священный Зверь перед смертью успел сказать: "Чего ты добился? Ты вместе со мной убил себя, и скоро умрешь, а счастливую землю постигнут бедствия, которых я уже не смогу отвести". И так стало.
  Прежде лучшим другом Принца Звезд был Потомок Льва. Но вот и он загляделся однажды на Принцессу Радугу, да и не мог уже отвести глаз, и возжелал, чтобы она была с ним, а свою жену забыл. Завидовал и тому, кто владел ею, и тому, кто смел бороться за нее открыто, а сам не мог себя выдать.
  И многие другие желали обладать Принцессой Радугой. Даже из Подземного Мира поднялся жалкий, уродливый карлик по прозвищу Хитрец, Правдивый Ложью, - и тоже стремился увлечь ее с собой. Вот каково действие истинной красоты - даже самые бесчестные существа способны проникнуться ею! Но красота Принцессы Радуги сделала несчастными и мужчин, впервые научившихся ради нее соперничать и совершать преступления, чтобы завладеть ею, и других женщин, что стали не нужны мужчинам, так как все мечтали только об одной. И тогда Отец-Солнце увидел, что нет уже былой счастливой земли, и люди - больше не братья друг другу и всему живому. Они узнали уже и зависть, и вражду, и убийства - а все из-за красоты Принцессы Радуги. Тогда Отец-Солнце забрал ее, а Принцу Звезд показал на совсем молодую девушку, почти ребенка, но сильную духом и отважную, как львица, и сказал ему: "Вот твоя жена, мать будущего человечества. А о той, первой, забудь: она слишком хороша для человеческой доли. Она будет теперь сиять в Небесных Землях, и лишь изредка, гонимая женским любопытством, станет глядеть вниз, но вы, смертные, увидите только ее семицветное покрывало. А вам, потерявшим свою счастливую землю, трудно будет найти ее вновь. Тебе с твоей второй женой я дам возможность начать сначала, но даже когда я очищу мир, те бедствия, что вы пустили в него, будут пытаться заполонить его вновь..."
  Девушка смолкла, и будто в подтверждение ее слов, чудовищный грохот сотряс входную дверь. Прочные дубовые створы, подпертые изнутри тяжелым диваном, выдержали, но снаружи на дверь вновь обрушились удары топора. И вскоре она была разбита в щепки, и в зал ворвался отряд воинов-гебиров - в своем привычном виде, в легких кожаных доспехах, открывающих смуглые мускулистые руки, ибо они ни за что бы не согласились прийти к женщинам похожими на железноголовых или огненнобородых.
  Впрочем, лагардским женщинам было все равно, кто перед ними. Ужас и паника охватили почти всех. Одни лежали в обмороке - готовая добыча в шелковых и бархатных платьях. Другие пытались бежать или сопротивляться, и их враги легко перехватывали и сгоняли вместе, как овец. Их слезы не трогали кочевников, они наблюдали подобные сцены не раз, во время этого похода и других, ранее.
  Карранх иль-Зафар, оглядев захваченных пленниц, безошибочно узнал среди них принцессу Аврору. Та лежала в полуобмороке на диване, и Зара с другой фрейлиной заботились о ней.
  - Ты - дочь императора? - уточнил гебир, и, когда та кивнула, продолжал: - Тебя велено привести к полководцу Гидарну. Одну. Остальные женщины подождут в палатке до раздела добычи.
  Принцесса Аврора глубоко вздохнула и поднялась на ноги, опираясь о руку своей прислужницы. Она не спрашивала ни о чем. И так все было ясно, раз сюда пришли враги. Хрупкая и очень бледная, она запрокинула голову, чтобы взглянуть в лицо гебиру. На ней был расстегнут корсаж, и полуоткрытая грудь выглядывала из выреза платья, но принцесса сейчас, казалось, не замечала ничего, дрожа, как от холода.
  - Как я могу сопротивляться Вам? Сопроводите меня, если Вас не затруднит? - она протянула руку Карранху и чуть заметно улыбнулась.
  Увидев ее улыбку, Зара вздрогнула, точно от холода, на миг забыв об опасности, которой подвергалась сама. Принцесса Аврора отвечала грубому варвару, насильнику и убийце, точно самому изысканному придворному кавалеру на званом вечере! Но вслед за тем подумала: может быть, так и следует вести себя принцессе императорской крови, оставаться собой, даже если мир рушится вокруг нее.
  Другой гебирский воин, схватив девушку за руку, попытался оттащить ее, но Зара воскликнула, обращаясь к Карранху:
  - Я никуда не пойду! Позвольте мне остаться с принцессой, как подобает ее званию.
  Лев Победы заинтересованно взглянул на высокую смуглую девушку, державшуюся куда смелее многих других.
  - Пойдем! - и, обратившись к молодому воину, сопровождавшему его, спросил как бы между прочим: - А где вторая принцесса? В Лагарде ведь их две?
  Тот развел руками.
  - Вторую нигде не нашли...
  Глава 13. Последняя принцесса
  Когда императорские гвардейцы вместе с аризийцами заступили дорогу нахлынувшим, точно волна, врагам, один лишь Рейфорд Зорн замешкался, не слушая криков капитана Фалара. Нет, Рея остановил вовсе не вид свирепых кочевников, лохматых и бородатых, расталкивающих друг друга локтями в узких коридорах Розенгарденского дворца, размахивающих саблями. Он сразу увидел, что тех гораздо больше, чем их, и нет шанса победить. Но присяга императорского гвардейца еще действовала, хоть и не было больше императора. Род Маннелигов еще оставался: во дворце был принц Феликс и принцесса Аврора. И... Иеронима!
  Именно от этой мысли Рей вздрогнул всем телом, как от озноба. А в следующий миг, выхватив меч, бросился бежать в противоположную сторону.
  - Стой, заяц, хвост собачий тебе в глотку! - заорал вслед барон Фалар, начальник Розенгарденской стражи.
  Рей не ответил, хоть его и больно обожгло обвинение в дезертирстве. Он понимал, что ему никогда уже не встретить живыми их, оставшихся и принявших неравный бой, никогда не оправдаться перед ними. Уже у самого поворота обернулся назад и увидел, как сабля высокого гебира вонзилась в грудь капитану, и тот упал, источая потоки крови. Вокруг падали и другие гвардейцы и горцы-охранники. Они дорого продавали свои жизни, и нападавших тоже осталось лежать немало, но их не страшили потери. На мгновение Рей заколебался, видя гибель своих товарищей, но тут же бегом бросился прочь. Им было уже не помочь. А о принцессе Иерониме никто не вспомнит, кроме него. И он бежал к ее покоям, туда, где еще не было врагов. Последний из императорских гвардейцев, предавший свой долг ради более святого для него...
  В своих покоях принцесса Иеронима, совершенно одинокая, молилась у алтаря Всеуносящей Ночи и плакала. Молилась за своих рано умерших родителей, за Великого Бастарда, за погибшего при пожаре Золотого Дворца дядю, прося Богиню о милости к их душам. Горели перед Ее статуэткой в плотном покрывале, с собакой у ног, свечи с траурным ободком. Обращаться к другим Богам, которым молятся за живых, у Иеронимы не было сил. Она знала, что Лагард гибнет, охваченный войной, и старалась держаться как можно лучше, но не верила, что удастся отразить вражеское нашествие.
  Плакала она о том же, осознавая обрушившиеся на Империю несчастья лучше, чем ее легкомысленный кузен и беззаботная, точно бабочка, кузина. Ей было ясно, что Лагард обречен. Иеронима много читала старинных и не очень летописей, и знала, что любое государство падет, если его жители не могут или не хотят его защищать. Так бывало прежде со многими племенами, княжествами, королевствами, иные из которых поглотил в свое время сам же Лагард. Теперь пришла его очередь. Так бывает со всеми. И все-таки Иерониме было жаль смотреть из еще мирного и спокойного Розенгардена, как гибнет ее родина, и она молилась, не ожидая от Богов ответа. Молилась и о собственной душе, так как не видела для себя лучшего исхода ни в коем случае. Если Лагард падет, ее ждут плен и рабство, ну а если каким-то чудом удастся одержать победу... Она порадуется за Империю, но ее саму в этом случае ждет брак с ненавистным ей бароном Керком, как твердо обещал кузен Феликс. А для нее станет не лучше плена замужество за человеком, для которого она значит не больше, чем любая женщина, и нужна лишь как повод возвыситься рядом с принцем, будущим императором. Она ни за что не станет женой нечестивца, вероотступника. И в том, и в другом случае, если у нее не останется выхода, она примет яд. Принцесса давно спрятала в перстне и всюду носила с собой маленькое зернышко величиной с горчичное. Раскусить его - и в несколько минут уйдешь под покров Всеуносящей Ночи. Но дочь Серебряного Принца берегла это средство до последнего. Она воспользуется им не из малодушия, а лишь когда не останется приемлемого выбора.
  Горели, тихо шипя и потрескивая, свечи. Девушка долго стояла на коленях у алтаря, покрытого черным бархатом, перед бронзовой статуэткой Богини.
  - О великая Всеуносящая Ночь, исцелительница страданий, дарующая покой! К тебе обращаюсь я, ибо не жду ответа от других Богов... - тихо проговорила она.
  И тут до ее тонкого слуха донесся издалека звон железа. Принцесса подняла голову и настороженно прислушалась. Да, сомнений не было: звон и грохот еще приблизились, а вместе с ними - топот множества ног, от которого сотрясался мраморный пол.
  А вслед за тем еще более оглушительный грохот потряс дверь ее покоев. Иеронима выпрямилась, бледная, но решительная, поднесла к губам перстень с черным агатом...
  Но напор снаружи был столь силен и неистов, что уже от второго удара резная дубовая дверь треснула и расселась, и на пороге в облаке пыли появился полуголый воин. Иеронима вскрикнула и отступила, но в следующий миг узнала в нем одного из императорских гвардейцев - того самого, с кем она разговаривала в день похорон Великого Бастарда. Бесконечно давно... всего полгода назад. Да, верно, барон Зорн. Но в каком виде! Знаменитый синий с золотом гвардейский кафтан на нем треснул по швам, батистовая рубашка тоже разорвалась от резких движений, и он сбросил ее, оставшись обнаженным до пояса. В руках гвардеец еще держал меч, которым только что рубил дверь, правое плечо он рассадил о крепкое дерево, и по руке стекала кровь.Волосы его были взъерошены, глаза, запомнившиеся принцессе полными доброты и участия к ее судьбе, сейчас бешено горели. Ничего удивительного, что она в первое мгновение приняла его за варвара, завоевателя.
  - Это Вы, барон! - ее бледные щеки чуть покраснели от смущения. Но тут все ближе по коридору до них донесся звон и грохот, и девушка вздрогнула, как от удара.
  Рей, шагнув вперед, хотел схватить ее за руку, но уважение к принцессе остановило его. Она имела право знать, что происходит, даже если на это будет потрачено несколько мгновений, но он не потащит ее за собой, как перепуганную овцу!
  - Враги здесь, Ваше Высочество! Виранцы, гебиры, и я не знаю, кто еще. Дворец захвачен, но я знаю, как можно выбраться. Скорей, собирайтесь! Где Ваши люди, слуги?
  - Я всех отпустила, - собственный голос, тусклый и слабый, показался Иерониме чужим, меж тем как руки уже набросили на голову простое серое покрывало. - Им не очень-то весело со мной, а мне мало что нужно даже от слуг моих. Но где остальные? Мой царственный кузен, его сестра...
  Рей помог ей закрепить покрывало, сделавшее принцессу крови совершенно неузнаваемой: в нем и в траурном коричневом платье без украшений она могла сойти за последнюю служанку с кухни. Потом решительно взял за руку.
  - Пойдемте, Ваше Высочество! Мы им ничем не поможем. Дворец захвачен, они мертвы или в плену. Я еще могу спасти Вас одну. Слышите, сюда идут!
  Иеронима вздрогнула, будто пронизанная молнией, и на некоторое время забыла, как дышать и двигаться. Но барон все звал ее куда-то, тянул за собой и уговаривал, и она последовала за ним, не знаю, куда и зачем идти. Ей непонятно было, для чего он спасает ее, ведь это все равно что пытаться оживить труп! Но принцесса понимала, что значит для рыцаря, гвардейца, нарушенная присяга. Если уж он не последовал за остальными, чтобы спасти ее, значит, она в долгу перед ним.
  Битва, отзвуки которой они слышали, наконец, стихла, и большой отряд победителей вышел из-за поворота прямо к покоям принцессы. Рей не стал ждать их приближения, а, нажав неприметную панель на одной из дверей, нырнул со своей спутницей в открывающийся ход. Дверь тут же наглухо захлопнулась за ними, размозжив голову сунувшемуся вперед вражескому воину. Бывший гвардеец зажег свечу, приготовленную в подземном ходе на всякий случай, и повел принцессу вперед.
  Иеронима двигалась безучастно, как сомнамбула, но шла самостоятельно и довольно быстро, не выказывая признаков усталости. Рей, ожидавший, что ее придется нести, теперь глядел на принцессу с неподдельным уважением. Настоящая дочь многих поколений императоров, стойкая в несчастье! Он чувствовал, как его прежнее сострадание к принцессе-сироте, одинокой и несчастной в собственной семье, сменяется искренним восхищением, растущим с каждым новым шагом. Ни одной слезинки не уронила эта с виду тихая и хрупкая девушка, ни единой жалобы он не услышал от нее! Воистину, Боги ошиблись, позволив ей родиться только племянницей императора, тогда как ей следовало быть подлинной наследницей. Или, - мелькнуло в голове юноши, - не ошиблись, а исправляют ошибку? С помощью него, Рейфорда Зорна? В таком случае, он будет счастлив служить ей, когда до этого дойдет!
  Добравшись до конца хода, который ему, как гвардейцу, полагалось знать для таких случаев, как этот, Рейфорд нажал в каменной стене искусно спрятанную пружину, открывающую дверь, и вывел свою подопечную в сад. И как раз вовремя: в подземном ходе было мало воздуха, и тот выжигала свеча, которой Рей освещал путь. Когда они выбрались с другой стороны Розенгардена, принцесса выглядела больной и едва держалась на ногах. Бывший гвардеец охотно подставил ей плечо, и она оперлась на него, хоть и старалась идти сама.
  - Куда теперь? - в ее голосе, хоть и усталом, послышалась нотка живого интереса.
  - В конюшню. Нам нужны лошади, хотя бы одна. Потом в Адлерштайн, может, там еще держатся, - не задумываясь, ответил Рей.
  Он помог Иерониме спрятаться в тени огромного садового куста, искусно подстриженного в форме крылатого льва, а сам, пригнувшись, направился к конюшне, напутствуемый прощальным: "Да хранит Вас Отец-Солнце, барон!" Юноша и не подозревал, что принцесса впервые за долгое время смогла обратиться к светлым Богам...
  Он понимал, что в конюшне, скорее всего, уже хозяйничают враги, но выбора не было. И действительно, там обнаружились трое гебиров, оживленно разглядывающих кровных верховых лошадей. Рейфорду бросилось в глаза, что многих коней недоставало: очевидно, кочевники уже прибрали к рукам лучших, а охрану поставили от своих же союзников.
  К счастью для барона, те успели уже не только присвоить лошадей, но и угоститься вином из императорских погребов, бочонок которого еще стоял рядом на соломе. Увидев в дверях полуголого, покрытого пылью человека, они не узнали в нем лагардца. Только когда тот шагнул к высоконогому серому жеребцу, они пришли в себя.
  - Ты что это, а, сын шакала? Крадешь? - воскликнул воин, схватив Рея за руку.
  Вместо ответа тот выхватил меч и ударил им гебира, а в следующий миг вскочил на неоседланного коня и перерезал привязь, пуская серого в галоп. Два оставшихся врага бросились за ним, но Рей стоптал одного конем и умчался, не оглядываясь. На скаку подхватил на руки выбравшуюся из кустов Иерониму и усадил впереди себя, сам как кочевник-похититель. Несмотря на все чудовищные события этого дня, он сейчас ощущал жестокую радость победы. Он спас свою принцессу, он сейчас сражался с настоящими врагами и победил, а теперь уносился прочь на неоседланном коне, такой же дикий и свободный, как любой варвар. И перед ним сидела принцесса, которую он таки смог спасти, причем левая рука Рея, как он осознал далеко не сразу, лежала на ее талии, удерживая на конской спине. Сообразив это, юноша склонился вбок, пытаясь заглянуть в лицо своей спутницы.
  - Простите, если Вам... неудобно, Ваше Высочество! Придется потерпеть: мне больше нечем удерживать Вас...
  Иеронима повернула к нему бледное, безжизненное лицо, и сердце Рейфорда сжалось: рука его чувствовала тепло ее тела сквозь одежду, но глаза видели перед собой привидение.
  - Вы очень добры, барон. Я бесконечно благодарна Вам, хоть и не знаю, ради чего Вы спасли меня, когда сегодня вновь погибло столько людей. Сейчас я не в состоянии радоваться своему спасению.
  Она говорила тихо, без всякого выражения, но Рейфорд чувствовал ее отчаяние сильнее, чем если бы она рыдала, билась в его руках, угрожала броситься под копыта мчащейся лошади. В ее глазах, напоминавших сейчас вычерпанный до дна родник, во всей позе, которую она даже не попыталась изменить, так и замерла, неудобно изогнувшись, словно окаменела, было столько боли, что у самого барона на глазах готовы были выступить слезы. Он проглотил тугой ком в горле и заговорил, хоть не был уверен, что имеет право утешать ее, да и что он мог сделать?
  - Конечно, Вам больно сейчас, Ваше Высочество! Все же, это Ваша родня, какая бы ни была... ой, простите, это так, сорвалось с языка; словом, Вы были к ним привязаны. Да и простых людей сколько погибло! Я вот тоже остался последним из гвардейцев... Но мы мужчины, нам положено видеть страдания и смерть, а Вам век бы не видать такого... Если Вам будет легче, поплачьте сейчас, не переживайте все в одиночестве. Никто ничего не узнает, обещаю. А жить надо. Вот приедем в Адлерштайн, там еще много людей. Говорят, и граф Аризийский там со всей армией. Людям нужна надежда на победу, а Вы можете ее дать. Вы - дочь Серебряного Принца, которого любил весь народ. Клянусь... чем захотите: люди провозгласят Вас императрицей, они пойдут ради Вас в любую битву, и победят! Они навсегда прогонят проклятых виранцев, чтобы те больше никогда не нашли к нам дороги!
  При этой пламенной речи на глазах принцессы действительно блеснули слезы, хоть так и не смогли прорваться наружу: слишком долго она привыкла держать при себе все сильные переживания. Зато уголки ее губ попытались изогнуться в улыбке, пусть тихой и слабой, порожденной не радостью, навсегда вытравленной из ее души, но благодарностью за все, что он для нее сделал. Рядом с этим юношей, полным огня и жизни, немного отогревалось ее сердце, с детства одевшееся ледяной коркой, под которой зияли кровавые раны.
  Не зная, как еще постараться утешить ее, Рей в следующее мгновение, возможно, поцеловал бы свою принцессу, надеясь оживить ее. Но тут позади послышался стук копыт, и он ударил коня пятками в бок, пуская отчаянным галопом. Это был сумасшедший риск: мчаться с такой быстротой на неоседланном жеребце, удерживая перед собой девушку. Впоследствии Рейфорд сам не понял, как удалось ему удержаться и удержать Иерониму. Должно быть, это было посланное Богами чудо, одно из тех, что происходят раз в жизни. Бешено мчался серый жеребец из императорской конюшни, однако позади, точно эхо, не затихал множественный стук копыт. Нет, это было не эхо: стук все приближался. Стремительными призраками проносились мимо деревья, уже оголенные, холодный весенний ветер обвевал голые плечи всадника, отбрасывал волосы с его лба. Копыта скачущего коня высекали искры из мостовой между Розенгарденом и Адлерштайном. Но оторваться от преследователей не удавалось. Понятно: те ведь тоже выбрали коней едва ли худших, и им не приходилось нести двойной груз...
  Он прижал к себе принцессу еще крепче, уже не заботясь, что это похоже на объятия; прежде всего надо было удержать ее, пока есть хоть крошечный шанс спастись. Она за все время бешеной скачки не издала ни звука, но сидела в седле как влитая, и Рей вновь поразился ее выдержке. Но, оглянувшись назад, увидел в сгущающихся сумерках темные фигуры вылетевших из-за поворота коней. Всадники нахлестывали их и яростно визжали, выли, как ночные демоны, хохотали. Рей впервые почувствовал, как принцесса, обернувшись, обхватила его за талию. Конечно, этих звуков никому на свете не хотелось бы услышать у себя за спиной.
  - Если догонят, я попытаюсь прорваться. Держитесь крепче, - сказал он, мысленно досадуя на себя: так и не смог спасти принцессу, вверг ее из одной беды в другую!
  - Если догонят, брошусь под копыта, не пойду в плен живой... - прошептала одними губами Иеронима, не желая раньше времени пугать своего единственного защитника.
  Преследующая их сотня гебиров, а это были они, вытянулась подковой, подобно волчьей стае, догоняющей загнанного оленя. Края ее все сближались. Еще немного - и подкова превратится в сплошное кольцо, из которого никому не вырваться.
  Но в это время впереди замелькали рыжие пятна факелов, заржали кони, послышалось бряцание оружия. Сердце Рея совсем упало. Еще крепче обхватив Иерониму одной рукой, он с отчаянием выхватил меч, готовясь встретить нового врага.
  Однако впереди крикнули на лагардском языке, хоть и с гортанным клекочущим акцентом:
  - Стой, кто идет?
  Рейфорд слышал такой выговор от аризийских охранников в Розенгардене. У него отлегло от сердца. Но все же он не спешил называть себя, а тем более - свою спутницу.
  - А вы кто такие? Зачем караулите честных проезжих на большой дороге, как разбойники?
  Тогда передний всадник выехал вперед, смело приблизился к Рею, так что кони чуть не столкнулись мордами и, храпя, разъехались. По его знаку другой воин поднял факел повыше, и Рей увидел в багровых отблесках могучую фигуру и смуглое, с резкими чертами лицо Адриана Вальтари под сводом шлема.
  - Ваша Светлость! - удивленно воскликнул Рей. - Прошу прощения! Вы поймете мою подозрительность, когда увидите, кого я охраняю...
  Но граф Аризийский, уже не слушая его, вгляделся вперед, точно его глаза проницали ночную тьму, как у настоящего горного барса. Увидев появившийся из-за поворота отряд гебиров, он с железным стуком опустил забрало шлема и выхватил меч, указывая своим.
  - Вперед!
  Роли переменились мгновенно. Кочевники, увлеченные преследованием, что вот-вот должно было подойти к концу, не сразу опомнились, когда им навстречу ударила рыцарская конница в полном вооружении. Аризийцев было больше, и они лучше подготовились к бою. Над ночным полем раздалось многоголосое: "Вперед! На врага!", а потом все заглушил боевой клич: "Вальтари! Вальтари!" Родовое имя их вождей служило горцам знаменем и кличем, овеянным славой, с незапамятных времен. В темноте, как падающие звезды, сверкали мечи и сабли, сталкивались со звоном, рассыпали снопы искр. Время от времени неясно вспыхивали факелы, и Рей с Иеронимой видели мечущиеся черные фигуры всадников. Со стороны их передвижения казались беспорядочными, но можно было не сомневаться, что и с той, и с другой стороны хорошо знают воинское дело. Боевой клич кочевников стал захлебываться. Хоть и застигнутые врасплох, они оказывали упорное сопротивление, но натиска аризийской конницы им было не преодолеть. Адриан Вальтари лично подавал пример своим воинам, со злобной радостью рубя гебиров, которых так ненавидел его отец. Те устилали своими телами землю, как снопы - рука у графа Аризийского была тяжелая, да и рыцари-горцы не отставали от своего вождя.
  И вскоре все было кончено. Безлунная ночь милостиво скрыла от бледной, как смерть, принцессы Иеронимы кровавые подробности битвы. Между тем, отряд преследователей был весь перебит, кроме нескольких пленных. Скоро победители вернулись к странной паре, спасенной ими.
  Рейфорд, оказавшись невольным свидетелем битвы, думал совсем о другом. Выросший в мирное время, он до этого дня держал оружие лишь на тренировочных поединках. Считалось, что он хорошо владеет мечом и копьем, в гвардии был на хорошем счету, но понятия не имел, что чувствует воин в настоящем бою. Даже в конюшне, хоть и убил, по меньшей мере, одного врага, не успел ничего осознать: ему просто надо было любой ценой взять коня, чтобы спасти Иерониму. Только теперь он почувствовал, как кружит голову воинам хмельное вино славы, хоть и смешанное с кровью. Не отрывая глаз от поля боя, он всем своим существом разделял каждый удар, что мечи аризийцев наносили проклятым варварам. Он тяжело дышал, глаза его лихорадочно блестели. Получите, грязные псы виранцев! За разгром Южной Армии! За захваченные провинции! За Розенгарден! За гибель стольких людей!.. Рей, находившийся под охраной двух горцев, горячил коня, и тот постоянно вертелся, как уж, переступая с ноги на ногу. Если бы не принцесса в его руках, с каким удовольствием он сам бы бросился в бой, отомстил бы за своих товарищей-гвардейцев, что полегли в неравном сражении... Будь у него доспехи и оседланный конь, он бы с радостью рубил врагов, пока не устала бы рука! Весь во власти жестоких мечтаний о войне и мести, он даже на время забыл об Иерониме, уносясь мыслями на ту тропу, которой большинству женщин не последовать за мужчиной.
  Когда все кончилось, его привел в себя голос вернувшегося графа Аризийского:
  - Вам повезло, молодой человек, что мы как раз сделали вылазку. У ворот города тоже были передовые заставы виранцев, мы их уничтожили. Но кто Вы такой, и кого везете? Эти собаки не дали Вам договорить.
  Вальтари говорил так властно и невозмутимо, что Рею и в голову бы не пришло что-то от него скрыть, даже если бы он пожелал. Сам молодой барон все еще тяжело дышал, переживая битву, что смутно наблюдал в темноте, и его удивило, что Горный Барс, только что командовавший сражением, своей рукой сносивший головы, так быстро успокоился: ни гнева, ни похвальбы своей победой.
  - Виранцы и их союзники взяли Розенгарден, Ваша Светлость, - произнес Рей, стараясь подражать хладнокровию своего спасителя. - Все, кто там был, по всей вероятности, убиты или взяты в плен. Со мной принцесса Иеронима Маннелиг. Скорее всего, она осталась последней из императорского рода.
  С этими словами принцесса откинула свое простое, грубое покрывало, и в свете факелов аризийцы ясно разглядели ее бледное лицо.
  - Да хранят Вас Боги, граф, - обратилась она к Адриану. - Мне жаль, что встречаю Вас при таких печальных обстоятельствах. То, что я вообще здесь - всецело заслуга барона Зорна: он в полном одиночестве спас меня, - Иеронима указала на своего спутника.
  К ее удивлению, граф Аризийский стремительно соскочил с коня и опустился на одно колено перед ней. Снял шлем и склонил голову, так что черные волосы рассыпались по плечам.
  - Приветствую Вас, Ваше Императорское Высочество! Для меня огромная честь и впредь оставаться Вашим союзником. Поспешим же скорее в Адлерштайн! Горожане сразу поверят в победу, как только увидят, что она ветвь императорского рода еще цела.
  Иеронима устало закрыла глаза. У нее одеревенело все тело после целой ночи бешеной скачки на коне, и она не могла понять, почему ее спасение что-то изменит для разоренных нашествием, потерявших близких горожан. Сейчас только Великий Бастард смог бы спасти истекающую кровью Империю, но его не было. Она же - всего лишь слабая и одинокая девушка, и в лучшие времена не имевшая никакого влияния.
  - Мне нужно отдохнуть... - Иеронима даже не заметила, как проговорила это вслух.
  - Разумеется, - граф Аризийский снова сел на коня и поехал во главе своего отряда. - В городской ратуше для Вас будут устроены наилучшие условия. Но, чтобы успокоить народ, Вам надо будет показаться на площади, как только придете в себя. Это необходимо, Ваше Высочество. Только Вы, как последний потомок Принца Звезд, способны объединить народ.
  Про себя Адриан Вальтари благодарил всех Богов и души своих предков, что ему приходится иметь дело именно с Иеронимой. Из всех Маннелигов, каких ему довелось знать, дочь Серебряного Принца и раньше казалась ему самой рассудительной, а за видимой кротостью и скромностью совсем не обязательно скрывается слабость. Предложи самому Адриану выбор, чьим союзником быть, он выбрал бы именно ее. Кстати, граф Аризийский не был уверен, что такой расклад создался лишь волей Богов; устранение членов императорской семьи вполне могло быть кому-то выгодно, и он рассчитывал, что спасение Иеронимы, ко всему прочему, поможет вывести "кого-то" на чистую воду. Но самое главное - горожане, с недоверием косившиеся на горцев, убедятся, что он вправду действует в интересах принцессы из прежней династии, а значит, не намеревается сместить ее. Глухое недоверие жителей Адлерштайна к нему, вождю аризийцев, больше всего угнетало успевшего вернуться в столицу Горного Барса. Взявшись за дела с обычной энергией, он верил, что сможет организовать оборону столицы и успешно противодействовать осаждающим их виранцам. Только бы весь народ готов был подняться, как один человек, как... как разлив Илиары, уничтоживший огненных червей! Увы, часть горожан верила, что Вальтари хочет захватить трон, что он посадил в тюрьму или даже убил детей императора. И он мог сколько угодно проклинать безмозглых ослов, отталкивающих руку, протянутую для спасения, но понимал, что без них не выиграть войны.
  И вот принцесса Иеронима, дочь принца Александра, которого еще помнило и чтило старшее поколение горожан, приходит Адлерштайн, защищаемый его войсками! Пусть-ка кто-нибудь попробует заподозрить его, когда между ним и властью всего лишь хрупкая женщина. Она будет императрицей, а он выиграет для нее войну. А после этого попросил ее в качестве награды отменить клятву повиновения, что дал его дед Великому Бастарду. Из-за этой клятвы ему приходится служить Лагарду, точно неупокоенный дух - воле призвавшего его. Но он постарается, чтобы его сыновья и будущие потомки принадлежали только самим себе. И это тоже зависит от принцессы Иеронимы.
  А та тяжело вздохнула, обессиленно откинулась на плечо Рейфорду, молча правившему конем. Она уже поняла, что ей не позволят жить спокойно, оплакивая потерянных родных. Отряд рыцарей-горцев окружил принцессу и ее спасителя, теперь они двигались в центре плотного круга, который в случае нового нападения не удалось бы прорвать, не уничтожив всех. Впереди, как литая движущаяся статуя, возвышался в седле граф Аризийский. Иеронима уже поняла, что этот человек собирается и впредь тащить за собой, как на буксире, ее и всех, кто имеет несчастье попасться ему на пути. Она успела уже узнать его энергию, целеустремленность и силу воли. Возможно, в такое тяжелое время, как сейчас, эти качества как раз нужны, возможно, если бы кто-то и мог победить виранцев, то именно он. Но все же в нем было что-то, что скорее пугало девушку, чем внушало надежду. Она не знала, на что он может быть способен, но не сомневалась, что ему под силу добиться всего, что только пожелает.
  Стучали копыта, горели факелы. Принцесса Иеронима пригрелась в сильных руках Рея, и закрыла глаза, убаюканная движением коня. Конская спина показалась измученной девушке мягче самой лучшей перины. Она провалилась в сон, как в черную яму, без всяких сновидений, ничего не помня и не чувствуя. Даже когда ее спутники остановились у городской ратуши, Иеронима не открыла глаз. Между тем, Рейфорд внес ее в комнату и осторожно уложил на софу. Вокруг забегали растревоженные люди, граф Аризийский тихо, но властно отдавал какие-то приказы, и его порученцы и слуги разыскивали все, что могло понадобиться принцессе. Наконец, один из горцев заметил стоявшего в дверях полуголого Рея. Сняв алый, украшенный серебряным шитьем кафтан, передал его бывшему гвардейцу.
  - Ты, я смотрю, совсем продрог; надень вот это! Еще, эн Рейфорд - ты уж не обижайся, - тебе бы помыться не помешало, ты выглядишь как после песчаной бури в пустыне.
  Рей с благодарностью кивнул горцу и оделся, но на другое его предложение покачал головой.
  - Я уйду отсюда, только когда моя принцесса мне разрешит, - гордо пообещал он.
  Глава 14. Пленница
  В Розенгарденском дворце, в покоях принцессы Авроры, вновь собрался целый цветник дам. Сама принцесса вместе с самыми красивыми из своих приближенных фрейлин, одетые в свои лучшие наряды, ждали среди роскошной обстановки "женского мира". Но по их бледным лицам, исполненным тревоги, столь неподходящим к окружающему великолепию, видно было, что мало осталось от их прежней жизни, и напоминание о ней никого не могло обрадовать. Здесь, внутри покоев, еще оставалось по-прежнему, но снаружи царили гибель и разорение. И принцесса со своими девушками были не более чем пленницами, живым товаром, ожидавшим раздела добычи. За дверями стояли не гвардейцы в золотых мундирах, но смуглые воины-южане. Любая из женщин, выглянув в дверь, встретилась бы с их пристальными взглядами и словами, смысл которых нетрудно было угадать даже не знавшим ни слова из южных наречий. Пока только это; видно, охранникам запретили беспокоить красавиц, пока вожди не решат их судьбу. Но все понимали, что это ненадолго. Пока что виранцев отвлекают другие, более срочные для них дела. Но скоро они, разделив сокровища резиденции лагардских императоров, доберутся и до лучшей их части...
  Не так давно в покои втолкнули саму их хозяйку, одетую в богатое виранское платье, в вышитых золотом шароварах и лифе из полупрозрачного малинового шелка, с бесстыдно открытыми руками, на которых надеты были золотые браслеты с колокольчиками. Такие же браслеты были и на ногах дочери императора, а в ее белокурые волосы кто-то вплел пышные алые розы из оранжереи. В этом наряде наложницы из виранского гарема дочь императора Аврелия прошла, пошатываясь, мимо своих фрейлин, словно не узнавала их. Она была очень бледна, глаза запали, но на губах непроизвольно мелькала загадочная улыбка. Нетвердыми шагами подойдя к дивану, принцесса упала на него, раскинув руки, на которых зазвенели колокольчики. Испуганные ее странным видом, женщины застыли на месте, некоторые бросились помогать. Но Аврора подняла голову и отстранила их.
  - Не беспокойтесь, дамы, я обо всем договорилась, - произнесла она почти весело. - Мы, конечно, в плену, но и здесь можно жить, поверьте. Главное - не забывайте, что вы придворные дамы, господам виранцам это нравится. Если ты с ними по-доброму, то и они с тобой тоже.
  Зара, стоявшая у изголовья, задрожала от ужаса и отвращения, видя свою принцессу одетой как наложница из гарема. Она пыталась вникнуть в подлинный смысл слов Авроры, но тот ускользал, не укладываясь в сознании, а расспрашивать принцессу крови не подобало. И она засуетилась вокруг, подкладывая подушку под голову лежащей, требуя принести питье. Но принцесса приподнялась и улыбнулась ей - и настолько неуместна была эта улыбка в сложившихся обстоятельствах, что позднее часто снилась Заре в кошмарах.
  - Когда тебя вызовут... на допрос, не сопротивляйся и ни от чего не отказывайся. Это совсем не так страшно, как нам говорили. Ты привыкнешь, тебе понравится...
  Она была похожа на пьяную или одурманенную, и у Зары мурашки пробежали по коже. Кажется, не только у нее: рядом какая-то из женщин истерически захохотала, другая упала в обморок. Сама Зара чувствовала, что дрожит, как в лихорадке, и ничего не могла с собой поделать. Так и продолжала сидеть у постели принцессы, гладя ее вяло поникшую руку, даже когда та заснула.
  Прошла вся долгая осенняя ночь, и вот уже за витражным окном забрезжил свет, отражаясь бликами от разноцветных стекол, а пленниц никто не беспокоил. Но вот за дверью послышались шаги, что-то коротко ответили охранники у дверей, и в покои вошла новая группа воинов. Судя по всему, здесь присутствовали и виранские вельможи, которых легко было узнать по крашенным в рыжий цвет бородам, и их союзники из других племен. В вошедших сразу можно было узнать влиятельных вождей своих народов: это чувствовалось в их повадке держаться и в том, как их почтительно приветствовали простые воины на входе и те, что сопровождали их. Кроме того, вошедшие, вероятно, уже разделили новую добычу, и теперь вырядились кто во что горазд. Один из виранцев натянул на себя синий мундир гвардейца - на золотом шитье проступали, хоть и тщательно замытые, пятна крови. Другой нарядился в длинную белую с золотом мантию, в которой Зара с болью в душе узнала парадное платье принца Феликса. Третий, толстый, уже немолодой, застегнул на своей бычьей шее золотое ожерелье с рубинами. Еще чуднее выглядели союзники виранцев в награбленных ценных вещах. Первый из них, подражая виранцу, неумело драпировался в шелковый плащ, которого не мог правильно носить, так что тот большей частью подметал землю. Второй нацепил старинный золотой шлем, дико смотревшийся на взлохмаченной, отродясь не чесанной голове дикаря из виранских провинций. Еще у одного, чернобородого и курчавого, смуглые до черноты руки, густо поросшие черным волосом, высовывались из рукавов белоснежной шелковой рубашки с золотыми пуговицами, а пальцы с трудом прижимались друг к другу из-за обилия надетых на них колец. Да и все незваные пришельцы буквально звенели драгоценностями, среди которых можно было узнать немало древних, хорошо всем известных предметов. Кольца, браслеты, подвески, драгоценные пояса, пряжки, прекрасные камни в самых нелепых сочетаниях, - все это было надето на них, всюду, куда только можно надеть, без заботы о том, насколько одно соответствует другому. Наблюдательной Заре подумалось, что вожди племен, верно, не доверяя друг другу, да и своим воинам, всюду носят с собой добычу, чтобы в их отсутствие никто не мог на нее покуситься. При виде их нелепо разряженных фигур, похожих на участников чудовищного, кровавого карнавала, девушке захотелось смеяться, и она с трудом сдержалась, понимая, как поймут ее враги. Среди них Зара узнала высокую фигуру предводителя гебиров, того самого, что накануне захватил их в плен. Он нарядился не так пестро, как другие, лишь на руках сверкали несколько драгоценных браслетов, да с могучих плеч свисал алый плащ. Зара послала ему взгляд, полный ненависти. Накануне гебирский вождь держался с пленницами не грубее других захватчиков, даже велел своим воинам не трогать их, но его баронесса Галларт успела узнать лучше других, и теперь в нем воплощались для нее все южане-завоеватели. Дочь убитого полководца не пыталась скрыть своих чувств. Ей было все равно, как именно проклятый варвар решит отомстить ей.
  Карранх иль-Зафар усмехнулся, встретив ненавидящий взгляд баронессы. Его внимание еще вчера привлекла эта высокая черноволосая девушка, отказавшаяся покинуть свою принцессу. Пройдя через половину Лагарда, он не часто встречал примеры такой верности. Впрочем, Лев Победы знал, что люди, если и хранят верность, часто на самом деле остаются верны не столько тем, с кем их связывали дружба или служение, сколько самим себе - собственному прошлому, что заключило обещание, не думая об измене. Разорвать обещания - все равно что вонзить нож в собственное сердце. Он убил того предателя, что смог переступить через себя. Кто бы мог подумать, что при том же самом дворе, среди бессильных развратных вельмож найдется совсем другое сердце? И сейчас он увидел, как Зара склонилась над принцессой Авророй, которую разбудил приход завоевателей, и задержал на ней пристальный взгляд.
  Была, впрочем, у него и еще одна причина заинтересоваться ею. Что-то в чертах лица лагардки, в повороте головы, нежном и вместе с тем гордом, в волосах, похожих на черный шелк, напоминало ему Афзу. Северянка была выше ростом и крупнее, с более светлой кожей, чем смуглая Звезда Гебиров, но все же он не мог не заметить сходства. Только Афза глядела всегда ласково, точно горлинка, а у этой девушки глаза горели, как у разъяренной пантеры. Карранх дорого отдал бы, чтобы увидеть и на ее лице другое выражение...
  Некоторое время пришедшие завоеватели молчали, разглядывая испуганных, жмущихся по углам женщин. Наконец, первым заговорил Издикерт, молодой виранский вельможа, родственник самого Огнеликого Царя, посланный поучиться воевать. Как и большинство высокородных виранцев, царевич держался легкомысленно и самоуверенно, не сомневаясь, что воинская дисциплина не предназначена для него. Сейчас, кроме того, он был изрядно пьян. И вот, подбоченившись, он вышел вперед и обратился к женщинам на ломаном лагардском наречии, радостно улыбаясь:
  - Доброго утра вам, красавицы! Пусть согреет вас Священный Огонь, что кипит в наших жилах при виде вас. Надеюсь, мы с вами хорошо поладим? Вы, правда, в плену, но это ничего не значит. Будьте только сами ласковы с нами, а тогда и мы одарим вас золотом и серебром, и своей любовью! Если вы понравитесь нам, сможете затем последовать в наше прекрасное царство, где зима теплее вашего лета. В ваших же интересах постараться вам понравиться! Тогда вы станете жить не хуже, чем здесь, и о вашей красоте станут заботиться, чтобы она расцвела еще пышнее. Я влиятельный человек у Огненного Владыки, сумею позаботиться о вас. Ну что, которая захочет пойти со мной?
  Принцесса Аврора размышляла лишь мгновение. Поднявшись с дивана, она прошла, покачивая бедрами, между своих оцепеневших фрейлин, и охотно прильнула к царевичу. Карранх заметил, что она тоже пьяна, во всяком случае, ее угостили совсем недавно. Видимо, у Гидарна, чтобы была сговорчивее. Он отвел взгляд. И это принцесса, дочь древнейшей династии...
  Лев Победы схватил руку Зары, растерянно сделавшей несколько шагов вслед за принцессой. Она замерла, как сонная, осталась стоять с открытым ртом.
  - Ваше Высочество! Как же это? - воскликнула она, ничего не понимая.
  Аврора обернулась к ней и вместе с тем успокаивающе положила руку на плечо виранскому царевичу.
  - Не беспокойтесь, Зара, это совсем не страшно, надо только привыкнуть. Не так уж страшен плен: только найдите себе хорошего хозяина, и сможете вить из него веревки, - прозвенел колокольчиком ее голос. Вслед за тем она вышла вместе с виранцем.
  В ее покоях другие вожди уже выбирали себе пленниц, в то время как сопровождавшие их воины рылись среди вещей, отыскивая незамеченные ранее ценности. Карранх потянул девушку за руку.
  - Пойдем отсюда. Не надо бы тебе здесь оставаться.
  И она пошла, чувствуя, что сопротивляться бесполезно, и даже не спросив о собственной судьбе: все и так было ясно... Лишь проговорила с глухим стоном:
  - Зачем ты, варвар, увел меня от моей принцессы? Ей нужна моя помощь...
  - Ей? - у Карранха вырвался глухой смешок. - Твоей принцессе сейчас не до тебя, эна, и она тебя не поблагодарит, если вмешаешься. Гаремы виранских владык созданы для таких женщин, как она.
  Зара глядела с ужасом и недоумением, словно он совершил святотатство, хоть иного трудно было ожидать от варвара-кочевника.
  - Пусть у тебя отсохнет твой грязный язык! Принцесса Аврора - дочь императора, она не унизится по своей воле. Я не знаю, что вы с ней сделали, но она не смирилась бы с пленом и бесчестьем...
  - Она смирилась. И быстро научилась извлекать из бесчестья удовольствие и пользу. Правда, насчет последнего сомнительно. Царевич Издикерт непостоянен, и быстро забудет о ней, получив свое. Но, думаю, твоя принцесса и так не пропадет, спустившись рангом ниже. Признаться, твоя судьба меня беспокоит куда больше, Зара. Так ведь тебя зовут?
  Девушка кивнула, не задумываясь. Потом вдруг остановилась, как вкопанная, - они к этому времени уже вышли в сад, - и вскинула взгляд, исполненный пламенной ненависти, в его лицо, пересеченное шрамом.
  - Да! Я баронесса Зара Галларт, и вы убили моего отца на южной границе! Вы разорили Лагард, истребили тысячи людей, уничтожили императорскую семью, изнасиловали принцессу Аврору! Ну, что тебе еще надо? Делай и ты со мной что вздумается - ты сильнее в сто раз, и здесь некому мне помочь... Вы растащили все сокровища Лагарда, но так и остались табунщиками, не умеющими их носить! Так и от ваших завоеваний вам не будет пользы... Рано или поздно Лагард поднимется и сбросит вас со своей шеи! Всех вам все равно не уничтожить, не покорить, не сломать...
  Бледная и страшная, с горящими глазами, с волосами, разметавшимися как грозовое облако, она хлестала его угрозами и обвинениями, как плетьми. Карранху она напомнила изображения духов мести, которые у лагардцев почему-то являлись в женском облике. Не отпуская руку девушки, он чувствовал, как бешено бьется пульс под ее гладкой кожей. Ни разу не перебил ее: все равно спорить с женщиной, когда она в таком состоянии, недостойно воина. А потом, когда Зара, ослабев, обмякла, почти теряя сознание, Лев Победы подхватил ее на руки и, разыскав своего коня, прыгнул в седло вместе с ней. Вслед за вождем сорвалась с места и сотня воинов из рода Льва, его личная охрана. Они возвращались в лагерь у осажденного Адлерштайна, где присутствие Карранха иль-Зафара нужнее, чем во взятом Розенгардене. Туда же он увозил Зару, ставшую его пленницей, собираясь поселить ее в своем шатре, впервые после трех лет вдовства. Воины уже шутили по этому поводу, и щедро сыпали поздравлениями и пожеланиями счастья. Карранх отвечал им, про себя же, глядя на сомлевшую в его руках Зару, думал, с какой целью Четыре Начала Сущего послали ему эту девушку, во сне еще больше похожую на Афзу. Либо она поможет ему преодолеть проклятье, либо она и есть его воплощенная сила. Не одно так другое, уж точно. Но Лев Победы никогда не боялся риска, готов был на все и теперь.
  
  Вождь гебиров привез свою пленницу в лагерь у ворот осажденного Адлерштайна. Там уже кипела привычная для кочевников жизнь, пестрая, шумная и беспокойная, от какой, вероятно, устал бы любой посторонний человек, доведись ему хоть с неделю пожить жизнью бездомного племени. Ржали кони, пасущиеся в поле и привязанные возле шатров; блеяли стада овец, глухо ревели верблюды. Резкими пронзительными голосами перекликались женщины, смеялись и плакали смуглые ребятишки. Пахло кислым молоком и конским навозом, которым кочевники привыкли топить костры. Здесь жизнь била ключом, и в ней не было перерыва даже на ночь.
  Выплеснув на Льва Победы всю свою ненависть, Зара обессилела и безучастно, потухшими глазами глядела на лагерь кочевников. На время ей все сделалось безразлично, и привези ее сейчас в пасть дикого зверя, она вряд ли смогла бы бежать или сопротивляться. Она оцепенела, не имея сил бороться.
  Конь остановился, и Карранх иль-Зафар внес девушку в шатер. Ему навстречу поднялась Тесса, сосредоточенно растиравшая в деревянной ступе лекарственные травы.
  - Сойди с коня, войди в шатер, - приветствовала она названого брата. И тут же сузила глаза, увидев женщину у него на руках. - Кто это? Она будет жить здесь?
  Уложив Зару на постель в женской половине шатра, Карранх отвел Тессу ко входу.
  - Ее зовут Зара, и она была имперской баронессой, фрейлиной при дворе. Я хочу, чтобы с ней обращались уважительно, чтобы она не чувствовала себя принужденной ни в чем. Присматривай за ней, когда меня не будет дома, и помоги освоиться здесь.
  Тесса задержала на названом брате взгляд мглистых темных глаз.
  - Она тебя любит? - спросила она очень тихо и напряженно.
  - Нет, - ответил он без раздумий и тяжело вздохнул. - Она пленница, и ненавидит нас всех. Но я добьюсь ее любви, во что бы то ни стало! А ты, если хочешь мне помочь, будь добра к ней, чтобы она привыкла к нам поскорее.
  - Место пленницы - в шатре ее хозяина, - пожала плечами гебирка.
  - Это не такая девушка, она не смирится от того, что оказалась в плену. Она способна даже убить себя, лишь бы не смириться с позором. Поверь, я мог бы найти другую, нежную и послушную, готовую услужить. Мне нужна именно она.
  И снова в глазах Тессы сверкнул опасный огонек, когда Карранх упомянул о пленницах, которых мог бы привести в свой долго пустовавший шатер. Но она усилием воли смогла улыбнуться и протянула руку названому брату, который ничего не заметил.
  - Если ты просишь, я присмотрю за ней.
  Сама же Зара, придя в себя, не сразу могла поверить, где оказалась. Ложе, застеленное звериными шкурами, полутьма вокруг, освещаемая единственным бронзовым светильником, низкий свод шатра и войлочные стены, - все это было настолько чуждо выросшей в высоких залах каменных замков баронессе, что она и не думала прежде, где возможно встретить такую обстановку. Но в следующий миг все произошедшее пронеслось в ее памяти, и девушка со стоном ударилась головой о войлочную подушку.
  - Неужели все это правда? Неужели это не сон?
  Она говорила, конечно, на своем языке, но все же, на другой половине шатра ее услышали. Тканый цветной полог отдернулся, и к ней заглянула смуглая черноволосая женщина. Окинула пленницу внимательным взглядом и повернулась к кому-то позади.
  - Она очнулась.
  Высокая фигура заняла весь проем, и на женской половине стало еще темнее. В неясном освещении Зара узнала своего похитителя. Тот был теперь без оружия и доспехов, но и в одежде из мягко выделанной кожи никому не показался бы мягче или слабее. При виде него Зара вся сжалась, точно зверек под взглядом ястреба. Перевела взгляд с Льва Победы на ту самую женщину, что заглядывала к ней. И усмехнулась непослушными губами.
  - Меня не жалеешь - что ж, я в твоей власти, отродье Брата Зверя! Но эта женщина, я вижу, не пленница, она из твоего племени? Что же, ты ее выгонишь на улицу, или прямо при ней собираешься развлекаться со мной?
  Она говорила по-лагардски, но Карранх хорошо знал этот язык. Он вообще хорошо запоминал чужие наречия, а к войне с Лагардской Империей кочевники готовились давно, и речь врага было полезно изучить. И вот, его лицо вспыхнуло от оскорбительных слов девушки, черные брови сошлись одной линией над потемневшими янтарными глазами.
  - Я знаю, что вы, железноголовые, считаете нас злобными скотами, а все-таки я сегодня оставлю тебя одну, чтобы ты могла подумать. Сестра, присмотри за ней, - кивнул он той самой смуглой женщине, и стремительно вышел из шатра, едва не сорвав полог. Снаружи радостно заржал конь, приветствуя хозяина, потом раздался стук копыт.
  Пленница осталась наедине с гебиркой. Та присела на свернутый войлок у ее ложа. Отбросив за спину длинные, как змеи, косы, покачала головой - при этом зазвенели длинные серебряные серьги в ее ушах, оканчивающиеся полумесяцами.
  - Ты вправду его сестра? - недоверчиво спросила у нее Зара. Догадавшись, что ненароком разозлила кочевника, она уже ожидала, что тот убьет ее, однако он выбежал прочь, оставив ее в собственном шатре.
  Тесса кивнула. Она говорила по-лагардски хуже Карранха, но все же могла объясняться с пленницей.
  - Названая сестра. Мы выросли в шатре одной матери, и всю жизнь остаемся близки друг другу, точно вышедшие из одного чрева, - показалось Заре, или в интонациях гебирки скользнула тайная горечь, еще больше усиленная непривычным акцентом? - И женщины у нас живут в куда большей чести, чем ты думаешь. Мы - Говорящие с высшими силами, только нам открывают свои тайны Четыре Начала Сущего. Почему так - Им одним известно; наверное, решили, что женщины не используют Их силу во вред другим. И наши мужчины, владеющие боевыми конями, луком и саблей, знают это и чтят нас. Лишь с согласия жены мужчина-гебир приводит в шатер другую женщину, а жену никто не имеет права выставить, как собаку.
  Зара устало слушала, прикрыв глаза. Обычаи кочевников были последним, что ее волновало теперь, но все же она смутно почувствовала что-то вроде стыда за то, что невольно оскорбила вождя гебиров. Но тут же опомнилась. О чем это она, о каком оскорблении может идти речь? Пособнику виранцев, кровавому псу никогда не искупить тех преступлений, в каких он действительно повинен!
  Гнев и ненависть лишили ее сил, они же и вернули их. По крайней мере, Зара подумала о возможности выбраться из лагеря врагов, пока для нее еще остается возможность честно глядеть в глаза людям. Ведь не может быть, чтобы все до единого, весь Лагард был уничтожен или порабощен, до последнего человека! Надо только узнать, где найти тех, кто готов сопротивляться дальше. Конечно, придется все обдумать, не рисковать понапрасну. Будь она мужчиной, еще можно было бы надеяться проложить себе дорогу силой, но она - женщина, и должна брать умом... И все-таки, против ее воли, было любопытно: почему Лев Победы не захотел взять ее немедленно, тем более, раз у него нет жены, с которой надо считаться?
  Когда она осторожно поинтересовалась у Тессы, та усмехнулась, и в глазах ее мелькнул недобрый огонек. Зара тогда приписала его обиде за брата...
  - С тобой обращаются, как положено знатной даме, а ты недовольна!.. - тут рабыня внесла в шатер женские вещи, и Тесса указала пленнице: - Будешь ходить теперь в этом.
  - Почему? - возмутилась Зара, но тут же с отвращением оглядела свое измятое, испачканное платье, а, коснувшись руками волос, поняла, что, по крайней мере, в ее внешности ничего не осталось от баронессы Галларт. К тому же, подумалось, что в гебирской одежде будет легче сбежать, как только ей представится возможность.
  Тесса вместе с двумя молчаливыми рабынями принесли бадью горячей воды и вымыли безучастную девушку. Капли воды шипели, долетая до горящего посреди костра; остывая, сползали по коже. Сквозь тонкие стенки шатра прорывался холодный осенний ветер. Но Зара не успела замерзнуть: ее тут же растерли огромным куском полотна и одели в безрукавку и штаны, очень похожие на мужские. И, хоть такая одежда была непривычна Заре, она позволила натянуть ее на себя, с удивлением отметив, что вещи приходятся ей как раз впору. Шерстяная безрукавка была из белой мягкой шерсти и вышита на груди красными бусами.
  Тесса вновь сузила свои темные, "ночные", как подумала пленница, глаза и заметила ей:
  - Это свадебный дар. Надев ее, ты признаешь себя законной женой Карранха, и все гебиры будут знать это.
  Вздрогнув, как от удара плетью, Зара рванула на себе безрукавку.
  - Как он посмел?! Скорее осел станет мужем пантеры, чем я назову им проклятого варвара, убийцу моих родных!
  - Он защищает тебя от других воинов! - резко перебила ее Тесса. - Здесь вокруг не только наше кочевье, но и виранцы, и их союзники, для которых мало что свято, а ты не сможешь вечно сидеть в шатре. Для них жена Карранха иль-Зафара, Льва Победы - ценность, на которую никто не сможет покуситься и остаться жить. Но пленница - красивая игрушка, которой один может владеть так же, как и другой. Лучше смирись, тебе все равно не найти защитника сильнее.
  Зара молчала, потрясенная. До сих пор она не задумывалась, что увезший ее вождь гебиров тем самым защитил ее от других. Или, точнее, в этом одном варваре для нее воплощались все они, равно ненавистные. Но чего, во имя всех Богов, он хотел? И почему уехал, передав эти вещи?
  - Я в плену, а он захватил меня. У нас не может быть иных отношений, я не имею права простить его, - упрямо произнесла она, переодетая в одежду кочевников.
  В ответ Тесса, заплетающая черные волосы девушки в косу, тихо погладила ее по голове.
  Лев Победы вернулся глубоко за полночь, объехав весь лагерь и лично проследив за порядком. Он был строг к своим воинам и не терпел беспорядков во время похода. Случалось, и сносил головы напившимся или уснувшим на посту воинам. Зато под его командованием из разношерстных родов необузданных кочевников постепенно выковывалось дисциплинированное войско, не уступающее сплоченностью армиям великих стран. Вот и теперь он не преминул осмотреть расположенный под Адлерштайном лагерь. Победа над почти не укрепленным Розенгарденом не должна была сделать союзников легкомысленными. Тех, кто укрылся за стенами лагардской столицы, опасно было недооценивать, Карранх это понимал.
  Вернувшись в свой шатер, он увидел Тессу, которая поддерживала огонь, ожидая его возвращения.
  - Где она? - спросил, имея в виду свою пленницу.
  - Спит, - тихо ответила гебирка.
  Но Зара уже услышала их разговор и, накинув легкое полупрозрачное дорожное покрывало, что носили от солнца и пыли все гебиры - и мужчины, и женщины, - вышла навстречу. Карранх замер, увидев ее по ту сторону костра - одетую в гебирский свадебный костюм, полускрывшую лицо, с блестящими в отблесках пламени глазами. Сейчас она была еще больше похожа на Афзу; и все-таки, она была совсем другой, что Карранх почувствовал сразу, стоило ей заговорить. Эту девушку ему еще предстояло завоевать.
  - Я хочу просить у тебя прощения, вождь гебиров, - проговорила она внешне невозмутимым тоном, словно в императорском дворце. - Ты принес много горя моей родине, ты виновен в гибели моего отца, если даже не убил его лично, но со мной ты добрее, чем мог бы, как объяснила твоя сестра. За это я благодарна тебе, как бы ни обстояло дело в остальном.
  С этими словами она повернулась и скрылась за тонким пологом шатра, с бешено бьющимся сердцем прислушиваясь, что происходит там.
  Проводив ее взглядом, Тесса фыркнула:
  - Будь твои намерения не столь серьезны, она такими полуизвинениями только добилась бы того, что так сильно боится. Эта девчонка совсем не понимает, чем мужчины отличаются от женщин? Или, может, она нарочно тебя дразнит?
  Но Карранх покачал головой, пронизывая огненным взглядом тонкий полог, за которым укрылась его пленница.
  - Нет, тут другое! За последние два дня она многое пережила, даже слишком много. Но она все еще остается дамой, имперской баронессой, даже если нет больше Империи. А это значит - держаться стойко и учтиво, даже с врагом. Думаешь, она сейчас не боялась, выйдя ко мне? Сильно боялась, а все-таки не могла не отдать долг справедливости, это в ней сильнее страха. Кто способен хоть ради чего-то пересилить страх за себя, тот непобедим, сестра! Она - настоящая женщина для вождя, и я добьюсь ее, во что бы то ни стало!
  Он говорил приглушенным голосом, думая, что Зара, притихшая на женской половине шатра, его не слышит. Но она услышала все.
  Глава 15. Душа, тело и разум
  Так началась осада Адлерштайна; и вскоре виранцы и их союзники, окружившие город плотным кольцом, убедились, что даже с разрушенной южной стеной столицу Лагарда захватить не так-то легко. Как бы ни старались нападающие прорваться в зияющую брешь - днем, большой силой, или под покровом ночи, в тишине, - им ни разу не удавалось застать стражу врасплох. На голод и жажду тоже рассчитывать не приходилось: в городе были большие запасы, а с протекающей через город рекой и самые могущественные виранские маги не осмелились бы пытаться что-то сделать. Гидарну и другим виранским полководцам была известна история последней войны, когда осажденный Адлерштайн продержался без малого два года, и таки дождался прихода Великого Бастарда, приведшего подкрепление. Правда, никто не ожидал такого упорства и присутствия духа от нынешних лагардцев, которых южане полагали куда слабее. Должно быть, общая опасность всколыхнула в них боевой дух, который все, и сами горожане, почитали навсегда умершим. Теперь "внутренние союзники" виранцев затаились, лишь изредка присылали им донесения, а сами притихли, не решаясь лишний раз рисковать.
  К этому времени виранцы знали уже, что принцесса Иеронима спаслась при взятии Розенгардена. Да и как было не узнать, если принцесса лично каждый день в сопровождении группы воинов объезжала город и поднималась на стены, ободряя их защитников. Грустно улыбаясь, разговаривала с воинами и горожанами, как будто давно всех знала. Как-то само собой получалось, что она, вроде бы, никому не приказывала и даже не решалась призывать держаться, не произносила речей, но горожане, занятые на страже или в строительстве, приветствовали ее куда почтительнее, чем, бывало, ее царственного дядю. А когда принцесса велела вне очереди восстановить разрушенные огненными червями дома нескольких бедным семьям, послала магов-целителей в госпиталь для раненых, горожане стали встречать ее на улицах, выражая свою благодарность. Когда Иеронима в сопровождении своих рыцарей проезжала по городу, полному замерзшей грязи, навстречу ей выходили женщины и дети, бросали под копыта ее серой лошади ленты и даже цветы, неведомо откуда взявшиеся накануне зимы. Мужчины старались протолкнуться как можно ближе к принцессе, которая не позволяла страже отгонять их, и кричали: "Да здравствует принцесса Иеронима!", и даже: "Императрица!" Сама она не верила, что когда-нибудь так будет, но не мешала народу надеяться. По-видимому, ее удел - дарить людям надежду, даже если она сама ее лишена, как слепец с факелом, освещающий путь другим.
  Бывали, конечно, и другие "знаки внимания", по законам военного времени. Однажды, когда принцесса осматривала со стены город, со стороны виранского лагеря прилетела стрела, мелькнула белым оперением и вонзилась в щит, которым успел прикрыть ее барон Зорн. Иеронима пошатнулась и вцепилась пальцами в каменный зубец, чтобы не сорваться вниз. После этого случая она всю ночь проплакала, уткнувшись лицом в подушку, в своих покоях, и больше всего на свете хотела бы до скончания дней остаться одной, никому не нужной. Но настало утро, а с ним - приход служанок, явившихся одеть ее. И голос графа Аризийского за дверью: "Ваше Высочество, город ждет свою принцессу!"
  После покушения для Иеронимы изготовили кольчугу в точности по ее мерке, тоньше и легче обычных доспехов, но достаточно прочную, чтобы сдержать стрелу и даже удар меча. Заодно выковали изящный легкий шлем, увенчанный серебряными орлиными крыльями в честь символа Лагардской Империи. В таком виде, поглядевшись в зеркало, девушка показалась себе выше и суровее, словно совсем и не она. Рейфорд, правда, увидев ее, вспыхнул как маков цвет и упал перед ней на колени, отчего принцессе сделалось стыдно.
  - Что Вы, барон! Ведь это Вам я уже дважды обязана жизнью и свободой, так что Вы не должны кланяться мне. Напротив, я буду крайне признательна, если Вы и дальше будете сопровождать меня, - проговорила она, ласково взглянув на молодого барона.
  Тот почтительно, но и страстно поцеловал ее руки. Но Иеронима слишком мало встречала настоящего внимания мужчин, чтобы догадаться об иных чувствах с его стороны, кроме рыцарского служения даме, к тому же императорской крови.
  Так или иначе, Рей постоянно охранял принцессу, где бы она ни появлялась, как если бы по-прежнему оставался императорским гвардейцем, а она нерушимо доверяла своему спасителю, как никому другому.
  Но в тот день, когда Иерониме довелось убедиться лично, что не все в Адлерштайне готовы защищать город и себя, она ускользнула из-под надзора, ставшего ее тяготить излишней бдительностью. Ей хотелось побыть одной и подумать, а это невозможно было в отведенных для нее покоях, где она ни на миг не оставалась одна, среди слуг, предоставленных графом Аризийским. В самой же ратуше было шагу не ступить среди военных и чиновников городского магистрата, и у всех непременно находились важные дела и поручения к принцессе, просьбы, указы, что требовалось подписать... Никогда прежде не участвовавшая в государственных делах, девушка пыталась разобраться во всем, считая это своим посильным долгом, пока мужчины держат оборону. Но в тот день усталость навалилась с такой силой, что ей хотелось перестать быть принцессой. Хоть ненадолго остаться одной, там, где ее не знают!..
  К счастью, Иерониме в первый же день показали потайной выход из ратуши, на всякий случай. А ее траурное коричневое платье и зимний плащ мало отличались от одежды горожанок. И вот, на всякий случай закутавшись в покрывало, она брела куда глаза глядят по пустынным и малолюдным сейчас улицам. Кто мог - работал в мастерских или на строительстве, или охраняли стены, другие не решались появляться на улице без важных дел.
  Иеронима любила зиму. По крайней мере, ей нравился снег, что, покрывая землю и все предметы, при этом смягчал, облагораживал их очертания, и делал унылую серость городской осени почти праздничной. Она не боялась даже мороза, хотя в детстве ей с двоюродными братом и сестрой не позволяли играть в саду многочисленные няньки, боясь простудить императорских детей. Особенно же девушке нравилось, когда густая городская грязь замерзала на морозе и становилась звонкой, как лед, и каждый шаг по ней отдавался звонко, как такт неизвестного танца. И теперь она прислушивалась к веселому перестуку подошв своих туфель с серебряными пряжками. Вдыхая свежий морозный воздух, пахнущий дымом из труб, Иеронима чувствовала, как постепенно отступает головная боль...
  Незаметно она ушла довольно далеко. Тусклое зимнее солнце перевалило зенит и стало медленно клониться к закату, когда девушка вышла на Карнавальную Площадь - ту самую, где менее года назад веселился почти весь Адлерштайн, справляя праздник в честь Великого Бастарда.
  Впрочем, на площади было людно и теперь. Ветер издалека донес до девушки обрывок слов какого-то оратора:
  - Не дадим себя обмануть, братья, ибо все мы - братья в своей естественно, физиологической природе, которую привыкли сдерживать слишком долго! Каждый стремится выжить, такова наша сущность - почему же мы позволяем отправлять себя на смерть? - оратора поддержал гул восторженных голосов и рукоплесканий.
  От этих слов у Иеронимы замерло, а потом отчаянно забилось сердце. Еще не зная до конца, что происходит, она почувствовала, что это неправильно. Так не должно, не имеет права быть в ее городе, да еще окруженном врагами! Еще не зная, что будет делать, она стремительно бросилась на площадь.
  Там и вправду собралась целая толпа. В основном мужчины, в городской одежде, но было и много молодежи, юношей и подростков обоего пола. Среди городских одежд встречались и оливково-зеленые робы строителей, а всю восточную часть площади заполонили, к ужасу Иеронимы, синие мундиры лагардской армии. Да: воины ее родной страны, защитники осажденного Адлерштайна, вместе с горожанами слушали речь важного, осанистого господина с аккуратной седеющей бородкой, что вещал с дощатого помоста хорошо поставленным голосом:
  - Обратившись к самим себе, к тайнам нашего собственного тела, мои добрые господа, мы найдем в себе самое обыкновенное животное, только ходящее на двух ногах и почти лишенное шерсти. Внутри себя каждый из нас еще ближе к представителям животного мира, поверьте в то, что давно известно образованным людям - высшим жрецам, ученым и магам! Да, они знают испокон веков эту самую важную тайну людского бытия, но скрывают ее от непосвященных, а почему? Потому что подлинный, естественный человек не нуждается в системе искуственно навязанных сдержек, внушенных обществом нелепых обычаев, практически невыполнимых законов! Он прост и целен, как все живое. В сущности, человек, как всякое живое существо, руководствуется самыми простыми чувствами, а те порождаются внутренними веществами, содержащимися в нашей крови. В нужный момент определенное вещество выплескивается в большем количестве, и вот - человек испытывает то или иное чувство. Этими веществами вызываются наши радость и гнев, страх, любопытство. Даже любовь - всего лишь определенное вещество, и она проходит, как только снижается его количество. Мы тогда говорим: "разлюбил", злимся, негодуем, но на самом деле это не более чем естественный процесс. Не Боги, существование которых никем не доказано, вкладывают в нас чувства, и наука не находит у человека никакой души, способной, забыв о нуждах тела, воспарить к дальним высотам, - во всяком случае, не больше, чем у клопа или крысы. Что же из этого следует?
  Иеронима слушала оратора, каменея от ужаса. Ее поразили не столько его "откровения" - при императорском дворе и раньше говорили о новых скандальных философах и ученых, именующих себя материалистами, - сколько вид собравшейся толпы. Они-то, в большинстве своем необразованные, а то и неграмотные люди, принимали речь ученого мужа, касающуюся тем, в которых сами не могли разобраться, за чистую монету, тем более что тот выражал свое мнение таким важным тоном. Кое-где слышали отдельные протестующие возгласы, но большинство стояли, опустив головы, и, как видно, думали: "Уж наверное, такой человек знает больше нашего. Есть вещества, значит, есть, нам-то правды никак не проверить..."Те, что помоложе, слушали охотно: их привлекали смелые высказывания, запретные знания, какими обладал проповедник. А сердце и мозг Иеронимы уже горели от ярости, только она не сразу могла собраться с мыслями, чтобы найти слова, которые бы разрушили ложь оратора навсегда. А тот меж тем продолжал невозмутимо и вальяжно, словно перекатывал увесистые камни:
  - А следует из этого, господа, что в основе поведения человека, как и всего живого, лежит всего одна цель: жить, причем как можно дольше, и продолжать род. Все остальное - производные главной цели: так, чтобы жить, надо добывать пищу, а чтобы размножаться - добиться внимания самки. Это укладывается в естественное назначение человека. Но многие обычаи так называемых цивилизованных людей неестественны, и нет такой силы, чтобы преодолела в животном - и в человеке - стремление выжить. Потому-то для человека совершенно неправильно рисковать жизнью ради чего бы то ни было, ибо это противоречит желанию жить. Нет веществ, возбуждающих в крови желание рисковать, есть вполне естественный страх. И, когда вас, добрые горожане, погонят на убой - простите, я, конечно, хотел сказать: в бой против армии виранцев, - вам упрутся в спину копья своих же командующих и аризийских горцев, чтобы вы боялись их больше, чем врагов. Ибо естественный страх можно победить только еще большим страхом. Другого средства для человеческой природы не предусмотрено. Защита родины, месть, завоевание - не более чем призраки, порожденные условностями нашей цивилизации, они бессильно отметаются, как только дело коснется спасения жизни!
  В следующее мгновение Иеронима была рядом с ним. Не в состоянии больше сдерживаться, она промчалась сквозь толпу, которая удивленно расступалась, чувствуя охватившее ее исступление. Никогда раньше неизменно тихая, скромная Иеронима не испытывала подобных чувств. Ей казалось, что посреди площади разверзлась пропасть, и проповедник зовет собравшихся прыгать туда. Его нужно было остановить любой ценой, раскрыть людям глаза, пока еще можно удержаться на краю. Взлетев на сцену, будто у нее выросли крылья, принцесса увидела внизу лица горожан, полные недоумения. "Простые люди", - подумалось ей, - "совсем простые". И продолжало вертеться в голове, как будто именно за этих "простых людей" она должна сразиться сегодня, чтобы в них, по крайней мере, не погибало человеческое, не сводилось к подлому страху за свою жизнь, вопреки всем заверениям этого седобородого умника...
  И ударила "умника" по лицу с такой силой, что ладонь обожгло, как от огня, а на пухлой белой щеке оратора вспыхнуло красное пятно. Вслед за тем она воскликнула звенящим от ярости голосом:
  - Кто послал Вас смущать народ? Для чего Вы внушаете им страх, хотя бы трижды обоснованный наукой? Откуда эти глупости про войну? - она повернулась к людям и крикнула: - Народ лагардский! Не слушайте его! Я клянусь вам, что в бой пойдут лишь те, кто будет готов духом и сердцем! Не слушайте! Вы - люди, а не клопы и не крысы, и у вас есть разум, и душа, и сердце! Не позволяйте уничтожить их, люди! Я, Иеронима Маннелиг, призываю вас!
  Увы, голос Иеронимы был куда слабее, чем у ученого оратора, да и того было не так-то просто сбить с толку. Толпа заволновалась: многих поразило внезапное появление девушки, а кое-кто, видно, знал принцессу в лицо. Но тот, кого перебила она, снисходительно улыбнулся и произнес, обращаясь не к девушке, а к толпе:
  - Бедная малышка, она бредит, воображая себя принцессой! Где это видано, чтобы принцесса бродила по городу одна, без свиты и без охраны, в одежде простой горожанки? Хотя, впрочем, на лицо и вправду немного похожа, как будто... Но принцессы не мешают проведению на площади научных диспутов. Эта девушка безумна: сразу видно, ни рассудка, ни воспитания. Уведите ее кто-нибудь, и приютите на ночь, если найдется добрая душа.
  Несколько человек из переднего ряда, на вид более уверенные, чем обескураженная речами оратора толпа, протянули к принцессе руки. Та увидела, как они тянутся к ней, будто паучьи лапы, рванулась, но бежать было некуда.
  Но в следующий миг по мостовой звонко загрохотали копыта, и на площадь ворвался отряд всадников. Передний из них, далеко опередив остальных, пустил коня вскачь прямо через едва успевающую расступаться толпу и стремительным прыжком вскочил прямо на помост. Затрещали под копытами доски, и давно сколоченный помост стал оседать, но прежде всадник подхватил Иерониму, так что у нее все завертелось перед глазами, и усадил в седло.
  - Это Вы, барон! - воскликнула девушка, открыв глаза и узнав Рейфорда Зорна, который светло улыбнулся ей.
  - И мы! - прогремел, как боевая труба, голос графа Аризийского, что во главе отряда рыцарей-горцев ворвался на Карнавальную Площадь, точно в ворота захваченного города.
  В мгновение ока аризийцы оцепили площадь, сжимая кольцо вокруг испуганно заметавшейся толпы. Кое-кто при этом попал под копыта, другие, испуганные грозным видом горцев и недавними пророчествами оратора о копьях, которыми их погонят в бой, бросались из стороны в сторону, ища выход. Но всюду их встречали только оскаленные морды лошадей, бьющих копытами, да суровые фигуры всадников в латах. Горожане не находили выхода. О своем недавнем кумире, которому только что внимали, как пророку, все уже забыли.
  Сам же забытый оратор тем временем соскочил с рассевшейся трибуны и попытался затеряться в толпе, думая, что никто на него не глядит. Но Адриан Вальтари тут же обернулся к нему, наезжая конем. Враз растерявший всю самоуверенность оратор увидел, как на него напирает ожившая статуя, как совсем рядом ступают копыта могучего боевого коня, услышал мощное фырканье животного и злой смех всадника, отнюдь не спешившего сдержать Вихря. Побледнев, как труп, оратор рухнул на колени.
  - Помилуйте, Ваша Светлость! Не губите, я все Вам расскажу...
  Не двигаясь с места, Адриан остановил на нем пристальный хищный взгляд.
  - Конечно, расскажешь! Все расскажешь, в Замке Черного Грифа, где место предателям, - проговорил Горный Барс вкрадчиво и мягко. И вдруг, будто плетью хлестнул - прокричал яростно и грозно: - А ну отвечай, кто велел тебе смущать народ! На кого работаешь ты и тебе подобные гнилые философы? Кто руководит вами в Адлерштайне?
  Стремительно выхватив меч, он занес его над головой съежившегося в ужасе проповедника. Стальное лезвие со свистом рассекло воздух, и несчастный уже простился с жизнью, но меч ударил его плашмя по шее.
  - Так кто? - сурово повторил Адриан.
  - Б-ба-барон Ренард, - заикаясь, проговорил проповедник.
  Адриан встрепенулся при этом имени, тяжело вздохнул. Но тут же, овладев собой, указал своим воинам взять проповедника.
  - Кто смущает людей, воспитывает из них подлецов и трусов, виновен не меньше, чем тот, кто делает из полезной пищи смертельный яд! - произнес он так, чтобы слышали все. Потом обернулся к горожанам, окруженным аризийской конницей. - А вы что делаете? Кого слушаете, когда Лагард захвачен врагами? Или вам больше нечем заняться? Стражники не на стенах, строители уклоняются от работы...
  - Подождите, граф! - принцесса Иеронима, которой подвели ее собственную лошадь, подъехала к нему и решилась вмешаться, чувствуя себя совсем маленькой и слабой перед одетым в латы богатырем. - Не наказывайте горожан. Их обманули, они же виноваты только в том, что мало знают. Им говорили, что мы погоним их в бой силой. Если Вы накажете их, они, может быть, и подчинятся, но убедятся, что мы жестоки. Я, как принцесса, велю их отпустить.
  По глазам Горного Барса Иеронима увидела, насколько высоко он в действительности ставит молодую девушку, не разбирающуюся в войне и политике, но вздумавшую проявлять милосердие. Однако оспорить прилюдно приказ принцессы, хоть и произнесенный еще слабым с непривычки голосом, не мог.
  - Благодарите Ее Императорское Высочество кронпринцессу Иерониму: она заботится и о совести вашей, и о жизни, - усмехнулся он. - Ступайте работать! Но, если попадетесь впредь, будете наказаны по всей строгости.
  Аризийские рыцари расступились, пропуская горожан, и те спешили уйти, некоторые же просто убегал, бледные, с колотящимся сердцем. Им еще долго слышался за спиной грозный стук копыт. Лишь некоторые задержались, чтобы поблагодарить принцессу, совсем недавно едва не пострадавшую от их рук. Она слабо улыбнулась, чувствуя, что, по крайней мере, для них смогла сделать доброе дело.
  Вместе с другими рванулся было на свободу и захваченный проповедник, но горцы стерегли крепко. Тогда пленник отчаянно завопил вслед своим бывшим слушателям:
  - Куда же вы без меня?! Я вам желал добра, для вас старался! Помогите мне! Увы, такова участь борцов за свободу... Власть притесняет их, а народ платит неблагодарностью...
  На его вопли Адриан повернулся в седле и насмешливо бросил:
  - Что же Вас смущает? Не Вы ли здесь заверяли всех, что человек стремится выжить любой ценой, и ему не под силу преодолеть страх! А теперь хотите, чтобы Ваши ученики остались и рискнули жизнью ради Вас? Ну нет, тогда Вам не следовало воспитывать из них крыс! Они хорошо запомнили Ваши уроки.
  Сказав так, Горный Барс проехал вперед своего отряда, сопровождая Иерониму вместе с прикрывавшим ее Рейфордом.
  - Вы сильно испугали нас, Ваше Высочество. Прошу больше не предпринимать подобных одиноких прогулок, - даже просьба его была высказана непререкаемым тоном, как обязательный к исполнению приказ.
  На бледных щеках принцессы появился слабый румянец.
  - Я обещаю, Ваша Светлость, - снова оказавшись обязана жизнью аризийцу, она, тем не менее, теперь еще сильнее боялась его, посмотрев на его обращение с пленником.
  В ратуше, когда Рейфорд проводил ее в покои, она все-таки поделилась с ним своими мыслями.
  - Может быть, тот человек и виноват... Я сама, признаюсь, готова была убить его, когда услышала. Но оскорблять и бить безоружного человека, старика - зачем? Это слишком жестоко.
  Но Рей покачал головой, хоть и не хотел спорить с принцессой.
  - Вас тревожат злоба и жестокость, потому что Вы слишком хороши для этого мира, и не должны бы вовек сталкиваться с таким. Предоставьте возиться в грязи мужчинам, Ваше Высочество, а сами не беспокойтесь о подобных недостойных личностях. Граф Аризийский продемонстрировал горожанам, что их кумир на самом деле ничтожество. Впредь они подумают, кого слушать.
  - Но разве он в чем-то убедил их? Просто показал, что он сильнее, - горько проговорила Иеронима, которой с детства претила всякая грубость.
  Рей взял ее за руку, и принцесса не стала отдергивать ее.
  - Ваше Высочество, идет война! В такое время простительно действовать другим законам, более жестким. Иногда приходится убеждать силой, а там уж Боги решат, кто прав. Поверьте, не всегда за меч хватаются ради удовольствия от убийства.
  - И Вы такой же, барон, - с горечью ответила Иеронима. - Значит, если бы Вы правили Лагардом, тоже бросали бы в тюрьму философов, осмелившихся открыто выражать свои взгляды?
  Он церемонно поклонился.
  - Нет, Ваше Высочество! Если бы я - да простит мне Отец-Солнце! - правил Лагардом, я приказал бы вешать подобных философов, прежде чем они посеют свою заразу в душах людей. Сейчас Вам жаль его, но Вы же сами негодовали, слушая его поучения, и справедливо. Теории, что он высказывает, не оставляют человеку ни любви, ни дружбы, ни радости - ничего...
  - Да, - вспомнила и содрогнулась Иеронима. - Одно лишь случайное движение разных веществ в крови...
  - Даже молодые, веря в это, будут похожи на стариков, заботящихся только о своем здоровье. Мать сможет бросить ребенка, муж - смотреть, как убивают его семью, лишь бы спастись самому - ведь главной ценностью объявлена жизнь! Не важно, какая, ради чего, лишь бы жизнь. Похоть заменит любовь, совместные похождения - дружбу. Я знал нескольких материалистов по службе во Дворце, это было конченные, опустошенные люди... Даже трусость в бою не бесчестна для них, потому что честь тоже ничего не значит. Граф Аризийский прав: эти философы - отравители, и их надо казнить!
  Всегда светлое, чистое лицо молодого барона при этих словах исказилось яростью, карие глаза зажглись свирепым огнем. Иеронима отшатнулась бы от него, но вовремя вспомнила, что чувствовала сама, услышав откровения проповедника.
  - Быть может, Вы правы, - проговорила она, садясь в кресло и указывая собеседнику сесть напротив. - Мне трудно смириться, что людей стравливают между собой, как две собачьих своры.
  - Не мы начали войну, Ваше Высочество, - с достоинством поклонился Рейфорд.
  - Но неужели нет другого выхода, кроме как тысячам людей сталкиваться и убивать друг друга? Среди виранцев, тоже, наверное, не все злодеи... Почему нельзя проникнуть во дворец Огнеликого Царя и убить только его, может быть, еще его советников, которым нужна эта война? Разве это не справедливее, чем убивать простой народ?
  Рей грустно улыбнулся.
  - Если бы это возможно было осуществить, уж наверное, кто-нибудь попробовал бы. Как Вы себе представляете - один человек или несколько пройдут незамеченными через все Виранское царство, в котором жителей куда больше, чем в Лагарде, доберутся до самого дворца Владыки Огненнобородых, и убьют его, да так, что не надо будет ни с кем драться? Вы же принцесса, Вам ли не знать, сколько во дворцах охраны! Никто посторонний не сможет проникнуть и в царский зал. Помимо воинов, там наверняка есть и сильная магическая защита. А уж жертв вроде ни в чем не повинных людей - и наверное, не самых худших, верных и преданных своему царю! - точно будет не избежать в любом случае. Ваше Высочество, не думайте, что во все века люди воевали лишь по глупости и кровожадности. Дорога к тронам правителей все равно лежит через армии подданных, этого не изменить. Еще раз прошу: оставьте войну нам, мужчинам. Вы сегодня убедились, что и вражда может быть святой, а спасение жизни - бесчестьем. Слава всем Богам, у Вас пока еще достаточно рыцарей, готовых действовать!
  - И первым из них вовеки будете Вы, барон Зорн, - принцесса протянула ему руку, которую бывший гвардеец почтительно поцеловал.
  - Величайшая честь для меня - служить Вам... эна Иеронима, - на ее имени голос чуть дрогнул. - Сейчас отпустите меня. Вы уже слишком долго разговариваете со мной, это неприлично. И Вам необходимо отдохнуть.
  Оставшись одна, принцесса Иеронима прилегла на диван и закрыла глаза, но не смогла заснуть. Перед глазами проносились стремительным хороводом события последнего времени, будто сорвавшиеся с цепи. События, в которых она вряд ли могла бы участвовать, не оберегай ее постоянно барон Зорн. Его лицо и высокая, мужественная фигура часто мелькали в круговороте ее мыслей, и при этом на бледных губах девушки появлялась мечтательная улыбка.
  Сегодня ей впервые пришло в голову, что бывший гвардеец, быть может, любит ее. Прежде у нее не находилось ни времени, ни сил об этом думать, да и внимание мужчин было непривычно Иерониме. Но теперь, сопоставив все, что он для нее совершил, его постоянную беззаветную преданность, и все намеки, обмолвки, пристальные взгляды, которыми он провожал ее, когда думал, что никто его не видит, - все это теперь открывало принцессе его сердце со всей ясностью. И сразу ей сделалось жарко, горячая волна затопила ее сердце. Прежде она была бы обескуражена, да и не поверила бы ни в чьи чувства. Но теперь барон Зорн был ее спасителем, и стал ей ближе всех из тех, кого она видела вокруг себя, хоть и о своих чувствах она не задумывалась до этого дня. Она успела не раз убедиться в его храбрости, уме и рассудительности. Вот и сегодня никто иной, как он, сумел успокоить ее и рассеять сомнения. И люди уважают Рейфорда: городские магистраты, и даже воинственные аризийцы принимают его как равного, спрашивают совета. Если им удастся выиграть войну, разве не было бы справедливо возвысить его до высших степеней в Империи? Ведь собирался же покойный кузен выдать ее замуж за своего фаворита, полное ничтожество в сравнении с бароном Зорном.
  От таких мечтаний, слишком смелых, чтобы поверить всерьез в их осуществление, Иерониме становилось жарко, она сбрасывала с себя одеяло и лежала, чувствуя, как сильно бьется сердце, порой легонько замирая, будто его трогает пушистая кошачья лапа. Ой, кошачья лапа, лишь бы не пришлось тебе выпустить свирепых когтей и впиться в нежное девичье сердце, точа кровь и слезы!..
  И, хоть замыслы, впервые родившиеся в сердце Иеронимы, были безрассудно дерзки, и их осуществление граничило бы с чудом, на губах девушки время от времени появлялась мечтательная улыбка.
  Глава 16. Лес в белой башне
  К Башне Луны, откуда уже давно не доносилось ни отклика, подъехал отряд всадников. Остановился у стены, разглядывая в сумерках осеннего утра, что изменилось в хорошо знакомой всему Адлерштайну стене вокруг Магического Университета. Вот она высилась перед ними, на первый взгляд такая же крепкая и несокрушимая, как прежде, созданная не столько не допускать посторонних людей во владения магов, сколько не выпускать наружу результаты экспериментов самих волшебников. Но стоило приглядеться, и оказывалось, что прежде гладкую стену рассекали, как удары ножа, трещины, зияющие здесь и там. Они раскалывали камни пополам, расширяли некогда плотно скрепленные сочленения между ними, и несколько крупных глыб уже выпали из стены и валялись внизу - небывалый случай в прежние времена!
  Магистр Гелиодор, ехавший впереди, прикрыл глаза ладонью, не веря тому, что они показывают. Неужели это старческая немощь, наконец, настигла его, или неверный свет утренней зари, окутывающий розовым сиянием белоснежную башню, мешает смотреть?.. Но нет, и при приближении трещины в каменной стене стали лишь заметнее, а высившаяся впереди Башня Луны, казалось, потускнела и поблекла, будто тоже покрылась сетью мельчайших трещин, как упавшая чашка из тончайшего фарфора, что привозили из далекой страны, лежащей к востоку от Вираны.
  Остановили коней и другие: Лилия, молодая волшебница и жрица Илиары, и обожженный огненным червем барон Верген, и отряд аризийцев, посланный для охраны. Даже те, кто не владел магией и не ощущали ее движения, догадывались, что что-то идет не так, как должно быть.
  - Что же здесь происходит, Великая Богиня? - ахнула Лилия, едва не со слезами на глазах глядя на свою давнюю мечту, что разрушалась теперь на глазах, превращаясь в руины.
  Вспугнутые приближением всадников и давно не звучавшей здесь человеческой речью, с зубцов стены слетели и закружились с громким карканьем два ворона. И в то же время поблизости послышался скрипучий, язвительный голос, тоже напоминающий воронье карканье:
  - Что происходит, господа? Магический Университет зарастает лесом, деревья того и гляди разберут его по камешку! Кто ж это из вас, магов, такое устроил, а? Будь я императором, построил бы Магический Университет где-нибудь на острове в Открытом Море, чтобы вы ничего не разнесли нерароком, кроме самих себя.
  Глядевшие только на Башню, люди вздрогнули от этого голоса, а аризийцы сразу метнулись на шум, выхватив мечи. Но там оказался только маркиз Бреа, вышедший навстречу прибывшим, все еще ехидно улыбаясь.
  - Что Вы делаете здесь? - вырвалось у Гелиодора при этом внезапном появлении.
  - Что я делаю здесь? Да то же, что и Вы, бывший магистр, - усмехнулся скандально известный шутник, подходя разболтанной, вихляющейся походкой. Бесцеремонно взял за повод лошадь собеседника и продолжал: - Вот Вы, хоть достопочтенные маги изгнали Вас из этого милого здания, как последнюю собаку, остались в Адлерштайне посмотреть, что будет дальше, верно? Так и я остался из любопытства. Не правда ли, стоит поглядеть на людей во время больших потрясений? Тогда с человека слетает вся наносная шелуха, как с луковицы, и каждый показывает истинное лицо.
  Разглагольствования болтливого маркиза ничуть не интересовали собравшихся. Вокруг аризийцы горячили лошадей, намекая своим спутникам, что пора двигаться дальше. А молодой лагардский барон с сильно обгоревшим лицом, вся левая половина которого была покрыта запекшейся, неподвижной коркой, при словах маркиза вдруг пришпорил коня, так что тот взвился на дыбы, и рванулся к стене, словно хотел бы одним махом перелететь ее. Но в это время чья-то ладонь тихо коснулась плеча разъяренного всадника. Тот обернулся и увидел Лилию.
  - Подождите, Альберт. Туда нельзя, неизвестно, что там может оказаться. Пусть магистр Гелиодор посмотрит первым, ведь дело касается магии.
  Молодой барон, чудом спасенный в ночь вторжения огненных червей, но до сих пор носящий на лице жуткие следы от ожогов, остановил коня. Он был благодарен Лилии, что в первые дни заботилась о нем, смягчала боль и молилась о его выздоровлении. И, хотя в нем только что все бушевало после едкой шутки, которую он понял как намек на собственное прошлое, Альберт покорно склонил голову, позволяя девушке увести себя от опасного места. И, на мгновение встретившись с ней взглядом, поспешно отвернулся: ему не хотелось, чтобы она видела его безобразным. Даже вода Илиары не позволяла вылечить его ожоги окончательно: левая сторона лица была стянута багровой коркой, ухо с той же стороны обгорело и обуглилось, и сгоревшие волосы отрастали с трудом. И, хоть Лилия ухаживала за ним и в первые, самые тяжелые дни, почему-то по мере выздоровления Альберт стал стыдливо отворачиваться от нее.
  Меж тем магистр Гелиодор проехал вдоль стены туда, где были ворота. И нашел их - точнее, то, что от них осталось. Створки ворот из черного заговоренного железа, неприступные и для оружия, и для магии, по меньшей мере, уступающей той, что использовалась при создании Магического Университета, - оплавились и застыли на земле двумя золотыми ручейками. В воротах высилось громадное дерево. Высокое и толстое, с гладкой корой, оно принадлежало к неизвестной породе и, оплетенное лианами, как змеями, протягивало свои голые по зимнему времени ветви навстречу людям, будто отстраняло их, как суровый и бдительный страж. За ним на некогда идеально гладком мощеном дворе поднимался целый вековой лес. И нигде вокруг - ни души, и ни единого предмета, способного указать, кто мог устроить все это!
  - Н-ничего не понимаю! - даже магистр Гелиодор, всю жизнь имевший дело с самыми разными проявлениями магии, испуганно побледнел и едва не вспомнил всех демонов древнего мира, но вовремя взял себя в руки, сообразив, что в таком насыщенном магией месте на вроде бы обыкновенное ругательство может откликнуться что угодно. - Когда здесь успел вырасти лес? И зачем его посадили? А ворота! Никто из нас не смог бы расплавить их, но ведь кто-то же это сделал! Да еще превратил их в золото...
  Волшебник даже не скрывал растерянность, высказывая свои вопросы вслух. Но никто из спутников не мог ответить ему, и голос его отозвался глухо, как в лесу, коим и стал двор. Теперь уже все видели, что стену точат корни растений помельче, ползущих по ней, как по склону горы. Несмотря на мороз, они проделывали свою работу с удивительной быстротой. Из каждого окна башни тоже свисали зеленые плети, оживляя ее каменную белизну. Казалось, что здесь, по меньшей мере, сто лет не ступала нога человека.
  Двери в башню были открыты, но никого живого не встретилось и там. Только то же переплетение лиан и корней, дробящих камни в песок, постепенно перемалывая их в необходимую им питательную среду. Чем дальше продвигались настороженные люди, тем гуще и теснее становилось растительное сплетение. Ветки тянулись, как змеи, высокие деревья проламывали потолки и теперь соединяли собой этажи, как стержнем. Стелющиеся лианы, как чувствовалось пришельцам, обвивались вокруг, точно змеи, и скоро стало трудно пробираться сквозь них. Наконец, один из аризийских рыцарей, уколовшись о чьи-то длинные шипы, выхватил меч и приготовился рубить растения, но Лилия удержала его.
  - Нельзя, эн Лоренц! Эти растения, должно быть, пришли из Двиморнеда - Леса Дриад. Я чувствую, что они в ярости, они горят жаждой мести. С ними нельзя обращаться как с обычными дровами. Пока что они злы не на нас, и мы можем пройти...
  Слушая ее объяснения, магистр Гелиодор довольно усмехнулся. Хотя маленькая жрица только начала обучаться волшебству, уже сейчас проявляла феноменальное чутье к магическим энергиям, пронизывающим мир, могла с уверенностью предсказать, каков будет эффект даже от незнакомого ей заклинания. Теперь, среди полуразрушенного Магического Университета, волшебнику было жаль, что его бывшие собратья не посоветовались с Лилией, все больше увлекаясь опасными экспериментами.
  Добравшись с трудом до общей столовой и жилых комнат первого этажа, нашли обитателей Башни. Мертвых. Иссохшие, как мумии и тоже оплетенные корнями, трупы лежали в беспорядке прямо на полу, многие из них - по двое и по трое. Почти все - с палочками в руках, в черных ученических мантиях. Но вот в центре большого, будто выжженного, круга увидели лежащее вниз лицом тело в фиолетовом плаще. Гелиодор повернул его, и все увидели уже тронутое тлением, похожее скорее на череп лицо с оскаленными зубами. Лилия стремительно отвернулась от этого жуткого зрелища, Альберт накрыл ее голову своим плащом, хоть и ему стало не по себе при виде этого трупа.
  - Магистр Зенобий. Ему всегда хорошо удавались огненные заклинания, - мрачно заметил Гелиодор, заметив вокруг еще несколько обугленных трупов. - Он справился с этими, но другие все же одолели его.
  - Вы... Вы хотите сказать, что маги в Башне Луны убивали друг друга? - воскликнула Лилия, стуча зубами от ужаса.
  - Боюсь, что так, - хмуро ответил бывший магистр, глядя, как аризийцы осматривают трупы - изрезанные, обожженные, со следами от разнообразных заклятий. - Взгляните: вот эти два ученика, так и лежащие, сцепившись, вместе, точно убили друг друга. И вон те... Да и кто мог бы захватить Университет незамеченно? Виранцы? Узнал бы весь Адлерштайн: зарево и грохот поднялись бы похлеще, чем от огненных червей. Не говоря уж о том, что огненнобородые не ушли бы просто так и не стали выращивать здесь лес.
  - Может быть, некоторые из них хотели уйти к виранцам, а другие напали на предателей, и все истребили друг друга? - предположил Альберт, ища хоть какое-то разумное объяснение.
  - Возможно, - но при этом Гелиодор с сомнением покачал головой: ему все не давали покоя расплавленные и превратившиеся в золото ворота.
  Из обеденного зала поспешили в другие комнаты, надеясь хоть где-то найти живых. Но напрасно: то там, то здесь попадались лишь трупы, хоть и в меньшем количестве: видимо, основное побоище разразилось именно там. Их тоже оплетали растения, превращая мраморные залы в тропический лес. Одно еще небольшое деревце с кроваво-красными цветами проросло прямо сквозь распоротый живот молодого мага в черной мантии, и аромат цветов смешивался с тошнотворным запахом тления.
  - Ну как, эна Лилия, будете еще защищать эту зеленую пакость? - фыркнул начальник отряда аризийцев.
  Девушка обернулась, бледная, как мел, но решительно идя вперед вместе со всеми.
  - Но они действительно не виноваты! Им любая плоть годится, чтобы питать свой рост.
  - Хороший конец для гордых и могущественных магов: стать удобрением для неизвестно откуда выросшего леса, - проговорил, зажав себе нос, маркиз Бреа. Если он при этом жутком зрелище и пожалел, что последовал сюда, поддавшись любопытству, но ничем этого не показал.
  Дальше, где начинались жилые комнаты, трупов в коридорах больше не попадалось. Но, войдя в некоторые комнаты, находили умерших - именно умерших, а не убитых, потому что ни на одном не было ни следа насильственной смерти. Больше того - на губах многих из них сохранялась улыбка, и лежали они спокойно, точно на ложе отдыха. Эти тела выглядели свежими, некоторые умерли не раньше вчерашнего дня. Но магистр Гелиодор заметил даже у тех, что выглядели счастливыми, изможденный, состарившийся вид, поседевшие волосы и морщины даже у совсем молодых, лишь недавно начавших обучение в Магическом Университете.
  - Как будто кто-то резко вычерпал у них всю жизненную силу: запас, рассчитанный на всю жизнь, был израсходован мгновенно, - произнес магистр Гелиодор, осмотрев последних мертвецов. - Но кто мог сотворить такое? Существ, обладающих подобной способностью, можно перечесть по пальцам, да и маги, даже самые беспечные, не допустили бы ни одно из них сюда, не поставив надежной защиты... Но оно побывало здесь, и, видимо, ушло. Девочка, ты не чувствуешь никакой посторонней энергии?
  - Нет, - медленно проговорила Лилия, закрыв глаза, чтобы сосредоточиться. - Только силу земли - она заглушает здесь все, она растет. Я ее чувствую - светлая, зеленая, она прорастает прямо сквозь камни. Скоро здесь останется только она.
  Бывший магистр сердито нахмурился, потом вздохнул:
  - Может быть, это и лучший конец для Башни Луны, хоть мне и жаль тех, кто привел себя к такой судьбе. Мне ли не знать, что здесь творилось немало несправедливости, и магией не всегда владели достойные. Может быть, лес и должен по-своему очистить здесь все после того, что явилось сюда, как молния выжигает скверну... Слышите, жители леса? - прокатился сквозь зарослей его голос. - Мы отдаем вам это место, владейте им, как владеете Двиморнедом, лишь позвольте выяснить, что погубило наших собратьев, и мы уйдем отсюда навсегда!
  Где-то наверху, где древесные ветви разломали, разворотили крышу, колыхнулось холодное дыхание ветра - это был единственный ответ.
  Наконец, в одной из комнат верхних этажей, откуда особенно густо расползались во все стороны всевозможные кусты и деревья, им удалось-таки обнаружить живого человека. Точнее, еле живого. У раскрытой двери сидел, привалившись спиной к толстому витому корневищу, тощий изможденный старик, совершенно седой. Фиолетовая мантия висела на нем мешком. Он что-то бормотал, опустив голову, и не поднял ее даже при появлении людей.
  - Это вы, - слабо вздохнул он, когда вошедшие столпились вокруг него. - А я надеялся, что она вернулась... Хоть бы еще раз увидеть ее, прекраснейшую из прекрасных...
  - О ком Вы говорите? И кто Вы сами? - Лилия, присев рядом со стариком, осторожно протянула ему фляжку с водой из священного родника, исцелявшей раны и болезни.
  - Погоди, - Гелиодор отстранил ученицу и сам пригляделся к полулежащему на полу старику. - Или глаза обманывают меня, или ты... магистр Дамиан?!
  Старик, похожий больше на живой труп, еще раз глотнул воды из фляжки, и засмеялся жутким задыхающимся смехом.
  - Да, это я... Я был когда-то магистром Дамианом. Могущественным магом. Гордым... Я... я создал величайшую красоту на свете, и отдал все ради нее... - его рука бессильно опустилась на пол и нашарила обломки волшебной палочки.
  Магистр Гелиодор с ужасом глядел на бывшего собрата. Он помнил Дамиана подтянутым, всегда тщательно ухоженным магом-аристократом, носившим свой фиолетовый плащ как королевскую мантию. Кроме того, тот был почти вдвое моложе него - далеко до старости, тем более по меркам волшебников, способных дольше обычных людей сохранять здоровье и силы. А теперь перед ним полулежал изможденный умирающий старик, неспособный даже подняться на ноги без посторонней помощи. Прежний Дамиан гордился своими успехами в магии и смело экспериментировал, веря, что человеку под силу и то, что прежде творили лишь Боги. Нынешний был опустошен, как досуха вычерпанный колодец...
  Но было не время для сентиментальности. Гелиодор с силой встряхнул бывшего собрата, так что у того мотнулась голова, как от пощечины.
  - Что здесь случилось? Отчего произошло побоище, и откуда взялся лес? Кто выпил тебя и других? Где эта тварь сейчас?
  - Она не тварь, - ответил Дамиан заплетающимся языком, точно пьяный, и при этом на его лице, превратившемся в обтянутый кожей череп, появилась мечтательная улыбка. - Она - Глориана, Богиня на земле. Если увидите ее, вы сами поймете. Она воплощает все самое прекрасное в женской природе, она - именно то, чем Боги забыли одарить людей...
  - Тысяча демонов! И правильно сделали, судя по этой Богине Мертвецов! - буркнул Лоренц Рокко, офицер, командующий аризийским отрядом.
  Тем временем магистр Гелиодор, влив еще немного воды в рот опять обессилевшему Дамиану, продолжал допрашивать его.
  - Говори, несчастный, откуда ты взял эту Глориану?
  - Я... Я создал ее из самых лучших, самых драгоценных материалов, преобразовав их силой магии. А чтобы она ожила... Я взял сердце Марсии, своей помощницы, дочери дриады. Это она мстит теперь, разрушая Башню Луны, она и ее сестры...
  Громкий, полный ужаса возглас Лилии слился с протестующим воплем магистра Гелиодора, который даже выпустил допрашиваемого из рук, точно какое-то омерзительное существо.
  - Так ты убил человека, чтобы создать свою куклу?! - прогремел его голос среди зарослей, поглощающих Башню Луны.
  Упав на пол, Дамиан некоторое время лежал, как мертвый, наконец, открыл глаза и слабо заговорил, причем нельзя было разобрать, понимает ли он, кому именно отвечает:
  - Да, всего лишь человека, потому что, хоть в ней и была кровь дриад, она мелка в сравнении с Истинной Красотой... Человека... Люди веками истребляют друг друга без веских причин, а Марсия отдала жизнь за нечто великое!..
  Волшебная палочка, угрожающе занесенная Гелиодором, рассыпала вихрь жгучих искр. У аризийцев руки потянулись к мечам, Альберт сжимал кулаки. Один лишь маркиз Бреа со вкусом наблюдал за происходящим, как будто смотрел интересное представление.
  Только Лилия, в первое мгновение тоже испуганно вскрикнув, сбросила с себя плащ и накрыла им лежащего на мраморном полу бывшего волшебника.
  - Не трогайте его! Что бы он ни натворил, теперь он болен и слаб, и не отвечает за себя. Быть может, он даже не понимает, что говорит.
  Магистр Гелиодор жестоко усмехнулся.
  - Вы очень добры, Лилия! Но, боюсь, именно сейчас мы видим настоящего магистра Дамиана. Поглядите-ка, он и сейчас считает, что его цель того стоила! - бывший магистр вновь поднял на ноги бывшего волшебника и сурово произнес: - Ты помнишь, как я говорил вам на совете о ваших ошибках, что по сути сводятся к одной: разделению того, что должно восприниматься целым. Вот и ты, чтобы создать идеальную красавицу, начал с убийства - лучше получиться и не могло. Видно,
  эта Глориана вправду опасна, если ради нее Орден Магов истребил друг друга! Но где она теперь?
  Неожиданно Дамиан заплакал. Странное и неприятное это было зрелище - высохший, почти умирающий старик плакал, как маленький ребенок, вытирая слезы костлявыми пальцами и рукавами прежде всегда безукоризненно чистой мантии.
  - Она... Она ушла! Я сидел и ждал ее долго-долго, ведь она обещала придти сюда, в мою мастерскую, где я создал ее... в храм, который она осчастливила своим рождением!.. Слышались крики, будто где-то дрались, а ее все не было, долго, долго. Наконец, она пришла и осталась со мной на ночь, - только что полумертвое лицо Дамиана вдруг озарилось странным светом, глаза зажглись безумной радостью. - Вот здесь, среди этих деревьев, она провела со мной последнюю ночь, и я не знал тогда, на земле ли я или на небе, у Отца-Солнце! А наутро поцеловала и ушла, ушла... Без нее так холодно и пусто... - его воодушевление сразу упало, он перебирал и мял пальцами складки своей мантии.
  Среди собравшихся, однако, мало кто готов был сочувствовать ему, разве что Лилия. Да еще Гелиодор, лучше всех понимавший трагедию в Башне Луны, с жалостью взглянул на бывшего собрата, но тут же обернулся к остальным.
  - Итак, Глориана ушла отсюда. Здесь, вероятно, она лишь училась, испытывала свои чары. Убедилась, что ради ее красоты мужчины готовы убивать друг друга, потом выпила жизненную силу из победителей и ушла. Такое впечатление, что ей все равно, из любви черпать силу или из убийства - и то, и другое усиливает ее. Ах да, еще она и сама владеет магией, так что ей ничего не стоит расплавить ворота Магического Университет, превратив их в золото. Хм... У дамы имеется склонность к театральным эффектам - не проще было бы их открыть? Но, так или иначе, главный вопрос - куда она направилась?
  - Надеюсь, не ко мне домой! - воскликнул, поежившись, маркиз Бреа. - Конечно, смерть в объятиях прекрасной женщины - само по себе красиво, но... лучше не такой, - он выразительно взглянул на полумертвого Дамиана.
  Никто, однако, не поддержал шутки.
  - Вряд ли ее устроит ловить себе любовников по одному, абы кого, точно уличная девка, - продолжал рассуждать Гелиодор. - Ей и Магический Университет уже бесполезен, иначе поиграла бы с его обитателями подольше. Нашей самозваной Богине подавай внимание, она жаждет почестей и власти. Она хочет, чтобы ей владели цари, но при этом стремится сделать их рабами своей красоты; однако, если они станут рабами, разве она надолго признает их достойными себя? Думаю, она пойдет к сильным людям, облеченным властью, туда, где можно рассчитывать на еще большее...
  - Адлерштайн? - с невольным страхом спросил Альберт, думая про себя, что еще недавно был бы идеальной добычей для Глорианы, хотя бы в качестве переходной ступени. Потом с надеждой: - Или виранское войско?
  - Посмотрим, - магистр Гелиодор с сомнением покачал головой. - Я бы все же скорее поставил на виранцев. Те, кто сейчас правит Адлерштайном, вряд ли ею заинтересуются...
  - Покойный император Аврелий, надо думать, заинтересовался бы, - ввернул Бреа. - Да и принц Феликс тоже, хоть проводил больше времени в обществе своего фаворита, а эта Глориана, уж наверное, не отказалась бы сразу от двоих...
  - Но теперь их нет, а принцесса Иеронима - девушка, чистая и невинная, как голубица. Войском же командует граф Аризийский...
  - Ха! Посмотрел бы я, как эта красотка, хоть бы и из чистого золота, попробует добиться от нашего вождя того, что он не желает! - с гордостью фыркнул старый Лоренц.
  - Ну вот. Если только Глориана успела узнать от этих несчастных, что происходит вокруг, она выберет виранцев. Те ценят женскую красоту и недооценивают их силу - то, что надо нашей "Богине Красоты". Полной уверенности, конечно, не может быть, все это лишь предположения...
  - Но, если Глориана ушла к виранцам, это хорошо для нас или нет? - робко поинтересовался Альберт. - Будет неплохо, если их командование перережет друг друга или протянет ноги в постели Глорианы...
  Но Гелиодор покачал головой.
  - Не думаю, что она мгновенно доведет их до такого. Здесь был дебют Глорианы, она только училась покорять мужчин, а заодно и набирала силу. С виранцами она наверняка станет действовать тоньше, если хочет своего добиться. К тому же, ей наверняка захочется повидать двор Огнеликого Царя, а туда "Богине" лучше всего придти с победившей армией. Ее появление добавляет Лагарду еще одного врага, а не устраняет имеющихся.
  - Вы считаете, она способна все это обдумать и принять правильное решение? - усомнился Альберт.
  - Я не считаю глупее себя ни одного противника, хотя бы это была вчерашняя золотая кукла, -возразил магистр Гелиодор.
  В это время послышался зловещий треск, и одна из перегородок между комнатами, уже пронизанная насквозь быстро растущими корнями деревьев, зашаталась, ее камни, утратив связь друг с другом, принялись осыпаться.
  - Скорей! Надо уходить! - поторопил всех аризийский офицер.
  Никому и не хотелось задерживаться здесь слишком долго, тем более, что еле уловимый треск слышался уже и в потолке, и в других стенах. Альберт подхватил под руку Лилию, двое аризийцев подняли магистра Дамиана, который едва ли смог бы идти сам. При этом бывший волшебник поднял голову и вдруг совершенно ясным голосом произнес:
  - Она меня покинула навсегда и больше не вернется. К чему куда-то уходить?
  Лилия тихо вздохнула и снова поправила свой голубой плащ на плечах старика, чтобы тот не замерз в зимнем городе.
  - Вы, должно быть,ненавидите ее теперь? - спросила она.
  Бывший волшебник от неожиданности повис в руках охранников и взглянул на девушку глазами, полными недоумения.
  - Ненавижу ее? Мою Глориану? - переспросил он, в ужасе мотая головой от одной мысли о подобном святотатстве. - Как ты могла подумать? Ведь она так прекрасна, что даже ее мимолетное внимание делает счастливым. Истинную Красоту нельзя судить убогими человеческими мерками, она выше наших понятий о добре и зле!
  Магистр Дамиан умер три дня спустя в храме Илиары, где его согласились принять по личной просьбе Лилии и Гелиодора. Даже целебная вода не могла восстановить его жизненной силы, почти полностью вычерпанной его "Богиней Красоты". До последнего вздоха он говорил лишь о ней, и в предсмертном бреду, забыв о погубленном им Марсии, думал лишь о Глориане, которую ему не суждено больше увидеть. Увы - но золотая Земная Богиня не обещала своему первому жрецу никакого вознаграждения за гробом, потому что и сама человеческая смерть как таковая была ей непонятна.
  А Башня Луны и расположенный в ней Магический Университет все продолжали зарастать лесом. Скоро на месте гордой белокаменной башни-свечи тянули свои ветви к зимнему небу лишь большие деревья, ожидая весны, чтобы зашуметь зеленой листвой. Да гибкие стремительные тени кружили ночью среди древесных стволов, там, где буквально не удалось бы найти камня на камне.
  Глава 17. Серьезный разговор
  И снова граф Аризийский мерил широким шагом комнату в своем особняке, ту самую, где когда-то размышлял о таинственном письме, предупреждавшем его об "ошибке императора". Сейчас тоже были плотно задернуты тяжелые бархатные шторы, и на столе в бронзовом канделябре горели свечи. Но, кроме того, на столе стоял большой кувшин вина, оплетенный соломой, и два серебряных кубка. Хозяин дома ждал гостя, и, видимо, не простого, судя по тщательно сдерживаемому волнению.
  Наконец, приоткрылась дверь, и в комнату заглянул юноша-оруженосец.
  - Эн Адриан, к Вам барон Ренард.
  Лицо Горного Барса на мгновение озарилось злобной радостью: глаза хищно вспыхнули, зубы оскалились, как у настоящего свирепого хищника. Но в следующее мгновение он успокоился, по крайней мере внешне, и сказал только что испуганно отшатнувшемуся от него оруженосцу:
  - Хорошо, Сильвий. Позови его... Да, и останься здесь. Тебе будет чему поучиться.
  Сбитый с толку юноша кивнул и тут же открыл дверь, пропуская барона Ренарда.
  Бывший Первый Советник императора с начала осады Адлерштайна жил в своем доме тихо и уединенно, почти никого не принимая, во всяком случае, открыто. Теперь вошел, одетый в траурный коричневый костюм без всяких украшений, но держался с достоинством: поредевшие седые волосы и борода до середины груди - "знак мудрости", - тщательно уложены, на худом бледном лице выражение терпения и усталости. Со дня пожара в Золотом Дворце он терпеливо ждал удобного момента, чтобы вновь вернуться в большие события. Приглашение графа Аризийского насторожило Старого Лиса, но и обнадежило вместе с тем. Он не сомневался в том, кто именно правит сердцем Империи.
  - Садитесь, барон, и отведайте моего аризийского вина. Оно заложено в погреб в последний год жизни моего отца, - теперь лицо Адриана Вальтари, разливающего вино в кубки, было совершенно непроницаемо, только блики свечей, играя со светом и тенью, делали его темным и резким, словно отлитым из бронзы.
  Ренард понял намек, но ответил тихо, сохраняя достоинство:
  - Мне очень жаль, граф, но я по давней привычке и по состоянию здоровья пью только ключевую воду.
  - Пусть будет так, - Адриан отодвинул вино и, позвав слугу, велел принести воды. Протянув собеседнику такой же серебряный кубок, чуть заметно усмехнулся: - Не сомневайтесь, это святая вода, из источника в храме Илиары... Кстати, Вам известна судьба Магического Университета?
  Ренард печально кивнул.
  - Знаю и скорблю. В этих стенах совершалось много славных дел и великих открытий...
  - А ведь и Вы начинали свою карьеру в Ордене Магов? - как бы между прочим припомнил Адриан. - Но политика привлекла Вас сильнее магии?
  - Вы прекрасно осведомлены, граф. Не ожидал...
  - От грубого варвара-горца, чтобы он был в курсе столь давних событий? - с усмешкой договорил за него граф Аризийский.
  - От иностранца, до недавнего времени мало интересовавшегося делами Лагардской Империи, - поправил Ренард с мягкой укоризной.
  - Это верно. Я мало интересовался Лагардской Империей, но что же поделать... Если не заниматься политикой, то политика займется тобой. Сейчас не те времена, когда мы могли жить в своих горах независимо, как будто на свете нет никого, кроме нас. Великий Бастард уже показал нам, что это не так. Да и Димире, убийца моего отца - тоже.
  Последние слова Адриан с особым выражением, так что барону Ренарду потребовалось все его самообладание, чтобы сохранить видимую безмятежность. Но он никогда бы не смог достичь своего высокого положения, а тем более - так долго его сохранять, если бы легко поддавался страху. До сих пор он не знал, что нынешнему графу Аризийскому известно имя убийцы его отца, так как было объявлено, что охрана Маркуса Вальтари растерзала убийцу на месте. Но об этом следовало задуматься после, а пока надо продолжать уже начатую игру.
  - Зато теперь только Вы и Ваши доблестные рыцари спасаете Лагардскую Империю, и она только Вам будет обязана в случае победы! Ведь Вы полагаете, Адлерштайн удастся отстоять?
  Адриан пожал плечами.
  - Надо постараться, чтобы удалось. Я не ввязался бы в заведомо безнадежное предприятие. Послезавтра мы устроим вылазку, попробуем оттеснить виранских союзников с южной стороны.
  - О, Отец-Солнце! Не слишком ли самоуверенно - нападать, зная, что в случае вашего поражения город останется без защиты?
  - Вы не воин, и не можете понять, что всему свое время: и для осады, и для решительного натиска, - надменно произнес Горный Барс. - Тот, кто только обороняется, заведомо ставит себя в невыгодные условия. Кроме того, первая же победа поднимет боевой дух горожан. Мне приходилось слышать, что какие-то подлецы сбивают их с толку, отговаривают воевать...
  - Вот как? - сочувственно кивнул Ренард. - Тогда Вы правы. Что я могу советовать в военных делах? Но все же прошу действовать осторожно: если первая же победа, без сомнения, поднимет боевой дух горожан, то первое же поражение уронит его, и, возможно, непоправимо.
  - Это так, разумеется, но ведь мы не собираемся проигрывать, - усмехнулся Вальтари. - Даже принцесса Иеронима одобрила представленный мной замысел нападения.
  - Ах да, принцесса Иеронима, - протянул Ренард вкрадчиво и очень мягко. - Скажите мне, как частному человеку: как Вы оцениваете эту юную наследницу?
  - Принцесса Иеронима - истинная лилия императорского дома, чистая и стойкая. Я счастлив, что в трудное время имею дело именно с ней. Кроме того, ей свойственно редчайшее для монарших особ качество: благодарность.
  - Ах да, конечно! Дочь принца Александра и не могла не унаследовать этих замечательных качеств, - заметил Ренард тоном любящего дядюшки. - Не сомневаюсь, что она щедро отблагодарит того, кто выиграет для нее войну, и тем спасет Империю и ее трон.
  - Она оценит не только военную помощь, но и любую, что будет кстати на первых порах - ведь принцессу, увы, не учили править... Кстати, она спрашивает и о Вас, барон. Просила передать, что будет рада, если Вы решите вернуться на пост Первого Советника, - как бы между прочим припомнил Адриан, вертя в руках серебряный кубок, на котором были выгравированы гонки колесниц.
  Ренард почтительно поклонился, как будто принцесса лично, хоть и незримо, присутствовала здесь.
  - О, она действительно светоч благодарности! Я не ожидал такого приглашения...
  - Но почему? Разве Вы не были другом ее отца? И ее дяди, покойного императора Аврелия? Ее Высочество также надеется на Вашу дружбу, - с деланным простодушием заметил Адриан.
  Старый Лис вновь всмотрелся в его жесткое смуглое лицо, пытаясь понять, что тот знает. Но теперь Вальтари столь же не стремился выдать свои мысли, как статуи его предков, стоявшие в фамильном склепе Таренского замка. И вот, Ренард глубоко вздохнул и устало прикрыл глаза.
  - Полно, граф! Я мыслю понятиями другого века, и у меня нет ни сил, ни честолюбия вновь окунаться в политику. К тому же, я думаю, в случае победы принцесса найдет себе другого советника и защитника - сильного, мужественного, того, кто поможет ей покончить с войной и вновь вернуть в лагардское подданство распоясавшихся баронов, восстановить в Империи порядок. Тот, кто разделит власть с лагардской императрицей, должен быть одновременно могучим воином и умным советником.
  - Но откуда взяться такому сверхчеловеку? Или Вы думаете, что волна Илиары вновь вынесет его на берег? - усмехнулся Адриан.
  - Нет-нет! Великий Бастард был величайшим воином, и очень много сделал для Империи, но он не видел дальше своего копья, так править Империей нельзя. Я говорил о Вас, граф. Вам одному будет справедливо получить в наследство спасенный Лагард.
  Вот теперь граф буквально онемел на несколько мгновений. Казалось, его потрясла дерзость предложений бывшего Первого Советника. А может быть, невозмутимость, с какой старик говорил о смене династии, как о самом простом деле?
  - Вы думаете, что я собираюсь узурпировать власть? - переспросил он с нарастающими грозными интонациями.
  - Я думаю, что Вы, во всяком случае, не для того прилагаете столько усилий, чтобы затем отказаться от заслуженной награды... Затем, кто же говорит об узурпации? Заметьте, обстоятельства складываются исключительно благоприятно для Вас: на трон восходит молодая девушка, не знающая политики, не имеющая твердой опоры. Вам естественно быть ее первым защитником и покровителем. И никто не удивится, если Вы решите взять в жены спасенную кронпринцессу - напротив, подобный союз многих успокоит. И род Вальтари совершенно законным путем сменит Маннелигов на троне.
  - И Брат Зверя восторжествует над Принцем Звезд? Очень хорошо, - усмехнулся Адриан. - Только Вы кое-что упустили из виду: у меня уже есть жена, которую я совершенно не собираюсь менять даже на лагардскую императрицу, и трое прекрасных детей.
  Но разве Старого Лиса смутишь подобными возражениями?
  - Я думаю, Вы, Ваша Светлость, как человек рассудительный и искушенный в политике, не станете мыслить подобными категориями, что уместны лишь горожанину. Если Вы решите оставить семью, кто сможет помешать Вам, будущему императору? Наконец, Ваши дети от первого брака унаследуют Аризию, Ваше родовое владение, а те, кого пошлют Боги принцессе Иерониме, станут править Лагардом...
  Резкий скрежет прервал его слова. Адриан невзначай смял руками серебряный кубок, потом отодвинул кресло от стола и снова прошелся по комнате.
  - Все-то Вы предусмотрели, - глухо усмехнулся он. - Не учли только одного: ваш Лагард мне нужен не больше, чем моим предкам, что поколениями воевали против равнинных людей. И, чем больше я говорю с Вами, тем больше понимаю, как они были правы, предостерегая нас против всякого сближения! После этой войны ничто на свете не заставит меня больше спуститься с моих гор. Впрочем, даже питай я честолюбивые желания, добился бы всего сам, ни у кого не спрашивая совета.
  В его голосе и лице, во всей высокой, статной фигуре чувствовалось столько внутренней силы, что Ренард чуть отстранился в своем кресле и склонил голову. На губах его мелькнула слегка виноватая улыбка.
  - Я испытывал Вас, граф! Надеюсь, вы простите мне старческую осторожность? Теперь-то я точно знаю, что Лагард приобрел не только верного, но и бескорыстного союзника. Многие бы на Вашем месте обеими руками уцепились за такую возможность. Ведь все события удивительно благоприятно складывались для Вас, если бы Вы пожелали...
  - Это верно, - кивнул Адриан, остановившись перед собеседником. - Сперва погиб император Аврелий со своим двором, прямо перед началом войны. А вельможи, чудом избежавшие гибели, в большинстве своем сидят сейчас в своих замках и выжидают - кто же победит? И правильно: они ведь не давали никаких клятв, и не обязаны служить Лагарду. Но все же странно: как будто их кто-то заранее предупредил держаться подальше от Золотого Дворца в данный день и час. Но как кто-то мог знать, что заключенная магами саламандра выйдет из-под контроля?
  Ренард непонимающе пожал плечами.
  - Продолжаем дальше: Лагарду, как и мне, действительно очень повезет, что единственной императорской наследницей остается Иеронима - чистая и скромная, и вместе с тем необыкновенно храбрая, даже самоотверженная девушка. Кстати - единственная дочь Серебряного Принца, любимого народом... и скоропостижно скончавшегося. Что и говорить, дети Аврелия вряд ли способствовали бы победе, они даже не поняли бы, как это делать. К счастью, принцессу Иерониму пожелал спасти преданный рыцарь, а их - отчего-то нет.
  - Каждый сам создает себе друзей и врагов, - бледно улыбнулся Ренард.
  - Это точно. Но все же, помимо воли Богов, я усматриваю в событиях последнего времени еще чью-то руку... Человеческую. И наверняка имеющую собственные цели. Не знаете, о ком я говорю?
  - Нет, граф, - только легкая бледность выдала растущее смятение Старого Лиса.
  - О Вас, барон, о Вас. Ведь это Вы послали предупреждения тем, кто избежал рокового приглашения, не правда ли? И сами заблаговременно уехали, точно зная, что "император ошибся". А может быть, как маг, хоть и вышедший из Ордена, и саламандру выпустили?
  Теперь Ренард почти лежал в кресле, откинувшись на спинку и ловя ртом воздух. С каждым новым обвинением он становился все бледнее, и выглядел тяжело больным. Но усилием воли сумел выпрямиться, и даже засмеялся, переводя серьезный разговор в шутку.
  - Это уж слишком, граф! Я не обладаю такими способностями, чтобы перенацелить саламандру.
  - Зато вы обладаете более полезной способностью: знанием людей и умением их направить к нужным Вам целям, - уважительно заметил граф Аризийский.
  Ренард, все еще бледный, задышал чуть ровнее: в конце концов, он сможет договориться с Горным Барсом, тот все-таки больше политик, чем непредсказуемый свирепый хищник, и поймет, что плохой мир лучше доброй ссоры. И что иностранцу, как бы он ни был могуществен, в сердце Лагардской Империи лучше не пренебрегать помощью барона Ренарда. Тогда будет больше шансов выиграть войну.
  А Адриан тем временем продолжал, остановившись перед собеседником:
  - У меня есть еще новость, которую вы, барон, могли упустить из виду в своем уединении. Мной пойман агент виранцев, что смущал горожан, отговаривал их воевать. Слышали бы Вы его псевдоученый бред в сочетании с самыми омерзительными трусливыми измышлениями!
  Ренард слабо улыбнулся.
  - Я не прислушиваюсь к уличным проповедникам.
  - Нет, Вы только пишете для них речи! - Адриан, только что нервно расхаживающий по комнате, стремительно обернулся к барону и, казалось, вырос, словно орел, камнем падающий на добычу. - Я допросил проповедника, и он назвал ряд имен, в их числе - Ваше. Другие арестованные тоже указали на Вас. Ради чего Вы служите Виране? - крикнул он вдруг таким голосом, что оконные стекла задребезжали. - Ради денег? Вы уже стары, и у Вас нет семьи. Ими хотите сами напоследок стать императором или хотя бы наместником?
  Старый Лис поднял глаза, почти успокоившись. Он сознавал свою слабость перед могучим рыцарем, находясь, к тому же, в его доме, где в случае чего не к кому будет взывать о помощи. Но именно поэтому делать этого и не собирался. Только самообладание могло еще спасти его.
  - Вам не понять, Ваша Светлость, - проговорил он устало и глухо. - Я много лет видел, как деградирует священный род Принца Звезд. Если самого благородного коня не пускать бегать, а только досыта кормить отборным овсом, купать и чистить каждый день и покрывать шелковой попоной вместо седла, он скоро разжиреет, как свинья. Так и последние поколения императоров Лагарда. Аврелий охотно предоставлял военные дела Великому Бастарду, а государственные - мне, сам же интересовался лишь пирами да прелестями придворных дам. И принц Феликс вырос ничуть не лучше. Что говорить: Вы сами успели узнать их. И согласились, что спасение жизни Аврелия Маннелига будет не лучшей услугой Лагарду. Ведь и Вы, получив мое предупреждение, ничего не сделали, чтобы помешать случившемуся. Раскроем наши карты, граф: мы квиты!
  Вот теперь пришла очередь графа Аризийского замереть от неожиданности: его удивила такая выдержка разоблаченного противника. Он стиснул руками крышку стола, так что костяшки пальцев побелели от напряжения, и уставился на Ренарда горящими глазами.
  - А не Вы ли занимали императора с юношеских лет одними удовольствиями, чтобы он и не мог интересоваться достойными мужчины делами? Не Вам ли Аврелий все эти годы был удобен именно таким, как есть? Из двоих братьев Маннелигов Вы выбрали более удобного для своих целей. А когда цели изменились, отправили и второго брата следом за первым.
  Бывший императорский советник выпрямился, как змея, готовая нанести удар.
  - Все это лишь гнусные слухи, которых никто не может доказать! Принц Александр покончил с собой из-за душевной болезни после смерти жены...
  - В это, может быть, и поверит его дочь, чрезмерно приверженная своей семье. Но не пытайтесь убедить меня. Думаю, и у виранцев нет иллюзий на Ваш счет? Но сообщник, связанный кровью и страхом разоблачения, часто бывает полезнее чистого и невинного, как невеста. Да и надежнее: не закапризничает, не разочаруется в целях или в методах партнера, не даст себя переманить...
  Ренард вздохнул с облегчением: ему подумалось, что аризиец, говоря о виранцах, намекал и на их возможное сотрудничество. Это был понятный ему разговор, то поле, на котором ему все еще не было равных.
  - Пусть будет по-Вашему, граф. Я вижу, Вы умеете не только выигрывать битвы, но и вести дела, как подобает политику. Еще раз скажу: Лагарду повезло с Вами! Признаться, поначалу я сомневался, что Вы сможете победить виранцев, но теперь я в этом уверен. Так или иначе, но у нас с Вами общая цель: очистить Империю, чтобы она поднялась обновленной из этой бури.
  Адриан, наконец-то, вернувшись в свое кресло, долго и пристально глядел в лицо Ренарду и старался понять - как человек становится таким? Что должно отмереть в душе, чтобы рассматривать жизнь и политику, как игру, в которой, к тому же, все стороны плутуют? Или, скорее, изначально надо иметь некий дефект, вроде горба или хромоты, только душевный, чтобы хладнокровно выбирать, какой стороне помочь на сей раз.
  - Считай Вы меня слабее - не явились бы, когда я Вас пригласил, или лишь затем, чтобы заманить меня в ловушку, - констатировал он. - Узнав о готовящейся войне, Вы поставили на виранцев и до сих пор помогали им. Когда я организовал оборону, Вы поставили на меня, как на темную лошадь на скачках.
  - Помогай тому, с кем удача, но не прогляди, когда она покинет его, - вкрадчиво ответил Лис. - Мы с Вами умные люди, и понимаем, как решаются важные дела. Государственные интересы сейчас требуют спасти Лагард. Любой ценой. В такие времена бывшим противникам не стыдно объединиться. Играя на одной стороне, мы можем добиться многого...
  - Если бы один из древних демонов, которыми лагардцы веками запугивали людей, наяву явился мне и предложил союз, я бы скорее с ним договорился, чем с Вами! - прорычал Адриан, сжимая кулаки. - Ведь это Вы убили моего отца! Я был с ним, когда он умирал, а потом сам допрашивал убийцу - хоть мне и было всего пятнадцать лет, но все признали мое право. И я выдавил из него Ваше имя! Я скрывал это годами, понимая, что император не выдаст Вас, молчал, потому что вождь Аризии не будет умолять никого, точно нищий, прося подаяние. Но мое время рано или поздно должно было придти, и я ждал и надеялся, что Вы не умрете прежде, чем попадете в мои руки... Теперь мы поменялись местами: и власть, и сила у меня!
  Под взглядом его яростно горящих глаз, при виде сжимающихся в опасной близости мускулистых рук, холодный пот выступил на лбу старика. Но у него не было выбора, единственной надеждой было продолжать игру. И он слабо проговорил:
  - То, что я поведал Вам... равно как и то, что Вы поведали мне, недоказуемо. Подложные бумаги без подписи, давно мертвые свидетели, придворные сплетни... Принцесса Иеронима благоволит Вам, граф, и Вы могли бы многого от нее добиться, но она сочтет клеветой все, что так или иначе задевает честь ее родных.
  - Замолчите! - терпение Адриана быстро заканчивалось. - Не Вам говорить о принцессе... Вы, сводник, без всяких угрызений совести предлагаете брак людям, у которых когда-то сами преждевременно отняли родителей, благословляете их на царство, а затем так же легко предадите, если завтра Вам выгодно станет поддержать другую сторону. Что, не так?
  - Это называется политикой! - наставительным тоном произнес Ренард. - Именно так и договаривались между собой великие государи прошлого, так и заключались новые союзы. Когда Рихард Завоеватель присоединил княжества Юга и сделал Лагард Империей, он дал местным князьям титул имперских графов и баронов, а на дочери самого могущественного из них женился и короновал ее вместе с собой. А в Век Волка, когда эргонцы и оссекенцы напали на северные границы, император Генрих Победоносный, разбив их при Флите, заключил мир с побежденными, и женил своего сына Манфреда на принцессе осскенской Агнессе, а свою дочь Раймонду отдал замуж за эргонского принца Дитриха, только что ставшего королем, потому что его отец пал в той войне. И заметьте: Дитрих Эргонский не возражал, а покорно подписал условия мира и взял в жены дочь убийцы своего отца!
  - Неужели и эти браки были заключены при посредничестве подобных Вам? - презрительно усмехнулся Адриан. - Но Вы кое-что упустили из виду, барон: в Аризии обычаи не те, что на равнине. У нас за пролитую кровь принято мстить, иначе умершие родичи перестанут помогать неблагодарному потомку.
  Это была уже недвусмысленная угроза. Но Ренард нашел еще в себе силы пошутить:
  - В Аризии суровые обычаи. Потому-то жители равнин и думают, что ваши предки были демонами...
  - Быть может; но настоящих демонов они ищут не там, - Вальтари вновь поднялся с кресла, поднял на ноги собеседника и ухватил одной рукой за плечо, второй же запрокинул его голову, пристально глядя в глаза. - Вы - настоящий демон: без чести и совести, способны в любой момент обойтись с друзьями как с врагами, а с врагами - как с друзьями. Вы, играющий человеческими жизнями, как мячиками! Наверное, азарт от такой игры - единственное возможное для Вас чувство, на остальные Вы просто не способны, верно? Убить или сделать императором - Вам все равно, лишь бы можно было манипулировать дальше.
  По тонкому горлу старика прошла судорога; он со всей очевидностью ощущал себя теперь беспомощным в руках Горного Барса, который тряс его, как кошка крысу. Открыв глаза, уставился мутнеющим взглядом в горящие от ярости глаза Адриана.
  - Я... думал, что Вы умнее, граф. Что человек, обладающий такой властью, не позволяет мести ослепить себя, - прохрипел он, из последних сил принимая насмешливый тон.
  - Вы все предусмотрели. Думали, что, даже если я узнаю правду, буду действовать как подобные Вам политики, позабыв голос крови. Но я сам решаю, когда и с кем быть политиком, а с кем... - Адриан сильнее сжал пальцы, так что лицо Ренарда посинело.
  - На... на помощь! - последние остатки самообладания, наконец-то, покинули барона, и он взмолился, не отдавая себе отчета, кто мог бы ему помочь во дворце графа Аризийского, полном врагов. Да никто и не мог бы услышать, так как из горла задыхающейся жертвы донеслось лишь чуть слышное сипение. Глаза Ренарда вылезли из орбит, ноги судорожно задергались. Он извивался всем телом, пытаясь ослабить на своем горле мертвую хватку, но тщетно - Адриан Вальтари только крепче сжимал руки.
  - Даже ради политических интересов я не могу Вас отпустить: вдруг Вы разуверитесь в нашей победе и выдадите виранцам готовящееся наступление, - усмехнулся Адриан, продолжая душить.
  Последним отчаянным усилием глотнув немного воздуха, Ренард в смертном ужасе воскликнул:
  - Пощади! Я старик... Рыцарь не должен... - его голос захлебнулся булькающим хрипом.
  - Мне жаль, что я не смог до тебя добраться, когда ты был моложе, убийца моего отца! - зарычал Адриан, все усиливая хватку. И последним, что увидел барон Ренард, прежде чем хрустнули его шейные позвонки, было лицо графа Аризийского - маска ярости, с горящими глазами и оскаленными зубами, словно он хотел бы впиться в горло врагу, как настоящий барс.
  Рядом вскрикнул Сильвий, растерянно глядя на своего вождя и покровителя, и не знал, что ему делать и чувствовать сейчас. Но Адриан Вальтари, не замечая оруженосца, оттолкнул от себя труп и подошел к окну. Отдернул шторы и открыл ставни, впуская в комнату ледяной зимний воздух. Долго стоял так, с наслаждением вдыхая его и вспоминая свежий ветер своих родных гор. Наконец, обернулся. Недавнее исступление прошло, теперь его лицо было просто суровым, и глаза уже не метали молний.
  - Только ради этого дня стоило сделаться военным правителем Адлерштайна, - произнес он, обращаясь то ли к Сильвию, то ли к самому себе, и замер так, скрестив на груди руки в пышных, украшенных манжетами рукавах алого камзола.
  Вошедшие в комнату слуги унесли тело и спрятали в погребе до ночи. Когда стемнеет, они отвезут его в карете, в какой прибыл бывший советник, и оставят на одной из самых опасных улиц. Пусть считается, что барон Ренард убит неизвестными разбойниками или виранскими шпионами. Впрочем, Адриан не боялся разоблачения, и, если бы принцесса Иеронима догадалась, рассказал бы ей все, не считая, разумеется, обмена признаниями между ним и Ренардом. Как-никак, он сейчас хозяин положения, а Иеронима без него беспомощна, как слепой котенок, и понимает это. Определенно, в военном положении есть свои преимущества. Всего год назад ему нечего было и думать отомстить всемогущему советнику императора. Но теперь душа его отца может радоваться, как и другие предки рода Вальтари.
  Когда комната наполнилась свежим воздухом, Адриан неожиданно рассмеялся негромко и мягко, чувствуя себя так, словно саднившая долгое время рана, наконец, затянулась. Подошел к Сильвию и спокойно положил руку ему на плечо.
  - Не верь, что месть подают холодной, юноша. Это острое блюдо, и с годами становится лишь более едким, а удовлетворить ее становится все сложнее. Пятнадцатилетний мальчишка, каким я был, и в самом большом горе и отчаянии ограничился бы тем, что проткнул его сердце мечом, поверь.
  Сильвий кивнул, не зная, что ответить. Ему еще не доводилось сталкиваться с местью, и жестокость человека, которым он всегда восхищался, повергла юношу в смятение. Но граф, не теряя времени, обратился к нему с поручением:
  - Теперь собери моих офицеров и разошли посыльных к командующим лагардскими отрядами. Пора обсудить будущее наступление.
  Глава 18. Любовь и смерть
  Несколько недель в лагере гебиров прошли для баронессы Галларт, точно во сне, тяжелом и длинном, от которого не было сил очнуться. Она постепенно привыкала к неудобной поначалу одежде кочевников и их пище, которую приходилось брать руками с общего блюда. В качестве "жены" Льва Победы она свободно ходила по лагерю, однако возможность сбежать все не предоставлялась. Даже когда ее господина не было рядом, в шатре каждый ее шаг стерегла Тесса, а снаружи - нельзя было шагу ступить, чтобы не столкнуться хоть с кем-нибудь из воинов и женщин. К тому же, Зара понимала, что в осажденный Адлерштайн ей не пробраться сквозь гебирский лагерь - целый палаточный город, заткнувший, как пробка, лишенную стены южную сторону, за которой днем и ночью кипела работа. Быть может, когда начнется бой, ей будет легче ускользнуть в суматохе. Но пока что и горожане, и осаждавшие выжидали, напряженно замерев друг против друга, готовясь нанести удар.
  За это время Зара мало видела Карранха иль-Зафара. Тот и в отсутствие сражений держал под контролем вассальное войско; каждый день проводил смотры и тренировки, улаживал споры между племенами, судил и наказывал провинившихся. Дела огромного войска отнимали у вождя целые дни и ночи, так что он обыкновенно возвращался в свой шатер усталым и, едва поужинав, засыпал, чтобы еще до рассвета вновь исчезнуть на целый день.
  По правде говоря, Карранх сознательно искал усталости, потому и тренировался со своими воинами до изнеможения и вникал во все лично, не полагаясь на других вождей и глав родов. Эти трудные, но необходимые обязанности помогали ему отвлечься от мыслей о девушке в его шатре, такой близкой и вместе с тем бесконечно чуждой, хоть и зависела от него всецело. Лев Победы не хотел неразумной поспешностью губить отношения с ней. Да, она была в его власти, и он мог взять ее в любой момент, мог напомнить, что в ее интересах быть ласковее, если она не хочет быть отданной простым воинам, которые уж точно считаться с ее желаниями не станут. Но он понимал, что в этом случае получит только теплый труп с ее лицом. Никогда, подчинившись угрозам или принуждению, она не станет его любить, как любила Афза. Чтобы завоевать эту девушку, нужно время. Его-то Карранх и старался выиграть, принуждая себя держаться подальше от нее.
  Но даже во время их кратких встреч Зара порой ловила на себе его жаркий взгляд, чувствовала, как учащается его дыхание, когда она невольно оказывалась рядом в тесном пространстве шатра, и ее сердце начинало учащенно биться. Столько неистовой темной силы чувствовалось в таких брошенных украдкой взглядах! Так, верно, смотрел Брат Зверя на Принцессу-Радугу. В такие моменты Зара готова была, забыв обо всем, бежать куда глаза глядят, вот только ноги примерзали к земле, не в силах двинуться. И почти всю ночь потом девушка лежала без сна рядом с Тессой на женской половине, цепенея от ужаса. Только под утро, когда Карранх уезжал, она засыпала, успокоившись, что не увидит его до вечера.
  С Тессой она почти подружилась, насколько возможно было в тех обстоятельствах. Гебирка неплохо говорила по-лагардски, и, как казалось Заре, сочувствовала ей. Она рассказывала пленнице, что ее названый брат трижды был женат, но все его жены умерли... от разных причин, как неопределенно ответила Тесса. Нечего было и говорить, что такое предупреждение еще сильнее обеспокоило Зару! И, вглядываясь в тот вечер за ужином в смуглое и резкое, пересеченное шрамом лицо Льва Победы, пыталась угадать истину. Ту истину, что не могла выдать Тесса, несмотря ни на что, любившая своего брата. До сих пор, вроде бы, тот не показывал особой жестокости, к ней или к кому-то еще. Но как знать, быть может, в семейной жизни он меняется до неузнаваемости? Неизвестность и пугала девушку, и побуждала пристальнее приглядываться к тому, кто назывался теперь ее мужем по обычаю своего народа. И, хоть лично ей Карранх иль-Зафар пока не причинял никакого вреда, девушка сурово одергивала себя всякий раз, как готова была подумать о нем слишком хорошо. Потому что, слишком пристально вглядываясь в бездну, хотя бы и с целью пройти по тропе над ней, она рисковала сама быть затянута бездной, что глядела на нее глазами вождя гебиров.
  Однажды днем, блуждая по лагерю, Зара увидела принцессу Аврору. Та вышла из шатра, украшенного флажком со скачущим белым конем, напевая вполголоса лагардскую любовную песенку. Она, как и Зара, была одета на гебирский лад, в шароварах и безрукавке из ярких тканей, в небрежно накинутой меховой шубе. И все-таки это была дочь императора, ошибки быть не могло! Радостно вскрикнув, Зара хотела было подойти к ней, но не успела. Из шатра вышел мужчина в богатой гебирской одежде, он ухватил принцессу за талию и что-то сказал, но Зара не разобрала слов. Зато ясно услышала, как принцесса Аврора заливисто рассмеялась и приникла к нему всем телом. Мужчина тоже засмеялся и шлепнул принцессу по ягодицам, после чего подхватил на руки и утащил в шатер, против чего та явно не возражала, томно раскинувшись в объятиях гебира.
  Зару, глядевшую на них, душили слезы, горло сжимал тугой комок, в глазах темнело. Как быстро, как охотно принцесса Аврора смирилась со своим унижением - и это дочь древнейшей династии! Да не каждая деревенская девчонка согласится греть постель хозяину, иная предпочтет в грязном свинарнике сохранить чистоту... Карранх иль-Зафар был прав, говоря об Авроре...
  Разбитая, в полном смятении вернулась баронесса в шатер. Там она застала одну Тессу: та отпустила рабов и сидела перед большим костром, окруженным земляной насыпью. Над огнем был подвешен котел, в котором медленно закипала вода, в расширенное дымовое отверстие врывался морозный воздух. Но даже он не мог изгнать сладких и едких ароматов, что курились в шатре, брошенные в огонь, а может, в воду. Тесса, не отрывавшая взгляда от символов четырех стихий, сделалась совсем бледной. Лицо ее, еще больше похудевшее, показалось вошедшей зеленым в отблесках пламени, глаза превратились в два черных камешка. Неожиданно страшный крик сорвался с ее губ.
  Бросившись к гебирке, Зара подхватила ее и оттащила подальше от костра, туда, где не было ядовитого дыма, дала ей глотнуть кобыльего молока. Скоро Тесса глубоко вздохнула и, приподнявшись, уставилась на Зару. Лицо ее понемногу обретало обычные краски, но глаза зловеще застыли.
  - Я видела твою судьбу! - хрипло каркнула она. - Уйди отсюда! Покинь лагерь гебиров сегодня же, иначе случится страшное!
  По коже девушки пробежал озноб. Она знала и раньше, что многие из гебирских женщин владеют пророческим даром, который у них передавался из поколения в поколение, от матери к дочери. По-настоящему одаренных колдуний так и называли - Видящими, потому что им открывали тайны четыре священных стихии. Предупреждением Тессы не следовало пренебрегать!
  - Что ты видела? Это касается Карранха? И меня?
  - Да, да, - простонала Тесса, откинувшись на подушки. - Это случится сегодня, если ты не уедешь...
  Выбежав из шатра, Зара взглянула на небо. Короткий зимний день уже клонился к вечеру, но до полной темноты было еще далеко, и она надеялась, что Лев Победы вернется с очередного смотра войск не скоро. Ни за что на свете она не встретится с ним больше! Быть может, он окончательно потерял терпение, и собирается принудить ее "по праву мужа"... Времени переодеться не было, и она осталась в "свадебной" нарядной безрукавке, лишь прикрыв ее теплым плащом. У столба возле шатра была привязана гнедая кобылка Тессы, и девушка быстро оседлала ее. К счастью, дочь Стража Юга хорошо ездила верхом, и лошадь, вскинувшись было, повиновалась твердой руке.
  Сперва она, осторожничая, проехала шагом вдоль длинного ряда шатров, мимо попадавшихся навстречу женщин и детей, которые, впрочем, смотрели на "жену вождя" без особого удивления; у гебиров было в порядке вещей ездить по лагерю верхом. Затем пустила лошадь галопом, спеша скорее оставить позади ненавистных кочевников. Скорей, в стены родного города! Скорей, сквозь сгущающиеся тени заступницы-ночи! Прочь из плена, навстречу матери-свободе...
  Она уже довольно далеко отъехала от палатки вождя, когда земля задрожала от стука копыт, и, не успела она поискать какого-нибудь укрытия, навстречу примчался целый отряд. На жуткое мгновение Зара похолодела, решив, что это возвращается Лев Победы, но тут же успокоилась, узнав мархов - диких, в одеждах из овчины и таких же высоких шапках, данников Вираны, верхом на низкорослых мохнатых лошадках.
  Всадники подгоняли лошадей, хищно сгорбившись в седле, гневно бранились на своем языке, которого Зара не понимала. Пару раз ей послышалось имя Льва Победы, повторенное со злобными интонациями. У передних всадников были в руках факелы, и они сразу разглядели одинокую женщину и повернули коней ей навстречу.
  - Эй, да ведь это девка вождя бродяг, поставленного на наши головы указывать свободным воинам! А ну хватайте ее! Развлечемся сами, да и гебирскому псу отомстим, пусть знает, как мешать нам брать добычу с других племен!
  С этими словами один из мархов бросился навстречу Заре, так что его конь врезался в бой гнедой кобыле, едва не опрокидывая ее вместе со всадницей. Тут же подоспели и другие всадники, стащили девушку с седла... Как в кошмарном сне, Зара почувствовала, как сразу множество цепких рук зашарили по ее телу, содрали с нее плащ, грубо бросили на землю. Тут же сразу несколько человек склонились над ней, отталкивая друг друга. Кислый запах овчин и перебродившего кобыльего молока ударил в нос, так что девушку едва не стошнило. Она рванулась было, но один марх уложил ее обратно на мерзлую землю, другой уже взялся за завязки ее замшевых шаровар. От ужаса и отвращения Зара не могла произнести ни слова. Только слезы текли из ее глаз и застывали на щеках.
  Но, прежде чем мархи успели раздеть ее, снова раздался грохот копыт, и в лагерь ворвался во главе отряда гебиров Лев Победы. Стремительно смял конем двоих спешившихся варваров, а третьему, их главарю, склонившемуся над девушкой, одним ударом сабли снес голову, не позволив приготовиться к защите. Другие мархи успели вскочить на коней, схватились за свои длинные ножи и окованные железом дубинки, но разъяренные гебиры рубили всех, видя, что их вождь не намерен никому давать пощады. А Лев Победы метался посреди побоища на могучем вороном жеребце, как свирепый дух войны, устилая землю трупами убитых с каждым взмахом залитой кровью сабли. Он был сейчас ужасен и великолепен. Странное дело, но Зара сейчас не боялась его ярости, после того, что довелось только что пережить.
  Забытая всеми, она кое-как выбралась из свалки и поднялась на ноги, кутаясь в свой подобранный плащ, но все равно дрожа от холода. Рядом упал еще горящий факел; девушка подняла его и стала глядеть, не отводя глаз от краткой, но кровопролитной стычки. С совершенно варварской мстительной радостью она смотрела, как Карранх иль-Зафар со своими воинами мстит мархам за ее страх и унижение. А он вертелся среди них и глухо рычал, не находя для них слов, даже проклятий.
  Но вот один из всадников-мархов, почти такой же высокий и крепкий, как Лев Победы, прорвал оцепление и бросился сзади, целя ему в спину длинным ножом, излюбленным оружием своего племени. В свете факелов Зара увидела его первой.
  - Сзади! - крикнула она, не помня себя. Сейчас девушка совсем забыла, что Карранх сам угрожал ей тем же, что и мархи. Она помнила лишь, что он спас ее от их похоти.
  Ни на ком из сражающихся не было доспехов, ведь они находились в расположении союзных войск. И кожаная безрукавка Карранха, конечно, не сдержала бы удара мархского ножа. Но он, каким-то неведомым чувством расслышав голос девушки сквозь лязг мечей, сквозь стук копыт и ржание коней, повернулся в седле, и нож марха вонзился ему в плечо. В следующее мгновение Карранх обрушил саблю на голову марху. Потом, не замечая льющейся крови, обернулся и кивнул Заре с улыбкой.
  Увидев, что их вождь ранен, гебиры удвоили усилия, и вскоре весь отряд мархов был истреблен. Никому и в голову не пришло бы сейчас щадить их, хоть те и пришли на войну их союзниками. И скоро все было кончено.
  Едва закончился бой, Карранх иль-Зафар спешился и подошел к Заре. В нем еще не перегорела недавняя ярость, но, разглядев девушку, он немного успокоился.
  - Я и представить не мог, что они отомстят мне таким образом, а все-таки что-то чувствовал, наказав их за отнятую у сайев добычу. Будто тянуло что-то поехать за ними следом. Но ведь я успел вовремя, правда? Поедем домой, Зара. Больше такое не повторится, обещаю. Ты же видишь, я умею мстить за оскорбление моей жены.
  Зара не посмела признаться, что хотела сбежать. После пережитого она ни за что на свете не согласилась бы снова оказаться предоставленной самой себе. Сейчас она была благодарна Льву Победы и готова была цепляться за него, как утопающий за доску, единственную, что отделяет его от ярости бурных волн.
  - Ты ранен, - сказала она, заметив текущую по плечу кровь.
  Карранх здоровой рукой обнял дрожащую от страха девушку.
  - Поедем домой, - просто предложил он ей.
  В шатре их встретила Тесса. Она уже пришла в себя после пророческого транса, лишь под глазами пролегли черные круги, делавшие гебирку похожей на сову. Из шатра почти выветрился дурманящий запах, костер горел как обычно. Тесса настороженно замерла, увидев среди воинов вернувшуюся Зару. Но тут же забыла о ней, увидев, что ее названый брат ранен. Достала из походной сумы отрез полотна и бальзам от ран. Но Карранх помотал головой, отстраняясь от нее.
  - У меня есть жена. Пусть она перевяжет рану.
  У Тессы едва не выпали из рук ткань и бальзам. Она, побледнев, взглянула на названого брата с выражением незаслуженной обиды.
  - Я всегда заботилась о тебе. Я лечила тебя, когда ты был ранен, а сможет ли так она?
  - Меня учили перевязывать раны. Я дочь Стража Юга, и меня воспитывали по старым обычаям, когда женщина была помощницей мужчины, - с этими словами Зара осторожно промыла теплой водой длинную резаную рану, отчего та снова закровоточила. Затем смочила кусок ткани остро пахнущей прозрачной жидкостью и осторожно приложила ее к ране.
  Карранх побледнел как смерть и на несколько мгновений, кажется, перестал дышать. Жгучее зелье действовало не менее болезненно, чем прижигание каленым железом. Ему удалось не застонать и даже не отдернуть руку, чтобы не пугать Зару. Когда боль немного рассеялась, он почувствовал на коже прохладные пальцы девушки, перевязывающей ему плечо, и улыбнулся.
  - Теперь я знаю, что моя жена - еще и искусный лекарь, - он наклонился, чтобы поцеловать девушку, и она не отстранилась. Стыдливо закрыла глаза, чувствуя прикосновение его губ... Они оказались не такими жесткими, как она ожидала, и запах дыма, лошадей и степного ветра, исходивший от кочевника, не был так уж неприятен, как ей ожидалось. Он не был похож на ароматы благовоний, в которых едва не купались придворные щеголи, зато говорил о силе и мужественности, о скачке на быстром коне и кровавом упоении битвы, что тоже бывает необходимо - сегодня Зара в этом убедилась. Не умей он сражаться, кто спас бы ее, не решись убить насильников мархов - не отомстил бы за нее. Еще ее отец, бывало, с горечью говорил, что в Лагарде мало осталось настоящих мужчин, потому и не спешил выдать замуж единственную дочь. Если так, Лев Победы был воплощением тех качеств, которых не хватало цивилизованным имперцам.
  Он прижал ее к себе одной рукой, и девушка уткнулась в широкую грудь, слушая, как бешено бьется его сердце. Сильная шершавая ладонь приподняла на девушке безрукавку и провела по ее спине и бокам дразнящим движением. Это совершенно не было похоже на жадные торопливые движения тех, совсем недавно...
  Зара поняла, что он уже не отпустит ее, но испытывала сейчас лишь острое волнение, любопытство, но не страх. А ведь еще недавно боялась "самого страшного", готова была бежать куда угодно... Но, раз это перестало быть страшным, значит, пророчество Тессы не сбылось?
  Но в это время послышались у входа в шатер чьи-то шаги и голоса, и на женскую половину заглянула Тесса.
  - Тебя просят, брат, - она говорила глухо, без выражения.
  Лев Победы с проклятьем приподнялся на постели.
  - Почему именно сейчас?! Пусть придут завтра! Пошли их к демонам пустыни!
  Гебирка многозначительно повела плечами.
  - Я бы с радостью, но там полководец Гидарн, и он не хочет ждать.
  Карранху, похоже, хотелось послать к демонам пустыни и Гидарна, но он лишь зарычал сквозь зубы и стал одеваться, кивнув Заре оставаться здесь.
  Выйдя из шатра, он в самом деле увидел виранского главнокомандующего, которым с явным брезгливым видом остановился у входа в скромное жилище кочевников. Гидарна сопровождали отборные телохранители, а позади свиты военачальника Карранх увидел посольство мархов во главе с их вождем Уртаном. Удивился про себя, как быстро те подняли тревогу.
  Вслед за виранцами стали собираться и гебиры, прослышав, что их вождю угрожает суд. Скоро пространство вокруг шатров заполнилось народом.
  Гидарн понял, что говорить придется при всех. Однако произнес, как всегда, надменно:
  - Правда ли, что ты, верховный вождь союзного войска, со своими воинами истребил отряд мархов, выказавших тебе неповиновение?
  - Да, - не моргнув глазом, подтвердил Карранх. - Но только мархи, которых я справедливо наказал за грабеж чужой добычи, пытались отомстить мне, похитив мою жену. Я успел в последний момент, и не жалею, покарав их. На месте вождя Уртана я не стал бы защищать отщепенцев, что бывают в каждом племени.
  Гидарна его ответ, казалось, убедил. Но Уртан глядел со злобой, и вмешался, едва дав гебиру договорить:
  - Он все врет! Эта девка - не жена ему, а наложница, военная добыча, не имеющая никаких прав, стыдно из-за нее враждовать воинам в походе.
  Спор продолжался. Тем временем виранский главнокомандующий прислушивался к нему, глядя то на уверенно отстаивавшего свою правоту Льва Победы, то на марха, наскакивающего на него, как боевой петух. Рассудительному полководцу ясно было, кого поддержать - того, кто ведет за собой больше людей и полезнее в будущих сражениях. Но он медлил: его злила независимость и бесстрашие Карранха иль-Зафара, хотелось, чтобы тот понял, от кого зависит его судьба.
  - В самом деле, чем ты докажешь, что отомстил за свою законную жену? - спросил он с деланным подозрением.
  Тут у входа в шатер послышалось движение, и к воинам вышла Зара. Откинув теплое, по зимнему времени, покрывало, открыла свадебный гебирский наряд - белоснежные штаны и такую же безрукавку, щедро вышитую цветными бусами. И белый цвет, и их яркость изумительно шли к ее черным волосам и глазам, смуглой коже. Даже Карранх на мгновение застыл, ослепленный.
  - Пусть будет благословение Четырех Стихий с тобой, блистательный военачальник Вираны. И с вами, доблестные воины и вожди, - приветствовала она собравшихся, как настоящая гебирка, но с выдержкой имперской баронессы. - Я подтверждаю, что я - жена Карранха иль-Зафара по полному обряду, и что мархи, напавшие на меня, знали, кто перед ними. Мой муж покарал их, к моей вечной благодарности.
  Она подошла к Карранху и встала рядом, как бы между прочим осторожно касаясь его раненого плеча. Собравшиеся вокруг гебиры издали дружный вопль, приветствуя их. Гидарн постарался изобразить самую елейную из своих улыбок.
  - Ну, если так, то и вправду будет недостойно воина обвинять тебя. Благодарю вас обоих, что помогли выяснить правду, - он кивнул Карранху и Заре. - Хочешь ли ты обвинить в ответ вождя мархов в клевете и в неподобающем поведении его воинов?
  - Нет, - Лев Победы встретился взглядом с Уртаном, сжимавшим кулаки от ярости. - С теми, кто был виноват, я рассчитался своей саблей, а их вождь ни в чем не виноват. Он и должен защищать своих людей, даже недостойных. Надеюсь, впредь между нами будет мир. Ведь скоро битва, правда?
  - Обсудим завтра в моем шатре, - ответил Гидарн и пожелал, как бы впервые заметив, что вождь гебиров ранен: - Выздоравливай и отдыхай, отважный Карранх: я очень рассчитываю на тебя. Прости, что побеспокоили некстати.
  Он вскочил на подведенного рабом коня и поехал прочь, в сопровождении свиты с факелами. Мархи, не прощаясь ни с кем, тоже повернули к своему лагерю.
  Гебиры, видя, что все обошлось благополучно, также стали расходиться по своим шатрам. Лишь немногие остались, чтобы поздравить Карранха и Зару, хоть и раньше видели ее в свадебном наряде. Среди них, к удивлению вождя, оказался и Тсоур эм-Фарн, нарядившийся еще ярче обыкновенного. Карранх было насторожился, но бывший шурин уже положил руку ему на плечо.
  - Очаровательная молодая супруга, - заметил он, оглядев Зару. - Удачи ей, здоровья и долгой жизни!
  - Спасибо! Не сомневаюсь, так и будет, - сдержанно отозвался Карранх.
  Тсоур уже хотел уйти, но вдруг обернулся с неожиданной широкой улыбкой.
  - А у меня тоже счастливая весть... Помнишь, ты сказал, что женишься, когда у меня родится сын? Так вот: хоть ты и поторопился немного, но и я ненамного отстал. Сын все-таки будет!
  По правде говоря, Карранху хотелось сейчас остаться вдвоем с наконец обретенной супругой, но из вежливости он поздравил бывшего родственника:
  - Рад за тебя! Верно, Мирта теперь сияет, как полная луна?
  При напоминании о жене Тсоур почему-то опустил глаза.
  - Нет, она в бешенстве. Новая наложница, Аврора, забеременела от меня. Но это ничего не значит, сын есть сын, кем бы ни была его мать.
  У Карранха были большие сомнения, что Аврора подарит Тсоуру именно его сына, но не стал разубеждать, зная тщеславие главы рода Белого Коня, равно как и женскую хитрость бывшей принцессы. К тому же, сейчас он не думал о них. Пожелав доброй ночи своим воинам, он вместе с Зарой вернулся в шатер. Притянул к себе, укладывая на роскошную шкуру тигра...
  Зара не возражала больше. Она изменилась за время своего плена, и особенно - за этот долгий и тяжелый день, и смотрела теперь другими глазами. Карранх спас ее, но и она помогла ему - сначала предупредив в бою, затем вступившись в его защиту перед Гидарном. Это связывало их узами покрепче иных брачных. Теперь Заре было почти смешно - как она могла бояться его прежде? Ведь не ребенок, ничего не знающий о женщинах и мужчинах. Теперь она охотно позволяла себя ласкать, и принимала все как должное. Ей показалось, будто времена, когда он был для нее всего лишь ненавистным гебиром, а она - бесправной пленницей, миновали невероятно давно.
  - Я думаю, когда-то очень давно, может, в другой жизни, ты уже лежала вот так в моих объятиях, - вполголоса проговорил Карранх. - И твои распущенные волосы так же щекотали мне лицо и грудь, а под нами была звериная шкура... Рядом горел огонь, а с неба на нас глядели звезды, большие и яркие.
  Теперь он точно знал, что говорил это ей, Заре, а не Афзе, не Халии и никому другому.
  Зара молча отодвинулась - но только затем, чтобы сбросить одежду и помочь мужу, не беспокоя его раненое плечо...
  И не осталось больше ни двух враждующих армий, ни осажденного Адлерштайна, ни бездомного кочевого племени, надеющегося обрести дом на развалинах Лагардской Империи, ни Тессы, сидевшей сейчас за стенкой полога в том же шатре. Только они двое, и шелковистость меха побежденного хищника под ними, и далекое потрескивание костра. Будто в далекие сказочные времена, когда Боги жили среди людей, а люди были подобны Богам, и не было причин для вражды, и никто не проводил границ между племенами и государствами. Сейчас им было довольно того, что он был мужчиной, достойным доверия, а она родилась на свет женщиной, - и что в сравнении с этим значила вся бездна времени, все принесенные им различия?
  Как для самых первых на свете людей, горел для них костер в пологе шатра, и морозный ветер вытягивал наверх дым и развевал яркие языки пламени. Снаружи, в черном зимнем небе сияли звезды. Поднялся над горизонтом Небесный Охотник с луком в руках, с кинжалом у пояса. Нацелился и пустил луч-стрелу в лоб Буйволу. От удара сотряслось небо и посыпались мелкие блестящие звездочки. Целый звездопад прошел в эту ночь над Лагардом, и горожане в осажденном Адлерштайне, наблюдая его со стен, говорили друг другу: это падают души тех, кому суждено скоро погибнуть. Надменные виранцы же, напротив, верили, что звездопад сулит им удачу, а гебирские Видящие, более осторожные, говорили, что небесные знамения предсказывают каждому только его собственную судьбу.
  А между тем звездопад, спустившись ближе к земле, превратился в снегопад. И скоро густо повалил снег, укутывая белым покрывалом землю, истерзанную войной и другими бедствиями. Погрузил ее в глубокий сон, как сказочную заколдованную красавицу. До самой весны. До того, как на этой земле, быть может, вновь настанет мир...
  Глава 19. Самое страшное
  Едва забрезжил свет, Карранх оставил Зару. Надо было ехать к войску, вчерашний случай доказал, что разноплеменные вассальные соединения нельзя оставить без присмотра ни на день. Когда он склонился над спящей Зарой, та приоткрыла глаза и потянулась к мужу, но тот с сожалением высвободился из ее рук и быстро оделся, приказал привести себе коня. Спустя несколько мгновений он уже мчался на вороном Кабире сквозь выпавший за ночь снег, опустив поводья. Перед глазами стояла Зара, прекрасная в своей нежности и страсти. Он всегда знал, что она будет такой, задолго до нее самой...
  А тем временем Зара, убаюканная воцарившейся тишиной, снова уснула, будто растворившись в сладкой истоме. Она ничего не видела и не чувствовала, пока сквозь сон не пробился странный сладковатый запах. Молодая женщина никак не могла узнать его, но сквозь сон ощущала нечто зловещее, и пыталась сбросить сонное оцепенение, чтобы окончательно придти в себя. Наконец, яростно рванулась, отталкивая кого-то, и увидела над собой Тессу. Та, мертвенно бледная, с горящими глазами, в одной руке держала тряпку с сонным зельем, другой достала из-за пояса нож.
  - Ты должна умереть, как все, кто крадет у меня любовь Карранха! - яростно прохрипела гебирка.
  Заре удалось перехватить ее руку с ножом, и обе женщины покатились по устилавшему землю войлоку, сцепившись, как дикие кошки. Лагардка была крепче и сильнее изможденной противницы, но она успела наглотаться дурманящего зелья, и не могла сопротивляться в полную силу. А гибкая и ловкая Тесса извивалась, как змея, и несколько раз чуть не освободилась, так что Заре становилось все труднее удерживать ее.
  - Так вот чего стоит твое пророчество? - задыхаясь, проговорила она, пытаясь прижать ту к земле.
  Брыкая противницу коленями и толкая острыми локтями, Тесса прилагала все усилия, чтобы поменяться с ней местами. Уставившись на нее с искаженным ненавистью лицом, гебирка прокричала отчаянным, сдавленным голосом:
  - Я видела тебя с Карранхом, я знала, что так будет, и велела тебе уйти! Сбылось самое страшное для меня - видеть Карранха в объятиях другой женщины!
  В это время послышались стремительные шаги, и сам Лев Победы остановился у входа на женскую половину, нечаянно сорвав занавес, разделяющий шатер, и не замечая того. Он также побледнел, как обе женщины, и, казалось, не в силах был поверить услышанному. Но прервал молчание он, воскликнув решительно и грозно:
  - Сестра! Это правда?
  Тесса, полузадушенная в схватке с Зарой, растрепанная, с окровавленным лицом, приподнялась на локте и уставилась на него дикими горящими глазами.
  - Сестра? Ведь ты знал всю жизнь, что я никакая не сестра тебе. Только моей матери, да еще покойному вождю, было известно, откуда она привела тебя и кто твои родители. Неизвестно даже, гебир ли ты по крови. И все же ты ни разу не взглянул на меня другими глазами, вот так, как на эту женщину, - она махнула рукой в сторону сжавшейся в углу Зары. - Так, как смотрел на других. Хоть бы раз догадался!
  Карранх слушал ее, мотая головой, как оглушенный бык.
  - Я не мог додуматься до такого! Ты для меня всегда была только моей маленькой сестричкой, которую я в детстве защищал от мальчишек и злых собак, учил ездить верхом, стрелять из лука. А потом уже ты заботилась обо мне после смерти матери, став хозяйкой в моем шатре. Я был благодарен тебе...
  - И поэтому ты привел в свой шатер Афзу, чтобы она вытеснила меня и в том, что я могла для тебя сделать, и в том, о чем не смела и сказать тебе! - язвительно перебила его Тесса. - Ты был так уверен, что я обязана радоваться вместе с тобой, что и не поглядел в мою сторону, очарованный ей одной. А я все видела... живя в одном шатре с вами, с каждым днем наблюдала, как она все больше занимает твою жизнь, становится тебе ближе и дороже всех. Скоро дошло до того, что ты едва здоровался со мной, зато у нее спрашивал совета обо всем, когда возвращался с войны, именно ей рассказывал обо всем, к ней посылал гонца сказать, что возвращаешься невредим, а меня не предупреждал никогда, будто меня и нет. А потом еще она забеременела. Этого я уже не могла выдержать! Ревность совсем иссушила меня, я даже заболела тогда, хоть никто не знал, отчего. Я умерла бы, если бы у нее родился ребенок. О ее смерти я не думала тогда, мне лишь хотелось, чтобы и она, укравшая твою любовь, страдала, лишившись самого дорогого. Мне были известны средства, чтобы устроить выкидыш. Настой, замешанный на боли и ревности, оказался даже слишком крепким. Она не только потеряла ребенка, но и умерла сама...
  По лицу Льва Победы прошла судорога. Он двинулся вперед и поднял женщину за плечи, так что она помертвела, встретившись с ним взглядом.
  - Ты видела, как я переживал их смерть, - прохрипел он. - Долго после этого я не находил себе места, бросался в самые опасные предприятия. надеясь, что чей-нибудь меч или стрела, или клыки зверя, упокоят меня, и я растворюсь среди Четырех Стихий, как она. А ты... ты видела это и радовалась!
  Тесса чувствовала, как руки названого брата смыкаются неумолимо, как железные клещи. Впрочем, она с самого начала не надеялась на пощаду, и теперь стремилась лишь открыть ему свою душу.
  - Да, я радовалась, когда ты приходил ко мне за утешением! Пусть не за тем, что я мечтала тебе дать, но все же я снова стала для тебя самой близкой, я - я, и никто другой! - поддерживала тебя в несчастье. Я знала, что все произошло к лучшему. Пусть тебе жаль ее, зато ты снова вернулся ко мне, а никто на свете не сможет любить тебя больше, чем я.
  Карранх разжал руки и заметался, как зверь в клетке, едва не опрокидывая шатер. Вокруг уже собирались люди, спеша узнать, что творится в семье вождя. Но никому сейчас не было дела до посторонних.
  - И я жил все эти годы в одном шатре с убийцей! Не подозревая ничего, доверял ей как самой близкой, думал, что те, кого я любил, умерли по воле Богов. На самом деле это ты убивала их в своей дикой ревности, как сегодня хотела убить Зару!
  - Мне было нечего терять! После смерти Афзы мне уже нетрудно было решиться устранить тех, кто снова становился между нами. Я подстраивала все так, что выглядело совершенно естественным несчастным случаем. Ты и сам не подозревал ничего...
  - Я? Да, я не мог заподозрить тебя, как змею среди роз! - Карранх в гневе и отчаянии встряхнул одну из опор шатра, так что тот едва не обрушился. - Зато в племени были люди, что обвиняли меня в убийстве моих жен. А ты позволила, чтобы на меня пало подозрение.
  Тесса на коленях подползла к названому брату, обняла за бедра, прижимаясь, так что он не мог оторвать ее от себя. Заговорила горячим шепотом, глядя на него с надеждой:
  - Я знала, что подозрения глупцов не могут повредить Льву Победы, они страшны лишь слабым! Знала, что ты восторжествуешь над ними, возвысишься еще больше... Ты искал опасности, а находил славу, о твоих подвигах знали не только во всех гебирских кочевьях, но и во дворцах Вираны и жилищах покоренных племен. О, с какой радостью я видела твое возвышение, убеждалась, что ты - Обещанный Вождь, предсказанный Харраной Древней! Я знаю, именно ты подаришь гебирам новую землю. Только я одна знаю, какая честь и какое бремя выпали тебе! Ни одна женщина не могла быть достойна тебя.
  Он слушал, не веря своим ушам, чудовищные откровения той, кого всю жизнь называл сестрой, будто в кошмаре; нет, и самый безумный бред не мог навеять настолько ужасных видений. Лев Победы отшатнулся, с отвращением сбрасывая ее руки.
  - Слава Четырем Началам Сущего, меня что-то прямо-таки тянуло вернуться домой! А тут еще у Кабира порвалась уздечка, и я вернулся за запасной. Что, предательница, ты собиралась убить и Зару под видом несчастного случая?
  - Я хотела подстроить, будто она сама закололась, не выдержав измены своему народу. Я-то давно видела, что она начинает в тебя влюбляться. Нарочно сама себе твердит, что ты враг, что ты - чудовище, держащее ее в плену. Но я знала: рано или поздно она не устоит. А вчера мне явилось видение. Вы были вместе, и рядом с вами не было места мне.
  - И поэтому ты испугала меня, внушила, что мне грозит опасность, чтобы я сбежала куда глаза глядят, - договорила Зара, все это время сидевшая молча у стенки шатра, обхватив колени руками, словно не могла согреться. После драки у нее текла из носа кровь.
  - Я надеялась предотвратить увиденное, надеялась, что ты сбежишь, и я избавлюсь от тебя. Мне не нужна твоя смерть, мне нужно, чтобы ты оставила Карранха в покое. Но ты вернулась вместе с ним, и происшествие с мархами сблизило вас окончательно. Когда вы миловались всю ночь, приходило ли вам в голову, что я слышу все, будто находясь рядом с вами? А, мой милый названый брат? Ты когда-нибудь замечал, что мое сердце истекает кровью?
  Лев Победы обернулся к ней с таким видом, что дрогнул бы любой враг, хоть он и был сейчас безоружен.
  - Ты смеешь жаловаться? Ты, убийца, только чудом не успевшая совершить четвертое преступление? Любой закон любого племени приговорит тебя к смерти, - он тяжело дышал, с явным трудом сдерживая желание схватить ее за горло.
  При этих словах женщина медленно выпрямилась, будто и впрямь услышала свой приговор. На глазах присутствующих с ее лица сбежали все краски, словно она была уже мертва. Но она не замечала никого, кроме Карранха.
  - Неужели ты убьешь меня? Ты, могучий вождь гебиров, поднимешь руку на слабую женщину? Сможешь покарать ту, что действовала ради любви к тебе? Свою маленькую сестричку, ту, что столько лет седлала тебе коней и шила одежду, не доверяя рабам, лечила твои раны?
  Карранх отступил на шаг, провел ладонью по своему пылающему лбу. Тогда, воспользовавшись его видимой нерешительностью, вплотную подступили прочие гебиры, заполонившие шатер незаметно для его хозяев. Впереди всех выступал Тсоур эм-Фарн, убедившийся, наконец, что Лев Победы не виноват в смерти его сестры. Как ни в чем не бывало, протянул ему руку.
  - Прости мои подозрения! Но все-таки я был прав, что Халию убили, как и других женщин. Позволь мне свернуть шею этой гадюке.
  Но Карранх иль-Зафар сразу очнулся от оцепенения, встал перед соплеменниками, закрывая собой преступницу.
  - Не надо, братья! Не следует пачкать оружие ее черной кровью. По древнему обычаю преступников изгоняли из рода, чтобы те жили или умирали в одиночестве. И она может уехать беспрепятственно. Или пусть сама покарает себя, если готова умереть. Ни одна рука не поднимется на нее.
  Тесса впервые оглядела собравшихся. По их виду она поняла, что у иных из гебиров рука все-таки поднялась бы; но их удерживал приказ Карранха, отданный, несмотря на сильнейшее потрясение, твердым и решительным тоном. И она снова обернулась к нему.
  - Я не боюсь смерти. Я готова.
  - Тем лучше, - Карранх бросил на пол нож, которым она хотела убить Зару, и толкнул его ногой. - Оставайся одна.
  Он взял под руку Зару, выпроваживая всех незваных свидетелей, и собирался вместе с женой выйти прочь. Но Тесса вновь позвала его, протянув руки, и он попятился, не давая ей прикасаться к ним.
  - Подожди немного, Карранх! Во имя Четырех Начал Сущего, хотя бы простись со мной... Карранх, мой брат, мой возлюбленный... Никто не сможет любить тебя больше, чем я!
  - И хорошо! Пусть избавят Боги от такой любви! - отвечал он, едва разжимая зубы.
  Бескровная, как поднявшийся мертвец, что был брошен без погребения, преступница, шатаясь, сделала несколько шагов следом за ним.
  - Хоть одно словечко, Карранх! - Тесса коснулась его левого плеча и с усилием провела ладонью, как бы стирая что-то. Но он тут же отдернул руку.
  - Мне нечего сказать тебе, проклятая! - воскликнул он громовым голосом и вышел прочь, увлекая за собой Зару. Вскочил на коня и дал ему шпоры, поднимая в стремительный галоп. Зара, вскочив на свою лошадь, пустилась за ним. Открывшаяся тайна Тессы ужаснула ее, и жена Льва Победы ни за что на свете не хотела бы сейчас оказаться поодаль от мужа. Ей казалось, что она стоит на краю пропасти, не в силах двигаться и не зная, есть ли земля под ногами, и Карранх был ее единственной опорой. Да и сам он был сейчас одинок не меньше, и она хотела быть с ним рядом, и женой, и сестрой вместо несчастной и преступной женщины, оставшейся позади.
  А в это время Тесса лежала на полу с ножом в груди. Ее плотная шерстяная одежда медленно пропитывалась кровью.
  Они скакали, не разбирая дороги, куда глаза глядят. Рыхлый снег, выпавший за ночь, вздымался клубами из-под копыт лошадей, искрился на солнце, и казалось, что они мчатся сквозь снежную радугу, вспыхивающую красными, зелеными, фиолетовыми искрами. Но, увы, ни Карранху, ни Заре не было дела сейчас до окружающей красоты. Они подгоняли коней, как будто желали забыть себя в стремительном, как ветер, движении. За все время неистовой скачки никто не проронил ни слова. Зара следовала за мужем, не спрашивая, куда он держит путь, но ловко правила лошадью, так что та держалась вровень с могучим боевым жеребцом. Ни за что на свете она сейчас не согласилась бы остаться одна.
  Наконец, Карранх остановил коня на холме, возвышавшемся над становищем. Только сейчас огляделся по сторонам и увидел, где находится. Внизу и в стороне расстилался лагерь виранцев, пестрел яркими тканями шатров и знамен, сверкал на солнце золотой маковкой на жилище главнокомандующего. Ветер доносил дым от костра, скрип колес, ржание лошадей и мычание быков, говор разноплеменной речи. Целый город выстроился вокруг, протянувшись до самого горизонта, сколько мог окинуть глаз. Слева извивалась широкая лента Илиары, тоже занесенной снегом. а за ней едва темнели укрепления осажденного Адлерштайна. На вершине холма задувал ветер. Снег собрался там тяжелой шапкой, укрыл все, так что лошади вязли в нем. Тогда Карранх спешился и снял жену с седла. Поднявшись с ней на вершину холма, он счистил снег с камня и сел на него, подложив свернутый плащ. Рядом с ним опустилась на камень и Зара.
  Некоторое время еще сидели молча, подставившись яростным ударам ветра. Наконец, Лев Победы глухо проговорил, не поднимая глаз, бессильно опустив руки на колени:
  - Как она могла? Ведь не моя вина, что я всю жизнь видел в ней лишь сестру. Я и помыслить не мог, что она чувствует. Я мужчина, моя дело - сабля, лук и боевой конь, а заглядывать в души - дело Видящих. А она была так хитра, что никто и не подозревал ее. Только меня.
  - Она была безумна. Я почувствовала это, когда мы дрались; она готова была на все, чтобы вернуть твое расположение, - тихо проговорила Зара. - Не знаю, вправду ли Боги назначают преступникам после смерти наказание, но, даже если так, она уже при жизни приняла все загробные муки, что терзали ее душу.
  Он обнял женщину за плечи.
  - Как хорошо ты смогла ее разглядеть! Родись ты в нашем племени, могла бы стать Видящей.
  Теперь Карранх впервые взглянул в лицо жене, и увидел, что оно все еще покрыто запекшейся кровью после драки с Тессой. Спохватившись, стал оттирать его снегом. Розовеющий снег таял и просачивался сквозь пальцы. Наконец, умытая и немного разрумянившаяся на морозе, Зара взглянула на мужа и робко улыбнулась.
  - Спасибо тебе! Если бы не ты, я сейчас была бы рада забраться в мышиную норку, лишь бы никто не нашел меня. Ты уже в который раз меня спасаешь, а я так долго не хотела этого признавать...
  Он обнял ее за плечи и притянул к себе, укрывая от пронизывающего ветра.
  - Я обязан тебе не меньше... Если бы не ты, не знаю, что стал бы делать сейчас. Может быть, поднял бы воинов в атаку, не спрашивая дозволения у виранцев, - сумрачно признался он.
  Снова начавший падать снег оседал на густых жестких волосах гебира, превращая их из черных в седые. Зара коснулась их, смахивая снег.
  - Думаю, что господину Гидарну не понравилось бы, если бы ты начал бой самовольно. Ну и высокомерно он держится, будто сам Огнеликий Царь собственной персоной! Такой ни за что не простит другому самостоятельности, даже идущей на пользу.
  Карранх согласился с ней, кивнув.
  - Виранцы думают, что мы их слуги - пусть. Нам без них не завоевать себе собственной страны. Мы же будем союзниками, и притом более верными, чем от нас ждут, пока не закончится война. Когда мы шли через южные провинции, я видел, что многие земли там почти не охраняются, и люди там живут хуже собак. Поселяне разорены, бароны выжимают из них последнее и тратят все средства на войны между собой или вовсе не занимаются своими землями, предпочитая веселиться в столице. У нас каждый род кочует сам по себе, но все же не забывает, что все мы - гебиры. А Лагардская Империя похожа на ящера из сказки, с таким длинным хвостом, что он не может его поднять и беспомощно волочит по земле. Право, нам и нашим коням будет от южных степей больше пользы, чем лагардцам или виранцам. А мы, получив эту землю во владение, заключим договор с Империей и встанем на границе с огненнобородыми. Ты мне веришь, Зара, что я не стану нарушать условий договора?
  Молодая женщина слушала его замыслы, невольно переводя взгляд в сторону осажденного Адлерштайна, и переживала сложные чувства. Еще недавно баронесса Галларт всем сердцем склонилась бы на сторону Империи и пришла бы в ужас услышав откровения гебирского вождя. Но, среди всех испытаний, в ее сердце жила прошлая ночь, когда они были просто мужчиной и женщиной, тем, что древнее всех племен и народов. Это новое чувство, оказалось, успело войти ей в плоть и кровь, и даже более того: когда она пыталась представить Империю, о разделе которой говорил ее муж, как единый образ, как величественное, монументальное воплощение, что любили во всех видах изображать лагардские скульпторы и художники, - образ никак не складывался. С одной стороны становилась холодная статуя, подавляющая своим величием, или портрет в золотой раме, написанный с принцессы Авроры, с другой - живой мужчина, сильный и яркий, и нельзя было не восхититься его дерзкими замыслами, даже если они угрожали ее собственному народу. При этом Зара всем сердцем сочувствовала горожанам, что все еще удерживали столицу Империи, продолжала надеяться на их победу. Но стоило ей представить, что Лагард победит и возвысится вновь больше прежнего, а окровавленная голова Карранха иль-Зафара будет, отрубленная, поднята на копье над городскими воротами, - и кровь ее стыла от ужаса. Ни за что на свете не сможет она оставаться в Империи, спасенной ценой жизни ее мужа... "Кто я - любящая жена или подлая предательница?" Душа женщины была раздвоена, и она не могла сделать выбор, что в любом случае обрекал ее быть несчастной.
  - Значит, завтра снова в бой? - вздохнула она.
  - Да, - Лев Победы вздохнул, осторожно обнимая жену. - Прости, я чуть не забыл, что говорю о твоих соотечественниках. Слишком долго я мечтал об этом, чтобы молчать. Я уже начал путь, и не могу свернуть в сторону. Я поклялся над Четырьмя Началами Сущего быть верным союзником виранцев в этой войне, пока они сами не освободят меня от клятвы. Если ты хоть немножко меня любишь, то не захочешь видеть клятвопреступником.
  - Не захочу, - она прижалась к нему всем телом, ощущая живое тепло сквозь одежду. - Действуй, как тебе прикажет честь, мой храбрый Лев Победы. Но побереги себя, ради нашей любви, и возвращайся ко мне живым и здоровым, прошу. Помни, что без тебя мне некуда будет идти.
  - Я постараюсь. Но воинское счастье переменчиво, а завтра на поле боя меня ждет равный противник, и я не стану избегать встречи с ним.
  Она тихо вздохнула. Напрасно было бы и пытаться удерживать его от битвы или призывать к осторожности. Зара, дочь воина, понимала это.
  Долго тянулось молчание. Впрочем, в нем не было неловкости, как у тех, кто не может понять друг друга. Им просто не хотелось сейчас говорить, и так лучше было обоим. Слова сделались не нужны.
  Внизу бродили, взрывая копытами снег, кони, встряхивали гривами, бряцали удилами. Их не нужно было стреноживать, гебирские лошади были обучены не оставлять хозяев, что бы ни случилось.
  Долго Карранх и Зара сидели так, обнявшись, не замечая снег, падающий сверху. Наконец, Лев Победы вздохнул всей грудью и поднялся на ноги.
  - Пойдем. Рабы, верно, уже перенесли наш шатер, а ее тело сожгли. В наших кочевьях принято, когда кто-то умирает, откочевывать прочь. Иначе одна смерть повлечет и другие. Хотя бы немного передвинуться с места смерти, если нельзя уехать сразу.
  - Я бы хотела сейчас уехать с тобой куда-нибудь подальше от Адлерштайна, от виранцев, от войны. Куда-нибудь, где никто не знает ни тебя, ни меня, - вырвалось у Зары.
  Ее муж вздохнул в ответ.
  - Я тоже, но не имею права. Кстати, Гидарн ждет меня на совете, - вспомнил он. - Надеюсь, если он вправду что-то придумал, это похоже на честные способы войны, а не на ту пакость с огненными червями или иные измышления магов. Жаль, что я не узнал раньше, что они устроили в Адлерштайне! Еще одна подобная "военная хитрость" - и никакая честь не заставит меня быть союзником бесчестным людям.
  Он хотел было посадить жену в седло, но та отстранилась и сама птицей взлетела на спину своей кобылицы. Карранх залюбовался женой. Кочевник до мозга костей, он считал для любого человека, и для женщины тоже, важным достоинством умение хорошо ездить верхом. Зара обернулась к нему, собираясь предложить скачку наперегонки. Но взгляд ее упал вниз, на виранский лагерь, и слова замерли на ее губах, так и не сорвавшись.
  Там, внизу, где у лагерных ворот стояли часовые в полном вооружении, двигалась женщина. Несмотря на холодную погоду, она была одета в легкое платье: полупрозрачный шелк золотисто-оранжевого оттенка, открытый вырез не скрывал полную грудь, руки утопали в пене воланов и кружев, как и пышные юбки. В черных волосах незнакомки были вплетены алые розы. Женщина прошлась по лагерю, как хозяйка, без всякого сопровождения. И там, где она появлялась, стоявшие на страже воины бросали свои копья и щиты, за что полагалась смертная казнь, и все оборачивались в ее сторону. Поодаль несколько воинов под навесом играли в кости, еще один точил свой меч, рядом кашевар помешивал что-то в котле. Стоило пройти мимо незнакомке - и кости выпали из рук игроков, рядом упал, звякнув, меч, из котла побежало варево, задувая костер. А воины, не замечая ничего, еще долго глядели вслед ослепительной красавице.
  - Ничего не понимаю! Кто это у вас может быть? - незнакомка в оранжевом платье почему-то сразу вызвала неприязнь у Зары.
  - Я никогда не видел ее. Но мне не нравится, как на нее смотрят люди, - отозвался Карранх. Сам он тоже глядел, но настороженно, со сразу возникшим недоверием, на всякий случай изучая возможного врага.
  - Они смотрят так, словно никогда прежде не встречали ничего красивого, - фыркнула Зара. - На пленницу она не похожа, хотя платье лагардское. Розы в волосах носят только продажные женщины, но эта держится так, словно не потребует в оплату меньше, чем империю...
  - Если она явится в мой лагерь, я прикажу прогнать ее привязанной к хвосту осла, чтобы не отвлекала моих воинов от службы, - процедил сквозь зубы Лев Победы.
  А между тем красавица прошла вдоль постов, позволяя воинам вдоволь себя разглядеть и, как показалось Заре, расточая им улыбки. Наконец, подошла к шатру главнокомандующего, и здесь преобразилась. Это казалось невероятным, невозможным, но это было так. В одно стремительное мгновение черные волосы красавицы сделались медно-рыжими, заплетенными во множество кос, пышное платье сменил богатый виранский наряд, с лифом и шароварами, с полупрозрачным бледно-розовым покрывалом. В таком изменившемся виде красавица подошла к шатру, взмахнула рукой, приветствуя охрану полководца. Воины склонились перед ней и застыли, провожая глазами. А женщина скрылась в шатре, откуда выглянул, нетерпеливо ожидая ее, сам Гидарн.
  Брови наблюдавшего за всей сценой Льва Победы мрачно сошлись одной линией.
  - Теперь мне это нравится еще меньше! На Гидарна это похоже, он всегда был слаб к женской красоте. Но эта женщина - колдунья или еще кто-то похлеще. Никогда не слышал, чтобы можно было менять внешность и платье одним лишь желанием.
  - Спасибо, что хоть ты не заглядываешься на нее, как другие, - попыталась пошутить Зара.
  - У меня от нее мурашки бегут по коже, как при виде демона из пустыни, и я не стыжусь этого признать! - Карранх пришпорил коня, желая как можно скорее умчаться от лагеря виранцев. - Догадываюсь, что предупреждать Гидарна уже бесполезно. Но я буду теперь пристально смотреть за ним, и не пропущу, если эта "превращалка" и его превратит настолько, что долг чести перед ним утратит силу.
  Сказав так, Лев Победы почти успокоился. Он по-прежнему был собой, могучим и несокрушимым, и был готов и впредь справиться с чем угодно, что бы ни стало на его пути.
  Он поднял коня на дыбы, и тот взмыл на вершине холма - черная фигура на снежном поле, будто ожившая статуя. Дождался, когда подъедет Зара, и улыбнулся ей.
  - Жена, нам пора возвращаться домой. В лагере уже, верно, хватились нас.
  И они снова поехали рука об руку, бросая голубые тени на снегу.
  Глава 20. Битва
  На следующий день в осажденном Адлерштайне началось движение. По улицам скакали рыцари в полном боевом облачении, сверкающие латами, маршировали вооруженные горожане. Все, кто способен был носить оружие, стекались к бывшей южной стене, которую отстраивали заново после нашествия огненных червей. Конечно, нынешней стене далеко было до прежней и высотой, и прочностью, ведь построили ее за короткий срок, да и строительство то и дело прерывалось стремительными нападениями виранцев. Но все же и такая временная стена помогала обороне, хоть отчасти. Подлинно исход войны должен был решить боевой дух горожан.
  У южных ворот за сбором войска наблюдал граф Аризийский, готовясь вести его в бой. В сверкающей сталью броне, в шлеме в виде головы барса, он выстраивал ряды, внимательно осматривал их, проверяя готовность и вооружение каждого воина.
  Полностью он доверял лишь своим аризийцам, рвавшимся в бой. Им порядком надоело отсиживаться за городскими стенами. Теперь рыцари-горцы горячили застоявшихся коней, твердо готовые сегодняшней битвой решить исход войны или, по меньшей мере, изменить его в свою пользу. Они были воинами до мозга костей, воспитанные в суровых традициях Аризии. Адриан улыбнулся, приветствуя их, и проехал дальше. Не требовалось и воодушевлять аризийцев; он без слов понимал их, а они - его. А вот лагардцы, равнявшие строй позади них, вызывали его опасения.
  Кроме не очень многочисленного рыцарского отряда, которому все равно не хватало опыта настоящих битв, горожане составляли пешее ополчение, что должно было усилить удар на врага, когда рыцари прорвут оборону. Редко кто из горожан владел мечом, меч - оружие рыцаря, ополченцы же в основном вооружились копьями, пиками, алебардами. Таким оружием было проще научиться владеть, оно не требовало столкновения с врагом вплотную и стоило гораздо дешевле мечей. Броня на ополченцах тоже имелась, хоть и не такая прочная, как у рыцарей, которым предстояло первыми прорубиться сквозь вражеские ряды. По мнению Адриана, горожанам предстояла куда меньшая опасность, чем они мнили сейчас. Однако, когда он медленно проехал вдоль их рядов, многие из ополченцев были бледны и понуро опускали головы, сутулились, опираясь на копья, и смущенно отводили глаза, когда он встречался с ними взглядом.
  - В чем дело, жители Адлерштайна? - с притворным удивлением проговорил Адриан, обводя войско пристальным взором. - Разве это я по своей прихоти собираюсь вести вас в бой? Нет, это не моя война, и враг пришел не на мою землю. Это ваша родина, столица вашей Империи, почему же вы мнетесь, как стадо баранов, когда враг стоит на пороге? Где ваше мужество, гордые лагардцы?
  Его насмешливое воодушевление подействовало на многих. Ополченцы вскинули головы и расправили плечи, кое-что даже пристыженно покраснел. Трубач звучно протрубил сигнал боевой готовности, над войском взмыло белоснежное с золотым орлом знамя Лагардской Империи.
  Только Адриану этого было еще мало. Он заметил среди ополченцев юношу, который никак не мог преодолеть страх, судя по его виду: был бледен как смерть, стучал зубами, и копье в его руке дрожало, как лист на ветру. Горный Барс задержался прямо перед ним.
  - Ты не готов сражаться? Думаешь, нам лучше сдаться, уступить без боя, лишь бы тебе спасти жизнь? - спросил он вкрадчиво, но с недобрыми огоньками в глазах и хищно раздувающимися ноздрями.
  Юноша задрожал еще больше и проговорил, запинаясь:
  - Я не знаю... Меня... учили всю жизнь, что я не должен... То есть, это только в дикие времена люди воевали, а сейчас стали добрее... Как я смогу поднять руку на другого человека?
  Адриан с досадой ударил Вихря шпорами, и тот завертелся волчком. "Вот они - плоды лагардской цивилизации! Проклятого Лиса нужно было прикончить гораздо раньше, когда он еще не был императорским советником..."
  Вслух же горячо проговорил, обращаясь к юноше:
  - Забудь все, чему тебя учили! Сейчас как раз вернулись дикие времена, а люди на самом деле в любое время примерно одинаковы. Ты думаешь, что ты слишком добр, чтобы убить. Но там, на поле боя, ждут враги, явившиеся разорить Лагард, и их, к сожалению, не остановишь добрым словом. И, если ты сейчас станешь корчить из себя добренького, проиграешь войну, а потом будешь стоять и глядеть, как враги перережут горло твоим родителям, разобьют головы братьям, а сестер угонят в виранские гаремы, и по своей доброте не вмешаешься и тут, - провались тогда в преисподнюю такая доброта! Будь проклята доброта, когда она - ничто иное, как трусость и слабость, играющая на руку врагу! Сейчас война, и любой мужчина - воин. Ты имеешь право на все, чтобы победить врага. Ты - зверь, демон, ты можешь грызть горло огненнобородым и пить их кровь, лишь бы они не сделали ни шага за эти стены! Ты можешь все!
  Он встряхнул юношу, едва не приподнимая его над землей, но обращался, конечно, не только к нему. Голос его гремел над собравшимися отрядами ополченцев, проникая в сердца людей, выросших под защитой Великого Бастарда. Им было от чего растеряться: уж очень не вязалась речь графа Аризийского с привычной им жизнью. Самые смелые из них попытались представить, как совсем скоро, когда откроются ворота, схватятся с врагами, не "корча из себя добреньких", и почти всем сделалось не по себе. Но и выйти из ряда и заявить Горному Барсу: "Я не такой, я неспособен. Я хочу жить здесь и сейчас, до остального мне нет дела", - никто не осмелился.
  Граф Аризийский еще раз проехал вдоль рядов, обращаясь то к одному выхваченному взглядом ополченцу, то к другому, многих узнавая в лицо, разговаривал с ними как с настоящими воинами, не делая скидки на недостаток опыта.
  Приехала в сопровождении отряда рыцарей принцесса Иеронима. Она выглядела бледной и усталой, тревожась не меньше ополченцев. Судя по кругам под глазами, которых не могли скрыть все ухищрения камеристок, она провела прошлую ночь без сна. Высокая царственная прическа и шуба из меха белых северных лисиц только подчеркивали ее изможденный вид.
  Спутники принцессы заняли место в строю рыцарей. Среди них был и барон Зорн, упросивший принцессу отпустить его в бой. И, хоть она тревожилась за своего спасителя и верного защитника, все же не могла помешать выполнять свой рыцарский долг. Сегодня Рей, согласно старинному обычаю, повязал поверх стального нарукавника голубой шелковый шарф, что подарила ему на прощание Иеронима. Многие рыцари шли в бой с подобными знаками благословения, но Рей никому не признавался, в чью честь надел этот шарф.
  А принцесса, проводив рыцарей взглядом, грустно улыбнулась ополченцам, проехав мимо них на белой, как сахар, кобылице. Время от времени она махала им рукой в знак приветствия.
  - Только от вас зависит, устоит ли Лагардская Империя, или мы все станем рабами у виранцев. Я надеюсь на вас и верю в вашу доблесть! Пусть будут с вами Боги, мои храбрые рыцари и горожане! И знайте: я останусь здесь, на стене, и буду смотреть на битву. Я никуда не уйду, чем бы все ни закончилось, и встречу вас - или врагов. Таким образом, моя судьба и судьба Империи - все в ваших руках!
  Иеронима спустилась с лошади и в сопровождении всего нескольких воинов поднялась на стену. Люди провожали глазами ее тонкую серебристую фигурку наверху. Наблюдать оттуда за битвой было ее решением, и никто не мог отговорить принцессу.
  Наскоро восстановленная южная стена была ниже прежней и вдвое уже той. По верху прежней стены могли бы разъехаться две повозки, этой было далеко до такой масссивности. Зато наверху стали самые меткие лучники, на случай, если враги прорвутся к стене, а у ворот оставался сильный сторожевой отряд. Но, конечно, все молились, чтобы до них дело не дошло, и врага удалось бы разбить в чистом поле.
  Медленно отворились створы ворот, сделанные из заговоренного самыми сильными заклинаниями железа. Трубач вновь трижды протрубил сигнал, теперь уже другой, бросая вызов врагу. Полуденное солнце почти растопило выпавший накануне снег и осветило два войска, сходящихся к бою.
  Принцессе Иерониме показалось со стены, что там, внизу, сближаются, упрямо склонив головы, два быка, а передовые отряды - аризийцы у своих, гебирская конница у других, - составляют бычьи лбы.
  Союзники Огненного Царства действительно встали "на челе войска", по старинному лагардскому выражению. Гидарн намекнул на совете, что лишь им, великим наездникам, под силу разбить рыцарскую конницу, а Карранх иль-Зафар ему не возражал. Не из тщеславия, отнюдь. Если он одержит победу, это упрочит его притязания на земли Империи. А кроме того, ведь он обещал графу Аризийскому встретиться в новом бою, и не мог его разочаровать. Было, правда, и другое обещание - данное им Заре, что ждала его сейчас в лагере. Но сейчас он отвлекся от нее, оставил позади, как подобало воину перед битвой.
  Позади яростно взревели трубы, принимая вызов. Виранцы, похоже, стремились оглушить противника и внушить ему ужас еще до начала сражения. Тут же зловеще зарокотали большие барабаны, будто возвещая каждому его судьбу. И в такт барабанному бою по замерзшей земле прогрохотали тысячи тысяч копыт разом - бросились друг на друга два конных войска. Столкнулись, подобные двум неистовым морским валам, ударились, с размаху сшиблись намертво, гремя железом оружия и доспехов, утопили ярость первого натиска в своей и вражеской крови.
  Врезавшись в строй врага, Рейфорд Зорн едва не опрокинул конем одного из гебиров, и тот лишь чудом успел увернуться, развернув лошадь на задних ногах. В следующий миг изогнутое лезвие гебирской сабли уже нависло над головой барона, и тот едва успел прикрыться щитом, и сам ударил мечом. Меч ему достался от деда, тот самый, с которым барон Пауль Зорн некогда отражал под началом Максимилиана Унт-Маннелига другое нашествие виранцев. Много лет меч не знал настоящей работы, но теперь вот словно ожил, рассекая воздух, а за ним - и плечо воина-кочевника у самой шеи. Удар был так силен, что у Рейфорда едва не вывихнуло руку, но тренированные мышцы выдержали. Он пришпорил золотисто-гнедого Ястреба, и тот перенес его вперед, туда, где уже рубились, тесня кочевников, лагардские и аризийские рыцари. Немедля вмешался в новую стычку, краем глаза успев еще заметить, что и повсюду на поле боя кипит множество поединков. Здесь гебир, ловко уйдя из-под удара, опрокидывал тяжело вооруженного рыцаря и топтал конем. Там лагардец, только что одолевший противника, гордо вздымал свой меч, собираясь сделать круг почета, как на турнире, и был атакован сразу двумя врагами, и ему приходил на помощь аризийский рыцарь. Рубясь со своим противником, Рей успел заметить, что на левой руке, которой он поднимал щит, все еще развевается шарф принцессы Иеронимы, и это сразу придало ему сил. Он обрушил меч на легкий шлем противника, и повернулся к новому всаднику, на мгновение успев подивиться, что пока даже не ранен.
  А принцесса Иеронима с волнением глядела со стены, ища там своего защитника. Раз или два ей казалось, что там мелькает ее шарф на светлой стали доспехов. Но он тут же ускользал, пропадал среди кровавой круговерти, и девушка бледнела еще сильнее. "Отец-Солнце, помоги ему... помоги им всем!" - шептала она одними губами, чтобы не услышал никто из городских магистратов и дам, составлявших ее свиту и вместе с ней наблюдавших сейчас битву.
  Трудно сказать, почувствовал ли Рейфорд тревогу своей принцессы, но воспоминание о ней вдохновило молодого рыцаря, и он быстро прикончил третьего противника и огляделся по сторонам, выбирая нового. Битва, требующая крайнего напряжения всех сил, физических и душевных, пробуждала азарт, горячила кровь. Ускользнуть от удара самому и уберечь коня, отбить летящую тебе навстречу саблю, вовремя вскинуть тяжелый щит, ударить самому, снова и снова, если противник силен и ловок, и победить его не так-то просто. И все это происходило за доли мгновения, когда, казалось, не было времени ни понять, что происходит, ни принять решение, как защищаться, - но он как-то успевал, и тут уже не оставалось времени ни на страх, ни на сомнения. Пока голубой шарф развевается поверх стального нарукавника, пока конь скачет под ним, а дедовский меч поет погребальную песнь по врагам, - он будет биться, насколько хватит сил. "Я обещаю, моя принцесса: мы отстоим Адлерштайн, и ты будешь царствовать в Лагардской Империи, во что бы то ни было!.."
  Стремительного прорыва аризийской конницы не получилось: встречный удар гебиров был силен, и две железных лавины сцепились в дикой свалке. Ржали от ярости и от боли озверевшие рыцарские кони; они топтали погибших, и их копыта были в крови. С грохотом чудовищной грозы, не смолкая, сталкивались мечи, звенели пробитые латы, гулко, как виранские барабаны, отзывались на удар шлемы рыцарей. Время от времени над битвой взлетал чей-то боевой клич, и тут же стихал, поглощенный бурей мечей. Стоны раненых угасали, не слышные никому. Кровь текла ручьем и, уже не впитываясь в мерзлую землю, смешивались с растаявшим снегом и стекала вниз, к Илиаре.
  Тем временем военачальник Гидарн, наблюдавший за сражением с холма, убедился, что первое наступление гебиров успешно, и двинул вперед другие вассальные племена. Прискакали на мохнатых лошадках мархи, натягивая луки, бросились врассыпную икрамы, с метательными копьями, отравленными змеиным ядом, прошагали молчаливые сумрачные сайи с дубинками, окованными железом. Вассальные отряды разделились надвое и атаковали лагардцев сразу с обоих флангов. Завязшие в кровавой сумятице рыцари вынуждены были обороняться еще и от нового противника.
  ...Ударив мечом и бросив под копыта Вихрю очередного воина-гебира с окрашенным синим конским хвостом на шлеме, граф Аризийский приподнялся на стременах, отыскивая взглядом их вождя. Он не забыл этого варвара, оказавшегося равным ему в бою. Сейчас было самое подходящее время, чтобы им продолжить поединок. Наконец, разглядел высокого всадника в памятных ему доспехах там, где яростнее всего кипела битва. Многим рыцарям, похоже, хотелось победить Льва Победы, и они окружили его, как псы - матерого волка, но не могли нанести решающего удара. Пользуясь большей подвижностью в сравнении с облаченными в тяжелые доспехи рыцарями, Карранх иль-Зафар вертелся волчком, рубил саблей наседающих "охотников" и топтал конем, который тоже сильно помогал хозяину, лягая и кусая врагов и их лошадей.
  Выругавшись, граф Аризийский тоже бросился к вождю гебиров. Ему совсем не хотелось, чтобы у него отняли достойного противника, сильнейшего, с каким доводилось сталкиваться. Но в это время сзади послышался новый боевой клич, пронзительный и заунывный, как звериный вой, а вместе с ним целая туча стрел обрушилась на аризийцев. Адриан едва успел закрыться щитом, и тот сразу потяжелел от впившихся в него стрел. Вокруг него упали несколько рыцарей, и на них сразу накинулись варвары, заросшие бородами, в кожаных доспехах и стеганых халатах мышиного цвета. Как ни прочны были доспехи рыцарей, все же из тучи выпущенных стрел и копий какое-нибудь да находило уязвимое место. Мимо графа конь пронес Сильвия, его оруженосца. В его шлеме торчала стрела, а сам юноша ошалело мотал головой, оглушенный ударом, лишь чудом не пронзившим ему голову. Адриан перехватил его коня за повод, иначе тот унес бы всадника куда глаза глядят. В следующий миг рядом с графом покачнулся в седле еще один рыцарь. Ему в горло вонзилась стрела с черным оперением.
  - Винсент! - крикнул граф, узнав падающего. Винсент Коррино был одним из ближайших ему людей, происходил из рода, испокон веков связанного с родом Вальтари. Развернув коня, Адриан стремительным прыжком перенесся в гущу лучников, уходя из-под обстрела и вынуждая тех хвататься за копья и мечи. Но тут же надвинулись новые разноплеменные отряды, и Горному Барсу пришлось на время забыть и о вожде гебиров, и о мести. Врезавшись в строй пеших варваров, он ожидал рассеять их быстро, но многочисленная орда и не думала отступать. Они лишь уступали дорогу, когда аризийские всадники скакали сквозь их ряды, а потом соединялись вновь и метали копья. И Адриану приходилось прилагать все силы и все внимание, сосредоточившись на бое. Позади него оставались бьющиеся в агонии тела, но он не оборачивался взглянуть на них.
  Тут как раз чья-то шипастая дубинка огрела Вихря по морде, там, где заканчивались стальные пластины конского наголовника. Только этого и не хватало коню и всаднику, чтобы окончательно придти в бешенство. Точно смерч, промчался по полю боя граф Аризийский, за которым едва успевали его рыцари. Первые ряды виранских вассалов были буквально втоптаны в грязь. Под слоем мертвых и умирающих тел было уже не разглядеть земли; люди и лошади ступали по трупам, не разбирая своих и чужих.
  Именно в это время принцесса Иеронима, неотрывно наблюдавшая со стены за сражением, совсем растерялась, не понимая, что происходит. Давно смешался строй, все перемешались, а пыль и кровь, покрывающая доспехи, всех сделали одинаковыми. Издалека трудно было разглядеть гербы и девизы на щитах рыцарей, да и многие щиты были давно разбиты в щепки, и их владельцы прикрывались первыми попавшимися или вовсе обходились без них. И принцесса не могла понять, кто побеждает.
  - Где же наши? - зазвенел ее голос, ставший вдруг неестественно высоким. - Где ополчение? Неужели они трусят?
  - Я не стану их осуждать, если и так, - проговорил важный седобородый господин, один из городских магистратов, трогая золотую цепь у себя на шее. - Битва - жуткое зрелище, даже если наблюдать за ней со стороны. Кровь, грязь, страшные раны... Отец-Солнце, я не представляю, как человек может выдержать все это и остаться в своем уме!..
  Но Иеронима, напряженно всматривающаяся вниз, вцепившись побелевшими пальцами в холодный шероховатый камень поднимавшегося рядом зубца, тихо воскликнула:
  - Ах нет, нет, вот они уже пришли в себя, выступили навстречу! Слава тебе, Отец-Солнце, благодарю вас, Принц Звезд и Мать-Земля... Они идут! И наше знамя еще развевается над полем боя, взгляните!..
  Действительно, налетевший порыв ветра развернул лагардское знамя, среди кровавой круговерти оставшееся незапятнанно чистым в руках знаменосца. Ярким солнечным золотом сверкнул лагардский орел, как раз в ту минуту, когда лагардское ополчение, ожидавшее своей очереди под стенами, позади рыцарей, двинулось вперед. Командовавший ополчением Франц Гринт, бывший старшина цеха ткачей, опытный и рассудительный сорокалетний мужчина, недаром пользовался уважением не только городского совета, но в последнее время также принцессы Иеронимы и графа Аризийского. Когда в Адлерштайне объявили обучение военному делу, Гринт хорошо показал себя на тренировках, к тому же собрал в своем цехе целый отряд и вооружил его за свой счет. И теперь он верно выбрал момент, когда ополченцы действительно будут полезны на поле боя, не путаясь под ногами у рыцарей. Велел трубачу протрубить сигнал к атаке, и поднял алебарду, целя в брюхо мышастой лошади, несущей первого из воинов, что повернулись навстречу ополченцам...
  Большинство жителей Адлерштайна в этот день впервые вышли навстречу наступающему врагу. Люди, выросшие в убеждении, что война - не их, горожан, дело, да и не случится на их веку никакой войны, теперь готовились защищать свою жизнь и свой город. Ворота Адлерштайна были заперты у них за спиной. Отступать было некуда: прямо на них мчались всадники в высоких шапках и шубах из овчин, шагали пешие, крутя над головами увесистые дубинки. И лагардцы, только что чувствовавшие абсолютно лишними копья и пики в своих руках, вскидывали их, как учили их много раз на тренировках, закрывались щитами, скорее с отчаяния, чем осознанно, - и вдруг с удивлением обнаруживали, что враг лежит перед ними мертвый. Впрочем, у ополченцев не было времени ни радоваться, ни ужасаться одержанной победе. Навстречу уже накатывались новые враги, норовя смять городское войско. И адлерштайнцы, осознавая, что никто больше не придет им на помощь, вступали в битву, пьянея от собственной дерзости. Пролитая кровь действовала на них сильнее, чем на опытных воинов; многие из горожан так уверены были, что погибнут, едва столкнувшись с врагом, что первая же удача казалась им подвигом. И многие горожане погибли в эти минуты, забыв по недостатку выдержки, чему их учили. Но в уцелевших постепенно прорастала воля к победе. Теперь, когда опасение за свою жизнь отступило в глухие тайники души, люди начинали понимать, о чем говорил граф Аризийский. Когда навстречу мчится враг, занося оружие над головой, человеку некогда думать, имеет ли он право убить его и не должен ли сам подставить грудь; тут вступают в действие иные чувства, куда древнее человеческой цивилизации. В бою все оказывалось гораздо проще: убивай или будешь убит... а, если уж, отвлекшись от заботы о собственной жизни, как о величайшей ценности, вспомнишь о тех, кто остался за стенами, станешь и впрямь готов на все, чтобы убит был все-таки враг. Не ожидая от себя, ополченцы совершили на этом поле боя гораздо больше, чем могли когда-нибудь представить в самых смелых мечтах.
  - Держать строй! Не рассыпаться! - крикнул своим воинам Франц Гринт, ловко орудуя своей алебардой.
  - Поднять копья! Бей сильней, олух! Бей первым, здесь не турнир! - распоряжались младшие командиры, как на тренировке.
  Среди ополченцев был и Альберт Верген, молодой барон с обожженным лицом. Он сам попросил поставить его к горожанам, так как, хоть и был дворянином, рыцарского звания не носил, да и не стремился к нему в прежней жизни, а теперь оно и подавно сделалось ему безразлично. Барон неплохо владел алебардой, и, в отличие от многих, не испытывал и тени сомнений, когда рубил и колол врагов, пытавшихся их окружить. Страха тоже не испытывал: сражение не могло его испугать после нашествия огненных червей, а раны и смерть не могли оказаться страшнее того, что довелось пережить тогда. Быть может, эта битва поможет ему хоть отчасти искупить свое безумное, разгульное, бесцельное прошлое? Быть может, и Лилия сможет тогда уважать его, а не только жалеть, как несчастного калеку?
  Обуреваемый такими мыслями, Альберт дрался, как бешеный, но оставался невредим, хотя многие из сражавшихся рядом ополченцев умылись кровью. Он нарочно открыл забрало шлема, и при виде его жуткого обожженного лица иные из врагов отступали в ужасе.
  А с холма, откуда наблюдал за сражением полководец Гидарн, прекрасно была видна кровавая карусель. Виранский главнокомандующий со своими помощниками точно знали, когда следует переломить ход битвы. Как раз в то время, кода враг пустит в ход все резервы, и они с войском союзников основательно ослабят друг друга, воинство Огнеликого Царя, свежее, нетронутое, наконец, вступит в бой, и разом выиграет все: победу, славу и богатую добычу. На то виранцы и великий народ, несущий отблеск Священного Огня, чтобы каждая их жизнь была ценнее целого бурдюка крови лагардцев или вассального сброда! Гидарн довольно усмехнулся в роскошную красную бороду. Когда он вернется с победой, да еще выигранной малой кровью, будет самым прославленны, могущественным и богатым вельможей Вираны, не говоря уж об еще одном преимуществе, которым тоже может гордиться по возвращении домой...
  Обернувшись ко второму военачальнику, Вардану, Гидарн произнес, взмахнув золотым жезлом с рубиновой звездой:
  - Поведешь конницу. Сейчас самое время смять аризийцев. А вы, - он обратился к другим командирам, - займетесь этой пешей швалью. Вперед, воины! Во имя Священного Огня! Сегодня мы будем ужинать в покоренном Адлерштайне.
  Отборные виранские войска, уже давно выстроившиеся в ожидании своей очереди, охотно двинулись вперед: им надоело бездеятельное ожидание. Словно ветер, промчалась конница, в которой у виранцев служили только воины знатного рода. Одно удовольствие было глядеть на гордых сыновей вельмож: в прочных и красиво сделанных доспехах, не таких тяжелых, как у лагардцев, но все же мощных и способных сдержать любой удар. Наплечники их лат украшены были львиными мордами, грудь поверх кирасы обтянута пятнистой шкурой леопарда, на шлемах красуются красные гривы, а за плечами у каждого развевался алый плащ со знаками огня. Великолепное зрелище представляли виранские всадники, каждая сотня у которых ездила на лошадях одной масти: рыжей, гнедой, саврасой, и так далее. Но и пеший строй был хорош: крепкие воины в полном облачении, уверенно ступавшие мускулистыми ногами по земле, которую уже считали своей, в совершенстве владевшие копьем и коротким мечом. По мнению Гидарна, этого было вполне достаточно, чтобы подавить остатки сопротивляющегося лагардского войска, и - открыть путь к победе! После взятия Адлерштайна достаточно будет оповестить северные провинции, куда не дошли его войска, о произошедшем, и вряд ли кто-то пожелает поддерживать свергнутую династию.
  А на городской стене принцесса Иеронима закрыла лицо руками, увидев виранскую армию, ударившую в тыл ее измученным сражением войскам.
  Глава 21. Долг жизни
  Ожидаемая с начала сражения и все же обрушившаяся неожиданно атака виранцев поразила всех без исключения. Графа Аризийского с его рыцарями, усталыми и обескровленными, покрытыми пылью, которых он собрал и повел навстречу сверкающей драгоценными доспехами виранской коннице. Ополченцев, которые только что совсем неплохо дрались против вооруженных не лучшим оружием и не знающих строя вассальных отрядов, но теперь сразу поняли разницу, столкнувшись с хорошо обученными воинами. Карранха иль-Зафара, мгновенно догадавшегося, почему виранцы ударили с таким запозданием. Он яростно выругался в адрес союзников и пришпорил коня, торопясь на левый фланг, где с новой силой разгорелось сражение. Он увидел далеко впереди высокого всадника на вороном коне и шлем в виде головы барса, и совсем не хотел, чтобы виранцы лишили его лучшего в жизни врага, не дав еще раз померяться силами. В эту минуту Лев Победы ненавидел Гидарна с его приспешниками куда больше, чем лагардцев и аризийцев, которых рубил саблей, прокладывая себе путь.
  А среди бешеной круговерти битвы все еще ожесточенно рубился дедовским мечом барон Зорн. Он еще раньше получил пару ран, к счастью, неглубоких, в руку и в бок, а его щит был давно изрублен на куски, и Рейфорду приходилось быть особенно внимательным, полагаясь лишь на себя и на свой меч. Но все же, тяжело дыша, продолжал бой, и шарф принцессы Иеронимы развевался на его руке, запыленный и покрытый кровью.
  Но вот навстречу ему метнулся всадник на золотистом коне, в богатых доспехах. Изящным движением взмахнул саблей, и Рей уклонился, завалившись на бок, так что сабля лишь чиркнула по стальному рукаву, срезая голубой шелковый шарф.
  Разинув рот, бывший гвардеец увидел, как улетает подарок его принцессы. С ним вместе покинуло рыцаря его счастье, надежда на победу, и еще одна, совсем уж несбыточная... С яростным воплем он бросился вперед, ожидая немедленно быть убитым, разглядел прямо перед собой смеющееся смуглое лицо красивого юноши, который снова поднял саблю... К удивлению Рея, его собственный меч все-таки опустился первым, и, разрубив пополам золоченый шлем виранца, вонзился до самой переносицы, меж темных блестящих, как у оленя, глаз. Обжигающе горячие кровь и мозг хлынули в лицо Рейфорду. Он выпрямился в седле, еще не веря, что победил и без талисмана принцессы...
  В следующий миг Ястреб зашатался под ним и жалобно заржал; в шею коню вонзилась виранская пика. Рей успел выдернуть ноги из стремян и встать на землю... то есть, на чье-то мертвое тело, прежде чем его придавит тушей издыхающего жеребца. И поспешил выбраться из свалки, так как вокруг постоянно проносились разгоряченные битвой всадники, мелькали подкованные копыта лошадей. И это совсем не походило на рыцарский турнир, где спешенный всадник имеет право беспрепятственно покинуть ристалище, а если вступает в бой, то лишь с таким же пешим.
  Совсем недалеко от него пешие городские ополченцы отбивались от наседающих виранцев. Силы были неравны - едва обученные горожане против опытных воинов, к тому же только что вступивших в бой, с нерастраченными силами. И все же многие ополченцы защищались с мужеством отчаяния, чего не ожидали от себя заведомо. Присоединившись к ним, Рей увидел юношу-горожанина, которого перед боем поучал граф Аризийский. Сейчас мало что напомнило в нем робкого паренька: он вырвался из битвы, весь залитый кровью, своей и чужой, держа в руках обломок пики с отрубленным острием. С размаху ударил древком высокого, очень смуглого виранца, что-то кричавшего своим. Тот пошатнулся, но не упал, и тогда юноша прыгнул на него и стал душить, уперевшись коленями в грудь, ворча и задыхаясь. Три виранских копья вонзились ему в спину и подняли высоко над головами сражающихся корчащееся пронзенное тело...
  Но битва произвела такую перемену не в нем одном. Многие люди сейчас, перед лицом неминуемой опасности, чувствовали, как в глубинах их души, о которых они сами и не подозревали до сих пор, все переплавляется, как в плавильной печи, где сгорают все ненужные рудные примеси, рождая чистый металл. Когда-то, в бесконечно далекой жизни, они вели простую обывательскую жизнь: работали спустя рукава, ожидая, когда закончится день, пропивали заработанные монеты в кабаках, ругались с женами, с цеховыми мастерами и с заказчиками своих изделий... Теперь от мещан не осталось и следа. Тех, кто не мог преодолеть себя, ныне не оставалось среди них: малодушных и себялюбивых, неспособных сражаться, выбили еще в начале битвы, или их истребляли свои же, увидев их трусость. Остались те, в ком битва пробудила воинственный дух и честь, почти забытую лагардцами за несколько поколений благополучной сытой жизни. И теперь они, глядя на идущих навстречу виранцев, похожих в своих литых панцирях и круглых шлемах на жуков-переростков, скалили зубы и заносили копья для удара, метя, как их учили, в пах, под короткую латную юбку, или в подмышку, не закрытую доспехом. Эти незваные пришельцы с юга не должны были войти в Адлерштайн, не должны увести его жителей в рабство и зажечь свой негасимый огонь в храмах лагардских Богов! И на этот раз не было Великого Бастарда, некому было остановить врага, кроме них самих. Так как горожане не любили и не хотели сражаться, большинство из них стремились закончить бой поскорее. При первой возможности били сразу и насмерть, не рискуя дать лишний шанс опытному противнику. Побежденных врагов добивали копьями не брали пленных, не доверяя виранцам, даже если те сдавались. Взявшихся поневоле за оружие горожан никто не учил рыцарскому обращению с пленными, они стремились избавиться от врага раз и навсегда.
  Рейфорд, дравшийся среди них, радовался, что они все еще держатся, и, похоже, не собираются отступать. Он сам был сейчас одним из них, и горожане, казалось, не удивлялись, что рыцарь присоединился к ним. Когда он, ожесточенно рубясь с каким-то виранским воином, скорее почувствовал, чем увидел метнувшееся с совсем другой стороны копье, и едва успел увернуться. Но в следующий миг другое копье, занесенной с лагардской стороны, опередило вражеское, и целивший Рейфорду в спину виранец упал мертвым. Барон поискал взглядом своего спасителя и встретился взглядом со смутно знакомым не то каменщиком, не то плотником, которого видел на восстановлении южной стены. Тот кивнул рыцарю, как равному, и обернулся к новому виранцу. А у Рейфорда сделалось теплее на душе, когда он увидел, что горожане оказались способны не только драться каждый за свою жизнь, но и помогать в бою друг другу, стоять вместе ради общего дела.
  - Держать строй! - приказывал их командующий, Франц Гринт; он получил уже несколько ран, но оставался стоять, опираясь на копье, и хрипло кричал: - Держать строй! Не рассыпаться! Щиты не бросать! Ну! Атаковать вместе!
  - Первая шеренга - вперед! - закричал и Рейфорд, выдвинувшись с лучшими копейщиками и алебардщиками вперед, тесня попятившихся на несколько шагов виранцев. Он дрался среди других защитников Адлерштайна, и радовался, что ему выпала такая возможность. Он видел, как рыцари и простолюдины в этой битве совершают невозможное, отражая многократно превосходящие силы противника, и гордился ими, и был счастлив вложить свой труд и свои силы в достижение победы. Так много камней, мелких по отдельности, вместе образуют гору, поднимающуюся до небес. Рейфорду вдруг вспомнился разговор с умирающим Великим Бастардом. Будто воочию, снова услышал слова, что принял тогда за предсмертный бред: "Когда тысяча человек действует как один, захваченная общим порывом - это великая сила... Гораздо больше, чем у полубога-одиночки".
  - Вы были правы, Ваше Высочество! - вслух произнес он, ударив подвернувшегося виранца прямым колющим в грудь. - Спите спокойно: лагардцы еще постоят за себя сами!
  Наблюдавшая со стены принцесса Иеронима провела ладонью по глазам, как будто хотела снять обманчивый морок. Нет, глаза ее не подвели: она действительно видела одинокого спешенного рыцаря среди ополченцев. По его измятым, окровавленным доспехам нельзя было узнать их обладателя, но Иеронима почувствовала, что это он, ее спаситель! На несколько мгновений она сосредоточилась только на нем, затаила дыхание, видя, что он теснит противника, но и сам получает страшные удары, от которых пока спасала его собственная ловкость и прочные доспехи. Принцесса одними губами зашептала молитву. Ее трясло от холода: на стене задувал пронзительный ветер, и теплая одежда Иеронимы и ее спутников не спасала как следует.
  Ее отвлек от неизвестного рыцаря голос одного из городских магистратов у нее над ухом:
  - Взгляните, Ваше Высочество! Конница вновь сшиблась! Ох, что делается! Ржут кони, сверкают мечи, падают окровавленные тела... Отец-Солнце, там не отличить своих от врагов! Кажется, никому не уйти живым из такой свалки...
  А на поле действительно столкнулись в жестоком побоище изрядно потрепанные гебиры с аризийскими рыцарями, а заодно и свежая конница виранцев. Причиной тому было взаимное стремление двоих из предводителей, Адриана Вальтари и Карранха иль-Зафара, одержимых желанием встретиться, наконец, на поле боя. За обоими следовали их воины, которым передавалось воодушевление их вождей, так что новая стычка оказалась ожесточеннее прежних, несмотря на усталость обоих сторон. Да и виранская конница полководца Вардана не желала оставаться в стороне. Рассыпавшись в разные стороны, они жалили закованных в сплошные доспехи рыцарей, точно осы. Яркие, сверкающие золотом всадники, прекрасные и смертельно опасные, потому что все они с детства учились сражаться у лучших воинов Огненного Царства.
  Когда Лев Победы проложил себе путь навстречу противнику, тот как раз отражал атаку сразу троих виранцев. Поднырнув под опускающийся меч одного из них, Адриан наотмашь ударил его своим мечом, обратным взмахом обезоружил второго. Третьего бесцеремонно оттер конем Карранх и поднял саблю, приветствуя врага.
  - А, это ты! - усмехнулся Горный Барс, съезжаясь с ним. - Рад снова встретить тебя в бою!
  - Я тоже рад, что мы можем продолжить, - искренне ответил Карранх, целясь для удара.
  Поединок продолжился, как ни в чем не бывало, будто не прерывался никогда. Оба были сильны и ловки, оба прекрасно знали силу противника, и не тратили времени на прощупывание защиты и тому подобные отвлекающие маневры. Два могучих всадника на вороных жеребцах снова и снова обменивались ударами, кружа друг перед другом, будто очерчивали круг, за который никто посторонний не должен был зайти. Оба были заняты только друг другом, все остальное сейчас не имело значения. Каждый чувствовал, что никогда, во всяком случае, войдя в полную силу, не встречал такого сильного противника. В этот поединок они вкладывали все свои силы и умение. И тот, и другой уже чувствовали сильнейшую усталость, сражаясь до этой встречи весь день. Но каждый из них скорее умер бы, чем предложил отложить поединок.
  Наконец, граф Аризийский с такой силой ударил Льва Победы в плечо, что тот покачнулся в седле и опустил саблю, едва удержав ее в руке. В то же мгновение из рядов собравшихся вокруг гебиров послышался страшный вопль, и сразу несколько всадников, решив, что их вождь побежден, бросились на Адриана. Немедленно и аризийцы выдвинулись вперед, разъяренные предательским нападением.
  Все произошло так стремительно, что Карранх, выпрямившись в седле, не успел ничего сделать. Он увидел, как молодой горячий Айлар из рода Ворона отчаянно бросился на Горного Барса, ударил его саблей в лицо - синяя сталь сверкнула на солнце, прежде чем окраситься алой кровью. Но Адриан успел еще опустить меч, и юноша упал с коня, разрубленный едва не пополам, повис, запутавшись в стременах вышитыми сапогами. Лишь после этого граф Аризийский покачнулся в седле. Из-под его разрубленного шлема сперва медленно, потом все сильнее потекли струйки крови.
  Один из аризийских рыцарей поддержал своего падающего вождя, другие бросились на гебиров, сметая все на своем пути. Карранху хотелось объяснить им, что произошла ошибка, но он не успел. Вскинул саблю, отбивая падающий на голову боевой топор, однако тот перевернулся обухом вниз и ударил, точно камень с неба. В глазах потемнело. Уже теряя сознание, Лев Победы увидел графа Аризийского: тот зажимал обеими ладонями рану на лице сквозь шлем, и процедил, приказывая своим воинам:
  - Не трогать его! Взять живым!
  И больше Карранх иль-Зафар уже ничего не чувствовал, провалившись в беспамятство, как в черную яму. Он уже не видел, как гебиры и виранцы снова бросились вперед, стремясь отбить его, но тяжеловооруженные аризийские рыцари смяли и оттеснили их прочь, почти до самого лагеря; как, видя поражение, Гидарн, наконец, отозвал из боя пехоту и остатки войск союзников. А между тем, аризийцы уложили на носилки из копий взятого в плен Льва Победы вместе со своим вождем, тоже потерявшим сознание, и унесли в город. Белое с золотом знамя взвилось над войском, истерзанным и окровавленным, но с честью вступавшим в открытые перед ними ворота. Торжественно запели трубы. Адлерштайн приветствовал своих героев.
  Увидев среди ополченцев шатающегося от усталости, в пробитых и окровавленных доспехах, Рейфорда Зорна, принцесса Иеронима украдкой улыбнулась сквозь слезы, выступившие на глазах.
  
  Лев Победы очнулся от жгучей пронзительной боли, раздирающей лицо, как будто в него плеснули кипятком. Боль начиналась от правого виска, прокатывалась огненной волной через переносицу и разрывала надвое щеку. Из-за боли перед закрытыми глазами плясали красные волны, и он не решался их открыть, потому что знал - станет еще больнее. При этом где-то в верхней части головы, совершенно отдельно, жила еще одна боль, тупая, но постоянная, однако ее Карранх не сразу почувствовал, полностью поглощенный той, что распорола ему лицо. Постепенно ясное сознание возвращалось к нему. Он пошевелил руками - послышался звон железа, - и стал вспоминать, что произошло.
  Ну да, конечно - он сражался с Горным Барсом, графом Аризийским, и их мечи высекали искры. А потом им на помощь непрошено бросились их воины, и поединок превратился в кровавую сумятицу... Наверное, его ранили, вот почему так больно.
  Карранх, не открывая глаз, приподнял руки - при этом снова звякнуло железо - и коснулся лица. Нет, не было никаких новых ран! Так же больно было, когда его ранили в лицо пять лет назад - но от той раны остался лишь шрам, и он никогда не напоминал о себе прежде... Напрягая память, хоть голова его готова была разлететься на куски, Карранх вспомнил, наконец, все, как было. Айлар - несчастный глупый мальчишка, куда полез? - ударил саблей в лицо Горного Барса, и тот, согнувшись в седле, приказал своим людям взять живым его, Карранха. Иначе бы разъяренные аризийцы, конечно, изрубили бы его, как и любого гебира... Восстановив в памяти всю картину, Лев Победы со стоном ударился обо что-то твердое, уже не замечая нового приступа боли.
  Теперь он открыл глаза и обнаружил себя лежащим на соломе в комнате без окон, слабо освещенной единственным коптящим факелом, укрепленным на стене. Руки его, как оказалось, были скованы цепью такой длины, что он мог поднять их на уровень глаз, а вторая цепь загремела возле его ног. Судя по ее длине, он мог бы при желании подняться на ноги, но сейчас пленнику было не до того.
  Граф Аризийский спас ему жизнь, хоть вовсе не был обязан этого делать! Сын Маркуса Вальтари, Убийцы Гебиров, вздумал пощадить их вождя, да еще в разгар войны! И долг жизни уже вступил в силу. Это совершенно особые узы, привязывающие спасенного к спасителю невидимой цепью. Недаром историю о Баккаре и Керве повторяют по всем кочевьям гебиров, чтобы каждый знал ее с детства. И не лез спасать кого попало, как думал про себя Карранх, никогда не подозревавший, что долг жизни свяжет его с кровным врагом. Без сомнения, он сейчас чувствовал рану аризийца как свою, и мысленно посочувствовал тому. Он-то знал такие раны, а в Лагарде ведь не было жгучего бальзама гебирских Видящих... Лев Победы стиснул зубы, преодолевая стойкое чувство, что его собственная рана, давно зажившая, все-таки открылась и сочится кровью. Спасенный ощущает происходящее со спасителем, как с самим собой, и нет ничего хуже, если спаситель умрет прежде, чем долг жизни будет отдан.
  С яростным рычанием Карранх приподнялся на своей подстилке, не замечая цепей. Если бы он успел вовремя, ничего не было бы. Проклятый Айлар, ну зачем он сунулся? Будь мальчишка жив, вождь сам бы сейчас свернул ему шею. В эти минуты Горный Барс сделался ему дороже всех на свете. Ни за что бы он сейчас не мог допустить, чтобы тот, спасший ему жизнь, умер от ран. Если бы ради жизни его спасителя потребовалось отдать половину жизни или правую руку, Карранх смирился бы с их потерей. Но никто не являлся, чтобы развеять грызущую его тревогу, и он лежал на соломе, забытый всеми. Само попадание в плен мучило его меньше, чем противоестественная тревога за своего врага. Как ему теперь заплатить долг жизни?
  Факел давно догорел. Пленник не заметил, как это произошло, просто в какой-то момент обнаружил себя в полной темноте. Не знал, сколько времени провел так, в тревоге и размышлениях - несколько часов, день, а может, и много дней? Но вот, наконец, дверь тяжело отворилась, и послышались шаги.
  - Ты можешь идти, гебир? - спросил гортанный голос. - Наш предводитель велел привести тебя!
  В темноте Карранх видел лишь темные фигуры троих вошедших людей, но разобрал горский акцент, а главное - услышал титул, каким лагардцы не пользовались.
  - Граф Аризийский? - спросил он, поднимаясь на ноги. - Он тяжело ранен? Что с ним?
  - Наш вождь велел тебя привести к нему, - повторил воин, подталкивая пленника в спину.
  Когда Льва Победы, по-прежнему скованного, ввели в ярко освещенную комнату, он увидел Адриана Вальтари, лежащего на софе. Узнал только по росту и по черной гриве волос, разметавшихся по подушке. Лица, перевязанного множеством тонких полосок ткани, лежащих прямо и перекрещивающихся, было не разглядеть. Да еще глаза сумрачно блестели из-под повязок, к счастью, оставшись целы. С невольным раздражением вновь ассоциируя спасшего его врага с собой, Карранх подумал, что шрам останется точно такой же.
  Поодаль, за столом, какой-то старик смешивал в чашке лекарственные снадобья. Гебир решил, что это волшебник, потому что время от времени он вращал деревянной палочкой над готовящимся средством. Ну да, у железноголовых магией занимаются в основном мужчины...
  Именно к этому старику обратился раненый Адриан слабым, но твердым голосом:
  - Скажите, магистр Корнелиус: как скоро я буду здоров настолько, чтобы надеть доспехи и вести войско в бой?
  Глаза мага-лекаря испуганно округлились, губы, казалось, дрожали, прежде чем он заговорил:
  - Через две недели, Ваша Светлость, никак не раньше! Я готовлю сильное средство, но и оно не может исцелить мгновенно.
  Раненый со стоном откинулся на подушки.
  - Две недели? Никак невозможно! Через три дня я должен быть готов сражаться! Мы должны упрочить победу, и немедленно, пока они не опомнились.
  - Простите, Ваша Светлость, но об этом нечего и думать - по крайней мере, о Вашем личном участии, - маг решился проявить твердость. - Раны в голову - самые опасные, ими нельзя пренебрегать, как легкомысленный мальчишка.
  - Почтенный магистр прав, - вмешался Карранх прежде, чем задумался, кто тянет его за язык. - Вы видите на моем лице след такой же раны, и я помню, что мне пришлось подождать, пока она заживет. Если ее не залечить, она воспалится, и тогда трудно будет что-то сделать.
  Граф остановил на своем пленнике пристальный взгляд.
  - Почему это Вы так заботитесь обо мне? - спросил с иронией и удивлением.
  Карранх тяжело вздохнул и пожал плечами, обтянутыми замшевой курткой с меховой опушкой. Холодной лагардской зимой привыкшим к теплу южанам пришлось одеваться теплее, отказавшись от традиционных безрукавок.
  - Вы спасли мне жизнь, - ответил Лев Победы, не скрывая. - При этом создается особая связь. Я не знаю, как это работает, я всего лишь воин. Быть может, кто-то из Видящих нашего народа сумел бы Вам разъяснить. Пока я не смогу отплатить Вам равной услугой, моя жизнь тесно связана с Вашей.
  Адриан попытался усмехнуться, но поморщился от боли.
  - И каждое спасение жизни заключает магическую связь?
  - Нет, вовсе не каждое! Долг жизни засчитывается, лишь когда спаситель не был обязан приходить на помощь, и мог бы не вмешиваться, но все же спас. Если друг в бою прикрывает друга - это хорошо, но ничего особенного в этом нет. Останься жив Айлар, кинувшийся меня защищать, долга жизни бы не получилось, как и у Вас с Вашими воинами. Вы же - иное дело, Вы были врагом мне, как и всем гебирам. Чем сложнее отношения, тем сильнее получается долг жизни.
  - Вот, значит, как, - по забинтованному лицу Адриана никто не взялся бы отгадать, что он думает о возможности иметь в должниках вождя гебиров. - Вы должны теперь желать рассчитаться со мной как можно скорее.
  Об этом Карранх и сам думал на все лады, пока лежал в подвале на соломе. Вот и пришла решающая минута. Он попытался поднять скованные руки, чтобы отбросить упавшие на глаза волосы.
  - Прежде всего прошу Вас снять с меня цепи. Я и без них не могу теперь поднять на Вас руку, даже если бы захотел, и обещаю, что не убегу и не нападу здесь ни на кого, пока действует долг.
  По знаку графа один из приведших пленного воинов открыл ключом цепи на руках и ногах пленника, а другой принес ему воды. Лишь отпив глоток, Карранх почувствовал, как сильно хотелось пить - как будто попал в песчаную бурю, и в горло набился песок.
  По приглашению графа Аризийского уселся в кресло и продолжал объяснять, как действует долг жизни.
  - Он гасится равноценной услугой, причем она должна быть настоящей, без всякого обмана. Редко бывает, что спаситель сам разрушает связь, бесчестно обращаясь с должником. За долг жизни платят жизнью, но не честью. Чтобы отдать его, гебирский воин не пожалеет себя, согласится отдать свою саблю и боевого коня, но не жену на ночь - это уже бесчестье. Спаситель вправе рассчитывать на любую помощь, если она не означает больше жизни. Никто у нас не требует в уплату долга жизни позорных поступков. Мы - воины, а не рабы, - произнес он так гордо, словно вовсе и не был в плену.
  Адриан кивнул, не удивляясь ответу.
  - Только от Вас зависит, чем вы сочтете для себя мое предложение... Но прежде я хочу сообщить, что гебиры отказались от сражений, пока Вы не вернетесь, и отгородись от лагеря виранцев.
  Лев Победы широко улыбнулся.
  - Я знал, что они никуда не пойдут без меня. Кочевники сами выбирают себе вождей. Гидарн, должно быть, в бешенстве... Знают ли они, что я жив?
  - Три четверти часа назад на аудиенции у принцессы Иеронимы были послы гебиров. Их заверили, что Вы живы и в безопасности. А еще с ними приехала Ваша жена, и осталась ждать Вас.
  Карранх выпрямился, сжимая руками подлокотники кресла, и взглянул на аризийца, не веря своим ушам.
  - Как Вы сказали? Зара здесь?!
  - Вы не зря старались, завоевывая сердце баронессы Галларт, - усмехнулся Адриан. - Принцесса Иеронима предлагала баронессе вернуться к ее двору, но Ваша супруга отказалась наотрез. Она ждет встречи с Вами. Но ей придется еще какое-то время подождать, пока мы с Вами не договоримся.
  - О чем? - мгновенно насторожился Карранх. Долг жизни вынужденно делал его покладистым, как и присутствие Зары в плену вместе с ним.
  Граф Аризийский приподнялся на подушках и тут же упал, содрогнувшись от боли. На лбу его выступили крупные капли пота. Лев Победы взглянул на него с сочувствием, понимая, что и тому нелегко дается их трудный разговор. Будь проклят долг жизни, из-за которого приходится влезать в шкуру заклятого врага...
  - Я думаю, вы уже догадались, - усмехнулся раненый аризиец. - Только Вам известно, что для Вас значит больше - договор с виранцами или долг жизни и свобода для себя и жены. Ведь Вы - не виранец, а Ваших соплеменников не будет в следующем сражении. Мне же сейчас необходимо выиграть будущую битву, в которой я не могу принять участия. И только Вы можете заменить меня!
  Несколько человек, собравшихся в комнате, издали вопль изумления. Карранх и сам едва удержался от подобного. Чувствовал, что его подхватил и пытается утащить буйный степной вихрь.
  - Я правильно понял? Вы хотите поставить во главе своего войска пленного врага? И что скажут Ваши воины?
  - Им будет понятен долг жизни, хоть у нас и нет такого поверия. Кроме того, мы с Вами так похожи, что никто не усомнится, увидев Вас в моих доспехах. Ну, и прекрасная баронесса останется пока в Адлерштайне... Кстати, принцессу Иерониму так растрогала Ваша с супругой история, что она пожелала сегодня вечером встретиться с Вами. И, вполне возможно, она признает за Вами право на баронство Галларт.
  - Благодарю, - пробормотал Лев Победы, полный смятения. Ему совсем не нравилось, что вокруг все туже стягивается сеть. Он никогда особенно не любил виранцев, но и не собирался изменять им, да еще в середине войны. Он не обычный наемник, которому все равно, кому служить. Но долг жизни и Зара крепко связывали его с графом Аризийским. Тот обдумал свой замысел один, поставив его перед фактом. В этом было нечто унизительное. Приходилось ждать, когда и он сможет рассчитаться с Горным Барсом той же монетой. При этом Карранх совсем не чувствовал к Адриану ненависти. Уважение, смешанное с уязвленной гордостью. желание доказать ему, что не уступает во всех отношениях, не только в бою - да, но он ничуть не жалел, что тот вчера выжил.
  - Теперь ступайте. Мне надо отдохнуть, а Вас вон в той комнате ждет жена. Вам с ней принесут ужин и горячей воды для ванны, - наконец, проговорил Адриан, закрывая глаза.
  Карранх открыл указанную дверь, и Зара стремительно бросилась ему на шею, обнимала и целовала, плача от радости, что видит его живым.
  Глава 22. Черный Туман
  Спустя три дня осажденные жители Адлерштайна предприняли еще одну вылазку, еще более успешную, чем предыдущая. В этот раз гебирская конница осталась бездействовать в своем лагере, хоть Гидарн и посылал к ним послов, и виранцам некого было отправить вперед. В столкновении с тяжелой рыцарской конницей погибла почти четверть их лучших всадников - цвет виранской аристократии, множество юношей, которых дома ожидало блестящее будущее! Было что-то мистическое в том, как быстро оправился от раны граф Аризийский - ведь только накануне докладывали, что он тяжело ранен, и не скоро сможет сесть на коня. Но вот он - как всегда, во главе своих рыцарей, в тех же самых доспехах и на вороном коне, под знаменем, где изображен барс, оскаливший клыки. Поневоле теперь вспоминались суеверия, будто аризийцам помогают демоны, от которых они происходят. Но, правда это или нет, а результат сказывался - уже два поражения и гибель или плен Льва Победы, из-за чего отказались воевать и все гебиры.
  Гидарн задыхался от ярости. Стремительной победоносной войны, на какую рассчитывали в Виране, не получалось. Боевой дух лагардцев оказался вовсе не так уж слаб, как рассчитывали завоеватели, точнее - им удалось пробудить его вновь, оказавшись на самом краю. Потери уже сейчас были непозволительно велики, и полководец боялся, что ему придется отвечать за них перед Огнеликим Царем. Хуже того - он видел, что в последние дни боевой дух падает уже у его собственных воинов, а на скорую победу не приходилось и надеяться. Гидарну было хорошо известно, что Владыка Ормизд не щадит неудачливых полководцев, и боялся даже думать о возвращении. Скорее всего, его посадят голого в клетку и выставят на обозрение до самой смерти, как редкого зверя, а когда он умрет, его тело бросят псам, как недостойного погребения в Священном Огне...
  На сей раз от вполне обоснованных опасений за свое будущее военачальника отвлекла Глориана. В последнее время только эта красавица-колдунья, явившаяся как будто из ниоткуда, и напоминала Гидарну, что он все еще мужчина, более того - избранный полководец Огнеликого Царя. Любой, до кого снизойдет такая красавица, станет равен царям, и в ее объятиях будет грезить о будущих свершениях. Встретив ее, Гидарн раздал воинам своих наложниц, которых взял с собой. Те были обычными женщинами, не шли ни в какое сравнение с обольстительницей, воплощающей в себе саму суть женственности.
  Вот и теперь она - сегодня золотистая блондинка, - томно потянулась, полуприкрывшись шкурой пантеры, и поманила к себе мечущегося по шатру военачальника.
  - Иди ко мне, виранский тигр! Сядь ко мне и отдохни со мной рядом. Я еще не насладилась сегодня твоей близостью, потому что тебя терзают ненужные сомнения. О чем тебе тревожиться, когда я рядом с тобой, и в целом свете нет мужчины счастливее? Если хочешь, я буду твоей рабыней. Ты притащишь меня в Вирану за волосы, связанную, как овца, и подарить Огнеликому Владыке. Тогда он скажет, что лишь ты мог добыть для него такой ценный трофей, и наградит, как не бывало еще ни с кем. Ведь я значу больше золота и драгоценных камней, правда?
  - Правда, - вздохнул виранец, гладя роскошные волны ее волос - живое мягкое золото. От ее предложения поморщился: ему совсем не хотелось расставаться с Глорианой, не мог даже представить, как останется без нее. Но сейчас, когда она была рядом и все еще с ним, не хотелось тревожиться, вообще ничего не хотелось делать. - Только при дворе Огнеликого Владыки ты найдешь обстановку, достойную твоей красоты. В саду перед дворцом есть фонтан высотой с дерево; вода падает на белоснежный, без единого пятнышка, мрамор, а на дне лежат настоящие жемчужины.
  - Мои зубы белее жемчуга, - с высокомерным самолюбованием изрекла Глориана. - Но я хотела бы искупаться в этом фонтане. А что еще там есть?
  - Во дворце Огнеликого Владыки стоят статуи из золота и серебра - разумеется, далеко не такие прекрасные, как ты, моя несравненная, - с глазами из бирюзы. А в главном храме живет птица Феникс, посланец Священного Огня, и говорят - пока он живет там, будет стоять и Виранское Царство...
  Он еще долго живописал красоты своей южной родины, но в это время в шатер осторожно заглянул воин и произнес:
  - Повелитель, к тебе явились на совещание твои помощники и советники. Впустить их?
  Гидарн досадливо поморщился. Не хотелось никого видеть сейчас, наедине с Глорианой, но выбирать не приходилось. Знаком приказал красавице скрыться за пологом, а сам пересел за стол, немедленно принимая важный вид.
  В шатер вошли заместители командующего - Вардан, Зик, Фарен и другие военачальники, все хмурые и обеспокоенные, - а также маги и жрецы Священного Пламени. Видно было, что их собрало в неурочный час серьезное дело. Последним вполз, опираясь на плечо ученика, Верховный Маг Бардия. За время похода старик еще больше высох, едва передвигался, даже его ястребиный нос заострился, как у покойника. Но при этом маг по-прежнему был в курсе всех событий, и для осуществления своих целей не брезговал ничем, не щадил ни себя, ни других. И сейчас, обведя всех пристальным взглядом глазок-буравчиков, первым заговорил именно Бардия. Воскликнул страстно и убежденно, словно вовсе и не старик:
  - Кровь наших погибших собратьев вопиет к отмщению! Почти каждое благородное семейство понесло тяжелую утрату. Погиб и царевич Издигерд, родственник самого Огнеликого Царя! Я не говорю о множестве простых воинов, хоть и их жизнь дорога Виране! Кроме того, мы лишились ценного союзника, и его отнял у нас все тот же черный демон - граф Аризийский! - при этом имени голос старика сорвался на шипение, а сам он затрясся, как в лихорадке. - Он - наш главный враг, без него лагардцы давно сдались бы. Все, что мешает могуществу Вираны, должно быть сокрушено!
  При этих словах, произнесенных сиплым старческим голосом, даже у самых храбрых воинов пробежали мурашки по коже. Всем припомнилось, как с этим же девизом Бардия в свое время пытал магией инакомыслящих, а потом сжигал на кострах из их же книг, сеющих ложную веру...
  - В чем же дело? Нашлите на него порчу или заговорите скорпиона-убийцу, - посоветовал ему Фарен, самый молодой из виранских военачальников, а потому наименее осторожный.
  Бардия окинул его уничтожающим взором.
  - Будь этого достаточно для моей мести, я не стал бы и советоваться с вами. У проклятого аризийца, к сожалению, всего одна жизнь, и ею одной он не расплатится за весь вред, что причинил нам. Но сломать можно любого человека, если найти его слабое место.
  - Вот и придумайте такой способ, если сумеете, - язвительно посоветовал Гидарн, надеясь, что эта задача займет мага хотя бы до окончания военного совета.
  Но Бардия презрительно усмехнулся.
  - За кого Вы меня принимаете? Я знаю о своих врагах все. Знаю, что свою семью Адриан Вальтари оставил дома, как и все его рыцари. Они сейчас в своих горах чешут шерсть с овец, считают собранный летом урожай, да ждут своих мужчин с войны... хе-хе...
  Уловив злорадные интонации в голосе мага, Гидарн резко перебил его:
  - И что дальше? Войско я в Аризию не поведу: мне поручено захватить Лагард, а не эту нищую горную страну, куда, к тому же, не добраться, не имея крыльев. Если бы Огнеликий Царь хотел захватить Аризию, он повелел бы сделать это.
  Жуткая усмешка, раздвинувшая губы дряхлого мага, могла бы принадлежать ожившему мертвецу.
  - Я и не прошу у Вас войска. Не я ли говорил Вам, что мои способности пригодятся там, где Ваши вояки застрянут, пытаясь прошибить лбом стену? Моих помощников-магов и храмовых воинов, надеюсь, хватит, чтобы проделать путь до подножия Аризийских гор.
  Гидарн обернулся к старику, будто пронизанный молнией.
  - И Вы готовы ехать так далеко?
  - Я очень стар, разбит, и, возможно, умру сразу после этой поездки, но я никому не уступлю чести лично прочесть заклятье, что истребит все семейство и весь народ нашего врага! И думаю, что только у меня оно получит надлежащую силу, это заклятье, что одно выполнит работу целого войска!
  - Что же это за чудодейственное заклятье? - робко поинтересовался Вардан.
  - Черный Туман!
  Повисло тяжелое молчание. Виранцы знали, что такое Черный Туман. Удушающее непроглядно-густое облако, больше всего похожее на тучу вулканического пепла. Туман проникал всюду, где был воздух, в самые надежно защищенные помещения, и все, кто вдыхал его, задыхались и умирали. Даже немедленно покинувшие зону поражения все равно вскоре умирали от развившихся легочных болезней. Это было воистину непобедимое оружие, к тому же, не имеющее контрзаклятия, оставалось лишь ждать, когда Черный Туман развеется сам. Правда, как часто бывало с магическими изобретениями, обнаружилось и побочное свойство, из-за которого никто так и не пытался наслать на врага Черный Туман. Дело в том, что он распространялся по ровной местности на огромные расстояния, и им не мог управлять никто, даже тот, кто его наслал. Группа магов, первыми опробовавших его действие, умерли на месте, и с тех пор заклятие Черного Тумана сообщалось лишь немногим, и под особую ответственность. Но ведь в Аризийских горах туман поднимется вверх с восходящими потоками воздуха, - сообразил Гидарн. Тем, кто в предгорьях, не грозит опасность. Но все-таки это было бесчеловечно...
  - Вы отдаете себе отчет, что мы прослывем бесчестными злодеями? - спросил полководец, но осекся, увидев, как колыхнулся занавес полога.
  Тем временем Бардия медленно поднялся на ноги, еще сильнее опираясь на плечо ученика.
  - Я отдаю отчет. Никто больше меня не заботится о благе Вираны. Огненному Царству не нужна любовь соседей - гораздо полезнее их страх! - с этими словами неукротимый фанатик-маг вышел из шатра, собираясь немедленно взяться за выполнение своего замысла.
  После его ухода оставшиеся вздохнули с облегчением. В присутствии страшного старика, стоявшего одной ногой в могиле, но все еще толкающего туда других, всем было не по себе...
  - Легче и безопаснее попасть под меч графу Аризийскому, чем стать на пути у Бардии - хоть я бы не хотел ни того, ни другого, - выразил общее мнение Вардан.
  - Кстати, гебиры все так же отказываются воевать? - поинтересовался Гидарн без особой надежды на благоприятный ответ.
  - Только что от них, - вздохнул Зик. - Юлил и так и эдак, пытался подкупить вождей порознь - нет, уперлись, как бараны. Говорят, пока Лев Победы в плену, они никуда не двинутся, потому что о нем у этих лошадников есть пророчество, и они верят, что, если отвернутся от него, их оставит удача. Думаю, будь он мертв, они просто удрали бы в свои степи, куда глаза глядят, но они надеются на его возвращение.
  - Мы на это рассчитывать не можем. Кто поручится, что лагардцы не подкупят его? Мне никогда не внушал доверия этот кочевник, - устало произнес Гидарн. Ему хотелось спать, и лишь новое легкое движение занавеса возвращало бодрость. Следует постараться, чтобы выйти победителем из сложившегося положения, чтобы не разочаровать Глориану...
  Его подчиненные, прекрасно знавшие, кто скрывается за занавесом, едва скрывали сейчас зависть к своему полководцу. Образ таинственной красавицы будоражил их воображение. Каждый втайне был уверен, что куда больше Гидарна достоин любви колдуньи, чей силуэт мелькал сейчас за тонкой завесой.
  "И что она нашла в этом Гидарне? Один титул, да и тот получен за знатность рода. Не такой уж он великий военачальник, к тому же почти старик уже. Вон как пожелтел и поседел за последнее время, и рыжая краска для волос уже не помогает", - злорадствовал про себя Вардан. - "А ведь я на десять лет моложе, почему же мне быть вторым? Жаль, что нельзя прямо сейчас пронзить мечом его толстую тушу! Но я буду пристально следить за ним: он уже зашатался, и скоро обязательно споткнется. А я перехвачу вожжи и выиграю войну, а заодно получу и Глориану. Ей не нужен стареющий неудачник, она достойна победителя!"
  Подобные мысли, с некоторыми вариациями, бродили одновременно и в головах других участников совета. Но каждый из них крайне удивился бы, узнав, что и другим пришли в голову их смелые замыслы. За занавесом же млела от удовольствия прекрасная Глориана. Ее руки, лицо, волосы даже светились золотистым сиянием, когда она поглощала энергию, что производили, всего лишь мечтая о ней, ничего не подозревающие мужчины.
  Совет продолжался. Отложив свои замыслы до лучших времен, виранские военачальники пока еще старались сотрудничать по необходимости. События осады Адлерштайна обсуждались долго и с разных точек зрения, было высказано много мнений.
  А тем временем из лагеря виранцев выехал отряд храмовых воинов, в отличие от остальных, носивших на нагруднике знак Священного Огня. Они сопровождали закрытые носилки, влекомые парой сильных лошадей со всей возможной скоростью. Верховный Маг Бардия не терял времени даром, немедленно выехал в путь. Где-то далеко за горизонтом синели Аризийские горы, пока еще спокойные и безмятежные, как в незапамятные времена до прихода людей. Скоро черное облако окутает их снежные вершины...
  В подземелье под Таренским замком, уходящем едва ли не на всю глубину и ширину утеса, горели факелы. Их было немного - лишь столько, чтобы люди могли двигаться среди мраморных гробниц и изваяний бывших хозяев крепости. В полной темноте не выдержал бы никто, однако воздух следовало беречь. Он был последним сокровищем, что еще осталось у собравшихся в подземелье аризийцев - последним и самым ценным.
  Графиня Беатриса Вальтари обвела глазами свой народ, собравшийся вокруг. Здесь были и обитатели замка - жены и дети рыцарей, которых увел на войну ее муж, и слуги, и окрестные поселяне, сбежавшиеся целыми семьями в замок искать защиты от неведомой напасти. Женщина прижимала к себе детей окаменевшими руками и смотрела на бледные лица растерянных людей. Она не могла им обещать найти способ справиться, и подозревала, что, даже будь здесь ее муж, ничего не мог бы сделать и он. Лишь одно могла обещать точно.
  - Что бы ни произошло, мы останемся с вами до конца. - А потом, уже с наигранной надеждой, которой на самом деле вовсе не ощущала: - Спустимся дальше вглубь. Быть может, туда не дойдет туман...
  Она направилась дальше по подземному лабиринту - высокая, стройная, с факелом в руках. Его свет выхватывал из темноты бордовое платье графини и белую мантилью на черных волосах. За ней последовали ее дети, непривычно притихшие в этот страшный час. За ними, тяжело вздыхая, потянулись и горцы, собравшиеся ради призрачной надежды на спасение.
  Откуда взялся ядовитый туман, заполонивший горы, никто не знал. Он навис черной тучей, сперва у подножия гор, в одночасье погубив большую часть поселений земледельцев, скотоводов и охотников. Немногие выжившие добрались до замка... чтобы тоже в скором времени умереть от кровавого кашля. А за ними все выше в горы поднялся и туман. Графиня Беатриса немедленно послала одного из оставленных ей мужем рыцарей в столицу Лагардской Империи, к Адриану. Но надежды почти не было, хоть посланник уехал, когда было еще почти чисто, но и ему все же должна была достаться порция ядовитого тумана. И, даже если Адриан будет предупрежден, они вряд ли дождутся его прихода, это женщина понимала. Тела попавших в черный туман пропитывались им насквозь, чернели и твердели, как под слоем пепла, и превращались в мумии, застывшие в той же позе, в какой застигла их смерть. И от него не спасало никакое укрытие. На что прочны стены Таренского замка, но этим утром собравшиеся там аризийцы заметили зловещее потемнение воздуха - первый признак сгущающегося тумана, - и поспешили укрыться в подземелье. Здесь пока еще было чем дышать нескольким сотням человек - единственным живым во всей Аризии. Никто не мог поручиться, что прочные каменные своды подземелья смогут остановить бедствие. Позади всхлипывали женщины, на руках у матери надрывно плакал ребенок. Темные фигуры людей горбились под тяжестью мешков с провиантом, что тащили на спине. Это хозяйка, несмотря ни на что, велела людям позаботиться о пропитании. Если у них все же останется шанс выжить, будет глупо умереть в подземелье от голода.
  Подземелье было на самом деле целым внутренним лабиринтом, и за много поколений рода Вальтари в скале было вырублено множество подземных залов. В одном из них находился колодец, так что жажда тоже не угрожала спрятавшимся. Сразу же после женитьбы Адриан показал супруге вход в подземелье и провел по всем залам, с гордостью посвящая во все тайны замка, где ей предстояло быть хозяйкой. С тех пор она не раз спускалась с ним сюда, а в последнее время - и их старший сын Энрике, которого отец уже постепенно приучал к тому, что следовало знать будущему главе рода. Теперь мальчик, высокий и крепкий для своих лет, черноволосый, как все Вальтари, шел впереди, взяв у матери факел, непривычно суровый и молчаливый. Для дочки, веселой и непоседливой Адрианы, и это путешествие "к папиным прародителям в гости" - всего лишь интересное приключение, а маленький Маркус, держащийся за руку матери, просто устал, и шнурки на его сандалии развязались, надо остановиться и завязать. А старший все понимает, он Барс, а не домашний котенок.
  Он повернулся к матери, и та поразилась, как сильно изменился ее первенец за такое короткое время: на бледном лице сумрачно блестят темные глаза, челюсти плотно сжаты, совсем как у отца, когда что-то случалось.
  - Мама, мы все умрем? - прошептал мальчик на ухо матери, вместе с ней склонившись над младшим братишкой.
  Беатриса вздохнула и ответила сыну, как взрослому:
  - Не знаю, Энрике. Если туман дойдет и сюда - то да. Но я еще надеюсь... - она легко коснулась густых волос мальчика, и тот не отстранился от "девчоночьей ласки", как обычно.
  Всю западную часть подземелий, наиболее древнюю, занимал фамильный склеп Вальтари. Здесь, как в огромной книге, отпечаталась вся история их рода с древнейших времен: и почитание старинных традиций, и постепенно вводимые новыми поколениями новшества. Первые гробницы еще не имели надгробных изваяний, и уж подавно - никаких надписей. Просто уложенные и грубо обтесанные каменные плиты. Зато поверх каждой могилы лежал тяжелый каменный топор либо копье, тоже с наконечником из кремня. Вот, значит, в какую бездну времен уходит история рода Вальтари: к тем временам, когда люди сражались каменным оружием, как дикари-тхоры, до того, как им посчастливилось найти месторождение железа и научиться ковать его! Иногда в красном свете факелов можно было разглядеть на камнях вытесанные знаки: то медвежью голову, то олений рог или летящую птицу, а то нечто совсем уж трудноузнаваемое. На последующих могилах уже были воздвигнуты статуи из местного темного гранита: могучие воины, в грубо вытесанных лицах которых, несмотря на прошедшие века, все же можно было узнать фамильные черты, загадочно улыбающиеся женщины, изображенные с веретеном или с корзиной в руках. Каменное оружие сменили мечи и топоры с железными лезвиями. Но еще долго на могилах не было никаких надписей. Всех этих древних предков аризийцы знали лишь из устных легенд. Каждый горец заучивал их с детства и мог без ошибки перечислить их имена и деяния до самого Первого Вождя, приведшего свой народ в горы, названные позднее Аризийскими. Но проверить, правда ли рассказывается в древних историях, никто не мог, у них не было другого источника сведений, кроме легенд, оставалось лишь верить, что судьба похороненных под этими плитами предков была именно такова, как о них рассказывали в назидание потомкам.
  При виде древних гробниц люди, прежде не бывавшие в подземельях, отступили, и переговаривались между собой лишь шепотом; не от страха - духи древних вождей не желали зла своему народу, - от почтения. Лишь где-то все время надрывно плакал ребенок, и мать не могла успокоить его. Одна лишь Адриана, тоже прекрасно знавшая историю своего рода, разглядывала гробницы предков без всякого смущения, словно пришла в гости. Ходила между ними, прикасалась, оставляя в густом слое пыли отпечатки ладоней, и рассказывала о каждом нараспев:
  - Это Генрих Вальтари, Могучий Барс. Его так назвали, потому что он убил в горах барса-людоеда. Тот перегрыз его копье, но Генрих задушил зверя, хоть и сам был ранен. Именно он в память о своем подвиге сделал барса нашим символом, а до него было некое древнее животное вымершей породы... А это его сын Ромул, убитый молнией... А это Адриан Первый, навсегда оттеснивший тхоров в предгорья; в его честь назвали отца и меня... А это Франциск, что защищал Аризию от равнинных жителей, брат воительницы Урсулы, которая превратилась в сосну, - девочка действительно знала все о своих предках.
  Ее мать грустно улыбнулась, слушая перечень деяний прославленных героев. Она могла поручиться, что ни один из них не смог бы победить Черный Туман, если бы тот появился в их время. Откуда взялось бедствие, уничтожившее большую часть их народа? Наказание разгневанных Богов или чье-то злое колдовство? Ну что ж, во всяком случае, некому будет судить жену графа Аризийского. И самый могучий воин, самый мудрый вождь на ее месте не могли бы сделать большего.
  Последние гробницы уже сделаны не в пример лучше древних. Облицованы гладким мрамором и с мраморными же изваяниями, с выбитыми на камне именами покоившихся здесь и перечнем их деяний. Это была уже недавняя история, по меркам семейства Вальтари. На последних нескольких могилах Беатриса остановила взгляд. Вот Эмилий Вальтари; он был изображен со свитком в руках, сложив меч у ног и склонив голову, будто стыдился своего договора с лагардцами, за который получил титул имперского графа, вырезанный на пьедестале чужеземным мастером. Но рядом с ним возвышался мраморный гигант в полном вооружении, с обнаженным мечом - его сын, Маркус Вальтари, павший от рук убийцы. Справа от него стояла над второй могилой фигура женщины, робко улыбающейся и протягивающей суровому воину маленького мальчика, уцепившегося за ее руки. Покойная графиня Изабелла, что лишь на несколько месяцев пережила мужа, и их сын, близнец Адриана, что то ли умер в детстве, то ли таинственно пропал. Во всяком случае, нынешний вождь Аризии никогда не говорил об этом даже с женой, да и рыцари и слуги, помнившие то время, были неразговорчивы. Так или иначе, но, лежал ли Конрад Вальтари со своими родителями или нет, забыть о нем семья все равно не могла, и его имя было начертано на плите.
  Последний ровный ряд могил обрывался на середине, оставляя место для следующих поколений Вальтари... Беатриса усмехнулась, чувствуя, как темнеет, сгущаясь и уплотняясь, воздух, как прерывисто чадят факелы, словно тоже задыхаются. Что ж, похоже, если люди когда-нибудь смогут вернуться сюда, им не придется искать место для могилы жены и детей Адриана Вальтари. Да и тратиться на их надгробный памятник - тоже...
  Факелы затрещали и погасли. Вместе с темнотой навалилась и духота, как будто вокруг них был не воздух, а что-то другое, что с каждым вздохом все больше забивало нос и рот, мешало дышать. Сзади снова заплакал ребенок, и вдруг смолк. Послышался чей-то надрывный кашель и приглушенные всхлипывания. Графиня Беатриса обернулась к людям, чьи лица бледными пятнами вырисовывались в чернеющей мгле.
  - Попросим души наших мужественных предков встретить нас с честью, как достойных их памяти. Не наша вина, что мы гибнем: Аризия так и не взята, даже когда здесь остались одни женщины и дети. Они наслали на нас колдовской туман со злости и страха, что не могут победить в бою! Им не придется хвастаться таким "подвигом". Встретим нашу судьбу с честью, даже если это конец Аризии. Недолго осталось ждать.
  Действительно, последние слова женщина договорила с трудом, вдыхая с воздухом все больше ядовитого тумана. В груди все горело. Понимая, что понизу туман еще плотнее, она подняла на руки маленького Маркуса, словно еще надеясь на что-то. Прижала к себе непослушную Адриану, чтобы та уткнулась лицом в шерстяное платье матери.
  - Энрике! Энрике, где ты? - с тревогой спросила она.
  - Я здесь, матушка, - старший мальчик подошел, шатаясь, и уткнулся в плечо матери. Странно усмехнулся, припомнив девиз Франциска Вальтари: "Скорее вы разберете наши горы по камешку, чем сможете покорить нас", да?
  - Именно так, - неожиданно твердо ответила мать; ее руки были заняты младшим сыном, и она коснулась подбородком лба старшего в знак ласки. - Именно так, сын мой.
  За ее спиной тихо опускались на каменный пол и больше не поднимались люди; чего Беатриса не могла видеть, улавливала по шороху одежд и глухому стуку, по все расширяющейся тишине. Ненадолго оживший склеп вновь стал обиталищем мертвых, более, чем когда-либо. Даже его прочные стены не могли задержать Черный Туман.
  Наконец, силы оставили графиню, и она упала на колени, прижимая к себе детей, точно на том самом месте, где должна была со временем быть воздвигнута следующая могила в этом ряду.
  - Вы убили нас, но Адриан отомстит! - с последним вздохом прошептали ее губы, прежде чем чернота сомкнулась над ней окончательно.
  А тем временем уже далеко от предгорий погонял усталого коня рыцарь с болезненно блестящими глазами, с серым изможденным лицом. Хоть и всего за несколько мгновений удалось ему проскакать галопом сквозь еще не сгустившийся ядовитый туман, а все-таки этого хватило, чтобы жгучая боль вгрызлась в его грудь, и страшный кашель время от времени разрывал легкие. Давно остался позади конь, на котором он преодолел ядовитое облако; он рухнул и околел в тот же день. Но всадник, меняя в дороге уставших лошадей на свежих в деревнях и на почтовых станциях, все еще держался, хоть и знал, что ему недолго осталось. Аризийцы вообще упрямы, а у умирающего рыцаря была, кроме того, цель - выполнить поручение графини, рассказать своему вождю о Черном Тумане, погубившем Аризию, а заодно и о таинственных виранцах, которых видел в предгорьях. Он не имел права умереть прежде чем расскажет Адриану Вальтари обо всем.
  Глава 23. Аризийские горы
  Уже некоторое время Карранх с Зарой прожили в городской ратуше Адлерштайна, не то в плену, не то в гостях - сложно было определить это положение. С одной стороны, с ними обращались исключительно вежливо, все, от стоявших у дверей охранников, до принцессы Иеронимы. Наследница престола прекрасно знала баронессу Галларт и теперь встретила ее, как подругу. С вождем гебиров, судя по всему, собирались договориться, пользуясь временным выходом из войны его соплеменников. За это время гебирские послы трижды бывали в Адлерштайне, и Лев Победы убедился лично в верности своих воинов, что греет душу любому вождю. Но с лагардцами он вел себя сдержанно, ничего не обещая и не спеша с принятием решения. Адлерштайн, даже тронутый разрушением, показался ему красивым городом, а кронпринцесса и ее советники, возглавившие сопротивление в осажденной столице, вызывали уважение. Судя по тому, что он слышал о Лагардской Империи прежде, они с виранцами своим нападением оказали ей большую услугу, хоть и оплаченную дорогой ценой. Но Карранх иль-Зафар не спешил доверять им, пока не убедится, что лагардцы могут быть для его племени союзниками лучше виранцев.
  Кроме того, для осторожности Карранха была и еще одна причина. Единственным человеком в стане врагов, которого он по-настоящему хотел бы узнать лучше, был граф Аризийский, но сам он, похоже, не горел желанием общаться со своим пленником. После того как Лев Победы заменил его, тяжело раненого, на поле боя, Адриан Вальтари поблагодарил гебира, но больше не приглашал к себе. А когда его рана зажила, оставив на лице косой шрам такой же, как у самого Карранха, выздоровевший граф принялся наводить порядок в войске и в городе. Все это было отлично понятно вождю гебиров; услышав о том или ином распоряжении Горного Барса, он думал, что на его месте поступил бы точно так же. Но все же ему было жаль, что между ними остается недоговоренность. Наверное, это давал о себе знать Долг Жизни. Стоило ночью закрыть глаза, как ему снова снилась битва, в которой граф Аризийский, раненый и окровавленный, падал с коня, а иногда вместо него Карранх видел себя, и окончательно переставал понимать, кто из них кто. Тогда встревоженная Зара будила его, и все обрывалось... до следующей ночи.
  Что чувствует граф Аризийский, для Карранха оставалось тайной, но он подозревал, что тот избегает его как раз потому что не разобрался еще в своем отношении к фамильному врагу, которому спас жизнь.
  Но в один прекрасный день, когда Карранх с Зарой, поужинав, сидели у камина, Адриан постучал в дверь с такой силой, что, казалось, его удерживает от желания немедленно выбить ее, не дожидаясь, пока откроют, разве что вынужденная вежливость. Когда дверь открылась, он не вошел в комнату, а ворвался, прошел мимо оторопевших Карранха и Зары, как слепой, чуть не опрокинув стол и не отвечая на расспросы. Распахнул окно и замер так, склонив голову и ссутулившись. Вождь гебиров и его жена настороженно переглядывались, не произнося ни слова. Им было ясно, что случилось нечто важное, иначе бы их поздний гость не был в таком смятении. Язык не поворачивался даже спросить, в чем дело.
  Наконец, Адриан сам обернулся к ним, тяжело вздохнув и выпрямившись с трудом, будто на плечи ему давила невидимая тяжесть. Лицо его, перечерченное багровым шрамом, было бледно, как мел, брови грозно сошлись одной линией. Увидев его, Карранх поспешно шагнул вперед, отстраняя прочь Зару.
  - Ваши виранцы убили мою семью зловредной магией. Наслали на Аризию ядовитый Черный Туман, задушивший все живое, - проскрежетал он сквозь зубы нечеловеческим голосом - словно ржавый меч пытались заточить о такую же ржавую пилу.
  Лев Победы замер, не веря своим ушам. Ему не хотелось думать, что союзники его племени могли совершить такое, и он бы не поверил вовсе. Но память услужливо напомнила Верховного Мага Бардии на давнем военном совете и усмешку Гидарна при виде разрушений, устроенных в Адлерштайне огненными червями...
  - Откуда Вы узнали? Не может ли быть ошибки? - спросил он с отчаянной надеждой.
  - Ошибки? Чего бы я не отдал, чтобы произошла ошибка, и они могли спастись! - в тон ему отозвался Адриан. - Но, увы, точнее не бывает. Приехал умирающий рыцарь, посланный моей женой. Он тоже вдохнул туман, и умер, едва успел мне все рассказать. А им некуда было бежать, они все остались там! И он видел виранцев в предгорьях. Они отомстили мне. Ваши любезные союзники...
  Карранх иль-Зафар выпрямился перед омраченным гневом и скорбью аризийцем и произнес негромко, но четко, выговаривая каждое слово раздельно:
  - Ваша Светлость, я понимаю Ваши чувства, - перед глазами прошла Афза, со счастливой улыбкой сообщившая, что ждет ребенка, и Тесса, зовущая его братом. - Но они не дают права обвинять меня. Клянусь Четырьмя Началами Сущего, что при мне никогда не обсуждалось подобных замыслов. Если бы я узнал о них, помешал бы их выполнить, даже будучи союзником виранцев. Теперь же я нахожусь в плену, и не мог бы ничего сделать, даже если бы захотел.
  - Только бесчестные выродки сводят счеты с женщинами и детьми, когда мужчин нет дома, - не то простонал, не то прорычал Адриан.
  - Полностью согласна, - Зара, слышавшая весь разговор, дрожащими руками налила вина в серебряный кубок, протянула гостю, едва не расплескав. - Выпейте это, Ваша Светлость. В разумных пределах вино смягчает боль и приносит утешение...
  Адриан послушно осушил кубок и тут же отшвырнул, не глядя, в сторону.
  - В разумных пределах? Вы думаете, я соглашусь напиться здесь, с вами, и успокоюсь, забыв обо всем? Нет, я сейчас же еду в Аризию, и Вы, - он остановил пылающий взгляд на своем пленнике, - поедете со мной.
  К удивлению Зары, ее муж не возражал. Было ли это связано с Долгом Жизни, или с чем-то еще, но он, видимо, решил, что граф Аризийский вправе этого от него требовать.
  - Я не меньше Вас стремлюсь, чтобы были наказаны те, кто совершил это, - заверил он и тут же обернулся к Заре: - Не бойся, я скоро вернусь.
  - Я не боюсь! Я знаю, что Лев Победы справится всегда, - проговорила Зара, на мгновение обняв мужа.
  - Едем сейчас же! - как кнутом, рассек их последнее прощание голос графа Аризийского - словно рычание настоящего барса.
  И вот, кони качали в седле всадников, неся сквозь заснеженную степь, где лишь местами виднелись нагретые солнцем проталины, предвещающие будущую весну. Местность постепенно повышалась, на горизонте замаячили пока еще далекие горные вершины.
  Граф Аризийский взял с собой всего сотню рыцарей, не желая слишком оголять оборону Адлерштайна. Большинство из них были хмуры и неразговорчивы: почти у всех в Аризии остались родные, разделившие ту же страшную судьбу. Но ведь нельзя печалиться постоянно, и воины, особенно на привале, старались подбодрить себя и друг друга. Рассказывали разные истории, из собственной жизни или старинные легенды; боролись и тренировались биться на мечах, собирая вокруг зрителей. Присутствие в отряде чужеземца, никого, казалось, не задевало, бывшему пленнику даже вернули его саблю под клятву, что он до окончания похода не повернет ее против них. Видимо, аризийцы во всем доверяли решению своего вождя, раз уж тот взял гебира с собой и обращался почти по-дружески.
  Впрочем, во время пути Адриан заметно отдалился от Карранха, как и от своих воинов. Он целыми днями ехал далеко впереди, ни с кем не разговаривая, во время привала ел, не чувствуя вкуса и спал, потому что так было нужно, чтобы наутро с новыми силами двинуться вперед. Но иногда, видимо, если одиночество становилось совсем уж невыносимым, он прислушивался к разговорам спутников и сам время от времени обращался к ним. Карранх заметил, что это стало случаться чаще, по мере приближения остроконечных пиков синих гор.
  Так, однажды, Адриан, придержав коня, позволил гебиру поравняться с собой и спросил совершенно неожиданно для собеседника:
  - Что за историю у вас рассказывают о Долге Жизни? Вы упоминали ее, когда объясняли, что это такое. Расскажите ее теперь!
  - История о Баккаре и Керве? У нас ее поют всюду, даже в самых отдаленных кочевьях, и почти одинаково, что говорит о том, что это подлинные события, - проговорил Карранх. - В дни прадедов наших прадедов род Коршуна враждовал с родом Змеи. А в роду Коршуна был воин по имени Баккар, и он как-то уехал один на охоту в плавни возле реки. Там услышал человеческий крик и поспешил на помощь. И как раз вовремя: большой клыкастый вепрь уже распорол живот лошади и собирался добраться до всадника, придавленного и оглушенного падением. Баккар убил вепря копьем, помог неизвестному охотнику встать на ноги и умыться. И лишь тогда разглядел на его одежде знаки рода Змеи. Тайком проникший на чужие земли вражеский воин мог явиться лишь как шпион, и Баккар имел право убить его, но он сказал: "Уезжай, пока другие не нашли тебя, а я отдам тебе коня". И спасенный им понял, что его теперь соединяет со спасителем Долг Жизни, и он произнес: "Я - Керв из рода Змеи, и могу пока что отблагодарить тебя лишь советом. Держись подальше от нашего стойбища, не то я не смогу спасти тебя взамен".
  Но когда, спустя год, род Коршуна напал на стойбище Змеи, пошел со всеми и Баккар. Набег был неудачным, многих Коршунов убили, некоторых взяли в плен, среди них и Баккара. Змеи были в такой ярости, что решили немедленно жестоко казнить пленников. Керв узнал своего спасителя и просил пощадить его, умолял, рассказав сородичам, что обязан ему жизнью. Но глава рода, потерявший двух сыновей в том бою, был непреклонен. Пленников заживо облили смолой и подожгли. И, пока огонь горел, Керв катался по земле, кричал и выл, как будто сам горел вместе со своим спасителем. Так и было, потому что Долг продолжал действовать, связывая их воедино, и Керв разделял все, что чувствовал Баккар перед смертью. От страшного потрясения он сошел с ума и навсегда покинул свой род. Он еще долго скитался безумным по всем кочевьям гебиров и пел эту грустную песню, о событиях которой я рассказываю сейчас. Потому-то у нас ее знает каждый.
  Адриан Вальтари немного помолчал, осмысливая услышанное. Сейчас мрачная легенда пришлась ему в самый раз.
  - Что же, эта история учит отдавать Долг Жизни любой ценой? - и, немного погодя, уточнил: - Или она учит не спасать кого попало?
  Карранх по обыкновению пожал плечами.
  - Я тоже думал об этом. И тому, и другому, наверное. По крайней мере, я рад, что Вы не знали о Долге Жизни, когда не дали добить меня.
  Горный Барс отвернулся и стал глядеть вперед, где в багровеющем вечернем небе вырисовывались заснеженные пики Аризийских гор.
  А горы, между тем, действительно заслуживали, чтобы ими любовались. Гораздо выше тех, в которых обитали икрамы и мархи, данники виранцев; к самому небу поднимались их остроконечные вершины. Солнце садилось как раз позади горы, которую аризийцы называли Последней Надеждой, потому что именно сюда когда-то поднялись их предки, гонимые пророчеством и ордами тхоров. Кроваво-красный свет задержался на снежной вершине, залил огненным заревом весь склон горы, бросил свои отблески и на скалы вокруг.
  Наблюдавшие за закатом аризийцы называли, как старых друзей, и остальные горы:
  - Медвежья Голова, Колесница, Утес Белой Лошади, Коготь Орла... - с каждым названием у горцев была связана своя история, некоторые из которых гебир успел услышать в дороге.
  Хотя горы казались близкими, на самом деле до них оставалось еще порядочное расстояние, и лишь глаз кочевника, привыкшего к бескрайним степным просторам, мог ошибиться, уткнувшись в заоблачную преграду. Прошло еще много дней, прежде чем они подъехали к предгорьям, поросшим густым сосновым лесом, удивительно зеленым сейчас, среди черных скал и белого снега. Такими живыми казались эти сосны посреди суровых гор, куда весна отнюдь не торопилась, что хотелось погладить их жесткие иголки, как щетинистую холку зверя.
  Одна из сосен особенно привлекла внимание Карранха. Выросшая в стороне от других, на уступе скалы, высокая, стройная и прямая, хоть толщина ствола, покрытого медного цвета корой, похожей на плетеную кольчугу, и указывала на изрядный возраст дерева. Граф Аризийский спешился и подошел к ней с непокрытой головой, положил камешек к куче других, лежавших уже у подножия ствола. Затем порезал себе кинжалом руку и отер кровь о кору дерева. Постоял так несколько минут, как будто безмолвно советуясь о чем-то с деревом. Его спутники все это время почтительно молчали, и Карранх последовал их примеру, склонив голову. Но все же, видимо, любопытство читалось на его лице, потому что Адриан, встретившись с ним взглядом, кивнул в сторону могучей сосны:
  - Это Урсула, - словно это имя могло все объяснить чужеземцу.
  - Урсула? - переспросил Лев Победы.
  - Она была сестрой Франциска Вальтари, одного из моих предков, девой-воительницей, могучей, как мужчина. В то время равнинные люди и с запада, и с востока как раз пытались захватить Аризию, и Урсула стояла у них на пути. Вот здесь, на этой скале, был ее дозорный пост, и враги, видя ее здесь, в кольчуге и с копьем, сразу видели, что им не пройти незамеченными. Боялись ее больше, чем брата. В конце концов, сам Отец-Солнце, восхитившись мужеством Урсулы, предложил ей награду, пообещав исполнить любое ее желание. Она же попросила: "Позволь мне вечно защищать Аризию на моей дозорной скале". И вот, она стоит здесь до сих пор, став могучей сосной, - Адриан поспешно отвернулся, добавил дрогнувшим голосом: - Но против колдовства она ничего не могла сделать.
  Он поехал прочь, не оглядываясь более. А Карранх, повинуясь внезапному порыву, тоже поднял белый камешек и положил на пирамиду, сложенную у корней сосны.
  В тот же день в предгорьях Аризии Лев Победы увидел издали нечто еще более необычное. Даже на большом расстоянии это зрелище прочно врезалось в память.
  Там, где две высоких скалы расступались, между ними тянулась, уходя вглубь скального массива, длинная узкая долина, словно шрам на теле гор. От нависающих с обеих сторон черно-серых скал в долине постоянно было темно, и узкая полоска неба над ней не могла пролить достаточно света. Сколько можно было разглядеть, в темной долине ничего не росло: ни травинки, ни даже высохшего кустика. Снег тоже не лежал, и Карранх усомнился, мог ли над зловещей долиной когда-нибудь идти дождь. Один лишь сухой мертвый черный камень. Казалось, это был другой мир, где все живое давно вымерло или никогда не рождалось.
  Аризийцы поспешили скорее миновать мертвую долину, в чем Карранх был вполне солидарен с ними. Остановили коней, лишь когда жуткое место осталось далеко позади, да еще за гребнем Медвежьей Головы. Тогда же, согреваясь у жарко пылавшего костра, гебир решился спросить:
  - Что там за место? Я не сунулся бы туда, даже спасаясь от дракона.
  - Там живет демон, - хмуро произнес старый рыцарь, один из приближенных к вождю людей. - Во времена после Великого Наводнения, когда Отец-Солнце вновь расселил людей по земле, он изгнал или заточил демонов, что было возомнили себя хозяевами земли. Но сильнейший из демонов, Хронос, дерзко заявил: "Ты не можешь удалить меня, ведь я - воплощенный тлен и смерть, безудержный ход времени, на который обречен земной мир". И Отец-Солнце признал его правоту, поскольку сам создал мир смертным, но он поставил Хроносу условие: "Рано или поздно всё - и жизнь, и материя, достанется тебе. Но ты будешь жить в удаленном месте и не сможешь его покинуть по своей воле, только если тебя позовет кто-то из его жителей, ибо они, а не ты, остаются наместниками Богов на земле. И даже тогда ты имеешь право взять преждевременно лишь те жизни, что были тебе обещаны, никого больше". И вот, с тех самых пор Хронос живет там, в Мертвой Долине. Все живое избегает его; по преданию, один взгляд Хроноса способен источить в песок гору. Хоть он и неотъемлемая часть этого мира, но никому не хочется думать о том, что время делает с нами...
  Повисло мрачное молчание. Только трещало пламя костра, бросая отблески на смуглые сумрачные лица собравшихся вокруг. Наконец, граф Аризийский глухо проговорил, едва разжимая плотно сомкнутые губы:
  - Если правду рассказал нам Родриго, то и у нас сейчас все так же мертво, как в логове демона.
  Больше в тот вечер не произносилось ни слова. Каждый, должно быть, про себя молился Богам и надеялся, что произошла ошибка, что их-то родные могли каким-то образом выжить. А Лев Победы мысленно удивился совпадению: аризийцам приписывали происхождение от демонов - и рядом с ними в самом деле обитал демон. Такое соседство должно было, надо думать, сказываться на характере и обычаях горцев. Хоть и не только это, само собой. В своих горах, где посторонний не нашел бы ничего, кроме нагромождения скал и камней, у них с каждым камешком была связана своя легенда, веселая, трагическая или загадочная, и все имело свое имя и свое значение. Правда, у гебиров тоже было много песен и легенд, в которых хранилась память поколений, но для них них редко имело значение определенное место: кочевники легко покидали свои стоянки, переселяясь с места на место. Аризийцы же будто вросли в свои горы, и лишь теперь, в их родном краю, Карранх узнавал их по-настоящему.
  Странным образом, ему порой казалось, что он когда-то уже бывал в Аризийских горах, хоть совершенно точно знал, что этого не могло быть. Никто из гебиров в здравом уме не приблизился бы к владениям своих злейших врагов, да и он не забыл бы, побывав здесь хоть раз. И все же ему казался знакомым вкус зимнего воздуха в горах, пахнущий свежестью и снегом, мокрой землей и смолой от сосновых лесов. Как будто он уже вдыхал его когда-то раньше, может быть, в другой жизни. Сама мысль об этом была настолько странной и нелепой, что Карранх и себе-то не решался признаться в подобных диких ощущениях, не то что высказывать их вслух аризийцам, и оттого больше молчал. Но, осторожно правя Кабиром, не привыкшим, в отличие от аризийских лошадей, к горным дорогам, порой развлекался про себя или скорее устраивал испытание: загадывал, что за очередным поворотом окажется белый камень, похожий на спящего быка, или дуб с вершиной, расщепленной молнией. И точно - камень и дуб были на месте, точно такие, как он представлял. В конце концов, Карранх, устав поражаться своим молчаливым открытиям, решил, что это побочное действие Долга Жизни. Он, правда, никогда не слышал, чтобы спасенному передавалась память спасителя, но и не интересовался, как действует Долг. Во всяком случае, своими догадками, опять-таки, ни с кем не делился.
  Тем временем дорога все круче поднималась в гору. Вначале пологие склоны становились все более обрывистыми. Тут-то путникам и стали попадаться первые признаки случившегося бедствия. Снег был повсюду припорошен черной пылью, как будто по нему разбросали пепел и угли от исполинского костра. Деревья тоже были запорошены, и по их мертвым черным веткам, поднятым к небу, трудно было сказать, смогут ли они проснуться, когда придет весна. На дороге стали попадаться трупы животных, тоже черные, окаменевшие. Адриан поднял сокола с раскинутыми крыльями, провел ладонью по сплошь почерневшим перьям. Их бурая в крапинку окраска слабо просматривалась сквозь осадок Черного Тумана.
  - Вот он, яд, от которого не спастись даже птице в небе. Он поднялся вверх, до самого Таренского замка.
  Его догадка подтвердилась на следующий же день, когда отряд свернул на широкую мощеную дорогу, проложенную Эмилием Вальтари для своих лагардских союзников. Эта дорога была заметно удобнее и короче других, и все же она оказалась совершенно пуста. Ни всадника, ни пешехода, ни запряженной быками повозки. Только трупы вокруг, больше, чем при самом страшном море, люди вповалку с животными - все, что могло дышать, было отравлено Черным Туманом. Одних, ничего не подозревающих, гибель застигла у себя дома, другие, почуяв неладное, бежали вверх или вниз по склону - судьба у всех была одна. Теперь аризийские рыцари стаскивали окаменевшие тела вместе и сжигали прямо в домах. Измененная магией плоть горела с трудом, крошилась в огне, как камень. Погребальные костры полыхали вслед всадникам, поднимающимся дальше в горы.
  И вот они увидели с перевала, откуда открывался вид на гору Тарен, Неприступную, черное облако, накрывшее вершину, как шапка, скрыв вместе с расположенным на ней замком. Но это была не туча: чернота никак не могла рассеяться, хоть ветер и относил от нее шлейфы пыли, оседавшие на снег.
  Увидев черное облако, Адриан с силой провел ладонью по лицу и простонал, не отрывая от него глаз:
  - Значит, это все-таки правда! Люди, верно, искали спасения там, но туман добрался до них и в замке... И мы, сильные мужчины, бездействовали, когда наши жены и дети задыхались от яда...
  В это время старый рыцарь, к которому спутники уважительно обращались "эн Лоренц", взял за руку своего вождя, невзирая на иерархию.
  - Дальше ты не пойдешь, да и мы тоже! Спасать там некого, мы можем разве что отравиться сами.
  По-прежнему не отрывая пылающих глаз от вершины Тарена, граф прорычал:
  - Там моя семья и мой народ! Тебе легко говорить, у тебя нет родных, а я не могу даже похоронить их... Перевернуть замок по камешку - быть может, хоть кто-нибудь мог спастись...
  - Вернешься позже, когда рассеется туман, - убеждал его старик. - Взгляни: туман поднимался снизу вверх, когда-то он окутывал горы полностью, а теперь остался только на вершине. Но сейчас туда нельзя. Поклянись, что не ступишь и шагу выше, в полосу действия тумана!
  - Клянусь, - отозвался Адриан мертвым, загробным голосом, по-прежнему не оборачиваясь. - Теперь иди. Я проведу здесь эту ночь.
  Он остался сидеть на выступе скалы, откуда открывался вид на Таренский замок. Будто врос в камень, такой же холодный, суровый и неподвижный, как окружающие скалы. Уже сгустилась ночь, слившись с черным облаком тумана, а граф Аризийский оставался там, вглядываясь во мрак и прислушиваясь к тишине своих родных гор - к тишине, которую не нарушало ничто живое.
  Ниже по склону, за каменной осыпью, разбили лагерь его спутники. Там горел огонь, ржали лошади, переступая копытами, чуя неладное. Люди угрюмо молчали, мысленно прощаясь со своими родными. Многие из них в эту ночь клялись отомстить виранцам, как только встретятся с ними на поле боя. У аризийских горцев месть за причиненное зло была самым естественным побуждением, тем более за такое чудовищное злодеяние. Они не бросались громкими словами. Но Боги и души их предков, обитавшие здесь в каждом камне и дереве, слышали молчаливые клятвы.
  Утренняя заря осветила вершины гор вместе с черным облаком, нависавшим над ними, а граф Аризийский сидел все на том же месте, должно быть, даже не шевельнувшись за ночь. Подумав, Лев Победы решился подойти к нему. Тихо положил руку на плечо.
  Адриан обернулся медленно, словно у него затекли все мышцы и суставы. Лицо было серым, как у смертельно раненого.
  - А, это Вы, - криво усмехнулся он и неожиданно спросил: - Когда Вы плакали в последний раз?
  Из других уст такой вопрос был бы оскорблением, и вполне мог повлечь вызов на поединок. Но Карранх ответил сразу, не сомневаясь в праве собеседника спрашивать:
  - Когда умерла моя жена, Афза, потеряв ребенка, - перед глазами прошла вереница мертвых женщин, и позади всех - та, последняя, из-за которой не следовало плакать.
  Адриан понимающе кивнул.
  - А я - в пятнадцать лет, когда на моих руках умирал отец. Его ранили отравленным ножом, и он умирал тяжело, бредил, не узнавал никого. Я все это время был рядом, меня не могли увести. Тогда же я поклялся отомстить, и все-таки сдержал клятву! - он поднялся на ноги, и прежде тусклый, усталый голос его окреп: - Я сдержу и эту клятву любой ценой! За моих жену и детей, за народ Аризии все виранцы и те, кто с ними, заплачут кровью!
  Карранх попятился прочь от исступленного аризийца, не желая хвататься за саблю и биться со своим спасителем, ибо того сейчас не остановила бы никакая угроза. И тут же почувствовал, как под ногами обрывается склон горы. Позади разверзалась пропасть!
  - Я не виранец, равно как Вы, граф - не лагардец, - напомнил он, стараясь говорить невозмутимо. - Если Черный Туман действительно наслали они, я им больше не союзник. Я ничего не знал и не мог знать, клянусь!
  Но Адриан, в отчаянии и ярости, не мог прислушаться к нему.
  - Ты пришел с виранцами, ты воевал за них, и отвечать будешь вместе с ними!
  Он с силой схватил Карранха за плечи и оттолкнул прочь. При этом замшевая куртка, которую носил гебир в путешествии по горам, разорвалась в его руках, и он увидел на плече Льва Победы татуировку - фигура оскалившегося барса на фоне до боли знакомой горной вершины.
  Всего на долю секунды мелькнул этот знак перед глазами Горного Барса. В то же мгновение Карранх покачнулся от удара, оступился и сорвался в пропасть. А Адриан упал на колени и закрыл лицо руками.
  Скальный гребень закрывал вершину, где они были, от людей, оставшихся внизу. Поэтому они не видели ничего. Хоть некоторых и разбирало любопытство, что там происходит между их вождем и гебиром, но подняться посмотреть не решился никто. Наконец, к ним спустился Адриан, еще более мрачный, чем накануне.
  - Возвращаемся в Адлерштайн, - слова, казалось, с трудом выползали из его раскаленного, пересохшего горла.
  Все охотно повиновались. Невыносимо было и дальше оставаться в омертвевших горах. Быть может, потом, если дождь смоет остатки Черного Тумана, и в Аризийских горах снова зазеленеют деревья и запоют птицы, и они смогут еще вернуться...
  - А где же гебир? - осмелился спросить Сильвий, самый молодой и неосторожный.
  Адриан окинул его испепеляющим взглядом, садясь на коня.
  - Он упал со скалы, - произнес резко и отрывисто, стараясь, чтобы голос не дрогнул невзначай.
  И стремительно направил Вихря вниз по склону, по дороге, усыпанной пеплом от осевшего на землю Черного Тумана. Все вниз, вниз и вниз, как будто торопился успеть куда-то как можно скорей, хотя то, что он задумал, если верить преданиям, как раз невозможно было поторопить.
  Он не оглядывался назад.
  Глава 24. На распутье
  Он свернул в узкую расщелину между скал, один, сказав своим спутникам ехать вперед. Рыцари проводили своего предводителя сумрачными взглядами, не то прощаясь навсегда без слов, не то молча осуждая. Хотя они не знали ни того, что он собирался совершить, ни того, что уже совершил. Одного взгляда на Долину Смерти было достаточно, чтобы у бесстрашных аризийцев волосы встали дыбом. Туда мог явиться лишь тот, кому нечего терять. Даже проклятие Богов не страшно тому, кто находится по ту сторону человеческого, подобно демонам предначальных времен.
  Вихрь испуганно захрипел и попятился, ступив на черный камень, гладкий, как обглоданная дочиста кость. Нервно фыркал, втягивая воздух, хоть здесь и не чувствовалось никакого особенного запаха, кроме запаха пыли, как в комнате, где много лет никто не жил. Будь воля коня, он бы опрометью бросился прочь, но всадник правил им железной рукой.
  Долина Смерти тянулась внутрь горного кряжа, похожая скорее на расщелин, прорубленную когда-то мечом великана. Нависающие с обеих сторон скалы оставляли от неба узкую полоску, редко освещаемую солнечным лучом. Впрочем, судя по тому, что рассказывалось о личности здешнего обитателя, жить здесь ему было в самый раз. Сам ли он поселился в этом мрачном месте или его ввергли сюда силой, только в мертвой черной долине повелителю времени, уж верно, было удобнее, чем в цветущих садах.
  Адриан проехал внутрь черного туннеля, чувствуя, как и ему против воли становится не по себе. Огляделся по сторонам, ища взглядом того, к кому приехал, или хоть какие-то следы его пребывания. Но кругом виднелись лишь черно-серые скалы, обветренные и потрескавшиеся, словно вот-вот готовы были начать рассыпаться. И ничего, что могло бы сойти за живое существо.
  - Хронос! - позвал граф Аризийский, стараясь даже здесь говорить твердо.
  В ответ послышалось злорадное шипение, и перед ним появился сидевший на обломке скалы, как на троне, старик. Старик - это не то слово, ни один человек на свете, проживи он хоть три людских века, не мог выглядеть настолько дряхлым. Ростом с ребенка, сгорбленный и высохший, похожий на скелет, обтянутый пергаментной кожей. Глаза Хроноса были плотно завязаны, и повязка на глазах не сдвигалась ни на йоту. На тощих коленях лежал длинный меч, весь источенный ржавчиной, до такой степени, что должен был, казалось, вот-вот рассыпаться в прах. Но и такой меч выглядел невероятно тяжелым для тонких, как прутики, ручек Хроноса. Хотя, учитывая, кем он был на самом деле, внешний облик не должен был вызывать доверия.
  - Зачем ты, хе-хе, пришел ко мне, хозяин Аризийских гор? - произнес он тонким высоким голосом.
  Повязка по-прежнему плотно закрывала его глаза, но Хронос прекрасно видел сквозь нее.
  - Ты знаешь меня, - констатировал Адриан.
  - Конечно, знаю, хе-хе, - захихикал Хронос, обнажая совершенно беззубые челюсти. - Много твоей родни прошли через меня, и я давно к вам присматриваюсь. Интересные вы люди... Кругом растут и снова рушатся царства, поднимаются новые племена и роды, как грибы после дождя, и так же скоро гибнут, доставаясь мне. А вы живете сами по себе, и деды, и внуки одинаково. Смертные, вы мните себя неподвластными времени, что позволено лишь бессмертным.
  - От нашего рода остался я один, и, если я не женюсь снова, род Вальтари исчезнет, - тихо проговорил Адриан. - Мне показалось, что я видел... Но нет, теперь это невозможно, он мертв окончательно! Я же обращаюсь к тебе с просьбой, Хронос. Правду ли говорят, что ты можешь легко уничтожить целое войско?
  - А у вас обо мне говорят, хе-хе? - самодовольно ухмыльнулся демон. - Да, это правда. Стоит мне снять с глаз повязку, как под моим взглядом обратится в прах все живое. Увидишь, что я снимаю повязку - беги, пока мой взор не упал на тебя! В моих глазах - все время этого мира, с первых дней, когда на его поверхности бушевали моря жидкого пламени, и горы плавились в них, постепенно остывая... Да, это было очень давно, никакая жизнь не была тогда возможна, и только Отец-Солнце глядел с неба сквозь плотную завесу облаков... Такая же бездна времени обрушится туда, куда я обращу свой взгляд!
  Многое из объяснений древнего демона оказалось непонятно Адриану, но и главного хватило, чтобы он содрогнулся от ужаса. Справившись с собой, он отвечал:
  - Об этом я и прошу тебя! Если тебе вправду позволено убивать лишь по приглашению людей, уничтожь виранскую армию под Адлерштайном.
  Демон снова захихикал, не соглашаясь и не отказывая, и закачался на своем троне с такой силой, что, казалось, его тощее тельце должно было вот-вот рассыпаться.
  - С чего бы я вдруг тебе понадобился? Разве могучий и доблестный вождь аризийцев разучился воевать сам?
  - Они не заслуживают, чтобы с ними воевали честно! - яростно воскликнул Адриан, сам сделавшись похож на демона, когда перед глазами вновь предстал Черный Туман над Таренским замком. - Они пустили темную магию на безоружных женщин, детей и поселян, хоть воевал с ними я и мои рыцари. А я должен сражаться честно, давать им шанс на победу? Нет, они не заслуживают шанса, которого сами не дали нам! Помоги мне, Хронос! Только ты можешь достойно покарать их! Я все равно слишком мягок: ведь уничтожить стремлюсь их лично, а не их ничего не подозревающие семьи в Виране...
  Древний демон выслушал его, не перебивая, но вслед за тем насмешливо фыркнул:
  - Мне нет дела, что за счеты у тебя с ними. Подобных историй было несметно много за все века, что живет человечество... это для вас каждый случай - первый и единственный, а я едва отличаю людей друг от друга. Я могу исполнить твою просьбу, но потребую за нее плату.
  - Сколько угодно, - пообещал Адриан. - Я привез золото и драгоценные камни, мне не жаль их, лишь бы удалась месть.
  Он достал из седельной сумки горсть крупных изумрудов небрежно, словно орехи, и протянул демону. Но тот пронзительно захихикал.
  - Мне не нужны золото и блестящие камешки! Я, знаешь ли, ничего не покупаю, а что до их красоты, которую вы находите важной - я ведь не зря вижу все вещи такими, как они станут через тысячи тысяч веков. Рано или поздно твое золото и эти камешки рассыплются в пыль. Поэтому оставь уж их тем, для кого они имеют значение.
  - Хорошо, но какую плату ты потребуешь, в таком случае? - поинтересовался Адриан.
  - Твое тело! Видишь ли, я уже давно мечтал, чтобы сюда забрел какой-нибудь воин, могучий и крепкий, вроде тебя, и я мог бы вселиться в него. Прежде я всегда брал такую цену людям за свою помощь, и таким образом мог существовать в вещественном мире во плоти, не бестелесным духом, что было бы несколько неудобно. Но, к сожалению, приспособить для вечности смертные тела никак не удается. Похоже, что мое присутствие портит их даже быстрее естественного срока... Вот и приходится пребывать в этом жалком состоянии, так как люди что-то перестали заглядывать ко мне в гости. Осторожные все стали, обходят десятой дорогой! Твое же тело прослужит мне долго. Такое сильное, мужественное, мускулистое... Да еще из семьи, что смела не замечать ход времени! Можно подумать, ты и твои предки - все же один человек, я-то знаю, видел все ваши поколения. И в твоем лице мне достанутся все они!
  Адриану понадобилась вся его выдержка, чтобы выслушать притязания наглого демона. При одной мысли, что злобно хихикающее чудовище завладеет его телом, кровь стыла в жилах, а руки сами тянулись к мечу. Вот эта тварь будет двигаться как он, действовать его руками, быть может, какое-то время еще останется среди людей, выдавая себя за него - а он будет уже не властен над собственным телом... Но перед глазами вновь вставали еще более страшные картины: облако Черного Тумана над Таренским замком, почерневшие тела умерших от него на дороге, и татуировка барса на плече падающего в пропасть Льва Победы. Эти воспоминания парализовали его волю.
  - Мне - отдать тебе свое тело? - с ужасом переспросил он.
  - Либо так, либо уходи и сражайся сам со своими виранцами, как умеешь, - усмехнулся Хронос беззубым ртом. - Тебе еще повезло: я позволяю тебе уйти живым, если ты откажешься.
  Но разве мог Адриан отказаться от мести? Он мог бы продолжить войну, но военное счастье изменчиво, и победа не всегда достается справедливо. И в самом жестоком бою кто-то из побежденных все равно остается в живых, так что возмездие не будет полным. А множество его воинов погибнут, если продолжится война - последние из аризийцев! Лучше ему одному ответить за все и за всех.
  - Я согласен на твое условие. Но только после того, как ты уничтожишь всю армию виранцев, - потребовал он.
  Хронос кивнул лысой старческой головой и легко отломил кусок камня от ближайшего утеса. Граф Аризийский не поверил своим глазам. Да, руки древнего демона похожи были на паучьи лапы, и трудно было представить, чтобы они хоть когда-нибудь обладали мускулами под туго натянутой пергаментной кожей... но это ничуть не мешало ему ломать и крошить гранит, словно хлебный мякиш. Демон отломил камешек, сгладил пальцами его очертания, придав идеальную гладкость, как после лучшей камнерезной мастерской, а оставшийся камень размолол ладонями и растер в пыль теми же ритмичными неторопливыми движениями. Потом протянул Адриану оставшийся камешек.
  - Когда понадоблюсь, брось его на землю и назови мое имя. Не бойся, я тебя не тороплю... я всегда успеваю вовремя, хе-хе! Но когда вызовешь меня, будь готов заплатить цену!
  - Как договорились, - сейчас Адриан думал не о том, что его телом завладеет омерзительный демон, он думал о своем. Должно быть, это наказание ему за то, что произошло на перевале, перед Таренским замком...
  Когда он выехал из Долины Смерти, солнце ударило в глаза так ярко, что он зажмурился. За время их путешествия в предгорьях почти растаял снег, и было похоже, что скоро придет весна. Синее-синее небо было таким ясным, просто не верилось, что это оно было некогда омрачено Черным Туманом.
  Своих спутников граф Аризийский нашел ниже по склону, где осмелились остановиться люди и лошади. Своего вождя они встретили будто воскресшего из мертвых, не сразу поверив, что он вправду вернулся к ним. Но вопросов не осмелился задавать никто, глядя на мрачное лицо Адриана. Он видел, что у двух-трех человек буквально чешутся языки расспросить его, что он нашел в Долине Смерти, но рыцари видели, что визит туда не облегчил душу их вождя, и потому отмалчивались. А он мысленно поблагодарил их, ибо никому не рассказал бы о договоре с Хроносом.
  Но второй мучивший его вопрос он все же не в силах был скрыть окончательно. Когда двинулись в путь, он поехал бок о бок со старым Лоренцом, другом своего отца, и решился спросить как можно небрежнее:
  - А что, татуировка в виде барса - привилегия моей семьи? Я хочу спросить - никто другой не может сделать такую?
  Старый рыцарь пристально взглянул на него. Если правильны его подозрения, возникшие в последнее время, то... он ни за что на свете не выдаст их вождю теперь.
  - По крайней мере, в Аризии никто, кроме Вальтари, не осмелится поставить такой знак. В других краях все может быть, не мы одни могли додуматься до такого символа. Впрочем, демоны их знают...
  - Демоны все знают, - с видимым усилием усмехнулся Адриан. И пришпорил Вихря, пресекая продолжение разговора.
  А Лоренц, проводя взглядом своего вождя, бешено умчавшегося вперед на вороном коне, печально покачал головой. Все они, Вальтари, одинаковы: отчаянно горды и упрямы, никому не признаются в возникших трудностях, хоть их режь, не втянут других в то, что считают своим личным делом. И покойный Маркус был таким: если бы он не скрыл даже в родной Аризии похищение своего сына гебирами от всех, кроме самых близких, - по крайней мере, люди знали бы причину его ненависти к кочевникам. Так ведь нет - взял клятву со всех, кто знал правду, а после даже оставшегося сына держал в неведении. Вот и превратился почти для всех в Черного Графа, Убийцу Гебиров, и погиб от рук собственных союзников. Быть может, знай лагардцы правду, поняли бы, что значит месть. И Адриан вырос таким же скрытным, да и не мог иначе, при таких примерах. Ясно, что не просто так лезут в пасть демону, и ясно, что он никому не расскажет, что терзает его. Да еще татуировка барса, о которой стало известно слишком поздно...
  "О, великие предки в садах Богов!" - вздохнул про себя старый воин. - "Что же ты, Маркус, хоть из Их сонма не посоветовал, как уберечь твоих сыновей от них же самих? И тот, второй, был ничуть не лучше, тоже все молчал, и о барсе, и о сходстве с вождем... Неужели теперь слишком поздно для них обоих?.."
  Грохотали по аризийской дороге копыта сотни коней. Впереди ждал Адлерштайн, ждали их соотечественники, которым предстояло сообщить печальную весть, и враги, которым аризийские рыцари поклялись отомстить. Позади остались вымершие, безжизненные Аризийские горы. Если их жители когда-нибудь смогут вернуться и начать все сначала, то лишь с чистой совестью, отомстив могущественному врагу.
  
  Падая вниз по склону в облаке катившихся вместе с ним камней, он непроизвольно стиснул руки, когда на пути попался какой-то колючий куст или небольшое корявое деревце. Лишь на мгновение его рогатые ветки смягчили падение, потом подломились под его тяжестью и вместе с ним провалились дальше, в разверзающуюся неведомую пропасть. В лицо хлестнул стремительный порыв ветра, и больше Карранх иль-Зафар уже ничего не чувствовал.
  Очнулся он от того, что услышал над собой какие-то странные звуки, не то хриплое рычание, не то говор неких не совсем человеческих глоток. Едва пошевелившись, Лев Победы почувствовал сильную боль во всем разбитом, измученном теле. Но это ощущение только подстегнуло его. Если какие-то хищные звери приняли его за мертвого и собрались пообедать, добыча не так-то просто достанется им...
  При первом же движении он вновь почувствовал дурноту и головокружение, но все же сумел дотянуться до эфеса сабли и ощупать ее; та, к счастью, оказалась цела. Зато левая рука пульсировала непрекращающейся болью и не двигалась, и ребра с той же стороны ныли так, что становилось трудно дышать. Но он надеялся, что еще найдет в себе силы защищаться. Открыл глаза, пытаясь разглядеть зверей, что рычали вокруг.
  Но вместо зверей перед ним оказались четыре вроде бы человеческих фигуры, хоть и, безусловно, больше похожие на животных, чем все, кого он видел до сих пор. Все невысокого роста - самый рослый по плечо среднему человеку, - но настолько мощные и крепкие, что гебир не был уверен, сумел бы он победить любого из них в единоборстве без оружия, даже в лучшие свои времена. Широкие плечи и бочкообразная грудь незнакомцев внушили бы уважение кому угодно, тем более, что их нетрудно было разглядеть: ведь из одежды на каждом была лишь короткая набедренная повязка да волчья шкура за плечами. В остальном одежду им вполне успешно заменяли густые волосы, покрывающие сплошь их голую кожу. Все были рыжеволосыми и бородатыми, и показались едва очнувшемуся Карранху похожими, как братья. Отсутствие одежды, спутанные гривы и бороды придавали незнакомцам дикий вид, так что, приглядевшись к ним, гебир вновь усомнился, люди ли это, не разновидность ли диких зверей... Впрочем, на ногах у каждого была обувь, хоть и примитивная - кожаные чулки, снятые целиком со звериных лап, а в руках каждого было по увесистой дубине и копью с каменным наконечником. Именно с каменным - ни бронза, ни железо не подошли бы к снаряжению этих странных людей.
  Они еще некоторое время толпились над ним, переговариваясь на своем странном языке - теперь Карранх понял, что это все-таки речь, хоть и совершенно не похожая ни на какую другую. Потом один из рыжеволосых склонился над гебиром и стал с любопытством разглядывать. Тот увидел над собой грубое красное лицо, заросшее бородой, широкий нос с раздувающимися, будто принюхиваясь, ноздрями, а под широким нависающим сводом лба - удивленно открытые, неожиданно большие и светлые глаза с сужающимся на свету зрачком. Несколько мгновений они глядели в глаза друг другу - два существа из совершенно разных миров. Потом дикари вновь заговорили между собой на своем рычащем, хрипящем наречии. Лев Победы дорого отдал бы, чтобы понять, о чем идет речь, но, к сожалению, не мог. Разглядев поблизости дубины и копья, с усилием поднялся на колени, а затем и на ноги. При этом голова снова закружилась, и боль пронизала его насквозь. Левая рука висела под неестественным углом, и вся левая сторона тела была разбита и окровавлена, а, судя по ощущениям, он точно сломал пару ребер. Но сейчас важно было лишь устоять на ногах, чтобы дикари, какими бы ни были их намерения, не сочли его легкой добычей.
  Когда он поднялся на ноги, дикари отступили на несколько шагов. Быть может, их удивил высокий рост незнакомца, возвышавшегося теперь над ними на две головы, а может, и решительность, с какой он приготовился защищаться. Но ясно было, что они не уйдут совсем. Опытные охотники - а никем другим дикари не могли быть в своих горах, - не ошибутся, видя, что их дичь ослаблена и искалечена, и не сможет сопротивляться долго.
  Несколько минут он стоял среди них, как степной буйвол в окружении стаи волков. Наконец, один из рыжеволосых, старший, судя по проседи в волосах и бороде, с ожерельем из медвежьих когтей, обратился к своим на том же тарабарском языке:
  - Урр харзи гоут эххене! Шарге зайх рам Горм хаффан-ылынге! - во всяком случае, именно так расслышал его фразу Карранх.
  Потом, к его крайнему изумлению, дикарь обратился уже прямо к нему на ломаном аризийском языке, который Лев Победы неплохо изучил во время плена, а затем - путешествуя с жителями гор:
  - Ты - харзи, человек сверху? Упал со скалы? Мы не причиним тебе вреда. Убери блестящий камень, - на чужом языке дикарь говорил с еще большим количеством рыков и хрипов, так что теперь уж точно напоминал вставшего на задние лапы зверя. Но и такая речь поразила Карранха. Он не мог поверить, что окажется возможным договориться с волосатыми звероподобными людьми.
  - Я не оттуда, - возразил он, указывая вверх. - Меня сбросили оттуда. А сам я издалека, из совсем другой земли.
  Но рыжеволосый дикарь, выслушав его объяснение, снова повторил, указав пальцем на вершину горы, теряющуюся в облаках:
  - Ты - харзи!
  Карранх понял, что так рыжеволосые называют аризийцев. Возможно, они вообще не знали, что на свете бывают другие народы; все люди были для них "харзи". Как бы там ни было, сейчас он был им благодарен и за то, что не собираются его прикончить, потому что со сломанными ребрами и вывихнутой рукой нечего и думать отбиться от четырех силачей с дубинами и копьями. А напоминание о "харзи" остро напомнило причину его падения со скалы, и от этого сделалось горько. Вождь гебиров никогда не считал себя чувствительным человеком, но все же попытка убийства вызвала в нем не столько гнев, сколько горечь. Было жаль, что это совершил человек, которому он обязан жизнью, с которым они почти смогли понять друг друга, хоть и встретились врагами. Возможно, Лев Победы потому и не мог по-настоящему ненавидеть своего врага, что на его месте поступил бы так же. Теперь в душе осталась сосущая пустота, как будто он потерял нечто важное, едва успев обрести...
  Он закрыл глаза и устало оперся о скалу, сразу почувствовав, как по всему телу горячими волнами прокатывается боль. Уже не было дела до того, как рыжеволосые дикари воспримут его слабость, захотелось уснуть и не просыпаться долго-долго.
  Открыв глаза, Карранх смутно почувствовал, что старший из рыжеволосых усаживает его на камень, а другой обхватил широкими ладонями его вывихнутую руку, сняв остатки разорванной куртки. От резкой боли, последовавшей за тем, гебир непроизвольно рванулся, но из рук державшего его рыжеволосого было не вырваться. Каждый из них легко мог удержать быка за рога.
  Дикарь, что вправил ему руку с ловкостью опытного хирурга, вдруг зафыркал что-то на своем языке, указывая на голое плечо гебира, и остальные, уставившись на него, повторили то же. Наконец, старший произнес, указывая пальцем на Карранха:
  - Ты - вождь харзи, потомок многих вождей! Вальтари! - фамилию хозяев Аризии рыжеволосый произнес неожиданно правильно, отчего Карранху стало смешно. Как это дикари додумались связать его странную татуировку с семьей графов Аризийских?
  Он сам не заметил, когда именно на его плече сам собой появился незнакомый знак. Слишком много событий происходило в последнее время, чтобы разобраться, откуда взялся барс и что он означает. Тем более что в зимней одежде его руки и плечи постоянно были закрыты, и никто посторонний не замечал татуировки. Поразмыслив, он решил, что это - прощальный подарок от Тессы; не иначе, она наколдовала ему татуировку на память о себе. Как бы ни было, Заре нравился этот знак, и она нарочно целовала мужа в плечо; ну а больше ничье мнение на сей счет Карранха не интересовало.
  - Ты ошибаешься! Я - не Вальтари, и вообще не из Аризии, я пришел из совсем другого края, - Карранх, как мог, показал здоровой рукой, откуда явился.
  Но старший из рыжеволосых снова покачал головой, щуря свои кошачьи глаза.
  - Ты - Вальтари! Тысячи тысяч моих предков видели твоих, они передали нам всю память с самой первой встречи. Вас тогда вел молодой вождь, еще борода не росла, но сильный и отважный. И девочка, что видела будущее, и мать, похожая на ветку дуба. За ними тогда шло мало людей, а нас было много, и все-таки, они прорвались вперед! Не только охотники - даже женщины и дети рубили топорами, метали копья, и много наших погибло. С тех пор ваш народ расселился по горам, и мы - тхоры, дети Медведя, хорошо помним начало наших бед.
  - Помните? Разве вы бессмертны? - недоверчиво спросил Карранх, только теперь догадавшись, с кем встретился. Прежде он лишь слышал от аризийцев о диких тхорах, с которыми когда-то воевали их предки. Когда-то, согласно легендам, тхоры были многочисленны и свирепы, но с тех пор предки аризийцев выбили изрядную их часть, а оставшиеся поняли, что им не тягаться с людьми, и теперь кочевали в предгорьях, редко попадаясь на глаза. Теперь Лев Победы не знал, что принесет ему встреча с тхорами, тем более что те упорно продолжали мнить его принадлежащим к роду Вальтари, и его неполных познаний в аризийском языке не хватало, чтобы их разубедить. Правда, старший из тхоров, вроде бы, пока что обращался с пленником без враждебности, даже велел другому вправить ему вывихнутую руку, но мало ли что у них на уме...
  - Нет, мы смертны, - объяснил старший, которого звали Гормом, с усилием подбирая слова на аризийском языке. - Просто у нас, что знает один, знают все. У вас - один что-то узнает, будет прятать свою весть, одному скажет, от другого зароет ее, как волк мясо. А его детям и внукам придется добывать ту же весть заново. Мы, тхоры, лучше: наша память - как каменный топор, так же крепка, и так же принадлежит всем. Нашим детям не надо учиться сначала, как узнать барса и медведя, как вырезать хорошее копье и метнуть его, чтобы убить горного барана, чтобы знать, какую траву едят, какой - лечат, а к какой и прикасаться нельзя. В нас скрыто все, что узнали наши прародители. И ваш приход тоже!
  Во время первого разговора разбитый, израненный Карранх не все понял верно, кроме того, обоим приходилось говорить на чужом языке. Он лишь отметил, что предводитель тхоров говорил о нанесенных аризийцами поражениях буднично, как будто речь шла о погибших на охоте или под горным обвалом. То есть, с горечью, но без ярости, требующей немедленной мести. А ведь Карранх напоминал дикарям их злейших врагов!
  Чувствуя, как боль в ребрах усиливается с каждым вдохом, он поинтересовался у Горма:
  - Для чего вы меня спасли? Я не Вальтари, и вам никто не даст за мою жизнь обглоданной кости, а уйти сейчас я вряд ли смогу. Твои воины не захотят меня убить?
  Словно ожидая такого вопроса, Горм качнул большой косматой, как у медведя, головой - у всех тхоров были крупные головы, несоразмерно даже для их коренастых тел.
  - Молодые воины хотели тебя убить, но я им сказал, что ты крепкий охотник и можешь выжить. Племя послушает меня. Я хочу, чтобы ты жил, Вальтари. Вас, харзи, мы знаем с давних времен. Но недавно здесь были другие, они устроили нечто, чего не знали наши предки. Потомки узнают и ужаснутся. Те, кто не успел уйти оттуда прочь, погибли и окаменели. Горы сделались мертвыми.
  - Я видел, - вздохнул Карранх и подумал: лучше уж пусть его здесь считают родичем графов Аризийских, чем союзником тех, кто наслал Черный Туман. - Такого уж точно не видели ваши почтенные предки.
  - Чего не видели предки, то не следует видеть и потомкам, - заметил второй рыжеволосый, представившийся как Борг. - Уж лучше пусть в горах живут харзи, чем Черный Туман. Те, что напустили его, хотят совсем убить душу гор. Ни тхоры, ни харзи, ни сами они не могут жить на отравленной земле.
  Карранх кивнул, удивляясь про себя, почему эта простая истина, естественная для дикарей с их необычным отношением к окружающему миру, оказалась слишком сложна для образованных виранских вельмож и магов. Ему следовало что-то объяснить, но от боли кружилась голова, и даже вдохнуть достаточно воздуха становилось трудно.
  - Тебя надо к нам, в пещеру, - обратился к нему Горм. - Ты сможешь идти?
  - Смогу, - Лев Победы вновь с усилием поднялся на ноги и последовал за своими спутниками. Про себя отметил, глядя на уверенно ступающих впереди тхоров, что те, судя по их крепкому сложению, должны быть куда выносливее обычных людей. Следует им показать, что и люди на что-то годятся. Кадждый из них, верно, легко бы утащил его на руках, хоть он и выше большинства людей, но такого удовольствия он им не доставит. Дойдет своими ногами до их распроклятых пещер.
  Когда тхоры, вдоволь поплутав со своим спутником по еще не одетым горным лесам и ущельям, наконец, нырнули в какую-то расщелину в скале, Карранх вошел туда следом за ними, едва не ударившись головой о каменный свод. Лишь убедившись, судя по расстеленным на полу шкурам и лицам собравшихся рыжеволосых, что оказался на месте, позволил себе закрыть глаза и потерять сознание.
  Глава 25. У тхоров
  В горной пещере у тхоров Карранх иль-Зафар провел почти целую луну, пока заживали его раны. Собственно, из серьезных повреждений у него были лишь сломанные ребра, и гебир понимал, что необходимо отлежаться, прежде чем он сможет куда-то уйти. Вывихнутую руку его странные спасители вправили еще на перевале, а прочие повреждения составляли всего лишь ссадины и мелкие раны, полученные от камнепада, совсем не опасные. Только в первые дни он был еще слаб и, глядя в каменный потолок пещеры, по которому медленно змеилась струйка воды, почти не обращал внимания на ее хозяев. Впрочем, и тем особенно не было дела до него. В узкий отнорок, где он лежал, занимая почти всю длину, заглядывали лишь две женщины-тхоры, такие же рыжеволосые, коренастые и массивные, как мужчины, в грубых туниках из кожи. Одна - совсем старуха, беззубая и морщинистая, вторая много моложе. Карранх решил, что это колдунья-целительница и ее ученица, потому что они перевязывали его поврежденный бок, прикладывали к сломанным ребрам мох и какие-то травы, привязывая их ремнями из шкур так туго, что становилось трудно дышать. Кроме того, женщины бормотали над ним заклинания, смысла которых раненый так и не смог понять, а по-аризийски обе говорили куда хуже виденных им ранее мужчин, так что спросить их ни о чем не получилось бы. Кроме того, они приносили ему мясной суп, довольно питательный, хоть и непривычного вкуса. В первые дни Карранх пил его, не задумываясь, и, лишь начав осматриваться вокруг, обнаружил в супе хвост ящерицы. Впрочем, это не вызвало у него отвращения, какое, несомненно, испытал бы цивилизованный человек из Лагарда или Вираны. Льву Победы и прежде доводилось иметь дело с варварами, и он знал, что их пристрастия в еде могут сильно отличаться от таковых у прочих народов. Да и сам он, как кочевник, был неприхотлив. К тому же, мясной суп тхоров вовсе не был невкусен. Когда младшая тхора подавала его в грубо слепленном глиняном горшке, он выпивал суп до последней капли, съедал коренья и кусочки мяса, и улыбался дикарке - некрасивой рыжей женщине, грубо сложенной, сильной как мужчина, с выступающими вперед тяжелыми челюстями. Кроме улыбки, ему нечем было ее поблагодарить.
  В скором времени он почувствовал себя достаточно здоровым, чтобы покинуть исцеления. Либо тхоры оказались более искусными лекарями, чем можно было ожидать от таких дикарей, либо сам Лев Победы был слишком крепок, чтобы даже даже сильные повреждения уложили его надолго. Во всяком случае, однажды он, хоть еще туго перетянутый повязками, как придворная дама в корсете, вышел из маленькой пещеры в большую, где обитало племя. Тхоры с удивлением уставились на высокого полуобнажденного черноволосого чужеземца, словно не ожидали, что тот так быстро поднимется на ноги. Как в скором времени понял Карранх, ничто не могло вернее завоевать уважение тхоров, чем такое явное доказательство здоровья и физической силы.
  Рыжие тхоры, зовущие себя Детьми Медведя, вели суровую жизнь, владея теперь лишь небольшой частью своих прежних охотничьих угодий. С одной стороны их теснили люди, размножившиеся и развившиеся за века их противостояния, с другой - скудная горная природа не позволяла существенно увеличивать численность. Как и все племена, живущие только охотой, они сильно зависели от своей добычи, хоть и мало кто знал ее повадки лучше этих мохнатых дикарей. Все же и им не каждый день удавалось добыть жирного горного барана, самую ценную дичь, и они не могли себе позволить разборчивость. Подобно медведю, которого считали своим прародителем, тхоры не брезговали мелкой дичью; ящерицы, змеи и лягушки для них были таким же мясом, как и любое другое. Маленькие рыжеголовые ребятишки ловили в траве крупных кузнечиков и ели, оторвав только жесткие лапки.
  Карранх попал к тхорам в благоприятное время - весной, и, возможно, только поэтому был оставлен в живых; но сколь же часто зимние бураны и летняя сушь обрекали племя на голод! Потому-то вся жизнь дикарей была подчинена одной лишь целесообразности, одновременно являвшей первобытную справедливость: жить следовало тем, кто мог быть полезен племени. О больных и раненых заботились, если те могли еще выздороветь. Дряхлые старики и тяжело раненые уходили прочь от жилищ племени и умирали в одиночестве, никем не изгоняемые, сами без напоминаний сознавая, когда могли послужить племени лишь своей смертью. Детей воспитывали с одной целью - чтобы те выросли скорей и тоже исполнили свою роль в нескончаемом круге жизни, роль, известную всем, от мала до велика.
  Именно этим была обусловлена самая необычная способность тхоров, сильнее всего отличавшая их от человеческих племен. Едва подросшие дети начинали сознавать себя, изучать окружающий мир, как в них пробуждалась память предков, и они в короткое время усваивали все, что следовало знать. Та же суровая целесообразность, определявшая весь уклад жизни, не могла позволить лишних потерь среди детей и неопытной молодежи и требовала их ускоренного развития. Поэтому ни один, самый маленький, ребенок-тхор не взял бы в рот соблазнительно-ярких ягод волчьего лыка, и без присмотра матери не стал бы собирать ядовитые грибы. Даже самая робкая девочка быстро сообразила бы, как убить змею, чтобы та не успела укусить, а при встрече с жуткого вида ящерицей-агамой не испугалась бы, а обрадовалась: ведь ящерицу тоже можно съесть! Взрослея, тхорские дети рано вспоминали все навыки, какими владели их предки. Десятилетний мальчик уже обыкновенно вырезал себе копье с кремневым наконечником и присоединялся к старшим на охоте, девочка, едва созрев, становилась женой и матерью. Те и другие были вполне готовы к своим обязанностям и телом, и духом. Суровые дикари не могли себе позволить долгого и беззаботного детства. Зато ни один народ не мог быть лучше них подготовлен к любым испытаниям, какие доводилось пережить.
  Но за свою приспособленность тхорам приходилось платить дорогой ценой. Наследственная память с детства закрепляла в каждом из них беспрекословное следование прародительским образцам, оставляла уверенность, что иначе жизнь и не должна складываться. Сказанное Гормом, одним из мудрейших среди тхоров: "Чего не видели предки, то не следует видеть и потомкам", по сути, определяло весь уклад жизни тхоров. Они не знали и не интересовались ничем, кроме того, что диктовала память предков. Их развитие остановилось много веков назад, и никто из них не мог придумать от себя никакого предмета, каким не пользовались предки. Отсутствовало воображение, любопытство ко всему неизвестному. Ни один из рыжеволосых даже не прикоснулся к вещам Карранха, принесенным вместе с ним. Когда он, желая отблагодарить своего спасителя, старого Горма, протянул ему в подарок пару медных цепочек, рыжеволосый отшатнулся от них, как от ядовитой сколопендры, и яростно прорычал сквозь зубы: "Только харзи владеют блестящим камнем! Он рубит наши головы, режет камень и дерево, как кожу. Детям Медведя не нужен камень харзи!" Вздохнув, Карранх убрал украшения, подумав про себя, что, если бы тхоры переняли у людей железо, то, с их нечеловеческой силой и выносливостью, могли бы легко взять верх над аризийцами. Но у каждого народа своя сила и своя слабость. Среди тхоров просто не мог появиться вождь, который поднялся бы над наследием предков и организовал бы племя совершенно новым образом, сделал воинов из диких охотников аризийских предгорий.
  Все время, что Лев Победы прожил у них, тхоры продолжали считать его Вальтари. Даже когда он более-менее научился понимать их хриплый гортанный говор, так и не смог разубедить, что барс на его плече никак не связан с хозяевами Аризии. Хотя упоминание о них каждый раз больно задевало Карранха, ему ничего не оставалось, как отзываться на имя своего врага. Врага, что мог бы стать другом... Но здесь было бесполезно что-то объяснять тхорам. Те ассоциировали его лишь с теми, кого знали они лично и их предки.
  Всего в пещерах, куда его привели, жили одиннадцать взрослых мужчин, пятнадцать женщин и два десятка детей разного возраста. Это был Клан Медведя, остальные роды обитали в горах, каждый сам по себе, и лишь раз в год, осенью, все тхоры собирались вместе у Белой Скалы, где добывали кремень для копий и ножей. Там Кланы проводили несколько дней, вместе охотились, менялись подарками, там же заключали браки, обменивались выросшими девушками, потому что ни одна не имела права выйти за охотника из своего Клана. Но все это Карранх узнал позже, когда научился лучше понимать своих спасителей. Тхоры вообще были не слишком разговорчивы, как раз потому что им нечего было скрывать, и не поняли бы неуместного любопытства чужеземца.
  Прожив некоторое время среди них в общей пещере, Карранх убедился, что тхоры вправду видят в темноте куда лучше людей. Даже когда костер почти погасал, они могли затачивать копья, а женщины - шить костяными иглами и ни разу не уколоться. В пользе сумеречного зрения Карранх убедился сам, когда, выздоровев, решил отправиться с тхорами на охоту.
  Хоть племя приняло его, это еще не означало комфорта и особых удобств, даже по меркам дикарей. С гостем обращались как с собственными подростками, еще не заслужившими копье и почетное место у огня, не сделавшими плащ для постели и защиты от холода. Поскольку его куртка была безнадежно испорчена, Карранху приходилось ходить полуобнаженным и спать на подстилке из травы. Мнение варваров не особенно волновало его, но одежда была нужна для обратного пути, как только он окончательно выздоровеет. И вот, едва боль перестала ощущаться при каждом вдохе, он принялся за изготовление оружия. Сначала сделал копье, затем - лук и стрелы, тоже, конечно, с каменными наконечниками, так как искать железо не было возможности. Тхоры не владели луками, и, глядя на изготовление небывалой вещи, похоже, решили, что чужеземец выполняет некий загадочный обряд. Но, даже увидев, как он всаживает в цель десяток стрел вплотную друг к другу, тхоры не заинтересовались небывалым оружием. "Вальтари" мог делать что угодно, а им память предков ничего не говорила о луке и стрелах, стало быть, они не были нужны. Тем не менее, на охоту гебир все же взял лук с собой.
  Из пещеры вышли, едва начало смеркаться. Карранха удивило такое странное время для охоты, но ничего не оставалось, как следовать за рыжеволосыми, не задавая вопросов. Тхоры скользили в вечерних сумерках вверх по скалам, как некие горные духи. Их массивные, казавшиеся неуклюжими фигуры двигались теперь с поразительной ловкостью, руки цеплялись за выступы камней, уверенно выбирая самые надежные. Карранху оставалось только подражать их движениям, не выдав себя нечаянным шумом. Он не видел в темноте так хорошо, как дикари с кошачьими глазами, не был потомком многих поколений лазающих по скалам, и его длинные руки и ноги здесь только мешали. Но он был Львом Победы, верховным вождем гебиров, и не мог позволить кому-то презирать себя. Как не позволил бы и тот, за кого его принимали, Карранх был уверен.
  Они забрались на каменный карниз, нависавший сверху над склоном. Ветер дул в их сторону. Распластались над пропастью, не поднимая головы. Горм, все время идущий первым, шепнул остальным:
  - Тасхе! - это значило: каменные бараны. Приглядевшись, Карранх в самом деле заметил темно-бурые туши и склоненные рогатые головы животных, устроившихся спать.
  Охотники мгновенно метнули копья, и в то же мгновение Лев Победы спустил тетиву, свитую из собственных длинных и жестких волос. Внизу темными силуэтами заметались, сталкивая и блея, дикие бараны. В темноте они видели плохо, к тому же, не могли броситься вверх по склону, как обычно, спасаясь от опасности, так как враг таился выше них. И, прежде чем охваченные смятением животные сообразили, в какую сторону бежать, люди успели уложить пятерых. Карранх был доволен собой: стрелы с каменными наконечниками били если не с такого расстояния, как железные, зато не менее точно. И, когда он, спустившись с тхорами вниз, взвалил на плечи огромного барана с торчащей из шеи стрелой, никто не стал мешать ему.
  В ту же ночь, когда они возвращались обратно к пещере, произошло еще нечто радостное для Льва Победы. Вдалеке послышался топот копыт и приглушенное тоскливое ржание. Тхоры, словно не замечавшие тяжести добычи, сразу встрепенулись, схватились за копья, но Карранх их опередил. Выйдя вперед, пронзительно свистнул, подзывая коня. Он сам поначалу не мог поверить; но ржание повторилось, и вот уже вороной жеребец, будто слепленный из ночных теней, подбежал к нему и остановился, хрипя от запахов крови и чужих людей.
  Карранх шагнул ему навстречу, ласково коснулся шелкового носа.
  - Кабир! Откуда ты здесь взялся? Сам ли сбежал от них, чтобы найти меня, или тебя отпустили, потому что он не мог видеть ничего, принадлежащего мне? Ну, как бы ни было, друг, а нам обоим повезло: мы с тобой вернемся домой вместе. Домой? Сначала в Адлерштайн, возьмем Зару и всех людей и лошадей, что пойдут с нами, а затем... видно будет, куда.
  Тхоры, сурово хмуря косматые брови, недоверчиво глядели на своего гостя, разговаривающего на незнакомом языке с фыркающим, громко топающим животным. Будь их воля, они закололи бы лошадь копьями, как и давешних баранов. Но, когда Карранх сел на коня верхом и перекинул баранью тушу через его спину, Детям Медведя пришлось признать, что конь, как и "блестящий камень" - имущество "харзи", столь же непонятное и запретное для их племени. Ведь их предки никогда не ездили на конях!
  После нескольких совместных с тхорами охот, Карранх обзавелся одеждой и съестными припасами для обратного пути, а заодно завоевал уважение рыжеволосых охотников. Теперь они обращались с ним как с равным, предоставляя хороший кусок добычи и место у костра. Все видели, что лук и стрелы убивают дичь не хуже их тяжелых копий, однако ни один из тхоров не захотел сделать такие же. Да и не могли: присмотревшись к этим загадочным людям (или все-таки медведям?), Карранх заметил, что их руки и плечи с чудовищно развитыми мышцами мало подвижны в суставах, так что из них не получилось бы хороших стрелков. Но они и не интересовались новым оружием, о котором им ничего не говорила память предков.
  Уже перед самым отъездом ему довелось убедиться, насколько суровы обычаи тхоров. Однажды днем весь Клан Медведя собрался в пещере, отложив все дела. Тесным кругом расселись вокруг костра мужчины, еще более сумрачные, чем обычно, с каменно сжатыми челюстями. Поодаль собрались молчаливые и печальные женщины, здесь же были притихшие дети. Карранху никто не говорил уйти прочь, и он остался, прислонившись к стене и скрестив руки на груди, с интересом глядя, что произойдет.
  Вначале в круг впихнули молодую женщину-тхору с ребенком на руках. Она пошатнулась и чуть не упала, удержавшись на ногах возле костра. Потом выпрямилась и оглядела грубые бородатые лица мужчин. Совсем молодая, должно быть, только недавно созрела. Не такая плотная и мускулистая, как старшие тхоры, худощавая, но с туго налившейся грудью. Рыжие волосы небрежно связаны в хвост на затылке, на побледневшем лице проступили веснушки, огромные голубые глаза полны тоски и страха. Ребенок на ее руках проснулся и заплакал, и женщина стала его кормить. Совсем маленький, он уже умел держать голову на жесткой короткой шее, и вообще казался крепче человеческого младенца.
  Подождав, пока молодая тхора покормит ребенка, Горм обратился к ней:
  - Ты, Уба из Клана Медведя, родила ребенка после прошлого собрания Кланов у Белой Скалы но тот, кто взял тебя, не увел в свой Клан. Если бы ты назвала его, старейшины Клана наказали бы виновного или заставили признать тебя женой.
  Женщина быстро-быстро заворчала что-то по-тхорски, так что Карранх почти не разбирал ее слов, расслышал только: "Он не виноват, ничего не скажу, не наказывайте его!"
  Горм мрачно вздохнул.
  - Не хочешь сказать - твое дело. Но ты, как и все, знаешь обычаи предков. Ребенок принадлежит Клану своего отца, принадлежит духу-покровителю, что вложил в него жизнь, и никакому другому. Если неизвестно, какой дух положил начало жизни ребенка, значит, ребенок не должен жить. Ни один дух не признает его, и, стало быть, сам он не может быть настоящим тхором.
  Уба побледнела, как смерть, на мгновение судорожно стиснула ребенка, который жалобно запищал. Но она все-таки была тхорой, и обычаи предков были у нее в крови, даже когда шли вразрез с самым святым, что может быть для любой женщины.
  - Я знаю, как велели предки. Но я не думала...
  - Не думала, что их закон все еще действует? Хотела, чтобы Клан Медведя добывал баранов для выродка, не принадлежащего ни одному духу? - Горм поднялся на ноги и зарычал вздыбленным зверем, а за ним и прочие мужчины. Казалось, они вот-вот бросятся на несчастную Убу и растерзают ее вместе с ребенком.
  Но тот же закон, строго регламентировавший всю жизнь тхоров, удерживал их и от бессмысленной жестокости. Женщина, да еще доказавшая, что может родить здорового ребенка, могла на следующем собрании племени быть отдана другому Клану в обмен на другую девушку-невесту, или на связку мехов, или на большой кусок кремня. Но ребенка, не принадлежавшего ни к одному Клану, никакой Клан и не был обязан кормить и защищать от опасностей, в ущерб законным детям.
  И Уба теперь осознала это не хуже соплеменников. Медленно протянула ребенка, завернутого в шкуры, не глядя, и проговорила еле слышно:
  - Оставьте его в лесу, как велит обычай предков! - при этом она искусала губы до крови, но не плакала: женщины-тхоры не умели плакать.
  Глядя на происходящее, Карранх испытывал противоречивые чувства. Ему было жаль ребенка и его мать, но также ясно было, что спасти его не получится. Нечего было и думать в одиночку заставить целое племя фанатичных дикарей отказаться от обычая предков или отговорить таких упрямцев, как тхоры. Кроме того, он был обязан им жизнью, и хотел расстаться по-дружески. И, наконец, его ждала в Адлерштайне Зара и его племя, и он не мог себе позволить рисковать жизнью сейчас, идя против многих. Вождь гебиров вовсе не был странствующим рыцарем из лагардских легенд, радостно кидающимся в любую стычку, карающим любую несправедливость направо и налево. На мгновение он подумал выпросить ребенка себе, раз уж от него все равно собирались избавиться. Но и от этой мысли пришлось отказаться: младенец был слишком мал, чтобы выдержать дорогу, и мог питаться лишь молоком. И поэтому все время суда над молодой матерью Лев Победы не произнес ни слова, с непричастным видом наблюдая за происходящим.
  После того, как ребенка унесли в лес, в пещере не было ни разговоров, ни обычной возни, какая затевалась, когда все племя собиралось у огня. Клан Медведя исполнил свой долг, и тхоры не испытывали угрызений совести, но и удовлетворения - тоже. Поужинав, улеглись спать, как всегда, ногами к костру.
  Карранх долго лежал без сна, думая о том, что это последняя ночь в горной пещере. Следующую он уже встретит в предгорьях, под открытым небом. А пока он лежал тихо, слушая громкий храп спящих тхоров.
  Вдруг послышалось ржание и дикий топот копыт. Карранх узнал привязанного на ночь к дереву Кабира, и вскочил, хватаясь за копье, готовясь выбежать из пещеры. Но тут послышался дикий рев и визг. Должно быть, боевой гебирский конь встретил неизвестного хищника копытами, и тот отскочил в поисках добычи полегче.
  Тхоры-мужчины схватили копья и встали у входа, рыча и вопя едва ли не страшнее зверя. Но тот, чуя близкую добычу и разъяренный неудачей, прыгнул вперед, хлеща себя по бокам длинным гибким хвостом. В блеске костра яростно вспыхнули дикие зеленые глаза. Клыки что ножи, гладкий серебристый мех украшен черными кольцами и пятнами. Барс, символ рода Вальтари!
  И барс прыгнул вперед, через частокол копий, сбивая с ног одного из охотников. При всей его силе, тхора смело, как вихрем. Взвившееся на миг пламя осветило его разодранное, окровавленное лицо, а затем тхор и барс покатились по каменному полу, терзая друг друга. Хищник орудовал всеми четырьмя лапами, а охотник что было сил сжимал его своими могучими руками, пытаясь задушить. Только тхор мог, раздираемый на части, так долго бороться с опасным зверем. Его товарищи, столпившись вокруг, не могли нанести удар, боясь попасть в человека вместо хищника. А барс, тоже разъяренный и полузадушенный, продолжал наносить врагу страшные раны.
  Наконец, клубок распался. Тхор, весь располосованный, остался лежать в луже крови, а хищник, прихрамывая и злобно рыча, готовился к новому прыжку. За спиной мужчин собрались вместе женщины, вооружившись запасными копьями и чем попало. Ни одна из них не кричала в ужасе и не падала в обморок, как могла бы на ее месте цивилизованная женщина. Дикари не могли себе позволить роскошь тянуть половину племени в качестве беспомощного груза, нуждающегося в опеке мужчин. Наследственный, а может быть, и личный опыт, диктовал каждой из них, что делать при нападении опасного зверя. Младшие дети карабкались по стенам пещеры, старшие готовились защищаться, если бы барс прорвался в их круг.
  К счастью, этого не потребовалось. Увидев, что один из их товарищей мертв, рассвирепевшие тхоры обрушили на хищника град копий.
  Карранх метнул копье вместе с другими, и, когда оно вонзилось в бок зверя, вдавил его глубже, спеша прикончить пятнистого хищника. Тот был еще жив, извивался, как змея, и пытался подняться на лапы, но Лев Победы прижал его коленями к полу, чувствуя, как сильное красивое тело хищника содрогается под ним. Свирепая первобытная радость победы охватила его, как юношу в первом сражении. Он казался себе непобедимым, как будто сила и отвага издыхающего барса переливалась в него.
  Барсу все же удалось освободить одну лапу и задеть бедро Льва Победы, но у умирающего зверя уже не оставалось сил, и скоро он затих. Карранх погладил роскошный серебристый мех. "Это я подарю Заре", - подумал он, устало выпрямившись в окружении тхоров.
  Те, не откладывая, похоронили своего товарища в углублении среди скал, положив в могилу топор и копье, две хороших шкуры и кусок мяса, чтобы дух умершего не голодал на пути к предкам. Засыпав могилу камнями, тхоры вернулись к себе в пещеру уже засветло.
  Встретив их, опечаленных гибелью хорошего охотника, Карранх хотел заметить, что барса мог привлечь к пещере брошенный в лесу ребенок Убы. Но ничего не сказал. По отношению к нему, во всяком случае, суровые тхоры были исключительно милосердны. Он был обязан им жизнью, он охотился и сражался вместе с ними, и не хотел их осуждать.
  Когда он седлал Кабира и складывал в сумку шкуру барса, наскоро просушенную над костром, к нему подошел Горм. Остановился поодаль от лошади, к которой тхоры так и не привыкли, взглянул из-под тяжелых нависших бровей.
  - Прощай, Вальтари! Пусть души предков укажут тебе путь!
  - Я не Вальтари, - Карранх попытался в последний раз переубедить старого дикаря. - Пусть твое племя хранят самые добрые духи, только ты ошибаешься!
  Однако Горм взглянул куда-то сквозь него, сужая глаза, и покачал косматой головой.
  - Когда вернешься сюда, вождь харзи, помни, что тхоры жили в горах задолго до вашего прихода. Не отнимай у нас все.
  Карранх усмехнулся.
  - Вряд ли я сюда когда-нибудь вернусь, - с этими словами он был уже в седле.
  Но Горм возразил, прежде чем отойти прочь:
  - Ты вернешься. Вы, Вальтари, всегда возвращаетесь, горы тянут вас домой, так же как и нас.
  С этим странным напутствием Карранх поехал по горной тропе вниз, тщательно выбирая дорогу среди каменных осыпей и крутых скал. Копыта коня кое-где скользили после прошедшего накануне дождя. Весна вступала в свои права, и еще недавно голую землю покрыли свежие зеленые травы, на горных лугах цвели огненно-красные тюльпаны и белые нарциссы. На одевшихся молодым листом деревьях пели птицы, перекликаясь звонкими голосами. Аризийские горы все-таки ожили после направленной на них черной смерти!
  Дорогу всаднику пересекло стадо кабанов. Самка и десяток полосатых поросят торопливо скрылись в кустах, клыкастый секач, замыкавший шествие, подозрительно глянул на человека и последовал за семейством. По дорожке протопотали зайцы, захлопал крыльями яркий фазан, созывая своих жен. Да, жизнь возвращалась сюда.
  Взглянув наверх, на поднимающуюся до облаков гору Тарен, Карранх увидел над ней чистое, ослепительно-синее небо, проплывающего кругами орла. И никакого Черного Тумана. Тот исчез, развеялся навсегда.
  Вспомнив свои странные ощущения во время пути в горы, Карранх вдруг почувствовал желание и впрямь когда-нибудь вернуться в Аризию. Кочевник, ни одно место под солнцем не называвший своим домом, как оказалось, успел привязаться к горам, где едва не погиб, и где правил его лучший враг и заклятый друг, кто бы мог подумать! Только он, спускаясь вниз, явственно ощущал притяжение гор, и едва сдерживался, чтобы не пообещать им вернуться.
  Доехав до сосны Урсулы, он коснулся шероховатого ствола-панциря, нагретого солнцем, и бросил камешек к ее подножию.
  - Храни и дальше свой край, - произнес он на прощание.
  Древняя воительница, ставшая могучей сосной, кивнула длинными ветвями вслед всаднику на вороном коне. Но тот больше не оборачивался назад.
  Вырвавшись из плена гор, Лев Победы сосредоточился на том, что ждало их впереди. Он не знал, что произошло под Адлерштайном за время его отсутствия, а потому не предполагал заранее, что станет делать по прибытии, но был готов действовать. Ни за что на свете он больше не станет служить виранцам, и не оставит Зару одну!
  Он бешено летел на вороном коне через луга, не разбирая дороги, как будто хотел наверстать все упущенное время.
  Глава 26. Люди и демоны
  Когда граф Аризийский с отрядом своих рыцарей вернулся в Адлерштайн, все заметили, что он сильно изменился. Был постоянно хмур и молчалив, на окружающих глядел, словно не замечая, как будто видел сквозь них нечто, гораздо больше заслуживающее внимания. Почти не разговаривал даже со своими подданными-аризийцами, все свободное от службы время сидел в своих покоях один. Ничто не напоминало в нем требовательного, но и заботливого вождя, что когда-то находил время ободрить молодого ополченца перед битвой. Адриан резко постарел, как-то не телом, а душой; его прежде яркие глаза теперь сумрачно блестели из-под нахмуренных бровей, багровый шрам, пересекающий лицо, делал его жутким. Окружающие понимали, что он оплакивает гибель своей семьи и своих владений, и не задавали ненужных вопросов. Лишь рыцари, что были с ним в горах, догадывались, что у вождя могут быть и другие причины для тоски и даже отчаяния. Но они не рассказывали любопытствующим о том, что произошло.
  А Адриан ждал знака, чтобы решить, что делать дальше. Ждал, чтобы виранцы, осаждающие Адлерштайн, перешли снова в наступление. Но они, подавленные двумя поражениями, копили силы, выжидали, а фактически бездействовали, как и противник. Казалось, уныние охватило оба стана, точно заразная болезнь. Все чувствовали, что вот-вот настанет переломный момент, что решит исход войны. Но никто пока не знал, каков он будет.
  В ту ночь, в отличие от многих предшествующих, Адриан смог заснуть без снотворного. Но спал беспокойно, метался и стонал, преследуемый кошмарами. Снова и снова без звука исчезал за краем пропасти Лев Победы, на плече которого отпечатался знак рода Вальтари. А иногда Адриан видел его в своей одежде и в доспехах, во всех фамильных регалиях, и не мог понять, кого сталкивает со скалы - Карранха иль-Зафара или самого себя. А за стеной надрывно рыдала баронесса Галларт, точно волчица, потерявшая волчат, и, казалось, ее вой не затихнет никогда. И Хронос, злобно хихикая, протягивал ему камень, приговаривая: "Пусти меня в свое тело, и я, хозяин времени, стану сильным и могучим, и отомщу твоим врагам!" А из облака Черного Тумана к нему протягивала руки Беатриса, плакали дети, постепенно задыхаясь. От этих видений Адриан просыпался в холодном поту, судорожно сжимая кусок холодного камня, что оставил ему демон. Он стремился отомстить не меньше, чем прежде. Но мысль, что после этого его телом завладеет омерзительный дряхлый демон, ужасала даже его, постигшего отчаяние.
  Но в этот раз его резко выдернули из власти кошмаров. Адриан со стоном поднял голову и увидел своего оруженосца Сильвия, который только что встряхнул его за плечо.
  - Проснитесь, эн Адриан! Виранцы напали на гебиров!
  Адриан проснулся мгновенно, привычный стремительно реагировать на все происходящее.
  - Напали? На своих союзников? Это точно? - он сразу ожил, приготовился действовать. Теперь ответа требовал прежний Горный Барс, суровый и подтянутый.
  - Часовые со стены передали, - коротко, по-военному, сообщил юноша. - В лагерь гебиров вернулся их вождь, Лев Победы. Он, кажется, хотел увести свое войско, но виранцы не захотели их отпускать. Теперь они дерутся.
  - Лев Победы? - услышав это имя, Адриан окаменел на несколько мгновений. Неужели произошло чудо, и кочевник, отмеченный знаком Вальтари, мог выжить? А с другой стороны, он и сам, должно быть, надеялся на это вопреки всему, иначе зачем отпустил в горах его вороного коня? Но, если тот жив, он, должно быть, захочет отомстить ему. Знает ли Карранх иль-Зафар, что означает татуировка на его плече?
  Все эти мысли промчались в его голове, в то время как Сильвий помогал графу одеться и облачиться в доспехи. Минута, другая - и он был уже готов вести в бой рыцарскую конницу, намеренный вмешаться в то, что происходило во вражеском лагере. Аризийские рыцари давно искали возможности отомстить виранцам за Черный туман.
  А в гебирском лагере действительно творилась сумятица. Вернувшись к своему племени, Карранх нарочно дождался ночи, чтобы поднять кочевье и увести немедленно, пока виранцы не хватятся бывших союзников. Затем он собирался один проникнуть в Адлерштайн и выкрасть Зару. Ни за что на свете он не собирался бы дальше воевать за тех, кто использует в своих целях Черный Туман. Но виранцы, как видно, следили за лагерем и подняли тревогу. В лагерь ворвался во главе отборных войск сам Гидарн, не намеренный отпускать гебиров.
  - Предатель! Я всегда знал, что тебе нельзя верить! - крикнул виранский военачальник, едва не наезжая конем на Льва Победы, наблюдавшего, как его племя собирает свои шатры.
  Карранх развернулся к виранцу и пристально взглянул на него.
  - Ты говоришь о доверии? Ты и твои соратники - подлые убийцы, уничтожившие Черным Туманом аризийских женщин и детей! Пусть отсохнут руки у тех, кто обнажит меч, сражаясь за вас! С дороги, Гидарн: мы уходим!
  Прежде виранский полководец, может быть, и уступил бы, зная, что бесполезно удерживать свободолюбивых кочевников, которые всегда сами выбирали себе путь. Но в последнее время он сделался слишком раздражительным, досадуя на последнюю неудачу и подозрительно косясь на своих подчиненных, которым доверял все меньше. Гидарн не сомневался, что любой из них охотно уберет его с дороги, как только сможет, и потерять еще и гебиров означало неминуемое поражение и верную гибель. И вот полководец, не задумываясь, бросил виранскую конницу и лучников против гебиров. Два войска, прежде столько раз сражавшиеся вместе против общего противника, теперь сцепились меж собой, на клочке утоптанной земли, среди еще не убранных шатров и повозок. Рассвет огласился звоном сабель и топотом копыт, боевым кличем и предсмертными воплями гебиров и виранцев.
  Аризийские рыцари налетели на них, как вихрь, тесня сразу тех и других. Но основной их целью были все же виранцы, и теперь горцы справляли кровавую тризну, рубя всех, под чьим шлемом виднелась окрашенная в рыжий цвет борода. Многие из них с каждым ударом меча называли имена погибших от Черного Туман близких.
  Их атака дала время гебирам выбраться из свалки. Они отошли поодаль, ближе к городской стене, и выстроились кругом; телеги со всем имуществом, женщины, дети и скот внутри, воины на конях расположились вокруг, готовые отражать новое нападение. Карранх видел в гуще сражения Адриана: тот промчался совсем рядом с ним, и они встретились взглядами на одно долгое мгновение, однако Горный Барс тут же повернул коня, преследуя петляющего, как заяц, виранского всадника, пока не разрубил его пополам.
  К этому времени на городских стенах собрался народ, поднявшийся по тревоге. Принцесса Иеронима со своей свитой, лагардские рыцари и ополчение, которых горцы не позвали в бой, потому что месть виранцам касалась только их одних. Здесь же был и магистр Гелиодор вместе с немногими оставшимися магами. И Зара, которая чуть не сошла с ума, когда ей сообщили о гибели мужа, а теперь снова - увидев его живым. Все глядели со стены за происходящим вокруг, но не могли вмешаться.
  Битва разгоралась все жарче. Мечи вспарывали доспехи, словно шелк, сталкивались и высекали искры. Падали изрубленные люди и кони, по полю текли потоки крови.
  И по заваленному трупами полю шла, ступая босыми ногами по крови, Глориана. Еще более прекрасная, чем прежде, совершенно обнаженная, в облаке длинных, до пят, золотых волос, она светилась в лучах утреннего солнца. Без малейшего опасения или смущения двигалась она среди сражающихся, наслаждаясь бурным всплеском эмоций, хотя бы и столь разрушительных. Иногда дивная красавица склонялась над каким-нибудь раненым воином, целовала его, и тот затихал с блаженной улыбкой на устах. Пораженные зрелищем, сражавшиеся опускали руки, провожая ее глазами.
  Глядя со стены, магистр Гелиодор понял, что Глориана направляется к воротам. Спустившись вниз с не старческой живостью, он позвал других волшебников. Все, кто обладал магической силой, встали у ворот, направив общий импульс: держать ворота! Среди них была и Лилия, молодая жрица Илиары, хорошо помнившая, как Глориана открыла ворота Магического Университета. По коже девушки пробежал озноб: ей показалось, что удерживать огромные железные створы ей приходится вполне материально, и вся тяжесть давит на нее...
  - Держать ворота! - хрипло прокричал магистр Гелиодор, тоже чувствуя, как заклятие Глорианы медленно преодолевает всю совместную силу десятка волшебников.
  Наконец, сами ворота, не выдержав магического противоборства, разлетелись на куски. Когда развеялась туча пыли и стих грохот, как от сотни гроз, Глориана, ничуть не потускневшая, гордо шагнула в открывшийся проем.
  В это же мгновение два рослых всадника на вороных конях промчались в ворота. Не сговариваясь, Горный Барс и Лев Победы развернули коней перед Глорианой, позволяя ей разглядеть себя. Сияющая красавица заинтересованно протянула руки к обоим сразу. Но оба вождя вновь повернули коней, будто танцуя перед ней Глориана стремительно скользнула за ними. Пешая, она не отставала от всадников.
  Лилия, первой отгадавшая их замысел, крикнула:
  - В лес ее! В Двиморнедский лес, где дриады!
  Услышали ее всадники или нет, но расступились перед Глорианой, будто играя, и снова обернулись в седле, поджидая ее. Со стороны казалось, что все трое выполняют фигуры хорошо знакомого танца, разучив в точности каждое движение. Дальше и дальше заманивали Адриан и Карранх прекрасную Глориану, прочь от людей, туда, где когда-то стояла Башня Луны, а теперь зеленел лес. Они не спешили, но и не позволяли преследовательнице отвлечься. Глориана не должна была подумать, что от нее спасаются бегством. С ней играли, двое таких похожих прекрасных мужчин стремились заинтересовать ее, разжечь посильнее - это Глориана могла понять. И следовала за ними в предвкушении, когда же им надоест ускользать.
  И, распаленная преследованием, не заметила, как совсем рядом оказались пышные лесные кроны. Без всякого ветра колыхнулись отягощенные листвой ветви. Словно свежие раны, вспыхнули алые цветы на ветках рододендрона. Глориана огляделась вокруг. Не было видно всадников, заманивших ее; они остались позади, не рискуя сами забредать под сень волшебного леса.
  Показалось ей, или деревья вправду двинулись вперед? Да нет, они и в самом деле перемещались. Вот уже зеленые ветки плотно сомкнулись за спиной красавицы, и, рванувшись сквозь них, она исцарапалась в кровь, но не смогла их раздвинуть. А кто это маячит впереди, сливаясь с лесными тенями - тоже тень или живая фигура?
  - Наконец-то ты пришла ко мне, - торжествующе проговорила девушка с пышными рыжими кудрями, показавшаяся в развилке дерева над головой Глорианы.
  - Ты мертва! - презрительно заявила красавица, узнав ее. - Тебе не добраться до меня. Я - Глориана, Богиня красоты!
  - Ты вынудила меня жить, пока в тебе бьется мое сердце! - возразила Марсия. - Я пришла за ним. Ты отдашь его Двиморнедскому лесу, и мы останемся здесь навсегда!
  С этими словами гибкие лианы обвили талию и руки "Богини красоты", крепче, чем руки любовника, а еще одна захлестнула грудь и горло. Глориана бешено забилась, пытаясь освободиться.
  - Я бессмертна! Твои растения не смогут меня убить! - зашипела она, в ужасе и ярости.
  - Ты - всего лишь кукла из золота и прочих драгоценных материалов! Мы подождем, пока они растворятся в земле и станут частью почвы нашего леса. Времени у нас хватит, - теперь уже, кроме Марсии, со всех сторон стали проявляться новые и новые фигуры, насквозь пронизанные солнечным светом, струящимся сквозь кроны деревьев. Дриады Двиморнедского леса окружили плененную Глориану, не давая ей шевельнуться.
  Протянувшиеся из-под земли корни утащили Глориану в земляную пещеру, оплетая ее с головы до пят, точно кокон. И впоследствии люди, которым случалось забредать в Лес Дриад, рассказывали, будто слышали доносящиеся из-под земли женские крики и плач. Но все знали их происхождение, и никто не жалел Глориану.
  
  Заманив Глориану в волшебный лес, Адриан и Карранх повернули коней, вновь не сговариваясь, и пустились прочь, не глядя друг на друга. Лев Победы не знал, что ему чувствовать теперь, вновь встретившись с тем, кто готов был его убить. Долг Жизни был исчерпан, но, несмотря на это, Карранх не спешил хвататься за меч. Ведь было же, хоть и недолго, между ними понимание, разрушенное так грубо и непоправимо Черным Туманом! И сейчас они взаимодействовали против общего противника плечом к плечу, словно понимали друг друга без слов, две половины единого целого. Ведь это же было, вот только что! Теперь Карранху трудно было решить, что делать дальше. Он молча правил конем, не зная, что сказать. Во рту пересохло, сердце тревожно стучало.
  Адриану было еще хуже. Он ждал, что Лев Победы вот-вот потребует от него ответа за то, что совершил в помрачении, и был готов сразиться с ним, но не хотел умирать прежде, чем отомстит виранцам. И еще одна мысль терзала его - о татуировке на плече гебира, вон там, под доспехом. Что это - совпадение, обман или вправду злая шутка судьбы? И знает ли сам Лев Победы, что за знак носит на своем теле?
  Мрачное, накаленное, как воздух перед грозой, молчание повисло меж двух всадников, возвращающихся к своим войскам, хоть оба казались внешне совершенно невозмутимыми. Одно вовремя брошенное слово, один жест еще могли бы все изменить. Но ни слова так и не было произнесено.
  Вернувшись к городским воротам они увидели виранцев, строящихся на поле, готовящихся войти в город. Несмотря на слаженность действий, единовременное построение двадцатитысячной армии - медленное дело, и виранцы не могли броситься в распахнутые ворота мгновенно, как им бы хотелось. А в воротах ждали, приготовившись защищаться до последнего, лагардцы и аризийцы, но видно было, насколько их меньше, чем врагов.
  При виде виранской армии Адриан задрожал от ярости. Вот они - убийцы его жены и детей, истребители всего живого в Аризийских горах! Они сохранили свою армию сильной и боеспособной, и теперь готовятся торжествовать победу. Вот и полководец Гидарн под знаменем с языками пламени, на золотой колеснице, влекомой четверкой рыжих лошадей. А позади виднелись носилки под пышным балдахином - кто в них, не тот ли маг, что наслал на Аризию Черный Туман?
  Не задумываясь больше ни на мгновение, Адриан подбросил на ладони гладкий серый камешек и уронил его на землю. Тот приземлился с мягким стуком.
  - Хронос! - во всеуслышание позвал он.
  Воздух словно уплотнился, все звуки притихли, будто отдалились, когда перед спешившимся графом Аризийским появился из ниоткуда древний демон. Здесь, среди обычных предметов, его облик казался еще более жутким и отвратительным: дряхлое сгорбленное тельце, едва способное выдержать вес собственной головы, рваные лохмотья, ручки-веточки каким-то чудом удерживают рассыпающийся от ржавчины меч. Вокруг испуганно заметались кони, сбрасывая всадников: им животное чутье подсказывало вернее глаз, что перед ними большая опасность. Кто-то из людей тоже вскрикнул, но большинство просто не понимали, что происходит.
  Хронос, по-прежнему с повязкой на глазах, безошибочно повернулся к Адриану.
  - Ты звал меня? - пронзительно проскрипел он.
  - Да, - Адриан, бледный и решительный, обернулся к людям, собравшимся позади у стен Адлерштайна. - Отвернитесь, если можете - закройте чем-нибудь лицо. Никто не должен сейчас смотреть, это гибель!
  Его слова прозвучали так значительно, что никто и не думал усомниться. Люди оборачивались прочь и заставляли повернуться лошадей. Женщины на стене закрыли лицо руками. Гебиры закутывались в платки, как при приближении пыльной бури.
  Адриан отвернулся последним от приближающегося строя виранцев. Лишь после того, как указал Хроносу в ту сторону:
  - Убей их всех!
  Медленно, тонкими ревматическими пальцами, демон стал снимать с глаз повязку...
  Люди, обернувшиеся назад, не услышали ничего необычного: ни яростного рева, ни раската грома, что сотрет врагов с лица земли. Только чуть слышный звон, будто лопнула перетянутая до предела струна, да невесомый шорох, будто осыпалась большая груда песка. Но тут же, без всякого предупреждения, люди почувствовали, что теперь можно смотреть.
  Там, где до самого горизонта расстилался виранский лагерь, где только что сверкала железом и золотом могучая армия, теперь расстилалась мертвая серая пустыня. Не только ничего живого не уцелело под взглядом Хроноса, но не сохранилось ни малейших останков того, что находилось здесь прежде. Ни косточки, ни кусочка металла или обрывка ткани. Даже плотно утоптанная земля и редкие деревья были сметены той же невообразимой силой, и сами скалы, где когда-то сидели Карранх с Зарой, рассыпались в прах. Налетевший порыв ветра поднял целую тучу густой черно-серой пыли. Казалось, будто над полем и вправду прошла тысяча тысяч лет. У тех, кто видел это, застревал в горле возглас изумления. Никто не осмелился обрадоваться исчезновению виранцев. То, что уничтожило их, могло внушить лишь страх, но не благодарность.
  Посреди созданной им пустыни стоял Хронос и довольно смеялся, вновь надев повязку на глаза.
  - Так, в конце концов, станет везде, такова судьба всего живого и всей мертвой материи. Ничто не может сопротивляться времени, - проговорил он тонким дребезжащим голосом и повернулся к неподвижно застывшему Адриану. - Ну что: как видишь, я выполнил свою часть договора. Готов ли ты заплатить свою?
  Граф Аризийский побледнел, его передернуло от омерзения. После увиденного сама мысль о том, чтобы позволить вселиться в себя этому живому трупу, ужасала его. А стоило подумать, на что будет способен Хронос, завладев его телом, и все в нем яростно восставало против такой возможности. Адриан Вальтари не привык зависеть ни от кого, и не мог даже думать о том, чтобы стать бездушной марионеткой губительного времени. Жаль, что он не принял яд заранее, и не может пронзить себя мечом прилюдно, чтобы не осрамиться еще больше...
  Взглянув на крошечную высохшую фигурку у себя под ногами, Адриан усмехнулся, решив с честью доиграть свою игру:
  - Ты хорошо выполнил договор; люди надолго запомнят силу великого Хроноса! Но ведь я не обещал, что легко уступлю тебе свое тело. Тебе оно нужно - ты и постарайся взять, а с чего же мне помогать тебе? А если хочешь - вот тебе другое, такое же рослое, мощное и крепкое, как мое, - он указал рукой в сторону Карранха иль-Зафара, такого же бледного, как он сам. - Здесь все, чего тебе так не хватает, Повелитель Времени!
  - Предатель! - завизжал демон. - Ты договорился со мной, а теперь хочешь обмануть, как все человеческое отродье!
  Завизжав, как крыса, дряхлый карлик с непостижимой ловкостью прыгнул на грудь закованному в латы аризийцу. Тот выхватил меч, но в тощих руках Хроноса мелькнуло другое лезвие, все насквозь источенное ржавчиной. Оно ударило первым, с легкостью пронзая прочный литой панцирь и кольчугу. Взметнулась струя алой крови. Еще несколько раз опускался ржавый меч, оставляя зияющие раны в груди и животе Адриана.
  Отчаянный вопль вырвался из его горла, потом он согнулся пополам и рухнул в мертвую пыль, заливая ее своей кровью. Его могучее тело забилось в судорогах, взметая тучи пыли, и новый страшный крик прокатился над бывшим полем боя.
  Стоявший ближе всех Карранх едва не зажал уши, чтобы не слышать этого крика. Краем глаза увидел, что некоторые из собравшихся вокруг так и сделали. Иные воины бледнели и пятились. На стене упала в обморок женщина, и ее едва успели подхватить, чтобы не сорвалась вниз. Лагардцы, гебиры и аризийцы глядели, сжавшись в кучку и, казалось, забыв, кто есть кто. Слишком много жутких событий, чтобы выдержать за один день. Кто-то истерически захохотал, другие рыдали, не стыдясь никого.
  - Держать строй! - крикнул командир городского ополчения. - Не отступать! Воины вы или собачьи хвосты?
  Карранх отстраненно подумал: хорошо, что его племени сейчас отступать некуда, не то он не поручился бы и за их стойкость.
  Аризийцы, остолбенев, глядели на своего умирающего вождя и не могли поверить, что все это происходит наяву. Никто не мог подойти ближе к корчащемуся в агонии Горному Барсу. Никто просто не мог сдвинуться с места, ноги будто примерзали к земле.
  Один лишь Хронос, скаля беззубые челюсти, подошел вплотную и остановился, насмешливо качая головой, и с жадным любопытством уставился на свою умирающую жертву.
  Но демон недооценил выносливость смертельно раненого богатыря. Корчась от боли, тот сквозь застилающую глаза кроваво-черную пелену разглядел своего врага. И усилием воли сумел продолжить судорожное движение, бросившее его под ноги Хроносу. Весь в крови и в пыли, хрипя от боли, Горный Барс приподнялся на коленях и ухватил легкое, почти невесомое тельце демона. В следующий миг новая предсмертная судорога скрутила мускулистое тело, но он не разжимал рук и душил Хроноса в своих объятиях, катался по земле вместе с ним, расплющивая всей тяжестью. Тонкие, источенные временем кости Хроноса затрещали под напором, но этот треск скрыл новый мучительный вопль Адриана. Казалось, это не кончится никогда.
  Однако борьба с демоном ускорила смерть аризийца. Судороги, наконец, прекратились, он вытянулся и замер, открыв глаза. В следующее мгновение над мертвым полем послышался тоскливый пронзительный вой, и люди увидели, как ветер поднял облачко серой пыли и унес прочь, по направлению долины в Аризийских горах. Услышав этот вой, умирающий Адриан приподнял голову, злорадно усмехнулся, потом вновь упал в пыль, и больше уже не двигался.
  Первым к нему подошел Карранх иль-Зафар, не веря своим глазам. Столько всего произошло между ним и этим человеком, что он не взялся бы точно определить свое отношение к нему. Лев Победы ожидал, что когда-нибудь ему придется в третий раз скрестить мечи с Горным Барсом, теперь уже в смертельном поединке, что будет стоить жизни одному или обоим. Но он не знал, что чувствовать ему теперь, когда смертельный враг лежал перед ним мертвый, убитый потусторонней силой, которую сам же призвал. Во всяком случае, он не мог радоваться.
  Опустившись на колени, Карранх закрыл глаза своему сопернику. Потом, не оглядываясь, взял протянутый кем-то платок и вытер лицо Адриана, залепленное кровью и пылью, оставшейся от виранской армии, что стер с лица земли Хронос. И только тут заметил, что останков демона нет рядом. Они исчезли, в свою очередь рассыпались прахом.
  - Ты победил, - тихо сказал он Адриану, снимая шлем перед ним. - Ты отомстил виранцам и прекратил войну, расквитался со своим убийцей, как подобает рыцарю и вождю.
  В это время магистр Гелиодор, спустившись со стены, внимательно осмотрел тело графа Аризийского и место вокруг. Наконец, кивнул с заметным облегчением.
  - Да. Хронос и впрямь лишился телесной оболочки! Полностью уничтожить его, конечно, невозможно: пока стоит мир, в нем будет и время, хотя бы и в самых губительных своих проявлениях. Но осмелюсь думать, что он не скоро восстановит силы, чтобы воплотиться на земле. Он не ожидал такого отпора, и долго еще не осмелится вмешиваться в жизнь людей, - волшебник перевел взгляд на окровавленный труп Адриана. - Да: если граф Аризийский и поставил не на того союзника, то расплатился сторицей за свою ошибку. Не нам его судить...
  Карранх, поднявшись на ноги, с благодарностью взглянул на старого волшебника: тот высказал именно те слова, которых он сам никак не мог найти.
  Оглянувшись, он увидел бегущую ему навстречу Зару, раскинувшую руки навстречу. Подхватил жену на руки и прижал к себе, слушая, как бьется ее сердце.
  - Я знала, я верила, что ты жив и вернешься! - шептала ему на ухо молодая женщина. - Слава Отцу-Солнце, ты жив! Мне... мне показалось на миг, что там не он, а ты!..
  Карранх оглянулся и вздрогнул тоже: еще никогда он не замечал такого сходства с графом Аризийским, как сейчас, когда тот лежал мертвым. Но тут же снова обернулся к жене.
  - Не ты одна принимаешь меня за Вальтари, но это не так. Успокойся, жена моя: самое главное, что мы снова вместе.
  А тем временем аризийцы, опустившись на колени прямо в пыль, оплакивали своего вождя. Они говорили по очереди, что лежало на душе, стараясь сдерживаться, но голос поминутно срывался то у одного, то у другого.
  - Сегодня мы не просто лишились своего вождя, достойного наследника рода Вальтари - мы хороним будущее Аризии, - дрожащим голосом говорил один рыцарь. - Мы - последние из аризийцев, и у нас не осталось женщин и детей. Теперь нет и нашего вождя, и нам, видно, предстоит затеряться среди других племен.
  - Правда, - понурил голову другой. - Погиб последний из рода Вальтари, что всегда предводительствовал нами. О, Боги, до чего мы дожили - на наших глазах пал последний из древнего рода аризийских вождей!
  Глава 27. После бури
  Однако из столпившихся вокруг аризийских рыцарей вышел вперед старый Лоренц. Как и все, поклонился своему мертвому вождю, склонил голову с глубокой скорбью. Но тут же выпрямился, пристально огляделся вокруг.
  - Род Вальтари не погиб! Последний потомок древних вождей еще остался!
  Аризийцы обернулись к нему, не веря своим ушам; на мгновение всем показалось, что всегда мудрый, рассудительный старик сошел с ума из-за страшной гибели их вождя, которого знал с рождения.
  - Что Вы говорите, эн Лоренц?! Ведь семья графа уничтожена Черным Туманом, а других наследников нет!
  Но старый рыцарь хорошо знал, что говорит. Он взял под руку Карранха иль-Зафара и ввел в круг аризийцев.
  - Вот наш вождь - Конрад Вальтари, брат-близнец погибшего сегодня Адриана, похищенный в детстве гебирами.
  Лев Победы, пораженный больше всех, уставился на старика, не в силах выговорить ни слова, язык не повиновался ему. Аризийцы были почти столь же изумлены.
  - Как это может быть? У Маркуса Вальтари, точно, было двое сыновей, но все говорили, что второй умер в детстве и похоронен в фамильном склепе...
  - Это Маркус объявил так, и нам велел говорить. Он был слишком горд, чтобы признать, что не уберег сына, - горько усмехнулся старик. - Потому-то он и охотился на гебиров, искал своего сына в каждом кочевье и, не находя, уничтожал всех в ярости. Если бы мальчик нашелся, конечно, открыли бы правду. Но его не было нигде. Маркус сразу потребовал поклясться жизнью всех, кто знал правду, что мы не откроем ее никому. С тех пор прошло тридцать лет, время, войны и Черный Туман унесли многих, так что правду знаю я один. Сегодня я нарушаю клятву: если промолчу теперь, мне не простят ни люди, ни Боги.
  Старик украдкой отер выступившие на глазах слезы и продолжал:
  - Даже Адриан, когда вырос, едва помнил, что у него был брат, и не знал, что с тем стало. Он, должно быть, догадался, когда увидел татуировку на плече гебира, с которым так странно столкнула судьба. Барс, стоящий у скалы - герб Вальтари.
  Карранх невольно схватился за плечо, словно недавно возникший рисунок хищника обжигал его. И, не двигаясь с места, глядел, как аризийцы осторожно расстегивают доспехи своего павшего вождя, обнажая точно такую же татуировку, как у него.
  - Но это невозможно! У меня этот знак появился совсем недавно!
  Подошедший ближе магистр Гелиодор коснулся татуировки на плече Карранха, когда тот снял кольчугу и расстегнул поддоспешную куртку.
  - Так и есть: чувствуются следы магической маскировки, лишь недавно снятой. Конечно, будь она видна, правда открылась бы уже давно... Эн Конрад, Вы ведь всегда знали, что Вас вырастила не родная мать, и даже не родственница, что у Вас нет родни среди гебиров. Что же Вас так удивляет?
  Карранх иль-Зафар - или Конрад Вальтари, ибо таково было его настоящее имя, - огляделся по сторонам, еще не вполне веря, что все происходит наяву, а не в затянувшемся сне.
  - Я думал, что моих родных истребил Черный Граф. Такое случалось со многими кочевьями, и у нашего племени не было врага страшнее. А теперь что же, получается, что он был моим отцом?!
  - Маркусом руководила жажда мести, и она привела его к гибели, как и Адриана, - грустно произнес старый Лоренц. - Жителям равнин не понять обычаев гор. Но ты, Конрад, постарайся простить отца и брата теперь, когда оба они мертвы... Ведь у Аризии нет другого вождя, кроме тебя!
  Лев Победы пошатнулся, как от внезапного порыва ветра. Ему казалось, что земля качается под ногами, словно спина коня, если уснешь в седле. Он провел рукой по лицу, с усилием отгоняя наваждение. Потом оглянулся на гебиров. Те сгрудились у городской стены, как стадо диких быков: снаружи всадники с саблями наготове, готовые, если придется, прокладывать путь силой, внутри круга - женщины с детьми, стада, повозки. Конрад дико взглянул на них, как будто не узнавал собственное племя или ожидал, что они не узнают его.
  - Что скажете теперь? - спросил охрипшим голосом.
  - Что теперь? - послышалось из рядов воинов. - Нам некуда идти. Огнеликий Царь в Виране не простит на гибели армии Гидарна. Сейчас не время искать новых вождей. Только Лев Победы может проложить новые пути для кочевья.
  Внутри круга мелькнуло какое-то движение, и двое юношей подняли на повозку старую Ирму из рода Ворона - старейшую из гебирских Видящих. Она воздела руки к небу и воскликнула все еще звучным голосом:
  - Вот и сбылось пророчество Харраны Древней! Вот он - вождь, над головой которого горит сияние! Он приведет гебиров в новый дом!
  Конрад вновь перевел взгляд с гебиров на аризийцев. Ему показалось, что он видит по обе стороны те же обращенные к нему лица, взирающие с надеждой и тревогой.
  - Решай, наш вождь! - сурово произнес один из рыцарей. - Нас осталось мало, и у нас нет жен и детей, без них нет и будущего.
  Конрад почувствовал, как на его плечи легла невидимая, но от того еще более ощутимая тяжесть. Покачнувшись под ней, он выпрямился, твердо глядя в глаза обоим племенам.
  - Вы, жители гор, назвали меня вождем по праву рождения, а вы, свободные кочевники, сами избрали меня из числа лучших, и готовы идти за мной в новую землю, о которой говорит пророчество. Я дам вам эту землю, а вам, аризийцы - продолжение рода! У гебиров много осталось женщин, потерявших мужей, и молодых девушек, которым не хватит мужей. Возьмите их в жены, пусть они родят детей, что продолжат род своих отцов, и имя аризийцев не исчезнет в веках! А вам, гебиры, больше не придется скитаться, как перекати-поле, по чужим краям, терпеть нужду и притеснения. У вас будет свой дом и свои владения, за которые не надо сражаться. Ну! Что скажете? Те, кто согласен, пусть дадут клятву огнем, кровью и водой жить в мире, как положено единому племени.
  Он увидел перед собой сияющий призрак аризийских гор. "Ты был прав, Горм: я вернусь!"
  У многих, должно быть, в это время промелькнули сомнения. Одни представили, как в их родные горы явятся кочевники, с которыми объясняться-то получается с пятого на десятое, и подумали: кто кого поглотит? Другие вспоминали, сколько их соплеменников погибли от рук аризийцев, и поглядывали на горцев с тайным опасением, особенно женщины. Пока еще лишь решение Льва Победы объединяло их.
  Несколько человек с обеих сторон сделали первые робкие шаги навстречу. За ними последовали и остальные, робко и недоверчиво поначалу, сдержанно приглядываясь друг к другу. Тихо, вполголоса, повторяли слова клятвы, тут же составленной Конрадом. Все понимали, что двум народам с совершенно разными обычаями нужно время, чтобы привыкнуть друг к другу. Никто и не рассчитывал, чтобы они в один день признали друг друга братьями.
  - Жаль, что он не успел узнать правду, - тихо, про себя, проговорил Конрад, когда аризийцы подняли на носилках окровавленное тело Адриана. - И я никогда не узнаю, смогли бы мы быть настоящими братьями.
  Когда четверо рыцарей под траурным знаменем собирались внести мертвеца в ворота, им навстречу шагнула гебирка и, смущаясь, проговорила на ломаном лагардском языке:
  - Мы имеем средство, чтобы сохранить тело нетленным до отправки домой, чтобы похоронить по вашим обычаям.
  От этого предложения на душе у аризийцев стало потеплей. Их вождь должен был упокоиться в гробнице родового склепа, согласно обычаю - а теперь, когда горцам мало что осталось, кроме обычаев, соблюсти их всем казалось насущно необходимым. Гебирское средство было как нельзя кстати.
  Когда носилки внесли в разрушенные ворота, навстречу вышла принцесса Иеронима в сопровождении своей свиты. Она уже знала, что произошло, но не вмешивалась, так как это не касалось ее и лагардского народа. Но, поравнявшись с остановившимися носилками, склонила голову перед мертвым союзником.
  - Только благодаря графу Аризийскому и его рыцарям, Лагардская Империя смогла продержаться так долго, - в серых глазах принцессы блеснули слезы. - И я сама, и мы все обязаны графу жизнью. Не найти союзника вернее и рыцаря доблестнее. И пал он на поле боя, с оружием и в доспехах, как подобает великому воину, и своей гибелью избавил нас от страшной опасности. Пусть будет к нему добра Всеуносящая Ночь, - при этом пожелании она, как полагалось, опустила руки ладонями вниз.
  Встретив входящего в ворота Конрада, Иеронима приветствовала его любезно, как равного союзника. Она хорошо знала гебирского вождя по рассказам Зары, да и сама встречала его, когда тот находился в Адлерштайне в плену.
  - Необыкновенные события случились в последнее время. Они унесли много жизней, и изменили до неузнаваемости даже лик земли, - принцесса указала на поле, уничтоженное губительным взором Хроноса. - Но я рада признать, что Вашим соотечественникам повезло получить хорошего вождя. И прежним, и новым соплеменникам, - подчеркнула она с особенным значением.
  Конрад почтительно поцеловал руку будущей императрице, решив, что, раз уж придется превратиться в аризийского вельможу, следует выработать соответствующие манеры заранее.
  - Как бы ни было у других племен, но я уверен, что Лагард получит великую правительницу, мудрую как сова и твердую как ветвь дуба, - произнес он, подумав про себя, что, если бы не эта война, принесшая, спору нет, множество несчастий вовлеченным в нее народам, Империи продолжало бы еще долго не везти с правителями.
  Иеронима слабо улыбнулась.
  - Надеюсь, что Аризия и впредь останется нашим союзником, как было прежде? - поинтересовалась она у Конрада и Зары, ставшей об руку с мужем.
  - Придти на помощь верному союзнику - наш долг, и, если мне удастся дать Аризии будущее, я завещаю его потомкам, - заверил ее Конрад. - Но аризийцы - не подданные Империи, и надеются впредь сохранить независимость. Я знаю, что мой брат мечтал освободиться от договора, что делал его данником Лагарда.
  Имперские вельможи и знатные горожане, сопровождавшие принцессу, отметили про себя, с каким достоинством говорит бывший кочевник, не получивший настоящего образования. Отметила это про себя и Иеронима.
  - Договор, заключенным Великим Бастардом, был несправедлив. Ваша доблесть, граф, и кровь Вашего брата и Ваших воинов, давно купили свободу Аризии, - поспешно заверила она. - Прошу Вас, останьтесь ненадолго в Адлерштайне и отдохните перед дорогой, как полагается друзьям. Тогда и обсудим условия нового договора. Хотя, - кронпринцесса грустно усмехнулась, - ни Вы, ни я еще не приняли знаки власти в своих владениях, и, стало быть, не имеем права заключать договор.
  - Сейчас многое получается не так, как должно быть, но у нас нет выбора, - ответил Конрад. - Мы вряд ли сможем часто покидать свои владения впредь, так что лучше все выяснить раз и навсегда. И благодарю за предложенное гостеприимство!
  Он огляделся назад, глядя, как в разбитые ворота въезжает конница двух объединившихся племен, а за ней и обоз. Аризийцы и гебиры пока еще держались порознь, настороженно. Но все-таки он заметил, как гебирская колдунья перевязывала рану аризийского рыцаря, уложенного на телегу, а другой аризиец помог повернуть упряжку, которой с трудом правила одинокая женщина. Словно первые робкие ручейки в предвестии весны, когда еще всюду лежит снег.
  Проводив обоз взглядом, Конрад обернулся к принцессе.
  - Позвольте Вам сообщить, Ваше Высочество: дело в том, что Ваша кузина, принцесса Аврора, живет среди гебиров, став наложницей Тсоура эм-Фарна, главы рода Белого Коня. Если Вы хотите, я договорюсь с ним о выкупе, но боюсь, что Тсоуру будет трудно расстаться с ней. Принцесса Аврора всерьез понравилась ему, кроме того, она ждет ребенка, хоть и трудно поручиться за его отцовство. Пожалуй, в Аризийских горах ее будущее окажется более надежным.
  При упоминании кузины, которую не видела с самого взятия Розенгардена, Иеронима сильно побледнела. Самые противоречивые чувства охватили ее, однако она колебалась недолго.
  - Я верю, что в Аризии принцесса Аврора будет в более надежных руках, чем возможно здесь, - заверила она Конрада.
  Тот кивнул и, сев на коня, вместе с Зарой въехал в освобожденный Адлерштайн, как подобало вождю союзного народа.
  Весь день и всю последующую ночь шумел Адлерштайн, словно разворошенный улей. Люди никак не могли поверить, что город выстоял, что Империя спасена, и спасли ее они сами - обычные горожане, не герои и не полубоги, однако нашедшие в себе честь и мужество, каких не подозревали до сих пор. По улицам бродили толпы людей, еще не верящих, что война окончена, и больше не придется ни с кем сражаться. Еще не были похоронены последние жертвы этой войны, и не было такой семьи а Адлерштайне, что не оплакивала хоть кого-то из близких. Но вместе с недоумением на их лицах все чаще появлялась радость.
  До утра на улицах и площадях города горели костры, от них сделалось светло, как днем. Лагардцы, аризийцы, гебиры прямо на улице устраивали пир из своих небогатых запасов, танцевали у огня и пели на разных языках. На ратуше развевался белый флаг с золотым орлом.
  
  Когда стало светать, Конрад покинул пирующих, извинившись перед принцессой Иеронимой. Ему хотелось остаться в одиночестве, подумать над произошедшим в спокойной обстановке, и просто отдохнуть, наконец. Страшные картины минувшего дня, не останавливаясь, плыли перед его глазами, в раскаленном мозгу проносились причудливые видения. Никакой лихорадочный бред не мог быть невероятнее последних событий, что полностью перевернули жизнь не только ему, но и множеству других людей. Никто сейчас не мог помочь ему, даже Зара, которую он оставил в зале ратуши, поцеловав на прощание. Отыскав на конюшне Кабира, Лев Победы сам не знал, куда поедет по узким городским улицам, запруженным народом. Трудно было представить, чтобы в огромном городе, празднующем победу, нашлось хоть одно укромное местечко.
  Обернувшись, он увидел Лилию. Та стояла у входа, бесстрашно гладя высунувшуюся из денника морду огромного жеребца, и загадочно улыбалась.
  - Если Вы хотите отдохнуть, граф, поезжайте к храму Илиары. Проведите ночь в роще у священного источника, и Богиня пошлет Вам ответ.
  Конрад, вздрогнувший с непривычки, услышав свой новый титул, обернулся к молодой жрице, не спрашивая, как она угадала его желание. Благодарно кивнул ей и поехал в сторону реки.
  В садах возле Илиары тоже веселился народ, но в ивовой роще возле самого храма было пусто. Весь праздничный шум стихал вблизи святилища Богини Реки, что спасла Адлерштайн от нашествия огненных червей. Одетые серебристой зеленью, склонились над водой ивы, кивая гибкими ветвями. На них уже развевались вновь повязанные девушками цветные ленты. В речной заводи плавали водяные лилии, не спеша закрываться на ночь. В глубине сада светился белым мрамором храм Илиары и статуя с чашей в руках, полной ключевой воды.
  Возле храма стояла верховная жрица Клементина. Кивнула приехавшему всаднику, казалось, вовсе не удивляясь его появлению.
  - Омойся священной водой и проведи ночь у источника; тогда Богиня пошел тебе вещий сон, - посоветовала она.
  Оставив коня возле рощи, Конрад умылся, зачерпнув воды из мраморной чаши. Вспомнил рассказы о том, как его брат защитил от осквернения статую Илиары, и грустно улыбнулся. Всю жизнь у него был брат, и оба они не знали этого, занимались тысячей бесполезных, никому не нужных дел! А теперь ничего не исправить, живым не дотянуться до умерших. Возвращаются ли они к Четырем Изначальным Стихиям, как верят гебиры, или остаются в царстве Всеуносящей Ночи, по лагардским верованиям, или присоединяются к предкам на небе, как думают аризийцы, - они равно далеки от живых людей...
  Вытянувшись на траве возле священного родника, Конрад не заметил, как уснул под шелест узких и длинных листьев ив, утомленный собственными размышлениями. И увидел их...
  Сперва он оказался на вершине гор, напомнивших было те, что видел в Аризии, но потом решил, что они все же отличаются. Эти были выше, величественнее; далеко под ними плыли облака, однако вершины не покрывал снег, и, оказавшись здесь, Конрад не чувствовал холода. Он спокойно дышал чистым горным воздухом, и с наслаждением ступал босыми ногами по шелковистой луговой траве, усыпанной яркими цветами. Они ждали его там - сначала полупрозрачные тени, потом все более живые и яркие, будто соткались из воздуха.
  Первой навстречу ему выбежала Афза. Остановилась в двух шагах, раскинув руки. К ней, как резвый олененок, бросился ребенок. На земле он не успел родиться, но теперь Конрад увидел его таким, каким был бы к этому времени...
  - Я рада за тебя, мой Лев Победы, - проговорила Афза. - Живи долго, и не сожалей ни о чем. Боги привели тебя к тому, для чего ты был рожден.
  - Ты благословляешь меня? - проговорил Конрад, не отводя глаз. - И тебе не больно от того, что у меня другая жена? Ты сможешь простить, что с другой сбудется то, о чем мы мечтали вдвоем?
  - Я уже простила, - она улыбнулась ему светло, как при жизни. - Ты заслуживаешь счастья, и я знаю, что она тебя любит не меньше, чем могла бы я. Счастья тебе, Лев Победы, и не мучай себя воспоминаниями о том, чего не изменить. Мы всегда будем с тобой! - она послала ему воздушный поцелуй и исчезла вместе с ребенком.
  Тогда навстречу Конраду шагнула другая женщина, высокая и худая, в гебирском пестром костюме. Остановила на нем пристальный взор агатовых глаз и торжествующе усмехнулась.
  - Славься, Избранный Вождь! Вот и сбылось пророчество Харраны - ты подарил гебирскому народу новую землю! Значит, я не зря украла тебя тогда, не правда ли?
  - Ты... - медленно проговорил Конрад, глядя на женщину, которую когда-то звал матерью. - Ты совершила преступление и обрекла на несчастья столько людей - не только другие племена, но и гебиров, о которых заботишься. Не будь тебя, живы были бы мои родители и брат, и его семья, и твоя несчастная дочь, и все жертвы этой войны...
  - И гебиры продолжали бы скитаться по разным городам и странам, втягиваясь то в одну войну, то в другую, не имея надежного пристанища, - перебила Риспа. - Чего ты ждал? Большой подвиг достигается большими жертвами. Ты можешь не прощать меня, да и Боги, видно, не простили, раз не дали мне увидеть нашу новую землю; но я знаю, что была права.
  Колдунья исчезла, а Лев Победы еще некоторое время стоял неподвижно, осмысливая разговор с ней. Затем увидел среди собравшихся Адриана. Его высокую фигуру трудно было не заметить. Брат-близнец шагнул навстречу, и Конрад насторожился в первое мгновение. Трудно было сразу избавиться от привычки остерегаться этого человека.
  Адриан широко усмехнулся - при жизни Конрад не видел у него такой улыбки.
  - Погляди, как все обернулось, братец! Никакому поэту за десять лет не придумать таких поворотов событий. Надеюсь, ты не разочаруешь нас! Мы все, от Первого Вождя, глядим на тебя. Кем бы ты ни был воспитан, Конрад, теперь ты - Вальтари, вождь аризийский! Будь справедлив к нашему племени.
  - Разве ты не ненавидишь меня теперь? - Конрад широко раскрыл глаза. - За то, что я был союзником виранцев, и за то, что остался жив, завладев твоим наследством?
  Адриан встряхнул головой - черные кудри разметались по плечам.
  - Теперь мне нечего делить с тобой, здесь это не имеет значения. Хорошо, что у меня есть брат, а у Аризии наследник. Жаль, конечно, что нам с тобой не довелось встретиться иначе... Прошу тебя, позаботься, чтобы сохранилось имя аризийцев! Не дай им затеряться среди кочевников, - с этим пожеланием Адриан исчез, а с ним и залитый солнцем луг на вершине неведомой горы.
  Проснувшись, Конрад не почувствовал печаль утраты, как бывает, когда во сне являются души умерших. Напротив, он ощутил прилив сил, словно благословение тех, кого видел во сне, ощущалось и наяву. Подумав, отстегнул с плаща серебряную пряжку в виде скачущей лошади, и бросил в родник. Сверкнув на солнце серебристой рыбкой, подарок нырнул, рассыпав радужные брызги.
  
  А тем временем, как Лилия дала совет новому графу Аризийскому и вышла из конюшни, тоже не спеша смешиваться с толпой, за спиной ее послышался протяжный вздох. Девушка обернулась и увидела Альберта, стоявшего в густой тени каштана. Волосы его, наконец, отросли, и он зачесывал их вбок, закрывая обожженную половину лица.
  - Зачем ты здесь, Альберт? - удивилась она, привыкнув обращаться по именам, еще когда лечила его от ожогов.
  - Потому что ты здесь, - отозвался он, не подходя ближе.
  Тогда она подошла сама и положила руки ему на плечи, покрытые простой суконной курткой. Молодой барон и не подумал переодеться после битвы во что-то, более приличествующее его званию.
  - В чем дело? Разве ты не рад, что закончилась война, и мы победили? - мягко спросила девушка.
  Он поспешил повернуться к ней здоровой половиной лица.
  - Рад, конечно! Но... сказать по правде, мне жаль, что так мало довелось сделать. Ты знаешь, как я жил раньше: мерзко и вспоминать об этом... На войне я надеялся искупить свои грехи, мечтал сделать что-то такое, после чего ты сможешь если не любить, то хоть уважать меня. А теперь...
  Лилия, наконец, поймала его взгляд.
  - А теперь что же? Ты сражался как настоящий воин, и принцесса Иеронима не зря желает посвятить тебя в рыцари. Весь Лагард будет уважать тебя, и я тоже.
  Она протянула руку, желая коснуться его щеки, но Альберт снова отвернулся.
  - Ты не понимаешь! Я не этого от тебя хочу. Не жалости вроде материнской. Но теперь я не заслуживаю большего. Ты - волшебница, тебя скоро станет учить сам магистр Гелиодор, а я кто? Урод с половиной лица, жалкий обожженный калека... Оставь меня, Лилия. Я уеду куда-нибудь подальше, на границу с северными королевствами, и больше не побеспокою тебя.
  Он хотел убежать, но Лилия остановила его, вцепившись обеими руками.
  - Что это ты выдумал, дурачок? Я вовсе не хочу не видеть тебя! Я надеялась услышать от тебя другое предложение, но, раз ты не можешь решиться, приходится мне самой. Вот, слушай: меня совсем не пугает твое лицо, и не нужно отворачиваться от меня! Смотри: я целую тебя, твои щеки, твои губы. Железо и боевые шрамы красят мужчину больше, чем бархат и золото.
  Альберт, прислонившись к каштану, глядел на нее, не веря своим ушам, и из глаз его катились слезы. Потом порывисто вскинул руки и прижал девушку к себе, целуя ее и увлекая на траву у подножия цветущего каштана...
  
  Спустя семь дней аризийцы и гебиры выступили вместе из города в сторону аризийских гор. Кронпринцесса Иеронима долго смотрела со стены, когда они уже скрылись за поворотом и растаяли вдали, оставив позади лишь тучу клубящейся пыли. Она все оставалась на стене, отпустив свиту и погрузившись в свои мысли. В руках принцесса держала распечатанное письмо.
  Там ее и нашел барон Зорн. Негромко кашлянул, предупреждая о себе, но Иеронима не отозвалась. Тогда Рейфорд стремительно подбежал к ней.
  - Ваше Высочество, у Вас что-то случилось? Я увидел, что Вы стоите здесь, и решился побеспокоить Вас...
  Она подняла бледное, усталое лицо. В руках затрепетал большой лист бумаги, запечатанный коронованным волком.
  - Граф Грейт, потомок королей юга, прислал мне письмо. Он сообщает, что поможет восстановить Адлерштайн и снабдит всем необходимым... если я выйду за него замуж!
  Рейфорд всмотрелся в ее лицо, внимательно прислушался к интонациям ее голоса. От своего верного рыцаря принцесса не в силах была ничего скрыть. Теперь ее лицо и руки дрожали от гнева, даже более того - от отвращения.
  - Граф Грейт - сильный и влиятельный человек. Но Вы совершенно точно знаете, что не желаете стать его женой? - испытующе поглядел он.
  Иеронима тяжело вздохнула.
  - Видят Боги, я не в том положении, чтобы разбрасываться союзниками! Но этот Грейт... Ведь он был союзником виранцев, он пропустил их через свои владения без боя, потому и сохранил свои богатства, которыми похваляется передо мной теперь! Нет, барон: будь моя воля, я ни за что не приняла бы его предложение.
  - И не надо! Ваша воля должна быть свята для всего Лагарда, а наглецов вроде Грейта мы как-нибудь проучим сами, без жертв с Вашей стороны! - с этими словами Рей взял письмо из рук оторопевшей принцессы, разорвал на мелкие клочки и пустил по ветру.
  Иеронима взглянула на него с опаской и затаенным восхищением.
  - Вы действуете смело, барон! Но что будет теперь?
  - Ничего не будет! - произнес молодой рыцарь, гордо вскинув голову. - После такой победы неужто уступим каким-то недобитым предателям? Я видел в бою Ваш народ, Ваше Высочество, и знаю: теперь им по плечу свернуть горы. Кроме того, я послал человека к нам, в Черные Горы, к моим родным и соседям-баронам. К ним виранцы не дошли, и они пришлют подкрепление.
  Услышав его твердую, уверенную речь, принцесса почти успокоилась.
  - Благодарю Вас, барон! Вы снова спасаете меня, уже в который раз! - она протянула ему руку и так замерла на несколько мгновений, пораженная новой идеей, которой весьма способствовало горячее прикосновение руки Рейфорда к ее ладони.
  Так, рука об руку с бывшим гвардейцем, точно с равным себе, и спустилась со стены на Площадь Орла, где ждала ее свита с лошадьми. Порадовалась про себя, что никому не успела сообщить о наглом предложении барона Грейта. И решительно произнесла, затаив дыхание, чтобы не дать дрогнуть ни голосу, ни сердцу:
  - Объявляю вам, господа, что в следующее новолуние состоится моя свадьба с бароном Рейфордом Зорном, главнокомандующим и Первым Рыцарем Империи!
  Людское море перед глазами принцессы взволнованно покачнулось, совсем рядом удивленно вытянулись лица вельмож. Но, словно прибой, налетел гул радостных голосов: воины и ополченцы, вновь возвращающиеся к своим мирным занятиям, приветствовали ее выбор.
  Иерониме и Рейфорду повезло, что сейчас, сразу после окончания войны, они могли себе позволить все, что угодно, и некому было препятствовать им.
  Эпилог
  Наступило лето 7682 года по лагардскому летоисчислению, три года после войны, что всколыхнула до дна всю Лагардскую Империю и окрестные земли. Как могучая буря, промчавшись над лесом, сметает с лица земли все старое, одряхлевшее, прогнившее изнутри, чтобы очистившееся место заняла молодая поросль. Так в темном, заросшем тиной болоте, где гниет все попавшее туда, вдруг начинают бить родники чистой воды. Они поднимают слежавшиеся пласты болотной грязи, размывают и разбрасывают прочь зловонную тину. И бывшее болото кипит, поднимает высокие волны, выбрасывают на берег всю тину, гниль и грязь, пока не очистится до прозрачной воды.
  Так было и в Лагардской Империи, дошедшей уже до полного упадка при Аврелии Маннелиге, но все же устоявшей на самом краю и нашедшей силы, чтобы начать все сначала. Понадобилась разрушительная война, чтобы рыцарство и простой народ, привыкшие слишком долго полагаться не на себя, а на другого, снова обрели мужество, чтобы спасти себя и свою землю. Многие сломались, не выдержав слишком резкого перехода от привычного благополучия к опасностям и лишениям, но оставшиеся закалились в тяжелых испытаниях. Оборона Адлерштайна была великим подвигом всего лагардского народа. Выстояв против огромной силы Огненного Царства, лагардцы поднялись не только над врагом, но и над собой. В народной памяти надолго сохранились имена героев той войны, и рожденных позднее детей их отцы и старшие братья имели право учить на собственном примере, а не Великого Бастарда и других, совершавших подвиги давным-давно.
  Не только с виранцами довелось борться императрице Иерониме и ее мужу, принцу Рейфорду, но и с мятежом в южных провинциях под предводительством графа Грейта. Мятежники пытались отстранить от власти молодую императрицу, пользуясь, как поводом, ее сомнительным с точки зрения политической целесообразности браком. Однако ее Первый Рыцарь, бывший барон Зорн, показал всем, что его не зря избрали принцем-консортом. Он сам выступил навстречу Грейту с городским ополчением и собранным на севере подкреплением. Жители Адлерштайна недаром помнили Рейфорда сражающимся вместе с ними, в пешем строю, как простой воин. Они окружили южан и изрубили многих, а голову самого Грейта принесли в Адлерштайн на пике.
  После этого и другие государства признали Иерониму с Рейфордом законными правителями Империи. Вскоре был заключен новый мирный договор, и даже царь Ормизд в Виране, подавленный гибелью своих отборных войск, о чем распространились самые разные слухи, еще более причудливые, чем действительность, не возразил ни словом. Из всей многотысячной армии виранцев и союзников ни один человек не вернулся в пределы Огненного Царства, чтобы рассказать доподлинно, что же тогда произошло. И потому одни говорили, будто императрица Иеронима - могущественная волшебница, которой помогают принявшие человеческое воплощение демоны; другие - что сам Отец-Солнце разозлился и испепелил виранское войско. Во всяком случае, желающих оспаривать власть у нее и ее супруга больше уже не находилось.
  Окончательно власть молодой четы упрочило рождение наследного принца чуть более года спустя окончания войны. Маленький Александр Маннелиг, названный в честь покойного отца Иеронимы, означал, что род Принца Звезд продолжается, пусть и по женской линии. И, значит, жизнь снова течет по своему привычному руслу, как и вода в Илиаре.
  Двиморнедский лес так и остался стоять, врезавшись в город, на месте бывшей Башни Луны. Даже у самого храброго или самого глупого из горожан не хватило бы смелости поднять руку на этот слишком уж живой лес. Судьба могущественной Глорианы говорила сама за себя. Для нового Магического Университета построили новое здание на берегу Реки, больше похожее на обычный дом, без таинственных башен и ворот, отгораживающих от мира. Новая магистресса Лилия не хотела далеко уходить от Богини, что подарила ей жизнь и любовь, и новое предназначение. Когда ее бывший наставник, магистр Гелиодор, обучив девушку и других вновь посвященных, собрался в новое дальнее странствие, Лилия просто рыдала, умоляя его остаться в Адлерштайне и принять жезл Верховного Мага. Но Гелиодор настоял на своем, и ушел в одиночестве, как всегда, никому не сообщая, куда собирается. Обещал, что вернется в Адлерштайн, но лишь когда обойдет всю Империю и своими глазами увидит, как идут дела. И сама императрица не стала удерживать старого мага, хоть и сожалела об его уходе.
  Вознесенная волей судеб в Верховные Маги, Лилия собрала немногих уцелевших в Адлерштайне волшебников и пригласила обучаться всех, кто хоть немного владел магической силой, не только из столицы, но и из провинций. Теперь не только одаренных мальчиков, но и девочек стали обучать магии: ведь новый Верховный Маг доказывала собственным примером, что для женщины вовсе не существует запретов в овладении силой! После войны много появилось магически одаренных детей и даже взрослых, прежде не обладавших способностями. То ли большие потрясения пробуждали в людях магию, то ли сама она, понеся большой урон, искала новых носителей, чтобы не дать тайным знаниям угаснуть. Всех начинающих волшебников следовало обучать, всем необходимо было найти применение в зависимости от личных способностей каждого. Естественно, дела Университета занимали у магистрессы Лилии и других наставников большую часть времени, так что немного отдохнуть ей удавалось разве что ночью, и то не каждой.
  Ее муж, барон Верген, ныне начальник дворцовой стражи, понимал все. Он до сих пор считал для себя большим счастьем, что Лилия согласилась выйти за него замуж, и делал все, чтобы она была счастлива рядом с ним, в их маленьком домике, построенном на берегу Илиары. По вечерам, в сгущающихся сумерках, можно было увидеть их прогуливающимися вдоль реки. Поначалу знатные родственники Альберта возражали против неравного брака: мол, простолюдинка, уличная актриса, да еще колдунья к тому же. Но Альберт женился на ней, никого не слушая, а вскоре недовольным пришлось прикусить языки.
  Пришли большие перемены и в Аризийские горы, опустошенные Черным Туманом. Конрад Вальтари похоронил своего погибшего брата в фамильном склепе, вместе с его женой и детьми, и стал учиться править объединившимися под его началом двумя племенами. Складывались семьи, рождались дети от матерей-гебирок, но с аризийскими именами. По мере взросления им предстояло усвоить два языка, два разных обычая. Трудно было кочевникам осваиваться на обретенной земле, былые привычки, как оказалось, вошли в плоть и кровь, непросто было и ужиться с исконными хозяевами. И смех, и слезы случались порой, когда не умели поладить аризийцы и гебиры. Иные семьи так и распадались, не сумев понять друг друга. Но больших разногласий Конрад все-таки не допускал. Он с первых же дней установил единый закон для аризийцев и для гебиров: за любое преступление придется одинаково отвечать тем и другим. И скоро горцы и кочевники вправду убедились, что их вождь не отдает предпочтения никому. Уважение, каким пользовался Лев Победы, и то, что, с одной стороны, речь шла о двух тысячах одиноких мужчин, лишившихся женщин своего племени, а с другой - о множестве женщин и девушек, которым после войны не хватало мужей, все же позволяло чаще всего договориться полюбовно. Рождались дети со смешанными чертами - первое поколение новой Аризии. Конрад знал, что от него зависит воспитать их так, чтобы взяли лучшее об обоих племен.
  В первый же год родился сын и у них с Зарой - крупный и здоровый мальчик, названный Адрианом. Хоть тот, другой Адриан был по стечению обстоятельств его врагом, и погиб, не успев узнать правду, он был также храбрым воином, до конца сражавшимся за свой народ, и Конрад хотел, чтобы его сын унаследовал эти качества. Он с радостью смотрел, как растет его сын, как становится с каждым днем все больше похож на него - настоящий маленький Вальтари, с татуировкой барса на плече. Зара обожала подрастающего сына. Она сама выкормила его, и сама возилась и играла с ним, не полагаясь на нянек и служанок.
  У Авроры тоже родился мальчик, маленький и смуглый, со светлыми лагардскими глазами. Тсоур, невероятно гордившийся им, назвал сына Рамбаром, а по-аризийски его называли Родриго. Их семья жила в Высокогорном Замке, по соседству с Тареном. Тсоуру, как и другим гебирским главам родов и лучшим воинам, Конрад дал дворянство и земельные угодья - многие аризийские замки после войны и Черного Тумана остались без владельцев. Теперь над Высокогорным развевалось знамя с белым конем, а за самим замком внимательно наблюдали люди вождя. Конрад не забыл своего обещания императрице Иерониме - не спускать глаз с ее кузины, принцессы Авроры, и ее окружения. Если бы в Лагарде нашлись заговорщики, желающие сменить власть, Аврора могла им подойти: она и ее сын, хоть и рожденный от еще большего мезальянса, чем у Иеронимы с Рейфордом, все еще оставались старшей ветвью императорского рода. Однако пока все было тихо: бывшая принцесса довольствовалась тем, что, прибрав мужа к рукам, обустраивала Высокогорный Замок на свой лад, не оставляя ничего гебирского, а гостей "с равнины", чтобы миновали Тарен, пока что не появлялось. Маленького Родриго же Конрад собирался, когда тот подрастет, пригласить к себе. Пусть растет вместе с Адрианом, а заодно будет в безопасности от постороннего влияния. Тогда Аризия и Лагардская Империя останутся в безопасности на много лет вперед, и он, Конрад, выполнит союзнический долг.
  За прошедшее время он бывал несколько раз у тхоров. Дикари умели прятаться, устраивали жилища в самых укромных местах, однако к спасенному ими аризийцу вышли сами, не опасаясь его. В первый раз Конрад встретился со старым Гормом, который, похоже, ничуть не удивился его возвращению. Но привезенных им подарков никто из тхоров не взял. Не только железных ножей и топоров да украшений - даже мехов и другой одежды не коснулись и пальцем. Только косились из-под своих сросшихся бровей, как будто эти вещи могли их укусить. Так и не смогли преодолеть наследственный запрет. Правда, на следующее лето, когда была засуха, и почти вся дичь поднялась от жары выше в горы, Конрад позволил начавшим голодать тхорам последовать за ними, хотя выше уже начинались владения аризийцев. За это, похоже, рыжеволосые были ему благодарны больше всего, и той же осенью пригласили хозяина Аризии на общее сборище Кланов. Там он принял участие в ритуальной охоте на медведя, чем, похоже, окончательно завоевал доверие дикарей. Во всяком случае, теперь они стали появляться в горах открыто. Конрад установил за убийство тхора такое же наказание, как и обычного человека, если только речь не идет о защите. Можно было надеяться, что несколько поколений спустя, когда в память предков войдет, что люди способны быть для тхоров не только врагами, они и согласятся что-нибудь перенять от "харзи".
  А пока что жизнь шла своим чередом. Наступающее лето усыпало горные луга крупными алыми маками и лиловыми ирисами, залило берега рек солнечным золотом купальниц, затянуло предгорья сплошным ковром вереска. В небе, точно тысяча колокольчиков, звенели жаворонки, из-под копыт скачущего коня вылетали куропатки. Уставшее от жары солнце лениво клонилось к вершинам гор на западе, заливая их жарким алым сиянием.
  Конрад возвращался домой через перевал, короткой дорогой, спеша поскорей добраться домой. Он ехал один, приторочив к седлу добытую в горах серну. Еще издалека заметил у сухой ели фигуру всадницы на серой лошади, и подсознательно угадал, что это она - Зара, выехавшая встретить его. Улыбнулся в темноте, будто скрывая излишнюю, по его мнению, нежность. Ни у кого нет такой жены, как его Зара! Всегда позаботится о муже, всегда выедет его встречать, как простая жена аризийского охотника, а вовсе не гордая графиня, в прошлом имперская баронесса. Совсем недавно Зара сказала ему, что ждет второго ребенка, и Конрад хотел, чтобы родилась девочка, похожая на его жену.
  Зара приветствовала мужа, взмахнув рукой, и тут же подъехала к нему ближе.
  - Тебя ждет ужин и горячая ванна, муж мой. А сына я сама уложила спать: он почему-то слушает лишь мои песни и сказки.
  - Неудивительно: я и сам слушал бы их только от тебя! Споешь колыбельную сегодня? - Конрад поравнялся с женой и склонился в седле, чтобы поцеловать ее.
  - Куда же я денусь от Вас сегодня, Ваша Светлость! Вы, как в первый день, упорны и настойчивы в достижении своей цели! - засмеялась Зара, не уклоняясь от поцелуя.
  - Как и все жители Аризийских гор! - уточнил Конрад, глядя вперед, где среди огненного закатного зарева, будто каменный венец гор, высился Таренский замок. Они скакали бок о бок сквозь сгущающуюся южную ночь, и вокруг них горячими струями летнего ветра дышала сама вечность.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"