Аннотация: Желание бросить все и уехать иногда толкает нас на необдуманные действия
...начинаю потихоньку, практически незаметно сваливать, с сожалением думая о возвращении. С сожалением, потому что хочется уехать, выскочить за рамки повседневных пейзажей и разговоров о том, как складывается жизнь чужих людей, без которых будет невыносимо грустно не пройдет и недели... я осмелюсь предположить, что грусть эту смогу терпеть года два, не больше. Нет, я в этом уверен, не больше двух лет. За столь короткий срок я не смогу привыкнуть, не смогу выучить языки и мне наскучат пейзажи, которых я еще не видел, и не важно какие они будут, пляжи или пустыни, джунгли, горы или мегаполисы, захламленные музеями, костелами, и ресторанами быстрого питания. Мне все это не интересно. Есть только желание почувствовать, то что ощущали моряки, рубившие канаты в шторм, когда уже были неспособны поднять якорь со дна. Ощутить, как мое судно кренится и вырывается на свободу, в открытый океан, где пресная вода льется только с небес, а млекопитающие настолько большие, что если представить их одинокое сердце, то через аорту может вбежать внутрь полого органа трехлетний ребенок. Может быть судно выбросит на рифы, тогда эта история не будет иметь мучительного продолжения, но на это рассчитывать глупо, даже если шторм сильнее чем обычно.
Я ни на что не рассчитываю. У меня нет предвкушения и предпочтений. Пока расцветает ощущение позорного побега - этим надо воспользоваться. Продать все, что возможно продать, раздарить все то, что не купят, но с радостью заберут, и выбросить все то, что будет напоминать обо мне тем, кто вряд ли захочет вспомнить события, объединяющие нас.
Были такие?
Мне тяжело. Боюсь ошибиться, как в людях, так и в вещах. Я перебираю, мну их в руках. Швыряю, будто бы проверяя на прочность. Поэтому невостребованные остатки, барахло предыдущих дней - все это окажется на свалке. В этом я хочу быть уверен. Заведомо неликвидный товар режу на куски. Мелкими полосами фотографии. Я не заглядываю в лица. Черно-белое прошлое падает в картонную коробку из-под бумаги. Фотографии хорошего качества, ничуть не побледневшие. Четкие. Детство. Бабушки огород. Продан. Не мной. Если летом подойти к забору, огораживающему его, на тебя будут смотреть как на чужого, если прийти зимой, тащиться по глубокому снегу, не встретишь у калитки никого. Значит, зимой я могу на том клочке земли делать все что вздумается, но в этом нет никакого смысла. Все что потеряло смысл - мое.
- Я звоню по объявлению. - говорит мне знакомый голос из телефонной трубки.
- По какому именно? - пытаюсь уточнить я.
- Вы продаете машину?
- Продаю и не торгуюсь, и не только машину.
- Интересует только машина. - голос уверен в своем выборе. - За триста отдаете, я правильно понимаю?
- Да.
- Посмотреть.
- Когда вам удобно?
- Я бы подъехал часика через два. Подъезжать по адресу, указанному в объявлении?
- Да. - вешаю трубку. Пытаюсь вспомнить чей же это мог бы быть голос. Перелистываю образы. Совпадений нет. Похоже на розыгрыш, пустой, бестолковый и несмешной. Ждешь неизвестного человека, обладателя знакомого голоса, а он не приходит, как собственно и его деньги. Забыл взять номер телефона покупателя, чтобы была возможность перезвонить. Ждешь, когда он опаздывает, и думаешь вот- вот должен явиться. В этот момент кто-то дозванивается, строго спрашивает: "Вы продаете машину? Я бы взял, но мне надо быть уверенным что вы ее никому не продадите. Еду из другого города. Выезжаю сейчас, буду завтра утром! Выезжать?". Пытаясь предать голосу уверенности, объясняю, что скоро должен явиться клиент, просто он опаздывает и если с ним не получится договориться, то стоит лучше выехать завтра и быть здесь послезавтра. Раздраженно вещают трубку, не справляясь со своей собственной срочностью.
Первый кто звонил и говорил со мной знакомым голосом так и не пришел, тот, кто позвонил пока я ждал, не стал перезванивать, но еще и еще звонили, и приходили люди с такими же знакомыми голосами как у первого. Бормотали неуверенно, но на повышенных тонах, про царапины и геометрию кузова, про пробег и замену масла и неродной китайский бампер, а я твердил "триста...триста...триста...". Сошлись на двухсот пятидесяти пяти и на одну проблему в моей жизни стало меньше.
Относить свои книги в государственную библиотеку странно. Здесь просто нечего добавить. Единственное, о чем успел пожалеть, о том, что уже продал машину, попутно вспомнив, кухонную посуду, бытовую технику и излишки шмотья от которых тоже стоит избавиться как можно скорее, но сейчас меня занимали книги, с которыми не познакомившись прощался, испытывая исключительно удовольствие. Книги сами по себе тяжелый предмет, особенно когда их много, особенно когда они связаны в литературные снопы: грязными бинтами, бечевками или малярным скотчем. Снопы перевожу на такси, довожу таксиста до белого каления, а он в свою очередь накручивает счетчик пока я гружу книги в багажник внутрь салона, попутно говоря ему: - Не так уж и много книг осталось. Придется съездить еще раза три не больше. Возможно четыре. Пять максимум!
В ответ мне послышалось, что он назвал меня "Сукой!". С легким приглушенным цоканьем прошипел под нос.
Улыбаюсь. Потому что понимаю. Идти от моего дома до библиотеки пьяным медленным шагом, придерживая стены зданий и заборы палисадников минут семь. Погрузка и разгрузка литературы требуют гораздо больше времени и это время моего водителя и время это умирает в простое. В эти минуты мне немного стыдно от того ощущения что я издеваюсь над более слабым и готов ему еще за это заплатить, а он готов принять эти деньги потому что не может сказать своему клиенту: "Нет", "Хватит", "С меня довольно". Он просто набивает цену и постоянно согласовывает со мной, каждый раз, когда я открываю или закрываю дверь его желтого автомобиля. Так сейчас делают все менеджеры. Так делают все...убеждаются в платежеспособности того, кто рядом... и это нормально. Просто люди хотят обезопасить себя, хотят быть уверенны. Я это уважаю, поэтому соглашаюсь и бегу.
Конечно, выбросить все обошлось бы мне гораздо дешевле, но удовольствия меньше. Ритуальное прощание с пожитками, будоражит воспоминания...иногда приятные. Они поблескивают среди разного хлама памяти, и их приходится выцарапывать, вытаскивать и поднимать на поверхность. Иногда, словно подводный айсберг, они, подчинившись моей воле, всплывают на поверхность и удивляют своей чистотой и прозрачностью, но тут же тают от бледных солнечных лучей, просачиваются сквозь пальцы смешиваясь с грязью. Руки высыхают. Я наношу на кожу увлажняющий крем.
Библиотекарша, младший сотрудник библиотеки, кладовщица или бухгалтер...я не знаю должность этого человека. Женщина. Пытается быстро забить себе в планшет все что я разгружаю и выставляю в холле. Где-то корешки книг читаются хорошо, где-то буквы полностью стерты. Странно, но факт, я читал больше книг тех, которые убило, но не похоронило время. Любопытство затаскивало меня внутрь безликого переплета, потому что, единственное, что меня могло заинтересовать, это невозможность предсказать сюжет по обложке, а отбрасывать начатые книги было не в моих привычках. Недочитанная - оставляла пресное ощущение незавершенности, измены, и отброшенной надежды, о которой я всегда почему-то боялся пожалеть, хотя возможность вернуться всегда была рядом. В книгах полно разочарования, но не в каждой, меньше в тех что не прочитаны...так же все и с людьми.
А если книга уходила, исчезала, то магазины продавали их в переплетах, мягких, твердых, пахнущие типографской краской, изданных по частям, с картинками и без, но шрифт был не тот... от тех изданий что разбросаны по магазинным полкам, веяло формальностью. В книгах изменился шрифт, он потерял красоту, утонченность, объем и смог повлиять на содержание. Стало проще, суше и как-то более хрупко...все.
Заплатил, громко хлопнув дверью автомобиля, отпустил таксиста. Меня отпустили поблагодарив. Дверь на толстой пружине захлопнулась за моей спиной сама.
Дома из развлечений только соцсети, заключенные в маленький гладкий корпус смартфона, однообразные как бесконечный бинт умирающего солдата, обожженного со всех сторон напалмом. Я чувствую запах постов. Таких же бессмысленных, как труп солдата, и я разматываю бинт обнажая изуродованное тело, покрытое ровной коркой чужого оптимизма. Это шутка. Чужая и предназначенная не мне. Грязная.
Единственное, о чем я пожалел - это о том, что у меня больше не осталось объемных шрифтов, разбросанных по бумаге.
Возможно, я тороплюсь без видимых на то причин, возможно я не прав, но думаю, что мне хочется успеть вернуться. Вернуться под напором желания и тоски, а не потому что проблемы чужого мира оказались больше, чем предполагалось мной изначально. Вернуться, чтобы не было "уже" поздно, чтобы меня здесь узнавали те, кто хотел бы со мной поздороваться, а те, кто бы этого не хотел были бы достаточно искренни, чтобы не подавать руки. Обижаться бесполезно. Забыл, как это - потому что предвидел. Все что предсказуемо уже пережито. Поэтому я думаю о возвращении больше чем о том моменте как я устрою свой быт там, куда отправлюсь, а где это самое "куда" сказать в эту минуту сложно.
Мне странно, но достаточно объяснимо. Наш аэропорт я достаточно хорошо знаю и могу представить себя спускающегося по трапу, в мерзкую погоду межсезонья, могу представить пограничников, пытающихся играть в вежливость, и других пассажиров, совсем не интересующихся вежливостью.
Спать. Иногда приходится заставлять себя ложиться. Заставлять закрывать глаза. Часто это гораздо сложнее чем проснуться. На то, чтобы вскочить с постели нужно максимум час, час на то что бы заводить еще и еще раз будильник: на шесть, шесть пятнадцать, шесть тридцать... нет сразу на шесть сорок пять, и ровно в семь достаточно ненависти к собственному безволию чтобы подняться и перенаправить ее в окружающий мир. Сон утром гораздо интереснее чем вечером, гораздо интереснее того, что может произойти ночью со спящим. Пока я владею собственной фантазией, перебираю возможные варианты, я не могу уснуть. Они должны показаться мне чушью, флиртом сознания, посеять усталость и безразличие, падающие обглоданной костью на дно сердца.
Сейчас мне кажется, что я сплю, кажется, что пора проверить реальность и открыть глаза, но голос внутри меня говорит: "Не стоит торопиться, ничто не имеет значение...в это стоит поверить". Я знаю, что нахожусь на границе между двумя мирами и не тороплюсь принимать решения. Хотя если быть точнее, нет смысла вставать с постели прежде чем раздастся звонок в дверь.
Сегодня другой день, день - следующий, следующий за предыдущим, такой же, как и прочие. Ждать чудес вооружившись разочарованием - невозможно. Знак равенства стоит между разочарованием и предсказанием. Ждать чудес вооружившись предвосхищением - можно, но обычно таких пытаются ограничить в свободе передвижения даже их собственные родственники, а этого я допустить не могу. Не верить в чудеса глупо, а еще более глупо верить в это, и всем рассказывать.
Каждая мысль в предрассветной дремоте, кажется идеальной, кажется, что это стоит записать и поделиться с кем-то из близких, хотя бы с кем то, кто просто перестал быть таковым, но все еще готов выслушать со скептической ухмылкой пару фраз...
...но пока, надрывается дверной звонок, простые мысли: "Который час? Где второй тапок?" перебивают зарождающееся утреннее вдохновение. Опустошают привычным бытом, уходящим сегодня по рукам.
"Шариковая синяя ручка на письменном столе, карандаш на зеркальной полке в коридоре, ежедневник...ежедневник в сумке" - я прохожу мимо, перечисляя возможности сохранить хотя бы пару фраз, приснившихся этой ночью. Кручу ручку дверного замка.
- Ты все продаешь?
Друзья не всегда верят в серьезность моих намерений. У них со всеми чудесами проблемы. Я не совсем верю в друзей, поэтому у меня нет проблем.
- Хочешь купить, чего ни будь? - не стесняясь зеваю и чувствую, как у меня изо рта пахнет. - Гаражная распродажа. У меня нет гаража, но есть куча барахла, вполне сносного качества. Кому-то может что-то понадобиться. Например, тебе.
- Я пришел первый, потому что у меня для тебя предложение. Хорошее. Если ты решил уехать - это еще ничего не значит.
- Значит.
- Ты вернешься.
- Правильно.
- Когда вернешься тебе многое может понадобиться, поэтому предлагаю все перетащить ко мне. Все, что тебе дорого.
- Боюсь таких вещей не осталось, а людей ты не примешь.
- А люди остались?
- Им кажется, что нет. - ответил я, действительно решив, что это смешно. Ухмылку, пришлось тут же спрятать за суровым выражением лица, мироточащим недовольством. У меня слишком серьезный вид для человека в пижаме. Сосредоточенный, будто бы я готов принять любой вызов и я его бросаю сам. - Зайдешь? Осмотришься?
- Пожалуй. - сказал гость и начал стаскивать с себя ботинки.
- Не обязательно разуваться. Сегодня день распродажи. Ожидаются толпы. Поэтому, чтобы не сдерживать поток желающих посетить меня, я пошел на уступки.
Он на меня смотрел как на сумасшедшего. Мне это льстило. Кроме того, ничего не стоило. Комплимент, продемонстрированный мимикой и молчанием - лучший комплимент, потому что более честный.
- Я увидел объявление на улице еще на прошлой неделе. Объявление о твоей распродаже, где ты всех зазываешь к себе с девяти утра до семи вечера. Хотел позвонить спросить, но оказалось проще прийти.
- Уйти тоже легко, я не буду задерживать. Для того, чтобы определиться с выбором могу провести экскурсию. Вот смотри. Это ненужное дерьмо, и это ненужное дерьмо, это я пока не очень разобрался насколько дерьмо, а это насколько нужное, но по сто рублей за штуку могу отдать практически все, что угодно. Если интересует диван, то с его ценой пока не разобрался, хочу промониторить мебельный рынок и рынок гаражных распродаж в интернете. Изучить спрос, предложение, тенденции, выявить основного конкурента...сам понимаешь тут целая работа.
- А когда ты улетаешь? - оборвал меня человек, которого как мне показалось я на несколько секунд перестал узнавать.
- Возможно я уеду. Поездом. А может blablacar - ом, но самолетом романтичнее, конечно.
- Когда?
- Думаю завтра. Будешь скучать?
- Не думаю.
- Я тоже стараюсь про это не думать. Так правильнее.
- Я хочу купить твою пижаму! За сотню все. Верх и низ.
- Лучше ничего не нашел?
- Ну если все доводить до абсурда, то мне кажется это неплохой выбор.
- Хорошо. Пойду переоденусь. - я вышел из одной комнаты в другую, выкрикнув не оборачиваясь. - Тут только продавец не продается! - снял пижаму напялил джинсы и футболку и вышел к клиенту.
- Джинсы и футболку, пожалуй, тоже возьму.
- Все что не напяливаю разлетается тут же! - прокомментировал я. - Может в модельный бизнес податься, как думаешь?
- Тебе поздно и полно. Как-то так думаю, а еще думаю, что, когда ты вернёшься тебе будет что одеть, потому что сланцы твои придут в негодность, а в шортах у нас здесь долго не походишь. Все это для твоего же блага. Но тебе буду продавать уже в пять раз дороже.
- Ты так говоришь, как будто бы я на курорт собираюсь?
- Нет? А куда!
- В добровольное изгнание.
- Ты позер.
- А ты зависть во плоти.
...диалог быстро перетерял смысл и перерос во взаимные оскорбления.
Распродажа замерла. Посетителей не было. Я жарил яичницу и пил кофе, каждые два часа. После первого посетителя дверь не запер. Запертая дверь - плохая примета. Сегодня - это так. В одиночестве - свои приметы и свои заповеди и это мне нравилось больше всего, при этом старые ничуть не теряли силу. Поэтому по всему дома я "случайно" ронял ножи и вилки, которых было не так уж и много. Телевизор орал. Я переключал с рекламы на рекламу, стараясь не задерживаться на интеллектуальных передачах, новостях, фильмах, когда же получалась пауза между блоками и каналы погружались в рутинное уныние меня спасал телемагазин.
В этот день у меня купили только диван, на котором я был готов провести еще одну ночь. Покупатель пришел группой. Студенты. Ребята курили и ржали над шутками, которые друг другу интимно нашептывали, а кто не расслышал начинал вертеться и приставать: "Че? Че? Че он сказал?". Диван вынесли быстро, изрядно поцарапав подлокотники. Оставили за него две тысячи. Я выглянул в окно провожая покупателей. Машины, фургона, тачки не было. Мебель тащили по улице на руках веселясь от души и расталкивая прохожих. Один из них лег на диван, другие его материли, но продолжали нести, чуть согнув колени попутно надеясь, что настанет и их очередь рассматривать небо, пока остальные возлежавшего тащат по заданному маршруту и мечтают уронить на асфальт.
Все остальное барахло я методично упаковываю в большие черные мусорные мешки. Квартира становится похожа на место преступления, наполненная слишком большим количеством никчемных улик. Говорящих обо всем сразу. По этим уликам меня можно искать где угодно. Сувениры из разных стран, сделанные в Китае, одежда разноперых брендов от очень дешевой до дешевой, произведенной в Китае, посуда и столовые приборы, сделанные в Китае, стулья, письменный стол, пуфик, тумбочка и кухонный гарнитур, точно не из Китая, потому что там работают гораздо качественнее. Все остальное дерьмо, точно оттуда, и как не парадоксально, там точно меня не стоит искать...поэтому где угодно. Да, можно еще пару стран исключить из этого списка Швецию и Голландию.
Желание вытащить все на помойку непреодолимо. Удовольствие от этого сосредотачивается в кончиках пальцев рук, впивающихся в черный целлофан. Но удовольствие угасает так же быстро, как и появляется, угасает, когда непреодолимое желание - выбросить все к чертовой матери, превращается просто в уборку. Наверное, этим стоило заниматься еженедельно или как минимум раз в месяц и жизнь, возможно оказалась бы проще, но проще не так интересно. Проще - синоним невозможного и это тоже достаточно смешно. Я один и поэтому могу позволить сейчас улыбаться, смеяться в голос и вспоминать диван, забираясь в спальник, постеленный на полу посреди комнаты в окружении целлофановых кульков. Единственное, о чем я жалею в эту минуту, что кофе кончился и несколько лет назад я бросил курить.
От невозможности уснуть, во мне спонтанно родилась неудивительная теория неровного пола, подтвержденная на практике, поэтому обратив внимание на часы и поняв, что еще до полуночи полтора часа, я вылез из спальника и отправился к соседям, этажом выше.
Там курили и были счастливы, я это чувствовал, и снисходительно завидовал.
Принципы и обещания, которые мной давались я всегда остерегался произносить в слух, точно так же, как и боялся не выполнить обещанного, все что обещалось - беспрекословно выполнялось любой ценой, поэтому я тщательно выбирал клятвы и не торопился их озвучивать даже самому себе. Принципиальность - уродует, мягкотелость - позволяет это делать с тобой другим. На одной чаше весов ты черствый кусок дерьма, на другой мягкий, выбор очевиден - в определенный момент хочется соскочить с этих весов.
Тугой дверной звонок. Нажатия не чувствуется, но под пальцем пощелкивает. Из-за двери не слышно звенит ли, но приближаются шаркающие тапочками шаги.
- Привет. - говорят мне в лицо, будто бы кидают кирпич, кидают в мою сторону, но так, чтобы пролетел близко и не задел. Здесь никто никогда не излучал открыто радости нежданной встречи, только исключительное понимание и сочувствие, в основном на словах и не дальше порога.
На многое рассчитывать не приходилось.
В этой квартире курили везде. На балконе, в коридоре, в комнатах, сидя на унитазе или стоя под душем. Дым вываливался из квартиры клубами и стелился по лестничной клетке. На хозяйском замызганном фартуке ютились сигаретные ожоги в районе пупка, возможно в эту область падал пепел, искры, уголек. Она нередко засыпала на кухне, сидя с сигаретой во рту. Сигарета выпадала.
- У вас не будет матраца? - спрашиваю я у хозяйки, пытаюсь переключиться с независимого расследования, на те обстоятельства, которые меня вынуждают к попрошайничеству в особо крупных размерах. - Очень нужно.
- Будет. Вот. - кивнула она головой. Около стены на попа был поставлен пожухлый, продавленный матрац, похожий на гигантский, сухой осенний лист. - Можешь забрать. Возвращать не обязательно. На нем спать боязно. Выкинуть жалко. Дядя на нем мой умер. Умер месяц назад. Матрац проветривается, ждет. А для хорошего человека ничего не жалко. А ты че к нам?
- Знал, что точно не спите. - Ответил я. Мне понимающе кивнули в подтверждение моих слов и толкнули в мои сторону матрац. Гигантский лист упал в мои объятия, из него что посыпалось мелкое и неживое, тут же за мной с благодарностью захлопнулась дверь, скрипнув на прощанье. Казалось глупым тащить "чужое смертное одро" к себе в квартиру, когда всего лишь несколько часов назад за бесценок ушел прекрасный диван, на котором еще пока никто не умер, хотя уже данную статистику могут подтвердить лишь новые владельцы.
Среди целлофановых мешков на матраце, пышущем сигаретным дымом, который я вдыхаю и пускаю разноцветными кольцами под потолок, пропуская через носоглотку, пытаюсь уснуть. Тщетно. В это время хочется читать, включить телевизор или радио, сделать что-то полезное, но страх спугнуть сон, заставляет лежать и сквозь закрытые веки смотреть в потолок, потому что еще есть надежда, на то, что вот- вот, и я провалюсь в беззащитную и хрупкую черную бездну, но нет. В бессонницу трансформировались детские страхи. Страх, что за тобой придет кто-то неизвестный и схватит за ногу, торчащую из-под одеяла, а сейчас ночные кошмары воплощаются в понимание того, что уже больше никто никогда за тобой не придет. Зачем?
Дорога из спальника на свободу переполнена раздражением и общей неустроенностью. Старясь мыслить в перспективе, я выбираю ту точку, на земном шаре куда бы мне хотелось отправиться. Мечтаю об Исландии, о зимних гейзерах, переполненных паром и шаркаю на верхний этаж по подъезду, похожему на недорытый котлован.
Кнопка звонка. Шарканье тапок. Открывается дверь. Все тот же фартук.
- У вас не будет кофе? - виновато спрашиваю я и уже спрашиваю сам себя - "Почему я постоянно озвучиваю не те вопросы?"
- Нет. Кофе не пьем. Вредно для сердца. - отвечают мне.
И я рад. Потому, что имею возможность исправить предыдущую ошибку, не злоупотребив гостеприимством.
- Но сигарета есть. И она гораздо полезнее. Угостите. А завтра к вечеру меня уже здесь не будет. - разведя руки в стороны, демонстрируя что мне больше нечего добавить, но одна фраза обогнала мои мысли, пока я демонстрировал растерянность. - Обещаю.
Молча, шелестели пачкой. Протянули сигарету. Пренебрежительно. Верили, поэтому делились. Верят, потому что не знают, но видели достаточно часто, могут вспомнить имя, но ради этого не готовы напрягаться, то что я прошу, для них выполнить не сложно, и даже возможно интересно, пока я не исчерпал их лимит терпения. Дают сигарету, словно кормят барсука морковью в зоопарке, с осторожностью.
Если попрошайка выглядит на миллион, вряд ли ему кто-то подаст, если прогноз погоды никогда не совпадает с солнечными днями, я выхожу в обещанную грозу без зонта, если обещают нелетную погоду - еду в аэропорт. Отправляюсь завтра, завтра обещали, как минимум дождь.
Жизнь похожа на фондовую биржу, все галдят и торгуются, от паники до эйфории от рутинной безысходности примелькавшихся цифр до пены шампанского, заливающего ноутбук. Это сравнение не ново, ново в этом откровении то, что я играю на понижение, чем хуже прогноз, тем лучше. Все быстро, сжато, ограничено во времени и с максимальной выгодой. Вся прибыль улетает, на новые, более крупные сделки, это завораживает и не дает вывести единственный актив - свободу. Ненужную, никчемную, обреченную на постоянство и скуку - мою собственную свободу. Если бы внутри меня рынок не упал, я бы продолжал доверять тем ценностям, в которые вкладывал, причем если учитывать, что я ставил на полный обвал, доверие носит символической характер, больше выраженный в словах. Циничная игра против собственной веры. Верю в лучшее, но знаю положение вещей, от этого расцветает цинизм и, как следствие, лицемерие. Прибыль преумножается многократно, когда вокруг меня ситуация входит в крутое пике.
Аристотелю приписывают утверждение - если днем оказаться на дне глубокого колодца, то можно увидеть звезды. Я проверил на себе. Он ошибался. На дне колодца ил, а рассматривать нечего, даже всматриваясь в световое пятно над головой. Горло колодца узкое, дно широкое, конструкция похожа на винную бутылку. Ощущаю себя пробкой, вдавленной пальцем в брюхо посудины. Чтобы достать пробку, сосуд должен быть разбит в дребезги. Одними трещинами не обойтись, не просочиться, и это должен сделать кто-то из вне. Деньги не помогают.
Никакого желания курить нет. Я просто пережевываю кончик фильтра, пока он не превращается в мокрую вату, имеющую привкус типографии. Затягиваюсь. Дышу глубоко, шумно, но умиротворенно, представляя, как весь мир вокруг меня превращается в дым и пепел. Возвращаюсь.
Хочется плакать. Причин много, усталость, раздражение, ненависть, грусть, бешенство, загнанное в район солнечного сплетения, и не подпускаемое к горлу, предвкушение завтрашнего дня и невозможность завершить день сегодняшний, чехарда воспоминаний, глупых не важных, обрывистых и не оставляющих в покое, все это высыпается песком на глаза из-под верхнего века и кроме песка есть что-то еще. Еще дым от сигареты, уголек, выжигающий фильтр и запах типографской краски - горький на вкус.
Забираюсь в спальник. Отхаркивая все сегодняшнее и запивая водой. Холодной, вязкой, снимающей спазм в горле. Просыпаюсь, настолько быстро, что кажется только успел утолить жажду. Без сновидений. С пересохшим горлом. Просыпаюсь разбитым, потерявшим в недавнем прошлом сон, сон, упавший на пол швейной иголкой. Приходится вставать на колени, шарить плавно по полу руками чтобы, когда металл вонзится в ладонь или палец можно было сразу остановиться, но все безрезультатно, невозможно даже нащупать осадок отдохновения от прошедшей ночи.
Поднимаюсь. Не умываясь, иду завтракать. Режу сыр, крошу маленький кусочек масла, извлеченный из холодильника, чтобы разложить его мозаикой на хлеб. Электрический чайник продолжает услужливо булькать, даже после того как отключился. Утром вода кипит особенно громко, пар приобретает плотность и запах городского водопровода. Водопроводные трубы гудят словно порченные дизеля, иногда их заводит кто-то не видимый.
Утром приходится есть по внушенной необходимости. Бытует мнение, что завтрак гораздо важнее остальных приемов пищи. С этим термином я заочно согласен, складывая еду себе в рот. "От удовольствия нельзя получить еды...точнее наоборот...от еды я не получаю удовольствия" - утренний каламбур, в отличии от прочих нелепиц, происходящих со мой, объясняется проще всего. Хотя все остальное тоже не сложно объяснить. Самому себе -легко, но это нисколько не упрощает отношения с окружающими. Плевать. Мое окружение распалось на атомы.
Пережевываю прошлое, настоящее и завтрак. Безвкусно-сытно, достаточно для того, чтобы отправиться в путь, дождаться двух стюардесс, раздающих пассажирам кусок курицы с рисом и салат в пластиковых глубоких тарелках, перетянутых пищевой пленкой. Кофе. Кажется, что в самолетах кофе имеет привкус, того что лежало в тарелке. Мой кофе обычно имеет куриный привкус, точнее нежно-бульонный... может быть они туда добавляют "Maggi"?
Переодеваюсь. Стягиваю домашнюю одежду, влезаю без лишнего пафоса в скафандр для путешествий - джинсы и рубашку. Совершенно буднично обуваюсь и присматриваюсь к обуви. Нравится, что кроссовки в пыли этого города и с маленьким битумным пятном на носке левой, все это беру с собой. Да, еще платиновая пластиковая карта и паспорт. На пороге подхватываю под мышку куртку, в кармане которой позвякивают ключи. Собственно - все. Я вышел. Весь.
Правда еще предстояла одна неприятная встреча, где меня не ждали, но я назначил ее сам себе, никого, не предупредив и пока пытался справиться с собственной трусостью, уже ввязался в драку, которую нарисовало мне мое воображение. Я вышел из схватки победителем, изрядно помятым с кровоточащими ссадинами на лице и совершенно неживым холодным взглядом, вызывающим только жалость.
От глупых мыслей я повеселел и прибавил шаг. Побежал, легким утренним бегом, ускоряясь, задыхаясь, наращивая темп, гонясь за собственным сердцебиением. Оно меня обгоняло, казалось вот-вот споткнется, и я пробегу вперед, пронесусь мимо, восторжествовав ненадолго...но мне этого будет вполне достаточно.
Таунхаусы в городе, под боком многоквартирных многоэтажек, смотрятся неуютно, под завистливыми взглядами, сыпящихся с балконов и лоджий. Они гордо жмутся друг к другу, кутаясь в газоны, пытаясь не замечать город, плюющий на них из кондиционеров и ливневок. Гетто, обреченное быть лучше окружающего мира! Здесь люди купив подвал и два этажа, радуются, что соседи их могут окружать максимум с двух сторон, а если кто выскажет критическое замечание, что на первом этаже квартира - это не очень хорошо, то с легкостью можно подняться на свой собственный второй этаж. Но при всех достоинствах половина владельцев, всегда мучается вопросом, почему, они не купили частный дом? Аргументы казавшиеся значительными в прошлом, кажутся уже просто сомнительными доводами, стремительно приобретая все меньшую и меньшую значимость. Одну пятую всей жилой площади съедают лестницы и небольшие лестничные площадки, создавая только видимость объема, и вытесняя жильцов, тесня их острыми углами и молчаливыми угрозами. Выглядит это так, будто приставили нож к горлу и шепчут на ухо: "Все будет нормально. Не дергайся. Просто доверься!"
Нет. Я не боюсь лестниц. Сомневаюсь, что у меня развилась климакофобия, после того как я остался один.
Моя дочь, достаточно маленькая, чтобы сделать правильный и ответственный выбор, достаточно разумная, чтобы говорить то что думает, а думает она то, что ей говорят, но те люди что говорят с ней редко задумываются, размышляют отработанными шаблонами. Странно, но мне нравится то что говорит моя дочь... и это правда. В каждом шаблоне есть надежность, отработанная годами, позволяющая не достигать опасных крайностей.
- Ты к нам? - знакомый голос с крыльца привлек мое внимание. - Зачем?
Мужчина, упакованный на все сто, в костюм, сорочку, ботинки и обручальное кольцо, мрачно смотрел на мне в глаза пытался поймать ускользающий взгляд, как неудачный пасс противника. Он делал мне шаги на встречу, замирая после каждого, словно раздумывая над тем правильное ли направление выбрал.
- Хотел попрощаться.
- Надеюсь, уезжаешь?
- Надеюсь. - ответил я эхом. - Я зайду и выйду через пять минут. Пустишь?
- Не стоит этого делать. Все спят. Рады они тебе не будут и именно поэтому не буду препятствовать... напугаешь ребенка.
- Моего ребенка!
- Вот именно.
Все это звучало отрезвляюще, и я внутренне соглашался, хотя хотелось оттолкнуть человека, вставшего у меня на пути, ворваться в дом, наброситься с объяснениями, мольбами, просьбами к спящим, но все что хотелось сказать, оставалась лишь на уровне эмоций - пустых бесхребетных, уходящих под лед никому не нужного прошлого. Отчуждение - это все что осталось от воспоминаний, истлевших в несколько секунд. Отчуждение - единственное что способно поддерживать образы в моей памяти. Отчуждение - как каменистое дно, помогающее мне всплыть сквозь взвеси и муть стоячей воды. Стоит только оттолкнуться, и я окажусь на поверхности. Вздохну.
- Более чем разумно. - пытаясь зашифровать угрозу в интонацию, я отступил назад, запнулся о собственное противоречие и уставился прямо перед собой, стараясь взглядом просочиться сквозь человека, занырнуть в жилище и просто удостовериться, что все действительно так как он говорит. Просто все спят.
- Я вызову тебе такси.
- Не стоит.
- Тогда полицию.
- Я выбираю такси, если ты заплатишь.
- Полиция бесплатно отвезет. - он стоял на крыльце и никуда не собирался уходить. Достал телефон и рылся в сохраненных номерах.
- Вызывай такси до аэропорта.
Оператор ответил сразу. Говорили быстро. Машину подали по истечении вечности, тупого молчания. Видно было, что кто-то из нас двоих катастрофически опаздывает и не может сойти с места первым, сорваться, побежать на важную встречу, утрясать вопросы, проводить планерки или валяться на ковре своего боса, а может быть просто пить кофе за рабочим столом, пока, управляя курсором мышки разглаживает странички "AliExpress". Хотя возможно все перечисленные предположения не верны, просто мое присутствие выводит человека из себя. Особенно если он застрял во времени и пространстве, на несостоявшейся дуэли. Хочется провоцировать, вести себя по-свински, играть на нервах, вынуждать делать неправильные вещи, хочется бесить и раздражать, будто бы выстраивая финансовую пирамиду и ждать разрушительного обвала, но я стою и просто разглядываю сонную улицу, прохожих и чужой костюм, кольцо на пальце и думаю, что было бы неплохо увезти его с собой. Палец. Чужую голову в аэропорт протащить сложнее и последствия более удручающие.
Черный юмор в безвыходной ситуации вселяет если не всесилие, то как минимум скрашивает безнадежные моменты, придает уверенности, когда сомневаешься во всем. В небе не видно самолетов. Я стою на улице как минимум полчаса, но ни одного самолета не пролетело...и кажется, что все аэропорты мира закрыты, а авиация предана остракизму, и скоро за мной приедут люди и увезут на костер инквизиции, как последнего пассажира запрещенного вида транспорта.
- Вы вызывали машину? - таксист еще не остановил автомобиль, но приоткрыв форточку и стараясь выпрыгнуть из ремня безопасности, таращил сонные глаза. Казалось он хочет получить отрицательный ответ и отправиться домой спать.
- Он вызывал! - я кивнул головой в сторону костюма.
- А поедешь ты? - голос с недовольной хрипотцой выскочил из-за стекла.
- Он. - подтвердил костюм.
Чаще всего тело лучше знает, что делать, даже когда кажется, что принятое им решение не верно, в итоге оказывается самым запоминающимся или безопасным. Истерики. Драки. Самоубийства. Сон. Голод. Жажда. Жадность? Жадность нечеловеческая! Наверное, и еще осталось в нас что настоящее, но моя вера ограничена вышеперечисленным списком. Мы защищаемся сами либо защищаем окружающих нас людей, возможно, цена иногда слишком высока, но тело знает лучше...поэтому я сажусь в машину. Молча. Уезжаю. Люди перестают существовать в моем молчании, я для них тоже.
Дорога вязла в неожиданно начавшемся дожде, расширяясь и расползаясь лужами на обочины. Водитель сбросил скорость, вяло пробормотав что-то про лысую резину, которую он все никак не может поменять уже второй сезон. Заткнулся. Жмурился, когда брызги из-под колес встречных грузовиков волной заливали лобовое стекло, сжимал крепче руль. Его тело странного цвета. От напряжения тыльные стороны кистей не белели, а синели, потом становились фиолетовыми, красными, потом зелеными. Лицо водителя, серое, обреченное от недостатка сна, глухое и неподвижное с живыми губами. Он шевелил ими даже когда не произносил ни слова. Дышал через рот, глубоко, шумно. Зубы черного цвета, бугрившиеся осколками на фоне воспаленных бардовых десен. Полный. Человек погруженный в болезнь всей своей тушей. Уже мертвый. Потерявшей свое тело, ставшее частью старого, чуть живого автомобиля.
Дворники скрипели по лобовому стеклу, дрожа, сталкивая влагу, пытаясь разгладить извилистую, ветвистую трещину на стекле.
Дождь усиливался, сбивая скорость, придавливая своей огромной водянистой лапой к асфальту.
- Не опаздываешь? - раздалось из шевелящихся губ водителя.
- Никогда не опаздываю. - ответил я и демонстративно закрыл глаза, пытаясь прекратить случайный диалог.
- А сейчас? Сегодня?
- Тем более.
Я смотрел в окно. Смотрел как город исчез. Дома превратились в лес, искореженный близостью цивилизации.
- Люди всегда спешат в аэропорт. Одни хотят в отпуск, другие в командировку. Они бояться остаться, будто бы здесь плохо, а туда, куда они летят как в сказку! Причем не важно куда именно пролегает их маршрут. А потом я вижу, как люди выходя из аэропорта. Скучали. Видно по лицам. Редко кто возвращается с сожалением, редко кто вообще не возвращается.
- К чему это все?
- Я просто болтаю!
- Некоторые за то, чтобы слушать, чужие бредни деньги берут, знаешь про это?
- Действительно?
- Да.
- Ты так работал?
- Нет и не собираюсь. А уж платить за это и подавно.
Разговор про деньги отрезвляет. Заставляет думать иначе, делает мир проще, конкретнее, доступнее. Сразу становится очевидно, что можно, что нельзя, стоит только взглянуть на ценник. Главное, когда видишь баснословную, неприличную цену, надо саккумулировать достаточно презрения во взгляде и мимике, чтобы заслужить уважение или хотя бы не вызвать смех окружающих.
Рекламные щиты, пестрящие жизнерадостными лицами, слоганами и скидками стали встречаться чаще, отталкивая деревья от обочины, добавляя электрический свет под колеса машин. Остывающей искрой самолет летел чуть выше линии горизонта в злом, мутном, пепельном небе, с ровным гулом заходил на посадку, балансируя на траектории, цепляясь за облака и туман, плавно опускался, таял в сиянии аэропорта. Здание из стекла и стали медленно разрасталось в собственном свечении, исходящем словно из-под земли, прорывающее фундамент и вываливающееся сквозь толстые стекла под дождь умирать освобожденным.
На парковке такое ощущение, что только что закончился парад двойников, причем половина участников на него опоздала. Одинаковые чемоданы, рубашки, шорты, сандалии, костюмы, солнцезащитные очки в непогоду. Одинаковые машины хлопают дверями, провожая или встречая пассажиров, багажники глотают или выплевывают багаж.
Таксист тормозит. Я, отрываю дверь и ничего не говоря выхожу, не прощаюсь, не оборачиваюсь и ускоряю шаг.
- Эй! - долетает до меня еле-еле слышно, бьет в спину. - Эй! Деньги?!
Продолжаю идти, не ускоряясь и не сбавляя темпа.
Грузные шаги, освобожденные от педалей автомобиля, наряженные в резиновые сланцы издающие чавкающие звуки, становятся все ближе и ближе.
Водитель догнал, схватил меня за рукав, дернул, отпустил. Отскочил. Надеялся на потасовку, но разочаровавшись в моей бестелесности, бежал следом и продолжал цепляться, отскакивать и материться, как старый пес, в котором заиграло щенячество.
Мне не хотелось отдавать деньги человеку мне неприятному, человеку которого я не звал в свою жизнь, но он появился и через несколько секунд исчезнет, чтобы не произошло.
Он отстал, исчез, но через мгновение появился с полицейским. Мне приказали остановиться. Я подчинился.
- Вы не заплатили за такси? - спросил меня лейтенант.
- Я не вызвал такси.
- Хорошо, но вы ехали с этим водителем на его машине?
- Нет. Разрешите идти? - и не дожидаясь ответа, я развернулся и вошел в здание аэропорта оставив навязчивый кортеж под моросящим дождем, превращающимся в туман.
Аэропорт загажен людьми.
За стойками авиакомпаний, где симпатичные одетые по всей строгости формы девушки, загримированные под стюардесс, продают билеты я растерялся и взмахнув дежурной европейской улыбкой, как будто бы на прощание, сказал: - Мне бы куда-нибудь подальше!
Стюардессы застучали по клавишам ноутбуков, пытаясь угодить, задавали уточняющие вопросы.
- Вы хотите выехать из страны?
- Да.
- У вас виза есть? Шенген?
- Виза есть. Шенген не нужен. Я прошу вас куда-нибудь подальше! - моя тактичность сдохла под напором раздражение и даже заставила обернуться половину полицейских в здании аэропорта.
- Летите один?
- Да.
- Таиланд подойдет?
- Исключено. Ищите.
- ЦАР подойдет! Прилетаете в Банги.
- Звучит не плохо. Когда вылет?
- В двадцать три одиннадцать. - ответила мне Lufthansa.
- Мне чем раньше, тем лучше. В ожидании могу одуматься.
- Билет в один конец? - уточнила American.
- Да.
- Суринам. Прилетаете в Парамарибо.
- На песню похоже. Когда вылет?
- Четырнадцать ноль ноль... - United Airlines смутилась, оторвала взгляд от экрана. - Простите я ошиблась. Завтра.
- Я видел самолеты летают. Девушки, один из них приземлился. Я могу улететь до обеда? Земля большая, стран много. Это международный аэропорт, а не туристическое агентство. Мне нужен билет. В бедную страну, чтобы считать себя богачом. Чтобы позволить себе все что угодно, либо что бы жить скромно и долго ни о чем не задумываться, просто жить смотреть в небо, разглядывать суетящихся людей и просто дышать.
- Сана. - Emirates проговорила с акцентом уверенно и четко. - Но просто не получится...
- Это страна или столица?
-Столица Йемена. Сана.
- Вылет до обеда?
- В полдень.
- Один билет.
- Класс?
- Не имеет значения.
- Оплата картой? Наличными?
- Картой.
Я не смотрел на цену, набрал пин-код. В кармане пиликнула смс. Улыбающаяся девушка мне вручили билет, и пожелала счастливого пути.
Оставалось ждать регистрации. Всего несколько часов отделяло меня от того момента, когда я взойду на борт самолета и меня поднимет в небо сила алюминиевых крыльев, солнечный свет вольется в иллюминатор и растворит мое прошлое. Плотный глянцевый кусочек бумаги с напечатанными символами оказывается обладает способностью стирать прошлое, которое когда-то казалось важным, которое хранилось, разместившись на полках памяти в любой момент готовое броситься на спасение улетающего.
У регистрационных стоек, очереди образовывались стихийно и медленно растворялись. Пассажиры, сдавали багаж, отщипывались из общей массы и отправлялись далее, похлопывая себя по карманам или заглядывая в сумку, проверяя на месте ли билет, паспорт, деньги, пугались, когда что-то не находили на привычном месте, впадали в суету, но обнаружив пропажу в другом кармане, счастливо улыбались.
Все что я потерял, сомневаюсь, что я обнаружу даже в другой стране, а то что я обнаружу, вряд ли вызовет у меня улыбку.
В ожидании время летело быстро, ускоряясь, выбрасывая людей в небо целыми самолетами под завывание турбин, казалось, что все, кто вылетел сегодня, будут ждать меня в аэропорту Саны, а те, кто вылетают следом окажутся там же. Сегодня для меня существовало лишь два аэропорта и мне уже было сложно представить, что где-то есть Франкфурт, Нью-Йорк, Дели, Анкара.
На цифровом табло высветился мой рейс, и я отправился на регистрацию.
У стойки толкались два недовольных араба, хлопая паспортами, меняя свою речь с арабской на английскую и обратно, подбирая слова и путая предложения, работая локтями, тесня друг друга, искали способ покинуть аэропорт в направлении отдела полиции, а не своей родины. Молодой человек вежливо проверил их документы и выдал посадочный талон, принял багаж и попросил пройти дальше на паспортный контроль. Я шел следом, будто бы двигаясь за проводниками, по тропам, уходящим в небо и приземляющихся в пески аравийского полуострова.
- Ваш паспорт. - пограничник с безжизненными глазами остановил мои размышления, одернул, вернул в реальность. Заставил погрузиться в суету аэропорта, остывающую за желтой чертой, где начинаются бешенные цены кофеен и предельно низкие на парфюмерию и коньяк.
Перелистывая страницы он пару раз с пренебрежением взглянул на меня, щелкнул печатью и вернул документ. Узкий коридор зеленого цвета вел к сканерам, перед которыми пассажиры склонившись стягивали с себя обувь, ремни, вытаскивали мелочь и ключи из карманов, кидали их в большие пластиковые коробки и ставили на язык ленты волочащей барахло в голодную квадратную механизированную пасть.
- Проходите. Встаньте на желтые следы, руки чуть в стороны и вверх, так, чтобы ладони находились на уровне головы. - этот инструктаж был не мне, а впереди идущему. Когда настала очередь исследовать мое тело, мне повторили тоже самое, с той же самой интонацией, но я уже не слушал, просто повторял простые движения. - Пожалуйста не забывайте свои вещи. Спасибо. Проходите.
Несколько секунд надо чужим людям, чтобы понять, что ты не представляешь угрозы для окружающих, им надо всего лишь заглянуть в твои карманы и под кожу и кажется этого вполне достаточно. Никто не просил меня задекларировать мои скрытые таланты и способности, ни меня, ни кого бы то ни было. Администрация аэропортов имеет странную веру в человека, в его никчемность, покорность и животный страх перед высотой...но страх уходит с привязанностью.
В зале ожидания многие спят, бесхозные дети, носятся друг за другом, прячась по магазинам Duty Free и неожиданно вылетая из-за прилавков и стендов, бросаются под колесики огромных чемоданов, визжат.
Кто-то из пассажиров коротает ожидание читая книгу, листая страничку в социальных сетях, поглаживая экран смартфона или изучая цены в меню ресторанчика. Я прогуливаюсь, рассматриваю людей, умирающих от скуки или предвкушения, напивающихся от страха перед полетом, или замеривших в стойке суриката, внимательно следя сквозь стеклянную стену как на взлетно-посадочную полосу тяжело опускаются самолеты. Таким людям кажется, что чем больше самолетов приземлилось, тем больше вероятность что их самолет не сможет этого сделать...если люди гибнут при посадке, сгорают дотла в алюминиевых фюзеляжах, то вероятность того что это произойдет именно с ними, приближается с той скоростью с которой керосин заливается в топливные баки Боинга, готового принять последнюю партию пассажиров. Трясущиеся от страха руки ненавидят посадочный талон, дающий право на рейс. Пальцы мнут, коверкают глянец, царапают шрифты, но не решаются избавиться от него и когда откроются посадочные ворота и через длинную гофру поток людей хлынет на борт самолета, умирающие от страха будут первыми кто займет свои места и пристегнется.
Выстраивается очередь перед стеклянными воротами, как только к гофре с обратной стороны подкатывается самолет, готовый принять пассажиров. Время замирает. Останавливаются часы, растягивая минуты перед посадкой. После пятиминутного ожидания кажется, что что-то пошло не так, что вылет отменят, но по истечении еще десяти минут, подходят сотрудники аэропорта открывают двери и начинают в последний раз проверять билеты, прежде чем пропустить кого бы то ни было на борт.
В самолете душно. Все занимают свои места, хлопают крышками маленьких багажных отсеков, щелкают застежками ремней безопасности, читают инструкции для пассажиров в момент аварийной посадки. Крутят головами и заглядывают под сиденье в поисках спасательных жилетов, перебирая четки, читают молитвы на арабском.
- Простите, а сегодня что на обед? - игривый голос, принадлежащий неповоротливому толстяку, пристает к улыбающейся стюардессе.
- Проходите пожалуйста. После того как самолет поднимется в воздух я к вам подойду.
- Руки не распускай! - дает совет кто-то рядом мечтающему об обеде. - Провинишься. Могут по локоть отрубить, как только покинешь аэропорт.
- Честно? - толстяк точно так же, как и я имеет очень смутное представление куда мы все летим.
- Можешь проверить. Гарантий тебе никто не дает ни-ка-ких
Самолет заполнялся людьми. В современно лайнере странно смотрелась женщины в парандже. Она сидела ровно, не прислоняясь к спинке кресла смотрела прямо перед собой. Казалось, что просто кто-то оставил гору тряпья. Спящий младенец на ее руках выдавал в ней живого человека. Возле аравийской мадонны сидел "Иосиф", увлеченно играя со шторкой иллюминатора, рассматривая блики солнца, пробившиеся сквозь дождевые тучи и пульсирующие на фюзеляже, монотонно накручивая на указательной палец левой руки черную бороду.
- Разрешите? - не дожидаясь моей реакции меня потеснил мужчина и занял место на соседнем кресле. Он снял солнцезащитные очки, внимательно рассмотрел меня, расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке, расстегнул пуговицы на манжетах и закатал рукава, дернул за ремень безопасности будто бы сомневаясь в их надежности.
- Первый раз летите в Йемен? - обратился он ко мне.
- Заметено?
- Да в общем то нет.
- Почему тогда спросили?
- Люблю давать полезные советы.
- Мне просто необходим один полезный совет. - с безразличием проговорил я.
- Купите автомат. Калашников. Хороший. Из него еще никого не убили.
- Вы продаете мне в самолете автомат.
- Я предлагаю. А продам, как только покинем аэропорт Саны.
- И что я с ним буду делать?
- Знаешь, что? Не хочешь покупать не покупай, но единственное, о чем я жалею в своей жизни, что первый раз, когда попал в Сану у меня не было оружия.