Андеев Александр : другие произведения.

Голгофа в литературном институте

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Триллер о пришествии Христа в общежитии литературного института и отделении милиции

Голгофа в Лите

  
  

День первый

  
   2007 год.
   Послеполуденное солнце устало грело маленького чугунного Герцена, пышущего неукротимой энергией в своем предназначенном для вечности облике. Внизу, в тени классика, стоял Меркушкин и блаженно щурился. На подвижном лице трепетали пятнистые летние тени.
   Думать было лень, уж слишком хорошо было все вокруг: изысканная непричёсанность дворика, корпуса а-ля усадьба, невнятные голоса вчерашних абитуриентов. Напряжение последних дней спало, очередное поколение литературной заочки разбрелось по двору и упивалось бесценным мигом задержки перед шагом в приоткрывшиеся ворота будущего.
   Конечно, ему немного посодействовали, не стали рисковать, и он прошел экзамены без серьезных усилий. Но, как считал Меркушкин, содействие было мизерным, да и вообще, лишним. Он был уверен в своих силах, все-таки уже лет пятнадцать писал в стол, ждал часа заповеданного. В этом году, по весне, предсказания начали сбываться один за одним, и когда он зашел на сайт лита, предчувствие не обмануло. Нашел страницу с объявлением набора студентов на заочку, вытащил из томика Герцена (Меркушкин ухмыльнулся и посмотрел вверх, на отлитого в металле мачо-зажигалку) слегка потертую памятку и, сверяясь с ней, начал отсчитывать строчки и буквы. М-е-р-к-о-ш-к-и-н. Пора, час настал, нужно слать документы в приемную комиссию.
   Среди абитуриентов он чувствовал себя как рыба в воде, хотя в основном они были много моложе. Конечно, способствовал этому норов литературной братии, готовой облобызать всё, умело писать умеющее. Но Меркушкин не доверял ценителям изящной словесности. Он был вполне зрелым, сложившимся человеком, цепким и наблюдательным, и людям знал цену. Да и самоё его задание убеждало, что расслабляться не стоит.
   Кто же он, его тайный босс? Босс. Не покровитель. Меркушкин понурился и закурил. Всегда-то так. Все гребли почести, а ему доставалась черная работа без надежды на благодарность. Максимум на что расчитывать: вперед, вестник, радуйся, решили наградить тебя - еще одну нескладуху разрулить надо. Кто-то напакостил, а тебе вот такой вот почет, вестник. Ты ведь счастлив? Лети туда, лети сюда. Меркушкин раздраженно бросил недокуренную сигарету и пошел к главному корпусу. "Что теперь прикажете делать?" - думал он, - "Где я вам буду искать босса?".
   Он бросил сигарету в урну и пошел к главному корпусу. Почему, зачем и сам не понял. Неспроста, осенило вдруг. Три недели назад, когда он в первый раз переступил порог лита и прошел, невольно робея, по коридору "святыни", в кончиках пальцев начало слегка покалывать. Это был безошибочный признак "чертовщинки", которая жила в этих стенах. Меркушкин припомнил, что здесь-то и размещался обессмерченный Булгаковым "Массолит", и затрясся от внутреннего смеха. "Давно наши здесь орудуют, давно".
   Вчерашние абитуриенты сбежали на летние вольготы. Лит стоял пустой и мрачный. В атмосфере старого здания, повидавшего множество скандальных историй и ставшего от этого вальяжно усталым и циничным, было что-то влажное и затхлое. Меркошкин понял, что вот-вот из полумрака под лестничными пролетами появятся материализовавшиеся чувства старого дома - литературные приведения. Меркушкин представил, как эти создания начнут приставать к нему со своим обычным нытьем и жалобами, злиться и угрожать самоубийством, и его передернуло. Сколько раз он сталкивался с такими фантомами, и всегда даже его природная небрезгливость сдавалась. "Если появятся - уничтожу", - решил было он, но... Нет, пока даже эта живая плесень может оказаться полезной. Меркушкин прошелся по первому этажу, заглянул в открытую дверь шестой аудитории и нервно зевнул. Не здесь, где-то рядом...
   А что-то точно должно было произойти. Воздухе слегка гудел, как будто рядом проходила высоковольтная линия. Послышался рокот. Меркушкин прислушался. Рокот повторился. "Оно", - понял Меркушкин, - "Второй этаж". Взбежал по ступеням и замер. Длинные волосы и тонкие ноги делали его похожим на легавую, застывшую перед дичью и ждущую команду "пиль". Тревожная, сырая, и, как показалась Меркушкину, насмешливая, тишина. Он двинулся по коридору, на секунду задерживаясь перед очередной дверью. Далеко он не ушел. "Сюда", - тихо, но отчетливо прошелестел голос. Меркушкин приоткрыл дверь, протиснулся и встал у дверей, как опоздавший на лекцию разгильдяй.
   - Здесь, - негромко сказал он, подождав с минуту. И добавил, уже с некоторым раздражением, - что делать-то будем?
   - Картины, - отчетливо прошелестело вокруг.
   - Что - картины? - удивился Меркушкин.
   - Узнаешь по картинам.
   - Каким еще картинам?
   - Ге. В Третьяковку сходи и посмотри. Остальные сами проговорятся. Когда узнаешь - все поймешь.
   - Ге. Ге-ге-ге. Что еще?
   Молчание. Меркушкин постоял на всякий случай, вслушиваясь, потом развернулся, и побежал на улицу. Еще можно было поймать новоиспеченных студиозусов и отметить начало новой жизни.
  

Жорик

  
   Жорика плющило от столицы. Нет, его не тянуло в Белокаменную, как многих. Понимал, что лишком другой. Был по-северному нетороплив, можно было сказать, что степенен. Речь с отчетливым оканьем услаждала, и делала его похожим на литературную легенду советских времен:
   - Хорошо в Москве, красиво. Но народу-у. У нас-то в Вятке куда как спокойнее.
   Слушал техно-поп, читал вполне себе городскую литературу, и оставался почвенником. Современным таким почвенником, вяло подергивающимся под музыку в наушниках.
   Жорик пристрастился к прогулкам по бульварному кольцу, самому камерному из московских транспортных колец. Раз в неделю он сбегал сюда размяться после общаговских возлияний с бестолковыми горячими спорами и ссорами на прокуренных лестничных клетках. Мысли у него были неторопливые, спокойные и недлинные, и от студенческого буйства он быстро уставал.
   Сделав полкруга по кольцу он успевал все обдумать, поставить все точки над i, и, сияя улыбкой, отправлялся либо в общагу, либо по делам. В первую свою лИтовскую сессию, так удачно совпавшую с теплым бабьим летом, Жорик купил "МК" и присел на скамейку на Тверском. Тэк-с, тэк-с, тэк-с... Легкий ветер послушно переворачивал мягко похрустывающие страницы газеты, стоило только отпустить придерживающий край большой палец. "Молодец, старается", - покровительственно подумал Жорик и отпустил палец. Но ветер почему-то затих и страница не перелестнулась.
   Внизу разворота бросилась в глаза заметка "Возвращение шедевра". Впервые за последние пятьдесят лет выставляется картина Николая Ге "Суд Синедриона". Картина была в плачевном состоянии, предполагали, что невосстановима, но вот решились и всё сделали, большие все молодцы. Тут же была маленькая некачественная фотография. "А чего я собственно по бульварам мозоль на мягком месте отращиваю?" - задал Жорик сам себе риторический вопрос, - "Может быть пора уже в Третьяковку сходить?".
   Жорик всегда, сколько себя помнил, алкал прекрасного. Может быть поэтому в шестнадцать начал писать. Стихи, проза, очерки. Жорику нравилось все что он делал, и в мыслях он себя видел крупным писателем, восстановителем традиций русской литературы. Жорик редко что-то делал спонтанно. Он серьезно поразмыслил. Познакомился с вятской писательской организацией, передружился со всеми, благо при его крепком обстоятельном характере и природной улыбчивости это было несложно. И только когда убедился, что писать - это то, чем он готов заниматься всю жизнь, решился поступать в лит.
   Вот и сейчас Жорик аккуратно сложил газету, и, с удовольствием удостоверился, что он, как всегда, молодец. Пока есть возможность попользоваться московскими культурными благами - нужно пользоваться, а, стало быть, нужно пойти на выставку и посмотреть картину.
  

Третьяковка

  
   Картина была огромная, желто-оранжево-коричневая, торжественная. Жалкий загнанный в левый край Иисус потерялся среди окруживших его торжествующих врагов. А из центра к правому краю достойно и неторопливо двигалась процессия только что вынесших свой исторический вердикт судей Синедриона. Центром картины был Жорик.
   Жорик уже минут пятнадцать торчал перед картиной. Отходил, смотрел полотна в зале и снова возвращался.
   0x08 graphic
Председатель синедриона Анна, величественный бородатый старец с суровым взглядом был до жути похож на него. Даже было удивительно, вроде бы старец, борода, а у Жорика - никакой растительности. Да и возраст не тот. Однако, вот поди ж ты, откуда у него такая уверенность, что старик на картине на него похож? Хоть кому-то знакомому показать бы. Пр
   - Привет, Жорик! Тоже заметку прочитал?
   - А, здорово.
   Жорик обрадовался Меркушкину, аккуратно хлопнувшему его по плечу.
   - Ага. Теперь вот стою, балдею.
   Жорик замялся от какого-то внутреннего сомнения: говорить- не говорить?
   - Похож! Четко похож! - Меркушкин, как бы не веря глазам своим, приоткрыл рот и переводил взгляд с картины на Жорика и обратно, - Лет через двадцать-тридцать точно таким будешь. Прикол! Прикол ведь?
   - Да, - согласился Жорик, - похож. Я сразу понял. Думал, может кажется?
   - Твой предок художнику не позировал?
   - Нет, - отмахнулся Жорик, - наверное, я бы знал, если бы кто-то из наших художникам позировал.
   - Ты думаешь?
   "Первый найден. Это ж надо. Почвенник наш, Жорик - Анна. Ищи, где меньше всего ожидаешь".
   - Так, стало быть, ты считаешь - случайность?
   - Жорик усмехнулся:
   -. Конечно, что же еще.
   - А художники знаешь какие проницательные. Может быть, Ге рисовал, а ты стоял перед глазами.
   - А может быть, - добродушно согласился Жорик.
   - А может быть ты тот самый Анна и есть? Может ты христианство ненавидишь?
   - Дурной, что ли? - обиделся Жорик, - да у меня Евангелие - любимое чтение.
   - Мне проще, - хихикнул Меркушкин, - я атеист. И чего вы от балдеете от церкви? Попы, сколько с ними не встречался, сплошь пьянь и сквернословы. А уж как мошну любят! Не попы, а пОпы.
   - Что ищешь, то и находишь, - назидательно ответил Жорик, - недостатки у каждого человека есть. А священник православный по определению не может быть плохим человеком. Я вот со многими священниками дружу и уважаю их. Меня всегда к священникам тянуло, между прочим. Даже думал, не принять ли духовный сан.
   - Ну что ж, пожалуй, убедил ты меня, - и Меркушкин ласково раздвинул узкие губы.
   Жорик приподнял бровь и пожал плечами.
  

Меркушкин

  
   Меркушкин и раньше не сомневался, что и все найдутся, а теперь, после первого успеха, и подавно был в этом уверен. Босс сказал - смотри на картинах Ге, и Меркушкин вместе с Жориком тщательно осмотрел весь зал Ге и постарался запомнить всех наиболее значимых персонажей. На выходе он купил в киоске несколько каталогов с картинами Ге, в том числе и свежайшую брошюру о "Суде Синедриона". К сожалению, репродукция была не самой качественной, и кроме Анны и идущего впереди процессии юнца с какой-то древнезаветной атрибутикой хорошо различимых лиц было немного. Дело осложнялось еще и тем, что память на лица была у Меркушкина не выдающаяся. "Конечно, явное сходство уловлю. Но придется картинки неподалеку держать, сравнивать", - вздохнул он, - "Да, и надо поискать какой-нибудь полный каталог Ге в библиотеке. И в Инете пошарить".
  

Общага

  
   По дороге в общагу купили пива и отправились в комнату к Меркушкину. За столом к приходу Меркушкина с Жориком находилось человека три поэтов, согласно своей поэтической натуре предпочитающих водку, и один прозаик, также традиционно для прозаиков предпочитающий менее возвышенные по градусам напитки.
   - Ё-мое, мужики, - с места в карьер начал Жорик, - представляете, пришел сегодня в Третьяковку, а там, на картине "Суд синедриона", физия - ну чисто я. Даже смешно, ^%_* не даст соврать. Да, ^%_* ?
   Меркошкин кивнул. Новость была принята компанией на ура. Особенно разошелся Юрик.
   Юрик был поэтом, со всеми вытекающими отсюда последствиями, то есть предпочитал исключительно водку.
  

Юрик

  
   - Юрка-а-а! А ну быстро домой, сейчас выдеру! - сердитый голос мамы плыл в июльском жару над распаренным садом. Юрик затаился в малиннике. Утром они с соседом Витькой залезли в курятник за яйцами и были застуканы бабкой. Яйца им были нужны, чтобы разбить о голову соседскому карапузу Петьке. Петька был даун, защищаться не умел, только хныкал. Бабка испортила всю малину. Юрик со злости швырнул в нее единственное яйцо, которое успел найти. Бабка охнула и с испугу села на пол, а яйцо разбилось о стену и заляпало ей платок.
   - Ах ты, дрянь, ну я поймаю тебя, выдеру!
   Пацаны рванули вон со двора под бабкины вопли и причитания. Полдня они проваландались по станице, а потом голод пригнал их домой. Кинули жребий, кому идти сдаваться. Выпало Витьке. Юрик услышал, как Витька завизжал, и понял, что будут пороть. "Ну и не пойду домой", - решил он, - "буду до ночи сидеть в малине. Еще сами искать пойдут".
   - А, вот ты где, негодник!
   Юрик замечтался, и прозевал приближение матери. Он рванулся к дальнему краю малинника, но мать, быстрая, худая, в два скачка опередила его и ухватила за шиворот, а потом и за ухо.
   - Отпусти-и-и, больна-а-а, - орал Юрик, когда его волокли за ухо домой, и попытался укусить мать за руку, за что был приподнят за ухо на цыпочки и несколько раз получил по вихрам крепкой мамкиной ладошкой.
   После порки он попросил прощения у бабки и у матери, был умыт и посажен за стол. Мать положила перед ним тетрадь и ручку.
   - Все, хулиган, - сердито сказала она, - нужно тебя исправлять. Пожрешь, только когда стихотворение напишешь.
   - Почему? - возмутился Юрик, - не буду я стихи писать! Достала своими стихами! Слушай - стихи, читай - стихи! Все видик смотрят, а я стихи читай! А теперь еще и пиши! Почему Витьке не надо стихи писать?
   - Потому что Витька - не ты. Тебе надо их писать.
   - Ненавижу стихи! - в отчаянии выдохнул Юрик, - Ненавижу! Ну чем я хуже Витьки! Почему я виноват, что ты стихи писала? Которые никто не печатал?
   - Цыц, - мать ткнула пальцем в тетрадь, - митинг окончен! Пиши стихи, иначе, когда отец придет, расскажу ему, как вы над бабкой издевались. И тогда сам знаешь, что будет.
   Она помолчала.
   - Не печатали, потому что недостаточно хорошие были. А недостаточно хорошие были, потому что некогда мне было писать. Бедно жили, вкалывать надо было и на работе, и на огороде. Потом замуж вышла - воспитывать сестер твоих, тебя. На стихи времени нет. Но стихи - это прекрасно.
   Юрик скривился. Раскрыл тетрадку и тупо посмотрел в нее.
   - Мам, а как это - стихи писать?
   - Ну придумай что-нибудь, чтобы складно получилось, в рифму. Я ж тебе объясняла, помнишь? Ворона - корона, корова - здорово, кот - жмот...
   - Помню, - голос у Юрика сел от злости.
   "Мамка дура, словно кура" - пронеслась в голове дразнилка, и он захихикал.
   - Ты что, - подозрительно спросила мать, - придумал уже? Наверное, гадость какую-нибудь?
   - Не, - соврал Юрик, - придумываю пока.
   Некоторое время он сидел, перебирая в уме знакомые рифмы. "Ворона - корона, корова - здорово..." Ничего интересного не придумывалось. "Наша палка, словно галка".
   - Мам, наша палка - словно галка!
   - Молодец, сынок, - потрепала его мать по голове, - для начала неплохо. Только придумай, чтобы смысла побольше было. А то, что это значит - палка, словно галка? Каркает и летает, что ли?
   - Ха-а-а, палка каркает, - обрадовался Юрик.
   - Вот видишь, самому смешно, попробуй что-нибудь другое.
   Юрик некоторое время сосредоточенно молчал и выпалил:
   - Тогда - наша Галка, словно палка. Галка Никитина худющая такая, все говорят - как палка.
   - Ну ладно, давай запишем, - мама указала Юрику на тетрадь, - потом вырастешь - читать будешь, какие стихи в детстве писал.
   Юрик, уже готовый возмутиться, успокоился. Перспектива читать собственные стихи, "когда вырастешь", ему понравилась.
   - Ну а теперь, за первые стихи - вот тебе шоколадка! И можешь посмотреть мультики.
   Мамка достала из сумочки шоколадку и протянула сыну.
   - На, Витю угостить не забудь.
   Юрик схватил шоколадку и побежал включать видик.
  

Общага

  
   - У-у меня тоже, - сказал Юрик. Когда он волновался, начинал слегка заикаться, - то же самое. Мне в детстве мать постоянно картинку показывала. Х-художник есть такой - Бодаревский. У него витраж есть "Христос перед Пилатом", в храме "Спаса-на крови" находится. Там один из стражников - он поодаль стоит - так на меня похож! И мать всегда - картинку покажет и скажет, смотри, как на тебя похож. А в руках там у меня - ... базука!
   Юрик торжествующе обвел всех взглядом.
   - Вау, - подпрыгнул Меркушкин, - какая-такая базука может быть в "Спасе-на-крови"?
   - Деревянная! - Юрик вытаращил глаза и захохотал, - не знаю, что там такое у меня в руках, но по форме чистая базука, и держу я ее как Шварцнеггер, одной рукой за ствол, а все остальное на плече лежит. Только базука эта из досточек каких-то сделана.
   0x01 graphic
   Меркушкин многозначительно вытянул губы впред, трубочкой, и важно закивал:
   - Н-да, бухал, наверное, этот Бодаревский немеряно. А может мы все тут на какие-нибудь картины похожи, и нас тут всех собрали из-за этого, а?
   - Точно, - закричал Лёнчик, подающий большие надежды поэт, обладающий поразительным умением унюхивать халяву за любой дверью общаги, - мы, поэты, и сами как картины! Живые! Как напьемся ...
   - Мы, поэты, - презрительно перебил его Юрик, - поэт... Еще неизвестно, будешь ли ты когда-нибудь поэтом. Какой из тебя поэт? Так... - Юрик рубанул ладонью воздух, - сюсю-мусю. Жрать на халяву, вот и вся твоя поэзия.
   Ленчик обиженно раскис толстыми губами и заерзал. Спорить с Юриком ему было не с руки. На трезвую он был крайне мирной личностью, но выпивал часто и становился задиристым, как петушок. После того, как Юрик несколько раз опрокинул его за дерзкое поведение, Ленька научился сдерживать себя, но давалось это ему нелегко. Вот и сейчас видно было, что жалость к себе рвется из него наружу.
   - Да ладно тебе, Юрик, - аккуратно вмешался Меркушкин, - Ленчик, конечно, раздолбай, но стихи пишет хорошие.
   - Да какие это стихи, так... - Юрик презрительно скривил губы.
   Меркушкин недолюбливал Юрика. Не то чтобы сильно, но достаточно ощутимо. Еще в абитурные времена, когда они знакомились, Юрик выпалил:
   - Как, говоришь, тебя зовут? ^%_* ? Ну и имя, проще усраться, чем с таким жить, - и захохотал, - ^%_* ! Надо же!
   Так хамовато и нахраписто ржал, что Меркушкин растерялся. "Погоди, хрен мамин, будут тебе не те имена, не будь я ^%_*", - подумал он.
   Теперь, вспомнив их знакомство, он еще раз оценивающе посмотрел на Юрика. "Странный какой поэт пошел. К чему бы это? Определенно не к дождю. Ну что ж, проверим. Может на следующую сессию с ним поселиться? Бр-р-р-р".
  -- Хорошие у Лёнчика стихи, - твердо сказал Жорик, - не хуже твоих.
  -- Ты кто? Прозаик?
  -- Да.
  -- Ну и пиши себе про заек, прозаик, поэзию не трожь!!!
  

Юрик

  
   В десятом классе Юрик писал стихи почти все свободное время. Период мук кончился, и стихи доставляли радость. Теперь уже матери не нужно было прибегать к кнуту и прянику, чтобы усадить его за стол. Юрик сам хватал тетрадку и записывал, записывал то, что рвалось из души. Мать - первый и пока еще главный читатель - брала в руки тетрадку, когда Юрик был в школе, и задумчиво листала ее. Война, сражения, поединки... Удивительно, но никакой любовной лирики, обычной для Юрикова возраста.
   "Ну ничего, для дела это очень неплохо, очень", - говорила она себе. Но иногда не выдерживала и спрашивала у Юрика:
   - А девочке какой-нибудь не хочешь стишок сочинить?
   - Мам, - хохотал Юрик, - еще об ЭТОМ стихи писать? Я о серьезных вещах пишу, - и недовольно хмурился.
   В школе у Юрика дела хорошо шли только по русскому и литературе. На все остальные предметы он решительно плевал и никто ничего не мог с ним сделать. Зато он читал свои стихи на всех школьных вечерах. В глазах его горел такой огонь, когда он, рубя ладонью воздух, читал стихи об Афгане и о Чечне, что девчонки не сводили с него глаз, хотя Юрика симпатягой было трудно назвать.
   В общем, так и покатило у Юрика по жизни. Писал стихи и рассказы про серьезных боевых мужиков. Про любовь... ну как то не вставляло его. Иногда писал, но не без иронии. Но кончилось тем, что поступил Юрик в литературный, на радость мамке. Впрочем, он не для нее поступал, сентиментальным не был. Просто чувствовал, как его что-то "нудит и просит".
  

Меркушкин

  
   На этот раз все обошлось без драки. Ни у кого из прозаиков ввиду их пристрастия к менее крепким напиткам не было настроения задирать Юрика, а поэты попались шумные, но духом некрепкие. Ленчик в подпитии начал настаивать, что он тоже поэт, и стихи у него хорошие, но был поднят Юриком за шкирку и выкинут в коридор. Время от времени он приоткрывал дверь и робко всовывал голову. Юрик снимал с ноги тапок и пулял в него. Дверь захлопывалась, и компания дружно ржала.
   Меркушкин отсел, сославшись на усталось, потом прилег. Глядя в потолок, он сосредоточенно думал: "Кажется, еще один. Других нужно найти, а что с Юриками делать ... н-да ... поймем позже. Скоро конец сессии, остальных придется выуживать на следующей. А где же главный-то?"
   Он еще раз посетил "юдоль скорби", как иронично именовал для себя аудиторию, определенную для связи "боссом". "Босс". Меркушкин уже вычислил его. Интеллигентнейшее существо, никогда не заподозришь никакого инферно. Придумали же - комната, тени. Одно слово - литературщина. Ну да ладно, пусть поиграет.
   С другой стороны - порода у них такая. Никто не может без игры, в простоте. Никто, даже этот, "босс". В простоте скучно. Все во что-то играют, обманывают простаков. "Но что тут сделаешь, если у нас возможностей так много", - подумал Меркушкин не без самодовольства, - "если ты на десять шагов наперед знаешь, как эта публика реагировать будет. Ну как тут не поиграть, как кошка с мышкой".
   "Смотри среди немолодых", - такая была следующая тема паззла. Меркушкин был уверен, что паззл этот он соберет. И не такие собирал. Поспорил он крупно, конечно, но и выгоды должен получить крупные. Правда, если проиграет... Но этого просто не должно быть. Никогда не было. Он всегда был чемпионом по паззлам.
   Итак, смотрим среди немолодых. Павлуша, поэт. Робковат, взгляд какой-то тускловатый. Но кто его знает, что с Ним случилось за столько-то лет. Юрик к нему благоволит, довольно странно. Вряд ли бы Юрик симпатизировал Ему. Леха. Не пьет, не курит. И это в тему. Но вроде как по болезни, до этого бухал сильно. Какой-то слегка пришибленный. Кирюха. Тип странный, точно имеет отношение к заданию, Меркушкин это сразу почувствовал. Но уж слишком имени соответствует - киряет день и ночь. Да и с психикой у него что-то. Валек. Работает в лите сантехником. Добродушный, но нервный субъект. Любит вспоминать былое и рассказывать, как тяжко ему было вне лита общаться с технарями. Итак, всего четверо. Если только... если только Он не женщина. А что, мог и женщиной родиться, запросто. Такое вроде уже с Ним бывало. Если женщина - Ирка? Хм... Или Ленка, или Галка? Или Танька, или Маринка?
   Ладно, посмотрим, никуда он не денется.
  

Вторая сессия

  
   В феврале Меркушкин был в Москве впервые. Так себе у них февраль. Грязная соляная каша под ногами, тусклое мутное небо, через которое с трудом пробивается солнце. Что-то холодное, гриппозное в мрачных домах на Дмитровке, в казенной роскоши московского метро, в черной зимней толпе, живущей по-броуновски, в постоянном движении неведомо куда. "Толпа опять стала советской, черно-бурой", - неожиданно для себя отметил Меркушкин, - "Когда успела?!" В конце 80-х, 90-х зимняя толпа была яркой, разноцветной, унылые советские тона попрятались по бомжеватым подворотням, по складам вторсырья, по далеким деревням, так и прожившим всю советскую власть без электричества. И вот - как будто вернулось совковое. Как давно? Ах да... А ведь как незаметно все случилось, как постепенно...
   "А ведь не зря вернулось", - понял он вдруг, - "не зря..." Меркушкину взгрустнулось. Тяжко. Постоянно дурачил толпу, представляясь душой компании и рубахой-парнем. Иначе он не мог. Иго рода...
   Впрочем, веселиться на этот раз было особенно нечего. Кто-то сыграл с ним довольно злую шутку. Комендант Витек - стоило только посмотреть в глаза, чтобы понять, что свой человек, и, вообще, в курсе, заселил его в одну комнату с Юриком. Меркушкин на некоторое время пришел в недоумение, Витек мог сделать такое только по указанию свыше. Но, как следует поскребя репу, понял, что это была наводка. Мол, даем тебе фору в паззле. Ну, даете, так даете. Меркушкин чувствовал, что раз события были взяты в чужие руки, то это не зря, что-то изменилось. Скорее всего в комнате наверняка будут огрызки паззла.
   Меркушкин вдруг даже не умом, а нутром своим нездешним, понял обиду ситуации. Конечно, те, кто собрали в одном месте людей, похожих на персонажи страстного цикла, обладали слишком большой властью, чтобы он был незаменимым. То есть, сам-то он понимал, что он незаменимый. Но они не ценили его, и не могли ценить. Принцип прежде всего: ценить нижестоящих - преступление. Считается, что все нижестоящие имеют более подлую природу и понимают только страх. Он - просто часть большой игры, винтик, может быть главный винтик, но все-таки всего лишь винтик. А обиднее всего то, что он еще и часть прикола. Смеются не только над участниками комедии, но и над ним, ведь он тоже часть комедии, клоун-скороход, мчащийся по первому свистку с вестями. А ведь он был когда-то среди них. И вот теперь... И это ведь навсегда! И нужно утереться и ползти дальше, зная, что кто-то там, за твоей спиной, невидимый, ржет и над тобой тоже. И нужно работать в поте лица, зная, что если что не так - как ненужный винтик отправят на утилизацию. Он поежился. Если бы не та история, не скакал бы он, зрелый мужчина, с малолетками по коридорам.
   Когда Меркушкин, держа в руках багаж, переступил комнату, вся компания уже была на месте, и, состояние их прекрасно описывалось емким словом "впокатуху". Кроме Юрика в комнату заселили двумя прозаиками, Олежкой и Кирюхой. Несмотря на прозаичность литературных интересов, оба питали совершенно поэтическое пристрастие к более крепким напиткам. Единственным, кроме Юрика, поэтом в комнате был Ленчик. Меркушкин сразу понял, что он тут лишний, несмотря на приветственный рев будущих румматов.
  

Олежка

  
   Ну как же Олежка любил рогатку! Еще бы, она напоминала чертика с рожками. Веселого такого чертика с длинным резиновым языком. Язык у него растягивался, и чувствительно шлепал зазевавшегося по коже. Но больше всего чертик любил плеваться камешками и пульками, сделанными из алюминиевой проволоки. Воробьи и голуби, застигнутые плевком, смешно улетали, как-то будто ныряя, и иногда падали. Тогда Олежка подходил к ним, брал за крыло, и с интересом рассматривал, как бьется в его руках мелкая горячая жизнь. Иногда Олежка относил птиц коту, но, как правило, просто выбрасывал.
   Читать он не любил, но родители заставляли. Они у него были интеллигентные и бедные -полный набор недостатков. Олежка разобрался в этом еще в первом классе, когда училка начала ставить ему трояки за то, что родители не могли сдать на подарки сколько нужно. Был девяносто второй год. "Жрать нечего, а я подарки должен дарить? Нет", - заявил отец. Он был художником, но дохода это не приносило. От бедности он сколотил артель, которая малевала таблички-вывески - "Магазин "Галантерея". Часы работы ..." . Это более-менее стабильно кормило. Но в последний год, когда все начало разваливаться, людям было не до вывесок. Да и начало что-то меняться, требовались другие специалисты, пока еще никто не понял, какие. Мать работала в НИИ, которое бедствовало, но никак не хотело сдаваться. Зарплату не платили, и она порывалась бросить все и податься на корма в нарождающийся бизнес. Но отец запретил, сказал - доделывай диссертацию, потом с ней не потонешь. А в бизнесе мы пропадем - интеллигентные люди.
   Интеллигентные люди. Значит интеллигентные люди в бизнесе никто. Олежке это не понравилось. Он знал, что у всех пацанов с родителями из бизнеса такие игрушки, которых у него отродясь не было. Но все равно родители у него были ничего, бывает и хуже. Правда, никаких поблажек Олежке не давали. После того как заметили, что он читать не хочет, стали заставлять сверх всякой меры. Да еще по вечерам с ним уроки делали. Выбора у Олежки было мало, и родители победили. Втянулся, читать полюбил. В четвертом классе ему подсунули "Тома Соейра", и понял, что это про него. Конечно, это он был заводилой всех игр во дворе.
   Это он придумал кататься на самодельном плоту по местной речке, а на постройку плота стибрить бревна на стройке соседнего коттеджа. А чтобы собака не мешала, ее усыпили фаршем, в который намешали снотворного. Собака, правда, так и не проснулась, снотворное оказалось отравой, а недостроенный плот нашли с другой собакой, из милиции.
   Это он придумал, что дядя Геша на самом деле американский шпион, и на даче у него должны храниться "зеленые", полученные за продажу родины. Олежка сам слышал, как странный клювастый мужик многозначительно, выразительно выделяя каждое слово, говорил дяде Геше, что на даче в этом году будет много зелени. Неделю они ходили по пятам за озадаченно озирающимся дядей Гешей, а потом начали раскопки на его даче, где и были пойманы ни кем иным, как клювастым мужиком-шпионом, оказавшимся дядигешиным соседом. Кончилось обычно - завываниями родителей над олежкиным нескладным настоящим и беспросветным будущим.
   Вот только Бекки у Олежки не было. Как можно было с девчонками водиться? Не три года же. За косичку дернуть, снегом в лицо кинуть - вот это было понятно.
   Появления Бекки ему пришлось ждать аж до восьмого класса. В класс пришла новенькая, Женька, и все ранее непонятное сразу стало понятно. Женька мечтала стать поэтессой, писала стихи и напускала на себя таинственный вид. Олежку она не замечала. Дергать за косичку рука уже не поднималась. Нужно было придумать что-то более подходящее. Как раз на место спроваженной на пенсию старой мымры классной пришла новая, Дарья Сергеевна, русичка. Олежке она понравилась. Главное, она Женьку заметила, нахваливать стала. И Олежку тоже похваливать начала, что для него было совсем уж непонятно. Дарья организовала факультатив, на который Олежка записался, потому что туда Женька ходила. А когда стенгазету к ноябрьским делали, она Женьке велела стихи написать, а Олежке - очерк, как они в прошлые выходные классом в кино ходили, как потом на литературе фильм обсуждали. Очерк Олежкин Дарье сильно угодил, но главное - теперь у Олежки было о чем с Женькой говорить. Дарья придумала газету еженедельно выпускать, и Олежка с Женькой стали по этому делу главными. Отношения у них заладились, а литература стала Олежкиным любимым предметом.
   В девятом классе Дарья отправила их газету на областной конкурс, и им пришпандорили аж второе место. Но главное, класс наградили поездкой в Питер на каникулы. Это был полный кайф - и поездка, и Питер. В Олешкином городе никаких достопримечательностей по большому счету не было. А в Питере было одно сплошное вау. За день до отъезда, изрядно подмерзшие, экскурсанты зашли в "Спас-на-крови". Девчонки достали блокнотики и с умным видом стали записывать за экскурсоводом всякую ерунду. Глаза их шныряли между бумагой и описывающей над головой фигуры рукой экскурсовода.
   И тут Женька ахнула: "Как на Олежку-то похож! Ну вылитый!"
   Экскурсовод застыла с вытянутой рукой.
   - Смотрите, СМОТРИТЕ, - Женька даже немного подпрыгивала от возбуждения, - вот тот солдат, который за спиной у Христа!0x08 graphic
   И все ахнули. Действительно, солдат был ужасно похож на Олежку. У Олежки как раз недавно появился черный пушок над губой и от этого сходство было разительным.
   - Надо же, забавно, - сказала экскурсовод, - вы, молодой человек, наверное, счастливчиком будете. Ваш портрет в таком известном месте висит.
   Но Олежка себя счастливчиком не чувствовал. Обе ночи в поезде, на обратном пути, что-то томило его, он почти не спал. Чтобы успокоиться, слез с полки и приклеил специально купленным в Питере клеем Дарьины туфли к полу. Хотел Петьке приклеить, поржать, пришлось Дарье. Чтобы не таскала по разным спасам.
   Когда писал отчет о поездке для стенгазеты, описание второго утра в поезде пришлось выкинуть. Женька сказала, что он дебил, и целый день на него дулась.
   Писать для газеты для Олежки стало привычным. К окончанию школы их газета еще несколько раз побеждала на конкурсах, и они с Женькой стали школьными звездами.
   После школы Женька уехала поступать в МГУ и провалила сочинение. Возвращаться не захотела, пристроилась в московском педе, и через некоторое время пропала, на письма не отвечала. Олежка погоревал недолго и забыл Женьку. Вырос, наверное.
   Он поступил в местный ВУЗ, на экономику, и продолжал писать, теперь уже для институтской газеты. Там он прижился, и после окончания вуза остался работать в редакции малотиражки.
   В один неторопливый и пригожий весенний день на Олежку накатили мысли о неприкаянности собственного творчества. Нужно куда-то расти, нельзя же всю жизнь горбатиться на малотиражку за копейки. Как полагается интеллигентному сыну интеллигентных родителей. И вот в этом задумчивом настроении он наткнулся в интернете на объявление о наборе в лит.
  
  

Меркушкин

  
  
   В первый день пьянка еще была терпимой. В конце концов, сбрызнуть приезд полагается неписанными правилами приличия. Но все равно был переборчик. С утра помятый Меркушкин, отправился на занятия, а соседи дружно остались лежать в общаге. К вечеру команда снова была пьяна в стельку. Стол был завален вонючей смесью бычков и огрызков. Юрик воспитывал визжащего Ленчика, Кирюха спал, а Олежка бубнил что-то вроде: "Да ладно тебе, Юрик, ну что тут такого, подумаешь, стихотворение про форель. Может, он голодный был, когда писал!".
   Олежку Меркушкин выудил уже на второй день, и совершенно просто. Рассказал, как они с Жориком обнаружили сходство Жориково с картиной Ге. А Юрик, как и предполагалось, сразу же вспомнил, что он похож на стражника с картины Ге. Тут Олежка и проявился, рассказал, как они ездили в Питер, и весь класс наблюдал его сходство с тем же витражом, где Юрик рассекал с базукой.
   - Дружбан!
   - Дружбан!
   Юрик с Олежкой нашли друг друга.
   "Даже скучно!" - вяло подумал Меркушкин, - "Встретились через столько лет и в таком месте. И в общем-то ни хрена из этого. Зачем? Зачем, блин?" Его раздражала хрень с картинами. Для чего нужно было делать этот паззл?
   Ответ, как всегда появился как бы сам собой. Чтобы ошеломить. Не его, Меркушкина, конечно. Ну да. Как всегда гениальненько! Запугать хотят. Да ведь эту хрень запугать несложно. Зачем такие выкрутасы?
   День шел за днем, и становилось все противнее. Работать с Кирюхой было невозможно. Не человек, а вечно пьяное животное. В один непрекрасный вечер напившийся Кирюха почему-то решил, что Меркушкин подверг осмеянию его рассказ, причем, по мнению Кирюхи, гениальный, и набросился с кулаками. Кирюха скорее всего перепутал Меркушкина с кем-то, причем, не исключено, что с кем-то, ни о чем не подозревая живущим в Екатеринбурге, откуда Кирюху и принесло в лит. Пришлось спасаться позорным бегством, и отсиживаться на лестнице, пока Кирюха не свалился и не заснул. На следующий день ситуация повторилась.
   Переселение стало неизбежным. Не было никаких сил Кирюху разрабатывать. Сходил в Третьяковку, еще раз картины изучил. Никого похожего на Кирюху не было. Либо картина другая, либо... "Ладно, от этого животного все равно ничего не добьешься. Если уж он какое отношение к делу имеет, это будет уж совсем креативно", - решил Меркушкин. Но он чувствовал, что Кирюха не случайный, хочешь не хочешь, прийдется к нему возвращаться. А чувствительность была главным козырем Меркушкина, сколько раз выручала.
  

Кирюха

  
   Кирюха родился на Урале, в Мурзинке, где-то совсем рядом с местами обитания полуреальных-полусказочных персонажей "Хозяйки Медной горы". В роду у него все были горнорабочими и каменных дел мастерами. И сам Кирюха нырял бы каждый день в черноту, блестя как рыба-удильщик фонариком во лбу, но судьба распорядилась иначе. К окончанию восьмого класса, когда большинство ребят из класса собрались поступать в местное ПТУ, ни с того ни с сего у него обнаружилась куриная слепота. Когда успела появиться - непонятно, был парень как парень - и на тебе. "Нехватка витамина А", - сказала докторша. Надежных средств лечения, как выяснилось, советская медицина не знала. "Пусть попьет витамин А. Морковку поест. Если регулярно будет употреблять, может зрение частично восстановится. А может, и нет". О карьере горняка и думать было нельзя. Батя крякнул, покрутил головой, но ничего не сказал. Мать обрадовалась: "Может белый билет дадут?" "Дадут! Догонят и еще раз дадут", - оборвал ее батя, - "сейчас и калечных в армию берут. Возьмут в какой-нибудь стройбат, а там одни дебилы. Э-э-э-х! Да главное: на что жить будешь, горе луковое?".
   Луковое горе шмыгало и озадаченно терло лоб. К такому повороту Кирюха был не готов. Будущее, о котором не приходилось задумываться, самым бессовестным образом сбежало из-под носа. Выходило так, что надо было задумываться. На родителей надежды мало. Они вздыхали, разводили руками, несли какую-то ахинею - и все. Как быть дальше, никто не говорил. Мать, та вообще смотрела жалостливо и твердила: "Ничего, сынок, все устроится". А что устроится? Как ночь - мир превращается в пушистого бархатного зверя - Черную Пантеру. Мех ее непроницаем, и передвигаться в нем можно только на ощупь, туда, где светит какой-нибудь огонек, рядом с которым ночь-пантера боязливо бродит, не решаясь приблизиться, но только оглянешься, и она пытается затащить к себе, в непроглядность. Кирюха не боялся пантеры, ему даже спокойно было в ночи. Ему с детства нравилось слово "пантера", твердое и стремительное как сама кошка, и почему-то не нравилось имя Мария, ехидное, рычащее в середине. Маша - еще куда ни шло, но Мария - дрянь. Только вот с будущим из-за пантеры не очень клеется у него. Но ничего, он чувствовал, что все равно все сладится.
   Как ни судили, ни рядили родители, выходило так, что нужно было ехать в Свердловск или Нижний Тагил - поступать в какой-нибудь техникум или ПТУ, учиться на профессию, где нет ни вечерних, ни ночных смен. На первый взгляд нигде, кроме кулинарного техникума, его не ждали. А становиться посмешищем вроде Хазановского героя не хотелось. Оставалось одно, нежданное, доучиваться в школе.
   "Может за два года все пройдет", - успокаивали родители, - "а потом в армию сходишь, и - в горняки. А там техникум в Нижнем Тагиле заочно окончишь и, глядишь, бригадиром станешь, или даже самим мастером". Но Кирюхе не слишком верилось в столь прекрасное будущее. Настоящее было гнусным. Из-за позорной своей болезни он потерял дружбанов, ребята над ним посмеивались. Да и интересы у них уже были другие. Медленно и осторожно они отведывали взрослой жизни. Весь август бродили по вечерам стайкой, распивали за углом пиво - одну бутылку на троих-четверых - курили и матерились. Детские интересы не исчезли, а настоящих взрослых не было. Только легкий пивной хмель давал ощущение важности происходящего. При виде Кирюхи они ухмылялись.
   - Ну что, чувак, - говорил Семка, бывший сосед по парте, - от мамки сбежал? Пива глотнешь? Хотя, не, нельзя тебе, еще выйдет чего, отвечай тогда за тебя. Совсем ослепнешь, побираться будешь.
   Кирюха несколько раз глотал невкусные теплые остатки пива, и, кашляя, затягивался папиросой. Но пацаны все равно не принимали. Никто так и не сказал: "Ты свой, чувак! Хиляй с нами!" Вечно напрашиваться было выше Кирюхиных сил. Он загрустил, и по вечерам стал помогать родителям - либо матери в огороде, либо отцу в гараже. Мать первая догадалась, что нужно парню помочь, посоветовалась с соседкой, тетей Дашей - библиотекаршей.
   - Знаешь что, Нюр, - задумчиво сказала тетя Даша, - у него пока возраст такой, когда приключений нужно, а он-то уже почти взрослый, и как дитю ему себя вести нельзя. Нужно ему ненастоящих приключений, раз в жизни нет. Давай-ка подкинем ему фантастику. Пацаны в его возрасте очень хорошо читают. У нас в библиотеке ее почти сразу разбирают, а я ему буду откладывать. Попробуем. Глядишь, грустить перестанет, а потом, знаешь, как оно бывает, перерастет, и все нормализуется.
   Фантастика подействовала. По вечерам Кирюха запоем читал очередную потрепанную книжицу. Время летело, и он изредка с сожалением поглядывал, как медленно, но верно подходит книжка к концу. Начались занятия в школе. Парней в классе было совсем мало. Кроме Кирюхи был Сашка - отличник, сын главного инженера. Он о карьере горняка не мечтал. Его интересы были более возвышенными. Он хотел уехать в Новосибирск и поступить в университет на математика. Это дерзкое желание окружало Сашку ореолом нездешности и изыска. Дружил этот маленький мажор с Димкой, прилипалой вполне плебейского происхождения, но тоже мечтавшего о карьере - понятии для остальных одноклассником слишком абстрактном, чтобы о нем задумываться. Димка пресмыкался перед Сашкой за милостивое разрешение списывать контрольные и лелеять надежды, что когда-нибудь его любезности и в самом деле окупятся сторицей. Кирюха, ранее с ними почти не общавшийся, вынужден был стать менее разборчивым - куда деваться - на том же военном деле или на трудах все равно вместе, и чтобы словом не перекинуться не получалось. Оказалось, что Сашка тоже любитель фантастики. Общаться с Сашкой и Димкой стало легче. У Сашки дома была большая библиотека, что само по себе для здешних мест было нечастым явлением, а в этой библиотеке водилась фантастика - Станислав Лем, Рэй Брэдбери, Фредерик Пол. Какие имена! Эти книги Кирюха мечтал прочитать - в библиотеке их или не было, или не могла достать даже тетя Даша. Кирюха долго томился, и в конце концов решил с Сашкой подружиться, чтобы добраться до книг.
   Несколько недель он к неудовольствию Димки беседовал с Сашкой на переменках о фантастике, и в конце концов отношения у них стали вполне приятельские. Иногда они шли их школы втроем, и Кирюха пересказывал прочитанное. Получалось у него неплохо, потому что даже Димка в конце концов перестал отпускать пренебрежительное "тю, фигня" и слушал, открыв рот. Как-то так само собой вышло, что Кирюха однажды увлекся и начал рассказывать недочитаную книжку про приключения на планете, где жили разумные пантеры, а когда подошел к концу прочтенного, решил не прерываться, чтобы не портить впечатление и сочинил конец сам. Так было посеяно зерно, проросшее в будущем. Впоследствии Кирюха не раз с удовольствием менял сюжеты и добавлял новых героев, и радовался, что пацаны ничего не замечают.
   К Сашке он в конце концов пробрался, и даже вытерпел сморщившийся нос его мамаши. С благоговением Кирюха вытаскивал с книжных полок заветные книги и пробегал глазами страницы. Через несколько дней он дождался момента, когда, как он решил, было уместным попросить почитать книжку. Оказалось, что нельзя, родители не одобрят. Книги были остродефицитные, и не должны были подвергаться опасности покинуть дом. "Можешь здесь почитать часок-другой", - утешил его Сашка. Утешение было малым. Кирюха хотел было развернуться и уйти, но сдержался, сел и часа на полтора уткнулся в книжку. В целом, время было потрачено на Сашку впустую, решил он. Но был неправ.
   Он уже привык ходить из школы в новой компании и пересказывать истории, многие из которых изменялись в отсебятину. Однажды он обмишулился и пересказал по-новому уже рассказанное. Осекся на полуслове от торжествующего Димкиного хохотка.
   - Брехло! Ты же пару недель назад рассказывал совсем иначе!
   - Да ладно тебе, Димка, пусть выдумывает, у него здорово получается, - заступился за Кирюху Сашка, - ты бы записывал, что ли?
   Кирюха озадаченно посмотрел на него.
   Так заброшенное в почву зерно получило живительной влаги, и начало пускать корни. Предложение Сашкино оказалось настолько прельстительным, что даже недостало сил сопротивляться. Он пришел домой и сразу же стал записывать, что пришло в голову на пути домой. Писалось легко. Назавтра он притащил в класс несколько листков и показал на переменке Сашке с Димкой.
   - Здорово, - с уважением сказал Димка, возвращая рукопись, - прям писатель.
   - Интересно, - сказал Сашка, - только вот стиль... После классиков сразу видно, что-то не то.
   - Так я ж не классику пишу, - обиделся Кирюха, - что еще за стиль мне нужен?
   - Ты понимаешь, интересно - это мало. Чтобы удовольствие получать, нужно, чтобы красиво написано было.
   - Ага, - ехидно сказал Димка, - а у классиков неинтересно! Фуфел всякий пишут. И чего там красивого? Лишние люди. Образы. Тягомотина всякая - разговоры, природа, птички, фить-фить.
   - Фить-фить, - усмехнулся Сашка, - фить-фить - это аргумент. Так вот, чтобы фить-фить не было, - обратился Сашка к Кирюхе, - нужно повнимательнее классику почитывать. Потому что только они писать умеют. Может, ты еще великим писателем будешь, если стилем овладеешь. Да и потом, поступать будешь, все равно сочинение нужно писать. Ты же поступать будешь?
   Кирюха никогда об этом не думал, но кивнул.
   Так в течение двух дней Сашка бросил в Кирюху еще одно зерно, и проросло у него, в конце концов, целое поле.
   Через год у Кирюхи уже было множество исписанных тетрадей, которые прошли одобрение не только Сашки с Димкой, но и русички Анны Петровны, которая всему классу сказала, что может быть Кирилл будет писателем-фантастом, данные, она считает, есть.
   Но Кирюха решил стать инженером, чтобы потом работать в научно-исследовательском институте и участвовать в создании новейших космических аппаратов. Сочинение надо было при поступлении писать, и Кирюха штудировал классику. Вначале классика читалась с трудом, но он постепенно втянулся, и в десятом классе начал получать удовольствие от литературы. Попробовал даже писать что-то под классику, но получилось фигово. Не знал он лишних людей. Да и героических строителей социализма. Те, которые в центре поселка висели на доске почета, были обыкновенными мужиками, которые вместе с батей бухали после получки и вечером в выходные. Чего про них написать? Тема нужна, припомнил он назидание из школьного учебника по литературе. Тема, которая волнует. А что волновало его? Будущий институт. Пока он ничего об институте реального не знает. Фантастика. Эта - по определению не в тему. Что еще волнует? Ночь-пантера и имя Мария. Про пантер он уже достаточно понаписал, особенно в девятом классе, когда только начинал. Пришлось даже себя сдерживать, чтобы везде пантер не вставлять. Да и пантера не годилась. В классических произведениях пантеры только в качестве декораций. Да и ночь пожижела, перестала походить на пантеру. Куриная слепота потихоньку рассасывалась, и таинственное опасное очарование ночного времени рассасывалась вместе с ней.
   Оставалась противная Мария. Попробовал написать рассказ про девочку Машу, которая никому не давала списывать и ябедничала на всех, по каковой причине ее выбрали комсоргом школы. Потом Кирюха переделал, что исключили из комсомола. Так себе рассказ получился, Кирюха даже показывать его никому не стал.
   Тяжело было с классикой. Попробовал Кирюха диалоги вставлять в классическом стиле и описания. Тоже как-то не то получалось. Сложная штука - классическая литература, вздыхал Кирюха.
   После выпускного Кирюха поехал в Челябинск, поступать в политехнический. Ему приглянулся факультет двигателей. Кирюха мечтал создавать двигатели для новейших самолетов и ракет. Но балов он недобрал и, когда ему предложили поступить на механико-технологический, где был недобор, согласился. Учиться было нелегко и неинтересно. Мучали черчением и сопроматом. Но студенческая жизнь была шебутная, веселая. Кирюха записался в КСП, где пристрастился к шумным студенческим застольям. Сам Кирюха не пел и на гитаре не играл, но сочинял стихи под Высоцкого, вроде "На тау кита", а однокурсник Миха орал их под аккорды. Творческий дуэт приобрел популярность среди студентов политеха. Эта популярность несколько раз спасала Кирюху от вылета из института, когда его в пьяном виде ловил в общаге студсовет.
   Кирюха продолжал писать фантастику и рассылал ее в журналы. Когда он учился на последнем курсе, один из рассказов, переделка его самого первого рассказа о приключениях на планете разумных пантер, в писательской технике которого чувствовалось влияние аж самого Платонова (вот куда докатило Кирюху изучение писательской техники), был опубликовал в популярном журнале "Уральский следопыт". Кирюха стал местной знаменитостью. На заседании комитета комсомола института ему вручили грамоту "За активную общественную работу".
   Были и другие последствия публикации. На Кирюху стала посматривать самая красивая девушка общаги, третьекурсница Маша. Кирюха, красотой не отличавшийся, никогда и не думал, что такая девушка может обратить на него внимание. Она ему не нравилась. Прежде всего потому, что ее звали Марией, и ее красота даже немного злила его. Поэтому он старался ее просто не замечать. Но ему льстило ее кокетство, и он решил, что, пожалуй, сможет вытерпеть это стремное слово вместо имени.
   Была весна, Кирюха делал диплом, до защиты еще было три месяца, и свободное время у него находилось. Они с Машей гуляли по оживающему и хорошеющему на глазах угрюмому серому городу и целовались в скверах, подъездах, подворотнях. Кирюхе было уютно, казалось, так было всегда. Однажды, вернувшись к себе в комнату после прогулки с Машей, он достал уже порядком потертый номер "Уральского следопыта" и перечитал свой рассказ. Маразм, понял он, какие там говорящие пантеры, какие пушистые осязаемые ночи? Как он мог такое написать? И забросил журнал под кровать.
   На следующий день у Маши уехала соседка, и у них получилось уединиться. Непонятно что произошло, но Кирюха был груб и жесток. Машка закрывал лицо руками, и умоляла прекратить. Кирюха отодрал ее руки от лица, она отчего-то испугалась и влепила ему пощечину. Взбесившийся чичероне несколько раз с ненавистью наотмашь ударил ее. Когда все было кончено, Машка плакала, отвернувшись к стене. Она оказалась девственницей. Кирюха почувствовал, что ненависть, наполнившая все его тело, сейчас взорвется.
   - Ты что, предупредить не могла? - злобно прошипел он, - а орала-то как, вся общага, наверно, слышала!
   Машка зарыдала еще сильнее, отодвинулась на самый край и почти распласталась по стене. Кирюха вскочил, дрожащими руками натянул одежду, и вышел, стараясь не хлопнуть дверью.
   У себя в комнате Кирюха вытащил журнал из-под кровати и бережно спрятал в шкафу. На этом все и кончилось, больше они не общались. Машка с месяц ходила тусклая, с серым лицом. Сталкиваясь в коридоре, они молча опускали глаза. Кирюха чувствовал при этом странное удовлетворение.
   После окончания вуза он уехал по распределению в Свердловск, работать на заводе мастером. Работы было много. Много было пьянства, того самого, советского, которое за время перестройки превратилось в настоящую беду. Завел семью. Его время от времени печатали в уральских научно-популярных журналах и альманахах. Уральское издательство выпустило его сборничек, который разлетелся с прилавков. Фантастика в то время была в дефиците. Кирюху приняли в местное отделение союза писателей. Он уволился с завода.
   Но тут случился распад СССР, журналы закрывались или выходили с перебоями. Жена потеряла работу, и с финансами стало худо. Завод, на котором Кирюха когда-то трудился, в отличие от большинства ему подобных, работал исправно. Через знакомых ему удалось снова втиснуться на работу. Так он и жил. Работал на заводе, пил, как его коллеги, часто и много, но при этом продолжал писать фантастические рассказы, которые время от времени печатались. Но прожить на доходы от литературного труда было невозможно.
   В подпитии Кирюха бранил фантастику и садился за обычную прозу. У него уже было написано несколько десятков рассказов, которые давались ему с большим трудом, и которые, как он понимал, опубликовать будет невозможно. В последний год он начал писать большой роман о Марии. Мария эта была то богоматерью, то просто шлюхой из общаги, совращавшей героя. Кирюхе хотелось показать всю мерзость, которая скрывается за этой женщиной, весь обман, который владеет миром, молящимся на непотребную девку.
   Роман писался медленно. Работать над ним Кирюха садился, когда что-то начинало томить и мучать его изнутри, нередко после легкого подпития. Он мучительно подбирал слова, вычеркивал целые главы, и снова возвращался к началу.
   Время шло, на глазах менялся мир. Кирюха сменил ручку на компьютер. Компьютер увеличивал размеры экрана и мощность, уменьшал шум и вес. А внутри у Кирюхи был застой, ничего не менялось, он тупо и беспросветно уперся в невидимую стену, возведенную жизнью. Роман пух в объеме, менялся, но все никак не заканчивался. Каждый раз после очередной попытки взять роман приступом Кирюха с горя напивался. Ему казалось, что как только он закончит эту книгу, которая давно стала для него ненавистной, он избавится от тоски, которая с каждым годом все глубже и глубже засасывала его.
   А вот фантастические рассказы писались легко и регулярно издавались в появившихся в изрядном количестве журналах и альманахах. Гонорары за них даже составляли заметный процент семейного бюджета. Обычные рассказы спали на диске компьютера и ждали своего часа. Кирюхе они удовлетворения не доставляли. Как и в десятом классе, ему казалось, что "под классику" писать у него не получается. Нужно было что-то делать.
   Однажды в интернете он по ссылке попал на сайт литинститута и прочитал объявление о приеме. Образования ему не хватает, банальной техники, неожиданно понял он. Он самоучка, от этого и не может барьер взять. На творческий конкурс он послал прозу, и в конце июня получил сообщение, что нужно ехать сдавать экзамены.
  

Меркушкин

  
   На новом месте было спокойно. Народец был уже поживший, под стать Меркушкину: улыбчивый поэт Павлуша и его полная противоположность - едкий критик Вася. Числился еще Дениска, худенький востроносый поэтик. Но он жил у родственников, а в общаге просто занял койку на всякий случай, мол, мало ли что у родственников приключится, может, придется срочно съезжать. Короче - сосед был идеальный.
   Здесь можно было и позаниматься, и заняться малозанимательными визави.
   Хотя Павлуше было уже под пятьдесят, он сохранил простодушный взгляд и простецкую, почти детскую, улыбку. Его всегда хотелось называть именно Павлушей, даже не Павликом, не Пашей, и уж никак не Павлом. Если он заговаривал с кем-нибудь, то губы его быстро складывались в улыбку, и улыбка эта выглядела искренней, но почему-то не располагала к себе.
   С Павлушей прояснилось достаточно быстро. Первое время после переселения в комнату наведывался пьяный Кирюха и требовал у Меркушкина какой-то неведомой "сатисфакии! И все тут! Сейчас прямо...". И если бы не Вася с его загорающимися при виде пьяного Кирюхи глазами, и срывающимся на визг голосом: "Вон отсюда, животное! Морда пролетарская!", неизвестно, чем бы все кончилось. Казалось бы, Васино поведение должно было только раздраконить Кирюху, но он на удивление всего-то начинал злобно ворчать, разворачивался и уходил. Принципиально не закрывая за собой дверь.
   А вот Павлуша был совсем иной. Он садился на свою кровать и начинал прилежно что-то читать или писать в тетрадку, демонстрируя, что у него своя жизнь и ему дела нет до происходящего. И когда Вася однажды попенял ему, что Кирюха всем на нервы капает, а покой общий только они с Меркушкиным защищают, Павлуша со своей добродушной улыбочкой заметил: "Это ваше, значит, дело. Он меня не трогает и ко мне не приходит. Лично я умываю руки".
   Слова эти оказались его визитной карточкой, они и определили его лучше всякого паспорта с фотографией.
   Несмотря на свое наплевательское поведение Павлуша продолжал дружелюбно одаривать соседей улыбочкой, пускался в долгие разговоры, зачитывал свои стихи, впрочем, очень даже неплохие, пускался в воспоминания о своей непростой жизни. Начало ее было настолько смешное и страшное, настолько несуразное, что даже поверить было сложно, что такое могло произойти.
   Меркушкин сразу понял - не врет. Было в истории что-то столь продуманное, что понятно было: сочинено высшими. Характерная чрезмерность происшедшего только убеждала, что за Павлушу крепко взялись, и надо будет его в будущем в обязательном порядке юзать, и не в роли статиста. Даже для совка история была маловероятной, но, Меркушкин еще помнил конец советских времен, всего все-таки вероятной. В глуши свихнувшиеся от скуки чиновники и привыкшие с пионерского детства по-гайдаровски бдить старые девы могли начудить и не такого.
  
  

Павлуша

  
  
   Еще когда Павлуша был в первом классе, Зоя Куприяновна, первая павлушина училка, смотрела не него и не могла понять, чем этот мальчик раздражает ее. И учится хорошо, и общительный, и не хулиганистый, а главное, улыбается так мило и осторожно - как увидит, что на него смотрят, так сразу улыбаться начинает! - а вот не нравится и все тут. Ах, нехорошо, хороший мальчик, а поди ж ты, не нравится. Надо мне брать себя в руки, говорила себе Зоя Куприяновна, но ничего не могла с собой поделать. Рука сама собой выводила в четверти за поведение пять, а за чистописание и за чтение четверки, хотя Павлуша и писал идеально, и читать прилично научился еще до школы. А уж что касается стихов, то учил их сверх всякой меры. Стоило на дом задать стихотворение выучить, как на следующем занятии Павлуша руку тянет и аж подпрыгивать на парте начинает. А уж если вызовешь - вскочит и оттарабанит быстро-быстро, глотая слова и брызгая слюной. Без выражения, быстро, громко. С упоением каким-то. Нагло. Зоя Куприяновна невольно отворачивалась в сторону, когда слушала Павлушу. Вот и сейчас, припомнив восторженно улыбающееся Павлушино лицо, она невольно крутанула головой в сторону. То ли дело Пашка Родимов. И учится так себе, и задиристый. А вот в самом деле - такой приятный мальчишка. Рука тоже сама собой выводила ему за чистописание и за чтение четверки, хотя за писанину его чистой можно было назвать только при определенной фантазии, да и читал Пашка довольно медленно. Но - Зоя Куприяновна всегда говорила это после Пашкиного чтения и трясла поднятым указательным пальцем - читал с выражением, с осознанием, с расстановкой, с чувством!
   Во втором классе Павлуша подошел к Зое Куприяновне и, как всегда приятно улыбаясь, протянул ей тетрадку.
   - Что такое, Павлуша? - преувеличенно добро спросила страдалица.
   - Я стихи пишу, Зоя Куприяновна, - Павлуша на секунду опустил глаза долу и тут же снова поднял их, - Всем нравятся. Почитайте.
   - Стихи-и-и-и? - Зоя Куприяновна забыла закрыть рот и в уголке глаза у нее предательски заблестела слеза. Она глубоко вздохнула и приветливо улыбнулась. "Всем нравятся. Какой же он все-таки бедный мальчик", - заставила она себя подумать, - "стихи вот пишет, улыбается".
   - Молодец, Павлуша, - сказала она сдавленным голосом, - обязательно прочитаю. Иди, готовься к арифметике. Сегодня деление, сложный материал. У тебя ведь с арифметикой не очень хорошо, правда?
   Стихов было почти с тетрадку. Конечно, Зоя Куприяновна не стала читать тетрадку до конца. Ничего серьезного. Не юный Пушкин, но рифмовать уже пытается, говн... бедный мальчик. Пришлось Павлушу публично похвалить и своими глазами увидеть, что Павлушино творчество и в самом деле "всем" нравится, и она сама, собственными руками, сделала из Павлуши поэта. И как бы она не говорила потом, что многое неудачно, и что надо работать и работать, дело было сделано - Павлуша стал для всех вторых классов поэтом.
   Весь третий класс Павлуша пытался вырваться со своими стихами на сцену, но Зоя Куприяновна вставала стеной и не допускала его ни до классных утренников, ни до праздничных школьных концертов.
   - Рановато еще тебе Павлушенька, нужно еще немного поработать над твоими стишками, вот на следующий год - обязательно выйдешь.
   На следующий год Зоя Куприяновна должна была наконец избавиться от Павлуши. Пусть другая теперь с ним помается. Павлушины просьбы она обычно пресекала в таком стиле:
   - У нас в белорусском танце для девочки мальчика в пару не хватает, ты знаешь что, Павлуша, поди-ка лучше попляши!
   И Зоя Куприяновна внутренне ликовала от такого своего изысканного ехидства. По-видимому, она втайне желала Павлуше такой же жалкой участи, что и у докучливой крыловской стрекозы.
   Но Павлуша не понимал взрослых изысков. Он обижался, томился, но не сдувался и по-прежнему изнурял Зою Куприяновну своей улыбкой. Так что после третьего класса расстались они к обоюдной радости.
   Как и водится, после долгого непризнания ждала Павлушу на новом месте школьная слава. Русичка (ах уж эти русички, сколько "жемчужин" они отыскивают среди своих учеников!) Нина Григорьевна не сразу, но оценила Павлушин талант. В пятом классе она выпустила-таки его на сцену, и он покинул ее под бурные аплодисменты уже в качестве школьного премьера.
   Началась золотая пора Павлушиного отрочества. Его популярность среди школьников была неимоверной. Павлуша был нарасхват, и по количеству друзей легко переплевывал любого, какой бы тот не был живой и обаятельный.
   Надо признать, что для рабочего поселка Павлуша был очень начитанным мальчиком. Еще бы, он избрал своей судьбой и своим призванием литературу, а тут -хочешь, не хочешь, а нужно было много читать. Есть особого рода литература, прежде всего детская и юношеская, которая содержит в себе образцы для подражания, положительные "паттерны". Литература эта - прежде всего приключенческая, втягивающая в сюжет и ненавязчиво внедряющая в сознание образцы поведения "хороших парней". Павлуша не был исключением. Страсть к книжкам властно потребовала от него Поступков.
   Павлуша не пошел путем благородного помощника Тимура, не пошел он и путем не менее благородного защитника униженных и оскорбленных Робин Гуда. Ему ближе оказался путь Следопыта. Загадочный мудрый сын природы, распутывающий любые тайны, находящий зверя по едва видимым следам, а клад по огрызку бумаги с непонятными письменами - вот он, идеал мальчика с интеллектуальными задатками.
   Павлуша, по-прежнему сияющий приветливой улыбкой, втемяшил ребятам в головы, что от простой игры в казаки-разбойники нужно перейти к более серьезному варианту. Летом, когда ребята собирались у Павлуши дома, разбивались на две команды и готовили друг другу загадки. Нужно было найти клад и оружие, и выполнить задание по оставленным знакам. Чья команда быстрее справится, тот и победил. Компьютерных квестов тогда еще и в помине не было, но принцип был тот же. Усложненный вариант казаков-разбойников пришелся друзьям по вкусу. Игры продолжались несколько лет. Нарабатывался опыт, изощреннее становились задачи. Неудивительно, что на всех соревнованиях по "зарницам" Павлушина школа становилась одной из лучших в районе. Грамоты и призы привозились регулярно. Военрук с физкультурником были счастливы. Директор школы был счастлив значительно меньше, так как Павлушины самочинные тренировки частенько приводили к тому, что Павлуши с друзьями на школьных линейках не было. Директору приходилось вызывать их и песочить, но несильно, так как куда деваться - школе нужны были какие-то успехи, иначе можно было застрять в этой дыре навсегда, а у директора были свои планы, мечтания так сказать.
   Если в каникулы время посвящалось играм, то в школьные дни у Павлуши собирались любители почитать и поиграть в шашки-шахматы, до которых Павлуша тоже был большим охотником. Правда успехов особых он не имел, но и не стремился к этому. Он как поэт и следопыт не обязан был быть хорошим шахматистом. Просто это было изысканное времяпровождение - Павлуша чувствовал это. А мимо изысканного времяпровождения ему было тяжело пройти.
   Все кончилось в восьмом классе. Как-то зимой на улице Зоя Куприяновна встретила своего прежнего любимца Пашку Родимова. К этому моменту Зоя Куприяновна уже два года была на пенсии, начала прихварывать, и поэтому встречала своих бывших питомцев нечасто. Увидев Пашку, вытянувшегося и раздавшегося в плечах, с легким пушком над губой, она радостно заулыбалась.
   -Откуда бежишь, Пашенька? - окликнула она паренька, когда тот, потупив глаза решил было прошмыгнуть мимо не поздоровавшись.
   - Ой, Зоя Куприяновна, драсьте, - приторно осклабился Пашка, - давно не видел вас, только сейчас признал. А бегу я от Павлуши, мы у него часто собираемся.
   - От Павлуши... - растерянно повторила Зоя Куприяновна, - вот те раз... Что у него делать-тo? Он что, опять стихи свои вам читает? Да они ж дрянные!
   - Да ну, Зоя Куприяновна, неплохие стихи, особенно про войну. Правда он в последнее время все больше про природу пишет. А потом - не только же стихи. Мы тренируемся.
   - Тренируетесь, какие молодцы! - запела Зоя Куприяновна, - рассказывай, рассказывай!
   - Да что рассказывать. Оружие изучаем. Как дорогу в лесу находить. Как по следу ходить. Как выживать в лесу. Рацию изучаем. Криптографию. Да много чего.
   В голове у Зои Куприяновны застучал какой-то колокол. Она инстинктивно прижала ладошку к голове и все тем же певучим голосом запела, защебетала:
   - А зачем, Пашенька, зачем? Зачем это? Говорил он вам, зачем это ему?
   Пашка пожал плечами.
   - Да ни зачем. Игра такая. Военная. Интересная, мы уже несколько лет играем.
   Колокол в голове у Зои Куприяновны зазвонил еще сильнее, но она виду не подала.
   - Да что ж там интересного?
   - Да все, Зоя Куприяновна. И полезная такая игра. Мы так натренировались, что школа уже два года призовые места по Зарнице берет. А в следующем году точно первое возьмем, и на область поедем. Нам директор даже прощает, что мы линейки школьные пропускаем.
   - И директор с вами... - глаза у Зои Куприяновны округлились, а выражение лица приняло на секунду осуждающий вид, - как здорово, молодцы! И много вас, кто ходит-то?
   - Да многие. Я часто бываю, Сашка Петров, Ленька Лорей, Витька Оленин. Мы как бы центровые, - Пашка гордо улыбнулся.
   - Центровые, вот как, - пропела Зоя Куприяновна, - молодцы! Несмышленыши вы еще, конечно, но молодцы. Ладно, иди домой, Пашенька, тебе наверное уроки еще нужно делать. И я пойду, рада была тебя видеть.
   Она улыбнулась Пашке и заспешила домой.
   Ей все сразу стало понятно. Все встало на свои места, все кусочки паззла подошли друг к другу. Вся странность Павлушина, вся его вражеская улыбка стала вдруг понятна и ясна как божий день. Да, да, теперь все стало на свои места. Пока бежала домой, слегка переваливаясь на толстых коротких ногах, потихоньку начала горестно стенать. Было жалко школу: что-то теперь будет со школьной безупречной репутацией. Взрастили. Взрастили такое. Прибежала домой скинула шубейку с плеч, несколько раз попыталась накинуть её петлей на вешалку, оставила прямо на полу. В шали, с покрытой головой, заспешила к телефону. Позвонила Марфе Борисовне, подруге стариннейшей, тоже учительнице, немецкого языка, уже пять лет как на пенсии, тоже одна как перст на старости лет. Говорили они долго, Зоя Куприяновна кивала головой, слушая подругу, утирала слезы, потом слушала, как всхлипывала на том конце провода подруга. Обоим досталось от директора. Даже на пенсию как следует не проводили, выставили и все. И поработать годик-другой, молодым опыт передать не дали. Нет, никого жалеть не надо, решили подруги. Нужно дать делу ход. Тем боле в опасности принципы, ценности базовые, Родина, в конце концов.
   Через два дня на прямо посреди урока зашел директор и сказал, чтобы Павлуша, Петров, Родимов шли к нему в кабинет немедленно. Лицо у директора было такое, что внутри у мальчишек похолодело. По пути в кабинет изъяли из класса "Б" Лорея и Оленина.
   В кабинете директор построил их вдоль стены и долго молча шагал перед ними.
   - Ну что, что вы такого наделали, а? - cказал он тихо и грустно, - чтобы вами интересовалось КГБ?
   И не выдержал, заорал:
   - Что вы, мать вашу так, наделали, что меня с вами завтра в КГБ ждут?! Совсем офонарели?! Что можно было наделать?
   Пацаны испуганно посмотрели друг на друга, а потом на Павлушу.
   - Н-ничего, - робко проблеял тот, - мы ничего не делали, чесслово!
   - Ничего! - саркастически засмеялся директор, - Ничего! С ничего в КГБ не вызывают! Ну, что вы наделали? Голоса вражеские слушаете?
   - Литературу запрещенную читаете? ... Солженицына? ... С иностранцами общались? ...
   Пацаны крутили головами.
   - Так что же еще?!!
   Директор схватился обеими руками за голову и замолчал. Простоял он в такой позе, наверное, с минуту.
   - Ну вот что, завтра в одиннадцать часов нас ждут в райцентре в КГБ. Сбор завтра на автобусной остановке в девять часов. Родителям скажите, чтобы позвонили мне вечером. Я сам им расскажу. Ни одной живой душе не рассказывать. Все понятно?
   - Понятно, Аркадий Семенович, сделаем как вы велите,- сказал Павлуша за всех.
   - А теперь марш на урок! И лучше мне признайтесь до того, как в конторе вас за яйца возьмут! Я может хоть подскажу что вам, дурни!
   Возвращались молча, озадачено. После уроков пошли к Павлуше. По дороге вяло переговаривались, нехотя, как побитые. Когда подходили к дому начали ржать - отпустило.
   - А что, пацаны, может им просто помощь нужна, - неуверенно предположил Павлуша, - мы же вроде как следопыты?
   - Какая такая помощь, - заржал Ленька Лорей, - в Зарнице помощь? Они там, в конторе, тоже в Зарницу играют?
   - Тебе бы, рыжий, все ржать да ржать. Да нет, конечно, но мало ли.
   - Ага, шпионов будем ловить, - криво усмехнулся Пашка Родимов, - что-то я не слышал, чтобы школьники шпионов ловили.
   - А может им нужно, чтобы мы в доверие втерлись. А может шпионы тоже какие-нибудь школьники?
   - Точно, за жевачку продались, мальчиши-плохиши. А тут мы, кибальчиши, как налетим, как буржуинов скрутим, как победим! - начал паясничать Ленька, - и за наш недетский труд по сусалам нам дадут!
   Ребята посмеялись, и решили, что растравливать себя раньше времени ни к чему.
   Вечером каждому домой позвонил директор, и каждому досталось от родителей. Старшее поколение знало, что просто так в КГБ не вызовут, хоть какая-то причина нужна. Но настроение ребятам испортить уже не удалось, почему-то было не страшно, а смешно.
   Утром тряслись в раздолбанном автобусе до райцентра, смотрели на трагическое лицо директора и еле сдерживались от хохота. Только перед самой конторой, небольшим двухэтажным зданием бледно-желтой покраски, снова стало не по себе, ребята инстинктивно сбились в стайку, переминались, хрустели валенками по сероватому снегу, и смотрели на директора. Аркадий Семеныч криво усмехнулся.
   - Ну, бог не выдаст, свинья не съест, пошли, орлы.
   В кабинете их рассадили по стульям вдоль стены. Аркадия Семеновича в сторонке сесть попросили. Конторских было два. Один моложавый, в дорогом сером костюме, похожий на участника "Голубого огонька", только что вернувшегося в родное захолустья после застольного братания с народными артистами и космонавтами. Он сел напротив Аркадия Семеновича. Другой постарше, лысый, майор, в форме с васильковыми погонами, расположился за столом напротив ребят. На некоторое время в кабинете зависла тишина.
   - Как же так, Аркадий Семенович, - дребезжащим деревянным голосом заговорил лысый, не сводя взгляда с ребят, - как же так вы допустили, чтобы ваши подопечные не ходили... - он запнулся, - на линейки! На линейки не ходили! Это же ничем не заменимое воспитательное мероприятие. Мы ведь демонстрируем, что мы все - в одном строю, что мы всегда вместе! Все! Что мы равняемся друг на друга! Равняемся, понимаете вы это или нет?
   - Они не всегда не ходили, - промямлил директор.
   - Да что же вы как мальчик, - укоризненно покачал головой лысый, - ведь дело не в том, что иногда были. Дело в том, что вы с ними никакой работы не вели!
   - Я...
   - Молчать, - лысый аж подскочил, - оправдываться решили? Мы ведь все знаем! Скажете, что беседовали? Да, беседовали пару раз для отвода глаз. Только ведь нас не проведешь. Нужно было не только пропесочить как следует, а обеспечить, чтобы ходили. А это ведь попрание коллектива. Бардачище там у вас, иначе бы такого не было! А ведь не только они не ходили, и другие тоже! Это здесь пять зачинщиков, а таких много, зараза пустила корни!
   Лысый наконец перевел взгляд на директора и тяжело уставился ему в глаза. Аркадий Семенович опустил очи долу.
   - В глаза смотрите, в глаза, - с укоризной заговорил молодой в сером костюме, - что ж вы их прячете-то? Стыдно?
   - Да, - тихо промямлил директор.
   - Допустили такое. И может быть даже не только допустили, но и покрывали. Потому что как иначе объяснить ваше поведение?
   - Н-нет, что вы, я не знал ничего, правда не знал!
   - Разберемся, - снова заговорил лысый, - но вот ведь на линейке вы командуете школьникам, и ведь не просто школьникам, - он опять сделал паузу, - пионерам и комсомольцам командуете "равняйсь!" А на кого им равняться, на вас? Вы чувствуете, что там у вас происходит? А вот этим, которые на линейки не ходят, которые комсомольские собрания пропускают, хотя их всего полгода назад в комсомольцы приняли, мы и это знаем! - а этим на кого равняться, а? А ведь они нашли на кого равняться при вашем попустительстве! Кто Павел Емельянов? - грозно вопросил он.
   Павлуша сглотнул и с трудом выдохнул: "Я...".
   И съежился под множеством повернувшихся к нему взглядов.
   - Хм... - оценивающе посмотрел на него лысый.
   - Хм... - мягко и грустно выдавил из себя серый костюм.
   - Так чем вы там занимаетесь, Павел Емельянов? Нет, правильнее будет так: почему и ради чего вы пренебрегаете общественной жизнью школы и комсомолом? А следовательно пренебрегаете своей страной и, в конечном итоге, Родиной?
   - Да что вы, - ужаснулся Павлуша, - мы не пренебрегаем Родиной!
   - Пренебрегаете, - неумолимо отчеканил лысый, - помните, как в песне: "с чего начинается Родина - с картинки в твоем букваре!". Ты пренебрегаешь школой, и с этого начинается твое пренебрежение к Родине. Ведь линейки - это делается не для школы, а для Родины, чтобы вы чувствовали себя частью коллектива, и коллектива не оторванного от других, а коллектива - частички огромного советского коллектива трудящихся! В котором все равняются на впереди стоящих! В тысячах школ проводятся линейки и это сплоченная непоколебимая система! Что будет, если одна из школ начнет отлынивать и не проводить линейки? Это будет уже не наша школа! И оставлять это так просто нельзя - другие смотрят. А не будет у нас единства, что с нами будет, а? Молчишь? То-то.
   Лысый перевел дух.
   - О комсомоле я уж молчу. Принимают вас в четырнадцать лет, а еще никакого настоящего разумения. Не понимаете, что все будущее на вас, на комсомольцах. Вся надежда. Пока еще соображать начнете. Вот и собрания прогуливаете. Опять же, комсомольское единство нарушаете, сплоченность нарушаете.
   - А принимать-то надо их не раньше семнадцати-восемнадцати, - со страданием в голосе вмешался серый пиджак, - когда уже что-то соображать начнут. Да не всех подряд, а тех, кто докажет, что достоин! Э-э-х...
   - Да-да, да-да... - согласно закивал лысый, - именно так... Не пренебрегаете Родиной, значит. Мы знаем, ты, Павел, организовал неформальное сообщество, из-за которого ребята не посещают школьные линейки и комсомольские собрания. Твои главные помощники - вот эти четверо. В ваше общество втянуто более двадцати человек - те, кто более-менее регулярно посещает ваши собрания. Вы проводите военно-полевую подготовку, тренируетесь, ходите в походы в лес, изучаете криптографию, азбуку Морзе, радиодело. Зачем?
   - Просто интересно! А что тут такого?
   - Что значит просто интересно? Опять двадцать пять! Вы противопоставляете себя школе, комсомолу! Не может "просто интересно" быть причиной такого поведения!
   - Почему?
   - Потому что встречаться так часто вне школы и комсомола означает, что вас объединяет что-то чего в школе и комсомоле нет, нет в наших советских школе и комсомоле! Это вызов школе и комсомолу, советскому обществу, если, конечно, у вас это просто по глупости. Но мы знаем, что это не просто глупость, это что-то более серьезное!
   - Ну товарищ Приходько, ну что же это кроме глупости может быть? - умоляющим голосом сказал директор.
   - А вы молчите пока, до вас мы еще дойдем, вы нам расскажете, почему все это так долго покрывали! Пусть вот он говорит, почему ребята не у кого-то дома собирались, а именно у него? А, Павел?
   - Просто так получилось... Как-то само собой сложилось... Обсуждали, занимались, планы строили... А потом втянулись... Ну что мы плохого делали? Это игра такая была. По сути Зарница. Мы и в Зарницу играли, от школы... И побеждали на соревнованиях...
   - Нестыковочка, Павел. В Зарницу в школе играют. В школе, под руководством учителей, ни от кого не скрываясь! А вы играли сами по себе, хотя ты и говоришь, что это почти зарница. Была бы это почти Зарница - из школы бы не вылезали. Была бы это Зарница - вам бы ее в школе столько дали, что аж тошнило бы! А вы не вылезали из твоей квартиры, да из лесов. Значит что-то в этой игре противопоставляло вас всем! Чем ты так мальчишек от коллектива отвлек? Чем ты их так увлек, что им не общественную жизнь стало начхать? Неужели с тобой им интереснее, чем в школе?
   - Да нет... Не знаю... - растерялся Павлуша, - почему интереснее? Просто тоже интересно...
   - А чем интересно, Павел? А? Думаешь, мы не знаем? Получен сигнал, что ты прививаешь подросткам навыки, которые полезны при сборе секретной информации и при выполнении диверсионных заданий из-за рубежа.
   Повисла тишина. И вдруг Павлуша прыснул.
   - Что такое? - грозно сказал лысый Приходько.
   Павлуша встал, спина у него была сгорбленная, до конца выпрямиться он не решился. Он немного поколебался и сказал:
   - Вы тут столько раз сказали, что все знаете. Аж смешно. А говорите такую ерунду. Ничего вы не знаете.
   Лысый побагровел.
   - Знаем, заруби себе это на носу.
   - А что же вы знаете конкретно? - робко, но упрямо прошелестел Павлуша.
   - Поди ж ты, - ухмыльнулся пиджак, - конкретно! Хватит с тебя того, что мы знаем истину!
   - Истину?!
   И тут с Павлушей произошла метаморфоза. Он подскочил, правую ногу выставил вперед, правую тож руку приподнял полусогнутую, ладошкой к верху простер к лысому, прямо как египтянин на фресках в гробницах, и протянул долго так и выразительно:
   - Что есть истина?
  

Меркушкин

  
   Меркушкин на всякий случай просмотрел шедевр Ге и лишний раз убедился сходству Павлуши с картиной. А когда Павлуша рассказывал соседям печальную повесть своего детства и дошел до слов "Что есть истина?", то ретиво спрыгнул с кровати и принял точно такую же позу, как на картине. Ну и, по всей видимости, ту же, которую еще школьником продемонстрировал гэбистам.
   "Зачем этот балет? И так все понятно", - по-диссидентски не уставал возмущаться своим руководство Меркушкин, - "опять у вас перебор, опять барокко бушует".
   Нет, Павлушино поведение не удивляло Меркушкина. Как заставить павлуш плясать под дуду он знал, сам в свое время таким занимался. Теперь его лишили не просто возможности, а способности это делать. А то бы Павлуша и не так скакал, и не один скакал бы, а с балетом. А теперь... теперь приходится быть участником клоунады. Решать ребусы в картинках, паззлы собирать. А куда деваться. Не соберешь - смерть.
   А позу Павлуше придумали гениальную. Превращающую сложный вопрос в банальность, в трюизм. Мол, кто ж истину-то знает? Да и есть ли она? Несерьезно это все. У каждого своя истина. Сиди и не высовывайся,. без тебя разберутся. Есть кому. И аккуратненько так пальчиком наверх.
   Да. Вот так древний и тогда себя повел. Подпрыгнул и ладошку вверх обратил. Есть ли что на ладошке, а?
  
   0x08 graphic
  

Павлуша

  
   И самый прыжок этот, и поза, и слова наглые, чем-то до боли знакомые, все было не просто возмутительно, а крайней возмутительно.
   - Что?!! - взревел Приходько.
   Павлуша вскрикнул от накатившего страха и сел.
   - Встать!
   Павлуша вскочил.
   - Что есть истина, значит тебя интересует? Сомневаешься в наших ценностях? Сомневаешься, правильным ли курсом мы идем? Да ты диссидент! И товарищей своих диссидентами сделал!
   - Нет, - Павлуша умоляюще сложил руки, - не интересует меня, не диссидент я!
   - Что не интересует?
   - Что есть истина не интересует!
   - Вот как, - ухмыльнулся Приходько, - зато интересует нас. И ты нам эту истину будешь рассказывать. Подробно, на бумаге. И соратники твои тоже.
   Начали с Павлуши. Чем занимались, какие книжки читали, по каким дням собирались. Допрос продолжался часа два. Потом часа два мытарили всех остальных. За окнами стояла густая зимняя чернота, разрезаемая одиноким желтым фонарем, висящим на уровне окна. Мальчишки устали. Через час отходил последний автобус в поселок. Аркадий Семенович упросил отпустить до завтра. Павлуше, одному из всех, предварительно оформили подписку о невыезде.
   Когда выходили из конторы, Павлуша впервые остро ощутил малость свою человеческую, худобу начавшего тянуться ввысь тела, тонкость рук и ног. Он посмотрел на товарищей. Они шли такие же уставшие как и он, с серыми потухшими лицами, с жалко прыгающими на тонких шейках кадыками, с несуразными большими кистями на тонких, еще детских запястьях. Было горько и страшно. А когда ехали обратно, навалилось одиночество, отъединенность какая-то от всех, тонкая прозрачная пленка, из-за которой ни к кому невозможно было приблизиться, да и не хотелось. Мальчишки смотрели на него, как на чужого. Разговаривали, но как-то нехотя, как из-под палки. Голоса звучали глухо, как из бочки.
   - И надо же тебе было, Павлуша, придумать такую ерунду, - треснувшим голосом буркнул Аркадий Семенович, - играли бы в Зарницу в школе, да и все дела. Нет, выделиться захотелось. Теперь в антисоветчине обвинят - и из школы исключат, и работать никуда не устроишься, и в институт не поступишь. Что тогда делать будешь? И ребят подставил.
   О себе он промолчал. Но то что лелеемый переход в райцентр на вот-вот освобождающееся место директора ПТУ накрылся медным тазом, было понятно. Скорее всего, и на сегодняшнем месте не удержишься.
   - Да, кого только в школе не училось, но таких .... - директор выразительно промолчал, - таких не было еще. Как нам из всей этой истории выпутаться и не знаю. Надеюсь, - голос его задревенел, - вы в самом деле ни о каком шпионаже не думали? Диссидентством не занялись?
   Павлуша устало покосился на него. Занемевшими губами еле выговорил:
   - Нет, конечно... Сколько ж можно?
   АркадийСеменович отвернулся. Ему показалось, что у него закружилась голова.
   Дома ждали родители. Они сидели с прямыми жесткими спинами, как будто не у себя дома и пытливо смотрели в глаза.
   - Что там, Павлуша? - тихо спросила мать.
   - Да ничего страшного, мам. Спрашивают, почему в школьные линейки и пионерские собрания пропускали.
   - О, господи, ерунда-то какая! Зачем им это? Делать нечего?
   - Да поругают и все. Завтра снова ехать.
   Отец крякнул.
   - Снова? Смотри, ты несовершеннолетний, ты за себя еще не отвечаешь!
   - Ой, папа, ничего не будет!
   - Ладно, ужинать садись, - печально сказала мать.
   Павлуша сел ужинать и только в этот момент понял, что проголодался.
   В это время Пашке Родимову позвонила Зоя Куприяновна. И как только он услышал ее голос, в голове у него произошло просветление. "Дурак я, всех подставил, и себя. Но зачем ей?"
   - Ну что, Павлик, вправили вам мозги? - голос Зои Куприяновны прозвучал участливо.
   - Зоя Куприяновна, почему... вы... почему... - Пашка запнулся.
   - Эх, Паша, жалко мне тебя стало, хороший ты парень, пока окончательно с пути не сбился, нужно было тебя приструнить, - Зоя Куприяновна вздохнула в трубку.
   - Но мы... я ничего плохого не делал! Ну линейки пропускали, но ведь мы не со зла, мы тренировались...
   - Паша, может быть ты просто чего-то не понимаешь? Может не задумывался, зачем этот Емельянов к вам пристал? Может он намеки какие-то делал? Вы ведь ребята простые, могли не понимать ничего. Особенно ты, ты такой всегда был замечательный шалопай. И на тебе. Уж больно все это похоже на замаскированную подготовку к диверсионной деятельности. Пойми! Ты если что-то вспомнишь, лучше расскажи. Тебе же лучше будет.
   На этих обнадеживающих словах Зоя Куприяновна повесила трубку.
   "Сука", - устало подумал Пашка и поплелся к кровати. Нужно было лечь пораньше, ведь завтра опять ехать. Он укрылся одеялом с головой и вдруг сел и тупо вытаращил глаза перед собой. Он вспомнил, как Павлуша что-то говорил про детей-шпионов. "Так это же он про нас намекал!" - пронеслось у него в голове, - "да нет, ерунда, он же шутил!" - успокоил он сам себя. Тем не менее до часу ночи он ворочался, мучимый тревожными мыслями, которые облепили его как осы кусок арбуза в августовский день.
   На следующий день он "вспомнил" и подтвердил на бумаге, что Павлуша предполагал существование каких-то детей-шпионов в борьбе с которыми они могут помочь родному КГБ. Вспомнили и остальные. Мысль о существовании детей-шпионов почему-то показалась гэбэшникам не такой уж и бредовой. Лысый Приходько заявил, что лично он собирается точно определить, где и что тут истина. В конце концов их рязанское захолустье расположено не так далеко от стратегически важного центра - столицы нашей родины города-героя Москвы. Услышав это Павлуша побледнел и совершенно пал духом.
   Все кроме него были отпущены. Уверения Павлуши, что его слова о детях-шпионах не имели под собой никаких оснований кроме глупости, были встречены яростной отповедью Приходько. Приходько сменил серый пиджак, который напоил всхлипывающего Павлушу чаем, выслушал все его жалобы на несправедливость взрослого дяди Приходько и посоветовал не стесняться и сдавать всех, так как он, серый пиджак, сочувствует Павлуше и сделает все, чтобы были наказаны истинные виновники, а не заблудший мальчик, к тому же еще не потерянный для общества комсомолец. Павлуша понял, что и тут спасения не будет и стал кричать, что он несовершеннолетний, и что они не имеют права ничего делать. "Хочу к маме с папой!" - наконец заявил он и заплакал. С этого момента у него началась истерика. "Может и в самом деле колоться начинает?" - подумал бдительный Приходько и кинулся "дожимать". Павлуше всучили ручку, и под диктовку Павлуша, ничего не соображая, написал: "Признаю, что знал об детской шпионской организации, но не счел нужным сообщить". На счастье, в этот момент сознание начало возвращаться к Павлуше, он яростно порвал бумагу и совершенно замкнулся, на вопросы не реагировал и смотрел в сторону. Неизвестно, чем бы это все кончилось, но в это время перед дверьми конторы устроили скандал родители Павлуши, приехавшие в райцентр, как только узнали, что отпущены все, кроме их сына. Впоследствии Павлуша с содроганием думал, что мог бы от усталости признаться в том, о чем и помыслов не имел.
   Материнский инстинкт окончательно поборол гражданские страхи, и Павлушина мать высказала все, что она думает об одуревших от безделья стражах. "В колхозы вас нужно гонять на уборку урожая, как всех, мордовороты, тогда соображать начнете, что дети-шпионы только в сказках бывают!" - налетела она на лысого, который отпрянул от нее с предостерегающим: "Но-но-но..."
   Может быть это повлияло, может конторским надоело, но дело о детях-шпионах было в тот же вечер похоронено. Вернулись к тому, с чего начали - с предупредительной работы с ушедшей от ценностей советского общества группе комсомольцев. Данный уход выразился в противопоставлении себя как коллективу школы, так и комсомольской организации. Установлено было решающее тлетворное влияние комсомольца Павла Емельянова, несовместимое с дальнейшим пребыванием в комсомоле. Что касается остальных, то в связи с тем, что они были остановлены в самом начале скользкого пути, и взгляды их не обрели никакой определенности, то рекомендовано было поставить им на вид методом выговора с занесением по комсомольской линии.
   Рекомендовано, сказано, сделано. Игра была закончена полным и окончательным разгромом. Бывшие следопыты ходили по струнке на все собрания, и уныло играли в школьную зарницу. Директора хотели уволить, но в последний момент оставили, несмотря на жалобу Зои Куприяновны в районо. Говорили, что у директора есть волосатая рука, она-то его и вытянула.
   С Павлушей около года никто не разговаривал. Да он и не пытался. Он как-то сник и превратился в тихого зубрилку. На школьных вечерах на сцену не рвался, стихов не читал, понимал, что никто бы ему и не дал. Одна была отрада - когда все шли на комсомольское собрание, он шел домой. Постепенно отношения с товарищами снова начали налаживаться, они иногда даже смеялись, вспоминая, как их обрабатывали конторские. Только у Пашки Родимова так и не прошла неприязнь к Павлуше. Ему иногда казалось, что все-таки дети-шпионы не выдумка, и Павлуша всех перехитрил.
   Павлуша же расстраивался больше всего из-за того, что стихи он читать кому-либо уже боялся. Да и вообще многого стал бояться. В том числе и в институт после школы поступать забоялся. А ведь так хотелось в литературный. Но говорили, что исключенному некомсомольцу поступить невозможно. А если скрыть, а потом гэбэшники узнают, все равно вылетишь из института, да еще и без права поступить снова. Поэтому пришлось с замиранием сердца подать документы в рязанский техникум. Его приняли, и никто не узнал об его позорном прошлом. А может и узнали, но в техникуме наличие отщепенцев, видимо, не возбранялось. Павлуша отслужил армию, где его снова чуть не сделали комсомольцем, но он отбился - входить в одну и ту же реку дважды сил не было. Закончил техникум и устроился на завод, платы паять. Тут грянула перестройка, время подкатило к уличным митингам конца восьмидесятых, и Павлуша понял, что можно и в институт поступать, сейчас никому дела нет до его проблем с комсомолом. Но так как Павлуша был уже женат и растил сына, о таком несерьезном вузе, как литературный, нельзя было и подумать. Поэтому поступил в рязанский радиотехнический, на заочный.
   Потом много чего было, как и у всех. Времена были трудные, и Павлушу крутило в них, как щепку в водовороте. Но стихи все равно упорно продолжал писать и даже посылал время от времени в местные газеты, где их иногда (!) печатали. Но литинститут, желанный литинститут, который стал обманным заревом из-за нелепой истории с детьми-шпионами, не умирал в его сердце. И вот только когда все более-менее наладилось, когда сын вырос и женился, тогда Павлуша рискнул довериться мечтам юности.
  
  

Меркушкин

  
  
   "Совсем ведь нетривиальный был человек", - думал Меркушкин, глядя на Павлушу, - И надо же, стал вот таким... Перевоспитался, да как бодренько: не живет, а дрыгается".
   Впрочем, не один Павлуша такой. И уже ой как давно. Но, как говорится, "куды бечь", иметь выбор ему, бедному Меркушкину, не полагается. "Порядок превыше всего". Ну что тут делать, опять грустно усмехаться? Смейся, пацан, над разбитой любовью.
   Так что, как бы там ни было, а нужно дальше решать загадки.
   0x08 graphic
С Васей все решилось неожиданно. Просто увидел в интернете среди множества изображений древнего царя похожее на Васю. Ну очень на Васю похожее.
  
   "Конечно, тоже поизмельчал", - подумал Меркушкин, - "но не до такой степени. Гонорок остался почти прежний. Интересно, сможет снова людей на ноль множить во имя себя, любимого?"
  
  

Вася

  
  
   Вася рос мятущимся. Спорил с родными, с учителями. Со всеми спорил, было у него всегда свое мнение, особенное. Васино мнение.
   Так и проспорил всю школу. Учителя его недолюбливали, некоторые даже ненавидели за тиранство вопросами с подковырками. Выпустили из школы с двумя тройками - одна по физике, вторая по математике. Не то что бы хуже других был, наоборот, считал себя лучше других по этим предметам. Но учителя почему-то Васины претензии высмеивали: мол, нет данных. Но Вася не унывал. Зависть - неизбежная попутчица сильных духом.
   После школы поступил в Ленинградский институт кино и телевидения, на сценарный факультет. Учеба у него пошла отлично. И даже его характер независимый оказался здесь вполне впору. Тут много таких было. Особенно, если выпить немного, то проспорить до утра можно было. И все бы благополучно у Васи было, но его вредный характер все испортил.
   Времена были предперестроечные, застойные. Жизнь была скучная, полусвободная. Учеба, уборка картошки, якобы добровольная народная дружина, собрания комсомольские, партийные, политзанятия. Куча муры, от которой все устали, и в которую мало кто верил, и по который дивным образом современный народ тоскует. Но вот пришел новый большой босс Андропов и пообещал порешать все накописшиеся проблемы эффективными методами: уборка картошки, якобы добровольная народная дружина, собрания комсомольские, партийные, политзанятия и плюс, самое главное: желе-е-е-е-зная дисциплина! А то подраспустились, понимаешь ли, анекдоты травят на кухне про власть советскую и лично Леонида Ильича Брежнева, многажды героя СССР и социалистического труда, полного кавалера всех помыслимых и непомыслимых наград! На работах бездельничают, тырят госсобственность без зазрения совести, пьянствуют на работах! Нет, железная дисциплина решит все проблемы.
   И меры были приняты: ловить прогульщиков и тунеядцев. В будние дни милиция хватала народ в увеселительных заведениях и выясняла причины, по которым народ распоряжается своей жизнью так как хочет, а не как велят партия и, конечно же, советский народ. Вот один из таких праведных рейдов и застукал Васю в пивнушке. Время было утреннее. Вася не пошел на первые пары, потому что вечером изрядно выпил, и нужно было похмелиться, привести себя в порядок. И только Вася выпил половину первой кружки, как завсегдатаи стали разбегаться, а Вася и несколько таких же как он случайных посетителей остались стоять, открыв рот, пока их не повязали серые братья. В отделении Вася отнекиваться не стал, признался, что прогуливает занятия. По сравнению с другими повязанными, работягами, ускользнувшими похмелиться с работы, студент-прогульщик выглядел так себе, бледненько, и его, возможно, просто пожурили бы и отпустили, но Вася стал качать права, указывать ментам на то, что это его с ВУЗом дело, как он время проводит, и перед ВУЗом он отчитается в содеянном, а перед ментами не будет. Зарубился, короче, по полной. В результате протокол составили и отправили в ВУЗ. Вызвали Васю в деканат, где пытались ему мозги компостировать. Стыдили-позорили, позорили-стыдили. Да вот только раззадорили Васю.
   - Я лекцию прогулял, так наказывайте. Но вот говорить, что я какому-то моральному облику советского человека не соответствую, потому что выпил и похмелиться решил, не надо. У Маркса, что ли моральный облик высокий был? Бабник и пьяница. Или у Ленина с Надеждой Константиновной? Он педик, она сифилитичка. Что за слова высокие? Есть правило - не прогуливать, я его нарушил. И все. Все остальное - ерунда.
   Слова Васины были наглым диссидентством. И хотя институт был достаточно свободомыслящим, оставить без внимания такое нарушение табу было невозможно. И не оставили. Ладно бы только выговор с занесением.
   Отправили Васю на комсомольское собрание. Там-то Вася и отвел душу. Заявил, что его судят обычные лицемеры, которые сами просто не попались на похмелке, но делали это по сто раз. Да и это бы могло кончиться каким-нибудь предупреждением об отчислении, чудиков в институте хватало и без Васи. Но Васю обязательные, всем понятные правила игры вывели из себя.
   - Говорите, во что сами не верите! - обличал Вася, протягивая руку вперед как Ленин на памятниках, - а ведь собираетесь культуру в массы нести, разумное, доброе, вечное сеять! Интеллигенция! Вот уж действительно зло из зла! Над рабочими смеетесь за глаза, а в писульках своих называете гегемонами! Нет, невмоготу уже от вашей лжи, все, хватит с меня. Хватит, знаете, что это значит? Это значит, что пора уходит в настоящую жизнь к настоящим людям.
   И покинул собрание с решительным намерением начать новую правильную жизнь. Утором пошел в деканат и написал заявление по собственному желанию. И ведь даже еще уговаривали не дурить, остановиться. Но нет, не тут то было.
   Было ощущение, что настоящая жизнь только начнется за порогом института. Так, как в советских фильмах, где люди с чистой клинически счастливой улыбкой строили светлое будущее посреди тайги и морозов, попутно перевоспитывая малосознательных, но далеко не погибших для будущего, неведомого никому счастья в стране победившего коммунизма.
   Спустился Вася в жизнь. В самую что ни на есть гущу. Для начала пошел в армию, чтобы стать мужчиной. Но в армии, чтобы стать мужчиной, нужно было научиться подчиняться, жестко подчиняться, чего Вася не любил. И Васю не полюбили, особенно старослужащие. И ходил Вася в наряды вне всяких очередей, и воспитывали его жестко, по нескольку человек, пока не падал он, кровью умываясь. Но лежал, прощения не просил. А после воспитания опять суточный наряд. А потом опять. И офицеры делали вид, что ничего не происходит, а жаловаться им считалось западло. А западло для Васи была большая мерка - он не смог бы через западло перешагнуть, предпочитал терпеть. И даже к концу службы, когда все уже пожинали плоды своего терпения и сами унижали новичков, Васю все равно не считали за равного. Да, притеснять стали поменьше, но зато каждое слово Васино высмеивали. С тоской Вася вспоминал студенческую общагу - там его слова обсуждали всерьез, там он был королем игры со смыслами. А здесь и спорить было невозможно, все смыслы были плоскими и ничтожными, а оттенки и игру слов никто не понимал в принципе. Более того, из-за своей манеры выражаться слыл Вася педиком, хотя таковым не был, и общаться с ним никто не хотел. А на соседней кровати спал узбек Камал, который тоже подвергался обструкции до самого дембеля, так что они вдвоем с Васей были вроде опущенных.
   Армия наконец-то закончилась. Дембельский альбом Вася оформлять не стал. Чем было хвастаться? Никакого воспитания мужчины не оказалось. Просто ломали изо всех сил, унижали, и все. Неужели из унижений должен вылупиться настоящий мужчина? К изумлению Васи, так все и считали. Он был один в этой темной жизни, считающей себя истинной, правильной, так называемой советской.
   После армии пошел Вася работать электриком. Образования у него никакого не было, а в разнорабочие идти не хотелось. Дядя Петя, мамин брат, пристроил, и азам всем научил. Бегал Вася по вызовам, чинил проводку. Работа нужная, полезная, уважаемая. Но и она энтузиазма не прибавляла. Разобрался за полгода со всей электрической премудростью, и дальше расти было ну совсем некуда. Все, кончились потребности в знаниях. И ни у кого их и не было. Вася один чувствовал себя неловко. Идти учиться на инженера-электрика ну совсем было невмоготу, ни никак не хотелось. Чувствовал, что не его это дело, ну никак не обмануть себя. А коллеги его вполне были жизнью довольны, и даже читали много - Дюма, детективы, фантастику, за страну переживали, которая за счастье пролетариев всех стран боролась. Хорошие были ребята, дружил с ними Вася, выпивал. Но все равно, не был счастлив.
   Пытался с инженерами сойтись - но там еще хуже было, совсем было плохо. И не простые ребята, и не интересные. Те же работяги, только без простоты душевной и с претензиями.
   Женился Вася, девушку хорошую взял, простую, тоже без образования, как и сам. Детишек двое родили. Жизнь поросла бытом и делами, мчалась во весь опор. И вроде все было хорошо, да не все. Читал много Вася по привычке, заметки какие-то делал. Ну да и все, на этом все и заканчивалось. Не с кем словом обмолвиться - ну совсем он другой, чудиком слывет, и не уважает его за это никто. И говорил себе Вася, что это все и есть настоящая жизнь, и даже верил в это, но одиночество свое чувствовал. Чувствовал, понимал, обманывал себя ненадолго, и снова понимал. Казалось ему, что принимает одиночество, но не выходило.
   И однажды такая на Васю злоба накатила на всех этих взрослых детей, с их детскими хитростями, радостями, которые можно руками достать, детской самоуверенностью в своей гегемонии и вечно чешущимися половыми органами. И как он мог поверить, что среди них настоящая жизнь? Как он мог поверить в эту грубую пропаганду классиков марксизма-ленинизма, таким вот незатейливым образом находивших мясо, готовое привести их к власти? Так бы и истребил Вася этих взрослых младенцев, истребил бы вместе с серпами и молотами, с дурацкими краснофлаговыми демонстрациями, самоуважением неизвестно за что...
   Так бы и жил дальше в ненависти к окружающим, пока однажды не наткнулся в интернет на сайт литературного. И размечтался. Вспомнил дебаты в общаге, вспомнил свое собственноручно загубленное творчество. Да и не нашел ничего жизнеутверждающего, то, из-за чего призывали работяг уважать. Немного попроще чем инженеры-технари, но в общем-то большие дети, без целей в жизни, и тем не менее требующие к себе нешуточного уважения.
   Чужой он был среди всех них. А такие же остались в институте, и не встречал он их больше.
   И достал Вася тетрадки свои с записями, и попробовал соорудить несколько рассказов. И вроде получилось. Отправил он их с замиранием сердца на конкурс и получил приглашение на экзамены.
  
  

Меркушкин

  
  
   Меркушкин подозревал, что неживущий сосед Денис скорее всего тоже на какой-нибудь картине намалеван. Витек поработал. Ну кто еще мог бы так умело состряпать. Недаром Витек был таким нестандартным комендантом. Молодой, с непримятыми мозгами, с ним можно было договориться и решить проблему по уму, без прокачки мозгов и указаний на место. Как такой человек мог оказаться в Москве на должности коменданта общаги небогатого и малоизвестного широкой публике института?
   Как, в общем-то, неважно. А вот зачем - это Меркушкину было ясно. Чтобы зрители веселись и смотрели, как Меркушкин паззлы решает. Эх, вмазать бы Витьку ногой по сусалам.
   Но опять-таки. Хотя бы всех кучками собирает, покомнатно. Уже полегче Меркушкину. Так что, выходит - спасибо, Витек.
   На всякий случай проверил Дениску. Меркушкин его как-то не особо. Худощавй паренек с интеллектуальным лицом. Не урод, не красавец. Был бы девочкой, сказали бы: бедняжка, умненькой родилась. Но к мальчикам поснисходительней были. А после успехов разного рода Цукербергов умненьким стало быть достаточно модно. Подсел на лекции, попросил стихи почитать. Денис слыл поэтом-интеллектуалом. Грустный оказался парень. И какой-то осторожный. В себе уверенный, но осторожный. С ответами иногда медлил, видно было, что продумывал.
  

Денис

  
  
   Денис всегда знал о своей избранности. Откуда - неясно, клиника, как сказали бы обыватели. Но нет, нет. Денис понимал, что он - особенный. Он обязательно должен был что-то сделать что-то значительное, просто обязательно должен был.
   Непонятно было что и как, но ясно было что сделает, обязательно сделает. "Не зря же это все", - думалось ему иногда. Но вот что не зря, он почему-то не задумывался. При попытках понять, что же это мысль куда-то ускользала, путалась, и, наконец, пропадала.
   Пропадала-то пропадала, но была она как путеводная звезда, которая в трудные дни возникала из небытия и напоминала, что нужно будет сделать что-то значимое, нужно будет доказать свою необычность, величие свое, никому пока не ведомое. И старался Дениска. Учиться старался хорошо, не ленился. Трудно ему приходилось в начальных классах, но он карабкался, не сдавался. Вспомнится вдруг, что он что-то великое совершит, затрепещет сердечко сладостно, заскрипит ручкой старательнее.
   Очень литературу любил. Особенно сказки. Читал их запоем, все что было в библиотеке перечитал. Потом сочинять попробовал. Переписывал сказки из книжки и имена менял. Получалась как бы новая сказка, не про Ивана-дурака, а про Митяя-негодяя, например. Или про Гришку-отрыжку. Носил свои сказочки классной предъявлял. Друзьям не доверял, скрывал от них, интуиция подсказывала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Классная же то ли совсем дура была, то ли наоборот очень умная, но только вид делала, что верит, что Дениска сам сказки сочиняет. "Какой молодец ты, Денис", - говорила она бывало, - "давай, пиши, писателем будешь". Года два Денис ей сказки таскал, потом страшновато стало, начались мысли о возможном разоблачении. Ну и прекратил сказки "сочинять", благо классная не напоминала.
   Но тяга к литературе не иссякла на этом. Более того, сильнее стало его тянуть к творчеству, ну ведь не зря же классная говорила, что писателем будет. И верил ей Дениска, почему верил и сам не знал. Начал Дениска стихи кропать. Тоже поначалу переделывал. Пушкина в основном, почему именно его? Ну потому что великий. Чего ж за невеликих браться? Чему у них научишься?
   В двенадцать понесла его нелегкая. Связался со шпаной. В принципе, тихоней Денис не был, если что мог защититься. Но вот увлечения у него были все как у ботаника. А тут вдруг потянуло на улицу, благо мать все время в уши лила: "Мало гуляешь, давай, гуляй!" Ну давай, так давай, стал больше гулять. А хулиганье-то все дворовое было, знакомое, бывало что и Дениске доставалось, бывало что и он потом отвечал крепко. В общем прибиться к ним труда не составило. А там сигареты, винишко. И - самое острое ощущение - страх ботанов, страх нутряной, смешной, жалкий.
   Но вот от общения со шпаной учиться Дениска стал плохо. О стихах вообще забыл, как и не писал никогда. Тревожиться стала классная и разгадала загадку быстро, шпана то в той же школе училась, и видно было с кем Дениска на переменках общается. Взялась классная за Дениску - на собраниях стыдила, индивидуально беседовала. Родителей на собраниях науськивала: обратите внимание, по наклонной сын катится. Родители заряжались, входили в раж, кричали, батя даже пороть пробовал - но Дениска вырвался и убежал во двор, к шпане. Сидел в подвале два дня, в школу не ходил, пока не нашли его с милицией. На учет поставили, как объявившегося отпетым. Родители рукой махнули - не задался сынка, ну что тут сделаешь.
   И так бы оно и осталось, да вот только как-то раз увидел Дениска во сне свет из-за горизонта, как будто солнце вставало, но не красное, а желтое. Гору солнце осветило. А на горе было три креста - один, сбоку, пустой, а на других по человеку висело. Знакомое какое-то место было, тревожное место. Страшно Дениске стало, очень страшно. И тут голос пришел в сон. Сильный голос, властный. "Дениска, не зря же все было, не зря! Должен ты великое совершить! Помни предназначение свое!" Проснулся Дениска с каким-то ощущением легкости, спокойствия и понял, что все - со шпаной покончено.
   Классная решила, что ее заслуга, и Дениска не возражал. Зачем классной знать о его предназначении?
   С творчеством Дениска окончательно определился. Стихи - вот его конек.
   Переделки он оставил, повзрослел, стал писать свое. Откуда-то в нем тщательность взялась, педантичность даже. Писал, пока не чувствовал - вот оно, то что нужно. Да и за остальные предметы взялся. Спокойно, планомерно гранит грыз.
   Нагрыз на золотую медаль. Поступил в университет. Творчество свое не прятал, но среди товарищей не слишком рекламировал. Но как-то нужно было себя продвигать. Как-то надрался храбрости и подошел после творческого вечера к местному поэту, попросил стихи почитать. Стихи понравились. Они были довольно зрелые, сложные, вполне профессиональные. Денис увлекался тогда Еременко и писал в стиле, близком к метаметафористам.
  
   То красное, то охряное в дверном проеме
   Кандинским ломится с улицы в дверь,
   Протискиваясь, плющится кубистским ломом,
   Горбом верблюда, и просится в Тверь
   Надсадно...
   Назад, за дверь!
  
   А в Твери не верблюд, там Мазай, там зайцы,
   Спасающе-спасаемые от прихоти волн,
   Буратины, взалкавшие грязных танцев,
   Расклевали носами паркетный пол
   Стакатто...
   Он жизни был полн!
  
  
   Денис привык планомерно двигаться по жизни. Университет закончил, начал работать, кандидатскую защитил, зарабатывать стал неплохо. Крутился в литературной тусовке. В конкурсах литературных участвовал, иногда даже выигрывал. Но ведь и проигрывал иногда. А хотелось - всегда выигрывать. Да, хотелось. Понятное дело, что всегда выигрывать невозможно, под "всегда" он имел ввиду "как правило".
   Вспомнилось вдруг Денису, что любимый им Еременко, в Литинституте учился. Правда, курс не закончил, но институт хвалил. И Рубцов, поэт замечательный, там учился. И Евтушенко. А где еще поэты учатся? Ну ладно, жизнь для поэтов универсальный учитель. Но пока что ничего по-настоящему выдающегося Дениске не преподала. А ведь надо великое совершать. И конечно это стихи, ни к чему больше такого усердия Дениска не прилагал. Конечно же, это могли быть только стихи.
   Решение было принято и Дениска отправил стихи на конкурс в Лит.
  

Меркушкин

  
   - Хорошие стихи, - заявил Меркушкин, пробежавшись по диагонали, - А вообще, как тебе здась?
   Денис неопределенно пожал плечами.
   - Ясно. - хмыкнул Меркушкин, - надеюсь, хоть нет ощущения, что место чье-то занимаешь? А то некоторые тут с ума сошли.
   - Не люблю занимать чужое место, - выдавил из себя Денис, - так что нет. Не занимаю.
   Примерно такого ответа Меркушкин и ожидал. После занятий он посмотрел на репродукции страстного цикла (бегать в Третьяковку по каждому поводу становилось уже и неудобно и смешно). Как он и предполагал, на одной из картин стоял на переднем плане тщедушный человечек. Глаза он отвел куда-то в сторону, руки держал сзади. Видимо, они были связаны. Ему было стыдно. Он занял чужое место и понимал, что он ему не за заслуги. Что он просто стал игрушкой в чьи-то руках.
   Но главное - сходство с Денисом было отчетливое.
   "Мог бы и пораньше догадаться, - раздраженно подумал Меркушкин, - легкота ведь".
   Как бы то ни было. К концу сесси итоги были. Два стражника, первосвященник. Непонятный Кирюха. Два правителя. Бандит.
   И по характерам все - слабые тени себя прежних.
  
   0x08 graphic
  

Третья сессия

  
   Все лето чувствовал прилив сил, так вдохновили тепмы разгадывания паззлов. Денежка дополнительная сыпалась. Кружком любительским руководить предложили. Тур по области с патриотическим спектаклем организовался. Нувориши местные, казанские, пригласили приемом поруководить, хотели, чтобы знакомые завидовали не только деньгам, но и умению разлечься культурно, шикануть изыском. Что и сделано было не без блеска, да, не без блеска. Деньги были небольшие, но на пару будущих сессий хватит. А больше, в общем-то, и не должно понадобиться. Забацаем самый большой и важный любительский спектакль жизни - и вон из этого замшелого Моссолита, назад в родимую Казань.
   Конец октября в Москве был хмурым, и дождливым. Иногда по утрам витали первые робкие белые мухи, покорно и добро тающие на ладони. Но Меркушкин на третью сессию прибыл бодрый и сияющий. Вид у него был такой, что неволько думалось, что только что откуда-то из Турции или Таиланда.
   - Да какие там Таиланды при наших доходах! - отбивался он от предположений, - Волга-матушка! Столько энергии дает, столько сил!
   И даже самому от восторга чудилось, что блестящая от солнца до горизонта белая лента и есть его вечный незримый спутник, сила и свежесть, которой играют в жилах несмотря на далеко не юный возраст.
   Витька он попросил заселить к ребятам поспокойнее.
   - Да не вопрос, - душевно проблеял Витек. - какие разговоры. Только поздновато ты подъехал. Уже все комнаты сформировал. Есть одно место, где дружбан твой, Кирюха, заселился. Пойдешь? Но он... - Витек покрутил головой с укоризненным видом, - проблемный. Бузит частенько. Ну ты знаешь. Вот есть отличный вариант - парень живет один в комнате у нас, мы к нему командировочных подселяем. Вдвоем поживете.
   Вот так мягко Витек его в правильное русло направил. Не фик, мол, задумываться, там где за тебя уже все придумали, занимайся своим делом, развлекай почтенную публику.
   Развлекать так развлекать. Парнишка в комнате оказался приятный. Славный такой хлопец с Украины.
  

Макар

  
   В отличие от остальных Макаров, наш Макар гонял телят. Правда, в подростковом возрасте. Он родился в Винницкой области, в большой нарядной украинской деревне неподалеку от городка с сочным названием Крыжополь.
   Во время школьных каникул, когда дiд Василий занимался более прибыльными работами, Макар пас коров, ну и телят, конечно. Работа ему нравилась. Минусовало то, нужно было следить, чтобы коровы в лес не залезли или не застряли в "багно" на Чертовом хуторе. Коровы ведь только с виду такие спокойные, а из-подтишка все время норовят в какую-нибудь историю влезть. Бывало, ищет Макар какую-нибудь рогатую беглянку по лесу или по болотам за полночь, и думает: "Все, ну его к бiсу, бросаю эту работу".
   Пригонит Макар своих телят, а уже стемнело. Остается для развлечения только враг деревенской жизни - телевизор. Телевизор показывает все, что в жизни есть, кроме деревни. Значит, либо в деревне нет жизни, либо в жизни нет деревни. Мысль эта постепенно вызрела у Макара в сознании, и к выпускному классу окончательно оформилась и расцвела. Нужно было получать профессию, которая в жизни пригодится. Не телят же гонять, в самом деле!
   Профессию себе Макар выбрал из тех, что частенько на экране появляется - журналиста. В еще более нужную в жизни профессию поп-певца у Макара не было желания податься. Он слышал: что нехорошее что-то могут сделать, чтобы у тебя появилась гордая приставка "поп". Журналист - другое дело, никаких приставок не требуется. И говорят - восхитительно красиво, быстро, гладко, слова как костяшки домино с легким клацаньем пристраиваются друг к другу и что ни фраза - то "рыба". Даже не всегда понять получалось, что они там говорят, но от этого все было еще восхитительнее! Ну очень Макару захотелось в этот мир попасть.
   Макар был мальчиком сообразительным, читал много - пока телят пас, перечитал кучу книжек, которые ему приносила мамка, библиотекарь из сельского клуба. В сочинениях школьных Макар тоже преуспел, так что, как ему мнилось - журналистской судьбе миновать его, Макара, просто не удастся. Да и по остальным предметам было у Макара хорошо, аттестат выходил приличный. Поэтому родители благословили Макара на новую жизнь. Оставив осиротевших телят подрастающей смене в лице вихрастого хулиганистого Миколы, Макар подался в Винницкий университет, где ждал его факультет под элегантным названием "институт филологии и журналистики".
   Каким-то чудом ничего никому не заплатив Макар поступил. После телят испуганному Макару институт показался чем-то сказочно и несбыточно прекрасным. Но уже во втором семестре понял Макар, что зубрежка филологических дисциплин и углубленное штудирование "мовы" не двигают его к цели. Нужно было что-то делать и Макар пристроился работать в местную газету "20 хвилин". Прилив андреналина был таким бурным, что Макар чуть не завалил сессию. Но через год Макар пообтесался среди журналисткой братии, и восторги прошли. Местные новости так же давили на психику, как и академическая программа.
   Случай распорядился так, что в Винницу приехала корреспондентша из Москвы Татьяна Андреевна, стройная эффектная брюнетка лет тридцати. Уже потом Макар выяснил, что на самом деле ей на десять лет больше. Работала она в "Литературке", издании, о котором Макар кое-что слышал благодаря мамке-библиотекарше, и приехала в Винницу чтобы посетить село Козятин, место рождения Виктора Иванова - малоизвестного режиссера широкоизвестного фильма "За двумя зайцами", с гениальными Олегом Борисовым и Маргаритой Криницыной. Надвигался юбилей замечательного фильма и обнаружилось, что о режиссере шедевра совсем мало известно, и эту несправедливость и предстояло исправить Татьяне Андреевне. Таня попросила у местных коллег специалиста по винницкой глубинке, чтобы посетить достойный город Козятин без ущерба для жизни и здоровья. "А то поеду куда Макар телят не гонял и не вернусь, мовы не знаю, географии не знаю, зГЫбну..." Плач ее притворный был услышан, ей представили Макара как крупнейшего специалиста по винницкому захолустью.
   Макар уже давно ждал перемен, и поездка с Татьяной "к истокам" оказалась судьбоносной. Пушкинское "Ужель та самая Татьяна..." Макар понял по-своему. Тане пришлась по душе самоуверенная провинциальная наглость смазливого "парубка". Она сразу перешли на ты, и интим случился в первый же день поездки "к истокам". Конечно, Таня знала "макаров", что называется, досконально, но этот паренек все-таки чем-то зацепил ее, поэтому она дала ему возможность почувствовать себя винницкого разлива "милым другом". Да и Макару Таня нравилась, она была умна, уверенна в себе, не то что бы красива, но породиста, а главное - от нее веяло другой жизнью, тем самым, что отрицало деревню, и из-за чего Макар бросил своих телят в родном бездорожье. Это была жар-птица, залетевшая в забытый богом сад, и нужно было срочно стащить у нее пару волшебных перьев.
   У них сложились характерные для зрелой женщины и неопытного юнца отношения - смеси страсти с рассудительной дружбой. Она моментально поняла, что нужно Макару, и решила, что почему бы не помочь такому приятному и симпатичному парню, благо серьезных долгосрочных отношений с Макором она не хотела. Кончилось тем, что он перевелся на заочный, и рванул за Татьяной в Москву.
   Таня пристроила его в "Литературку", а дальше Макар двинул сам. С Татьяной они расстались через год, как и предполагалось, друзьями. В качестве прощального презента она пристроила его в лит, где у нее были знакомцы. "Во-первых, после литературного тебя в Москве везде возьмут. Во-вторых, сможешь и здесь учиться на заочке, и у себя в Виннице закончишь. Скоко там тебе остолось, два года? Лит тебя не слишком напряжет, перезачтут все что можно, главное получишь образование нормальное. Только не на прозу иди, а на очерк", - наставила его мудрая женщина и мудро поцеловала в лоб на прощанье.
   Плюсом было и то, что удалось пристроиться жить в общагу лита. Общага не фонтан, но цена была смехотворная, что для Макаровых гонораров было очень даже важно. Татьянины знакомые помогли получить отдельную комнатушку, все ж таки Макар уже был не какое-нибудь хухры-мухры, а целый сотрудник "Литературки", то есть всего лишь половина хухры-мухры.
  

Комната в общаге. Меркушкин и Макар

  
   Славный хлопец Макар привык к смене гостей. Правда, раньше к нему подселяли командировочных литературных и около того мастеров из провинции, и примерно половину времени Макару удавалось жить одному. Но, как сказал он Меркушкину, к плавным и не слишком изменениям пейзажа в комнате уже начал привыкать.
   0x08 graphic
Плавное изменение пейзажа Меркушкин утешил Макара, что в течение ближайших двух недель им будет соблюдена стабильность и непоколебимость в деталях пейзажа. И предложил выпить, что в стенах литовской общаги было равносильно индейской трубке мира. За выпивкой, под цепким взглядом Меркушкина, была поведана Макарова дорога в творчество в обмен на якобы простодушную незатейщину от Меркушкина. Обмен информацией вполне мог бы считаться бесполезным, если бы цепкий взгляд не сработал. Ну конечно, это он - зять председателя Синедриона.
   На всякий случай сверился с первоисточником - никаких сомнений. "Отлично", - похвалил он себя, - "хорошо идем. Мы поедем, мы помчимся, на оленях утром ранним..." Почему-то пришла на ум идиотская песня и по спине пошли мурашки. Испугался чего-то, а чего?
   Присмотрелся попристальнее к Макару. Да нет, ничего выдающегося, кроме, разве что, роли в древней трагедии. Да и то в качестве второй скрипки. И если бы не их жертва, никто бы о нем никогда не вспомнил. И даже очеркистом никогда бы он стать не захотел. Сидел бы где-нибудь главбухом и мирно составлял годовую отчетность для налоговой. Это предел. Не быть тебе, Макар, знаменитым, если "там" не решат, что тебе таковым быть. А природных данных, чтобы судьбу поправит у тебя нет.
  

Меркушкин

  
   Как понимал Меркушкин, оставалось совсем немного. Основную цель, как он понимал, вычислять еще рано. Интуиция подсказывала, что нужно сперва собрать свою армию, а уже потом идти на врага. Таково пожелание Заказчика, а он всегда прав.
   Кстати, Враг, возможно еще и не появился, может где-то в академке отсиживается, а потом раз - и свалится Меркушкину прямо в капкан.
   Мысли, конечно, были правильные, но любопытство всегда было основным Меркушкинским пороком. Вот подумал об академке - и сразу захотелось проверить, не вернулся ли кто из академки.
  
  

Гаврик

  
   Гаврик приехал с Волги, из славного города Саратова. Он был круглолиц и круглоглаз, улыбчив и весел. По характеру это был обычный русский парень-волжанин, такой, каким его рисуют в песнях и частушках, - разудалый и бесхитростный любитель женского пола и спиртного. Правда, по национальности он был наполовину азербайджанцем. Но восточная половинка ничего не добавила Гаврику в характере и совсем мало во внешности. То есть прибавила чернявости и смуглости его круглому с небольшим аккуратным носом и немного отвисшими щеками лицу. В результате получилось нечто немного кошачье, но симпатичное.
   В детстве Гаврик был дворовым шалопаем и записным двоечником. Про таких в советские годы говорили, что "пить, курить и говорить он начал одновременно". Впрочем, советское время закончилось, когда Гаврик был еще в начальных классах, и не оставило оное мрачное время после себя ничего кроме смутных воспоминаний. Зато лихие 90-е остались в памяти ярко и навсегда. Их странная эстетика оказалась для Гаврика вполне естественной. Как-то само собой выходило, что стоило ему попасть в претендующую на крутизну компанию, и он начинал говорить с легким приблатненным акцентом и вставлять после каждого слова частицу "на", якобы указующую направление движения.
   Тусовался Гаврик на набережной. Девчонкам он нравился, и не столько из-за внешности, сколько потому что довольно сносно брал гитарные аккорды и орал красивым хрипловатым баритоном однообразные, приторно-слащавые баллады о воровской любви.
   В тот знаменательный майский вечер компания сидела на набережной, поставив, как было принято в местном хорошем обществе, ноги на скамью и водрузив тощие зады на ее спинку. Девчонки облепили Гаврика с обеих сторон, так что Витьку с Саньком оставалось только обрамлять композицию. Легкий ветер дул в разгоряченные пивом лица. Гаврик выразительно голосил:
   - Что же ты, Анюта, с Вовкой загуляла, с Вовкой загуляла, все тебе, блин, мало!
   Вдоль набережной шла поцокивая каблучками девица. Волосы у нее были короткие, блондинистые, того русоватого оттенка, который нередко встречается в приволжских городах. Одета она была стрёмно: кремовое платье ниже колен, в мелкий серый горох, бледно сиреневая кофта на пуговицах, расстегнутая до талии, такого же цвета туфли и длинные аметистовые бусы. Рядом с яркими блестящими маечками и короткими кожаными юбчонками гавриковых подруг это выглядело как минимум нелепо. Если бы девчонкам было знакомо слово "некамильфо", они бы так и сказали. Но слово это знакомо им не было, и они просто презрительно скорчили рожицы. Держалась девица вызывающе, сумочку закинула назад, через плечо, и слегка подергивалась, как бы пританцовывала на ходу. Проходя мимо гавриковой компании она резко крутанулась и застыла, расставив ноги, и ухмыляясь. Взгляд она нагло переводила с одного лица на другое. Тушь на глазах у нее недавно потекла, и она ее размазала на пол-лица.
   -Отверни, паскуда, пьяные глаза, не поверю больше я твоим слезам... - старательно выводил Гаврик.
   - Слышала? - не выдержала Галка. Она подняла голову с Гаврикового плеча, подскочила, встряхнула баклажанного цвета вихрами и заплясала на лавочке.
   - Отверни, паскуда, пьяные глаза! Понятно? Чего уставилась, топай себе дальше! Топай, или по чирикалке получишь!
   Гаврик замолк. Компания захихикала, подруги с одобрением смотрели на Галку.
   -Молодец, Галчонок, вмажь ей, а я помогу! - толстая Светка оторвала могучий зад от спинки и стала картинно разминаться.
   - По чирикалке? Заба-а-а-вно тут у вас, - протянула девица, и стало понятно, что она изрядно пьяна, - а я вот думаю, что джентльмен не допустит в своем присутствии бабьей драки.
   - Джентльмен! - заржали девки и Витька с Саньком.
   - Вот чокнутая! - взвизгнула Светка, - где ж ты джентльмена нашла?
   Гаврик не смеялся, так как чокнутая девица не моргая уставилась прямо ему в глаза. И это ему нравилось.
   - Да вот же он, - девица улыбнулась и протянутой рукой указала на Гаврика, - Привет!
   Галка хотела что-то сказать, но что-то булькнуло, она поперхнулась слюной и закашлялась.
   - Привет, - сказал Гаврик, широко улыбнулся и шагнул с лавочки вниз к девице.
   - Э-эй, - сквозь кашель пискнула Галка, но было уже поздно, момент был упущен. Она растерялась и застыла нелепой фигурой, наклонившейся чтобы спрыгнуть с лавочки, но так и не спрыгнувшей.
   - Пошли ... Вова... - мягко сказала девица и взяла Гаврика за руку.
   - Пошли, - согласился Гаврик и двинулся вслед за девицей.
   - Э-э... Э! - попыталась реабилитироваться Галка, но опять вдруг раскашлялась, и отвернулась, чтобы вытереть раскрасневшиеся щеки от слез.
   - Тоже мне Вова! - насмешливо закричала им вслед Светка, желая приободрить подругу, - Вовой заделался! Ой, я не могу!
   Тут Гаврик оглянулся, сделал крайне озабоченное лицо и приложил указательный палец к губам.
   - Ге... - хохотнул Витек, - да он... И замолк, наткнувшись на жесткий, ненавидящий взгляд Галки.
   - Все вы, мужики, чмошники, - поцедила она и с этими уничижительными словами навсегда исчезла из жизни Гаврика.
   Утром Анюта рыдала. Вчера она поругалась с бой-фрэндом. Да, папаша прав, хорошая партия ... была бы, если бы не наркота. Похоже, это у Сепы уже навсегда. Она уже неделю была на взводе и, как теперь точно понимала, просто искала повода к разрыву. Поэтому и попросила у него экстази. И поэтому, когда он со счастливой улыбкой вручил ей порошок - мол, все, девочка, ты наша, - она запила дурь коктейлем, а остатки плеснула Сепе в рожу. Так, наверное, было легче - все сказать ни говоря ни слова. Впрочем, и он ничего не сказал, просто треснул ее по лицу, и она убежала, рыдая. Потом сидела на лавочке, вытирая слезы и рявкая на пытавшуюся подбить клинья сявоту. Ишь, обнаглели, гаврики. И надо же, в конце концов подобрала себе Гаврика.
   Вот он, сидит теперь в ее спальне, на ее кровати, за ее спиной и не знает что делать. А что ей с ним делать? Вчера повелась на какую-то дешевую песню про Анюту. Решила, что судьба.
   Анюта украдкой обернулась. Симпатичный. Внешность необычная. Нужно от него как-то избавляться.
   - Ладно, пойду я, - вяло промямлил Гаврик, поймав ее взгляд,- на работу пора.
   - Ага, - Анюта мысленно перекрестилась, - гитара в коридоре, за шкафом. Я ее вчера туда положила.
   - Угу, спасибо, - вякнул Гаврик и потрусил в коридор.
   "Классика. Синие воротнички ни чем не лучше. Но сейчас это кстати. Очень кстати".
   Анюта потерла виски. Однако, нужно проводить кавалера и дверь закрыть. Она прошла в коридор и стала, устало опершись на косяк.
   "По крайней мере выгонять не надо, сам уходит, сообразительней многих".
   - Что за мужики пошли, - презрительно сказала она вслух, - с вечера песни поет, заливается, а с утра ни звука и шасть за порог. Мутняк. Плесень.
   Гаврик застыл с открытым ртом и необутой туфлей в руках.
   - Ты это чего?! Сама с утра надулась. Рожу в сторону, разговаривать не захотела. А потом истерить начала. Я что, виноват, что ты меня зацепила?
   - У-у-ух, тебя изнасиловали, оказывается!
   Гаврик нацепил туфлю и резко выпрямился. Лицо у него было злое.
   - Ну давай, давай, что стоишь? - Анюта помахала ему ладошкой.
   Гаврик схватил гитару, развернулся, шагнул к двери и недоуменно оглянулся на Анюту.
   Слышно было, как дверь снаружи открывают ключом. Не успела Анюта прикрыть открытый рот ладошкой, как в дверях возник Сепа с букетом белых роз.
   - Та-а-ак, - просипел он и выразительно поднял брови, - Быстро! Я бы даже сказал - только глазом моргнуть успел, а у тебя уже мужик.
   - Да мы с ним уже месяц встречаемся, понял! И вали отсюда, тебе вчера что, не ясно дали понять, чтоб ты проваливал? И ключ отдай!
   - Не понял. Представь себе - не понял. А ты до быдла докатилась. А я-то думал, что тебе мозги немного вправил, но значит совсем мало. Ничего, дело поправимое!
   - Не смей меня бить! - Анюта заплакала, вспомнив вчерашнее унижение.
   Гаврик наконец опомнился:
   - Слышь, ты, не хочет она тебя видеть, не понятно что ли? Лишний ты!
   - Что? Неодушевленные предметы заговорили? - Сепа картинно бросил розы в угол и бросился на Гаврика.
   Конечно, Сепа, тренированный дорогими преподавателями восточных единоборств, взрощенный под наблюдением семейного фитнесс-тренера, в былые годы превратил бы Гаврика в отбивную в считанные секунды, но неумеренное употребление спиртного и наркотики сделали свое дело, и в скором времени он с разбитым в кровь лицом был вытолкан на лестничную клетку и самым позорным образом спущен вниз без использования лифта.
   Справедливость ради нужно отметить, что досталось и Гаврику. Пренепременный в таких случаях фингал, порванная рубашка и легкие телесные - набор, достойный юного джентльмена. Разумеется, он остался. Разумеется, они с Анютой были молоды и счастливы, а вы как хотели? Разве молодость не имеет права на счастье?
   Первое время они слегка напоминали Доктора Хиггинса и Элизу Дулитл из бессмертного "Пигмалиона", правда, в роли Элизы выступал Гаврик. Анюта выдержала яростный натиск отца, пообещала ему, что прежде чем надумает пустить жизнь под откос придет посоветоваться, и принялась шлифовать нового бой-фрэнда. Решено было (Анютой, но считалось, что совместно), что Гаврика нужно отправить учиться. Сама Анюта училась в местной консерватории. Но диплом ей был нужен, как она сама говорила, не для того, чтобы работать, а для того, чтобы потом достойно не работать. Он рассматривался как свадебное приданое к браку с кредитоспособным и осчастливленным анютиными достоинствами не мальчиком, но мужем. "Как бы теперь не пришлось работать идти!" - притворно ахала она и прижимала ладони к щекам, - "Ужас! Если что, выгоню тебя!"
  
  

Меркушкин

  
  
   Из академки вернулся только один человечек. Это был парнишка с Волги, довольно экстравагантной внешности, но вполне себе симпатичный.
   Поэт Гаврик. "И Гаврики - в поэты", - ехидничал про себя Меркушкин.
   Гаврик попал в комнату к Юрику с Олежкой. Компанию венчал Кирюха. Зная неумеренное пристрастие коллектива к спиртным напиткам никто с ними селиться не хотел. Вернувшийся из академки Гаврик предыстории не знал и поэтому от судьбы уклониться не сумел. Впрочем, судя по всему, развеселая компания пришлась ему по вкусу.
   С учебой коллектив не заморачивался, лекции прогуливал, а с экзаменов приносил исправно тройки. "Незачем зачетку портить", - назидательно говорил Юрик, - "Две тройки восьмерку составляют - то есть бесконечность. Больше таких оценок нет! Нужно бороться за прекрасное, ибо красота спасет мир"!
   Нужно отдать друзьям должное - боролись истово. Впрочем, Меркушкин понимал, что все это не совсем искренне. Ребята бравировали, так как взятая на себя роль оторвы оказалась подмяла под себя, а они, как литераторы, не могли не рефлексировать. А чтобы убрать неприятные рефлексии, нужно было выпить. В результате образовался обычный для такой ситуации порочный круг.
   Понаблюдав за пьяным Гавриком Меркушкин сразу понял, что это не Враг. Но что-то знакомое мерещилось в Гавриковых чертах. И действительно, ревизия страстного цикла вытащила Гаврика на свет божий.
   Ну да, второй разбойник, тот самый, что болтался на соседнем столбе. Ну вот он, запечатлен, когда надежда спастись рухнула и он понимает, что лютой смерти не избежать. Этот алкаш вроде от своей прежней манеры недалеко отошел, в отличие от Дениса.
   Интересно, что они с Денисом вообще друг друга не замечают. Никакой, видимо памяти не осталось, а ведь у многих такого рода память даже через запреты пробивается. Впрочем, может Гаврик просто забухался и ничего тонкого почувствовать просто не может. А Денис слишком "в себе", весь интроветный и аккуратный, если что-то малопонятное и неопределенное почувствует - ничего из осторожности не скажет. Видимо так понял, что на волоске от смерти был, что стал суперосторожным. Да, Меркушкин нередко встречал такую трансформацию.
   Естественно, к Гаврику он и близко не подойдет - будет чувствовать скрытую опасность.
   0x08 graphic
  

Гаврик

  
   Так как Гаврик ни к чему кроме гитары склонностей не имел, но слух имел очень приличный, и все что касалось музыки схватывал на лету, решено было, что он будет учиться в местном культпросвет институте, в просторечии "кульке". Сказано, сделано. Гаврика зачислили. Ему, само собой, пришлось делать вид, что он что-то сдает. Но все срослось - Гаврик обрел новый статус, о котором никогда и не помышлял - студента.
   Самое напряженное, что ему для этого пришлось сделать - выучить основы музыкальной теории. Ноты Гаврик выучил по самоучителю еще когда учился на гитаре играть, но в основном ориентировался на аккорды. Этого конечно было недостаточно. Анюта сразу сказала: самому учить - не для тебя, и наняла лучших педагогов. С их помощью через полтора месяца Гаврик более менее сносно разобрался в азах музыкальной теории и общего фортепиано.
   Стипендия была совсем крошечная, но Анюта пристроила его работать в мимаж местного театра оперы и балета, в сумме выходило немногим меньше, чем у Гаврика на прежней работе в столярке. Вот только в мимаже делать было нечего - пару раз в неделю появляться в балетах на полчаса и корчить рожи. А если учесть, что таких как он было несколько человек на одну роль, то на самом деле в театр приходить нужно было как правило не чаще раза в неделю, да еще раз в месяц за зарплатой.
   Студенческая жизнь Гаврику нравилась. Ребята-однокурсники оказались вполне свойскими. Да ещё с ними было намного интересней чем с прежней компашкой. Нет, в том что касалось музыки, они, конечно, были зазнайками, Гаврику первое время было неловко от своего дремучего невежества. Но Анюта посоветовала не тушеваться: "Ты им если что сразу напоминай, что они не в консерве учатся, а всего лишь в кульке, так что пусть нос не задирают. А ты еще всё прослушаешь, что они слушали". Учиться было интересно, по способностям он был ничуть не хуже других. Поначалу, конечно, ему приходилось тяжко, особенно в теории. Но работа с педагогами по настоянию Анюты продолжалась, и к середине второго семестра Гавриково отставание от сокурсников стало малозаметным.
   Гаврику казалось, что он проснулся от тяжкого сна. И проснулся в новый сон - сон, в котором летают. Наверное, он всегда был музыкантом и всегда хотел именно такой жизни. Любовь и музыка, музыка и любовь, новая весна, волжский вольный ветер - жизнь была полна до края, до самого-самого края, того края за которым о счастье даже не говорят - там все счастье, и говорить об этом просто нечего и незачем.
   По совету Анюты Гаврик взялся за джаз. "Это лучшее, что у вас в кульке есть", - жестко и решительно резюмировала она, - "у нас в консерве джазом не занимаются, а джаз это очень и очень перспективно, тем более в нем не так важно, что ты закончил". Джаз и в самом деле был поставлен неплохо, имелся очень приличный студенческий оркестр, который разъезжал по фестивалям и для многих ребят был стартом в будущее - то там, то сям на фестивалях кто-то присматривал хороших ребят. На втором курсе Гаврик попробовал саксофон и влюбился в него. До конца второго курса пытался заниматься и гитарой и саксофоном, потом показался преподавателю и решено было взяться за новый инструмент. На третий курс он перешел уже как студент отделения духовых инструментов. Его взяли в студенческий оркестр, с оркестром он начал выступать на различных городских площадках, и это были первые деньги, заработанные музыкой. А скоро пошли различные студенческие бэнды, подрабатывающие то в ресторанах, то на шабашках. Теперь у Гавриказ всегда были деньги, и он знал, что когда они понадобятся, он всегда их заработает. С мимажем он без сожаления расстался, да и в театре с ним расстались без сожаления - он стал нередко прогуливать, времени не хватало, а отдуваться за другого даже в мимаже не хотели.
   Когда Гаврик закончил третий курс, Анюта закончила консерваторию. Пару месяцев они праздновали, расслаблялись, играли дуэты - рояль и саксофон, рояль и гитара. Потом ездили отдыхать в Турцию и к сентябрю вернулись в Саратов.
   Гаврик приступил к занятиям, а Анюта бездельничала. Родители могли ее пристроить концертмейстером в филармонию, но она не хотела - зарплата была грошовая и перспектив никаких. Идти работать педагогом - увольте. Не для этого она училась. "А для чего собственно?" - думала Анюта, дожидаясь Гаврика или из института или после репетиций, или после шабашек. Раньше она все знала. Теперь все было не так, как она хотела, не так, как планировала свою жизнь. До тех пор, как встретила Гаврика. Потом она потратила кучу времени, переделывая его под себя. И преуспела, конечно же преуспела. Только о своей жизни забыла, сама себя под новую жизнь не переделала. Анюта утирала слезы. А осень как на грех выдалась холодная, дождливая. С Волги дул порывистый сырой ветер. Его гул, тоскливые взмахи полуголых осенних ветвей бередили душу. Казалось, что вместе с летом ушло и ее счастье, ушло или уходит. Какая разница, впереди зима, и она наверно будет долгая и безрадостная.
   Да, он влюблен, и ей с ним хорошо. Но как долго все это продлится? Она поставила его на правильный путь, и он хорошо разогнался, и, наверное, пойдет все дальше и дальше. У него настоящий талант и бешеная трудоспособность. В принципе, она уже сейчас ему не нужна, просто он пока еще этого не понял. Но поймет, обязательно поймет. Особенно если какая-нибудь стерва-солисточка вздумает прибрать его к своим рукам. Недавно вот жужжал про какую-то новенькую, Лялю. Как хороша, да как поет, паскуда. И ведь непременно случится, думала Анюта, непременно - закон жизни, под лежачий камень вода не потечет. А она оказалась именно в положении лежачего камня, причем двигаться было некуда. Анюта понимала, что Гаврик талантливее, и впервые в жизни ощущала не зависть, не досаду - что-то неопределенное, какую-то горькую тоску, в которой была и досада на себя, и что-то вроде обиды на судьбу, которая отвесила ей таланта настолько меньше чем Гаврику, что она при всем желании за ним не поспеет.
   Но киснуть было нельзя. Анюта решила, что найдет выход. Или так: она решила, что выход все равно найдется, нужно только желать этого и внимательно смотреть вокруг, и тогда он обязательно найдется. И выход действительно нашелся. Однажды Анюта сидела за столиком в ресторане и ждала, когда Гаврик, который сегодня шабашил с ансамблем, отыграет программу. Пела новенькая Ляля, поэтому Анюте приходилось контролировать ситуацию. Тем более, что это было веселее, чем сидеть дома и предаваться тоске.
   - Привет, - услышала она знакомую нагловатую хрипотцу, - давно не виделись!
   Сепа уселся за стол без приглашения, рот до ушей, холеный и, да, и в самом деле хорошо выглядящий.
   - Твой играет? Ждешь? - бесцеремонно спросил он, и продолжил не дожидаясь ответа, - Что-то ты грустная, со мной ты такой не была. Может уже все, иссяк источник радости?
   Алена выразительно посмотрела на него.
   - Не изменился, - процедила она.
   - Ошибаешься, деточка, - серьёзно сказал Сепа, - ошибаешься, с детской дурью покончено. Баллотируюсь по весне в городскую думу, буду начинать политическую карьеру, пора, детство кончилось. Вот так.
   - Рада за тебя, - Анюта безразлично пожала плечами. С эстрады на них во все глаза смотрел Гаврик, и Анюта помахала ему, мол, успокойся.
   - Я сам за себя рад, - тем же тоном продолжил Сепа, - Кстати, если бы ты меня тогда не отшила, может быть я за ум и не взялся бы. А так - перебрал тогда с горя до того, что откачивать начали. Пахан в клинику положил, сказал, чтобы мозги мне вправили, иначе всю клинику раздавит, ну вот и вправили.
   - Так значит в папе дело, - грустно подытожила Анюта.
   - Да нет. Не только в нем, - Сепа взял ее за руку. Анюта медленно убрала ее. - В общем, если у тебя что-то с твоим музыкантом к краю пойдет, а я прекрасно понимаю, что любовь штука не вечная, я тебя жду.
   - А у тебя значит не любовь, а что-то более вечное, - устало спросила Анюта. В груди у нее, как часто бывало в последнее время, что-то болезненно сжалось. - Что же именно?
   - Тоже любовь, только спокойная, не страсть. Мне нужна женщина умная, красивая, которую я уважаю. Одной со мной породы. А мы с тобой одной породы, и ты это знаешь. А музыкант твой - он другой. Может быть он и не быдло, ты, я знаю, его сильно пообтесала, но он другой, и тебе к нему приспосабливаться не с руки, гордость не позволит, порода не позволит. Вот так. Так что я тебя жду.
   - Слушай, вали, - не выдержала Анюта, - ...
   - Так я и думал, - Сепа ухмыльнулся.
   - Думай что хочешь, до свиданья. Рада была тебя видеть, и до свиданья.
   - До свиданья, - Сепа встал, церемонно наклонил голову и пошел к выходу.
   Анюта задумчиво посмотрела ему вслед, потом отвернулась и поймала взгляд Гаврика.
   Через неделю Анюта определилась. Нужно было расставаться. И, к сожалению, нужен был повод побанальнее - не сошлись характерами. Если она просто уйдет к другому, Гаврик будет страдать, а ей от мысли об этом хотелось плакать. Нет, пусть уж он думает о ней, как о стерве, проще будет забыть. Анюта мудрить не стала, и избрала проверенную тактику "непробиваемая снобка".
   Гаврик неожиданно обнаружил, что стал объектом постоянной критики. И то-то он не читал, и то-то он не умеет. Первое время он растерянно замолкал, потом стал замыкаться. Однажды он пришел возбужденный после удачного концерта, на котором ему наговорили комплиментов заезжие питерские музыканты. Он бегал по комнате, размахивая руками, со счастливыми горящими глазами и счастливой глупой улыбкой.
   - Вау! Как ты играл! А я такой стою и думаю, о чем, мол, ты, я ведь облажался в самом начале-то!
   - Вау! Облажался! А я такой стою! Какой такой? Двух слов связать не можешь! Двух слов! - злым, надтреснутым голосом оборвала его Алена.
   Гаврик растерянно остановился. Он медленно опустил поднятые как крылья руки и ссутулился.
   - Двух слов? - медленно и тихо сказал он, - Достала! Чего ты придираешьcя? Сколько можно?
   - Cколько терпения нужно, чтобы научить тебя родной речи! И все равно все без толку! Говорить не умеешь, только руками машешь! - Анюта задержала дыхание и мысленно зажмурилась, - как был быдлом, так быдлом и остался, ничего не изменилось, - жестким голосом отчеканила она. Сердце яростно билось, она усилием воли не разрешила себе прижать руку к груди.
   - А... к херам все... - Гаврик ссутулился еще больше и как-то вяло пошел к двери. Непонятно было, то ли он надеялся, что его окликнут, то ли хотел сказать еще что-то, но не решался.
   Он долго возился в коридоре. Это было невыносимо. Ни в коем случае нельзя было заплакать, иначе он вернется. Может запеть какую-нибудь песенку повеселей? Наверняка разозлится как следует и сразу уйдет. Нет, нельзя, голос треснет, он поймет фальшь, музыкант ведь. Нельзя. Она изо всех сил нажала пальцами на уголки глаз. Слезы медленно начали просачиваться. Она не глядя включила телевизор погромче и отошла к окну. Только бы не заглянул в комнату, только бы не подошел!
   Гаврик ушел, и тогда она наревелась, наревелась до одури. Лицо так опухло, что на следующий день пришлось сидеть дома. Зато стало легче, она поняла, что решение было правильным. Гаврику она позвонила и сказала, что его вещи привезет отец, сам он может не являться. Когда собирала вещи - снова ревела. Каждая вещь - как нож в сердце. Женщина всегда лучше знает, где и что лежит у мужчины. В какой-то степени его вещи - часть того образа, который любят или ненавидят. Но зато когда все было собрано и вывезено, стало еще легче.
   Тянуть Анюта не стала. У нее уже был проработан запасной вариант. К Сепе она решила не возвращаться - дважды в одну реку не входят. Никита учился с ней в одной школе, был на два года старше и когда-то оказывал ей знаки внимания, от которых она краснела. Семья у него была зажиточная. Папаша поставил его управлять одним из семейных бизнесов, и Никита, как говорили, хорошо справляется. Холост. Короче, то, что нужно. Расчет ее оправдался. Никита оказался однолюбом.
   Отец был в восторге - наконец-то дочь взялась за ум. Сепа ее избегал, но она была только рада. Дело покатилось к свадьбе, которую летом и сыграли. Гаврик вылетел у Анюты из головы где-то через год, нельзя сказать, чтобы без страданий, но вылетел. Тем более, что она уже была беременна.
   А вот для Гаврика все оказалось совсем непросто. Удар был совершенно неожиданным и жестким. Он каким-то образом чувствовал, что ничего не вернется, не мог объяснить как и почему, но чувствовал. Раньше расставания с девушками проходили почти безболезненно, а тут не на шутку зацепило. Из головы не выходили последние слова Анюты: "Двух слов связать не можешь!.. Говорить не умеешь, только руками машешь!" Это же надо, как ее, оказывется, заводило... А ведь он как раз собирался ей рассказать, что помог Витьке Макаренко написать стихи к песне. И Витьке понравилось, и другим ребятам тоже! "Ну нет, я тебе не быдло", - зло думал он, - "да, я тебе многим обязан, но я не быдло, чтобы со мной так!" - мысленно отвечал он Анюте. Но слова не были сказаны вовремя, и оставалось только доказывать делами. Гаврик стал писать песни. И слова, и музыку. У него было чувство стиля, и он легко копировал расхожие ностальгические варианты джазовых песенок, вкладывая в них то, что ежедневно отдавало болью в сердце:
   ...последний автобус
   Везет нас с тобою
   В последний и самый далекий маршрут...
   Туда где рассталась когда-то
   Со мною,
   Где слезы твои по щекам вновь бегут...
   Кулёк ему пришлось оставить. Во-первых, он немного подзапустил занятия -некоторое время просто не было сил заниматься. А потом Сепа, который не мог отомстить Анюте, решил отыграться на Гаврике, тем более, что у него были и давние личные счеты к нему.
   Когда время подошло к сесии Гаврик понял, что почему-то ничего не может сдать. Он метался между кафедрами и деканатом, но ничего не получалось. Его либо не допускали к экзаменам, либо безжалостно валили. Наконец один их преподавателей под большим секретом сообщил ему причину.
   - Знаешь что, ты лучше сейчас уйди по собственному, - доверительно заглядывая в глаза сказал он Гаврику, - а через годик-другой восстановишься по-тихому. Думаю, что Пономарев (такова была Сепина фамилия) и знать ни о чем не будет. Преподаватели за тебя всегда попросят, восстановят. А если что - поможем в другом городе закончить.
   В шабашках Гаврик по-прежнему участвовал и продолжал писать песни, которые исполнял иногда с ресторанной эстрады. Там он однажды познакомился с местным поэтом Корольковым, пьяницей и бабником. Был Корольков тем не менее в состоянии трезвости интеллектуалом. Стихи Гаврика он счел удовлетворительными: "Для поэта-песенника вполне ничего". А услышав горестный рассказ о женщине, бросившей Гаврика, потому что он двух слов связать не может, Корольков растрогался, и пообещал вывести Гаврика в люди.
   Год он образовывал Гаврика, правил ему стихи, критиковал, корректировал и однажды сказал задумчиво:
   - Ты знаешь, уже довольно-таки ничего. Вот эти два я пропихну в наш сборничек. Только вот культурки не хватает тебе, катастрофически не хватает культурки. Надо тебе где-то пообтесаться немного.
   Он посмотрел отсутствующим взглядом в отно и задумчиво добавил:
   - А вот что, поступай-ка ты в литературный. Я там сам учился три года. Бросил, правда, но у меня обстоятельства были. Культурке они тебя научат, в этом плане ВУЗ неплохой. А как раз к окончанию пару сборничков опубликуешь, а мы тебя в наш местный союз писателей примем. Давай?
   Гаврику, который уже целый год изнывал от того, что учиться хотелось - привык! - решил, что идея интересная.
   Вот так и случилось, что в уже в июле 2007 года начинающий поэт Гаврик подходил к воротам литературного института.
  
  

Меркушкин

  
   Ну вот, почти полный комплект. Осталось разобраться с непонятным Кирюхой и найти того, кто должен быть самым обиженным, самым злобным. Меркушкин даже зажмурился от удовольствия, представив себе КАК должен будет злиться этот мутноватый персонаж.
   Только вот где ж ты сидишь, счастье мое? Где спрятался, хороший?
  
  

Данила

  
   Данила был серьезен и правилен. Всегда ли он был таким, неизвестно. Впечатление было такое, что он сразу родился близким родственником кролика из отечественного мультика про "Винни-Пуха". Если и трепали Данилу штормовые ветры переходного возраста, не отразилось это на нем никоим образом. Просидел он их, глядя в книжки умные, наращивая мозги свои пудовые, и вышел из школы умным, славным и пригожим.
   Пошел Данила в программисты и учился легко и приятно. Все у него спорилось, сессии сдавались на отлично без зубрежки и напряжения.
   Была в Даниле какая-то грусть тайная, непонятно откуда взявшаяся. Иногда сам он вглядывался в зеркало, глазами своими печальными окидывал породистое худое лицо и недоумевал: ну почему у него вид такой странный, пристыженный какой-то. Ведь нет у него ни тайн особых, ни врагов злобных. Был еще сон в седьмом классе. Данила шел в гору и тащил на себе тяжесть великую. Именно "великую", так во сне определилось. И вот почти дошел он до вершины, как тяжесть за плечами стала такой невыносимой, что опрокинулся он на спину и заскользил вниз, и чем дальше, тем быстрее и страшнее, так что вскрикнул Данила и проснулся, в ужасе тараща глаза в окно с тускло-синим предрассветным небом.
   Может это ощущение тайны какой-то, рока неведомого, было причиной того, что Данила вскоре после сна странного начал писать стихи. Стихи он писал правильно, серьезно и основательно. Записался в литературный кружок при доме пионеров, в который и проходил до окончания школы. Не бросил он стихи и в институте. Руководитель кружка Севастьян Федотыч, барственный пятидесятилетний брюнет, взрастивший не одно поколение собственных почитателей, почувствовал, что в лице Данилы он может получить нечто большее: ученика, превзошедшего учителя. Севастьян оказался мужиком независтливым, даже почти благородным, и решил, что доведет Данилу до кондиции, то есть до степеней известных Севастьяну.
   Для начала он познакомил Данилу с местной творческой интеллигенцией. Данила стал посещать собрания и заседания, обсуждал, сам обсуждался. Начал печататься в местных газетах - короче, приобрел имя.
   И шел бы Данилин рост и дальше прямо и широко - вот уже и на краевых конкурсах побеждать начал, и в журналах столичных три стихотворения напечатали, но случилось совсем нежданное.
   На двадцатипятилетие Даниле подарили книгу (лучший подарок советского времени). И книгой этой была монография о художнике Ге. Так вот распорядилась судьба. И когда Данила из вежливости начал перелистывать подарок, бойкий отрок Суртеньев, именующий себя Николя, ткнул кривым пальцем с неухоженным ногтем в картинку:
   - Даня, лопни мои глаза, это ж ты!
   Глаза у Суртеньева не лопнули, что давало надежду. Но, тем не менее, сходство Данилы с картиной и впрямь присутствовало.
  
   0x01 graphic
   Лицо притягивало.
   Измученное лицо. Взгляд внутрь. Там, внутри, драма. Страх ли, совесть ли...
   Хихиканье... Данила изумленно огляделся. Приятели мелко хихикали, глядя на него. Оказывается, он уже несколько минут таращился на картину, и не реагировал ни на вопросы, ни даже на шлепки.
   - Ха-ха-ха... - присоединился Данила к гостям, - вот ведь ерунда какая!
   Наконец все разошлись, вдоволь поупражнявшись в остроумии на Данилой. Подвыпивший Данила стоял перед зеркалом, пристально вглядываясь то в свое отображение, то в раскрытую книгу. От сходства откреститься не удавалось. И вдруг это случайное сходство прочно связалось с давнишним сном, виденным еще в седьмом классе. Данила вспомнил великую тяжесть и скольжение вниз на спине, и у него похолодело в паху. Он осторожно закрыл подарок и положил его на самую верхнюю полку, где лежало случайное, от которого он со временем избавлялся.
   Но на этот раз что-то засело в нем. Почему-то он охладел к поэзии. Напрочь. Его умный друг-психолог объяснил ему, что на уровне подсознания два случайно оказавшихся рядом события - сон и начало стихотворчества оказались связаны. Данила оказался сенситивом. Еще одна случайность - сходство с образом Ге оказалось сильным ударом для его психики, поэтому он стал испытывать подсознательный страх не только к полузабытому сну, но и к поэзии. Была вероятность, что нужно было найти давние позабытые детские травмы, вытащить их на уровень сознания, и тогда стихотворчество само вернется к Даниле.
   Но, увы, в психоанализ Данила не поверил. Тяга к творчеству (да, бывает в жизни и такое) у него все равно осталась, так что нужно было просто браться за что-то другое. Другим стала проза. Данила начал писать рассказы. А так как он привык делать все основательно, то послал рассказы на конкурс. "Я в прозаики пойду, пусть меня научат, я в прозаики пойду, пусть меня измучат", - крутилось у него в голове, когда он отсылал увесистую бандероль. С такой вот неразберихой в голове Данила оказался в лите.
  
  

Меркушкин

  
  
   "Мечтаешь писателем стать?" - с сарказмом думал Меркушкин, глядя на сидящего на первом ряду и старательно царапающего в тетради Данилу, - "все вы тут эмбрионами литературными помрете, хоть изъелозьте сиденья на первом ряду". Сам Меркушкин собирался вышвырнуть конспекты сразу же после следующей сессии и забыть лит как дурной сон. Меркушкин снисходительно оглядел аудиторию. "Если и выберут кого-то, то самого неожиданного. Вот, например, этого, у которого стихи полудетские. Или этого, с корявым стилем, которого вообще непонятно почему приняли. Может, возьмут да решат, что судьбы достоин. В назидание другим, талантливым, чтобы не в себя верили, а в благодать".
   Впрочем, Данилино творчество, маленькая повесть, уже была опубликована в одном из провинциальных "толстых" литературных журналов. Меркушкин ознакомился. Да, прилично. Правда, неотличимо от Чехова, что уже неактуально. Если раз напечатали, не факт что будет второй, как ты там не упирайся и не старайся. Смиренным нужно быть, ему-то хорошо известно. "Как и полагается бесу", - подумалось не без тоски.
   Смиренен ли данный субъект, вернувшийся из академки, предстояло выяснить. Меркушкин внутренне выругался (субъект ему не нравился) и пошел на абордаж.
   - Приве-е-ет, - осклабился он, нависнув над Данилой, и тут же плюхнулся рядом: ну не спрашивать же разрешенья, нужно в корне давить возможность отказать на просьбу присесть рядом, благо оснований нет, а наличие наглости как раз и проверится, - Вижу новое лицо. Из академки?
   - Ага, - смутился парнище, - Год брал по семейным обстоятельствам.
   Скромный. Это хорошо. Нахалов было несообразно много.
  -- ^%_*, - с самой искренней из своих улыбок заглянул в глаза наш решатель шарад и широким жестом протянул руку.
  -- Данила, - польщенно осклабился новичок и сунул узкую сухую руку, чем-то напомнившую нагревшуюся на солнце ящерицу, - Пыжиков.
  -- Чем живешь, Данила? - прежним разбитным тоном продолжил Меркушкин, - Я вот драмой.
  -- Прозой, - продолжал скромничать Данила и опустил глаза долу, - Пытаюсь.
  -- Ну не так уж пытаешься. Получается у вас, господин Пыжиков, получается. Читывали мы ваши "Горькие ягоды". Всем бы нам так пытаться. Только вот не очень понятно, что это там за ягоды у вас такие горькие? Как-то вы там туману поднапустили. И вроде проза у тебя ясная, - Меркушкин вернулся к свойскому тону, - и вот недосказаннность какая-то. Хотя... это, пожалуй, очарования предает.
  -- А я думал, понятно, - простодушно удивился Данила, - это ягоды, которые нам жизнь постоянно преподносит.
   Он посмотрел на Меркушкина и как бы нехотя сложил комбинацию из 3 пальцев.
   - Кукиши? - удивился Меркушкин, - А-а-а! Фиги!
   - Смоквы, - кротко поправил его Данила.
   - А что ж они горькие? Они же сладкие.
   - Сладость, она манит. А потом оборачивается горечью. И насмешкой.
   "Ну и нудятина..." - подумал Меркушкин, - "хорошо бы тебе судьбы не дали".
   - Вот как... - одобрительно прогудел он вслух, - интересно. Ну что ж, будем дружить! - дружески гоготнул он.
   В принципе, услышав про смоквы, Меркушкин уже все понял.
   Зануда из зануд, но должен быть самым злым. У него-то точно самые большие претензии должны быть.
   Дома сверился с циклом. Ну да. Вот он, раскаивающийся предатель. Жалко застыл по дороге к смокве, которая должна будет принять на себя часть тяжкого липкого груза, из-за которого самое его имя станет словом-проклятием для большей части человечества.
   До конца сессии "дружил" с Данилой. Впрочем, старался дружить со всеми. Ибо нетрудно дружить с людьми. Голодны они до хорошего и думают, что мелкие услуги, мелкие знаки внимания - это не дешевая плата за будущую смерть, а искренние чувства. Нет, уродцы, не для вас такой товар, всех вас можно купить подешевке. И сейчас вас всех оприходую оптом. Итак: первосвященнник и его зять, римский наместник и иудейский царь, два стражника, два бандита, друг-предатель. Великолепная девятка. Плюс он - комбинатор Меркушкин. Остался одиннадцатый номер. Барабанные палочки. Торжественная дробь! Ну что ж, конец тебе, являла. Явись теперь!!!
  
  

Четвертая сессия

  
  
   Конец апреля в Москве выдался славный. Образцово-показательный, с синим небом, теплым солнечным светом, зависшим над юной зеленью лужаек, по-советски старомодными нарядными квадратами тюльпанов и нарциссов. Деревья спешили отметиться кругами светло-коричневой шелухи почек на земле под кронами, пряным ароматом клейких листочков, еле уловимым считанные дни перед бурным пришествием цвета. И, как всегда в такие дни, расцветали глупые надежды, как будто они были частью природы, частью нежной, но неумолимой силы, возвращающейся на круги своя после долгого скитания в изгнании.
   Вот и Меркушкина не обошла весенняя окрыленность.
   "Все получится, все обязательно получится!" - блаженно щурился он на солнце, стоя в тени мачо-зажигалки, подобно пастернаковским скворешням потеющему от тепла.
   Явила себя весна и явил себя миру Меркушкин!
  
  

Пришествие

  
  
   А вот и оно.
   Зря Меркушкин боялся, что может не узнать, не заметить. Понял кто это сразу. Такое незаметное, такое серенькое существо скользнуло в аудиторию, что глаз засвербило. И пришло осознание: вот оно.
   Серенькая дрянь прошла на последний ряд, потом передумала и села на предпоследний. Хочет выглядеть крутым, но на настоящую крутость духа не хватает?
   Меркушкин разглядывал его пол-лекции. Щупленький, невысокий. Волосы пряменькие, до плеч. Худенькое лицо с бородкой. Все такое противно-иисусиковое.
   Что ж оно у нас пишет? Где живет? Тоже из академки свалилось?
   Надо было бы сразу подойти познакомиться, благо оно было, как и Меркушкин, постарше, а это всегда был стопроцентный повод идти знакомиться. Но отчего-то Меркушкину уж совсем неприятно стало. "Ладно", - решил он, - сегодня просто понаблюдаю.
   Его оказалось звать Сашей. Вечером узнал в общаге, что, как и предполагалось, оно заселилось одним из последних и поэтому попало на уплотнение к Макару. Уже неплохо, по крайней мере, комната знакомая и туда не так много народа ходит. А вот сам Меркушкин заглянуть вполне может, ибо уже раз с Макаром проживал. Очень удачно. "Ах Витек, уже тогда все продумал", - догадался он.
   - Приве-е-е-т, - протиснулся он в комнату, - а Макар где, не знаешь?
   - Не знаю, - пропищал явленец, - он же на сессии, его не только учеба, но и работа занимают.
   - Да я в курсе, сам на прошлой сессии здесь жил. Макар - хороший сосед. Особенно на период сессии: совсем не буйный и не гулящий.
   - Да, - заулыбался-закивал явленец, - я уже понял. Мне вообще литовские нравятся. Чувствую, что я с ними одной породы.
   Ну что ж, придется втискиваться в комнату.
   - ^%_*. Меркушкин. Я на драме.
   - Саша. Фатеичев. А я прозаик. Имя у тебя, конечно... ^%_*... Никогда такого не слышал.
   - Да норм, я уже привые. Чем плохо имя ^%_* ? "Что в имени тебе моем?"
   Имя у него было самой уязвимой частью. Беззащитный образ личности. Уязвимый, треплемый случайными грязными языками. Фамилия, как родовая характеристика, была гораздо крепче, выдерживала-выдюживала многое.
   - После академки?
   - Да нет, я перевелся. Из Питера. Сценарный факультет Института музыки, театра и кинематографии. В общем - понял, что сценарии не мое. Захотелось к вам. Послал работы и получил согласие.
   - К Фарланову что ли?
   - Ага, он ведь самый тут известный сейчас. Хороший писатель, прямо, что называется, настоящий.
   Меркушкин усмехнулся про себя. Н-да уж. Фарланов был вполне себе бес. Правда, которому хорошим казаться разрешали.
   - Ну да, Фарланов - это круто. А вообще, как себя здесь чувствуешь? Как лекции?
   - Пока кайфую. Как дальше будет посмотрим. У нас там все как-то не то было. Мастер мой фэнтези уважал. А мне как-то нестроения нет на фэнтези. Длинные однообразные истории. Похожи на ожерелья, где каждый шарик - очередное приключение. Можно убрать многие шарики, и ничего существенного не потеряется . Древнейший шаблон в общем-то, тот же Синдбад-мореход. Конечно, можно индивидуализировать персонажи, приключения разнообразить - чисто внешне, по сути, почти все в фэнтези вариации на темы других фэнтези. Согласен?
   - Ну да. Те же сказки, мифы - только приемы литературные более современные.
   - Вот. Так что я с мастером расстался без сожаления. Он со мной, думаю, тоже. Я пока только на одном творческом семинаре был. И мне понравилось. Гораздо интереснее, чем у нас.
   - Как у вас не знаю, а здесь и правда интересно. Может познакомить тебя с ребятами из общаги? А то сидишь здесь как сыч.
   - Давай. Я, в принципе, знакомлюсь потихоньку. С ребятами из Фарлановской мастерской уже познакомился. В общежитии пока мало кого знаю. Но пока потихоньку контрольные доделываю. Нормально. А то, как я погляжу, здесь выпить вполне себе любят. Не всегда это кстати. Мы с Макром уже почти неделю в одной комнате, а пока только один раз выпили - за знакомство. Я проставился. И меня устраивает.
   - Выпивать периодически нужно. Это даже традиция здешняя. Но и правда, лучше не в своей комнате. А в свою приползти - и баиньки. Ладно, я тебя с интересными людьми познакомлю. Думаю, тебе понравится. Может еще попозже загляну к Макару.
   - До свиданья - радушно улыбнулся явленец.
   - Бывай.
  
  

Разведка

  
  
   Меркушкин шел со сладостным ознобом.
   Пришло время действовать!
   Столько лет ожидания должны закончиться с достоинством.
   Ну что ж, ко мне, мои храбрые воины.
   Первым делом к Витьку. Витек жил в общаге на первом этаже. Открыл дверь в тельняшке (ого, неужто еще и десантник) и трениках.
   - Нужен актовый зал на завтра, на 19 часов. Часика два займет. Проектор есть?
   - Есть, - не моргнул глазом Витек.
   "Уже все знает", - позавидовал Меркушкин.
   - Зайдешь завтра, будут тебе ключи. Проектор вместе с ключами возьмешь. Под роспись.
   - Под роспись, так под роспись. Не впервой.
   Теперь по комнатам.
   Сперва к стражникам.
   Олежка с Юриком жили в одной комнате. Вместе с ними жил и Кирюха.
   - Парни, - проникновенно проговорил-пропел Меркушкин, вбегая в комнату, - есть возможность получить зачет по драматургии 19 века в этом семестре и современной драматургии в следующем!
   - Ё-о-о! - отозвался пьяный голос с верхнего яруса кровати, - Хачччччу!
   Кирюха. Вот ведь незадача - нужно было предположить, что этот мутняк будет крутиться с остальными алкашами.
   - Нет. Вам, Кирилл, не подойдет. Вот Юра с Олегом, да. Нет, не пожалуй, а наверняка, подойдут. Вы же просто созданы для моего проекта "Голгофа"! Небольшое представление часика на два, зато какое вознаграждение и какая слава!
   - Как не подойду? Подойду, у меня что, ног нет? И участвовать буду. Да без меня, может быть никакой Голгофы бы не было! И не будет! Не пойдут они без меня! Да, пацаны?
   - Да, не пойдем, - отрезал Юрик, - несправедливо, Кирюха знаешь какой талантливый? Он все может! Не то что ты! - и Юрик непроизвольно сжал кулаки.
   Ого... Тоже разгорячился от алкоголя. Не так сильно, как Кирюха, но прилично. Нужно проявлять гибкость. На месте придумаем, куда Кирюху деть. Попрошу Витька ментов вызвать и забрать потихоньку.
   - Ладно, мужики, давайте с Кирюхой. Приходите завтра к семи вечера в актовый зал общаги, на втором этаже.
   - Завтра часа полтора не парясь, и послезавтра на час. Всего-то дел. По-моему, все пучком, обязательно нужно прийти.
   - Ну ладно, - покровительственно сказал Юрик, - придем. Олег? Кира?
   Вышеперечисленные экспонаты кунсткамеры кивнули и исчезли из поля зрения.
   С остальными получилось много попроще. Данила с Денисом были правильные ребята. Гаврика вместе с ними уломал. Стоило сказать, что можно не просто не сдавать зачеты, но и опубликоваться в литинститутском сборнике, как проблемы были решены. Итак, предатель и разбойники тоже придут.
   Жорик так вообще обрадовался, когда Меркушкин пришел. Сказал, что давно не общался, давно не виделся и рад будет потрындеть на этой самой "Голгофе". Итого, первосвященник у нас.
   Макара поймал в коридоре. Очень удачно, не надо было еще раз являлу видеть. Зять первосвященника тоже у нас будет.
   Заминка вышла с Васей. Он ни за что не хотел участвовать в "очередном вранье", в "убожестве патентованном". Рвалась Васина душа изобличать. Если бы не приставучесть и елей Павлуши, жившего с ним в одной комнате, не удалось бы его уговорить. Но в итоги прийти обещали и царь и наместник.
  
  
  
  

Матсредства

  
   Была еще одна не самая приятная часть подготовки. Нужно было раздобыть литературных привидений, этих эркегоров литературных неудачников, и заселить в общагу, в комнаты к найденным им персонажам, чтобы они злили их, мучали их, обиды теребили, чтобы буквально за день-два все были готовы к Новой Голгофе.
   Меркушкин уже видел их под лестницей в главном корпусе. Оттуда они периодически перебирались в аудитории, пристраивались к жертвам и портили им жизнь. Что делать, такое у них питание. Нужно было загнать эту живую плесень в коробку. А потом выпустить во время собрания. Они сами поделят жертвы увяжутся за ними и будут сводить их с ума.
   Надо сказать, что литературные привидения не выносят сильные таланты, для них это слишком прочная субстанция, они не могут ничего полезного из нее выдавить. Равно как и из полной бездари. Зато таланты незначительные - питательнейшая для них почва: привяжутся и сосут энергию. И тогда у человека то депрессия, то лень одолевает в самый нужный момент, то к алкоголю тянет, чтобы забыться.
   Меркушкинская команда как раз была питательнее некуда. Ну а сам он знал, как отбиться.
   На лов пошел поздним вечером. У него была большая картонная коробка, изнутри обклеенная страницами из сборника Пушкина. Пришлось пожертвовать Пушкиным. Известно было, что литовские приведения Пушкина даже не просто не любили, а на дух не переносили. В внутри большой коробки лежала картонная коробка поменьше, обклееная изнутри работами студентов литинститута. Это была питательнейшая приманка. Так как вечером урны с остатками творений студиозусов опорожнялись, привидения постоянно недоедали.
   Поэтому, когда после 19 вечера, когда на многих кафедрах уже никого нет, Меркушкин с коробками появился под лестницей на второй этаж главного корпуса. Коробку побольше он поставил на подоконник. Под рубашку положил несколько томиков Пушкина. По томику прикрепил внутри рукавов. Поставил коробку поменьше и отошел в сторонку, отвернулся.
   Ждать пришлось недолго. Начали выползать из темных углов, ворча на "сволоту" писательскую, которая совсем стыд потеряла - уж такой трэш пишет, что никакой питательности. Куда он пропал, старый студиозус - крепкий, усидчивый, бездарный? Сейчас в основном только последнее. И со всеми этими стенаниями полезли привидения в коробку, манимые славным запахом студенческих работ.
   Когда в коробке исчез с десяток созданий, пришло время действовать. Десятка должно было хватить, а то уж слишком квелыми станут его будущие воины, в такую тоску впадут, что не растолкать. Схватил коробку с подоконника и быстро подсунул ее под коробку с приведениями, обнял руками с боков, а сверху придавил животом. Теперь привидения оказались со всех сторон окруженные зловонным для них Пушкиным. Пока они не очухались, Меркушкин быстренько засунул коробку с привидениями в нижнюю и закрыл крышкой. Пушкиным там пахло так сильно, что привидения почти сразу впали в кому.
   Вот и славно. Очнутся уже в общаге. Там студиозусов много, приживутся.
  
  

Знакомство

  
  
   К знакомству Меркушкин подготовился основательно. Подготовил экран, слайды. Написал план речи. Доставил коробку с привидениями в актовый зал.
   Постарался решить проблему с Кирюхой.
   Когда Кирюха с друзьями входил в актовый зал, нагрянул Витек и поманил Меркушкина. Меркушкин вышел, через некоторое время вернулся и сказал, что Витьку зачем-то нужен Кирюха.
   Кирюха вышел и сгинул.
   Витек отправил Кирюху к кастеляну разбираться с якобы несданным с прошлой сессии бельем. Кастеляна в комнате не было. Зато стояла откупоренная бутылка водки и рядом стакан. Кирюха ждал, ждал и не выдержал - приложился разок. После чего решил сбежать, но дверь оказалась запертой. Кирюха был еще достаточно трезв, поэтому стучать в дверь, требовать чтобы открыли, не стал, а вернулся к столу и продолжил пить, после чего свернулся калачиком и, как он думал, "на минутку", заснул.
   Когда наконец все собрались, Меркушкин предложил не ждать Кирюху, а начать.
   На заднике белел экран, на который Меркушкин представлял презентацию через проектор, подключенный к ноутбуку. Презентацию Меркушкин состряпал еще до сессии, справедливо полагая, что время пришло, и на будущей спессии придется все делать очень быстро.
   - Господа, - обратился Меркукин к аудитории, - сегодня мы с вами участвуем в самом необычном проекте, который когда-то был не только в лите, не только в Москве, но и, пожалуй, в мире.
   - Ой, ебтить, пошел я, - вскочил Вася, - опять какое-то партсобрание, а вроде литинститут, творческие личности!
   - Вася, не принимай любой пафос за партсобрание! - возопил Меркушкин, - их давным-давно нет, а ты никак не очухаешься!
   - К-как ты со мной разговариваешь! - у Васи явно не было намерения сдаваться.
   - Вася, ирод ты, загрыз, успокойся, все хорошо, - вцепился в Васину руку Павлуша, - никаких партсобраний, я ведь по возрасту такой же как ты, помню все эти партсобрания. Это не партсобрание! Садись давай!
   - Давай-давай! Классно ты его иродом назвал, вечно уделывает тебя безо всякой жалости! Гандошит и гандошит, гандошит и гандошит! Ничего не слышит! Давай, садись, - заржал Юрик.
   Вася взметнулся было, услышав про Ирода, но Павлуша зашипел и вцепился ему в рукав. Вася сдался и сел.
   - Ну вот и хорошо, - включил примирительные гудящие нотки Меркушкин, - вот и хорошо. Пафос мой - от темы. А пафосная она не только потому что про Голгофу - на экране появилось изображение трех распятых, и медленно всплывающая надпись Голгофа, - и не только потому, что за нее мы можем два зачета огрести, а потому что она как никому другому близка собравшимся в зале.
   Кто-то из присутствующих хихикнул.
   - Да, я не оговорился. Все вы прекрасно знаете, что смерть Христа, называемая часто Голгофа, по горе, где случилось распятие, является одной из центральных тем живописи.
   На экране появилось изображение картины Николая Ге "Голгофа".
   - Вот и господин Николай Ге отметился. Да еще целым "Страстным циклом". Неплохой, кстати, цикл. Весьма и весьма продвинутый для того времени. С элементами экспрессионизма. А конкретно мы с вами рассмотрим для начала картину "Голгофа". Помимо вот этого худышки, разглаживающего крем против морщин на лбу, мы видим двух молодых людей. Вот тот, что справа. Присмотритесь к этому лицу, я его красным квадратом выделил.
   0x01 graphic
  
   - Денис, он тебе никого не напоминает?
   Денис встал, нервно озираясь.
   - Да я в общем-то знаю, что похож на Варавву с этой картины. Ну и что? Это случайное сходство.
   - Да, могло бы быть так. Но...
   Сзади Меркушкина вокруг лица разбойника слева появился синий квадрат.
  
   0x01 graphic
  
  -- Посмотрите на это лицо! Никого не напоминает? Гаврик, встань, пожалуйста!
   - Не буду! - Гаврик с недовольным видом взмахнул рукой. - Я что, похож на эту оскаленную обезьяну? Нет!
   - Похож! - сидевший перед Гавриком Жорик развернулся и внимательно изучал Гавриково лицо. - Очень даже похож. Если тебе оскалиться вот так же, то сходство точно есть. Я тоже похож.
   - На кого, на кусок мыла? Вот подвезло среди идиотов оказаться!
   - Не на кусок мыла, а на Анну, тоже из- страстного цикла.
   - На Анну! - Гаврик в негодовании вскочил и закатил очи горе. - это же надо, а? На Анну! Почему не на Марию?
   - Анна - мужик, - грубо осадил Гаврика Юрик, - А на бандюгу ты точно похож. Это на того, которого не отпустили. Вон как зубы скалит от ужаса. Надеялся, что может ему повезет. Или денег заплатил - вон тому же Анне - и теперь понял, что зря деньги пропали, жопа надвинулась по самые уши.
   - Похож... Пожалуй похож... Да чего там, похож... - зашелестело со всех сторон.
   - Вы че, прикалываетесь так, что ли?
   - Сходи в зеркало посмотри, - предложил Меркушкин, - мы-то все видим, что похож.
   - А вот и пойду, - заявил Гаврик и стал протискиваться между рядами.
   На одном из столбов, пересекающих актовый зал, красовалось зеркало. В него и уставился с печалью Гаврик.
   - Ну никакого сходства, - сказал он не вполне уверенно. То есть он лично особого сходства не видел. Но все так настаивали - и да, лицо круглое, глаза на его глаза похожи. Но оскал... Но взгляд... Нет. Не он.
   - Да ты, точно ты! - бодро подтвердил ему Юрик. - Отметим сегодня обретение предка. Я имею ввиду натурщика для бандита.
   - Не я. - упрямо ответил Гаврик, и стал протискиваться на прежнее место.
   - Ну. Я вижу Гаврик согласился, - Меркушкин поймал злобный взгляд Гаврика, усмехнулся и продолжил как ни в чем не бывало, - а вот и следующий герой!
   Картинка на экране сменилась.
   0x08 graphic
   - Это фрагмент картины все того же Николая Ге, из все того же страстного цикла. Называется "Суд Синедриона". Изображает иерусалимских первосвященников, выходящих из зала заседания суда после вынесения вердикта о виновности.
   Меркушкин непроизвольно хихикнул.
   - Радуешься, что ли, %^_*? - угрожающе осведомился Юрик.
   - Радуюсь, а вот чему - поймешь сейчас. Жорик наш был совершенно прав. Он очень похож на первосвщенника Анну. Которого я красным квадратиком выделил.
   - Да я ж говорил, - Жорик встал и церемонно раскланялся, - Анна.
   - Староват, - протянул Вася.
   - Староват. Но вполне себе будет похож лет через двадцать. Кто-нибудь сомневается?
   - Я, - раздраженно брякнул Гаврик, - опять какое-то едва уловимое сходство. Трактовки, блин. Произвольные, притянутые за уши сопоставления. Желаемое, выдаваемое за действительность.
   - Желаемое, выдаваемое за действительность, говоришь? Ну а на это ты что скажешь?
  
   0x01 graphic
  
   На экране вокруг лица молодого человека за спиной Анны появился синий квадрат.
   - Это Каиафа. Зять первосвященника Анны и сам член Синедриона. Молодой еще человек во время суда над Христом. - Макар, встань, пожалуйста.
   Макар встал. Видно было, что ему не по себе. Лицо бледное, губа закушена.
   - Ну а этот вам как? И возраст совпадает, и сходство несомненное.
   Народ загудел. Вроде бы все были согласны.
   - Подождите, что происходит? - дребезжащим, возмущенным голосом спросил Макар, - Да и сходство... Есть ли оно?
   - Что происходит предлагаю всем потихоньку думать во время моего... хм... выступления. После него обсудим. А насчет сходства - давай вслед за Гавриком. К зеркалу. Полюбуйся на себя.
   Макар побрел к зеркалу. Со стороны видно было, как все ему не нравится. Он долго рассматривал себя в зеркало, искоса посматривая на экран.
   - Ну что, Анька, похож зятек сам на себя? - заржал Олежка, выглядывая из-за плеча ехидно улыбающегося Юрика.
   - У древних иудеев Анна - мужское имя, и в Аньку превратится не может, - парировал Жорик, - А сходство несомненное. Ну очень похож.
   - Да похож, хватит уже любоваться, - презрительно оттопырил губу Юрик, - любуется на себя...
   - Я не любуюсь, а проверяю, - ответил Макар, - ты бы не проверял, поверил бы не глядя?
   - Смотря кому! Тебе бы нет, а Кирюхе поверил бы. Кстати, где Кирюха?
   - Так кто ж его знает? Пошел к коменданту и пока еще не вернулся. Ничего, время еще есть, подойдет. Итак, Макар, убедился?
   - Вроде похож, - недовольно прошелестел Макар и впернулся на место.
   - Двигаемся дальше. Это картина "Что есть истина" из того же цикла.
   0x01 graphic
  
   - Напротив Христа стоит Понтий Пилат. Посмотрите, это же вылитый Павлуша.
   - Хм... Ну да, это моя любимая поза. - смущенно проблеял Павлуша. Он поднялся, повернулся лицом к спинке кресла и принял позу как на картине. - Ну как?
   - Похоже, - одобрил Вася.
   - Похоже, - одобрил Юрик.
   Остальные пораженно молчали.
   - Так я давно думаю, может я Понтий Пилат? - нараспев, задумчиво сказал Павлуша.
   - Может быть, - как можно более загадочным тоном продолжил Меркушкин. - Давайте смотреть дальше.
   - Так мы с Олежкой тоже похожи на картины про Христа, да, Олежек? - подскочил Юрик. - Мозаики из Спаса-на-крови!
   - Да, точняк, - лениво промуркал Олежек, - мы поэтому и дружбаны!
   - Дойдем и до вас, - пообещал Меркушкин, - сейчас закончим с циклом Ге. А теперь смотрим на картину "Совесть".
   0x01 graphic
  
   - На картине мы видим Иуду, раскающегося в содеянном. Чего там, правда, каяться...
   Меркушкин уловил враждебное недоумение аудитрии.
   - Ну, об этом мы попозде поговорим. Так вот, Данила, покажись нам, встань. Видите?
   - Да я уже понял, что я буду следующий. Знаю я о сходстве с картиной. Получается, мы все похожи на персонажей картин?
   - Таки-да! - с энтузиазмом подхватил Меркушкин, - И я объясню почему уже совсем скоро! Буквально чуть-чуть потерпите! Итак, с циклом Ге мы покончили. Осталось всего две картины. Посмотрите вот на эту.
   0x01 graphic
  
   - Это мозаика господина Бодаревского из собора Спаса-на-крови в Петербурге. Видимо про это картину вы говорили, Юрий?
   - Да, я там с базукой, как Шварцнегер! - похвастался Юрик.
   - Да, я красным выделил персонажа, похожего на вас, а синим - персонажа, похожего на ... хм... уважаемого нашего Олега.
   - Да мы это знаем, - в очередной раз сказал Олежка.
   - Ну и отлично. Все могут убедиться, что сходство налицо. И на закуску... - Меркушкин выдержал паузу, - вот это: "Царь Ирод"
   0x01 graphic
  
   - Ну и кто из присутствующих у нас остался?
   - Я что ли царь Ирод? - с изумлением возопил Вася.
   - Ты, - ехидно захихикал Павлуша. - Похож!
   - Похож... похож... похож... - раздалось вокруг.
   Лица у Васи посерело. Казалось, он сейчас заплачет.
   - Ну почему - как Ирод, так Вася? Почему? - голос у него треснул, - как Христос, так кто-то другой.
   - Надо, Вася, надо кому-то в Ироды податься, - съехидничал Гаврик.
   - А говорите не партсобрание. Партсобрание... - устало отмахнулся Вася, - Ну так в чем фишка? Не зря же мы все похожи на персонажей Голгофы? Не может быть, чтобы просто так в дно время и в одном месте собрались такие личности. Ежику понятно.
   - КОНЕЧНО! - голос Меркушкина радостно возопил. Вот он, час начала его триумфа, награды за унизительность как самой роли решальщика паззлов, так и длительного прозябания в ожидании своего часа, и всех его вялых драматургических "пописываний" с их вульгарным синонимическим двоесмыслием, - Конечно же, не случайно, и я вам хочу это официально объявить! Вы все - участники древнего события, Голгофы! И чтобы вы смогли объединиться, вас сделали похожими на персонажей известных художественных произведений. К сожалению, одним циклом Ге не удалось обойтись. Но картин на эту тему немало, нашли другие произведения.
   - То есть как, мы и есть те самые ужасные люди, гонители Христа? - оторопело сказал Вася. - То есть я младенцев истреблял?
   - Нет, конечно, никого ты не истреблял. И не приказывал истреблять, - соврал Меркушкин, - это все выдумки. Нужно было придать Христу статус царя. Вот и взяли старую легенду, по которой царю предсказывают, что он потеряет свой престол из-за человека, который должен родиться, и тот начинает истреблять всех либо родившихся, либо беременных. Таковы были последователи Христа. - Меркушкин скорчил печальную гримасу.
   - Правда, что ли? - по-детски наивно ахнул Вася.
   - Да, - кротко ответил Меркушкин, - Да.
   - Батюшки мои... - промычал Вася и стал раскачиваться, обхватив голову руками.
   - А я? А я? - подскочил Павлуша, - а в чем я, если я Понтий Пилат, виноват? В чем? Я уже не раз продумывал! Правда, правда! Меня все время это задевало, как занозой! Ну что я мог сделать, после того, как выяснилось, что он говорил, что он царь иудейский? Правда, что? Я ведь даже отдал его на суд иудеям, чтобы самому не казнить. Это максимальное, что я мог! Булгаков не документальную книгу писал, а художественную, и тем не менее очень верную книгу! Настоящий художник всегда правду чувствует! И я всегда чувствовал, что у Булгакова правда! Правильно, значит, чувствовал, - Павлуша с упоением продолжал выдавать желаемое за действительность, - Я ведь даже переговорил с Анной, просил не казнить, найти способ! Так нет, он уперся!
   - Что за хрень ты несешь! - вскочил Жорик, - Как будто Булгаков там был! Я принципиальный человек, и был таким и раньше! Меркушкин, откуда у тебя информация про то что было на самом деле?
   Меркушкин многозначительно улыбнулся и ткнул пальцем в небо. Хотя мог ткнуть и вбок, и влево, и вправо, и даже вниз, на коробку с привидениями. Хотя этого как раз сильно не хотелось. А сильнее всего хотелось покрутить пальцем у виска.
   - Вы что, сомневаетесь в природе сил, которые способны организовать ... вот такое? - он презрительно улыбнулся, - ну вы даете. Собрать в одном месте в одно время людей с внешностью участников Голгофы?
   - А-а-а... Так что, Христос не сын божий? - ахнул Павлуша, - правильно значит я сказал "что есть истина"... Не может мы истину знать! Осторожнее надо быть!
   - Так, а кто он тогда, если не сын божий? - недоверчиво спросил Жорик, - Я, например, ревностный христианин. И мне это слышать даже неприлично!
   - Так, являла какой-то. Себя народу. Есть способности какие-то, которые он контролировать толком не может. Иногда удастся то оживить кого-то, то иллюзию внушить, что накормил рыбой целый пир. А то и не получалось ничего. В целом, только и горазд был, что загадками говорить. ЛУКАВЫМИ, - многозначительно понизил голос Меркушкин, - загадками.
   - Да ну-у-у... - изумился Жорик, - от Лукавого? Не может быть...
   - А ты Евангелие перечитай, там же его фиг поймешь! Все такое многозначительное якобы! А внутрь полезешь - и пустота в пестрой обертке. Не поймешь про что и о чем он бормочет! Люди ведь как думают - если непонятно, значит от ума великого и им расти и расти до этого ума! Вон Ветхий Завет как просто написан, все притчи и простые-препростые и мудрые!
   - Да ну-у-у... - пучил глаза Жорик, - не-е-е... В Ветхом Завете тоже много непонятного...
   - В Ветхом Завете много непонятного, потому что до Бога дорасти нужно. А в Евангелии просто расти некуда - имитация мудрости. И вот ты, Анна, сразу это понял. Ты ведь столп и опора мудрости и веры в Бог был. Ты грудью встал на защиту Бога.
   - Хм... - неуверенно буркнул Жорик.
   - Получается, что незаслуженно первосвященников христиане клеймят? - подал свой голос Макар?
   - Конечно, конечно! Вы грудью на защиту Бога встали. Он головы морочил слабакам, а когда встретил таких крепких ребят, как Каиафа и Анна, сразу посыпался! Все, разоблачили вы его со всеми его хлебами да рыбами, да хождениями по воде! И одна ему дорожка осталась - в смерть! - Меркушкин невольно привзвизгнул от удовольствия - уж больно гладко все шло.
   - Это что же выходит, столько лет люди обманывались и нас проклинали ни за что? - Жорик удивленно развел руки в стороны.
   - Да, все здесь пострадавшие. Вот Данила, например. Само имя Иуды стало нарицательным. А ведь что он сделал на самом деле? Понял, что попал в ученики к самозванцу, да и все. Захотел спасти других. Предостеречь от Зла. И что получилось? Ни за что проклинают. Пишут всякие сказки, что он в аду, что повесился на смокве и несть числа глупым басням! А на самом деле, посмотрите - вот он, прекрасный, талантливый человек Данила! Обидно ведь тебе, Данила?
   Данила все это время сидел насупившись, и рассматривал носки обуви. Что-то происходило в его душе, а что - он понять не мог. Услышав вопрос Меркушкина, он пожал плечами.
   - Я еще толком не въехал, что вообще происходит. Пока не могу ничего сказать.
   - Ну конечно. Такие новости за один раз не перевариваются, с этим нужно свыкнуться, жизнь переоценить! Каждому!
   - А что нам с Гавриком переоценивать? - недовольно спросил Денис, - мы ведь просто рядом оказались. Просто разбойники, которые всегда были, есть, да и, наверное, будут. Никто нас особо лихом не поминает.
   - Ну, Гаврика, да, не поминают. Да и имя его история не сохранила. А имя его - Рафаил. Как у ангела. Красивое имя. Но не знают об этом. А ведь ничем он не хуже Христа. А даже и лучше. Хоть и бандит был, а бедных не обижал, не обманывал никого. А Христос - тот только и делал, что врал. Врал, врал, врал, врал, врал... Так заврался, что сдох в конце концов. Ну а Варраве должно быть обидно. Ведь народ его освободил. Это выбор был народный. Так почему порицают народ за его выбор? В любом случае Варрава не виноват, что его отпустили. И не виноват Варрава, что он бандитом стал. Он жертва обстоятельств. В детстве сиротой остался. За еду на богатого соседа горбатился. Тот обманывал его бессовестно, мало платил, а то и вообще не платил, потому что Варрава якобы плохо работал. Приходилось Варраве брать потихоньку малое количество еды, чтобы с голоду не умереть. Поймал его сосед и в суд отволок. А суд постановил малолетке руку отрубить за воровство. И лишился бы Варрава руки, если не повезло ему и не удалось сбежать по дорогу в тюрьму. А еще больше повезло ему, что разбойников встретил и взяли они Варраву к себе. Иначе бы погиб он от жестокости общества. И то, что рисует Ге Варраву стыдящимся того, что его отпустили - несправедливо. Нет, он чувствовал, что за все его страдания была ему в тот момент Справедливость Божия. Не то что у Христа. Сын плотника - не голодал. Работа довольно чистая. Ни в какой Египет они никогда не бегали, потому что не было никакого избиения младенцев. Так, от испорченности внутренней знамения какие-то стал делать, чудеса показывать, являть себя. Тьфу. - вдохновенно врал Меркушкин и видел, как на глазах приободряотся Денис и Гавриком, как удачно заходит все его незамысловатое вранье. "Как были вы, разбойнички мои, детьми малыми, так ими и остаетесь", - с удовлетворением подумал он.
   - Ты смотри, как у %^_* ловко получается, - перебил его Юрик, - одного оболгали, другой жертва принципиальности, бандиты - жертва общества. А нам, стражникам, что скажешь? Это ж мы его истязали?
   - Ну вы даете, ребята! Да не было никаких особых истязаний, он ведь на следующий день крест на себе тащил - а это нелегко. Если бы вы его и в самом деле истязали, как должно бы, так он бы не встал на следующий день? Слово-то какое придумали - бичевание! Так, посекли немного для порядку шаромыгу этого - ну а как иначе с шаромыгами? Так вы его еще и пожалели, он ведь слезами заливался, просился как ребенок малый, чтоб его не трогали! Нужно было из него героя сделать, так сложились обстоятельства, что силы зла использовали этого шаромыгу для дискредитации древних иудейских законов. Много соблазна и смуты из этого проистекло. И вот, чтобы возвысить самозванца нужно было грязью замазать стражников закона. Ну посекли, ну терновый венок напялили - кожу поцарапали, так не смертельно же. И такое из этого сотворили, просто неприлично читать и слушать.
   Меркушкин замолчал с возмущенным видом.
   -Бля, %^_*, ловко излагаешь! Да, такой разворот событий в принципе вполне мог быть. А, братва? - Юрик обратился к аудитории.
   Сперва неуверенно, а потом все более и более отчетливо донеслось:
   - Могло... Вполне... Ну, на первый взгляд... Как минимум, рассмотреть нужно.
   - Ну а ты, %^_*, здесь с какого боку будешь? Почему именно ты тут перед нами выступаешь? - Юрикова неприязнь к Меркушкину никак не могла успокоиться. - Ну ладно, могу поверить что.... - Юрик потыкал пальцем вверх. А ты здесь причем?
   - Тебе что, мало того, что меня выбрали? - как можно более строго спросил Меркушкин? Выбрали там? - И он тоже потыкал пальцем в небо.
   - Да, мало. Раз уж пошла такая пьянка - давай все карты раскрывай.
   - Да и раскрывать-то особо нечего... - лихорадочно соображал Меркушкин: "Этот Юрик может все погубить. А легенду до конца ведь не додумали!", - Я неизвестный апостол. Первый, который понял, что Христос какой-то странный являла, не поймешь что, мошенник и юродивый в одном лице. Я возмутился и ушел, еще в самом начале странствий Христа. И сделали так, что меня вычеркнули из истории последователи Христа. Запретили обо мне упоминать. Из поздних вариантов Евангелия упоминания обо мне вычеркнули. Мол, все было гладко у Христа со всеми учениками, кроме Иуды. Но это не так. Нет. Я был первый, и я был забыт. Вот за это мне теперь привилегия способствовать нашей общей реабилитации. С детства я видел сны пророческие. Как и некоторые из вас. Да? Так ведь было? Видел, что раковина отворяется и оттуда начинает светить ранее сокрытая жемчужина истины. А когда подрос, голос стал во сне приходить и рассказывать, как все будет. Что встречу я в литературном институте вас всех. Обиженных и униженных. И будем мы бороться за свою реабилитацию в умах людских.
   Все ошарашенно молчали.
   -Да... - озадаченно протянул Юрик. - Такое, пожалуй что не придумаешь...
   - Одну минутку! Сейчас! Вспомнил, что... Так, ребята, вы тут пока обсуждайте, вопросы готовьте, а я к Витьку смотаюсь - коробку ему обещал, заодно выясню, что с нашим Кириллом, - Меркушкин понял, что самое время выпускать привидений, и нырнул под стол. Раскрыл большую коробку, вы тащил из нее малую и с хрустом разорвал картон сверху - чтобы привидениям было легче выбраться. Вынырнул из-под стола с большой коробкой:
   - Ну ладно, побежал, скоро буду.
   Коробку с Пушкиным выкинул у ближашей мусорки, и , чтобы потянуть время, пошел справиться насчет Кирюхи.
  
  

Обретение Пантеры

  
  
   - Ну как там наш Кирюха? - деловито осведомился Меркушкин у Витька, - не уехал в ментуру?
   - Да нет. Держи ключ от кастелянской, проверь, что с ним.
   Идти не хотелось, но от Витька не отвертеться.
   Осторожно открыл дверь - воняло перегаром и малоопрятным мужиком. На кровати спал Кирюха. И снилось ему что-то яростное.
   -...эра... траа..птера... - бормотал он.
   Белку что ли словил, алкаш? Меркушкин подошел поближе. Что он там бормочет такое?
   - пан...тера... -пантерра... - яростно выкрикивал Кирюха заплетающимся языком. Внутри его как будто бился какой-то черт, который пытался вырваться наружу, - пантер-ра .... Пантерра.
   Африка что ли снится? Белка тебе роднее, чем пантера.
   - Э-эй - осторожно потряс Кирюху за плечо, - э-эй...
   - Пантера я! - отчаянно завопил Кирюха и проснулся, - А, что, где я?
   - Домой дойдешь?
   - Не, спать, спать, спать... Уди, уди... - Кирюха попытлася ударить Меркушкина но отключился, занеся руку, и заснул.
   "Конченый урод", - брезгливо подумал Меркушкин и пошел доложить обстановку Витьку.
   - У него, по ходу, белка. Кричит, что он пантера. Может скорую вызвать? Все равно только мешается, одни проблемы.
   - Нет, - решительно сказал Витек, - ты все слышал. Не мешает. Заберешь его сегодня и до комнаты доставишь, ключ потом мне.
   "Не мешает". Не мешает и все тут. Без объяснений. Очередное унижение, которое придется проглотить. Раз не мешает, значит нужен. Так кто он. Кому нужна эта гребаная пьянь с белкой... или пантерой.
   Пантера!
   Блядь!!! Пантера! Ну конечно же! Только его не хватало в шайке! Легионер Пантера! Тот, кого называют истинным отцом Христа! Злобный пьяница и насильник, поглумившийся над Марией и сделавший того, кого потом назовут Богом!
   Конечно же, такого не будет ни на какой картине! Конечно, его нельзя было узнать ни по каким критериям, кроме имени! Имени, которое Кирюху, приведенного в состоянии плесени, заставили не раз повторить, чтобы он, Меркушкин, наконец сложил паззл до конца.
   Ну что же. Обретение Пантеры должно добавить сюжету новых красок.
   Меркушкин захихикал и затрусил в актовый зал.
  
  

Актовый зал. Сплочение

  
  
   Перед дверью в актовый зал Меркушкин некоторое время постоял, прислушиваясь. Улыбка у него была довольная. Затем, потирая руки, он проскользнул внутрь.
   Все было отлично, как он и предполагал. Привидения выползли из плена и не тратя времени поползли к членам его команды. Те в данный момент источали такие эманации желания наперекор дурной славе создать что-то достойное, может даже великое, что привидения, и без того несчастные туповатые существа, потеряли всякое соображение от гастрономического взрыва, явившегося им как манна небесная голодным евреям.
   К приходу Меркушкина привидения уже вовсю подсасывали своих доноров, подбрасывая им в качестве отходов неприкаянность и безысходность. И без того ошарашенные, доноры достаточно быстро и синхронно достигли состояния, близкого к истерическому.
   - Ужас, ужас, ужас...
   -Получается, что из нас сделали что-то вроде пугал, чтобы подвиг Христа сделать подвигом...
   - Две тысячи лет проклятий только для того, чтобы обычного бродягу-мошенника сделать сыном божьим! Да за что это мне...Мне за что?...
   - А мне?..
   - А мне?
   - Да всем нам...
   - А если семья узнает, кто я? Они будут меня любить как раньше, или проклянут - как... как все человечество?
   - А вот хрен его знает. Могут и проклясть.
   - Ни фига себе поворот. Тут у половины нас семьи...
   - Ох. Молчи уж.
   - Да поверят ли?
   - Так, презентацию такую показать - чтобы не поверить нужно уж совсем без логики и воображения быть. Такие совпадения случайными не могут быть.
   - Ну дела...
   - А еще родители у всех есть. Тоже рассказать - поплохеет.
   - Да ладно. Родители любого примут. Не посмотрят, что ты Иуда.
   - Да как сказать. А если фанатичные христиане? Вдруг проклянут?
   - Такая редкая хрень, что можно не закладываться.
   - О чем вы вообще говорите? Вообще о чем?
   - А о чем говорить в такой ситуации?
   - Прямо беда...
   "Похоже, они эту шарманку по кругу гоняют все время, пока меня не было", - с удовлетворением подумал Меркушкин, - "молодцы привидения".
   - Ну что, ребята? Предполагаю, что все вы согласны, что ситуация, в которой вы оказались для каждого из вас неприемлема. Так? - провозгласил Меркушкин тоном телевизионного проповедника.
   - Да, - нестройным хором ответила паства.
   - Предполагаю, что нужно подумать как каждому из вас снова обрести спокойствие и уверенность, которые были раньше - до нового Знания. А для этого нужно Знание принять. Да?
   - Да...
   - А для этого нам нужна Сплоченность - ведь ВМЕСТЕ ЛЕГЧЕ. Ведь все вы здесь ПО ОДНОМУ ДЕЛУ. ВСЕ - НЕСПРАВЕДЛИВО ОБИЖЕНЫ. ВМЕСТЕ будет легче принять Новое Знание и жить с ним. ЖИТЬ С ТЕМ, ЧТО ТЕБЯ НЕСПРАВЕДЛИВО ОСЛАВИЛИ. НА ВЕКА! Но знать, ЧТО ТЫ НЕ ОДИН. Что ЕСТЬ ТЕ, КТО ЗНАЕТ ПРАВДУ И ПОМОГУТ ТЕБЕ, ЕСЛИ ТЫ ПОМОЖЕШЬ ИМ. Так ведь?
   - Так...
   - И ПРАВДА ОБЯЗАТЕЛЬНО ОТКРОЕТСЯ! ТАК?
   - Так...
   - И еще нам НУЖНО КАК-ТО УДОВЛЕТВОРИТЬ СЕБЯ. Как то пообщаться с тем, из-за кого нас всех ославили. ТАК?
   - Так...
   - Он что, здесь? - удивился Данила?
   - Да. Он наш однокурсник.
   Меркушкин склонился над ноутбуком, пощелкал по клавишам, и сзади на экране возникла картина "Что есть истина".
   - Макар, никого тебе не напоминает персонаж?
   Макар озадаченно привстал.
   - Саша? Мой сосед?
   - Да! Сосед Макара, Саша Фатеичев. Аккурат только что перевелся к нам из Питера! Он на картинах Ге не красавец и не герой. Таким нам его сейчас представили, обычным человеком. Без прикрас и без мифов.
   - Точно, похож! Сразу мне не понравился, - насупился Юрик.
   - Ага, и мне, - кивнул Гаврик, - такой весь какой-то никакой. Тоже мне, думаю, "христосик". И как в воду глядел.
   - Да, и я заметил, - привстал Павлуша, - все заметили, да?
   - Да, да, - заметили, отозвался Денис, - но и только. Каждую сессию кто-то приходит, кто-то уходит. Этот ничем особенным не выделился. Христос... - он покачал головой, - Кто бы мог подумать!
   - Я, оказывается, с самим Христом живу! - усмехнулся Макар, - честь-то какая!
   - Ну уж и честь, - буркнул Вася, - Какая честь, если это ноль, которому палочку спереди пририсовали?
   - Все равно... - пропел Павлуша, - Все-таки... А он знает, что Христос?
   - Нет, - ответил Меркушкин, - От нас узнает. Мы ему должны все объяснить и мозги вправить. Для этого нас и собрали.
   Воцарилось молчание.
   - Ну что, мужики, пошли, вытащим его сюда и предъявим? - Юрик продолжал заявлять о себе как о самом инициативном.
   - Стоп-стоп-стоп! - прикрикнул Меркушкин! - давайте по плану. А план такой. Макар сегодня рассказывает соседу о том, что готовится постановка по Голгофе и все заметили, что он похож на Христа из цикла Ге. И все хотят, чтобы он его сыграл. Я тоже постараюсь подскочить и если не сегодня вечером, то завтра на занятиях уговорю его хотя бы заглянуть завтра вечером сюда же в актовый зал. Но попозже, часикам к девяти. А мы соберемся к семи, и все обсудим окончательно и приготовимся. А когда являла придет, выполним священный долг: объясним ему что есть истина. Да, Понтий? - и он подмигнул Павлуше, - на этот раз не сплохуешь с истиной? Да, и еще у нас есть пополнение, Кирюха. Он тоже наш. На картинах его не найти, но может вы заметили, что для него пантера - значимое животное.
   - Вообще, заметил, - отозвался Гаврик, - он частенько как нажрется до зюзиков, пантер вспоминает.
   - И его самый первый разссказ про пантер был, - добавил Юрик, - он рассказывал. Дурацкий на редкость.
   - Так вот он и есть Пантера. Отец Христа. Настоящий. По картинам его не опознать, так удалось опознать по его рассказам. Тот, кто его породил.
   - Охренеть!!! - высказался за всех Жорик, - Кирюха - легендарный Пантера, которого всегда считали дьявольской выдумкой!
   - Да уж, от Кирюхи ничего хорошего произойти и не могло, - скривился Вася.
   - А от тебя что хорошего произошло, горе-царь? - рявкнул на него Юрик, - в любом случае знаменитость, и еще какая, не тебе чета. Кирюху не тронь. Он один - настоящий, всех вас стоит!
   - Настоящий алкаш, - презрительно отозвался Вася.
   - Стоп! Некогда нам ссориться. Юра, Олежек - давайте Кирилла заберем из Кастелянской, Витя просил. Нам неприятности не нужны. Я с ним завтра побеседуюс утра. Вы ведь на первую пару не идете?
   - Конечно, что за вопрос, мы принципиально на первые пары не ходим, - коротко бросил Юрик.
   - Ну и отлично, я тогда к вам после девяти загляну на полчасика - вполне должн хватить, чтобы с вашей помощью Кирилла просветить. Я думаю, он нам очень поможет. У него как у отца вообще все права уму-разуму учить. Давайте, расходимся!
   Наблюдая за уходящими товарищами Меркушкин с удовлетворением заметил, что за каждым из них засеменило привидение. Ну, теперь они приживутся у них в комнатах и доведут их до нужной кондиции. Сам он предварительно засунул под рубашку Пушкина и с удовольствием наблюдал, как духовная тля оползает его стороной.
  
  

Утренние хлопоты. Приобщение Кирюхи

  
  
   Утро выдалось хлопотное. На первую пару пришлось не идти, дабы обработать Кирюху. Меркушкин решил не завтракать, дабы быть бодрее и чтобы, не дай бог, не сблевать. И не зря. Когда зашел в комнату, где жили Кирюха, Юрик и Олежка, чуть не задохнулся от перегара и кислого запаха неопрятности, который каким-то неведомым образом появляется рядом избытком алкоголя, словно мухи-дроздофиллы рядом с огрызком яблока.
   - Ф-фуу-у-... - Мрекошкин отодвинул стол с пустыми бутылками, грязной посудой и застарелыми остатками пищи, протиснулся к окну и открыл форточку.
   В комнату подуло холодным свежим воздухом.
   - А-пчхи! - с удовольствием чихнул Меркушкин, выдувая из легких тухлый воздух жилища Кирюхи с приятелями.
   - Апч-хи.... - вяло отозвался Олежка, открывая глаза. - А, это ты... Что случилось?
   - Что случилось... То что вчера говорил, Кирилла нужно приобщать. Ты хоть что-то помнишь, что вчера в актовом зале было? Смотрю, вчера добавили?
   Меркушкин отметил, что поработали не только ребята, но и привидения неплохо обработали пьяненьких обитателей этого чумного гнезда. Уровень недовольства судьбой, а как следствие собой, был именно тот, какой нужен, чтобы искать причины не в себе, а в злобных демонах вокруг себя. Хотя, не без иронии подумал Меркушкин, для этих людей это самая что ни на есть истина.
   - А тебе то что? - недовольно высунул нос из-под одняла Юрик?
   - Вы мне вечером нужны! Трезвые и бодрые!
   - Трезвые и бодрые? Тебе? - Юрик рывком сорвал одеяло и сел. - Мы тебе? А не схуел ли ты? Ты кто вообще?
   - Бля!!!!! - Меркушкин не выдержал, - это кто ты, бля!!! Ты блять не понял, что ты всего лишь винтик, часть паззла, который решили собрать здесь, в литинституте! Ты попытайся осознать, бля, какие силы здесь действуют, которые могут сделать так, что ты родился с рожей, как у стражника на картине, и жизнь твою могут сложить так, чтобы ты в определенный год, слышишь, ты, идио-о-о-о-о-о-о-о-о-о-тина, в определенный год вместе с остальными мудаками из этой комнаты поступил, слышишь - поступил, хотя сюда совсем мало принимают, да еще по творческому конкурсу!!! И что с тобой будет, если ты не станешь мне подчиняться, и если наше общее дело отмщения негодяю лопнет!!!!!
   -Э, ты что? - проснулся Кирюха, - че гонишь?
   Юрик сидел открывши рот и не знал как реагировать.
   - Гонишь?!! Ты, балбес, вчера проспал важнейший вечер своей жизни, и ты еще смеешь мне говорить "гонишь"!
   - Э-э-э! - грозно привстал Кирюха.
   - Молчать!!! Я буду говорить. А ты - слушать!
   Кирюха вытаращил глаза и оглянулся за поддержкой. Но против обыкновения, ее не было.
   - Так вот лучше будет. Ты когда-нибудь задумывался, почему ты всю жизнь ненавидишь имя Мария и любишь пантер? Вижу, что не слишком напрягался. Но ведь не мог не понять, что не случайно. А ты знаешь, что истинным отцом Христа считается римский легионер Пантера, изнасиловавший Марию?
   - Читал, - огрызнулся Кирюха, - ну и что?
   - Так вот, посмотри на своих товарищей. Юрик и Олег - тоже в те времена были римскими легионерами. И даже твоими товарищами. Да-да. Именно поэтому они родились с необычным сходством с мозаикой художника Бодаревского из храма "Спаса-на-крови". То есть со стражниками на этой мозаике.
   Кирюха оглянулся на Юрика, который негласно был старшим в комнате:
   - Это что, ку-ку?
   Юрик молча помотал головой. Кирюху, похоже, сразил сам факт Юрикова молчания:
   - Да-а-а?!!
   Он отупело уставился на Меркушкина.
   - Да, ребята тебе сейчас все объяснят. Я вчера презентацию делал, все им объяснил.
   Меркушкин вытащил из кармана флешку, - давай компьютер, сейчас скину презентацию. А тебе нужно понять, что в прошлой жизни ты был истинным отцом Христа, самозванца, выдавшего себя за сына Божия. И ненавидишь ты Марию за то, что девственницей себя выставила. Вычеркнула тебя из истории. А ведь ты - несправедливо обделенный славою отец того, кого полмира за Бога почитает. - И Меркушкин поднял палец вверх, чтобы подчеркнуть значимость момента. - Ты - никто, он - Все. Ты - оболганный и забытый, он - незаслуженно прославленный. Ты не просто Кирюха. Ты - важнейшее лицо в восстановлении справедливости в мире. Да, ты не ослышался, в Мире. Ты ведь всегда чувствовал свою особенность, необычность, предназначенность свою? Так?
   - Да, так, - задумчиво сказал Кирюха, которому и в самом деле стало казаться, что он чувствовал себя и особенным и предназначенным.
   - Вот видишь. Ладно, давай комп. Времени мало.
   Меркушкин слил файл на Кирюхин комп и отчалил, оставив Кирюху с друзьями в компании привидений. Славно проведут денек. Лишь бы не нажрались.
   - И вот что: чтоб сегодня не пили, а то начнете с пивасика, а к вечеру водкой ужретесь - и фиаско. Кирилл, на тебя вся надежда, понял? Юрик, ты тут за главного, проследи, - с чувством прощался Меркушкин, пятясь из комнаты и делая всем ручкой.
   Ффу-у-у... Закончилось. Тяжелейшая публика. Из всех самая тяжелая. Смесь легионеров с писательской братией, это чума...
  
  

Утренние хлопоты. Витек

  
  
   Теперь к Витьку. Витька застал в кабинете одного.
   - Ну что, крест нужен? - ласково спросил Витек.
   Опять щелчок по носу. Уже готово все. Как бы Меркушкин ничего и не делал, и на фик никому его труды не нужны. Хотя на нем самое противное - с людьми общаться. Соблазнять. Это самое важное, как ни выкручивай.
   - Да, Вить. Высота два семьдесят, чтобы к стене встал. До потолка, и чтобы две перекладины были. В каждой отверстия под веревку. По два для каждой веревки. Для каждой конечности - итого: четыре.
   - Уже готово. Забирай. К вечеру ребята закрепят.
   - Так может сами ребята и заберут?
   - Забирай, говорю. И крест, и веревку.
   - Понятно. Понятно. А венок терновый?
   - Из шиповника сделаешь. Вон, кусты растут рядом с крыльцом. Дери и делай.
   Та-а-ак...
   - Значит так, Витя. Мне на третьей паре его самого охмурять надо. И через час я должен выходить. Венок, так и быть, сделаю после занятий. А крестом сам занимайся, если пролетим, виноват будешь ты!
   - Что?!! - грозно нахмурился Витек. - Ты что себе позволяешь?!!
   - Это ты что себе позволяешь - ставить под угрозу такое задание! Думаешь один я отвечать буду, если облажаемся? Если твое поведение к этому приведет, тебе тоже говна отвесят. Ну давай, срывай мероприятие, давай! - Меркушкин ехидно ощерился. Все, хватит его по носу щелкать. Осталось всего ничего, потерпят. А потом, в случае удачи, а другого и быть не может, он себе выговорит отступную от Витька.
   - Ладно. Ты еще пожалеешь, - сжал скулы Витек.
   - Ой, только давай, чтобы я жалеть начал после дела, а во время дела чтобы ты мне не мешал.
   Хотел добавить: "А помогал", но не стал, понял, что переборщит. Ведь считается, что это он Витьку помогает. Такое уж точно не простят.
   - И еще пятнадцать простыней на вечер. Зайду после занятий, заберу.
   И пошел. Злобный взгляд Витька чувствовал затылком.
   Зашел к кладовщице самочинно, в обход Витька. Кокетничал, подмигивал многозначительно. Попросил старых рабочих перчаток и тряпок, списанных. Знал, что у кладовщиков всегда есть запасы. Сходил, надрал шиповника. Хоть и в перчатках, с тряпками, но кололся сильно. Притащил в комнату, и уже нужно мчаться на пару. Да, сегодня продыху не будет.
  
  

Пара

  
  
   На пару едва не опоздал. Поискал глазами Фатеичева. Да, сидит наш маленький бородатый герой. А героическая армия? Расположились неподалеку. Спереди, сбоку, сзади. Даже Кирюха пришел - а для него это подвиг - и уселся прямо за Фатеичевым. Место рядом было свободно, мешкать было нельзя, и он быстро начал протискиваться к Фатеичеву, плюхнулся рядом и сунул ему руку как лучшему другу.
   - Приве-е-е-е-ет! Хотел вчера к тебе заглянуть, переговорить, но не успел. Есть тут у нас один персонаж, Кирилл, о-о-о-о-очень талантливый человек. Но, как это часто в России бывает, пьяница. Пришлось вчера им заниматься, уже времени не было к тебе заглянуть. Но Макар обещал с тобой поговорить. Поговорил?
   - Да, - улыбнулся являла, - поговорил. Очень интересным делом вы занимаетесь. Меня всегда интересовало Евангелие. Я его, если честно, четыре раза перечитал.
   - Никак понять не мог?
   - Да нет, мне Евангелие показалось достаточно понятной книгой. В отличие от Библии, где, на мой вкус, очень много народ додумал сам, чего там вообще нет. Ну, например, в истории Юдифи. Почему то считается, что суть ее подвига в том, что она захотела защитить свой народ и поэтому отправилась отрезать голову Олоферну. Если читать даже не слишком внимательно - суть вообще не в этом. История о том, что нужно повиноваться Богу, и тогда самый ничтожный победит самого сильного. Юдифь была вдовой - то есть женщиной без мужчины, значит слабой и ничего не значащей в тамошнем мире. И вот ей Бог стал говорить, что именно она должна пойти и убить Олоферна. Она послушала его, и она, слабая вдовица, победила, точно следуя божьим указаниям, могущественного Олоферна. Мораль более чем понятна. Ничто человеческое в этой истории неважно. История принципиально только о Боге. Подчеркивается именно незначимость человека и могущество Бога. Откуда столько додумано людьми несуществующих смыслов?
   "Неудивительно, что ты на крест попал с такими мыслями, дурачок".
   - Ну а про Евангелие что скажешь? Вот там столько мудрствований. Ничего не поймешь. Все многозначительно, а смысла за этим никакого.
   - Ну не скажи! Там все не так просто. Если понять, что Христос говорит, что наступит конец света, и нужно жить так, чтобы быть к нему готовым, то все достаточно прозрачно. Оформлено в виде иносказаний, в виде притч - но все равно это именно о том, чтобы всегда помнить, что будет конец света и будет страшный суд. А форма притчи делает содержание более широким, принципы жизни, которые Христос исповедует, распространяются более чем на ожидание Страшного суда, на жизнь как таковую во многих ее проявлениях.
   - Ну да, ну да, ну да! Конечно, это ты, - вскричал Меркушкин, - конечно, это ты - герой нашей постановки, нашей мистерии! Ты и похож на Христа с картины Ге! Саша! Умоляю, приходи к нам вечером в актовый зал! Мы тебе покажем твое сходство с Христом! Приходи, мы без тебя никак! В конце концов - один-два вечера, и все!
   - То есть ты меня приглашаешь на Голгофу? Ха! - весело хихикнул Фатеичев.
   - Ну да! Какая же Голгофа без тебя?! Никакой! Давай, ждем тебя к девяти вечера! Мы там сперва будем убираться, монтировать оборудование, это не интересно. К девяти все соберутся. Если что изменится, Макар тебе подскажет.
   - Ну ладно, приду, - на лице Фатеичева легко читалось неподдельное любопытство, - Интересно посмотреть, как вы такую тему поднимете.
   - Поднимем, не сомневайся! О, препод пришел, я пойду на первый ряд сяду, хочу эту лекцию записать.
   "Не хватало еще с тобой всю лекцию сидеть, мудак", - не без иронии подумал Меркушкин.
   - Ага, давай.
   Уходя, он мельком окинул взглядом свою гвардию. Смотрят с уважением. Наконец-то. Значит все получится.
  
  

Подготовка

  
  
   Сам Меркушкин ушел сразу после пары. Сегодня, похоже, свободную минутку придется буквально выгрызать из расписания. Принялся плести венок. Одел перчатки, обматывал руки тяпками, гнул ветки шиповника. И все равно кололся и матерился.
   Сделал, подошел к зеркалу - велик, такой на шею провалится, будет не венок а ошейник. Придется переделывать. Расплетал - снова кололся и матерился. Первую основную ветку укоротил и сам примерил. Вплел остальные. Посмотрел - вроде ничего, должен на лбу осесть.
   "Как они на него терновник напяливали? Там ведь шипы еще больше? Я, выходит, много добрее", - ухмыльнулся Меркушкин.
   Итак, венок готов. Теперь проверить крест.
   Спустился в актовый, заглянул в щелку. Монтаж продвигался. Прямо напротив двери сооружался мощный крест до потолка. Надежный толстый крест, опора грядущего осмеяния за незаслуженное признание. Но пора идти, а то Витек поймает, заставит помогать. А нужно еще к кастеляну заскочить, взять 15 простыней. Да и часам к шести подойти посмотреть, как Витьковы рабочие справились. Да и отдохнуть часок.
  
  

Актовый зал. Репетиция

  
  
   Отдохнуть Меркушкину толком не удалось. Все время кто-то заходил с вопросами. Да еще раз обежал всех. Проверил, что подойдут. Заскочил, проверил. Что крест готов. Вроде все складывалось.
   К семи народ подтянулся, все серьезные, хмурые и злые. Приведения поработали хорошо, народ так и сочился обидой на весь мир. А уж тем более на того. кому нужно будет брать на себя грехи мира.
   - Где сынуля? - то ли спросил, то ли рыгнул Кирюха, - не терпится ему хвост накрутить. Ишь придумали - отца родного нигде не засветил, хотя это я ему жизнь дал! Я-а-а-а, а не Бог! Я-а-а! А эта дрянь... - Кирюха в негодовании затряс кулаком, - Машка эта гребаная, придумала, что ребенок с небес ей достался. Это ж надо!
   - Он не надрался? - осторожно спросил Меркушкин у Юрика, - а вы... как? Трезвые?
   - Эй, а чего это ты Юрика обо мне при мне спрашиваешь? - вскочил, выпятив грудь, малорослый Кирюха, - Я что, немой? Или не в сознанке? Или в расчет меня не берут?
   - Беру-у-ут. У тебя тут дело важнейшее! - Меркушкин догадался, что в Кирюхе взбурлили старые дрожжи, старательно вспененные изголодавшимися привидениями.
   - Да никто не пил, - снисходительно вмешался Юрик, - раз обещали, значит не стали бы пить.
   Меркушкин только усмехнулся про себя, но сейчас было не время тыкать своих воинов носом в их собственное ежедневное дерьмо.
   - Молодцы, - выдавил он из себя, - Всегда в вас верил. Ну что, нас ждут великие дела! За час-полтора обязаны управиться. Делаем так - сперва очертим каждому его роль, а потом пройдемся еще раз, должны успеть. В принципе, тут все несложно. Задумка простая, как все гениальное. Мы приглашаем сюда нашего являлу и, якобы, начинаем репетицию. И тут будет все как раньше. Сперва наши уважаемые первосвященники. Синедрион. Жорик с Макаром, идите сюда. Помните, вы честные судьи. Перед вами человек, который полгода мутил воду в Израиле. Чудеса какие-то, изгнания бесов и воскрешения. Могла ли церковь иудейская такое сделать? Могла, но только во времена древнейшие, Давидовы. А в те времена даже вы, святые отцы иудейские не могли такого сделать!
   - А оскорбление храма? Такое столпотворение устроил! Скандал, неуважение к храму? - зачастил Жорик, - как можно скандалить в святом месте! Посохом бил, как мент какой!
   - Молодец, - Меркушкин от избытка чувств обнял Жорика, - так это же ваши с Макаром торговцы были, на семью вашу работали. Продавали благовония, книги святые иудейские!
   - Ах-ха-ха, - сокрушенно покрутил головой Жорик, и обернулся по стоящего сзади Макара, - никакого уважения, да? Вот сколько лет я уважал этого человека, и, оказывается, это наш с тобой враг, да?
   Макар сосредоточенно кивнул.
   - Да, да, ужасно, но мы с этим справимся, - Меркушкин старался не потерять рабочий ритм, в который втягивались его гвардейцы, - Говоришь эти слова и самое главное вам сказать, что и через две тысячи лет он все равно достоин смерти. И даже еще больше достоин. Так?
   Макар снова кивнул. Смотрящий на него Жорик тоже кивнул.
   - Дальше Вася, царь Ирод. Будем проходиться по всей истории по порядку...
   - Стоп! - Вася протестующе поднял руку, - что-то я не пойму, а почему мы не знаем, что он скажет? Он же будет как-то реагировать? Или вся штука в том, что мы импровизируем в рамках сюжета и он тоже импровизирует?
   - Правильно говоришь, Вася, - Меркушкин добавил в голос капельку уважения, - абсолютно верно. Только он уже наговорил столько всего - что не могут расхлебать, - он многозначительно потыкал пальцем вверх, - и не хотят больше расхлебывать. Он все равно скоро на свалку истории пойдет, а до этого ему нужно в себя прийти, понять, что он за ничтожество. Поэтому говорить ему мы не дадим.
   - То есть как? - удивился Вася, - неравные условия...
   - Вася... - взвизгнул Юрик, - какие неравные! Он вонь на весь мир поднял! Это мы в нижней позиции на самом деле! Мы две тысячи лет внизу, а он нас дерёт неистово!
   - Вот, Юрик - молодец! Учитесь, все должны быть как Юрик! - Меркушкин еще раз потыкал пальцем в небо, но уже не осторожно, а решительно, как бы привлекая внимание, - все правильно!
   С этими словами Меркушкин открыл прихваченный с собой солидный дипломат. Содержимое дипломата он приобрел заранее и вот уже вторую сессию привозил с собой. Досталось оно ему нелегко. Продукция такого рода стоит недешево, и нужно было на нее зарабатывать свои кровные. А ух как не хотелось.
   - Вот они, наши укротители являл! - с этими словами Меркушкин вытащил из дипломата несколько комплектов кожаных трусов и сбруи, плетки, наручники, ошейники и кожаные кепки.
   Раздалось дружное: "А-а-ах!"
   - И самое основное. Что в буквальном смысле заткнет рот нашему являле. Та-па-па-дам!
   Меркушкин вытащил из дипломата кляп-шарик.
   - А-а-а... Так это же для БДСМ! - ахнул Вася, - так это ему? А он оденет?
   - Оденет. Мы скажем, что постановка у нас современная, ищем новые пути. Покажем, что суть не в одежде. Даже в самом провокационном наряде нельзя замазать чистое и невинное. А оно ведь есть даже в сексе. Секс и грязен и невинен в своей гряжи. Как вам?
   - Так что, будет секс? - брезгливо сморщился Макар, - я не подписывался, тем более у нас одни мужики. Какой секс? Даже играть в такое не хочется.
   - Да какой секс, - спохватился Меркушкин, - никакого секса не будет в принципе, это так, аргументы, чтобы голову ему заморочить. Главное, чтобы он кляп надел. А там ему уже придется играть по нашим правилам. Буду говорить, что Христос практически без одежды на всех картинах. Мы вот такую одежду предлагаем. Как символ порочного мира Римской империи. А после смерти на кресте, мол, накинем простынку, как бы возврат в лоно непорочное. Но придется и стражникам кожаную амуницию надеть. Юрик, Олежек, разбирайте. И плетки ваши оже.
   - Это еще зачем нам? - нахмурился Юрик.
   - Это чтобы он не один такой был, иначе можем не уговорить примерить. Тем более вы стражники, вам все равно его бичевать придется, потеть.
   - Так мы и в простыне попотеть можем! - вмешался Олежка, - неохота нам.
   - В простыне и будете. Как только являла напялит на себя амуницию, можете простыни нацеплять. Ясно? Тут у нас образовался лишний комплект для Кирилла. Давай ты тоже надевай. Ты как бы со стражей будешь. Когда его на бичевание приведут, ты выйдешь и скажешь, все что думаешь про являлу, про Марию, про безвестность свою несправедливую. Да что я тебя учу, ты ж талантливый - талантливый, понимаешь? - писатель, сумеешь справиться.
   - Давай, Кирюха, помогай, - Олежка добродушно захлопал Кирюху по плечу.
   - Ладно, - медленно сказал Кирюха, и горделиво скинул Олежкину руку с плеча, - чем смогу... Но сказать мне много чего есть этому... - он поиграл желваками. - Трусы одену, а сбрую не буду. В майке своей останусь.
   Меркушкин закатил глаза горе, но промолчал. Хоть так, уже сил на мудака не было.
   Через пять минут троица стояла в кожаной амуниции. В руках каждый держал по плетке.
   - Вот, блин, одёжа! - иронично оглядывал себя Юрик, - трусы и кепки, да еще хрень как у лошади.
   - Это чтоб елозить, - ухмыльнулся Кирюха, - держишься и елозишь.
   - Знаток, бля! Где насобачился?
   - Да нигде, просто думаю так.
   - Просто. Как ты сказал, "думаю"? Ну-ну... - и Юрик отчаянно защелкал плеткой, - вот плетки просто прелесть! Так отдерем мудака, мало не покажется!
   - Гы, - весело отозвался Олежка, - отдерем!
   И тоже с упоением защелкал плеткой.
   Кирюха с серьезным лицом разглядывал плетку, а потом резко ударил себя по руке.
   - Ай, бля... - он скривился от боли, а потом задул на вспухшую красную полосу.
   Меркушкин даже поперхнулся. "Урод и есть урод", - с ужасом подумал он, - "не дай бог все завалит".
   - Ты что, ошалел! - напустился на Кирюху Юрик, - маленький что ли.
   - Да так, попробовать. Ну что б не забить. Сын все-таки, - промямлил Кирюха.
   - Сы-ы-ы-ын, - с деланным удивлением протянул Меркушкин, - а где был этот сын когда отцом Бога называл?
   - Вроде не он называл, - тихо, но как-то подчеркнуто твердо прошелестел Данила, - я Евангелие хорошо помню. Он везде говорил, что сын человеческий, то есть вон его, - Данила кивнул на Кирюху, - Только в одном Евангелии Петр говорит: "А я знаю кто ты. Ты сын Божий". А Христос в ответ молчит. Ну и толпа иногда его сыном божиим называет. И знамения видели, где ангелы о сыне божии говорили.
   "Еще один пердос", - разозлился Меркушкин.
   - Да какая в конце концов разница - говорил, не говорил. Он все равно врал постоянно. А потом ученики его врали. Всем и всюду врал. И каждый из вас, каждый пострадал от него, от него и ученичков, от вранья ихнего беспримерного! Понимаете?!!!
   В зале воцарилась тишина. Меркушкин слышал, как учащенно бьется сердце.
   - Ладно, - мрачно отозвался Кирюха, - надо, значит, надо. Но чтоб не забили! - грозно прикрикнул он Юрику и погрозил пальцем.
   "Ф-у-у-у... Пронесло..." - понял Меркушкин, - "Все пойдет как надо!"
   - Отлично! Со стражниками порешали! Все остальные примеряем простыни - одеваем как тоги. Если будет жарко - можете лишнее снять. Чтобы естественнее выглядеть.
   Народ начал примерять простыни. В основном выглядели нелепо - Меркушкин сам бегал как костюмерша в театре, укорачивал. Удлинял, втыкал булавки. В конце концов получилось более-менее.
   - Так, и самое главное. Когда являла придет, скажу ему, что будет репетиция. На самом деле, когда он придет, для него сразу начнется новая Голгофа. Нам нужно ни в коем случае не проговориться. Тем более, сейчас нужно пройтись по роли каждому. Это и будет репетиция. Понятно?
   Гвардия христоубийц закивала.
   - Так, Вася, соберись. Ты человек отчаянный, можешь и фортель выкинуть. Поспокойней и поуверенней. Выскажешься, что ты, Царь Ирод, оболган беспримерно - детские смерти на тебя повешены ни за что ни про что. Пройдешься по поводу того, что царь был один - ты, да еще император Цезарь, но он не царь, а император, больше никаких "царей иудейских" быть не могло. И вводить в заблуждение народ - значит так или иначе к бунту толкать. И пусть попробует повозражать с шариком во рту. И еще за сына своего, Ирода четвертого, скажи. Мол, зачем, когда Пилат являлу к сыну твоему послал, ничего не стал являла говорить в свою защиту? Значит, нечего было сказать. А сына твоего недобрым словом поминают и в Евангелии, и в рок-опере про Христа. Там его вообще сумасбродным дурачком, которому ничего, кроме утех не нужно, выставили! Скажешь, что ты за смерть самозванцу. Понятно?
   Вася мрачно кивнул.
   - Сделаем.
   - Так, далее у нас Пилат, то есть Павлуша, укажет ему на то, что из-за него имя Пилата опорочено навек. Что все только и говорят, что Христос погиб из-за трусости Пилата, что он мог спасти, но не захотел! А не было ведь у него такой возможности!
   - Не было, - ясным голосом школьника подвердил Павлуша, - не зачем было называть себя царем. От мира сего твое царство или не от мира - не дело прокуратора вникать в такие мелочи! Сам факт! И потом, откуда мне знать истину... - Павлуша вскочил, и принял позу из картины Ге.
   Меркушкин понял, что это поведение в него было вложено еще в момент рождения и позу эту он не контролирует.
   - Стоп, стоп, стоп! Отлично! Пройдемся еще поподробнее попозже. У нас будет что-то вроде театра импровизации. Это лучшее, что можно придумать. Каждому, на самом деле будет что сказать, стоит только начать. Это все живет с вами два тысячелетия, жило и когда вы были на том свете, и живет внутри. Видели, как из Павлуши поперло. Вот так должно быть с каждым. Ты, Павлуша, не забудь еще, что дураки всего мира смеются над твоей фразой "а что есть истина?", хотя это мудрейшие слова. Истину знает мало кто, очень часто только Бог ее знает, а нам суждено знать или часть истины или вообще ничего не знать. А эти его чепуховины про судьбу: "не ты подвесил, не тебе и перерезать"? Помнишь? А ведь ты и перерезал судьбу Пантерина сына. Ах-ха-ха-ха-ха...- подбадривающе прохихикал он, - И... последний сю-у-у-урприз!
   Меркушкин вытащил из чемодана три маски, тоже в БДСМ-стиле. Наденьте маски!
   - Зачем? И так всякую хрень понадевали, тьфу, - выразил недовольство Олежка, - Еще и маски.
   - Не, нормально, как раз маски к такой хрени самое оно, - не соглавился Юрик, - лиц не видно.
   - Да, и есть философское объяснение. Вы не просто стражники, а некие ВЫСШИЕ, - Меркушкин подчеркнул это слово, зная тайное знание о собственной ущербности бывших стражников, - анонимно, как безликие вселенские силы, наводящие порядок и справедливость.
   Он с удовлетворением отметил, что замечание пришлось троице по вкусу и она удовольствием начала примерять маски.
   - Отлично, вас одели. Как Павлуша выскажется, в бой пойдет наша кожаная инквизиция. Будете его сечь. Мы его сразу в ошейник и на цепь посадим, а цепь мы сейчас закрепим с одного конца вот здесь, на кресте по центру. Видите? Юрик, помоги! Потом свободный конец к ошейнику пришпандорим.
   После недолгой возни и юриковых матюков цепь была прилажена, второй конец ее потренировались закреплять на ошейнике.
   - Ну вот. Теперь он у нас никуда не денется, будет в наручниках, с кляпом и на цепи. Высказываете являле претензии быстренько, не затягивая. И секите сколько хотите. Ну, минут пятнадцать. Главное, не забейте. Кирюха наблюдать будет, да, Кирюх, проследишь, чтобы не перестарались? Но сперва каждый скажет, как сильно являла достоин своих позорных мучений. Скажете, что вас проклинают из-за него, самозванца, выдавашего себя за царя иудейского, за сына божия, чудесами ложными умы смущавшего, заразу ложную суетную на мир распространявшего. Оки?
   Кирюха только зыркнул глазами и ничего не ответил.
   - Справитесь?
   - Справимся! - ответил за всех Юрик, поигрывая плеткой, - чувствую, садо-мазо мне уже начинает нравится.
   - Отличненько! Значит, тащите его к кресту. И подвешиваем его вниз головой!
   - Почему так? - брезглива спросил Павлуша, - не так было!
   - Было не так, не по справедливости! А будет справедливо! - возопил Меркушкин.
   - Так он умрет через 20 минут! - Данила вскочил с места, - вниз головой человек долго не протянет!
   - Он же сын божий! - захихикал Меркушкин, - пусть доказывает свою сущность!
   - Я еще раз повторяю, - злобно проскрипел Данила, - он не говорил, что он сын Божий, только сын человеческий!
   - Да что ты разнылся, из-за тебя его и на крест отправили! - рявкнул Меркушкин, - Не нравишься ты мне что-то! Да не ссы, повисит он в таком виде минут пятнадцать! Пока свои претензии не предъявят наши разбойнички, Денис с Гавриком. Только не хором, а по очереди. И не затягивайте. Убивать мы его не будем, перевернем. Пусть висит, свой позор переживает, готовится к Страшному суду, где ему это позор припомнят и на еще больший отправят. Так, Денис - не забудь сказать, что ты невинно оболганный, ты Робин Гуд тех времен, недаром народ тебя отпустил. А из-за являлы нашего ты, как и все другие, оболган в веках. Гаврик, ты у нас бандюга, но тоже был не злой, бедных не обирал. Мучился не менее Христа, а никто и имени твоего не помнит. Обидно ведь, да?
   - Угу, - с кивнул Гаврик, - обидно. Вообще жизнь не задалась. Так обидно!
   - Ну вот! Молодца! А ты, - Меркушкин погрозил Даниле, - не подведи! Ты у нас в финале! Скажешь, что доброе дело делал, а имя твое испоганено навеки. Что повесился из-за этого и муки страшные принял на том свете из-за этого. И попробуй не скажи этого, не скажи, что заслужил являла все и что ты о содеянном предательстве не жалеешь! Снова повесишься!
   Данила мрачно молчал.
   - Слышишь что я сказал?!! Сделаешь?
   Данила медленно кивнул.
   - Ну все. Данила выступление кончает, переворачиваем являлу вверх головой и оставляем. Приглашаем народ из общаги посмотреть на Христа-а-ля-БДСМ. Позорище!!!!! - лицо Меркушкина осветила улыбка поддельного счастья, - А теперь потренируемся подвешивать христоску нашего сперва вверх тормашками, а потом переворачивать головой вверх. На тебе, Данила, тренироваться будем, раз ты выеживаться начал. Ну, потом можешь не помогать являлу подвешивать.
   Народ захихикал. Всегда приятно, когда кого-то одного опускают, а ты остаешься среди полноценных.
   Где-то полчаса все дружно ковырялись с Данилой, подвешивали его то так то этак. Определились, кто за что будет отвечать. И сели отдохнуть, оставив Данилу на кресте.
   - Эй, снимайте, - с тоскливой обидой в голосе просил Данила, - что за шуточки?
   - Да ладно, подожди, умаяли мы с тобой, - отвечал Юрик под общий хохот, - сейчас, через полчасика.
   - Полчасика! Да вы схерели? У меня уже руки болят! - нюнился Данила.
   Наконец его отвязали и он как мешок упал на пол и несколько минут молча лежал, пока Олежка не пнул его.
   - Давай, ползи в угол. Разлежался тут.
   Данила поднялся и с мрачнейшим лицом уселся на свободный стул, сделав вид, что никакого позора не было.
   - Ну все. Отдыхаем, повторяем про себя что делать. Минут через пятнадцать - явление Христа народу.
  

Голгофа

  
  
   И он явился. Приоткрыл дверь и просунул свою бородатую голову:
   - Ага, все уже здесь...
   - Да, да, да! Проходи, Сашок! - ласково заюлил Меркушкин, подскочил и втянул Фатеичева за руку в зал, - ждем тебя, пождем. Сейчас начнем прогон, уже с тобой!
   - Так я ж не знаю ничего.
   - Да нет, - быстро, скороговоркой, проговорил Меркушкин, - ты как раз все отлично знаешь! - и пакостно захихикал.
   Фатеичев недоуменно посмотрел на него и пожал плечами.
   - Ну да ладно, - скакал вокруг него Меркушкин, - я тебе сейчас все расскажу, раз не знаешь! Смотри сюда, мы сейчас репетируем основное действие - Голгофу. Оно самое грандиозное, да, понимаешь? Смотри, - журчал он, обволакивая сознание Фатеичева вязким и усыпляющим мороком, - это будет действие, от привода уже арестованного Христа на Синедрион. Вот, тут уже и крест готов, видишь? А вот наши остальные действующие лица, представлю, если вдруг кого не знаешь: Царь Ирод, не голгофский еще, который якобы младенцев убивал, отец того, который участие в голгофских событиях принимал (мы экспериментируем, понимаешь?), и по совместительству Вася, а это - стражники, Юрик и Олег, да, ребятки? А это одно из наших отличий от канона - Пантера, римский легионер - биологический отец Фатеичева, слышал о нем наверное?
   Кирюха пристал и, глядя в глаза Фатеичеву особенным взглядом, церемонно поклонился.
   - Очень приятно, - неуверенно сказал Фатеичев. Было видно, что он не знает, как реагировать.
   - А мне нет, - хамски ответил Кирюха.
   - Не обращай внимания, это он из роли никак не выйдет, - Меркушкин грозно посмотрел на Кирюху, и тот сел, потупив взгляд и в то же время всем видом показывая, что его не сломить.
   - Ну вот, дальше двинулись, Павлуша - он наш Пилат. А это разбойнички, которых с Христом судили. Денис, он - Варрава, а это Гавриил - тот разбойник, которого не отпустили. Третьего распятого мы решили не привлекать. У него и слов почти нет, вообще случайный человек. А это Данила. У него, как и у тебя очень сложная роль - Иуда. А это стражники, которые Христа бичевали, а потом на крест определяли, Юра и Олег. Ну, вроде все.
   - А почем у вас стражники в БДСМ-костюмах? - Фатеичев ткнул пальцем в Олежку.
   - Так это одна из наших многих фишек, потом все узнаешь. Это символ. Земной плоти, давящей и дающей отрицательные черты, в том числе жестокость. Вначале все будут в таких нарядах, а потом надевать белые тоги. Это как бы возможность преобразования. Но стражники так и останутся в этих костюмах. Их жестокости оправдания не будет. Кстати, тебе тоже нужно будет надеть вот этот миленький костюмчик.
   - Мне тоже? - ахнул Фатеичев, - вот это?
   - Ну да, просто пока только 5 костюмов - мы стражниками отдали примерить и тебе вот оставили. Остальные завтра примерят. Давай, одевай. Не стесняйся. Как раз подгоним под тебя, если что. Не стесняйся, тут все свои, мужики, баб не стали брать. Тоже наша фишка - не Марий, ни Магдален. Они голоса из-за сцены будут подавать. Я придумал. Суть в том, что женщины - редко настоящие участницы событий. Они либо сопровождение, либо движущая сила, либо масло, либо бензин. Но реальные действия совершают мужчины. Ну, это концепция, понимаешь? В жизни, конечно, все сложнее, но ведь на то и нужен взгляд искусства, чтобы выделить то, что в жизни рассмотреть просто не успеваешь? Да?
   Под убаюкивающий аккомпанемент Меркушкинской болтовни Фатеичев разделся и предстал в своей хрупкой трогательной наготе, знакомой по многим знаменитым картинам.
   - Ну давай, - Меркушкин бросил ему трусы, - надевай.
   Фатеичев надел кожаные трусы, которые были ему великоваты.
   - Так, тут сбоку шнуровочка, сейчас мы под тебя наладим, - Меркушкин хлопотал вокруг Фатеичева под ироничными взглядами своей гвардии, вот тут перешнуруем, подтянем. Вот. Гульфик тоже подтяни. О-ке-е-е-ей! Ботинок пока нет, давай босиком, лады? Отлично! Красавец! Так, теперь сбрую примерим. Давай, давай, у все будет. Видишь как на стражниках наших смотрится? Красота! Странная, но красота, есть в этих БДСМ-нарядах. Нет? Не находишь? Так, давай здесь подтяну. И вот здесь маленько - зашибись. И кепочку... эх, велика... Экий ты мелкоголовый! Что делать, что делать?
   - Да и без кепки сойдет, - смутился Фатеичев, - итак вид идиотский.
   - Идиотский говоришь, - захихикал Меркушкин, - ну да, на да. Вполне себе... Да нет. Ты что - художественный образ, каждый по-своему понимает. Так, а тебе еще ошейничек, как символ того, что тебя поймали и держат в неволе.
   - Примитивный какой-то символ. Прямо совсем прямолинейный, - недовольно ответил Фатеичев, вертя руками шипастый ошеник.
   - А ты что, не заметил, что в основе своей все построено на небольшом количестве примитивных символов? Свобода, несвобода, любовь, зависть, злоба, зло, добро, добродетель, порок, наши, ваши... В жизни все мешается, и порой, чтобы понять, что есть что, нужно к простоте, или как ты говоришь, примитиву, лицом повернуться. Да и зритель современный, ты уж поверь мне, профессионалу, любит считать себя умным, раскусывая заранее надтреснутые орешки, и, что делать, приходится помогать понимать глубины, которые драматурги понавертели, помогать простоватой символикой. На персонаже нужно порой просто написать "наш", а на другом - "чужой".
   - Ладно. Я значит в "несвободе" нахожусь?
   - Да, да, сообразительный ты наш. Давай, одевай!
   Фатеичев вздохнул и с помощью Меркушкина надел ошейник.
   - А-а-а, красота, - воздев очи горе возопил Меркушкин, - Правда, ребята? Как ему? Идет такой наряд? Да? Да?
   Ребята закивали.
   - Да... Здорово... Прям ваще...
   Похвалы были нелепыми, но лесть тем и хороша, что можно не морочиться, - чем нелепее, тем лучше срабатывает.
   - Ну а теперь попробуем наручники, просто попробуем - ты в них будешь во время бичевания - временно, просто нужно определить - подойдут ли они тебе, не жмут ли, ага?
   - Д-давай уж... - неловко улыбаясь согласился Фатеичев, - как говорится, раз пошла такая пьянка... Но я посмотрю еще, что у вас за спектакль такой будет. Сразу предупреждаю, что если какие-то оскорбления Христа - я участвовать не буду.
   - Все понятно. Хозяин-барин. Так, наручники подходят. Отличненько. И последнее, что проверим - вот этот кляп-шарик.
   - Что за бред?.. Не хочу!
   - Ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, - по-собачьи заглядывал в глаза Фатеичеву Меркушкин. - Ну пожалуйста! Нужно попробовать, хотя бы посмотрим, как выглядит, ты сам в зеркало поглядишь! Попробуем в деле. Не понравится - уберем. Давай!
   - Тогда наручники снимите!
   - Давай полностью подготовим костюм, а потом решим что убрать! Может уберем и кляп и наручники! Ну давай, ну интересно получится! Ну сам увидишь, интересно же будет! Ну давай!
   - Ладно... - неуверенно проворчал Фатеичев, - давайте попробуем. Но если что - сразу снимите?
   - Да, конечно, - взвизгнул Меркушкин и моментально натянул на Фатеичева кляп-шарик.
   - Ха, отличнейше, - а вот еще цепочку на ошейничек, давайте, тащите!
   Фатеичев возмущенно засопел и попытался изобразить несоглавие, но ничего внятного не было. Юрик приблизился к нему с цепочкой. Фатеичев лягнул его ногой и дернулся по направлению к двери, но был схвачен сзади Меркушкиным.
   - Гаврик, Вася, сюда, держите его за руки! Да сзади! Сзади! - скомандовал Меркушкин, и тащите его к кресту!
   Фатеичев отчаянно брыкался и мычал. Меркушкин помчался к ноутбуку на столе и включал заранее подготовленную музыку, нечто циничное и бурлескное. Подключил к ноутбуку колонки, сделал погромче, и направил их в сторону двери. Выглянул в коридор, надпись "Не мешать, репетиция" висела на двери. Захлопнул дверь и закрыл ее на ключ.
   Фатеичева уже подтащили к кресту. Он брыкался и пытался вырваться, за что Юрик время от времени вразумлял его кулаком.
   - Брыкается, гад, - пожаловался он Меркушкину.
   - Так, - давайте-ка цепь к кресту крепите, - Кирилл, Данила, вы там рядом, помогайте! Так! Теперь подтягивайте, чтобы не дергался, вот-так, еще, чтобы пятки чуть-чуть от пола оторвались! Да чуть-чуть, совсем еле-еле, чтобы с ноги-на-ногу переминался, отдыхал! Ок!
   В итоге Фатеичев стоял прямо под крестом, в наручниках, ошейнике, с кляпом во рту, практически подвешенный за цепь, так что для того чтобы ошейник не сдавливал горло и можно было дышать, пятки приходилось немного отрывать от пола. В глазах его было недоумение и отчаяние, он явно не понимал, что происходит.
   - Замечательно! Отошли все от него! Отошли! За мной выстраиваемся! И все вещи с собой забирайте.
   Меркушкинская гвардия засуетилась и переползла за спину к Меркушкину, оказавшемуся стоящим один на один перед Фатеичевым на расстоянии трех-четырех метров.
   - Итак, дурак, ты снова попался! Как тогда, на допросе у Понтия Пилата! Зачем тебе было признаваться, что ты себя называл царем, на осле в Иерусалим въезжающем? А? Идиот! Вот и попал на крест, врунишка! - Меркушкин возбужденно захихикал, - и сейчас, дебил, все думаешь, что это репетиция? Нет, дурачок, это твоя новая Голгофа. Твоя новая Гологофа, которой ты только и заслужил, БДСМ-Голгофа. Эгейть! Фьюить! - и он лихо свистнул.
   Юрик тоже заржал, сунул два пальца в рот и по-разбойничьи свистнул.
   - И сейчас как младенец поверил, что тебе кляп для репетиции надеть нужно. Ничтожество! Так, ребята, подходим по одному, - Меркушкин повернулся к своей гвардии, - Начинаем с Жорика с Макаром, а дальше по очередности, как договаривались. Так, чуть не забыл, очень важно: начинайте все со слов "ты постоянно врешь"! А заканчивайте словом "виновен". Это очень-очень важно! Ну, давайте! Спектакль "Христос-БДСМ" начинается!
   Он махнул рукой Жорику. Тот ойкнул. Потом собрался, сделал серьезное лицо и степенно пошел к Фатеичеву. Макар развязно последовал за ним.
   - Ты постоянно лжешь! - неуверенно заявил Жорик, подойдя к Фатеичеву примерно на метр и замолчал, нервно озираясь.
   "Тьфу ты", - Меркушкин чуть не сплюнул, - так он все провалит.
   - Ты постоянно врешь! - яростно взревел из-за спины Жорика Макар, - Мелкий врунишка, выдающий себя за сына божия! Из-за тебя мое имя, первосвященника Каиафы, и имя тестя моего Анны покрыто позором! Тысячелетия люди читали такую откровенную ложь! Мы - лживые и жестокие, ты - праведник?! В чем твоя праведность? В том, что везде тебя кормили, последнее отдавали? Как ты этого добивался? В том, что чудеса показывал? Пришел на пир и воду в вино превратил? Напоил допьяна без денег? Накормил пятью рыбами и хлебами? Замечательные фокусы показывал! Но Копперфильд бы не позавидовал! Он показывал и не такое!
   - Да нет, он никого не накормил, так, оптический обман, а здесь - обман пищеварения и вкусовых рецепторов, - решил поспорить Жорик.
   - Да помолчи, папаша, - рявкнул Макар, вошедший в роль, - не к месту говоришь и не то говоришь! Если ты, Христоска, чудесами кормил людей, почему приходил в дома чужие и кормили тебя и учеников бесплатно? Зачем чужое ел, а не чудесами кормил каждый день? Вижу, что нечего сказать, садо-мазо гнусное! Фокусник! "Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что очищаете внешность чаши и блюда, между тем как внутри они полны хищения и неправды"! А сам зачем осла с осленком отобрал у бедных людей, когда в Иерусалим решил ехать? Как так сделал, что бедные люди без животных остались? Кто-то их вернул? Кто-то докажет, что люди сами животных отдали? Вероятно, силой увели их твои ученики? И почему осла выбрал, чтобы въехать на нем в Иерусалим, когда тебе кричали - царь Иудейский? Понимал, что только осел подходит такому царю, как ты? С каких это пор цари на ослах въезжали? Это же позор на всю Иудею, на всю историю древнего народа! И вот весь этот позор на нас теперь, на Анне и Каиафе, из-за Евангелия, твоими учениками написанного! А эти твои оживления?
   - Вот именно! - подхватил Жорик. Он наконец освоился и голос окреп, и стал тонким и визгливым, вибрирующим от напряжения, - никто из пророков не оживлял, никто из ангелов не оживлял! Как ты мог оживлять? Я столько лет читал и не понимал: "Спрошу и Я вас об одном; если о том скажете Мне, то и Я вам скажу, какою властью это делаю: крещение Иоанново откуда было: с небес, или от человеков? Они же (священники - Авт.) рассуждали между собою: если скажем: с небес, то Он скажет нам: почему же вы не поверили ему? а если сказать: от человеков, - боимся народа, ибо все почитают Иоанна за пророка. И сказали в ответ Иисусу: не знаем. Сказал им и Он: и Я вам не скажу, какою властью это делаю". Что за ответ вопросом на вопрос? Значит ты просто бойче на язык нас, священников! Ты нас, священников, позорил перед всем народом, а ведь наше положение от Бога! Да, народа боимся, потому что это паства наша огромная, и ею управлять нужно, в узде держать именем божьим! И это трудно! А народ нас боится, потому что можем наказать именем божьим. И так у нас гармония была век от века. А ты нас гармонии лишал! Ты народ развращал! Вот ведь что понаписали твои ученички: "Потому сказываю вам, что отнимется от вас Царство Божие и дано будет народу, приносящему плоды его; и тот, кто упадет на этот камень, разобьется, а на кого он упадет, того раздавит. И слышав притчи Его, первосвященники и фарисеи поняли, что Он о них говорит, и старались схватить Его, но побоялись народа, потому что Его почитали за Пророка". Как же я раньше не понимал, что ты просто к бунту против нас, священников, призываешь! Раскол несешь! Не может быть это богу угодно! Ты - плевок на кресте!
   Фатеичев молча смотрел на Жорика. В глазах у него, несмотря на слезы, на гримасу боли, легко читалось презрение.
   - А ведь я с детства любил Евангелие! Даже хотел священником быть! Евангелие наизусть знаю, - грустно, как бы оправдываясь, говорил Жорик, опустив глаза, - ну вот: "Тогда Иисус начал говорить народу и ученикам Своим и сказал: на Моисеевом седалище сели книжники и фарисеи; итак всё, что они велят вам соблюдать, соблюдайте и делайте; по делам же их не поступайте, ибо они говорят, и не делают: связывают бремена тяжелые и неудобоносимые и возлагают на плечи людям, а сами не хотят и перстом двинуть их; все же дела свои делают с тем, чтобы видели их люди: расширяют хранилища свои и увеличивают воскрилия одежд своих; также любят предвозлежания на пиршествах и председания в синагогах и приветствия в народных собраниях, и чтобы люди звали их: учитель! учитель!" И опять же получается, что ты против священнослужителей! Против нас! Ты же сам говорил, "кесарю кесарево, богу богово". Точно также "простолюдину простолюдиново, попу попово". Простолюдин должен кормиться и нас кормить. Некогда ему другим заниматься, да и не хочет он. Да и не может он. Он хочет, чтобы им управляли, чтобы не дай Бог, не пришлось ему свою судьбу решать. И правильно! Бог все решает! Это мы, священнослужители, должны ему через церковь давать знание о месте своем, чтоб не роптал! Да, мы учителя и нам работать на винограднике некогда!
   - И приходится нам торговцев во храм пускать, наших людей, которые на нас работают! - вмешался Каиафа, - И удобно это было всем. Идет виноградарь инструмент в церковь покупать, заодно и о Боге вспомнил. И кому от этого плохо было? И что за скверну ты устроил в храме, выгнав наших людей и лишив их единственного заработка, а нас прибыли? На пирах мы, видите ли, возлежим? А ты не пировал за чужой счет? И ведь не стоял в Кане Галилейской! Золоту золотово, храму храмово, и одно другому не мешает! Вот и в наше время изуверы на церковь нападают, за то, что она деньги зарабатывает и налоги не платит! Как и во все времена церковь божьи дары на деньги меняет, чтобы себя содержать, не продает товары, а меняет! А последователи твои и по сей день шпыняют церковь за кафе и автомойки в храме Христа Спасителя! Занимайтесь своими делами по тому же принципу - кесарю кесарево, богу богово, не лезьте со своим враньем в чистоту помыслов церковную!
   А помнишь, что было во дворе у меня, Каиафы, при допросе? "И, встав, первосвященник сказал Ему: что же ничего не отвечаешь? что они против Тебя свидетельствуют? Иисус молчал. И первосвященник сказал Ему: заклинаю Тебя Богом живым, скажи нам, Ты ли Христос, Сын Божий"? Вот и сейчас молчишь, - захихикал Макар, - как тогда! Ну скажи же что-нибудь в свое оправдание!
   Жорик недоуменно посмотрел на хихиканье Макара и отодвинул его в сторону:
   - Подожди ржать, я еще не все сказал, что хотел! Не дразните власть, не ходите на митинги! Живите тихо и платите десятину, как Бог повелел! Не надо говорить, что несправедливость видите и хотите с нею бороться! Это твои прямые призывы против стабильности, по которой мы все так истосковались: "Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что даете десятину с мяты, аниса и тмина, и оставили важнейшее в законе: суд, милость и веру; сие надлежало делать, и того не оставлять. Вожди слепые, оцеживающие комара, а верблюда поглощающие! Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что очищаете внешность чаши и блюда, между тем как внутри они полны хищения и неправды". Сидел я всю ночь, Евангелие перечитывал и плакал. Как я мог так соблазняться! И что самое ужасное - предавать свое праведное решение тех давних лет, - Жорик всхлипнул, - Нет, соблазнитель, ты и в самом деле ПОВИНЕН!
   И, уронив голову на грудь, он развернулся и пошел назад.
   - А вот я не все еще сказал, - зло сказал Макар, - Хочу сыграть в ту игру, в которую играл с тобой на своем дворе после ареста. Он подошел, резко, быстро дал пощечину Фатеичеву, и тут же отскочил назад, прежде чем Фатеичев брыкнулся, потерял равновесие, повис на душащем его ошейнике и кое-как занял свою прежнюю неустойчивую позу.
   - Ну так скажи, раз ты Царь Иудейский, кто дал тебе леща? Молчишь? Как и тогда не хочешь говорить?
   Макар еще раз подскочил, дал Фатеичеву пощечину и отскочил. На этот раз Фатеичев никак не отреагировал и вяло смотрел в сторону.
   - Как и тогда высокомерно молчишь. Даже глядеть на меня не хочешь. А еще защитник сирых и убогих. Ай-я-яй. Вот твое истинное лицо. Нет, ты и в самом деле ПОВИНЕН.
   Меркушкин соединил большие пальцы рук, сблизил ладони, и крикнул в них, как в рупор:
   - Браво! Браво!
   И бурно захлопал. Массовка сзади поддержала его вялыми аплодисментами.
   Макар, торжественно помахивая поднятой вверх растопыренной пятерней, вернулся толпу.
   - Прямо как моя редакторская работа, как будто разношу в пух и прах очередного писаку с улицы, который решил что ни с того, ни с сего, ничего не зная, может что-то стоящее написать. В общем, думаю, я справился!
   - Отлично, - кивнул ему Меркушкин, - прямо очень даже. Думаю, тебя никто не превзойдет. Вася, пошел!
   Вася повесил нос и решительно двинулся на Фатеичева. Подошел почти вплотную, потом решил отойти на шаг назад, наступил на простыню, запутался и с размаху сел на зад. Кто-то их воинства громко фыркнул, что привело Васю в ярость. Он резко вскочил, опять запутался и упал, кое-как поднялся и заорал:
   - ВИНОВЕН!!! То есть нет... Как же его... ТЫ ПОСТОЯННО ВРЕШЬ!!!
   Вася перевел дух.
   - Я, царь Ирод, оболган тобой и твоими учениками. Не было никакого избиения младенцев, клевета это! Никакие письменные источники этого не подтверждают. Так, для красного словца очернили меня. Уж такое событие Плиний не мог бы обойти стороной. Но нет ничего, ни слова, в истории. Поэтому ни в какой Египет отдыхать вы не ездили всем семейством. Сидели в своем сарае и пердели, как это у вас, работяг, водится. Напеределись до того, что голова у тебя поехала, с ума сошел и пошел в народ фокусы показывать.
   Вася потоптался с ноги на ногу.
   - Я ведь вас, работяг, хорошо знаю. Как дети малые. Только чистоты детской нет. Детей бы никогда убить не смог. А вот этих... мудаков... Всю жизнь среди них прожил... - закончил он с тоской.
   Он еще немного потоптался, потупившись. И вдруг поднял голову и заорал надрывно:
   - Все из-за тебя! Теперь мне понятно стало, почему меня так потянуло со сценарного уйти! Остался бы в институте, прожил бы нормальную жизнь, ту, которой достоин, среди себе подобных, и не попал бы сюда, с тобой разбираться! А мне СУЖДЕНО было сюда попасть! Суждено было стоять тут перед тобой и считаться за жизнь загубленную! Откуда ты взялся две тысячи лет назад и откуда ты взялся сейчас! ВСЕ ИЗ-ЗА ТЕБЯ! Не быть мне никогда никаким писателем, уже все понятно. Я просто роль играю жалкую. И жизнь моя загублена ИЗ-ЗА ТЕБЯ.
   Он снова помялся и продолжил уже вялым, измотанным голосом:
   - И сына моего, Ирода четвертого, мудаком выставили. Ладно, с Иродиадой и головой Крестителя история темная. Может, и вправду упился и пожелание шлюшки исполнил. Однако, не верится. Нахваливал Креститель этот тебя, фокусника. Наверное, таким же фокусником был, только классом поменьше, вот его и казнили, а остальное все для красного словца придумали. И когда привели тебя к сыну моему на допрос - дерзко молчал, не отвечал ни слова, хотя настроен был Ирод четвертый не зло. Но ведь выставили и его злодеем и никчемником, который тебя, фокусника, не пощадил. Так ведь ты молчал и не дал себя пощадить. Какие могут быть к Ироду претензии? Нет, ты ВИНОВЕН!
   И Вася со скорбным лицом поплелся обратно в массовку.
   - Вася, хорошо, душевно вышло, - похлопал его по плечу Меркушкин, - Теперь пошел Павлуша! Давай! - и он подтолкнул Павлушу в спину.
   Павлуша вышел нехотя, со странным отрешенным лицом.
   - ТЫ ВСЕГДА ЛЖЕШЬ, - сказал он скучным голосом, - А с другой стороны - что есть истина? - И он в который раз принял позу, так знакомую по древнеегипетским надписям, - Ты сейчас висишь на цепи, прикрепленной к ошейнику, а по всему миру люди тебе осанну поют, и тогда ты висел на кресте как разбойник, а когда-то толпы за тобой бегали и кричали, что ты царь Галилейский. И то, и то малая истина, то есть факт, но как их сочетать, чтобы большую истину получить, то есть смысл? - Павлуша вздохнул, - Я понимаю, что поэтом стать мне неспроста хотелось, а чтобы сюда поспать и судить тебя. Не мое это желание, выходит. И силы для этого задействованы такие, что мне и не понять такой истины. Мал я. Вот сейчас Васю слушал и как-то до конца осознал, что жизни у всех у нас за волосок подвешены, и волосок этот в любой момент перерезать могут. Я и тогда не понимал, и сейчас не понимаю, в чем ты виновен. Я тебя спасти пытался, так как доказательств твоей вины не видел. Да и Ирод не нашел на тебе вины. Но и доказательств невиновности ты не дал, да еще и говорил, что "царство твое не от мира сего". Что это? Чувствую, что неспроста ты говоришь, верю, что мог ты исцелять, сейчас много всяких разных появилось, прямо по Апокалипсису, ты, думаю, помощнее их всех был. Но сейчас... Если факты соединять, получается, что те силы, которые миром правят, тебя ненавидят. И чей ты сын, какого Бога, если вообще божий сын, а не Кирюхин, неизвестно. Но несомненно, не того Бога, который миром правит. Но и не простой аферист, фокусник, как здесь говорили, раз так тебя ненавидят. Верю, что ты и в самом деле Христос, иначе тебя бы не привели сюда наравне с остальными. И, предполагаю, и взаправду скоро конец света, ведь ты должен прийти в виде, в котором тебя никто не узнает. А в таком виде тебя точно не узнают. В садо-мазо наряде Христа никто увидеть не предполагает. Теперь, сколько не являйся, этот наряд против тебя будет. Боюсь, что прозрел я истину. Шел тебя обличать, и даже не думал, что скажу такое.
   Павлуша тяжко вздохнул и увидел, как Меркушкин отчаянно машет ему кулаком. Он ойкнул и неуверенным голосом продолжил:
   - В общем, ничего мне не остается, как снова сказать: "Умываю руки". ВИНОВЕН.
   Он опустил очи долу и засеменил обратно, направляя стопы в дальний угол, как можно дальше от Меркушкина.
   - Я с тобой еще разберусь, - зашипел ему вслед тот, - и тогда менжевался, ни вашим, ни нашим, и опять за свое.
   - Я все сказал! И "лжешь", и "виновен"! - ответил Павлуша, и на всякий случай стал как можно ближе к двери.
   - Если бы только это, - недовольно проурчал Меркушкин, - хорошо, что не сорвал самый главный момент. Ребятня, давайте, надеваем маски! ОК! КрасавцЫ!
   Меркушкин картинно развел руки, как бы любуясь своими красавцАми. И вот еще - сниму я БДСМ-сцену на мобилу! Потом поржем с вами!
   - Чет мне не нравится, - насупился Кирюха, - чет нас снимать, а их нет?
   - Так вы ж в масках! Вы думаете, я просто так их принес? - и Меркушкин показал пальцем вверх, - Так решено! Вопросы есть?
   - Есть, - заявил Олежка, - решено что? Снимать на видео?
   - Бли-и-и-и-ин! Ну ты и спросил! А что еще? Быстренько ему выскажетесь, не затягивая, что о нем думаете, можете даже маски снять, потом маски надеваете и вперед. А я снимать начинаю. Сперва венок на него напяливайте. Давай ты, Юрик, ты пожестче будешь. Берешь вон тот венок из шиповника на шкафу и надеваешь на лоб. Только в рукавицах, вот бери - тут брезентуха в три слоя. Может немного уколет - потерпишь. Да то я говорю, уже все обговаривали. Вперед, мои храбрые воины!
   Воины, одетые в БДСМ-амуницию, вышли вперед, и выстроились полукругом перед Фатеичевым. Маски снимать не стали.
   - ТЫ ПОСТОЯННО ЛЖЕШЬ! - твердо заявил Юрик, - Мы - римские воины, легионеры, оболганные твоими учениками! Ты был аферист, ложные чудеса показывавший, и самозванец, царем себя называть осмелившийся. И неудивительно, что ты попал к нам, ибо принято таких наказывать и в те времена, и в эти! Как только не расписали нас! Во всех экранизациях мы звери. У Булгакова меня вообще называют Марк Крысобой. Крысобой, надо же! Ты, выходит, крыса? Так ведь плакал как дитятко, умолял не сечь тебя, верещал как крыса, когда тебя пороли,- вдохновенно интерпретировал Юрик россказни Меркушкина, - мы тебя на самом деле еще и пороли не в полную силу. Ну подумаешь, венок терновый надели вместо короны - так ведь ты, шаромыга, царем назвался, а царь - он от Бога. Вдумайся, от Бога! На что дерзишь! Правильно все сделали. А что за враки твои ученики придумали, что мы твои и разбойников с тобой распятых одежды разыгрывали, кому какую взять? Одежды убогие, бедняцкие были, а мы честные легионеры, воины, зачем нам то, что гроши стоит? Нет, ты ВИНОВЕН! Да, ребята?
   Олежка кивнул. Кирюха подумал, и тоже кивнул.
   Меркушкин сладостно улыбнулся - вот оно, вершится, все получится! Он достал мобильник и начал снимать.
   Юрик подошел к шкафу и достал венок из шиповника.
   - Тьфу ты, укололся!
   Фатеичев при виде страшного венка задергался, но потом смирился, и встал, опустив голову и приподняв плечи.
   - Так, держите его с двух сторон!
   Олежка с Кирюхой зафиксировали Фатеичева слева и справа и тогда Юрик приступил к делу. Венок пришелся Фатеичеву как раз по краю волос, с размером Меркушкин угадал. Юрик попытался натянуть Венок ниже, но укололся и заматерился. Фатеичев замычал от боли, по лбу потекли полоски крови. Юрик снял перчатки, сложил их в несколько слоев, положил их по бокам сверху венка и сильно надавил. Под мычание Фатеичев венок спустился где-то на полсантиметра. Крови прибавилось, теперь капли ползли еще и за ушами и по спине. Из глаз покатились слезы.
   - Хватит, - закричал Кирюха, - хватит с него! Он вон плачет!
   - Ну вот, теперь ты царь иудейский! И молчал на этот раз, не нюнился как баба Молодец! Всего две слезы! - заржал Меркошкин.
   - Царь-БДСМ! - хихикнул Олежка, - новый экземпляр придурков! Смотрите все!
   Фатеичев неожиданно пнул его. Олежка отшатнулся.
   - Ах ты тварь! - закричал он и замахнулся, чтоб ударить Фатеичева.
   - Стоп, - закричал Кирюха и перехватил его руку, - хватит его учить! Получил свое! Себя бы так двинул!
   - Ах ты тварь! Будешь знать, как брыкаться! - заорал Олежка, - а ну поворачивайте его лицом к кресту!
   Юрик с Кирюхой с трудом развернули Фатеичева лицом к кресту - цепь была коротковата, и ошейник пережимал Фатеичеву горло, так что он с трудом дышал.
   - Ничего, труднее мычать будет, небось не помрет, - прошипел Олежка, - где тут моя плеточка! Получай, Христос-БДСМ!
   И он принялся с оттяжкой стегнул Фатеичева. На спине его вспухла красная полоса!
   - Подожди, не надо! - крикнул Кирюха и попытался схватить Олежкину руку.
   Юрик схватил Кирюху сзади за руки и оттащил в сторону, заломил ему сзади руку и опустил лицом в пол.
   - Будешь орать - только хуже ему сделаешь, больше получит! - прошипел он.
   - Ладно, буду наслаждаться медленно, - процедил Олежка, - Раз! Раз с половиной! Раз с четвертью! Два! Два с половиной! Два с четвертью! Три! Три с половиной! Три с четвертью! Четыре! Четыре с половиной! Четыре с четвертью! Пять! Пять с половиной!
   - Все, хорош, - сказал Юрик, - а то забьешь, и на меня ничего не останется! Да и он не успеет удовольствия вкусить, наш бесценный бдсмщик! Иди сюда, держи!
   Олежка сменил Юрика на страже Кирюхи, и тот по-молодецки крякнул, подбоченился, покрутил плеткой в воздухе и обрушился на пока еще нетронутые ноги Фатеичева. Фатеичев замычал, запрыгал, поджимая то одну, то другую ногу. Со стороны это напоминало странный танец. Меркушкин не смог сдержать омерзительное хихиканье. Юрик тоже захохотал:
   - Давай, бдсмщик, танцуй, пока молодой!
   И тут же перешел на многострадальную Фатеичеву спину.
   - Сейчас мы тебе сеточку сделаем, как на гриле, - приговаривал он, стараясь бить поперек оставленных Олежкой полос.
   - Все, хорош, - крикнул Кириха, которого все больше и больше томило непонятное ощущение, которое наконец стало невыносимым, - Хорош!
   Он подскочил вывернулся из-под Олежки, подпрыгнул к Юрику и схватил его за руку:
   - Ишь разошелся! В мясники иди, поэт хренов! Все, баста!
   - Чего? - удивленно вытаращил глаза Юрик, - в какие еще мясники?
   - Которые на бойне, - незатейливо отпарировал Кирюха, - Не бить больше!
   - Забодал, - пожал плечами Юрик, - только-только во вкус вошел.
   Они развернули Фатеичева. Глаза были мутными, видно было, что ему совсем худо. Венок был полностью кровавым. Лицо в потеках начавшей запекаться крови. Меркушкин приблизился и снял крупным планом. Потом закрутил кистью как ротором, мол: "Давайте, давайте дальше!"
   БДСМ-воинство перевернуло Фатеичева и закрепило ноги веревкой на перекладине. Меркушкин бросил ключ от наручников, их сняли и закрепили руки на стволе креста, там где должны были крепиться ноги.
   Меркушкин выключил камеру.
   - "Снято!" - закричал он в восторге, - Снято! Минуточку, минуточку, чуть-чуть подождем и продолжаем!
   Видео он запостил на заранее созданный ютуб-канал с подписью "БДСМ-щик Фатеичев униженно просил высечь его и распять". "Ну все", - злорадно подумал Меркушкин, - "сейчас не поверят, но придет время, и когда узнают, что ты и в самом деле Христос, не отвертишься! Видео есть видео. Почти все поверят и отвернутся от тебя! Полдела сделано, идем дальше".
   Настала очередь разбойников. "Ну, с Богом"! - с таким напутствием Меркушкин, не слишком церемонясь, взашей, вытолкнул вперед Дениса.
   Воинство заржало. Денис робко зыркнул опущенными глазами, вздохнул и подошел к кресту.
   - Ну что сказать? - скучно начал он, - ТЫ ВСЕГДА ЛЖЕШЬ. Я послушал Васю, Павлика и понял главное, мы все и правда не станем никакими писателями и поэтами. Мы статисты в какой-то большой игре. И сейчас статисты, и тогда были статистами. Только для этого мы и нужны. И у каждого из нас свой маленький звездный час, вот как у меня сейчас. Сказать свои слова и кануть в вечность. Так что извини Фатеичев, выбора нет. Я только сейчас это окончательно понял. Вроде понимал, что неслучайно сюда попал. Но только сейчас ощутил всем нутром, что большую часть жизни был просто куклой, в которую играют. Не знаю, как у других людей, а у всех здесь собравшихся от рождения любые дороги приводили вот сюда, в этот актовый зал. И мне от этого не по себе. А из личного имею сообщить следующее. Я - Варрава, разбойник, которого толпа иудейского потребовала освободить вместо тебя. И в чем я виноват перед историей? Виноват ли я, что отпустили меня, а не тебя? Вряд ли. Мог и Гаврик оказаться на моем месте. Но почему-то выбрали меня. А толпе главное было, чтобы тебя не отпустили. В чем моя вина, что имя мое стало скверным? Не знаю. Тебя здесь называли аферистом и мошенником. Наверное, ты и в самом деле такой. Тогда в чем была неправа толпа? Мне сказали, что разбойником я был благородным, вроде Робин Гуда, бедных защищал от произвола. И "беспорядки и убийство", которые я совершил, как написали твои ученики в Евангелии, - от этого. Предполагаю, что не было иного выхода бедных защитить. Исходя из этих соображений и из того, что нужно повиноваться велению сил, нас сюда приведших, говорю тебе: "Виновен!"
   Денис сказал свою речь тихим ровным голосом, потом аккуратненько развернулся и аккуратненько вернулся на место, никому ничего не говоря. Меркушкин посмотрел на него с легким презрением. И ничего не стал говорить.
   - Гаврик, давай теперь ты.
   Гаврик вышел решительно и заговорил медленно, неубедительно, жестами подчеркивая мысли. Но все равно выходило невпопад.
   - ТЫ ВСЕГДА ЛЖЕШЬ. От Варравы хотя бы имя осталось, а я - всего лишь тень твоей славы. Безымянный разбойник на соседнем кресте, призванный оттенить твое божественное происхождение, которое, судя по тому что происходит здесь и сейчас, таковым, весьма возможно, не является. Ох и заварил ты кашу на тысячи лет. А расхлебываем ее мы, - Гаврик обернулся и кивнул на воинство сзади, - сперва на картинах наши рожи нарисовали, потом мы с родились с такими же лицами и здесь оказались. Помнится, Гамлет говорил Полонию, что, мол, вы на флейте играть не умеете, а собираетесь играть на человеке, который сложнее. Флейтист на нас играет гениальный. И какое странное произведение забацал. И ему виднее, что ты - ВИНОВЕН.
   Пока Гаврик говорил, стоявший позади всех Данила, он же Иуда, подошел к двери и потихоньку начал поворачивать торчащий в двери ключ. Павлуша заметил краем глаза движение сбоку и повернулся. Данила замер, но Павлуша сделал вид, что ничего не видит и отвернулся. Данила продолжал медленно поворачивать ключ, и аккурат к концу Гавриковой речи дверь открылась, и когда Гаврик уже шел обратно Данила протиснул почти половину тела в коридор. И тут Меркушкин оглянулся, ища Данилу, и понял, что происходит.
   - Стой!!! Куда!!!
   Дверь с треском захлопнулась и раздался топот бегущих ног.
   - За ним!
   Юрик с Олежкой выскочили в коридор и помчались за успевшим оторваться Данилой. Данила промчался вниз по лестнице на первый этаж к вахте, и как был в простыне, поддерживаемой во время бега руками, выскочил на улицу.
   - Ох уж эти литераторы, - с негодованием пробубнил вахтер, - вечно напьются и творят незнамо что! А это как ... что!!! - завопил он, увидел выскочивших с лестницы Одежку с Юриком, - Куда в кожаных трусах!!! Виктор Сергеевич, сюда!!! А ну назад, по коридорам среди людей ходить в таком виде! Поэты, наверное, кто еще может так нажраться, что облик человеческий теряет!!! Перед девчонками не срамитесь! Как фамилии? Быстро говорите, коменданту доложу!
   Юрик с Олежкой помялись, и решили вернуться. Вид и прямо был не для прогулок. Пока возвращались в актовый зал, из дверей комнат высовывались любопытные девичьи головы и хихикали.
   - Утек, - мрачно объявил Юрик, входя в зал.
   - Как и тогда. Без предательства не может, - констатиовал Меркушкин, - ну, оно ему таким боком выйдет, что не советую никому следовать его примеру.
   Павлуша помертвел и стал сосредоточенно разглядывать спину стоявшего впереди Гаврика.
   - Без него обойдемся. Юрик, Олежка, Кирилл, переворачивайте его.
   Фатеичева развязали и снова укрепили на кресте, теперь уже вверх головой.
   - Так, все отошли от него! Буду снимать видео.
   Меркушкин достал телефон.
   - Миллионы лет я правил миром, - заговорил он низким рокочущим голосом, моментально заполнившим комнату, - и вот явился ты, самозванец. Без тебя люди были веселы и счастливы, они жили просто и обожали богов, ибо понимали, что боги - это и есть самое жизнь, а люди нужны, чтобы славить богов и приносить жертвы. И не возникало у них лишних вопросов, нужно было только исполнять волю богов. И если боги хотели, чтобы самою свою жизнь люди отдали для них, они делали это с радостью, ибо понимали, что они ничто, и с веселым смехом отдавали свои жизни для высших. Радостно, со смехом! Вся Греция, весь Рим предавались божественному веселью - мужественные бои гладиаторов, уничтожение мятежников и грешников в цирках, созерцание казней - все это было и поучительно, и увлекательно и весело одновременно. Люди были правильны и праведны, блаженная улыбка не покидала их лиц. Яд познания добра и зла, проникший в мир по женской слабости Евы, с огромным трудом был сдержан. Но он был сдержан! В своей массе люди не задумывались о добре и зле, они приходили к гадающим на внутренностях птиц, зверей и младенцев и получали от нас указания, что угодно, что неугодно. Для этого же использовались оракулы, сны, знамения. Мы не оставляли людей, ибо слабы они, чтобы знать, что нет добра и зла, есть только порядок, незыблемый порядок, в котором сильные имеют больше, чем слабые, ибо это естественное право сильного, все остальное - извращение. И вот пришел ты, и люди забыли старых богов. Благодаря тебе люди стали задумываться не о том, что им должно, а о том, что им нужно, и хорошо ли, то что им нужно. Вместо того, чтобы молиться, они стали искать знаний в таких частичных вещах, как наука и техника. А ведь раньше, все что было им нужно у них было: меч, колесо, конь, соха, храм. Все остальное лишнее. Они стали судить, что есть добро, что зло, хотя и в Библии было сказано, что это начало грехопадения. Он стали мудрствовать, заниматься философствованиями! Они стали думать, что цари природы, и что их желания и чувства имеют хоть какое-то значение! Они перестали спрашивать, что хотим мы, и думают только о себе, свою жизнь они стали высоко ценить! Они помешались на своих маленьких частных знаниях. Ничего не стоит их наука перед нашим вечным знанием, но они гордятся ею, но они превозносят ученых, понявших маково зернышко истины - маковое зернышко! - как великих. Мы все равно используем ваши мизерные знания в наших целях, чтобы вы уж совсем не рехнулись, а вы в своем христианском ослеплении даже не замечаете наших знамений, пренебрегаете нашими предсказаниями! Вы пытаетесь жить по-своему как неразумные дети. Вместо того, чтобы выявлять сильнейших в управлении странами в войнах - естественном угодном богам занятии, вы оплачиваете кучи чиновников, управляющих глобализацией. И что имеете - слюнявую мораль, учитывающую мнение слабаков, и отсюда не выросло ничего кроме деградации, кроме всех этих диких чернокожих в европе и америке, идущих в атаку на вашу хилую цивилизацию. Как прекрасны были древние скульптуры, славящие высшее - богов. Уже Гомер усомнился в нас, за что и был лишен зрения - зачем оно не видящему высшего? А после тебя мир пал в полную слепоту. Христианская цивилизация интересуется слабейшими переживаниями убогих, которых раньше просто милостиво уничтожали. Полюбите дальних, как ближних - призвал ты, и уничтожил естество. Ты как слабая женщина Ева в свое время совершила грех суждения и сделала огромную трещину в устройстве мира, еще одну трещину заложил ты - не выполнять волю сильных, а объединяться, чтобы сильные с вами считались, объединяться как родственники в семье. Что получается при твоей пресловутой любви к дальним как к ближним? Общая идея становится важнее кровного родства. Все распадается, дети после достижения самостоятельности перестают слушаться родителей и не живут угодной богам многопоколенной семьей, вместе с бабушками и дедушками, отчего мораль совсем оскудела, ее некому передавать из поколение в поколение, и поэтому она меняется. Вы считаете, что мораль развивается, а на самом деле оскудевает, так как золотой век нашего правления сменяется пластиковым, вашим. Женщины не просто чувствуют себя равными с мужчинами, но и пытаются доминировать. Противно женской природе, которая в том, чтобы сидеть дома и выглядеть как серенькая курочка, чтобы никто чужой внимания не обращал, они украшаются, делают операции на сиськах, оголяют ноги, плечи, волосы. Мужчины считают, что карьера воина - для недалеких, называют их солдафонами. Им хочется быть производителями ложных немужских ценностей - программистами, учеными, и даже такими позорными личностями, негодными для воинской службы, как певцы и актеры, те, кто зарабатывает срамным трудом, кланяясь за то, что до них снисходят нормальные люди. И секс не для того, чтобы детей родить или отдать богам избыток сексуальной энергии и повеселить их, а для себя, для людского удовольствия. Как была прекрасна древняя Спарта! Она не оставила после себя ничтожных философских трактатов, слюнявых поэтов и бесстыжих скульпторов! Мужчины были такими, какими мы их хотели видеть - воинами и только воинами. Они занимались единственным достойным мужчин занятием - завоеванием благ для своего государства и его защитой. Женщины сидели дома, были серенькими как самочки фазанов и полностью подчинялись мужчинам, как и подобает слабым существам. Работали илоты, полулюди-полуживотные, с которыми обращались так, как и подобает обращаться со слабыми: убивали за самую возможность неподчинения. И Спарта прославлена на века! Если раньше вы мудро подчинялись, то теперь брыкаетесь и пытаетесь сами выстроить свою судьбу. Из-за тебя человечество на грани краха. А сам ты каков? Пришел, и стал молить, чтобы тебя высекли и повесили на кресте. Захотелось получить свой мерзкий садо-мазо кайф? Это и есть твое истинное лицо. Для этого ты живешь! Извращенец, получающий оргазм от мерзчайших удовольствий. Пусть все узнают твое истинное лицо!
   Меркушкин выключил камеру.
   - Это что такое было? - спросил Денис.
   - Минуточку, - попросил Меркушкин, он был занят отправкой видео на тот же канал, куда ушло и первое. Видео он назвал: "Послание в будущее. Хозяин мира разоблачает ничтожество самозванца Христа".
   - Это я от имени Хозяина Мира говорил, он как бы вошел в меня, и я был его проводником, - изображал смущение Меркушкин, - Теперь вы знаете все. Или почти все. По крайней мере все, что вам полагается знать. А сейчас я сделаю рассылочку моего первого видео по всему нашему курсу, по всем своим знакомым. С приглашением зайти в актовый зал ознакомиться! Каково?! - мелко захихикал он, - Молодцы мы с вами! Теперь у нас будет куча свидетелей его мерзкой сущности!
   И он погрозил Фатеичеву кулаком:
   - Конец тебе!
   Фатеичев висел на кресте в полуобморочном состоянии: жалкий, в колючем, темно-бардовым от запекшейся крови венке, с перепачканном кровью лицом. В потеках крови были также шея и грудь. На боках были видны полосы от кнута.
   - Так, стражники, переодеваться! Всем остальным - давайте по этажам, в комнаты где наши не живут. Давайте, тащите очников. Видео всем пришло? Проверьте! Показывайте всем видео, пересылайте им, рассказывайте, что извращенца поймали, что его вся общага смотрит. Вот вам еще и ссылка на канал. Получили? Народ у нас такой: захотят увидеть, что другие видели. По возможности собирайте толпу и ведите сюда! Скоро те, кто побывал, будут прибегать другим рассказывать, те тоже потащатся. Так что свидетелей, что он просил себя высечь и на крест повесить у нас будет предостаточно! И еще мы сейчас с комендантом сделаем документик. Напишем заявление в деканат, о том, что Фатеичев мазохист и преследовал нас просьбами его выпороть и повесить на крест. У нас шла репетиция проекта Голгофа, он притащился с атрибутикой садо-мазо и мешал нам репетировать, пока мы не были вынуждены его проучить. Далее передаем наше мнение, что такой человек не может быть литератором, и не может быть товарищем нам, учащимся на литераторов. С утра весь институт только о нем и будет говорить. Сейчас с комендантом составим акт о нарушении распорядка проживания в общежитии студентом Фатеичевым и приложим копию к нашему заявлению. Завтра его, - он кивнул на Фатеичева, - не будет ни в институте, ни в общаге. Аминь.
   Меркушкин блаженствовал. Столько лет, столько лет он шел к этому! И все получилось, все!
  
  

Предательство Иуды

  
  
   Данила сбежал с крыльца, выкинул мешавшую движению простыню в кусты, и помчался вдоль по улице, затем свернул во дворы. Огляделся. Погони не видно, значит оторвался. Вот и отлично.
   Почему, а тем более зачем, он сбежал, он бы не смог объяснить. Не было уже сил выносить издевательства. Сперва над собой, потом над Христом. Быть Иудой - само по себе ужасно. Одно имя чего стоит. А он и на самом деле Иуда. На самом деле! И что будет, если кто-то узнает! Какой позор. И принимать участие в таком ужасе, как этот Меркушкин затеял, это просто позорный позор. Да еще принимать в качестве Иуды! Этот Меркушкин точно бы его на видео записал, а потом выложил где-нибудь. Он же Иуда, что с ним церемониться! Вон как издевались над ним, прежде чем Христос пришел. Данила всхлипнул. Совесть. Его должна мучать совесть, как считает весь мир.
   А этих мучает совесть?
   Что такое совесть? То, что стыдится за содеянное. И заставляет раскаиваться. Совесть как живое существо, которое спит, пока не нагадишь, и тогда оно просыпается и начинает тебя мучить. Вероятно. Но вот его, Данилу, совесть не мучит. Неужели он и в самом деле продал Христа за 30 серебряников? Не верю, решил Данила. Даже если я и в самом деле Иуда, я был так наивен, что из жадности продал бога за тридцать монет? Иуда вернул деньги старейшинам, значит, деньги были не главное.
   Нет, тут не жадность. Сумма оплаты не выглядит астрономической, чтобы голову закружить. Но в чем причина? Несогласие с Христом? Но ни слова об этом нет в канонических Евангелиях. Якобы дело в жадности. Иуда отвечал за кассу, то есть за мирское. По-видимому, меня раздражало, что забота о хлебе насущном было на мне, а Христос притчи о хлебе рассказывал и говорил, что мирское - это не главное? Или священнослужители поймали меня на каком-нибудь пороке и пообещали разоблачить, если предам Христа? А может тупо обманули, сказали, что спасут Христа?
   Круживший по двору Иуда остановился и вздохнул.
   - Да кто ж его знает. Если б я мог вспомнить, что тогда было, - произнес он вслух.
   Проходящая мимо бабка покосилась на него и ускорила шаг.
   Данила понял, что он стоит в одной майке в незнакомом дворе, и по коже побежали мурашки холода. Нужно посмотреть, можно ли уже вернуться.
   Данила подошел к общежитию и замялся, не доходя до крыльца. Возвращаться было страшно. Наделал он дел. Мало того, что придурки во главе с Юриком морду набьют. Так еще этот жуткий Меркушкин и его пресловутые силы, которые миром правят. А это пострашнее всего с чем Данила когда-либо сталкивался.
   В кустах белела брошенная им при побеге простыня. Было зябко. Данила достал ее и закутался. Не стоять же тут всю ночь из-за этих идиотов. Что-то нужно было делать. И решение пришло.
   Данила засунул руку в карман. Отлично, мобильник был на месте. Он включил его и набрал полицию.
   - Полиция? Срочно! Человека пытают и подвесили на кресте! Я чудом удрал и звоню вам! Подъезжайте! Данила Сироткин. Буду ждать на крыльце общежития литературного института. Я в белую простыню закутан, сбежал как был. Жду.
  
  

Голгофа

  
  
   В актовый зал стояла медленно ползущая очередь из любопытных. Толком народ не разобрался, но ведь интересно. Всех впечатлило видео. Да и настойчивость, с которой приглашали посмотреть на пойманного извращенца, сыграла свою роль: почти никто не отказывался пойти посмотреть на извращенца. Ну что ж, не каждый день в общежитии литинститута извращенцев ловят. Тем более, как выяснилось, в актовом зале был сам комендант. Девчонки в очереди смотрели друг у друга видео и хихикали.
   После входа в зал очередь медленно, полукругом, проплывала мимо распятого Фатеичева. Юрик с Олежкой управляли движением.
   - Так, не задерживаться, не трогать, близко не походить. Если селфи делать, то вот сюда, в сторонку и быстренько, желающих много! Да, можно и со мной!
   Остальные участники перформанса, уже расставшиеся с простынями, толпились около стола, за которым заседал комендант Витек, он же в данных обстоятельствах Виктор Сергеевич. Был составлен и распечатан акт, в котором было зафиксированы просьбы студента-заочника второго курса Фатеичева с просьбой применить к нему бытовое насилие, а именно, выпороть, для того, чтобы получить садомазохистское удовольствие. По состоянию дел после проверки комендант подтверждает заявление студентов второго курса, подпись и печать, далее список пострадавших студентов с их подписями. К акту коменданта прилагалось заявление пострадавших студентов в деканат заочного факультета о нежелании и невозможности продолжать обучение со столь ужасным существом, как студент Фадичев.
   - Ну вот, вот и свершилось! - не скрывая радости запрыгал Меркушкин, и хлопнул по плечу Витька. Тот брезгливо смахнул руку и пристально посмотрел на Меркушкина.
   - Да ладно злиться, Вить, какое дело сделали! - Меркушкин подскочил к Фатеичеву, вытащил невесть откуда взявшиеся конфетти и стал разбрасывать на Фатеичева, на толпу, на оторопевших Юрика с Олежкой.
   - С новым счастьем! С новым счастьем! - подпрыгивал он.
   Очередь на выходе застопорилась, народ развернулся и начал снимать Меркушкина на видео. В толпе захихикали и стали крутить пальцем у виска. Желающие войти в зал не могли протиснуться в двери, потому что никто не выходил. Юрик с Олежкой попытались навести порядок и вытолкнуть зрителей из зала.
   - Давай, давай, посмотрели - дайте другим! - наседали они. Но народ только отмахивался. Меркошкин потерялся. С глупой счастливой ухмылкой он скакал перед Фатеичевым и корчил торжествующие рожи.
   Витек с насмешливо глядел на него.
   Из-за столпотворения никто не заметил, что в коридоре что-то происходит.
  
  

Полиция

  
  
   В коридоре послышался громкий шум, возмущенные голоса и все затихло. В актовый зал перестал кто-либо протискиваться. Юрик с Олежкой переглянулись, и затянули было старую песню:
   - Давай, давай, посмотрели - дайте другим!
   Но тут дверь распахнулась, а точнее, ее распахнули, оттискивая в стороны уже проникнувших и еще не покинувших, и в актовый зал с грозным видом вошли двое полицейских. За ними с невинным видом просочился Данила.
   -А-а-а... У нас тут репетиция! - испуганно пролепетал Меркушкин, - Вот! - и он нелепо улыбаясь подбросил в воздух очередную порцию конфетти, - Что происходит? Зачем вы пришли, товарищ старший сержант?
   - Старший сержант Фенюков! Это мы от вас хотим услышать, что тут произошло! - ответил старший сержант, толстый рыжий мужик, который, видимо, был за главного.
   - Это вон к нему, - комендант Витек кивнул на Меркушкина и стал протискиваться к выходу.
   - Стоять! Всем оставаться на своих местах! Никому не выходить! - Фенюков грозно приподнял растопыренную пятерню, - Пожимайло, а ну-ка отфоткай все что происходит. Где комендант?
   Меркушкин с Витьком переглянулись.
   - Нет его, - мрачно выдавил Меркушкин.
   - А на вахте сказали, что он здесь. Здесь он? - Фенюков обернулся к Даниле.
   - Я здесь, - мрачно выдавил из себя Витек.
   - Значит, администрация здесь. Так объясните, что здесь происходит с ведома администрации? Пожимайло, все сфоткал?
   - Да.
   - Хорошо, стань пока у дверей и никого не пускай, не выпускай. Так что здесь происходит с ведома администрации? Почему вы человека истязали и к кресту привязали?
   - Вас, наверное, в заблуждение ввел вот этот, - Витек кивнул на Данилу, - Ничего особенного с ведома администрации здесь не происходит. Я здесь зафиксировал коллективную жалобу студентов на вот этого, - он кивну на Фатеичева, привязанного к кресту, - я как представитель администрации знал только о репетиции мистерии на тему Голгофы. И вдруг меня приглашают и рассказывают, что вот этот, - Витек презрительно скривился и указал на Фатеичева, - приставал к людям и требовал, как вы выразились, "истязать".
   - Так значит он у вас в кровище, потому что сам виноват?
   Витек воровато повел глазами.
   - По заявлениям тех, кто меня пригласил, а их много - это так. Сам просил. Вот ответственный, %^_* Меркушкин, репетицию проводил.
   - Да, - печально сказал Меркушкин, - к сожалению, этот человек требовал садо-мазохистских утех. Пришлось пояснить ему, что он не прав.
   - Ага. Такой ты веселый был и вдруг запечалился. Как-то странно это. Значит, если к вам придет человек и будет просить вам руку отрубить, вы ее отрубите, чтобы показать, что он неправ. И как вы думаете, закон будет нарушен?
   - Я не юрист. Но если человек сам хочет...
   - Если даже человек сам хочет, чтобы вы ему навредили, вы не имеете права это делать.
   -Да чем ему навредили? Вон висит, расслабился. Может даже спит. Да, вид страшноватый, но это он специально крови размазал, расковырял, чтобы пострашнее выглядеть. Извращенная психика.
   Меркушкин брезгливо дернул плечиком, и поджал губы.
   Фенюков вопросительно посмотрел на Данилу. Тот отрицательно помотал головой.
   - Врет значит? - требовательно спросил Фенюков.
   Данила закивал.
   - А ты, - Витек замешкался, - как же тебя зовут...
   - Данила Сироткин, - услужливо подсказал Меркушкин,
   - Ты думаешь, твоя клевета тебе с рук сойдет? Исключат вместе с вот этим, на кресте который.
   - Да его здесь и не было никогда, - подскочил Меркушкин, - не было, ребята могут подтвердить! Был он здесь, ребята?
   - Нет, не было! - решительно сказал Юрик.
   - Не было! - кивнул Олежка.
   - И остальные тоже скажут! Да ребята? - ухмыльнулся Меркушкин.
   Остальные нехотя закивали, и выдавили из себя подтверждающие звуки.
   - Значит не было! - подскочил Данила, - а что это за мной вот эти два гаврика в кожаных трусах аж до вахты неслись?
   - Надо же, в кожаных трусах! - хихикнул Пожимайло, - картина, однако!
   - Да ты заглянул сюда, хамить начал, слово за слово, ребята тебе накостылять хотели, вот и гнались за тобой, - парировал Меркушкин.
   - Да что это они не сами говорят, а ты вместо них? Товарищ сержант, вы ноутбук не забудьте изъять! У него там папочка есть и всякие заготовочки документиков, картиночки. И я там вместо со всеми!
   - Да был ты тут, никто не возражает. Заглянул, и все.
   -Он здесь был, - раздался тихий голос, от которого все замерли.
   Висевший на кресте приподнял голову и смотрел на полицеских.
   - Это вы сказали? - недоверчиво спросил Фетюков.
   - Да, я. Он здесь был и все видел. Они еще все на видео снимали и видео разослали. Все пришли после видео. Снимите меня отсюда, мне больно!
   - Сейчас снимем! Ты и ты, - Фенюков ткнул пальцем в Кирюху и Павлушу, - снимайте. Пожимайло, фотографируй.
   Пока снимали подвешенного Фатеичева, Фенюков обратился к стайке зевак, не успевших ретироваться из актового зала.
   - Вы видео смотрели?
   Меркушкин за его спиной отчаянно замотал головой и замахал руками.
   Зеваки уставились в пол и отрицательно замотали головами!
   - ЕСТЬ!!! - радостно завопил Данила, - есть видео! Он рассылку делал и мне тоже пришло! Разослал в заранее сформированную группу и меня не удалил! Товарищ старший сержант! Мобильник! Отбирайте, он видео удаляет!
   И не ожидая сержанта Данила подскочил и стал вырывать мобильник из руки Меркушкина. Меркушкин взвыл и укусил Данилу за щеку. Данила завопил, но руку Меркушкина не отпустил, а наоборот, резко вывернул ее. Мобильник упал на пол, Данила пнул его, так что он подкатился прямо к ногам Фенюкова, который, тяжко вздохнув, наклонился и взял мобильник в руки. Пароль Меркушкин уже успел ввести, поэтому доступ к данным был открыт. Фенюков запустил видео. И некоторое время с любопытством смотрел.
   - У меня такое же, товарищ старший сержант, - прыгал рядом Данила, - смотрите, это оно же! Только на ютуб канал уже выложено! Час назад!
   - Да тут еще одно, - недовольно замотал головой Фенюков, - у тебя тоже есть?
   - Нет! А вы рассылку посмотрите, какое видео рассылали!
   - Ага, давай! Вот! Правильно говоришь, на группу посылал. Только одно видео разослал. Так значит не получали видео? - рявкнул он в сторону зевак, - Интеллигенция, блин! Быстро все положили мобильники на стол, проверять будем! Так, а что с распятым?
   Фатеичева как раз сняли с креста и посадили на стул, лицом к спинке.
   - Блин, досталось парню! Вы как?
   - Не очень, - с трудом сказал Фатеичев, - больно. Но морально еще больнее.
   - Пожимайло, вызывай скорую, пусть посмотрят его, перевяжут. Вот значит как! Ну, я пока возьму показания у коменданта и вот у этих. Слушать сюда, хозяева мобильников! Сейчас находим двух понятых и при них проверяем каждый мобильник на наличие ссылки. Или же добровольно, без понятых, даете показания, что получили видео. Ссылку на ютуб-канал указываете. И описываете, почему и как здесь оказались. Что выбираете?
   - Заявления, - мрачно сказала ближайшая к дверям девица.
   - Вот и отлично. Все того же мнения? Тогда берем листки бумаги, и пишем. Ручек не хватает? Тогда по очереди. Указываем ФИО и номер комнаты, где проживаем. Не рекомендую путаться, все равно, судя по всему, еще минимум по разу придется с вами встретиться, и придется вам документы следователю предъявлять - тут на несколько статей дело. Пока вы только свидетели. Но можете получить еще и ложные показания, если личные данные не сойдутся. Ну а теперь с тобой, комендант. Когда и при каких обстоятельствах узнал о том, что происходит, почему в милицию не заявил?
   Пока снимали показания у коменданта и у зевак, приехала скорая.
   - Вау... Давно такого не видел - венок из шиповника натянули! - поразился врач, - это кто ж вас так?
   - Вот эти вот двое, - Данила указал на Юрика с Олежкой, - А вот этот, - он кивнул на Меркушкина, велел им сделать!
   - Клевета, - иронически ответил Меркушкин, - отыгрываются комплексы ущербности, хочет самоутвердиться за счет ложных обличений.
   - Ну, это не мое дело, милиция пусть разбирается, только вот вы двое, - он кивнул Юрику с Олежкой, - будете сейчас помогать снимать это, раз сумели надеть.
   Под руководством врача сняли венок и обработали раны.
   - Ну я все сделал, - доложил врач Фенюкову, - раны неглубокие, все обработали, организм молодой, все заживет за несколько дней. Если что, к врачу. Вкололи антистресс, витамины, от столбняка укольчик сделали. Он уже почти в норме. Главное его от этих оградить, - он кивнул на Меркушкина и компанию.
   - Порешаем, - кивнул Фенюков, - Так, Пожимайло, вызывай еще одну машину. Сейчас закончу с комендантом, помогу перечитать объяснения от вот этих, - он кивнул на зевак, - как раз машина подъедет и погрузим всех остальных, сколько их получается... десять... Ну и вам придется с нами проехаться, - обратился он к Фатеичеву, - сможете? Мы вас, если что обратно подвезем.
   - Смогу, - кивнул Фатеичев, - мне уже значительно лучше.
   - Отлично. Пожимайло, вызывай машину.
  

В участке

  
   Машина приехала довольно быстро, минут через пятнадцать.
   - А одеться потеплее? - заверещал Меркушкин, - Мы же не одеты!
   - А простыни свои прихватите и закутайтесь, - отрубил Фенюков, - вас много, я за вами бегать не буду. Да и доверия к вам, поэтам, никакого.
   - Я не поэт, - мрачно съехидничал Меркушкин, - неужели по мне не видно?
   - В протоколе укажешь, кто ты. Не видно по тебе ничего хорошего, кончай базарить и в машину! - повысил голос Фенюков, - Пожимайло, повели их! Пострадавший, как себя чувствуем?
   - Ничего, много лучше. Уколы начали действовать, - застенчиво улыбнулся Фатеичев.
   - Отлично, тебя среди первых опросим. Если что, пораньше отпустим.
   В участке уже ждал дознаватель, молодой старлей с помятым лицом.
   - Вечно из-за тебя, Фенюков, работа по вечерам, - пробубнил он, - Старший лейтенант Никонов, - представился он задержанным, - я буду проводить дознание.
   Всех, кроме Фатеичева и Данилы, загнали в клетку.
   - Нам с ними нельзя, сами понимаете, - заглядывая полицейским в глаза пояснил Данила.
   - Ладно. Посидите в кабинете, пока будем протоколы составлять. Сейчас дознаватель с материалами разберется и будем вас по одному вызывать, - пояснил Фенюков остальным.
   Сперва опросили Данилу. Он подробно рассказал, произошло в актовом зале, но не стал ничего говорить о сходстве участников с картинами.
   - Так значит, этот, как его... Меркушкин, вам сказал, что вы в прошлой жизни были участниками Голгофы? - Никонов посмотрел на Данилу недоуменно, - и вы поверили? Вы уж извините, первый раз такой маразм вижу.
   Пожимайло хихикнул.
   - Это как в сектах. Там всегда есть кто-то, кто сумеет тебя убедить в любой самой чумовой фигне. Этот Меркушкин, из таких, я прям чувствую.
   - Я лично, не очень-то поверил, - опустил глаза долу Данила, - но вокруг люди верят, выполняют бред, который им велит делать Меркушкин, уже думаешь, может и вправду все, может все так и есть. Коллективный психоз, по всей вероятности. Мне, в конце концов, непереносимо стало. Я и сбежал, чтобы самому гадостей не делать.
   - Покрепче других на внушаемость оказался. В сектах таких стараются обнаружить и избавиться от них. Причем, по всякому избавляются, иногда убивают. А вы как к этому относитесь? - спросил Никонов у Фатеичева.
   - Честно говоря, у меня до сих пор ощущение, что я сплю, - Фатеичев даже потряс головой, как бы стряхивая сонливость, - но ведь они, вроде, и в самом деле верили! Иначе не объяснить поведение!
   - Ничего, все объясним, не первый год работаем, - обнадеживающе сказал Никонов.
   После Данилы опросили Фатеичева.
   - А чем же вы так не понравились этому Меркушкину? Как думаете? - задумчиво покусывая кончик ручки спросил дознаватель.
   Фатеичев пожал плечами.
   - Ну, все-таки, может есть какие предположения?
   - Картинка была, где он на Фатеичева похож, - вмешался Данила.
   Он решил, что правду нужно подавать порционно, чтобы представители власти имели возможность придавать странностям привычный оттенок.
   - И он ее всем предъявил как доказательство?
   Данила кивнул.
   - И правда, секта какая-то, - бодрым тоном заявил Пожимайло.
   Было видно, что ему уже все понятно, и он готов объяснить всем не столь быстро соображающим.
   - Похоже, - согласился Никонов, - в жизни этот Меркушкин, наверное, никто, но способности ментальные есть, людям головы пудрить может. Власть таким требуется. Чтобы подчинялись, так они комплексы, ущербности компенсируют,- он многозначительно нахмурился, - Разберемся! Так, прочитайте протокол и распишитесь внизу каждой страницы, что составлено верно, - обратился он к Даниле, - А пока займемся вами, - кивнул он Фатеичеву, - садитесь вот сюда, за стол, будем с вами заявление писать, вы ведь потерпевший.
   - Хорошо, - послушно кивнул головой Фатеичев.
   Зазвонил мобильный, лежавший на столе возле Никонова.
   - Да, Лена.. Да... Сегодня за полночь буду, извини, как всегда - как домой соберусь, что-нибудь привезут. Хорошо. Целую. Юрку поцелуй от меня. У нас в Лихлборах дождь? Учту.
   Он нажал отбой, и вздохнул.
   - Времени с семьей побыть из-за вас некогда. Итак, ваше полное имя?
   -Фатеичев Александр Петрович.
   - Полных лет?
   -Тридцать три.
   - Хм... Родились когда?
   - 7 января 1975 года.
   - На рождество? И тридцать три года, как Христу во время Голгофы. Да вы просто находка для этого Меркушкина. Да еще и сходство с картинкой. Впечатлительных людей аферисту вполне можно увлечь, - Никонов неодобрительно цокнул, - Проживаете в общежитии литературного института? Как познакомились с задержанными?
   - Учимся на одном курсе. Я перевелся в лит из Питера, пока почти никого не знаю.
   - С кем первым познакомились?
   - Заселился в комнату с Макаром Коренко. Вон сидит, - Фатеичев указал на Макара, сидящего у решетки в обезьяннике, - он меня активно зазывал на репетицию прийти.
   Макар в ответ показал ему язык.
   - Фенюков, давай-ка бери и опроси этого Макара, пока я с Фатеичевым занимаюсь, - распорядился Никонов, - помоги, быстрее закончим, а то вон их сколько. Подробно расспроси, зачем зазывал на репетицию, какие цели были, что говорил. Я потом присоединюсь.
   Фенюков вытащил из клетки недовольного Макара и приступил к допросу, а Никонов продолжил с Фатеичевым.
   - Как зазывал? Что-то обещал?
   - Два зачета.
   - Два зачета? - ухмыльнулся Никонов, - Ну да, студенты. За два зачета душу продадут.
   - Выглядело странно, - Фатеичев пожал плечами, - а с другой стороны, ВУЗ творческий, здесь всякие познавательные вещи вполне могут практиковаться. Макар казался вполне приличным парнем. Не психом. Умный. Общительный. Целеустремленный. И такое нес потом! Нет, это, конечно, Меркушкин. Его идея. Он на меня глаз положил, что я вроде похож на Христа из цикла Ге, художника русского. В Третьяковке его картины.
   - А вы сами видели?
   - Да. В интернете нашел.
   - То есть, маленькая картинка в интернете, и вы решили, что похожи?
   - Ну как... Сходство какое-то есть. Но я понимаю, что худые, бородатые, лохматые все друг на друга похожи. Я не придал этому значения.
   - И пошли на репетицию?
   - Я пошел не из-за картинки, я вообще значения ей не придал.
   - Значит, из-за зачетов?
   - И из-за них тоже. Хотел общение поддержать, друзей завести.
   - Панятна... - понимающе отозвался Никонов, - так я и думал, Меркушкины чуйку на людей имеют, у кого что болит, чего кому не хватает. И начинают на этом играть.
   - Это ваши домыслы! - отозвался из клетки Меркушкин.
   - Это Меркушкин и есть? - удивился Нестеров, - борзой какой. Только это не домыслы, а предположения, основанные на опыте использования науки "судебная психология". И ваше поведение пока вполне укладывается в схему поведения организатора сообщества сектантского типа. А дальше будем с вами работать и во всем разберемся, вы не сомневайтесь.
   Меркушкин то ли хмыкнул, то ли всхлипнул:
   - Не получится у вас ничего. Не с теми связались.
   - Угрозы? - приподнял брови Никонов, - а это мы занесем в протокол, да и свидетели есть.
   Меркушкин снова хмыкнул. На это раз вполне определенно.
   - Ладно, продолжим. - Никонов снова обратился к Фатеичеву, - почему они решили вас избивать?
   - Они не только избивали, но и глумились! - встрял Данила.
   Никонов недовольно покосился на него, но сдержался.
   - Давайте по порядку. Почему решили избивать? Чем мотивировали?
   - Так до конца и не понял, - Фатеичев недоуменно пожал плечами, - они имитировали Голгофу, а там Христа истязают. Я когда меня связали, некоторе время думал, понарошку будут. Но все быстро приняло какой-то страшный оборот. Для начала меня уговорили примерять садо-мазохистский нарядец, сказали, мол, современная постановка, ищем новые радикальные пути, стражники так же будут одеты. Потом ошейник примерять уговорили, кляп. И все, как только кляп примерял - началось. Я понял, что мне просто рот заткнули, чтобы криков не было слышно, прикрепили цепь к ошейнику и подвесили. Чтобы на полстопы стоял, пятки в воздухе болтаются. В таком виде особо не побрыкаешься.
   - Так, минутку, записываю, - прервал его Никонов, - пятки в воздухе... В общем, вас привели в состояние, при котором можно было с вами сделать все что угодно вполне для себя безопасно и для людей за стенами актового зала незаметно, - утвердительно закончил он.
   - Ну да. Я никак такого поворота не ожидал. Потом они все по очереди стали выходить и говорить, что я каждому из них что-то плохое сделал. Они все говорили - вот я Понтий Пилат, меня из-за тебя не любят, вот я Царь Ирод - меня из-за тебя оклеветали на века, я детей не убивал, а все думают, что убивал, и все, каждый, говорили вот такую ахинею. И добавляли почему-то, что я всегда вру. Закачивали словами "ты всегда врешь".
   - А вы не всегда врете? - задумчиво спросил Никонов, оторвавшись от письма, - вот вы сами как себя оцениваете?
   - Точно не всегда, - обиженным голосом ответил Фатеичев. - как можно постоянно врать, сами подумайте?
   - Понятно, но это, так сказать, фигура речи, гипербола, это понятно. Вот вы сами как себя оцениваете? Приврать любите?
   Фатеичев пожал плечами.
   - Бывает, но, по-моему, ничего выдающегося. Ложь во спасение в основном. Как у большинства. Но я точно не истерик, который не может не врать.
   - Не патологический лжец, - кивнул головой Никонов, - Ну да. Не похожи. Как вы думаете, зачем они это говорили?
   - Я не знаю, может, кто-то из них объяснит. На ритуал похоже. Каждый в конце это говорил. А что за ритуал, кто его знает. Но то, что Христа они ненавидят, это точно. Что-то антихристианское во всем этом, что-то бесовское. И, наверное, все всерьез, иначе зачем вот так вот истязать? Как будто Голгофу хотят перечеркнуть, превратить ее в посмешище.
   - Да. Это интересно. Похоже на секту. Из того, что наряд в общежитии увидел, создается впечатление, что администрация в курсе была.
   - Возможно, - неуверенно сказал Фаедичев, - я не знаю.
   - В курсе, - решительно вмешался Данила, - я знаю, что в курсе!
   - Ты откуда и что можешь знать? - презрительно выкрикнул из обезьянника Меркушкин, - Все, считай ты уже не студент!
   - А это мы еще посмотрим, кто из нас уже не студент, я или ты, - взвизгнул Данила, - ты такого натворил, что представить себе невозможно, как ты теперь выкрутишься. Одного видео, которое ты в ютуб выложил, вполне достаточно, чтобы тебя посадили! Тебя и вот этих всех! - Данила показал пальцем на обезьянник, - И уж как минимум Юрий, Олег, Кирилл занимались истязанием по твоему указу! Еще и смеялись над Священным писанием, над церковью! Не думаю, что им это с рук сойдет!
   - Стоп, стоп, стоп, гражданин, вы суд собой не заменяйте! Не спешите, всему свое время! - осклабился Никонов, - Веселый сегодня вечер, народ жжет, - обратился он к Фенюкову.
   - Да уж. Творческие личности, - презрительно процедил тот.
   - Творческие, но в жизни самые обыкновенные, - примирительно сказал Фатеичев.
   - Не скажите, пострадавший... э-э-э... Александр Петрович. Далеко не каждый попадется на зуб такому вот Меркушкину, Меркушкины свои жертвы чуют, как лиса мышь под снегом. Так, ладно. Давайте заканчивать. Записываю... Истязали плетьми, потом подвесили на крест. Так?
   - Вверх ногами.
   - Подвесили вверх ногами?
   - Ну да. Потом перевернули. Очень больно было. Мне кажется, я сознание терял.
   - Так. Подвесили вверх ногами, потом перевенули... Истязали, так что временами терял сознание...
   - Врет, он всегда врет! - выкрикнул из обезьянника Меркушкин. - он сам просил, чтобы его высекли! У него от этого оргазмы были? Да, ребята? Он вот так вот делал: с-с-с-с-с... Как будто сдержаться не мог при оргазме.
   - Молчать, иначе ребята тебе объяснят, что говорить надо во время дознания либо чтобы следствию помочь, либо чтобы ответить на поставленный конкретно тебе вопрос. Так что сиди и жди, когда тебя попросят рот открыть! Терял сознание? - обратился Никонов к Даниле.
   - Я видел, что терял, - кивнул головой Данила.
   - Так, терял сознание, что может подтвердить свидетель Сироткин... Что еще отметить хотите?
   - Я полузабытьи каком-то был, как в тумане. Понял, что кучу народа пригласили на меня посмотреть. Теперь понял почему - сказали всем, что я сам напросился. Вот и прибежали на извращенца посмотреть.
   - А у вас никакого интереса нет к этой теме, БДСМ?
   - Нет. Ненавижу боль, унижения и все что с этим связано.
   - Врет! - раздался из обезьянника голос Юрика, - Врет, сам просился!
   - Лжешь, негодяй! - подскочил Фатеичев, - выродок! Еще в литинститут поступил, урод моральный!
   - Да все подтвердят, что ты сам напросился! - издевательски заржал Юрик.
   - Так, замолчал, - хлопнул по столу Никонов, - это Меркушкин сообразил, что если лично будет меня провоцировать, для него плохо кончится, тебя и организовал. Да? Что молчишь?
   Юрик и в самом деле замолчал, явно не зная что ответить.
   - Пожимайло, давай этих вот... - он стал листать протоколы.
   - Юрий, - быстро вставил Данила.
   - Да, Юрий и Олег, отведи их в дальнюю камеру, пусть там без Меркушкина посидят, чтобы стратегию общую не выработали.
   - И еще Кирилл, - добавил Данила.
   Николов сердито махнул на него рукой.
   - Сейчас с текущими закончу, и допрашивать буду в 15 кабинете, по одному, и долго. Разозлили вы меня. Посмотрим, что к утру запоете. А там новому дознавателю дело передам, еще минимум сутки вас дознание продлится и посмотрим, кого вы в виноватые выдвините - Фадейчева или ваших приятелей. Впрочем, к утру вы приятелями быть перестанете. Так, давай, Пожимайло, уводи. А этих вот, Меркушкина с Кириллом, ты, Фенюков, из камеры выведи и пристегни там, в уголке, к батарее. Повыше, чтоб сесть не могли. Пусть вспомнят, как мамка в угол ставила.
   Пока Пожимайло уводил Юрика с Олежкой, а Фенюков пристегивал Кирюху к батарее, Меркушкин сделал финт ушами.
   - Требую адвоката! Без адвоката показаний давать не буду! И всем остальным не советую! Требуйте адвоката!
   - Так, - не выдержал Никонов, лично вытащил Меркушкина из клетки и пристегнул к батарее, - Батарея твой адвокат!
   - А я требую адвоката! - с выкрикнул Макар и ударил ладонью по столу, - больше ничего не скажу!
   - Ишь ты! - разозлился Никонов, - По столу стучит! Да ты уже почти все страницы подписал, " с моих слов записано верно", вот! Давай, кончай играться, дело серьезное, будешь кобениться, хуже будет.
   - Не буду подписывать! - Макар начал взвинчи вать себя, - Несоблюдение моих прав! Незаконное задержание без адвоката!
   - И мы не будем без адвоката давать показания! - раздались голоса из клетки, - Не хотим без адвоката!
   - Цыц! - грозно прикрикнул Никонов, - нам же лучше, пойдем домой и выспимся. Задержать на 48 часов минимум мы имеем полное право в связи с вашими проступками. Назначат вам адвокатов - наверное уже послезавтра, а пока в СИЗО вас оформим, посидите там. А ты, - обратился он к Макару, - уже самое главное на показаниях подписал, так что адвоката получишь в последнюю очередь. Фенюков, отведи его в клетки к этим, как их, Юрию и Олегу, пусть с ними посидит.
   Пока Фенюков отводил Макара, Никонов закончил составлять протокол.
   - Так, Александр Петрович, прочтите и если возражений внизу каждой страницы напишите "С моих слов составлено верно".
   - Ок. - Фатеичев начал читать протокол, который растянулся на четыре страницы мелкого, компактного почерка Никонова. Видно было, что читать ему неприятно, он морщился, но подписывал страницу за страницей.
   И аккурат когда он подписал последнюю страницу и передал Никонову, по кабинету пронесся неизвестно откуда взявшийся холодный ветерок, отчего бумаги в руках у Никонова затрепетали и осыпались на пол, так что ему пришлось присесть на корточки, чтобы их собрать, а потом еще и опереться одной рукой на пол, чтобы достать последний лист.
   И вот как раз в этот момент в кабинет вошло новое лицо.
  

Демонический ноктюрн

  
   - Здравствуйте, мне нужен дознаватель Никонов, - заявило новое лицо.
   - А-а-а... - то ли восторженно, то ли испуганно простонал из угла Меркушкин. По знакомым вибрациям, заполнившим комнату, он опознал того самого босса, в сове время снизошедшего в объяснениях его, Меркошкина, задания лишь на многозначительное "Ге" и "картины". И то не лично, а через фантома. Надо же, самолично притопал, ногами, значит дело плохо.
   - Вам Виктор Сергеич позвонил?
   Важная инфернальная персона скосила на него ярко-синие глаза.
   - Вы - Никонов?
   "Гадина", - с ненавистью подумал Меркушкин и сладко улыбнулся:
   - Нет, я - Меркушкин!
   - Я - Никонов! - отозвался дознаватель снизу.
   Важное демоническое лицо изумленно всплеснуло руками с тонкими длинными пальцами.
   - Ах, вот вы где. Здравствуйте, вы не соблаговолили бы приподняться на время, мне нужно с вами поговорить по важному делу, - заявило важное демоническое лицо.
   - А вы кто? Адвокат, что ли? - по-прежнему снизу отозвался дознаватель.
   - Проректор по научной работе Литературного института Фурсов Геннадий Николаевич, - церемонно представилось лицо и скользящим жестом огладило козлиную бородку.
   - Угу, проректор значит, - недовольно процедил Никонов, собрал бумажки и встал, - Чем могу быть полезен? - подчеркнуто будничным тоном спросил он, садясь за стол.
   - Вы были бы крайне полезны не только литературному институту, и даже, не побоюсь этих слов, всей отечественной литературе, и даже, более того, понятиям добра и справедливости, если бы прекратили всё вот это безобразие.
   Во время своей речи Фурсов приблизился к столу, одной рукой оперся на него и склонил тело по направлению к Никонову. Аккурат в конце своего пассажа он взмахнул второй рукой, в которой откуда-то оказалась трость, и обвел последней помещение.
   - Но-но-но... Полегче на поворотах! - прикрикнул Никонов, - вы не юрист, чтобы давать правовую оценку происходящему! Все, кто дал показания без адвоката, дали их добровольно, и это не является нарушением. Остальным будут предоставлены адвокаты по назначению. В порядке появления таковой возможности.
   - Я действительно не адвокат, но я и не даю юридическую оценку. Я даю моральную оценку происходящему. Зло! - воскликнул Фурсов, на мгновение смолк и вздохнул, - Вот к чему недопустимо быть снисходительным. Именно из-за снисходительности к злу беды всего нашего общества.
   - Так, сталинист, значит, - угрюмо буркнул Никонов, - ближе к делу, гражданин. Ваших много, наших мало, и еще работы непочатый край. Что без Сталина все развалилось, я здесь наслушался. Только плачутся те, кто мимо плетня не может пройти, чтобы жердь из него не вытащить.
   - Я не сталинист, но я согласен с нашим гениальным лидером, что общество должно быть нетерпимо к паршивым овцам. В частности, вот к этой, - и Фурсов махнул тростью рядом с лицом Фатеичева, так что тот отшатнулся.
   - Так вот как, значит, - угрюмо посмотрел на него Никонов, - что-то по существу можете заявить? Если да, давайте составим протокол. Иначе покиньте помещение.
   - По существу можно. Я прошу вас отпустить ребят. Они немного поучили зарвавшегося извращенца. Засняли видео с этим неслыханным позором, и доказательство его предъявили всему миру. С целью профилактики, чтобы знали, что такое существует. Ребят нужно похвалить, и они будут вознаграждены. Слышите, - Фурсов обратился к сидящем в клетке, - вас не только защитят, но и наградят. А этот вот, - Фурсов снова махнул тростью перед отшатнувшимся Фатеичевым, - будет отчислен. Мы заведение, которое воспитывает носителей культуры, мы не можем допустить, чтобы в наших стенах воспитывались извращенцы, которые далее, не дай бог, могли бы нанести непоправимый урон нравственности.
   - Даже если бы было так, как вы говорите, - холодным тоном отчеканил Никонов, - решение проблемы абсолютно неправовое и является нарушением законодательства. Наблюдается множество противоправных действий, на которые у задержанных не было полномочий. Пока ваши показания не подтверждаются. Скорее подтверждается наличие секты в стенах литинститута, создатели которой практиковали странные обряды с истязанием жертв. И это может оказаться очень и очень серьезным делом. И перестаньте размахивать тростью перед носом у потерпевшего!
   - Потерпевшего, - хмыкнул Фурсов, - это мы все потерпевшие, а не это... мерзкое ничтожество.
   - Прекратите оскорблять потерпевшего! - потребовал Никонов, - Что еще можете сказать?
   - Предлагаю поговорить с генерал-майором Полторцевым, начальником округа, в котором вы служите, - нараспев, церемонно проговорил Фурсов.
   На минуту стало совсем тихо, так что было слышно, как в дальней камере поют "Вихри враждебные веют над нами".
   - Присаживайтесь, Геннадий Николаевич, - вскочил с места Данила, - извините, что не сообразил сразу вам место уступить.
   - Ну-ну, - презрительно посмотрел на него Никонов, - Ты вроде за Иуду в спектакле был? Правильный выбор был.
   У Данилы задрожали губы.
   - Нет, неправильный. Просто... просто... он старше по возрасту.
   Фурсов окинул Данилу взглядом, скривился, но ничего не сказал, сел на предложенный стул, достал мобильный и начал набирать номер.
   - Кахм... Кхх.. - прочистил горло Никонов, - Это вы Полторцеву звоните?
   Фурсов предупреждающе поднял палец кверху. Стало так тихо, что были слышны длинные гудки. Наконец на том конце ответили сердитым низким голосом.
   - Аристарх Федорович! - пропел Фурсов, - уж простите за беспокойство. Да... Нет, не понимает этот Никонов. Да... Вы уж простите... Да... Хорошо. Никонов, трубочку возьмите.
   Фурсов положил мобильный на стол и подтолкнул к Никонову, - давайте, Никонов, не каждый день с генералом общаться удача улыбается.
   Никонов с ненавистью посмотрел на него и взял трубку.
   - Кхм... Старший лейтенант Никонов слушает.
   - Так, Никонов, не понимаем? - послышался в трубке грубый недовольный бас.
   - Никак нет, понимаем, товарищ генерал-майор.
   - А что делаешь, Никонов?
   - Допрашиваю подозреваемых.
   - Каких подозреваемых, Никонов?
   - Да их тут десять человек, товарищ генерал-майор. Вам весь список зачитать?
   - Чта, Никонов?! -ухнул бас на другом конце, - чта?! Издеваешься, какой еще список из десяти человек?
   - Тут секта, товарищ генерал-майор, истязание человека, - быстро начал кричать в трубку Никонов, - избили кнутами...
   - Ма-а-алча-а-а-ать!
   - Подвесили на крест...
   - Ма-а-алча-а-а-ать!
   - Терновый венок надели... - Никонов выдохнул воздух и замолчал.
   - Ма-а-алча-а-а-ать! Ты что несешь - извращенца побили, так он должен быть только благодарен! А вы ребят в участок забрали! Да еще и говорит что-то, генерала перебивает, мудак! Страх потерял, мудак? Я тебе его организую!
   - Скорая приезжала, зафиксировала побои и повреждения кожных покровов, товарищ генерал-майор, - отчаянно выкрикнул Никонов.
   - Ты что, Никонов, ребенок, что ли? Скорая повреждения зафиксировала! И что?! Это чудило с креста снимет побои и на нас в суд подаст? Прошли те времена, когда мы врачей боялись. Всё, никто против власти не смеет попереть. Наши времена настали, Никонов, ты не понял до сих пор? А как еще порядок в стране навести, как с колен поднять страну, если тебе мешать будут всякие врачишки, журналистишки? Если суды нас защищать не будут, они и себя не защитят, суды ведь тоже власть. Как власти работать, когда у нее руки связаны? А такие, как ты, Никонов, на руку играют нашим врагам. Не должны врачишки нам мешать. Как зафиксируют, так и потеряют свои бумажки. Ты против власти, Никонов?
   - Нет...
   - То-то же... Ладно, я сам молодым был, на работе горел, переживал. Это хорошо. Я таких люблю. Но сейчас, Никонов, нужно поступить правильно, - генерал задушевно запыхтел в трубку, - этих двоих, которые избивали, а также извращенца и доносчика, на ночь оставишь в одной камере, в одной!, пусть перегрызутся, с утра потише будут, может все само замнется. С утра с ними разберемся, а остальных - отпустить.
   - Как всех отпустить... Как в одну камеру всех четверых... - лепетал багровый Никонов, - и почему доносчика, он-то что сделал...
   Во время разговора Данила, охвативши голову руками, и делая сумбурные неопределенные шаги, как бы в отчаянии, медленно передвигался к двери. Все присутствующие были сосредоточены на Никонове, и на него внимания никто не обратил. Услышав про доносчика, он прыгнул к двери, рывком открыл ее и помчался по коридору.
   Никонов застыл с открытым ртом. Пожимайло вскочил и бросился вдогонку. Но Данилу было не остановить. Второй раз за день он мчался во весь опор по коридору. С разбега перепрыгнул вертушку на выходе и выскочил на улицу. Когда Пожимайло добрался до крыльца, его уже не было видно.
   Вернувшись, Пожимайло увидел жалостную картину.
   Никонов стоял с мрачным багровым лицом, уставившись в пол. Он нехотя поднял глаза на Пожимайло и мрачно усмехнулся.
   - Сбежал?
   - Шустрый, гад! - пожаловался Пожимайло, - на крыльцо выскочил, а его уже след простыл.
   Рядом с Никоновым стоял и говорил по телефону Фурсов:
   - Да, Аристарх Федорович, конечно, упустили, как я и говорил, ни на что не способны, ага, ага, конечно. Трубочку возьмите, Никонов, - и он с брезгливой гримасой протянул трубку Никонову.
   Никонов глубоко вдохнул и взял трубку.
   - Никонов слушает.
   - Так, Никонов, звездочку с тебя сниму и будешь ты у меня в лейтенантах до пенсии ходить, - заухал Бас Полторцева, - это в лучшем случае. Чтобы быстро всех, кроме этого извращенца и двух дураков, которые на пленку с плетками попали отпусти. Всех в одну камеру до утра. Утром сам приеду, решать буду, что с ними делать. И сам чтоб с утра был!
   - Слушаю, Аристарх Федорович.
   - Сразу нужно было слушать, а не сказки мне рассказывать про секту, - рявкнул Полторцев и бросил трубку.
   Никонов сел и потер пунцовое лицо ладонями.
   - Так, Пожимайло, выпускай всех, кроме вот этого, - он ткнул пальцем в Фатеичева, - и вот этой сладкой троицы, которая песни поет. Гражданин Фатеичев, вы задержаны на 48 часов для выяснения обстоятельств дела. Фенюков, отведи его к певунам до утра.
   - Как? - подскочил Фатеичев, - Что опять происходит? Только-только от насильников вырвался и снова к ним? Да еще в камеру? По какому праву?
   - Права у вас, гражданин Фатеичев, едины с вашими обязанностями, как и у всех граждан нашей страны. И главная обязанность - не нарушать закон. Вы задержаны для выяснения всех обстоятельств происшедшего. Завтра сюда приедет сам генерал Полторцев и будет решать вопрос с вами, Фатеичев, так как ... кхм...он знает обстоятельства дела лучше меня.
   Никонов прокашлялся.
   - Никуда я не пойду! За что?! - взвизгнул Фатеичев.
   - Задержанный, прекратите! Фенюков, уводи!
   - Тем более к садистам! Адвоката требую! - продолжал кричать Фатеичев, отступая в угол, где стояли прикованные к батарее Меркушкин с Кирюхой.
   Когда расстояние между ним и Меркушкиным стало небольшим, тот вытянул ногу и ловко пнул его в зад, так что он влетел в объятья наступающего Фенюкова.
   - Так, задержанный, прекратите сопротивляться законным требованиям полиции, иначе я вынужден буду занести в протокол ваше сопротивление. Фенюков, уводи.
   Фатеичев обмяк и дал себя увести.
  

В камере

  
   - А... А-ха-ха-ха-ха... - встретили его в камере, - вот это да!
   - Так, он с вами до утра, - объявил Фенюков, - и чтоб пальцем его тронуть не смели! Утром приедет сам генерал и будет вас всех допрашивать! И если, не дай Бог! - Фенюков стиснул зубы и погрозил кулаком Юрику, - не дай бог вы его тронете, огребете по полной, никакой проректор вам не поможет!
   Фатеичев робко присел на край лавки и уставился в пол. Остальные переглянулись в замешательстве. Никто не представлял, как вести себя дальше.
  

В участке

  
   Когда Фенюков вернулся, Пожимайло уже отстегнул Меркошкина с Кирюхой и они разминали затекшие конечности.
   Никонов, уже не пунцовый, а, наоборот, неестественно бледный, открыл клетку. Первым, с испуганным лицом, выскочил Павлуша.
   - Даже не верится, мы может идти, - растерянно спросил он Фурсова.
   - Идите, - улыбнулся тот, - господин Никонов не возражает. Так ведь, господин Никонов?
   Никонов отвечать не стал.
   За Павлушей вышли остальные.
   - Братаны, темницы рухнут и свобода нас встретит радостно у входа! - обнимал их Меркушкин с широкой улыбкой. Но на душе у него кошки скребли. Хорошо еще ситуация как-то разруливается. Может, не сильно накажут.
   - Ну да, ты у нас, значит, Свобода, - ввернул уклонившийся от объятий Вася, - как вы все достали. Хочется лечь спать, заснуть, проснуться и понять, что ничего не было.
   Меркушкин скривился.
   - Ссышь?
   - Да, - твердо ответил Вася.
   - Чего? - резко бросил ему в лицо Кирюха, - у тебя ведь в мастерской Лика Полторцева учится. Как ее по батюшке?
   - А.. аристарховна, - изумленно открыл рот Вася, - вот это да!
   - Вот оно как... - пробормотал себе под нос Никонов.
   - Так что спи спокойно. Если сможешь, - мрачно ухмыльнулся Кирюха.
   - А чего не смочь в таком случае? - отозвался Денис, - я думаю, все на тормозах спустят. Ответят за все те, на кого укажут. Я таких историй полно знаю. А указали, как я понял, на тех, кто сейчас в камере остался.
   На секунду все притихли.
   - Мент родился, - криво ухмыльнулся Денис, - кстати, может быть Макара стоит отпустить, я так понял, ваш начальник на Данилу указал?
   - Начальник указал, но не ты, - отчеканил Никоров, - и на кого он указал ты знать не можешь. Ни на кого не указал, поэтому Макар ваш в камере останется. Один сбежал, второй за него пойдет.
   - Но, но, но! - поднял палец Фурсов, - что за отсебятина!
   - Какая отсебятина? Ты что несешь? На выход! - взревел Никонов, - быстро отсюда, даю пять минут, чтобы все покинули отделение. Кто не успеет, останется в камере ждать завтрашнего визита генерала.
   - Я тоже с утра подойду, - процедил Фурсов, - и все генералу расскажу.
   - Что расскажешь? Что мог выполнить, я выполнил. А теперь заткнись и дуй отсюда.
   - Тебе здесь больше не работать, - спокойно ответил Фурсов, - Ребята, все по домам, завтра будет день и будет пища!
   - Не работать, так не работать, - спокойно ответил Никонов, - Только генерал тоже понимает, что не каждый пойдет дознавателем по четырнадцать часов в сутки за гроши вкалывать. Так что посмотрим. Лика Аристарховна, говоришь. Ну-ну.
   - Хорошая девчонка, между прочим, - задумчиво протянул Вася, - скромная.
   - Так, граждане, повторяю, кто в течение пяти минут не покинет здание, отправится к вашим друзьям. Хотя... какие вы друзья. Фенюков, заценил народ?
   -Т-творческие личности.
   - То-то и оно. Пожимайло - с ними на выход, и присмотри, чтоб никто не потерялся, не хватало нам еще гоняться за ними по отделению. Поехали! - Никонов вскинул руку вверх. Получилось как-то по-гагарински.
   Народ заторопился, в дверях образовалось небольшое столпотворение, и затем гуськом потянулся на выход за Пожимайло.
   Последним выходил Фурсов, который в дверях оглянулся и окинул Никонова цепким взглядом.
   - Я - мент, и у меня самого взгляд что надо, проваливай, - напутствовал его Никонов.
   - Придется завтра с утра в церковь заскочить, свечку поставить, как думаешь, Фенюков? - обратился он к сержанту, когда дверь за Фурсовым закрылась, - какая-то чертовщина за все этим, тебе не кажется?
   Фенюков пожал плечами:
   - А бес его значет...
   - Ну раз беса помянул, значит точно не все в порядке, пойду завтра свечку ставить, - подытожил Никонов.
  

Данила

  
   Выскочив из ментовки и пробежав до жилых домов, Данила минут десять бежал по дворам, стараясь держаться как можно дальше от любых компаний, и, наконец, присе за каким-то кустами, где его не было видно. Несколько минут он просто часто дышал, отходя от бега, и ни единой мысли в голове не было.
   Наконец забрезжило. Погони нет, он ее не чувствовал, его гнал просто страх. Значит можно больше не убегать.
   Что делать? Это был основной вопрос, вертевшийся в голове. Что теперь делать?
   Ответ пришел почти сразу. Как минимум нужно сейчас же смотаться в общагу и забрать документы и деньги, пока остальные еще в ментовке. И побыстрее, потому что если его будут разыскивать, то нужно действовать именно сейчас. Тем более погони нет.
   Он встал и решительно пошел к видневшейся из двора трассе.
   Посмотрел на название улицы. О везенье, он ненароком побежал по направлению к общаге. Ну да, здесь, в Москве, это общага - его дом, он инстинктивно бежал к дому. Вдоль по этой улице минут десять ходу, он здесь уже бывал и узнал место.
   Перед общагой Данила осмотрелся. Чутье говорило, что все спокойно.
   С как можно более безразличным лицом прошел мимо вахты. Вахтер уже сменился, так что вопросов не было, да и Витька не было видно. Данила удачно добрался до комнаты, никого не встретив. В комнате был только один сосед, который спал. Данила подошел и принюхался: алкоголь. Ну, значит, спит крепко. Остальные отправились куда-то на посиделки. Быстро нашел документы и деньги, покидал в сумку. Вытащил и надел толстый свитер. Как ночь проведет, неизвестно. Подумал и положил в сумку трусы и носки. Конечно, надолго уходить нельзя, все равно нужно будет решать проблему. Но не в ментовке. Ночь как-нибудь перетопчется, завтра свяжется со знакомым адвокатом, обсудит.
   Вытащил из холодильника пакет с яблоками и бросил в сумку. Помедлил, подошел к шкафу, достал из загашника бутылку с вином, складной швейцарский ножик, отправил сумку и заторопился обратно на улицу.
   Неуютная холодная ночь встретила его. На вокзал? Выгонят. Ладно, на лавку. Нужно обдумать. Зашел в соседний двор и пристроился на лавке. Скоро полночь. Холодно. Даже не думается. Идеально бы в какой-нибудь подъезд на последний этаж. Данила походил, подергал двери. Наконец повезло: домофон был сломан, висело объявление о сборе денег на ремонт. Данила проехал на последний этиж, оттуда спустился на площадку ниже. Везет так везет, свет выключался! "Темнота - друг молодежи", - с иронией подумал Данила, присаживаясь на подоконник.
   Через окно был виден вход в общагу, вернее, козырек и ступени. Вообще чудная позиция. Посмотрим, а потом еще и поспим здесь.
   "Итак, что же происходит?" - задался вопросом Данила. Понятно было, что это совсем не шуточки. Собрать в одном месте и в одно время людей, похожих на персонажей картин просто невозможно простым смертным. Объяснить все совпадением? Сказать, а может быть они и не похожи совсем на картины? Или похожи совсем чуть-чуть? Конечно, картины - не фото - сходство не идеальное. Но достаточное. И ведь не у одного сходство с картинами, а у многих. Предположим, сходство каждого с картиной - случайность. Но ведь не у одного. У каждого, кроме Кирюхи, сходство с картиной. А если взяли людей со случайным сходством, и решили позабавиться. Кто взяли? Какие-то высшие силы. Ну да, Мперкушкин постоянно на это намекал. И другие говорили, что к такому выводу пришли.
   Данила содрогнулся, достал бутылку, складной нож со штопором, откупорил бутылку, и сделал большой глоток.
   Да, берем как рабочую гипотезу. Высшие силы собрали вместе людей, которые случайно похожи на персонажи картин. Случайно. Но ведь, сходства мало. Нужно, чтобы люди захотели поступать у литературный. Много таких? Принимают 120 человек ежегодно. В масштабах страны капля в море. И ведь нужно, чтобы все поехали поступать в один год, и все поступили при большом конкурсе. А Христу, то есть Фатеичеву, еще неизвестно, Христу ли, нужно было перевестись в институт из Питера. Одному из всех. Явление народу.
   Взгляд привлекло подъехавшее к общаге такси. Освещение у входа было яркое и Гаврила распознал по очертаниям Меркошкина, Васю, Жорика.
   Отпустили. Собственно, он этого и ожидал. Первая партия. Так посмотрим, что будет дальше. Прибывшие покурили у крыльца и пошли в общагу. Уже почти час, скоро двери закроют.
   Аккурат как первая партия ушла, подъехало еще одно такси.
   Вышли Денис, Павлуша и Гаврик и заторопились в общагу.
   Всего-то. Не хватает Юрика с Олежкой, Макара. Эти были в камере. И Фатеичева с Кирюхой. Так, если в ближайшие полчаса не появятся, значит Фатеичев с Кирюхой в той же камере, что и эти мудаки. Данила с ужасом вспомнил Гогофу. Надо ж такое придумать.
   Не покалечили бы они его в камере, эти идиоты.
   Ёклмн... Это же Фурсов приехал с идеей все переворошить. Хорошо, что у него, Данилы, со слухом все в порядке. Кто мог захотеть отмазать всю эту нечисть?
   Конечно же пресловутые высшие силы, которые сюда их собрали. Вот он вляпался.
   Данила достал бутылку и снова сделал огромный глоток.
   Итак, шансов на случайность никаких. Собрали всех в один год. Долго готовили. Но тогда получается. Сходство с картинами? Бред.
   И его осенило. Какая простая мысль. Если они говорят, что вот ты был Иудой, это значит, что твое "я" существовало и тогда, и сейчас, а значит от тела не зависит. Переселение душ! Только это. Тогда ты можешь прожить не одну жизнь. Тогда ты можешь родиться в теле, которое будет похоже на картину.
   Он похолодел. Достал бутылку и сделал два глотка. Значит, в каком теле ты родишься ни разу не случайность. Какой там закон кармы, разве карма определит лицо, с которым будешь жить? Это никакими заслугами или проступками прошлой жизни не определяется. Это совсем не связано с "хорошо" или "плохо". Кто-то выбрал ему подходящее по генам тело. И судьбу. И тогда решение о твоей судьбе определяется не только твоими заслугами, но и целями того. Кто решает. То есть, мы - игрушки, для которых прописана роль в игре.
   Неужели все предопределено?
   Он родился, чтобы поступить в литинститут, и встретить вот эту компанию, которая сразу ему сразу не понравилась.
   И как же они издевались над ним! У него даже зародилась мысль, что и его ждет издевательство. Сперва поглумятся над Фатеичевым, потом над ним. Поэтому и сбежал.
   И как же вляпался!
   И что делать?
   Бежать, просить, умолять? Данила вспомнил холеного Фурсова и вздохнул. Нет, этот не пожалеет. Раздавит, как таракана. Да и потом, обычный человек, пусть даже и с чертовщинкой, не вязался в глазах Данила с его представлением о мощи, которая расчертила его жизнь, как трассу на автомобильной карте.
   Встать на пути у таких сил? Как его угораздило?
   Угораздило.
   Молиться? Но как, каким богам? Сколько религий. И не факт, что в известных религиях есть что-то, что откроет ему истину. Что есть истина?
   Что есть истина! Истина в христианстве. Или рядом с ним, иначе бы вокруг Христа не вертелась вся дрянь. И сейчас, и тогда.
   А он, Иуда, вляпался. И сейчас, и тогда.
   И тогда над ним все смеялись.
   "О чем я, я не Иуда, я Данила!" - попыталось протестовать сознание.
   "Нет, ты Иуда", - пришлось согласиться ему. Ну иначе, о чем все это? Весь этот ужас?
   Слезы покатились из глаз, и он заплакал, зажимая рот руками. Нельзя было, чтобы кто-то услышал.
   Что есть истина? Вот такая истина. До сию пору что-то внутри него не принимало такой истины, теперь приняло. Евангельскую историю он много раз перечитывал. Над ним и тогда смеялись. Он и тогда был не такой как все. Пишут, что он был жадным, заведовал кассой, где хранились пожертвования и крал. А потом из жадности продал Христа за 30 серебряников. И вот в это Данила не мог поверить никак. Если он выбросил эти 30 серебряников, значит они не были нужны. Пишут, что выбросил, потому что испугался. Чего испугался? Мести? Христос был арестован, а других учеников он хорошо знал. Некого там было бояться.
   Откуда он знает? Данила спохватился. Да уж, странно. Откуда такая уверенность. Память прошлой жизни? Говорят, такое бывает.
   Единственный кто может что-то прояснить - это сам Фатеичев. Пусть он сейчас в таком нелепом виде. Но ведь был когда-то Христом. И ведь чудеса творил. И воскрес. И просил защиты у какого-то Отца. Значит что-то знал, не боялся. Да и ведь жив! Жив снова! Значит все не так безнадежно!
   И все, что ему остаётся - идти к Фатеичеву. И искать вместе с ним истину. Иначе, он поежился, не сдобровать.
   Не сдобровать... Он соскочил с подоконника и забегал по площадке, стараясь ступать тихо. Выглянул в окно. Ему показалось, что машин не было. Наверняка не скажешь, но чуйка у него не сработала. Скорее всего никто не приезжал. Почти наверняка Фатеичев в участке. С этими уродами. Что они с ним сделают?
   Ну не спроста же это все? Не зря же Фурсов придумал оставить Фатеичева на ночь в ментовке. Сколько времени? Ух-ты, уже полчетвертого - время быстро пролетело.
   За это время могло случиться что угодно!
   Конец Фатеичеву - конец и ему, Даниле.
   Пропадет, и даже не узнает, что же тогда было, когда он был Иудой.
   Нужно идти в участок, нужно вмешаться. Как? Кто его знает, но нужно. По пути буду думать.
   Данила в несколько глотков допил бутылку, решительно застегнул куртку и отправился на улицу. По пути он грыз яблоки и яростно выбрасывал огрызки в кусты, как будто избавляясь от чего-то, не вполне ему самому понятного, но от чего избавится просто необходимо. Мыслей в голове не было, и он решил положиться на интуицию.
  

Перед отделением

  
   Буквально через минут пятнадцать Данила уже увидел отделение. Непонятно было, зачем Меркушкин сотоварищи возвращались на такси. Скорее всего, хотели успеть до закрытия.
   Данила увидел, как двери открылись, и оттуда вышло четверо полицейских. Инстинктивно он отступил в тень, а затем перебежал за куст. Полицейские сели в стоящий рядом с крыльцом бобик и уехали. Данила перекрестился и подошел поближе.
   Безликое казенное четырехэтажное кирпичное здание, света в окнах нет. Дежурный, наверное, дрыхнет. Подойти, подергать дверь? Нет, там, наверное, камеры. Ну и что? Нужно спокойно подойти, да и все. Ничего противозаконного он не делает. Данила присмотрелся повнимательнее. Да, камеры есть, и он в них обязательно попадет. Ну да ладно. Подошел к дверям, подергал. Лицо старался держать вниз, чтобы на камере было неотчетливо видно. Ну так, на всякий случай. Мало ли. Дверь ожидаемо была закрыта.
   Данила сошел с крыльца и сел на лавку метрах в пятидесяти. Фонарь над лавкой перегорел, поэтому лица его не было видно, зато ему хорошо было видно крыльцо.
   Как-то нужно разбудить ментов и попросить присмотреть за Фатеичевым. Больше он ничего не сделает. Но его вполне могут прибрать, особенно если на вахте тот же дежурный. А в перспективе нужно как-то попасть в отделение и переговорить с Фатеичевым. Ну хотя бы проверить, что с ним, потому что чутье Даниле подсказывало, что ничего хорошего с Фатеичевым не произойдет.
   Самому ему не пробраться - если есть установка его задержать, будут задерживать. А сможет ли он что-то сделать, спросил себя Данила? Он, песчинка, судьба которого просчитана. Как там было в Евангелии - "знает, сколько волос у тебя на голове". Но чутье подсказывало, что что-то пошло не так, а план огромен, фигур в нем полно, сразу все не развернуть. Поэтому, пока все разворачивается, есть какое-то малое, совсем малое, время, за которое, может, и удастся что-то сделать.
   Какая-то фигура появилась рядом с отделением. Данила вздрогнул: надо же - так ушел в мысли, что пропустил. Кирюха?!
   Да, это был невесть откуда взявшийся Кирюха. Раз он здесь, понял Данила, они сейчас, скорее всего, союзники.
   - Эй, Кирилл! - громким шепотом позвал он.
   Но было поздно. Кирилл решительным шагом подошел к двери и начал барабанить кулаками.
   - Откройте! Дело есть!
   Стучал он долго, минут десять. Дежурный видимо, спал, а потом, наверное, рассматривал Кириюху на мониторе, решая, как с ним обойтись.
   Дверь отворилась и на пороге возник толстый заспанный сержант с демократизатором, которым он, недолго думая, полоснул Кирюху, схватил за шиворот и втянул в отделение.
  

Кирюха

  
   - Ты что? Нападение на отделение? В СИЗО пойдешь!!! - надвис над отклонившимся назад Кирюхой сержант.
   - Товарищ сержант! Я к вам с просьбой, у вас задержанный Фатеичев в камере...
   - Что Фатеичев? - выдохнул сержант, - что такого срочного?
   - Вы понимаете, - заторопился Кирюха, - он в камере со своими врагами остался. С тремя - один.
   Сержант недоуменно посмотрел на Кирюху.
   - И?
   - Беспокоюсь. Как бы не помяли его. Ему и так досталось.
   Сержант некоторое время молчал, собираясь с мыслями.
   - Пошли, - скомандовал он и закрыл дверь на засов. Они вошли внутрь, в дежурку.
   - Этот тот самый, из литературного, которого пиздили всем скопом?
   - Не всем. Те, которые с ним в камере, и пиздили.
   - Ага, то есть и ты там был. А ты-то чего переживаешь, что за особые отношения? Правда, что ли, садо-мазо у вас в моде?- сержант подозрительно уставился на Кирюху.
   - Какие особые отношения? - обиделся Кирюха, - Я - отец! Переживаю.
   - Что-о-о-о? Какой такой отец? Я его видел! Тебе лет сорок, ему за тридцатник!
   - Да, так бывает, - Кирюха в упор посмотрел на сержанта.
   - Ах, ты шутник! Или ебнутый? - снова побагровел сержант, - Нет, ебнутый! А ну пошел отсюда, мудак! Приходят здесь, юродивые! Л-литераторы!
   - Но-но! - предостерегающе поднял палец Кирюха, и тут же получил демократизатором по голове, инстинктивно пригнулся, и на него посыпался град ударов, - охренели совсем!!!
   Кирюха бросился к двери, сержант успел несколько раз огреть его. Хорошо, что засов был прикрыт еле-еле, Кирюха рывком открыл его, выскочил за дверь. Сержант с ревом "Стоять!" попытался схватить его за ворот. Кирюха лягнул его, выскочил на улицу.
   Данила, увидевший, как Кирюха пулей выскочил из с лязгом распахнувшейся двери, спрятался за лавку.
   Кирюха пронесся мимо него по направлению к общаге.
   Данила проследил за направлением Кирюхиного побега, дождался, когда матерящийся сержант закроет дверь, и бочком, по темным местам, припустился за Кирюхой.
  

Совет

  
   - Кирюха! - стараясь кричать не слишком громко, позвал Данила, когда фигура удирающего Кирюхи замаячила впереди, - Кирюха! Кирюха!! - Ему пришлось повысить громкость, и только тогда Кирюха оглянулся через плечо и остановился.
   - Данилка? Ты что ли? Ты что здесь делаешь?
   - Блин, неплохо бегаешь! У меня первый взрослый, еле-еле за тобой угнался.
   - От ментов убегал.
   - Так не погнался он за тобой.
   - Видел, что ли? Так где ты был?
   - Да неподалеку. На лавке, рядом с фонарем неработающим. Смотрю, ты на крыльце и молотишь. Потом выскочил и побежал. Ну, мне это знакомо. Два раза за сутки бегал. Так зачем приходил?
   Кирюха насупился и исподлобья посмотрел на Данилу.
   - А тебе что?
   - Мне - очень даже что. Я видео видел, которое Меркушкин в интернет выложил. Не просто так ведь выложено. Не будут так просто от имени богов каких-то чехвостить Христа. Да, Фатеичева Христом не называют, но... Цитируют Евангелие! О ком еще может идти речь?
   - Да я и так понял, - буркнул Кирюха.
   - Что ты понял? Переселение душ - слышал про такое?
   - Обижаешь, - усмехнулся Кирюха. - я даже "Джатаки" читать пробовал.
   - Да? Я тоже. Нас всех закинули в тела, похожие на персонажи картин не просто так, а чтобы мы могли объединиться, опознать друг друга. Кроме как переселением душ это никак не объяснить.
   - Да я это сразу понял.
   - А я вот до конца только ночью понял. И главное, что я понял - из-за того, что я сбежал, все пошло не по плану. Появилась полиция, а этого в планах точно не было. На ходу исправляют, Фурсова прислали. Так вот, я прекрасно понимаю, что теперь не только меня зачистят, но и всех вас, потому что уже подгажена основательно задумка, и проще всех участников отправить в никуда. Просто так все мы не умрем сразу - заметно будет, но потихоньку все попередохнут. Есть немного времени, пока все еще зыбко. Нужно как-то вытащить Фатеичева. Если он Христос, то, может быть, что-то придумает. А если нет, может снова что-то поменяется, и какое-то время для маневра будет.
   - Поня-а-а-тно, - задумчиво протянул Кирюха, - Поня-а-атно. Только я-то по другой причине беспокоюсь. Тебе не понять.
   - Ага, приходил в ментовку ночью, один из всех. Внутрь полез. За кого беспокоишься - за друзей-алкоголиков? С чего бы. Алкоголики друг за друга так сильно не переживают. Дрых бы спокойно, да и все.
   Он выжидательно замолчал. Но Кирюха не ответил.
   - Неужто из-за Фатеичева? А?
   Кирюха потупился.
   - Понятно. Значит из-за него. Что ж такое? Поверил. Что он сын?
   Кирюха кивнул.
   - Поверил. Ты ведь тоже поверил.
   - Да. Неожиданно все получилось. На репетиции этой мудацкой прямо шарахнуло. На эмоциях все было. Ясно было, что неспроста все это. Интересно было, что дальше будет. Потом, когда своими глазами увидел, что происходит - засомневался. Сегодня поразмыслил - и понял, что как бы странно все не выглядело, Фатеичев - Христос.
   - Так ты ж тогда Иуда, понимаешь? - презрительно сказал Кирюха, - и связываться с тобой нельзя. Ты все время предаешь и сбегаешь. И тогда, и сейчас.
   - Это кого я тут предаю? Твоего сына? Я поломал игру истязателям твоего сына, и только из-за этого у нас есть шанс что-то изменить. Что касается предательства и тридцати серебряников. Это просто картинка, а что за ней никто не задумывается. Никто за две тысячи лет не задумался! Почему не взял деньги, если продал за тридцать серебряников? Никому даже в голову не приходит задуматься. Люди не любят задумываться над противоречиями. Две тысячи лет людям достаточно объяснения, что продал за тридцать серебряников. А почему кинул их на землю? Можешь сказать? Я хочу разобраться.
   - Разобраться он хочет... Грех снять с души хочешь страшный за смерть моего сына, - с сомнением протянул Кирюха.
   - А ты кто такой, чтобы мне выговаривать? Отец, видите ли! Да ты просто осеменитель! Изнасиловал женщину и слинял. У тебя таких детей по десять в каждом городе, где служил, было. А теперь, через две тысячи лет за ум взялся? Отец! Нонсенс! Отец по имени Нонсенс! О тебе даже никто и не слышал, единицы слышали, и всегда вымыслом считали.
   - Еще одно слово, сука, и пиздюлей получишь! - Кирюха развернулся и зашагал прочь.
   - Стой, дурень! Куда пошел?! Если уж говоришь, что Христа любишь, стой! Нам надо вместе, поодиночке мы ничего не сделаем.
   Кирюха остановился.
   - Ладно. Ты прав. Что делать-то будем?
  

В камере

  
   А в это время сержант Юшин, злобно играя желваками, сидел в дежурке. Ну что за ночь? Мало того, что помощник Витька заболел и никем не заменили, приходится одному дежурить, так еще и придурки по ночам в дверь барабанят. Один наряд уехал по вызову почти два часа назад. Скоро должны вернуться. Что-то долго для пьяной домашней драки. Наверное, по бабам поехали. Второй, наверное, уже через полчаса-вернется. Сейчас по домашним делам стараются никого не забирать, так что вызов несложный, да и ночь спокойная была бы, если бы не этот дуролом. Спал бы сладко сейчас, солдат спит, служба идет. Что там за чудики в литературном? Даже и не знал, что такая общага на участке есть, тихо все было. И вот теперь гниль поперла. Секта, садо-мазо. Наглецы юродивые по ночам в дверь молотят.
   Юшин чертыхнулся и пошел проверить камеру с литовскими "гандонами".
   В камере были легкий храп и посапывание. Трое лежали на лавках, раскинувшись, один дремал в неудобной позе, опершись спиной на стену.
   "Дрыхнут, гандоны", - раздраженно подумал Юшин.
   - А ну подъем! - рявкнул он, - Подъем!!!
   Сидящий подскочил, остальные зашевелились, протирая глаза кулаками и испуганно глядя на круглое багровое лицо, появившееся в характерном для камер окошке для передачи пищи в двери.
   - Так, это кто из ваших писак сюда только что приперся, бардак устроил? Что у вас там творится в литинституте, договорились на отделение напасть?
   - Да вы что, начальник, - ответил Юрик, - какие нападения? Мы тут спим.
   - Дознаватели с вами еще работать будут с утра, это вам в копилочку пойдет. Кто это тут сыном приходил интересоваться? Что это у тебя за папаша отыскался, который тебя проведать по ночам таскается? - Юшин ткнул пальцем в Фатеичева, - Ты ведь Фадеичев? Что за "папаша"?
   - Не знаю, - растерянно произнес Фатеичев, и услышал, как Макар быстро шепнул Юрику: "Кирилл".
   - Кирилл? - удивился Фатеичев.
   - Так, что за Кирилл? Как фамилия? - насел Юшин.
   - Да я и не знаю, кто приходил, Кирилл не Кирилл. Не знаю его фамилии. Нет у меня папаши. Вон этих расспросите, они с Кириллом общаются, а не я.
   - Ну давайте, выкладывайте, что за Кирилл, - Юшин развернулся к троице.
   - Вообще не знаем никакого Кирилла, о чем этот чепушила шепчет не понимаем, - жестко ответил Юрик.
   - Так. Дознание не мой профиль, да и на вахту пора. Но сейчас наряд вернется, попрошу ребят вас о Кирилле расспросить. А потом, думаю, он вам компанию составит. И чтоб ни звука у меня!!! - рявкнул Юшин, и грузно топая отправился в дежурку, - совсем очумел народ... - жаловался он по пути кому-то невидимому.
  

Смерть

  
   - Ах ты козел, Кирюху продал! - прошипел Юрик, привставая с лавки.
   - Я.. я просто оговорился! - шепотом начал оправдываться Фатеичев, - я просто услышал, как Макар сказал, что это Кирилл, и повторил от неожиданности. Никак не ожидал что Кирилл сюда придет.
   - Ничтожество, - подскочил Макар, - он о тебе думал, он твой отец, а ты его сдал!
   - Это ты сказал, что это Кирилл, а не я! Я только случайно повторил! И потом, какой он мне отец? С чего бы это? Вы что, и вправду считаете, что я - Христос. А Кирилл - мой отец? Мне кажется, я сплю.
   - Нет, ты не спишь, гадина! - лицо Макара перекосила ярость, - тысячи лет людям головы морочил то покаянием, то прощением, то снисхождением, то любовью к дальнему, а отсюда и равенство, и революции, и прочая дрянь! - Макар даже взвизгнул.
   В дежурке засыпающий Юшин на секунду приподнял голову, прислушался: нет, вроде все спокойно, и погрузился в тяжелый глухой сон без сновидений.
   - Для тебя это дрянь, потому что ты сам дрянь! - отступая в угол шепотом проговорил Фатеичев, - Люди на смерть за это шли, а ты - дрянь!
   - Аж ты сучок! - и Макар, оскалив зубы, кинулся на Фатеичева и вцепился ему в горло. Фатеичев схватил его руки и, извиваясь, пытался вырваться.
   Юрик с Олежкой подлетели и стали выкручивать Фатеичеву в руки, один левую, другой правую. Фатеичев оказался не так слаб и некоторое вребя хрипел и брыкался, потом обмяк.
   - Эй, эй, - Олежка отпустил безвольно упавшую руку Фатеичева, - эй, ты что?
   Юрик испуганно взглянул на побледневшее лицо Фатеичева с закатившимися глазами и отпустил руки.
   Фадеичев повис на руках Макара.
   - Отпусти, слышишь, отпусти! -затряс его за плечо Юрик, - ты ж его задушил!
   Макар продолжал держать Фатеичева за горло, и тогда Юрик с Олежкой начали разжимать ему пальцы, один за одним.
   Наконец Макар разжал руки и с недоумением посмотрел на них, а потом вниз на сползшее по стене тело Фатеичева.
   Юрик склонился и пощупал запястье Фатеичева. Потом прижал ухо к его груди.
   - Пульса нет, - упавшим голосом сказал он, - допрыгались. Все из-за тебя!
   - А вы что? Вы ж держали его! Вы - соучастники! Без вас бы он вырвался! Чего вы полезли! - неожиданно писклявым, сбивающимся голосом вскричал Макар, - Это всё вы!
   - Чучело, - сплюнул Олежка, - все равно душил ты. Так что у нас только соучастие. И даже твоя защита, вот! А у тебя в лучшем случае непреднамеренное убийство при самообороне. Но это при хорошем адвокате. И твоем хорошем поведении, а то не подтвердим. Наоборот, расскажем правду, что ты напал.
   - О Боже, - сник Макар, - что делать?
   - Что делать? А может инсценируем самоубийство?
   - Да, точно, точно! - Макар даже хлопнул в ладоши, - подвесить его! У меня подтяжки есть, пусть как бы на них подвесился. Я их платком протру потом, чтобы отпечатков не было. И скажу, что это его подтяжки. Никто ж не фиксировал, на чем у нас штаны крепятся.
   - И на чем повесился? - деловито спросил Юрик.
   - Да вот тут! Вот, на дверях отверстие для передач, вверху, где поперечина, зазор есть. Видите? Перекинуть подтяжки, на шею накрутить, если сесть - горло должно перетянуть, немного подождать и задохнешься. Я сам по телеку видел, что мужик так повесился. Сидя.
   - Да, так бывает, - согласился Юрик, - Только того, давай сам. Сам насвинячил, сам и прибирайся. А то еще глумления над трупом нам с Олежкой не хватало.
   Макар злобно посмотрел на Юрика, но промолчал.
   С бледным лицом, брезгливо хмурясь, он подтащил тело к двери. Снял подтяжки, протянул их через поперечину. Попытался приладить их на шею, но не выходило, труп не держался и соскальзывал.
   - Ну помогите! Надо не только мне! Давайте, Фурсов нас не оставит, ну вы же поняли? Давайте!
   - Оставит, не оставит... - задумчиво протянул Олежка, - не знаю. Но человек он непростой. И со связями. Не оставит.
   - Думаю, что не просто так его к нам подсадили, - задумчиво сказал Юрик, - в ту же камеру. Понимали же, что это как сигарету закурить рядом с бензоколонкой. Риск, что полыхнет. Так что может они хотят от него, - он кивнул на труп, - избавиться, и на нас все повесить. По сравнению с убийством, все что в общаге было - ничто. Так что ты давай сам, мы тебя поддержим, а потом расскажем правду, если вдруг нас сдать захотят: что ты напал на него и убил, а мы его оттаскивали от тебя.
   - Не оттаскивали вы его, вы его, наоборот, держали! Если бы не вы, ничего бы не было! Все из-за вас! Все из-за вас! - закрыв лицо руками тихо заплакал Макар, - О Боже, Боже... - причитал он.
   - Хорош реветь, давай, делай свое дело, - презрительно сказал Олежка, - еле отодрали тебе пальцы, "все из-за вас". Чучело!
   Макар, всхлипывая, снова начал прилаживать петлю из подтяжек на шею. Наконец у него кое-как получилось.
   Христос сидел на полу, на шее у него была петля из подтяжек, которая закреплялась на поперечину в отверстии в двери.
   - Натяни как следует, чтобы видно было, что повесился, чтобы след на шее был! - недовольно сказал Юрик, - давай! И закрепи как следует, чтобы не развязалось!
   Макар вздохнул и завозился над трупом. Наконец он закончил и вопросительно посмотрел на Юрика.
   - Ну-ка, отойди, - сказал тот. - Ништяк. Подергай подтяжки. Ну, вроде ничего. Я бы поверил. Ну что, зовем ментов?
   - Ты что. Рехнулся? Да дежурный минут тридцать назад ушел, и за это время он повесился. Время определения смерти с какой точностью?
   - Хер его знает, - сказал Олежка, - наверное полчаса - час.
   - Ну давайте через час, - решил Юрик, - Он как раз остынет. Скажем, что сразу заснули, как дежурный ушел. Через полтора часа Макар проснулся - смотрит, а этот повесился. Ну, ясное дело, вы подошли. Макар потрогали - неживой. И ментов позвали. Пойдет?
   Макар с Олежкой кивнули.
   - Ну раз пойдет - по лавкам. Сможете заснуть - хорошо. Нет - лежите, обдумывайте, может что придумаете.
  

Подготовка к штурму

  
   - В идеале надо его оттуда изъять. И пусть сразу домой дует. Пока его разыскивать будут, нужно брать видео и идти в правозащитные организации. Тут все построено на том, чтобы быстро объявить, что Фатеичев, на самом деле Христос, жуткий развратник. Сейчас это все подвисло, и пытаются повернуть все то же русло. Кирюха, понятно? Что глаза долу?
   - Понятно. Но ведь найдут нас, и все снова.
   - Ты понимаешь, тут большие развороты нужны, чтобы все поменять. Система большая, разворачивается долго. У нас есть немного времени. Один раз схема треснула, придумали новую. Сейчас, если он убежит, еще раз все пойдет не так. Опять есть время, пока они перестраиваться будут. За это время нужно сделать максимальную огласку.
   - У-у-ух... - Кирилл покрутил головой... - Круто...
   - Выбора нет. Смотри, я уже впрягся - мне обратного хода нет, только хуже будет. Ты еще можешь выйти из игры.
   - Да нет, не выйду, я ведь уже тоже засветился, если захотят - в общаге сцапают и опознают.
   - Ладно. Давай думать, как его вытащить оттуда. Не получится, будет много сложнее, чуйка мне так говорит. Нужно полицаев выманить оттуда. Тебе повезло, что наряд по вызову уехал. Я подошел, они как раз вышли, сели в машину и укатали.
   - Так может там еще один.
   - Тогда бы ты вряд ли оттуда выбрался.
   - Да я вспомнил, как ты утек, и по той же схеме - неожиданно и быстро.
   - Я просмотрел за оградой, через нее двор внутренний виден - там машины нет. Обычно машины там, или перед подъездом, если недавно приехали. То есть нарядов мало, скорее всего не больше двух, и все на выезде. Нужно их обеспечить работой. Потом как-то выманить дежурного, проскочить внутрь, закрыться. Добраться до камеры, там засов - должна открываться снаружи. Как-то нужно выхватить Фадеичева, а сокамерников его там оставить. Потом через задний ход во внутренний двор, через задний забор, и деру. Сразу на вокзал, и пусть едет электричками, там паспорт не нужен. У меня тетка в Туле, рассказывать ничего не буду, там перекантуемся несколько дней и дальше, время покажет.
   - Так себе план. Как выманить ментов? Как дежурного? Он вообще не должен пост покидать. Как забрать одного Фадеичева, а остальных в камере оставить? Ну этих, в камере - у меня баллончик на всякий случай есть, - Кирюха засунул руку в карман и вытащил баллончик, - Привычка. Дома пацанва балует, так что и у жены, и у меня, и у дочери - у всех баллончики.
   - Отлично, ну и дежурного так же обработаем.
   - Извини. Это уже нападение на полицию.
   - Ну а что ты предлагаешь? Давай мне баллончик. Главное вытащить его, а я уже плесну.
   - Бля!
   - Подойдем, если дверь открыта - заходим внутрь, подходим к окошку. Он тебя видит - просовываешь руку, хватаешь что-нибудь, он должен рожу к окошку приблизить, я его поливаю. Но лучше бы закрыто было, и он бы вышел. Стучать будешь, орать - он твой голос помнит, выйдет. Я его полью, заскакиваем, запираемся.
   - Ссыкотно. Там же видеокамеры.
   - У тебя шапчонка вязаная, у меня тоже. У меня в швейцарском ножике маленькие ножницы. Сейчас дырки для глаз сделаем. Подходим - шапки на голове, на лоб натянуты, смотрим вниз - так лицо толком не рассмотреть. Потом, как только дверь открывается, я ему в глаза, шапки натягиваем на лицо - и вперед.
   - Не, давай просто отталкиваем его, и внутрь. Так хотя бы не нападение будет.
   - Освобождение задержанного, как ни крути. Хотя - может хулиганкой сочтут. Ладно, баллончик все равно мне давай. Мало ли что.
   - А как наряды выманить?
   - Ну как, ложный вызов. Я уже думал.
   - На какой адрес? И что за причина?
   - Любая. Муж жену избил. Ларек ограбили. Бабу в квартире держат. Изнасиловать хотят.
   -Это женским голосом звонить надо. А мы с тобой не актеры.
   - Блин, у меня на планшете программа - анонимизатор звонков. Там и источник подставляется - как будто с другого телефона звонишь, и голос подправить можно в разумных пределах. Мы бы с ее помощью любой вызов организовали. Даже женским голосом.
   - Как-то достать планшет твой нужно.
   - Времени уже четверть пятого. С шести уже какая-то движуха начинается. Нужно, чтоб кто-то квынес, и лучше бы сюда принес. Придется Павлушу просить.
   - Этот? Да он ссыкун, и только под себя гребет. Нет.
   - Не скажи. Ссыкун то ссыкун, но вчера себя неплохо проявли. Когда я из актового зала решил удрать и потихоньку к двери подобрался, берусь за ключ - и чувствую: что-то не то. Оборачиваюсь - Павлуша на меня смотрит. Думаю, конец мне. Нет, не сдал, отвернулся, хотя более чем понятно было, что я хочу.
   - Хм. Ну попробуй.
   - Говорить для чего - не буду. Просто попробую уговорить, чтобы в мою комнату заскочил и взял мой планшет, и поднес хотя бы к концу Дмитровки. Если что, тебя подключу, вы ж оба с Урала, общаетесь.
   - Та, - скривился Кирюха, - В общем-то, общаемся. В журналах уральских пересекались. Ну давай, попробуй.
   - Ок.
   Данила набрал номер Павлуши.
   - Да? - послышался неуверенный голос на том конце.
   - Павлик, привет, это Данила. Выйди в коридор, пожалуйста. И не говори никому, что я звоню.
   Послышался недовольный вздох.
   - Ладно. Перебудил всех. Извините, спите... - услышал Данил в трубке.
   Через минуты три он ответил уверенным шепотом:
   - Что случилось?
   - Павлуша, окажи услугу, не забуду. Мне нужен мой планшет, белый такой. Он в моей тумбочке. Вынеси мне, пожалуйста! Дело жизни и смерти. Сам не могу зайти, понимаешь почему. Возьми и вынеси, от общаги вниз, на край Дмитровки пройди.
   - А почему я? Почему ночью? - суетливо заговорил Павлуша, - Позвони еще кому-нибудь.
   - А ну дай сюда, - Кирюха выхватил трубку, - Павел. Ты ж мужик, мы ж с тобой с Урала. Только на тебя вся надежда. Остальные все кривые - ты один человек.
   - Кирилл? Ты там тоже? - удивился Павлуша, - что там делаешь?
   - При встрече скажу. Тебе задача - всего лишь тихо взять планшет Данилы, вынести его из общаги и принести на край Руставели, сразу налево от выхода и до Руставели. Мы там тебя встретим.
   - Ладно, - нехотя согласился Павлуша.
   - Только прямо сейчас, не откладывая!
   - Давай минут через пятнадцать-двадцать.
   - Ну как получится.
   - Па-а-авел! Должно получиться, понял? - с нажимом сказал Кирюха.
   - Ладно. Ладно, сам не знаю, зачем это делаю, - неохотно отозвался Павлуша и повесил трубку.
   - Ну что, хорошее начало, - изрек Кирюха, - пошли на Руставели. Не знаю, говорит, зачем делаю. Вину искупить хочет, что ж еще.
   Данила поднял очи горе, мол, откуда тебе знать.
   - А ты, Данилка, тоже искупаешь?
   - Я разобраться хочу, что произошло.
   - Что произошло. Без тебя ничего бы не произошло, ты во всем виноват.
   - Не верю. Что-то у меня внутри говорит, что все не так. Я уже второй день как сам не свой, что-то меня нудит, толкает к действиям, как будто помимо воли. Чувствую, что разберусь. А если и в самом деле виноват, то грех отработаю.
  
  

Встреча

  
  
   Кирюха с Данилом мерзли на ветру на перекрестке Руставели и Добролюбова. Данила поглядывал на часы.
   - Время уходит. Если кинет, придется идти напролом.
   - Придет, - коротко буркнул Кирюха.
   Наконец показались две фигуры.
   - Данилка, кажется Павел, но не один.
   - Да. По силуэту - он. А второй... Сейчас подойдут поближе.
   Фигуры вышли на свет и пошли через Руставели.
   И стало понятно, кто второй.
   - Гаврик, ты здесь откуда? - ахнул Данила.
   - Да вот, стал твой комп забирать, этот проснулся, - оправдывался Павлуша, - пойду, говорит с тобой, иначе никуда отсюда не выйдешь. Зачем тебе, спрашиваю. Нужно убедиться, что хозяину несешь. Пришлось брать. На.
   Павлуша достал из рюкзака планшет и протянул Даниле.
   - Я и зарядку прихватил.
   - Ну ладно. Спасибо. Мы пошли.
   - Я с вами, - заявил Гаврик.
   - Куда это с нами ты собрался? Зачем тебе с нами?- насторожился Кирюха.
   - Куда не знаю, зачем - что-то с Фатеичевым связанное. Данила из-за этой Голгофы гребаной в бегах, понятное дело, что раз из вещей только комп забирают, да еще среди ночи - что-то затевается. И не ошибся, раз с тобой Кирюха.
   Данила с Кирюхой переглянулись.
   - Ну хорошо. Только опасно будет. Ты готов, блин, что тебя из лита попрут почти наверняка?
   - Ой, - округлил глаза Павлуша, - я так и думал!
   - Да не о тебе речь, о Гаврике.
   - Я не пропаду. Уже понял, что публиковать почти никого из нас не будут, немного потеряю. Стихи и так писать можно. И у меня еще музыка есть, чтобы кормиться.
   - Ладно, нужно будет, чтобы кто-то ментов отвлек. Пошли.
   - По рукам? - предложил Гаврик.
   - По рукам, - отозвался Кирюха, и Гаврик ударился ладонями сперва с ним, а потом с Данилой.
   - Ну а я из института уходить не собираюсь, - скороговоркой проговорил Павлуша, - так что вы меня не сдавайте, а я говорить не буду. Гаврик, ключ дай.
   - Ничего я тебе не дам. Перетопчешься часика два, общагу откроют и войдешь. А то неизвестно, вдруг тебя при входе поймают и ты всех сдашь.
   - Это вы о чем? - поинтересовался Данила.
   - Да мы когда на вахту подошли, смотрю - вахтер храпит сладко во всю дурь. Вижу ключи на тумбочке. Ну, взял ключи, открыл дверь, вышли - закрыл. Он проснется, не найдет, потом у коменданта возьмет. А я подумал - рано вернемся, потихоньку откроем, пройдем, никто и не узнает. Камеры у крыльца по бедности писательской нет.
   - Это хорошо, - задумчиво произнес Данила, - это хорошо.
   - Придумал что-то?
   - Да, Кирилл, придумал. Сейчас пойдем к отделению, объясню по пути. Ладно, Павлик, извини, но мы пошли. Перетерпи пару часов. И никому не звука.
   - Пока. Удачи вам.
  
  

План

  
  
   Троица развернулась и отправилась к дежурной части.
   - Так, - начал по пути Данила, - Сейчас подойдем и посмотрим, приехал ли патруль назад. Лучше, чтобы приехал. Тогда будет видно, сработает ли план. Ключей, говоришь, у вахтера нет. Это хорошо. Если вызвать патруль в общагу, то наткнутся на закрытую дверь. Пока с ключами разберутся - все минут десять-пятнадцать пройдет.
   - А не поймают твой мобильный? - с сомнением спросил Гаврик.
   - Программа для этого есть, - Данила похлопал по планшету, - и номер сочиним, и голос поменяем.
   - Круто. А если...
   Сзади раздался топот.
   - Ребята!
   Ребята обернулись.
   - Стойте, я с вами! - просипел запыхавшийся Павлуша, - Я с вами, я на стреме постою! Вам все равно кто-то на стреме нужен! Только я потом сразу домой, и ничего не знаю!
   - Да нафик ты нам нужен, трус! - презрительно хмыкнул Гаврик.
   - Может он и трус, однако планшет ночью вынес, не отказался. И мне дал сбежать.
   - Это как? - удивился Гаврик.
   - Потом расскажу, некогда. Давайте возьмем его на стреме стоять. Будет в кустах сидеть, смотреть, не подъедут ли менты. Если что позвонит.
   - Ну ладно, пошли. Только не сбегай сразу. И потом не трепись.
   - Не буду, - и Павлушу утер холодный пот со лба.
   "Господи, зачем я это делаю", - мелькнуло у него в голове.
   - Грех искупить хочешь? - как будто прочитал его мысли Кирюха.
   - А-а-а... Не знаю. Сам не понимаю, - честно признался он, - и страшно вроде бы, и остановиться не могу.
   - Понятно... что непонятно, - буркнул Кирюха, - ну а ты, Гаврюша?
   - Ну вроде как судьбу разделил. На соседнем кресте висел. Вот. Какая-то такая шиза в голове. Нужно как-то помочь, думаю. Меркошкин этот нас всех совратил. Сам себя не узнаю, как вспомню все эти речи бредовые в актовом зале, досада берет.
   - Так, хватит лирики, пошли, - скомандовал Данила.
   - Смотрите, что я придумал, - рассказывал он по дороге, - У вахтера нет ключа. Этим воспользуемся. Я уже придумал, что сказать, подробности потом. Менты приедут, будут ломиться, уехать сразу они права не имеют, должны убедиться, что вызов ложный. А после второго за сутки вызова в общагу им придется зайти и убедиться, что это действительно так. Так что пока вахтер ключи поищет, пока Витька разбудит, пока пошарятся по общаге - минут двадцать минимум. Скорее всего все минут сорок. Плюс дорога туда и обратно - минут десять. Итого, чтобы проникнуть в участок, добраться до камеры, выбежать через задний ход во внутренний дворик, перелезть через забор у нас ориентировочно не менее сорока минут. Примерно по десять минут на действие. Трудно, но успеть можно.
   - И тут приезжают менты и нас всех вяжут, кроме Павла, - мрачно брякнул Кирюха.
   - Вы меня не сдавайте, - прижал руку к сердцу Павлуша, - вам все равно, а я хочу еще в литературном институте поучиться.
   - Не сдадим. Но предлагаю думать, как не попасться, - наставительно произнес Гаврик. - Мы где перелазить через забор будем?
   - Перелазить будем мы с Кирюхой, - ответил Данила. - Твоя задача будет - как можно дольше отвлекать мента, после того как мы его выманим и дверь изнутри заблокируем. Бегаешь хорошо?
   - Пробежки делаю по утрам, измотать смогу.
   - Ты старайся поближе подбираться и отпрыгивать, чтобы он забывал, что нужно по телефону звонить. Обзывай его, насмехайся, чтобы у него было желание тебя поймать. Камнями кидай, но мимо, не попадай, и кричи что-нибудь дурацкое, чтобы нападение не приписали. Если вдруг попадемся.
   - А палить начнет?
   - Да не должен бы. Ну, если палить начнет, убегай.
   - А видео? Там же видеокамера?
   - На мою шапку, сейчас мы балаклаву из нее сделали. Мы с Кирюхой уже подготовились. Подойдем к крыльцу втроем. Лица вниз, шапки на голове. Я за тобой пойду - ты высокий, я пониже. Лицо буду прятать. Правда, когда через забор перелезем, есть риск, что засвечусь, ну да ладно. Я уже столько наделал. В общем, заходим на крыльцо, ты стучишь. Да, шапки с Кирюхой напяливаете, уже когда дверь открывается. Ты должен сделать так, чтобы мент сразу на тебя кинулся. Тогда мы с Кирюхой бросаемся внутрь, и захлопываем дверь. В худшем случае, придется его вытолкать. Задача - как можно дольше не давать ему позвонить, отвлекать внимание, не давать номер набрать. Если мобилу как-то из рук выбить - вообще отлично. Продержись хотя бы минут двадцать. За это время мы должны к забору подбежать. Да и менты еще не должны бы к тому времени подъехать.
   - Ладно, потом еще раз обсудим.
   - Так, от этого места давайте вдоль дома, а потом за кусты у той лавочки, что возле потухшего фонаря.
   Команда на полусогнутых добралась до места.
   - Одна машина у входа. Это неплохо. Второй не видно. Может, во дворе. Так, ребята. Как только мы залетаем в отделение, а Гаврик бегает от ментов, ты, Павлуша, наблюдаешь, и, если менты подъезжают, звонишь мне. Три сигнала отсчитаешь - вешай трубу. Значит - шухер. Если что - скажешь, что случайно набрал. Дальше - мы с Кирюхой и Фадеичевым должны вылезти через забор вон там, слева. И хорошо бы там уже было такси. Павлик, вызовешь?
   - Ап-п, у-у... Там же мой телефон отпечатается!
   - Ок. Сам сейчас вызову. Так, полчаса плюс минут 10. Минут через 40 на Добролюбова.
   Данила включил планшет.
   - Запускаем программу. Так, деньги для оплаты в электронном кошельке... Отлично, должно хватить. Так, выбираем номер, с которого звоним... Ок. Фильтр голоса - включить. Оставляю простейший, - комментировал он, тыкая пальцем в экран.
   - Часто пользовался, - хмыкнул Кирюха, - ты, смотрю, тот еще тип.
   - Был повод научиться, - уклонился Данила от прямого ответа, - тебе таких не желаю. Тихо! Можно машину на 5-40 на Руставели. Такой скверик, самое начало. Да, дом 12. Ок. Куда едем? Сокольники. На всякий случай - могу минут на пятнадцать задержаться, пусть таксист подождет. Ок.
   Данила выдохнул.
   - С финалом разобрались. Все поняли? Вперед.
  
  

По плану

  
  
   Данила глубоко вздохнул и заводил пальцем по планшету.
   - Полиция? Помогите! - быстрым шепотом заговорил он, - Спасите! Я в общежитии литинститута! Мы в подвале, тут что-то страшное творится! Нас с подружкой из коридора похитили, когда мы курить пошли. Она в другой комнате, с ней что-то делают, страшное! Говорят, мы Мария-Магдалина и Мария, мать Христа! - Данила издал рыдающий звук, - говорят, что теперь мы должны жертвой стать, раз Христа враги рода человеческого отбили. Скорее! Помо... А-а-а! - взвизгнул он и нажал "отключить".
   - Ну ты дае-о-ошь, - ахнул Кирюха, остальные смотрели, округлив глаза, - в женский голос преобразовал?
   - Да, вот так вот, - нарочито скромно ответил Данила, - давайте посмотрим, как полиция отреагирует на отчаянный звонок девушки из подвала.
   Минуты через три четверо милиционеров выcкочили из отделения, уселись в машину и уехали.
   - Так, - на всякий случай еще один вызов, - добавил Данила. Он опять заводил пальцем по планшету.
   - Полиция? Я звоню с улицы Фонвизина, рядом магазин "Авоська". Машина проезжала - выкинули девушку и уехали. Мы с женой подошли, без сознания. Похоже на алкоголь, наркотики. Руки в синяках. Петр Федоров. Да. С женой. Да. В скорую позвонили. Сказали, чтоб вам тоже позвонили. Да. Мы ее на травку в кустики с асфальта унесли, так что можно сразу не заметить. Да, я выйду к шоссе. Подождать, бригада на вызове? Подожду.
   Данила дал отбой.
   - У-ф-ф...
   - Так, вторую бригаду на Фонвизина отзовут. Пока по кустам пошарятся, тоже минут десять пройдет, плюс двадцать туда-обратно, плюс минут пятнадцать предыдущий вызов закончить - минут тридцать пять минимум есть.
   - Ну что, братаны, прорываемся? - Кирюха обвел взглядом команду.
   - Да, сейчас мы строем пойдем к дверям, и чтобы дежурный наверняка открыл дверь, нужна причина. Сейчас еще звонок. Когда нас в участок привезли, я сидел у стола с Никоновым. Телефонная книга внутренняя была открыта, и я сфотографировал его мобильный.
   Данила снова закрутил пальцем по планшету.
   - Так. Та-а-а-к. Телефонный номер Никонова... Женский голос... Местность: Лихоборы. Ой, здравствуйте. Дежурная часть? Это жена лейтенанта Никонова. Он телефон мобильный дома забыл. Что? Уехал в отделение. Позвонили. Сказал: опять эта общага литературная. Наверное, уже скоро подъедет. Стучать будет, вы уж откройте, не морозьте его. И передайте, что телефон дома. Что не потерял. Ой, спасибо большое. И вам спокойной ночи. То есть наоборот. Ой. То есть еще раз наоборот. Ну вы поняли.
   - Ну что, ребята, вперед. Нас ждут, - Данил спрятал планшет за пазуху, скрестил пальцы рук и с хрустом размял их.
   Троица вышла из кустов у фонаря и отправилась к отделению милиции. Поднялись на крыльцо. Данила начал аккуратно стучать в дверь.
   - Что нужно? - донеслось из-за двери.
   - Кхха. Кха-ха. Лейтенант Никонов нужен. Еще не подошел? Кх-ха, - отозвался Данила. И вместе с Кирюхой отступил в сторону, за дверь, давая простор Гаврику, натянувшему балаклаву.
   - А сам он где? - открывая дверь, поинтересовался Юшин, и замер с одной ногой на крыльце, другой на пороге, и рукой на кобуре.
   - Что, жопа, Никонова не узнаешь? - истошно завопил Гаврик, щелкнул пальцами прямо перед кончиком носа Юшина, и заплясал перед ним, - Жопа! Жопа! Жопа!
   - Ах ты урод, - взревел Юшин и с побелевшими от ярости глазами прыгнул на Гаврика. Но Гаврик был шустрее, соскочил с крыльца, и Юшин с размаху рухнул на ступени.
   Данила с Кирюхой влетели в отделение, захлопнули двери и закрыли их на засов.
   - Ка-а-ак? Нападение на отделение милиции? Второй раз за ночь? - возопил Юшин, поднявшись на четвереньки, - Да в тюрьме сгниете!
   - Я дознаватель Никонов, - приблизивши свое лицо в балаклаве к лицу Юшина неожиданно выкрикнул Гаврик, - не узнаешь?
   - Сук-а! - попытался одной рукой схватить Никонова Юшин и снова рухнул.
   Связка с ключами вывалилась у него из кармана и была подхвачена Гавриком.
   - Вот та-а-ак! - затряс он ключами перед носом Никонова, - что упало, то с воза пропало. Теперь мое! Вам понятно, товарищ старший сержант?
   - Сук-а, - горько подытожил сержант и взревел от ярости, - - Сук-а!
   Кряхтя, он вскочил на ноги и кинулся за Гавриком. Одной рукой он расстегивал кобуру, а второй пытаясь схватить верткого Гаврика, подпускавшего его буквально на шаг и моментально отпрыгивавшего в сторону. Наконец кобура была расстегнута, и Юшин выхватил пистолет.
   - Должны представиться, товарищ старший сержант! Прежде чем стрелять! - заплясал Гаврик, - Представьтесь и покажите удостоверение! Если удостоверения нет, то вы не сотрудник полиции, а ряженый клоун! Ряженый, ряженый! Ряженый! Ряженый! Хоп! - прыгнул он в сторону, увидев, что полицейский снял пистолет с предохранителя и помчался вокруг Юшина, пытающегося успеть направить на него пистолет.
   - Должны предупредительный в воздух сделать! - закричал он Юшину.
   - Ты нападаешь, значит не должен, - пытаясь успеть за Гавриком вертелся вокруг себя Юшин.
   - Я не нападаю! А камеры? Там же видно будет, что не нападаю.
   - Так они все сломаются, по всему периметру. Именно в этот момент, когда я тебя пристрелю, - засмеялся Юшин, - надолго ли тебя хватит, дурачок, по кругу бегать, над властью смеяться?
   - Легавая морда! - с ненавистью сплюнул Гаврик, продолжая убегать от поворачивающегося за ним Юшина, - Невинного человека по звонку в камеру запихали. Власть? Вы подвласть, просто подлость! Ха-а-ха-ха! Никонова убить хочешь? Ну давай! Никоновы не сдаются!
   - Ах вот ты о чем! Что-то вы все схуели, по ночам приходите своего урода освобождать! Что вы в нем нашли?
   Юшин остановился. Гаврик забежал ему за спину и тоже остановился. Юшин неожиданно повернулся и в упор выстрелил. Гарик успел прыгнуть в сторону до того, как полицейский нажал курок, и почувствовал волну горячего воздуха на затылке. "В голову стреляет, сука", - почему-то удивился он, и тут же споткнулся и упал. Он приподнялся на руках, чтобы встать и увидел направленный на него пистолет. Не успеть. Надо было сразу убегать, как только мент пистолет достал, не выебываться.
   - Дяденька милиционер, дяденька милиционер! - услышал Юшин крик сзади, наставил пистолет на Гаврика и оглянулся.
   Из-под разбитого фонаря вышел Павлуша, прикрывая лицо согнутой в локте рукой.
   - Ты еще кто такой? Руки вверх!
   Павлуша потоптался, по-прежнему прикрывая лицо рукой, а вторую подняв вверх, и произнес:
   - Ой. Мне так стыдно. Дяденька милиционер, закурить не найдется?
   - Чта-а-а? - Юшин от неожиданности развернулся в сторону Павлуши.
   Гаврик вскочил и что было сил пнул Юшина в зад. Юшин упал и непроизвольно выстрелил.
   - Нападение, - прорычал он, - нападение!
   - Защита! - заверил Гаврик, развернулся, и побежал к ближнему краю здания отделения, отчаянно надеясь ускользнуть.
   Павлуша, услышав выстрел, с криком "А-а-а-а!!!" устремился в кусты, и на четвереньках побежал к близлежайшему дому.
   Пуля взрыла асфальт справа от Гаврика. Он попытался бежать зигзагом, в таящей на глазах надежде достичь спасительного угла.
   - Стоять! - донеслось до него вместе с тяжелым топотом.
   Полицейский понесся следом. Выстрел. Бедро пронзила боль и на джинсах появилась кровь. Попробовал пробежать дальше - можно. Но больно. Кажется, повредило только мышцу, ни кость, ни артерия не задеты. Гаврик зажал рану и заковылял дальше. И от тяжелейшего удара по голове отключился.
   Когда он пришел в себя, балаклавы на нем не было. Кровь на штанине запеклась. Перед ним стоял Юшин с Гавриковым телефоном в руках. Гаврик застонал и засунул руки в карманы. Кошелька не было. Значит уже у мента.
   - А ну-ка пароль от телефона, сучок, - потребовал Юшин.
   Гаврик промолчал и получил тяжелый пинок по ребрам.
   - Паро-о-ль!
   - Й-э-а-а-а-а... Блять, больно! Кошелек отдай, - с трудом сказал Гаврик.
   И получил еще один пинок по ребрам.
   - Й-э-а-а-а-а... Блять, больно же! Ребра сломаешь - под суд пойдешь.
   - Под суд пойдешь ты. Пятнашка строгого режима за нападение на отделение милиции, нападение на полицейского. А ребра я тебе обязательно поломаю, только врачи скажут, что по всем обстоятельствам ты их сам себе поломал. И еще и за клевету ответишь. Сейчас времена справедливые настали, для власти, а не для горлопанов. Так что чем больше будешь права качать, тем больше статей тебе напихаем. И дружки твои, которые в отделение проникли, свое получат. Сговор, это вам не шутки. Бунт! Сейчас ребята вернутся и будем штурмом брать отделение, и тогда, блин, может и погибнуть кто-нибудь при атаке.
   Гаврик получил еще один удар. В глаза потемнело, и он понял, что ребро, кажется и вправду сломано.
   "Забьет", - подумал он, - "Напрасно все было. Напрасно".
   И в этот момент дверь отделения отворилась.
  
  

Не по плану

  
  
   Данила с Кирюхой захлопнули дверь и задвинули засов.
   - Я помню где это, когда выводили - мимо проходил, за мной, - рванул в коридор Кирюха.
   - Здесь! - рявкнул он через минуту, - действительно на засове! Давай!
   Уже открывая неожиданно тяжелую дверь, он удивился тишине в камере.
   - Что это?! - завопил Данила, когда открыли дверь. - Они... Они его повесили! Опоздали мы!
   У Кирюхи затряслись губы.
   - Это что ж вы сделали, пидары? За что Христа убили? Мрази...
   - Ты того, - мрачно приподнялся Юрик, - не бузи, а то в рог заеду! Он сам повесился! Сейчас ментов позовем, предъявим! Проснулись - висит. Слабак.
   - Снимай его! - крикнул Данила, - Помогай!
   - А ну, брысь! - крикнул Олежка, - улики испоганите! Вы кто такие и вообще откуда здесь? Нужно полицию позвать! Э-эй, товарищ дежурный! Сюда!
   Он вскочил и побежал к двери, но был отброшен ударом в глаз от Кирюхи.
   - Ах вы суки, - побагровел Юрик, - что творите! И прямо здесь, в полиции! Убью! - он кинулся на Данилу.
   Данила выхватил газовый баллончик, и выпустил струю в глаза Юрику, прикрыв свои рукою.
   Через секунду Юрик орал от боли на полу камеры.
   Олежка попытался еще раз прорваться в коридор, но был снова остановлен кулаком Кирюхи и скоро тоже тер глаза и корчился от боли на полу камеры.
   Макар забился в угол и со страхом ждал своей участи.
   - Ни звука, мразь, сиди там и не шевелись, иначе будешь вместе с ними, - предупредил Кирюха, - а с этими что дальше?
   - А этим придется свежачка подкидывать, когда очухиваться будут. Присматривай. А пока снимаем его.
   - Ладно, а что потом?
   - Снимаем, и потом посмотрим.
   Вдвоем они отцепили удавку от двери, уложили труп на спину и сняли петлю с шеи.
   - Уже остыл. Но еще не закоченел. Недавно повесили. Неужели ничего нельзя сделать? Он же как-то оживлял людей!
   - То он, - горько ответил Кирюха, - а то ты!
   - Вот вы его и повесили, - отозвался с пола Юрик и получил еще одну порцию из баллончика в глаза.
   - А-а-а, - заскулил он, - ослепну, суки!
   - Туда тебе и дорога, - заверил его Кирюха, и неожиданно для себя зарыдал.
   Даниле почему-то показалось, что у Фатеичева забилось сердце. Он прижал ухо к груди и в глазах его померкло. Сознание унеслось в пошлое.
  
  

Откровение Иуды

  
  
   Раннее майское утро месяца нисан. Солнце только-только поднялось над Иерусалимом, и его лучи, еще нежные и робкие, золотили серебристую изнанку оливовых листьев. Жизнь проснулась вместе с Солнцем. Зажужжали пчелы, засновали птицы, цветы раскрыли пахучие чашечки и выставили тычинки и пестики навстречу случайным гостям. Оливковая рощица встряхнулась после сна и приготовилась делать то, что делала и будет делать множество лет: жила. Жила изо всех сил, жила сколько могла, не задумываясь, не жалуясь, ибо жизнь для нее иной быть не могла, сравнить ей было нечего и незачем, и о целях она не задумывалась, ибо мозгов у нее не было, терпения ей было не занимать, а сил она набиралась как раз сейчас, сладкой иудейской весной, когда не надо упускать ни одного мгновения месяца нисан, дающего силу на весь оставшийся год.
   По желтой дороге с серыми тенями олив торопился на рынок Иуда. Он встал затемно, чтобы выйти с первыми лучами. На рынке с утра самые низкие цены - первым покупателям скидка.
   Недолюбливали его. И даже немного презирали. Да, его удел - касса. Следить за доходами и расходами. И нет у него времени с утра до вечера ходить за Учителем и внимать. Да хватит с него, Иуды, и того, что есть. Того, что слышит и видит уже никогда не забудет. Весь мир переменился. Все, к чему прикасался этот человек, обретало новый смысл. Он исцелял больных, и он исцелил их, своих учеников. Они тоже были больными, а теперь они выздоравливают. И видят жизнь такой, какой ее должны видеть здоровые люди. Они должны знать, что не надо копить ничего, кроме себя самого, себя растить и стараться всех любить. Как просто. И как сложно.
   У Иуды на глаза навернулись слезы. И еще утро было такое чудесное. Такое мирное. Но любоваться некогда. Нужно успеть, пока цены не взлетели.
   А вы попробуйте накормить всех на подаяния и жертвования. Не так много на всю команду. Тринадцать едоков, да еще обязательно несколько человек прибьются, и не прогонишь: говорят, давай Иуда, и этих накорми. А умники, хоть и пребывают мыслями только в небесах, жрать ого как горазды. И крутиться ему, Иуде, приходится. На нем умники в рай едут.
   - Иуда, - позвали его сзади.
   Иуда недовольно оглянулся.
   - Учитель? Вы как здесь?
   - Тебя жду, Иуда. Разговор у меня к тебе.
   - А я думал, вы молиться пошли...
   - Я уже помолился, Иуда. Давай вот сюда, на бревно, присядем.
   Они присели. Солнце мягко золотило профиль Иисуса.
   "Красив, мужественен. Конечно же он не просто сын плотника", - в который раз подумал Иуда.
   - Да, у меня есть другой отец, - ответил его мыслям Христос.
   - О-о-о... - восторженно выдожнул Иуда.
   - Но поговорить я хочу не об этом. Я хочу, чтобы ты оказал мне услугу. Важнейшую услугу. Самую важную услугу, которую не смогут оказать другие ученики.
   - Я готов, - прошептал Иуда, - если другие не могут, ну тогда я. Что делать.
   - Это тяжкая ноша будет. Не для каждого. Но ты подходишь. Потому ты среди моих учеников.
   - Худший из учеников.
   - Ты не худший. Ты - лучший. Но ты - другой. И ты мне поможешь.
   - С радостью, Учитель.
   - Радости не будет. Будет большой срам тебе, который нужно пережить. Но без твоей помощи я пропаду.
   Иуда промолчал, сбитый с толку. Начало было ни на что не похоже. И как реагировать он не знал.
   - В этом месяце нисан я умру, - Иисус повернул голову и посмотрел Иуде прямо у глаза.
   - Учитель, - всхлипнул Иуда, - как же так? А как же мы? Как я без тебя!
   Христос властно остановил его жестом, и продолжал, глядя ему прямо в глаза.
   - Мне нужно умереть, чтобы попасть на небо и выполнить поставленные задачи. Но никто из моих учеников не сможет помочь мне. Нужной силы у них нет. Им нужно иметь меня, чтобы любить, чтобы чувствовать себя великими. А для того, чтобы великими стать им еще придется пострадать. Они не справятся.
   - Так вы хотите, чтобы я убил вас? - испугался Иуда, - Я не смогу!
   - Нет. Не ты. Меня должны будут убить израильтяне. Меня распнут.
   - Как разбойника? - ужаснулся Иуда. - Вы - и такая позорная казнь?
   - Другого пути нет. Но я воскресную. Не переживай.
   - А что должен сделать я?
   - Предать меня.
   - П-предать? Я? Почему я? Почему предать? Вы же страдать будете от такой казни!
   - Вот видишь, ты не сказал, что ты будешь страдать. Ты сказал, что страдать буду я. Пойми. Через это страдание мне нужно пройти. И мне нужен человек, который возьмет на себя грех предательства.
   - Это... потому что я хуже всех?
   - Нет, потому что считают, что ты хуже всех. Они пока еще в самом начале нелегкого пути и будут сильно страдать, и поумнеют. Но пока они не готовы к такой жертве. Даже Петр, самый стойкий, бывший мытарь, привыкший не впускать в сердце страдания людей, не имеет нужной крепости. Он трижды за ночь откажется от меня. А ты живешь просто, терпишь, что тебя не любят и продолжаешь заботиться о тех, кто тебя не любит. Ты не гордишься знаниями, хотя у тебя их немало, ты терпишь обвинения в жадности, хотя не заботишься о том, чтобы твой кусок был больше, чем у других. Ты умеешь жить с такими вещами, и мне сейчас нужен такой человек.
   Иуда обреченно опустил голову.
   - Ты согласен? - спросил Христос, - Посмотри на меня.
   "Нет, ни за что!" - решил сказать Иуда, но кивнул головой.
   - Согласен или нет? - потребовал Христос.
   - Да, - сказал Иуда.
   - Тогда в тот день, когда я дам тебе знак, сказав, что один из вас предаст меня, ты пойдешь к первосвященнику Каиафе, и скажешь, что я называю себя царем иудейским, и можешь указать на меня. Попросишь за это тридцать серебряников. Деньги большие, но вперед не бери. Скажешь, что ночью я буду в Гефсиманском саду, что ты поцелуешь меня, это будет знак. Тебе дадут стражу, придешь с ней и поцелуешь меня. Когда меня уведут, тебе дадут тридцать серебряников. Брось их и уходи.
   - И... и что дальше? Что дальше делать?
   - Терпеть. Тебя будут поносить, называть предателем. Само имя твое проклянут.
   - О боже... Неужели мне такое... неужели нельзя никак... и только я должен это ... - Иуда закрыл лицо руками и зарыдал.
   - Никто кроме тебя не сможет. Они не выдержат такого давления. Тебе придется хранить тайну, как бы тяжело тебе не было. Все зависит от тебя. Я завишу от тебя, слышишь.
   Иуда вытер глаза и горько закивал головой.
   - Посмотри мне в глаза, - потребовал Христос, - Пойми, что жизнь не кончается этой жизнью. И все имеет оборотную сторону. Ты предашь меня в этой жизни, зато в другой ты спасешь меня.
   - Много жизней, - удивился Иуда.
   - Да, это не последнее твое рождение. Настанет день, когда та спасешь меня.
   Иуда с недоверием посмотрел на него.
   - И что мне делать?
   - Сейчас я объясню тебе. Ты забудешь об этом. Иначе все когда-нибудь раскроется, будут проверять тебя. Но когда придет время, ты обретешь силы, которых у тебя не было. Ты почувствуешь, что тебя как будто ведут...
  
  

Воскресение

  
  
   Сознание вернулось к Иуде и теперь он знал, что делать.
   - Кирилл, - сказал он, - следи за этими, чтоб не приближались. На баллончик. Держи наготове. Применяй при крайней необходимости.
   - Хорошо, - недоверчиво сказал Кирюха, - прослежу.
   Иуда посмотрел вверх, и почувствовал Силу, входящую в него откуда-то сверху.
   Он почувствовал, как сила наполняет его, пульсирует и шевелится. Теперь этой Силе нужен был объект.
   Он встал на колени перед Христом.
   - Это он, - сказал Иуда. И поцеловал Христа.
   Он почувствовал, как Сила рванулась из него яростно, как вода в пробоину, и его затрясло.
   Иисус медленно открыл глаза.
   - Сработало, - устало сказал Иуда, - ты был прав, Учитель, сработало.
   - Да, - сказал Иисус, вставая, - Сработало. Я снова с вами.
   - Что-о-о-о-о... - сполз на пол со скамейки Макар, - Что-о-о-о...
   Ему хотелось сжаться. И он сжался - превратился в крысу.
   Иисус повел глазами на Олежку с Юриком, и они тоже превратились в крыс. Крысы заметались по камере, выскочили в коридор и шмыгнули в темный угол под лестницей.
   - Пошли, - сказал Иисус, и вышел в коридор. Иуда с Пантерой шли за ним. Когда подошли к входной двери, засов упал. Иисус толкнул дверь и она распахнулась.
   На крыльцо вышел Иисус.
   - А-а-а... - потрясенно сказал Гаврик, - ничего себе!
   Это был уже не Фадеичев. В тех же чертах читалось огромное спокойствие и достоинство. Его осанка была царственной. Взгляд был полон силы.
   - Стоять! - заорал Юшин, - Стоять, вашу мать! Нападение на полицию! Всем на пол!
   Иисус не говоря ни слова начал спускаться с крыльца.
   - Стреляю! - завопил Юшин и тщетно попытался щелкнуть курком, еще и еще раз.
   - Ой! - успел жалко вскрикнуть он, пистолет упал на асфальт. Крыса испуганно застыла, завертелась на месте и галопом понеслась к кустам за скамейкой у потухшего фонаря. Когда она достигла убежища из кустов с криком "Ай-ай!" выскочил Понтий Пилат и замер, робко глядя на Иисуса.
   - Идем, - сказал Иисус Распятому Разбойнику Рафаилу, проходя мимо.
   Тот попробовал встать. Нога побаливала, но он чувствовал, что рана заживает. Ребра тоже побаливали, но он чувствовал, что боль проходит и скоро ее не будет.
   - Идем, - сказал Иисус Понтию Пилату, проходя мимо.
   Они шли по улицам Москвы к центру. Впереди Христос и четверо новых учеников за ним.
   В общежитии проснулся Меркушкин. Конец, понял он. Такого ему точно не простят. Что сделают? Уничтожат? Нет, не в этот раз. О боже, нет! Родиться женщиной? Порнозвездой? Так вот после чего его уничтожат. После публичного унижения. Меркошкин зарыдал и судорожно стал утирать слезы. Нет, плакать нельзя, а то будет еще хуже. Нет, даже такое нужно принять как бы безразлично. Как бы безразлично. Ну что за как бы жизнь...А Витьку все сойдет с рук, грустно подумалось ему. Меркошкин вздохнул и стал крысой. Дохлой крысой, так как моментально умер в новом теле.
   В своей роскошной квартире метался из угла в угол Фурсов. Конец сладкой жизни, понял он. Что? Ему - стать крысой? Ему, ученому? Крысой?
   Никонов улыбался во сне. Ему приснилось, что он стал генералом, вызвал на ковер Полторцева и отодрал его по полной программе.
   Главный корпус Литературного института, бывшего МАССОЛИТа, рухнул и превратился в пыль, охрана чудом успела выскочить. Откапывать архивы будут несколько дней. И с удивлением обнаружат, треть сотрудников тоже куда-то пропала. Ходили слухи, что в квартирах пропавших появились крысы. Но события тех дней будут столь удивительны, что на это никто не обратит внимания.
   Христос шел по улицам и начинал брезжить новый день, новый московский день. День, который долго ждал своего начала.
  
  
  
  
  
  
  
  

106

  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"