Аннотация: Необъяснимый случай в пути и его творческие последствия
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ!
В представленном ниже тексте могут (но не обязательно будут) присутствовать элементы сюрреализма, абсурда и всякого рода эксперимента, полностью или частично несовместимые с имеющимися у некоторых читателей культурными традициями, религиозными воззрениями, этическими установками и представлениями о литературе и языке, как таковых.
Текст, по замыслу автора, представляет собой лишь частично упорядоченный набор букв и является не более чем вымыслом, лишённым какой-либо подоплёки. Любые совпадения с чем угодно - исключительно случайны.
Автор не считает, что его тексты на самом деле настолько хороши в своём роде, что требуют подобного предупреждения, однако - поскольку ему нередко высказывается иное мнение по этому поводу, то приходится на всякий случай предупреждать новых читателей заранее.
Вышеприведённое предупреждение не является частью текста произведения и действительно служит для предварительного уведомления.
Происходило это в плацкартном вагоне поезда Анапа-Москва. Время в пути - почти двое суток. Место - тридцать седьмое. Да, то самое, мифическое, сакральное даже место, единственное (с тридцать восьмым, разумеется) на весь вагон - не только боковое, но ещё и возле туалета. Что может быть хуже? Если не принимать во внимание такие поезда особо дальнего следования, как, например - Калининград-Петропавловск-Камчатский, то хуже - может быть всё то же самое, но с прибавлением попутчиков, сопоставимых по своим качествам с вышеуказанными неблагоприятными для существования условиями.
И на сей раз вышло так, что неохватные сознанием, пребывающем в среднестатистическом состоянии, вселенские причинно-следственные связи установились таким образом, что ими было вызвано именно выше описанное сочетание - в то время и в той передвижной точке пространства, в которой я и находился.
Моим непосредственным попутчиком был дурно пахнущий старик, сидевший всю дорогу напротив меня, и чей взгляд, очевидно, безвозвратно втянуло в мысленно представляемую им чёрную дыру.
В соседнем отделении шумели студенты младших курсов неких учебных заведений, являвшиеся в добавок ещё и отчаянными любителями одной из футбольных команд, как можно было понять из издававшихся ими звуков. Трезвыми они в поезд не заходили и не выходили из него.
Недалеко от них разместились не менее пьяные женщины, сопровождаемые весьма малолетними детьми. Эти почтенные матери полагали, очевидно, что домашнее вино с курорта - оно же слабенькое, и если его пить помаленечку, то ничего с ними эдакого и не сделается. О том, что они отчасти заблуждались, им, скорее всего, станет предельно ясно уже в первые мгновения долгожданной встречи со своими законными - или не очень - супругами сразу на вокзале или же несколько позже - в их жилищах.
К счастью, сбоку располагались довольно смирные граждане. Двое из них постоянно спали на верхних полках, так что невозможно даже было определить их принадлежность к тому или иному полу. Двое других - сидели за столиком напротив друг друга и относительно мирно беседовали, причём - шёпотом, но так, что слышно их было достаточно отчётливо.
Я не сразу обратил внимания на них, поскольку все прочие, невольным спутником которых мне пришлось быть, привлекали к себе внимание гораздо успешнее.
Однако, когда, наконец, я случайно прислушался к жёсткому шёпоту сбоку, то он надолго уже смог отвлечь меня от прочих окружающих неудобств.
Говорил преимущественно один из моих соседей - мужчина неопределённых лет, с чрезвычайной убеждённостью в голосе, движениях и взгляде. Обычно, такими представляют себе сумасшедших.
Второй сосед, тоже мужчина и тоже неопределённого возраста, поведением своим являл полную противоположность собеседнику. Он упорно молчал и смущённо смотрел на остатки пищи, зачем-то подчёркнуто упорядоченно лежавшие на газете, привычно исполнявшей обязанности скатерти.
Со стороны всё это больше было похоже на общение живого с мёртвым.
Слушать их разговор я начал, естественно, с неопределённого места, поэтому предмет его мне был неясен, хотя и любопытен.
-- А ты знаешь сам-то что такое НЛО? Н - неопровержимая, Л - легитимизация, О - отрицания! Неопровержимая. Легитимизация. Отрицания. Понял? Ну что ты понял? Что ты, с твоим техническим образованием, понять можешь? Ну, повтори, если понял! Ну? Хорошо, да, признаю, смог. И что? Ничего это ещё не значит. Это у тебя память хорошая - и всё, вот ты и смог повторить - из неё вынул и сказал.
Но ты ж не вникнул, соображаешь? Ни черта-то ты и не вникнул. Вот вникни, сделай попытку. Видишь - кишка тонка у тебя - вникнуть. Это же всё - философия..., а не расчёт балки перекрытия металлургического цеха. Её всякий дурак рассчитает - на коленке, два раза в день перед едой. А ты вот вдумчиво так - осознай, со вкусом, с вытяжкой - что есть Отрицание, что есть - Легитимизация, а что - Неопровержимость! По отдельности. И слитно. Вчувствоваться надо - тебе ж говорят! - в каждый звук всех этих слов, там же в каждом звуке - уже свой смысл имеется, а в сочетаниях звуков - тоже смысл, но уже новый, другой совсем. И в словах - опять же! - смысл, да не тот, что прежде. А в сочетаниях слов - там вообще всё полностью иное, вообще ну никакого отношения. Как из бани - в прорубь. Сумма - больше слагаемых. Закон природы такой. И самое главное, что в аббревиатуре - вот всего там сколько? - три звука, да? А смысл там не просто другой, там его оказывается ещё и в разы больше чем во всём до того - больше чем и в словах, и в звуках этих слов, из которых эта аббревиатура складывается.
Вот этому - нигде не учат! Вообще. Могу доказать в суде. Это только самому понять надо, или под руководством правильного человека, посвящённого. Но это кстати, не каждому дано в принципе. Ты вот, к примеру, лопнешь сразу в нескольких местах от напряжения, если только попытаешься на самом деле всё это понять! У тебя для понимания таких вещей просто нет соответствующего органа в мозгу, и он даже не атрофировался, он попросту не сформировался ещё. Там отсыхать нечему даже. Его же с рождения надо тренировать. Родителям скажи спасибо своим, что наплевать на тебя им было в детстве. Сытый, обутый, не орёшь - ну и слава партии. А что вырастет у них вот такое, это дело для них десятое получается.
И учти ещё вот что - если сразу вот так, наскоком, без подготовки - то лучше с мастером спорта по боксу подраться на остановке, и шансов больше будет! С нуля, запомни, можно только в яму упасть. И то поперёк застрять можно . А ты знаешь, что такое НЛО? Это - Наследственная Литографичность Отслаивания! Но для таких, как ты, это пустые звуки всё... Ну что ты киваешь? Ну что? Лётчик. Дальняя авиация. Знаю... Ну - и? Что тебе это даёт - лично? Ты доказать хотел кому-то что-то? Тебя что - дразнили в школе, дома ремнём били? Солдатским таким, с пряжкой? Ну а чего ж тогда...
Вот ты столько лет потратил на учёбу в лётном, а итог-то какой - удручающий, прямо скажем! Трёх слов не можешь увязать в элементарную концепцию. Все твои системы уравнений - неотсортированные бытовые отходы, вот что. А никакая не наука это всё. Полностью. Наука - это производство знания. А ты производишь, вот скажи мне, что? А я тебе объясню. Слушай меня внимательно: ничего ровным счётом ты не производишь, кроме нагрузки на канализацию. Чуешь разницу? Это даже не мозгами, а простым пролетарским носом ясно. Вот ты знаешь хотя бы - что такое: НЛО? Это Нерецептурное Линчевание Оптимума! Вот и всего-то!
Я понимаю, что по телевизору этого не скажут. Но внутреннее чутьё, или озарение внезапное надо же иметь, ну хотя бы в зачаточном виде?! А иначе я вообще не пойму в таком случае - зачем тогда всё? Зачем - Ньютон, зачем - Архимед, фон Браун, Моцарт - зачем были? Вот они творили всё, открывали, надеялись на потомков, а потомки - что? Потомки просто в носу ими ковыряют. Причём даже не у себя. У себя брезгуют. Всё. Вот тебе и Эйнштейн, вот Сервантес, Миклухо-Маклай и Феллини... Всё как и говорил Заратустра.
И ладно бы так, но почему - ты мне скажи! - почему ноги в ботинках на рынке дешевле, чем босые? Ты вот это можешь объяснить? А всё же просто, как теорема Пифагора: в обуви - не видно состояние ногтей. Потому и дешевле. Берёшь кота в мешке получается. Значит - скидка. А разуть нельзя - это нарушение права на личную неприкосновенность. Так и живём, что ж поделать. Просвещённый каннибализм... Мы строили, строили... и вот, нате, распишитесь, получите. Но зато - теперь можно плевать всем в рожу! В самую её морду можно! Вообще - без осложнений! В конституции ведь как записано? Вот... А ты знаешь что такое НЛО? НЛО - Неолитическое Лепрозорное Откорчёвывание!
Неолитическое - это когда в ухе звенит. Лепрозорное - это когда люди радуются хорошей погоде. Откорчёвывание - это когда у тебя зубы гнилые, но никто не замечает или делает вид, что всё как в масле.
Такова вся наша жизнь... Она же везде одинаковая - и на Земле, и - на Марсе. Там, кстати, запрещено многое. У нас получше с этим, что ни говори... Можно во сне плакать. Можно пленных не брать. Можно жену бить. Газовым ключом по хребту можно, гадине этой, немытой. А там же - всё там под запретом, цензура - сплошным слоем, антиутопия одним словом. Как в книге, но только по другому адресу.
Я когда служил там в секретной части, так чуть не помер от скуки. Зато могу теперь в лоб дать знаешь как? А так вот - хорошо могу. Насовсем. В горизонт прямо в самый. Веришь? Нет? Чего молчишь? Ну мало ли что веришь... А если на себе проверить, может ошибся ты, а? Давай в тамбуре - я тебе в лоб дам, а если ты устоишь, то мне двинешь? А? Ну чего, ты же матрос? Или не матрос? Все матросы такие что ли - как водолазы? Или как там у вас это называется? Моряк? Или? А чего такого? Приём-отбой? Ласты? Ну, хорошо, ладно, уговорил, жду тогда.
И разговорчивый, не дожидаясь ответа, вышел. Вслед за ним вскоре вышел и его молчаливый собеседник.
Назад они не вернулись.
Через какое-то время явился проводник в резиновых перчатках и респираторе, открыл окно в том отсеке, где сидели вышедшие попутчики, и не спеша выбросил в него все их вещи, включая и то, что было на столике, а затем тщательно протёр всё тряпкой, постоянно её смачивая из коричневой стеклянной бутылки чем-то едко пахнущим.
Заметив, что я наблюдаю за его действиями, он пробурчал что-то вроде: 'Они на встречный поезд пересели, а вещи не заражены, просто создают нагрузку на локомотив, надо смазывать'.
Я сделал вид, что всё это само собой разумеется, и попытался погрузиться в чтение, которому нахально продолжали мешать оставшиеся в вагоне пассажиры.
Проводник тем временем развесил повсюду чьи-то маленькие портреты, больше похожие на иконки или - на набор открыток с членами политбюро, установил на столе замысловатую конструкцию из различных геометрических фигур, спиц и тонких проводов, похожих на конский волос, непонятным способом закрепил в разных местах длинные и скрученные, как свиные хвосты, свечи, и начал зажигать их от некоего супрематического подобия лампады, выглядящего скорее как нечто явно военного предназначения.
Ловя мой недоумённый взгляд, скрыть который мне порой не удавалось, проводник уже ничего не говорил в качестве оправдания своих манипуляций, а только посматривал на меня со всё возрастающей укоризной, будто я сижу рядом с ним в очереди у кабинета врача, практикующего анонимное избавление от заболеваний, сопутствующих определённого рода порочным наклонностям.
Внезапно - проводник истошно и, как бы захлёбываясь, завыл, затем необычно изогнулся, несколько раз сильно дёрнулся, и, вдруг смолкнув, упал со звуком пыльного мешка на столик и неподвижно повис на нём.
Из его затылка торчал огромный ржавый гвоздь. Казалось, что из головы проводника скоропостижно вырос гриб с ампутированной шляпкой или антенна ретрофутуристичного робота.
И тут мне посчастливилось - или же напротив, не повезло... - увидеть, как с верхней полки, граничащей с туалетной перегородкой, вылетел во всё ещё раскрытое окно внушительных размеров молоток-гвоздодёр.
Я - на всякий случай - поспешно спрятался в книгу.
Вплоть до очередной остановки никаких событий не происходило, кроме падения проводника на пол во время особо крутого поворота поезда.
На станции же - не успел состав остановиться на перроне, как тотчас к окну, под которым лежал бывший проводник, была приставлена деревянная лестница, по которой проворно вскарабкался улыбчивый железнодорожный работник в оранжевой жилетке. Он, ловко орудуя большим пожарным багром, умудрился неожиданно быстро подцепить проводника, подтащить к себе и, хищно сжав своими неестественно длинными и тонкими пальцами, одним рывком изъять его из вагона. Одновременно с проводником скрылся из вида и сам железнодорожник.
Судя по скорости их совместного исчезновения - за этим должен был непременно раздаться уже знакомый звук падения тела - или, вероятнее, двух. Но этого не случилось. Наверное - под окном вагона стояли наготове некие помощники железнодорожника, бережно принявшие и долгожданную добычу, и её удачливого добытчика.
Как бы в подтверждение такой догадки с платформы послышался нестройный хор гортанных голосов, коротко пропевших что-то до крайности инородное всякому человеческому организму.
Я подумал, что на этом всё и закончилось, однако - не прошло и минуты, как в окно был обратно заброшен тот самый гвоздь, при посредстве которого совсем недавно проводник был полностью лишён жизни.
При этом на гвозде уже была красиво повязана бантом чёрная лента с крупными жёлтыми буквами. Она была похожа на те ленты, которыми украшают венки, приносимые в качестве последнего сувенира покойнику во время (и после) его захоронения, но - была намного более узкая, так сказать - уменьшенная модель кладбищенского оригинала.
Конечно, было бы любопытно ознакомиться с этой надписью на ленте, но трогать её не очень хотелось, поскольку она в некоторых местах была замарана чьей-то свежей кровью, которая, быть может, содержала в себе опасных микробов или недозволенные законом вещества. А кроме того, не было разумным оставлять собственные отпечатки пальцев там, где явно им не место.
Поэтому - я, оставаясь на месте, спокойно продолжил путь домой, пытаясь читать книгу, не отвлекаясь на прочих попутчиков, к сожалению, не намеревавшихся покидать вагон досрочно.
К счастью, до прибытия на вокзал оставалось около шести часов, на протяжении которых, как я надеялся, уже не будет случаться подобных происшествий - да, безусловно занимательных поначалу, однако, чем далее - тем более наскучивающих своей нарочитой абсурдностью и бесполезностью для личного жизненного опыта.
Книги - полезнее подобных зрелищ. Особенно - хорошие книги. Таков был мой вывод в той поездке.
* * *
Как я и надеялся, оставшуюся часть пути поезд прошёл без новых осложнений.
Дома, несмотря на совершенную бессмысленность того, очевидцем чего мне довелось быть, воспоминания об этом не оставляли меня отчего-то.
Впечатления, полученные в поезде, каковы бы они ни были по своему качеству, имелись в количестве, достаточном для того, чтобы - буквально вынудить меня в один из дней написать небольшой рассказ с некоторыми чертами в сюжете, сходными с тем железнодорожным случаем.
Назвал я рассказ:
Необычное происшествие в заведении фон Штунде
(история очевидца со слов его знакомого)
А текст у него получился такой:
Знаете ли вы Виталия Петровича? Нет, прошу, не отвечаете на вопрос мой утвердительно, ни в коем случае! Уверяю - отнюдь, знать его никому нет возможности никакой, уж в этом я всецело готов дать присягу, поскольку сам же всех и намеревался с ним как раз познакомить, описав с необходимыми подробностями жизнь его с рождения и вплоть до некоего знаменательного события, связанным не только с Виталием Петровичем лично, но и опосредованно - со многими из ныне живущих, включая, быть может, и вас.
Но никто - во всём свете! - пока что не может знать и малой доли всего этого, ибо я не успел ещё сочинить из всего выше перечисленного - ровным счётом ничего...
А впрочем - стоит ли? Ведь вы уже, должно быть, знаете Павла Васильевича... О, вы не можете не знать его - всякий о нём осведомлён в достаточной мере, чтобы понимать безо всяких сомнений - Павел Васильевич во всём свете один лишь таков, а все прочие - это уж далеко и не Павел Васильевич, по крайней мере - не вполне он. А стало быть - достойнее Павла Васильевича и не найти человека для продолжительной и содержательной беседы.
Однако же, с другой стороны - раз вам известно о Павле Васильевиче, то стоит ли понапрасну тратить всеобщее время наше на повторение всякого рода высокопарных слов о нём - и так уже вполне известных и поэтому - предсказуемых? По здравому рассуждению выходит одно - это, увы, занятием станет напрасным для нас...
А посему, не разумнее ли будет поступить следующим порядком: вообразите себе... комнату - не изрядно большую, но и не достаточно маленькую, с плотными красными шторами и зелёными с желтоватыми завитками обоями, и с мебелью вида строгого, но притом и изящного. В комнате сдержанно весело - сегодня, как и во всякую пятницу, в ней собираются вполне близкие приятели, служащие в разных, но важных одинаково учреждениях, и имеющие звания весьма не рядовые, хотя отчасти и различные, но, однако же, не настолько далеко друг от друга отстоящие, чтобы межу носителями оных могла бы возникнуть некоторая неловкость в общении.
Можно сказать, что собрание это - в своём роде подобие частного клуба, сложившегося скорее стихийно-самостоятельно, а не намеренно-умышленно, что сообщает нам о достойной всякого одобрения взаимно искренней духовной близости, а не напускной светской лицемерности, членов его.
И вот, в комнате этой, в одном из атласных кресел, заложив одну ногу на другую, преуютнейшим образом разместился Аркадий Николаевич Медников. Он в ленивой полудрёме неторопливо курит чёрную с тонкой резьбой трубку и время от времени выпускает перед собою струйки и кольца из ароматного табачного дыма. И как же он ловко это делает! Какое завораживающее зрелище из себя представляет перемещение всех этих клубящихся изделий дымных - столь, увы, недолговечных, ввиду своей по сути воздушной природы! И так трепетны и переливчаты их движения и всяческое взаимодействие между собою, что можно с неслабеющим удовольствием наблюдать за ними вполне бесконечно и безо всякого притом напряжения мыслей... Нет, решительно - не обыденного курения очевидцами становятся в такое время окружающие, а буквально - священнодействие происходит перед нами!
И кто только обучил Аркадия Николаевича этому чудному искусству, сколь изысканному, столь и невзыскательному? Или сам он, исходя из природных своих способностей, обнаружил в себе сей нечасто встречаемый во дни наши талант?
А не спросить ли его самого об этом?
Нет, не стоит, пожалуй...
И сомнение это, надо сказать, ничуть не безосновательно. Да, не следует и напоминать Аркадию Николаевичу об искусстве его и тайне овладевания оным. Ибо слишком уж велика того вероятность, что Аркадий Николаевич не раскроет свою тайну никому и ни за что. И, кроме того, не напрасно, должно быть, говорят, что последний из тех, кто решился предпринять попытку выяснить источник вышеозначенных особых умений Аркадия Николаевича, внезапно пропал без вести на некоторое время, а по обнаружении себя - представлял озадаченному взору одну лишь скромную горстку сизоватого пепла, сопровождаемого некоей полуразборчивой запиской, нацарапанной чуть ли не кровью и отчего-то на клочке старинного пергамента. Содержание же записки той таково оказалось, что даже сокращённое немало и во многом смягчённое, передавалось оно неожиданно неохотно и то между лишь отчаянными самыми и бесшабашными лицами, а также - и уже в неискажённом виде! - имело ограниченное хождение в загадочной и недоступной большинству среде мрачных и молчаливых знатоков особого рода предметов и явлений, о которых мы, пожалуй, и не станем сейчас вспоминать, как, впрочем, и о всех иных происшествиях, воспоследовавших вскоре, дабы не омрачать установившуюся в комнате непринуждённую дружескую атмосферу.
Потому - оставим, лучше всего, Аркадия Николаевича в покое. Пускай уж продолжит он просто радовать своими табачными пейзажами нас, а мы, налюбовавшись ими, хотя вряд ли это и возможно, послушаем внимательно, что скажет Сергей Владимирович.
Тем более, что Аркадий Николаевич, похоже, собирается предпринять почти то же самое, ибо, судя по всему, табак в трубке его кончился, а набивать её более он пока не намерен...
Так что же Сергей Владимирович?
А он, только что окончив одну презанятную историю, уже готовит благодарных слушателей своих к новому, ещё более любопытному сообщению. Присоединимся же к ним!
-- А попробуйте угадать, друзья мои, кого повстречал я третьего дня на воздушной пристани в Калистово? И не старайтесь, не выйдет всё одно... Ибо там повстречал я не кого-то, а самого Пантелеева!
-- Да неужто его - самого? А оного не единофамильца ли случайно? Сергей Владимирович-то - ой знатен своими каламбурами да мистификациями! Сей же час и окажется, что все мы об одном Пантелееве помышляем, а он о другом речь свою ведёт! О злом брате-близнеце, к примеру, или как это называлось в прошлый раз?.
-- Нет-нет, уверяю всё славное общество наше, на сей раз - никаких ребусов я перед вами не имею чести представлять! Это был не кто иной, как тот самый - всем известный Пантелеев Сергей сын Фёдоров, который принужден был в прошлом году оставить город после огласки его нечистоплотной стычки с окружными Возвещателями, а затем, как передавалось шёпотом повсеместно, стал он ото всех требовать, чтоб к нему обращались непременно с приложением слов 'его нестяжательство', и того более - сменил веру нашу коренную на иную некую внешнюю - возмутительно нелепую и жестокую - и притом далее сам ещё и проповедовал её, в том числе - и среди обитателей жилищ, ничуть не пользующихся уважением даже в самом, с позволения сказать, низшем разряде населения.
Так вот, оказалось, что все эти слухи - не более чем слухами и являются, что всё это просто напросто вздор пустой, а на самом же деле Пантелеев проживал всё это время даже и не за границею, а подле нас - в имении Кузьмы Андреевича, там помогая ему в составлении - и представьте только себе такое! - мемуаров! Мемуаров! Как будто бы Кузьма Андреевич собирается вскоре на покой в мир, прямо скажем, иной!
Но мы об этом подробнее побеседуем в следующий раз, когда Пантелеев снабдит меня, как пообещал, несколькими отрывками из этих исторических записей для потомков - с позволения оных источника, безусловно.
А пока хочу я с тем необычным случаем ознакомить вас, коего свидетелем в начале недели стал сам Пантелеев лично, обедая в известном заведении фон Штунде.
Итак, сидит он за столиком, обедает себе спокойно, причём весьма и весьма плотно..., однако, не стану перечислять все съестные припасы, предуготованные для услаждения его отчасти необычного вкуса. Вы и сами, будучи вполне о том осведомлены, прекрасно обо всём уже догадались, в том я уверен.
Продолжим...
И вот, входит одинокий посетитель - причём в одежде Распорядителя жидких дорог Южного ряда. И усаживается он неподалёку от Пантелеева, так что как раз тот и может всё слышать и отчасти всё видеть.
Является к нему - как это принято сейчас говорить - официант и начинает записывать в свои листочки пожелания посетителя. И тут происходит между ними престранный разговор. Вернее поначалу-то он достаточно обыкновенный, но на очередном блюде перестаёт являться таковым. Передам его в лицах, так сказать:
-- И принеси-ка мне, любезный, тарелку суп-каши, пожалуй.
-- То есть - супа-пюре изволите желать?
-- Слово 'каша' в моём произношении слышится как 'пюре'? Любопытно - это всем так или Вашему утончённому слуху лично?
-- Нет, ну что Вы, я, разумеется, услышал 'суп-каша', но, однако же, подумал....
-- Вас, любезный, не ошибусь - не для 'думать' наняли, а ради 'делать'. Посему - потрудитесь-ка воплотить в жизнь афоризм о правоте платящего, если он Вам известен, конечно.
-- Я бы с превеликим удовольствием, но к огорчению вынужден всё же разочаровать Вас тем, что поименованного Вами блюда нет в нашем...
-- А если - я повторю своё желание ещё раз, и при непосредственном присутствии управляющего?
-- Не могу быть уверен, что это поспособствует в некотором...
-- А это решать уже ему. Зовите! Долго не жду.
Официант уходит и вскоре появляется управляющий.
-- Добрый Вам день! Чем я могу помочь Вам?
-- У меня, видите ли, возникло вполне непредосудительное, как я надеюсь, желание увидеть перед собой такое скромное блюдо, как небезызвестный суп-каша, в достаточном для всякого удовлетворения количестве. Но ваш пречудесный 'о-фи-ци-ант' во-первых - искажает и замысел, и звучание моего заказа, подменяя его на некий, извиняюсь за выражение, суп-пюре, а во-вторых - слишком уж он у вас много думает, посредственно говорит, и мало делает. Надеюсь Вы-то относитесь к слою лиц, поступающих азимутально противоположно?
-- Вы хотите сказать - диаметрально?
И тут - нет, вообразите только это себе! - не успел ещё управляющий договорить это неудобослышимое слово, как безо всякого промедления посетитель невесть откуда молниеносно извлекает громадный чугунный утюг и, в высшей степени молча, во мгновение ока управляющего забивает им насмерть.
Затем - раздевается совершенно догола, делает то же самое с мёртвым управляющим, и обменивается с ним одеждой. А потом - таща с собою того за ногу, преспокойно удаляется в сторону кухни!
И тут же - появляется новый посетитель, по виду - подземный полковник второго колена, и во весь командирский свой голос требует немедленно подать ему - что? Верно - суп-кашу!
К величайшему сожалению, узнать - что же происходило далее, нет никакой возможности, поскольку Пантелеев к тому времени окончательно насытился наконец и отправился на важную, как он выразился - пренемалоразрешающую, встречу с кем-то из Управления по исполнению поощрений.
А иных очевидцев оных событий и в живых-то не осталось - ведь заведение фон Штунде спустя минут пять оказалось захвачено вооружёнными страховиками, недобитыми, должно быть, в прошлом году. А ещё через пол-часа от него и следа никакого не осталось - после своевременного прибытия отряда Гражданского Успокоения и принятия им надлежащих мер Зелёного уровня Строгости...
А ведь: как знать - может и не было страховиков там никаких, а всему-то виной - одно лишь очередное отсутствие суп-каши... По меньшей мере - обо всём произошедшем догадки мы в этой комнате себе можем позволить измышлять какие угодно!
Такие вот случаи в городе нашем происходят порой, друзья мои, такие!