Аннотация: Буквально намедни, когда я ещё был студентом Воронежского государственного университета, по роду деятельности я катался по северным регионам нашей необъятной страны. Каждый сезон я брал в своё путешествие новый дневник, в который записывал всё, что со мной происходило в новых, неизвестных для меня местах. Я писал о людях, о городах и посёлках, о работе в тундре и тайге. Уже дома я редактировал все свои записи, которые сейчас решил объединить в одну небольшую книгу о том, как я проводил свои последние три лета. За эти три года мне посчастливилось побывать на Чукотке, в Якутии и Магадане, и даже на недельку заскочить на Камчатку. Возможно, некоторые уже видели две предыдущих моих книжки под названиями "Кремовый ручей" и "Дорога на Муну", которые я публиковал для ознакомления всем моим друзьям и знакомым. Эти два текста я отредактировал снова - убрал лишнее, добавил что-то новое, исправил некоторые не замеченные мною ранее опечатки и ошибки. Сюда же я добавил и третий текст о своей последней поездке по Магаданской области, и надеюсь уже поставить точку в моих путешествиях по регионам дальнего востока. Сколько бы я не писал и не редактировал свои записи, каждый раз я нахожу всё новые ошибки, опечатки, нелогичности в повествовании и прочие огрехи, которые одному мне исправить пока не по силам. Подытожив все свои рукописи, сделал вывод, что первая книга для меня остается всё такой же неспешной, многословной и немного затянутой. Третья, которую я назвал "Тиара", слишком скомканной, краткой и недосказанной, а вот за вторую, с самым неудачным, на мой взгляд, полевым сезоном, даже спустя полтора года после написания до сих пор совсем не стыдно. Мне она нравится больше всего, и всё в ней мне кажется интересным и правильным с точки зрения письма, поэтому, если кто-то всё же решится прочесть эту книгу целиком, советую начать именно со второй части.
Unknown
Дмитрий Шпилёв
Моя
северная
страна
Сборник
2020
Предисловие
Буквально намедни, когда я ещё был студентом Воронежского государственного университета, по роду деятельности я катался по северным регионам нашей необъятной страны. Каждый сезон я брал в своё путешествие новый дневник, в который записывал всё, что со мной происходило в новых, неизвестных для меня местах. Я писал о людях, о городах и посёлках, о работе в тундре и тайге. Уже дома я редактировал все свои записи, которые сейчас решил объединить в одну небольшую книгу о том, как я проводил свои последние три лета. За эти три года мне посчастливилось побывать на Чукотке, в Якутии и Магадане, и даже на недельку заскочить на Камчатку.
Возможно, некоторые уже видели две предыдущих моих книжки под названиями «Кремовый ручей» и «Дорога на Муну», которые я публиковал для ознакомления всем моим друзьям и знакомым. Эти два текста я отредактировал снова – убрал лишнее, добавил что-то новое, исправил некоторые не замеченные мною ранее опечатки и ошибки. Сюда же я добавил и третий текст о своей последней поездке по Магаданской области, и надеюсь уже поставить точку в моих путешествиях по регионам дальнего востока.
Сколько бы я не писал и не редактировал свои записи, каждый раз я нахожу всё новые ошибки, опечатки, нелогичности в повествовании и прочие огрехи, которые одному мне исправить пока не по силам. Подытожив все свои рукописи, сделал вывод, что первая книга для меня остается всё такой же неспешной, многословной и немного затянутой. Третья, которую я назвал «Тиара», слишком скомканной, краткой и недосказанной, а вот за вторую, с самым неудачным, на мой взгляд, полевым сезоном, даже спустя полтора года после написания до сих пор совсем не стыдно. Мне она нравится больше всего, и всё в ней мне кажется интересным и правильным с точки зрения письма, поэтому, если кто-то всё же решится прочесть эту книгу целиком, советую начать именно со второй части.
Кремовый ручей
Сезон 2017
День первый. 19.07. Среда.
В самолёте нас было восемь: пять геофизиков и три геолога. Все парни – мои однокурсники из университета. Для некоторых, так же как и для меня, это была первая в жизни производственная практика на севере. Мы летели на дальний восток, на Чукотку, и понятия не имели, что нас ждёт впереди: где и как мы будем жить и даже чем конкретно заниматься. Те, кому уже доводилось побывать где-либо на практике, рассказывали о жизни в палатках, работе в тайге, или, как в нынешнем случае, в тундре. Я очень мало знал об этом суровом и самом отдалённом крае России. Немногое лишь почерпнул по передачам, статьям и фотографиям в Интернете. Скудная на растительность, бесконечная горная территория с суровым климатом и сильными ветрами. После такого поверхностного ознакомления лишь один отложившийся в голове вывод подпитывал мой интерес и желание поскорее оказаться на этой земле: там было очень красиво. Преисполненный оптимизма и романтических видений, я с нетерпением ждал посадки и волновался лишь от того, что до сих пор не верил, что лечу чуда-то на самолёте, уже так далеко от дома, а впереди совершенно новый и неизведанный для меня мир.
В самолёте было много людей азиатского типа, что, в общем-то, не удивительно. У многих из них смугловатая кожа, зачастую грубые черты лица с широкими скулами и низким лбом.
После, примерно, шести часов полёта, затем завтрака и снижения, сквозь пелену облаков из окна открылся вид бесконечной тундры: до самого горизонта простиралась зеленовато-коричневая равнина, испещрённая множественными озёрами и реками. У одной из рек, за скоплением жиденьких облаков, просматривалось небольшое поселение на полсотни хаток. Мой сосед слева сидел у окна. Он был похож на метиса, со смуглой кожей, но с европейским разрезом глаз. Он толкнул меня, ткнул в иллюминатор пальцем по направлению к деревне и радостно, с некоторой даже гордостью, сказал:
- Вот видишь тот посёлок? Я там родился.
Показались высокие холмы с наледями не растаявшего снега, а за ними голубые воды моря. Капитан объявил, что за бортом хорошая, солнечная погода, +17 градусов, 18:00 часов вечера по местному времени. Мои часы показывали 9 утра, и я сперва не понял, здесь уже новый день, либо я вернулся в день вчерашний? Нет, определённо новый. Просто в Москве ещё утро, а здесь уже вечер.
Самолёт приземлился на берегу Анадырского лимана, в посёлке под названием Угольные Копи. С высоты посёлок совсем небольшой, с парой выкрашенных в яркий цвет домов у самого аэропорта. Подробно рассматривать нам его не пришлось. Сразу после выхода из дверей аэропорта взяли такси.
На улице было совсем не холодно. Даже ветер не казался холодным, хотя и были сильные порывы. Такси подвезло нас до пристани, от которой ходит паром до Анадыря через широкий залив. Все эти десять километров от аэропорта по петляющей бетонированной дороге я удивлённо рассматривал бескрайнюю болотистую степь с мелкими озёрами и высокой зелёной травой. Не смотря на общую в целом красоту и безмятежность, вся территория вокруг казалась большим полигоном сплошной разрухи. Тут и там стоят сгнившие, давно не использующиеся деревянные хатки, пустые бетонные коробки хозяйственных зданий, горы строительного мусора и металлолома. Трудно сейчас представить, для чего всё это предназначалось.
Машина свернула на каменистую набережную с выпирающей вперёд бетонной пристанью. Отсюда открывался замечательный вид на противоположный берег. Там, далеко, я впервые увидел Анадырь - маленький, неприметный. На пляже рыбачили мужчина и женщина, возле которых носилось двое детей. Повсюду кружила огромная стая морских чаек, а у камней большие скопления тёмных, лоснящихся нерп. Они ныряли, подставляли под солнце свои гладкие спины, и их головы выглядывали из воды, наблюдая за прибывшими на берег людьми.
Спокойные волны тихо плескались о позеленевший от тины бетон. Где-то вдалеке, примерно в полутора километрах от берега, из водных глубин возвышался крохотный, продолговатый, скалистый островок. На нём стоял металлический каркас небольшой вышки, облюбованной чайками. Ещё дальше, в стороне, за бледной пеленой пурпурного озона горделиво возвышалась одинокая гора.
Минут через сорок к пристани причалил старый, облупленный паром под названием «Капитан Сотников». По трапу мы взошли на палубу и устроились в широкой, но короткой вместительной каюте мест на сто. Спустя ещё пятнадцать минут паром тронулся, так плавно и незаметно, что если бы я не смотрел в окно, то подумал бы, что мы так и стоим на месте без движения.
Анадырь встретил нас своими разноцветными, ухоженными многоэтажками. На городских подступах, у пристани и берега, запустение. К пляжу прибито много ржавых остовов кораблей с проросшей на палубе травой. Некоторые посудины поменьше неизвестно зачем вытащили на берег. Так они и стоят теперь, накренившись, зарывшись килями в каменистую почву.
Здесь нас сразу же встретил пузатый, статный мужчина в деловом костюме, лет шестидесяти, с сияющим, гладко выбритым лицом и пепельно-белыми волосами. Он любезно пригласил всех в УАЗик-буханку с водителем.
Машина везла нас по окраинам, от вида которых невольно пронизываешься унынием и тоской. Куча покривившихся лачуг, рядов ржавых контейнеров, создающих пустые, безлюдные переулки, а всё пространство вокруг обволакивает давящий серый цвет голых камней и такого же свинцового неба, которое затянулось из ниоткуда взявшимися тучами. Дома лишь издали излучали жизнерадостную, цветную новизну. Вблизи же это были обычные панельные коробки с облупленной местами краской и криво замазанными бетоном стыками между плит. Абсолютно все дома здесь стоят на сваях, в полутора метрах от земли, без фундамента, чтобы с годами они не просели, не провалились в таящую мерзлоту.
Нас высадили у большого ремонтного гаража-амбара с высокими воротами. Это место напоминало сельский тракторный отряд. Вокруг валялась куча запчастей, стояли большие гусеничные вездеходы и бульдозеры. Деловой пузатый мужчина не спеша выкатился из машины, и перед тем как войти в гараж и впустить всех, заслонил собой проход и обратился к нам:
- Геофизики тут есть, значит? Сейчас я вам анекдот расскажу про геофизиков, слыхали такой? Идут, значит, по лесу геолог с геофизиком, и встречается им сторожка геологическая. Они в неё стучат, им геолог открывает, спрашивает: «Кто такие?». «Я – геолог, – говорит первый, – и геофизик со мной». «Ага! – отвечает геолог. – Ну, геолог пусть заходит, а геофизика в сарай поставьте!»
После этих слов мужчина разразился громким, раскатистым хохотом. Шутки я совершенно не понял, но на всякий случай неуверенно засмеялся вместе со всеми. После он повторял эту шутку ещё множество раз за этот вечер, и каждый раз, как в первый, принимался безудержно хохотать, словно заведенный, так, что это даже начало доходить до абсурда.
Наконец, он представился. Звали его Лебедев Вадим Вениаминыч, или, как мы его проще окрестили, Витаминыч. Был он начальником Анадырской геологической конторы. Витаминыч сказал нам, что не ожидал нашего приезда так рано, поэтому о местах для жилья заранее не побеспокоился. Двух геологов он сразу отрядил в готовый к отъезду в поля отряд, который отбывал на днях. Насчёт оставшегося большинства не было сказано ничего.
Мы вошли в огромный зал ремонтного гаража, в котором стояло два гусеничных вездехода и один ТРЭКОЛ – большой колёсный вездеход.
К гаражу пристроен небольшой жилой трёхэтажный блок с четырьмя квартирками квадратов в тридцать, в которых имелось всё необходимое: комнатка, кухня, санузлел. Сейчас эти комнаты были заняты геологами, так что места нашлось только четверым. Второй четвёрке, включая меня, постелили в большом оранжевом вездеходе, который стоял в гараже. На застеленный досками пол пассажирского отсека машины положили толстые ватные матрасы, и выдали каждому по спальному мешку, почти что чистому и новому. Для четырех человек немного тесновато, но временно пожить можно.
После того как всех пристроили, Лебедев распорядился отвезти нас в ближайший магазин. Все были очень голодны с дороги, а кормить здесь нас никто не собирался.
Сказать, что я был в ужасе от цен в магазине, значит не сказать ничего. Мне только подумалось, что если нас не отправят в поля в ближайшее время, то я быстро растрачу все деньги и буду бичевать.
По возвращению в гараж накрыли скудный стол. Рабочие мужики вытащили и порезали нам большие куски вяленой кеты. По запаху она немного подтухла у хвоста, но середину – жирную и сочную – ещё можно было порезать и есть.
За едой и разговорами время подошло к ночи. На улице около десяти часов по местному времени. Режим сна у всех нарушен, спать вовсе не хотелось, поэтому, на ночь глядя, пошли гулять в сторону тихих вод лимана.
Полярным днём на Чукотке у горизонта до утра слегка алеет бледный закат. Тучи расступились, и стало совсем светло. Сейчас и без того тихий городок и вовсе заснул. Даже сильный дневной ветер успокоился и почти не чувствовался. Люди и машины уже не встречаются, за исключением, разве что, сине-белых бобиков с патрульными. Вся Чукотка считается пограничной зоной – отсюда до Аляски рукой подать, и чтобы здесь находиться, нужен специальный пропуск с целью визита. Нам такие пропуски сделали в конторе, но вручить ещё не успели. И хотя всех предупредили о возможных неприятностях, в случае если к нам пристанут люди в фуражках, мы, как шайка незаконных гастарбайтеров, всё равно пошли шататься по окрестностям в надежде, что нас не примут.
В лёгких сумерках мы минут двадцать шли до берега – сначала по городу, потом по мосту пересекли реку Казачку, откуда уже виднелась обширная водная гладь. От моста свернули с бетонированной рифлёной дороги, вышли на берег и спустились по крутой насыпи к галечному пляжу.
На берегу, как бы обособленно от всего остального города, стояла пара-тройка панельных домов. От этих домов по трубам прямо в море стекала канализация. На пляже открывался хороший вид на заснеженные сопки противоположного берега. У воды трое закидывали невод – две женщины и мужчина. Поздоровались.
- Что за рыбу ловите? – спросил я.
Молодые парень и девушка промолчали, а бойкая женщина, лет шестидесяти, отозвалась:
- А вот, смотри: кета, горбуша, нерка, – охотно показала она, выпутывая рыбу из сети. – Ловим, в основном, кету, на икру. Самцов отпускаем.
- А как вы самцов от самок отличаете?
- Всё просто! У самцов челюсти острые, у самок притупленные. Вон, посмотрите, там наш улов, – женщина показала в сторону, где стоял импровизированный столик из подручного хлама и небольшая эмалированная ванная с рыбой. Мужчина вспарывал кету, сразу потрошил её, доставал икру, тушки кидал в ванную, потроха обратно в море. В ванной, помимо кеты, плавало ещё несколько горбуш. Рядом наполовину заполненная пятилитровая баклажка икры и пакет с вырезанными молоками. Кто-то из парней спросил:
- Икру продаёте?
- Легко! – снова оживилась женщина. – Я вам и засолю её как надо! Если сразу есть будете, то чуть-чуть, а если хранить, то посильнее. В магазине икра дороже, да и сколько она лежит-то там? А у меня – свежак! Вы, смотрю я, не местные. Откуда сами будете?
Мы ответили, а женщина продолжила:
- Я сейчас живу в Калининграде. Часто летаю сюда, в родные края. Ещё мой дед много лет назад рудники тут разрабатывал, поэтому я, вроде как, коренной житель. Вы не смотрите, что харя у меня не Чукотская. Для меня этот край – родной! В Калининграде я уже давно, и когда была молодой, лет, эдак, тридцать назад, то захворала не на шутку. Температура месяц высокая стоит, никак не собью. Врачи лишь руками разводили. Только потом ясно стало, что уже легкое гнить начало. А брат мой здесь всё время живет. Он как узнал, что сестра больна, так взял кетовой икры трёхлитровую банку под мышку, и ко мне. Столовыми ложками икру эту в рот запихивал. Не поверите, через три дня уже выписалась из больницы! Теперь я каждый год здесь. Рыбу ловлю, внучку, вот, первый год с собой привезла.
А вы за удочками, ребята, не спешите бежать, зря оживились. Бесплатно ловить рыбу здесь можно только коренным жителям, или тем, у кого здесь родственники до третьего колена, как у меня. Этот пляж для таких. А вот подальше, где огорожено, там для приезжих. Мзду рыбнадзору платишь, и лови. А коль бесплатно будешь таскать, так оштрафуют. Но я вам могу немного рыбки и бесплатно дать. У меня её всё равно много. Молоки ещё можете взять, пожарить. Очень вкусно!
Пока болтали, в недавно закинутую сеть уже набилась новая рыба. За четверть часа набивается по 5-7 средних рыб в пару кило. Самцы выкидываются, сеть забрасывается снова. Точнее, не забрасывается, а женщина в своем прорезиненном комбинезоне заходит в воду по грудь и тянет сеть за собой.
- Айда, ребята, кто попробовать хочет? Во мне метр шестьдесят, далеко не уйду, а вы подальше отнести сможете. Можете и вытянуть потом, выкинуть самцов. Да вы уже сами всё знаете!
Все кинулись таскать невод, перебирать его и фотографироваться с рыбой на фоне моря, гор и порта. Женщина была довольна привалившей рабочей силе. Она села за свой столик и начала пить чай вместе с внучкой.
- А вы ещё поснимайте, как мы рыбу разделываем, – и сказала мужчине: – Разрежь им рыбу, пускай посмотрят.
После полей все хотели купить у неё икры домой, но женщина сказала, что 15 августа уже летит в Калининград, но оставила номер своего друга, который мог бы продать нам рыбу и икру подешевле, и прямо в аэропорту.
- Моего друга зовут Миша, а я – Света Светова. Меня вся Чукотка знает. Да меня сам Абрамович знает! – крикнула она нам на прощанье, раскинула в сторону руки и хрипло захохотала.
День второй. 20.07. Четверг.
Встал рано. На часах пять утра. Спать больше не хотелось. Организм воспринял этот сон как дневной, поэтому и спал так мало. Мои товарищи под боком тоже не спали, а один так и вовсе не смог уснуть всю ночь.
К восьми утра в гараж подтянулись механики. Они переоделись в рабочую одежду и сели пить чай. Постоянно приезжали и уезжали машины. Я поел и ушёл бродить по ближним окрестностям. Через дорогу от гаражей стояло здание городской котельной с большими трубами-градирнями. Рядом старое кладбище с полугнилыми деревянными крестами и железными надгробиями, которые просели глубоко в болотистую почву и обросли вьющейся травой, а ноги на тропах проседали и чавкали в густой жиже. Последний раз тут хоронили в середине восьмидесятых, и все могилы выглядели давно заброшенными.
Вернулся обратно. В гараже рабочие завели гусеничные вездеходы. Один из них выгнали на улицу, разули гусеницы на одном из рядов колёс и стали их подбивать. Внешний вид этого передвижного сарая был немного нелепым и отдалённо напоминал какую-то тяжёлую, самоходную установку. Кабина из толстого железа, маленькие окошки, высота под три метра, а вес, должно быть, тонн восемь. Казалось, что такая махина проедет где угодно. У неё имеется нос, которым можно стесать небольшие бугры, либо валить среднего размера деревья, хотя деревьев здесь я ещё не видал.
К десяти часам в гараж подъехал Лебедев. Мы спустились в подвал с ним и с его заместителем – круглолицым молодым мужчиной лет тридцати, которого звали Миша Шибоков. Миша открыл ворота кладовой и начал выдавать всем прибывшим новые комплекты рабочей одежды: длинные резиновые сапоги-болотники, летние брезентовые штаны и энцефалитку, ватные зимние штаны, большой толстый пуховик с отстёгивающейся подкладкой и берцы. Когда я полностью оделся в этот толстый ватный комплект, то почувствовал себя космонавтом, облачённым в скафандр – трудно передвигаться.
В душной кладовке подвала очень жарко. Я сильно вспотел, пока мерял всю эту одежду. Захотелось где-нибудь обмыться. Для рабочих гаража санузел находился в жилой пристройке на первом этаже. Старый и изношенный, обложенный потрескавшейся плиткой, с ржавыми разводами на керамических изделиях. Тёплой воды здесь не было, в унитазе не работал смыв, поэтому перед походом в туалет приходилось набирать с собой ведро воды. Рядом с туалетом была кабинка, в бетонный пол которой вмурована плоская квадратная раковина. Видимо, когда-то она была поддоном душевой. Над этой душевой из стены на уровне пупка торчал ржавый кран. После долгих раскорячек под ледяной струёй я переоделся в рабочую одежду и сел в гараже за стол, где все гоняли чаи.
После завтрака нам дали работу. Нужно было перебрать и вытащить на сушку огромную кучу геологических мешков для проб, которые были свалены под крышей прохудившегося амбара с косыми воротами. Из кучи всякого хлама мы вытаскивали эти мешки с мешками, которых оказалось слишком много – несколько тысяч. Мы обложили ими всю территорию вокруг ангара и гаражей. В процессе работы солнце поднялось в зенит и стало по-настоящему жарко.
- О! – сказал старший рабочий по имени Иван. – А ведь это даже не 20 градусов ещё.
На обеде в гараже отключили свет, чай заварить не удалось. Достали то, что купили вчера в магазине – паштет, плавленые сырки, хлеб. Я вытащил сало, которое привёз с собой из дома. Принесли недоеденную вчерашнюю рыбу. Высохший, медлительный и задумчивый почти что старик Иван был из тех людей, которые очень любят поболтать, не важно о чём. Всегда удивлялся таким людям, которые способны генерировать в голове сотни бесконечных рассказов, поучений, рассуждений и экспромтом вливать их в уши любого, попавшегося под руку слушателя.
- Воду здесь из крана только не пейте, грязная она. Трубы ржавые, хлорки много. Не умрёте, конечно, но обосраться можно. Вот поедете в поле, там ручьи текут с талыми водами. Лёд тает всё лето, пока опять снег не выпадет. Вода чистая, вкусная. Телефоны в поля тоже не берите – бесполезны. Всё равно сети нет. Только спутниковый если. Раз в неделю позвоните, скажете, что всё в порядке, и хватит.
Помню, встретили мы однажды в полях молодую девушку с парнем, а они нам сразу: «Позвонить у вас есть?». Ветеринары, оказалось, из Благовещенска. Пошли за оленями, и то ли заблудились, то ли ещё что… В общем, позвонили на базу, чтобы их забрали.
Было такое, что и сами терялись. Несколько дней в полях, а на троих только с десяток банок тушенки. Ну, быстро съели, конечно. Повезло, что встретили чукчей с оленьим стадом. Договорились. Они нам продали оленя за десять тысяч. А это очень дешево.
Иногда вообще бесхозные олени в тундре ходят. Диких давно уж нет, только отколы от домашних. Потерялись, заблудились, бродят кучками, без хозяев. Мы много таких стреляли. Кто солил потом, кто заморозил.
Медведей тоже много. Когда лагерем стояли, один повадился в компостную яму лазить. Ну мы его ружьём! Не в него, конечно. В воздух. А то медведя ранишь, так и всё… В маршруте ещё видели. Оленя поймал, тушу грызёт. Нас увидел – тушу в зубы, и потащил. В воздух стреляем, только тогда тушу бросил, убежал. Дальше пошли, а он снова к оленю подбегает и тащить быстрее.
Иван ненадолго прервал свой несвязанный монолог, закурил, многозначительно уставился в пустоту и продолжил:
- А вообще, вы поздно сюда, ребята. И так лето короткое, а сейчас уж месяц, и всё.
После обеда пошли сушить дальше. Иван вновь пустился в размышления, благоговейно ностальгируя по своим золотым советским временам, когда и трава была зеленее, и мороженое вкуснее, и работа лучше и веселее. Потом девяностые со своими путчами, потом нулевые с кризисами. Работу искать было тяжело. Пошёл не по специальности чернорабочим на завод в родном Челябинске. Рассказал о большом золотом кольце – комплексе золотых рудников на Чукотке, ещё о каком-то северном городе, и об Аляске. Сказал, что если на Аляске почти все месторождения найдены и разработаны, то Чукотка, по сравнению с ней, всё ещё остаётся неизвестным краем, полным полезных ископаемых. Самое крупное и богатое месторождение, которое здесь разрабатывается, называется Купол. Многие геологи хотят попасть туда, потому что платят там очень хорошо.
Солнце, как и рабочий день, клонилось к закату. Я уже почти не слушал Ивана и переключился на звуки местного радио под названием «Пурга», которые доносились из стоявшей у гаража машины. Мне стало удивительно и странно от того, что в этом самом дальнем и незаселенном регионе России, в этом маленьком городке есть своё телевидение, радио, редакции нескольких газет, хоккейные команды. Здесь все знают друг друга в лицо, и, возможно, видятся каждый день с мэром, главой округа и другими людьми, которых могут часто слышать по радио и видеть по телевидению. Наверное, это один из немногих регионов России, где не так сильно ощущается социальная яма между простыми рабочими людьми и представителями власти. Здесь нет частных домов, сильно выделяющихся дорогих машин и чего-то роскошного. Все живут в одинаковых разноцветных панельках, ходят в одни и те же места, покупают одну еду.
На Чукотку, наконец-то, пришло жаркое лето – главное событие сегодняшнего дня, по мнению диктора. После озвучивания короткой сводки новостей, он пожелал слушателям удачного завершения рабочей недели и хорошего настроения, после чего заиграла по-летнему тёплая, заводная музыка.
Моё внимание снова сконцентрировалось на Иване, несущем в мои уши бесконечный поток информации. Все ушли делать другие дела, поэтому он полностью переключился на меня. Многое из того что он говорил, вроде политики, его родословной и мнения об известных людях, не особо занимало. Его истории о путешествиях по всей территории бывших стран соцлагеря вызывали больший интерес.
- Я как турист, путешествую без денег, да мне ещё за это и платят! – говорил он, улыбаясь. Когда он снова коснулся Чукотки, в моей голове всплыла передача о полудиких чукотских племенах, которые ведут кочевой образ жизни, живут в ярангах, едят сырое мясо и одеваются в шкуры оленей. Я спросил у Ивана, видал ли он тут что-то подобное.
- Чукчи, которые в народных одеждах? Тут таких не встретишь, – ответил он. – Как по мне, такие чукчи остались только в телевизоре. Хотя, может и есть отдельные племена, но они далеко на севере, за полярным кругом. Видел что-то похожее. Натыкались на стада оленей с пастухами. Выходили они на нас смотреть. Стало интересно, чем занимаемся. Но юрт и стоянок не видел. Одеты все в поношенный китайский ширпотреб. Смотреть особо не на что. А то, что они ещё пытаются кочевать, как их предки, тоже отчасти верно. Многие из таких очень не любят тех метисов, которые живут в «городах» Чукотки. Считают их людьми, отбившимися от своих корней, потерянными. Такие чукчи уже не будут никогда жить в тундре, не смогут вести хозяйство, забыли родной язык. Но и в городе им не будет лёгкой дороги. Многие без образования. Они берут любую, самую чёрную работу, живут бедно, да спиваются. А водка для них – самый страшный враг. Нет у них иммунитета к алкоголю. Я такого знаю одного, приехал откуда-то, с диких краёв. Хороший парень, крепкий. Серёгой звали. Мы с ним общались несколько раз, он в городе тогда работу искал. На следующий сезон работать приезжаю, по городу иду, смотрю – стоит Серёга с протянутой рукой. Вид у него, конечно... – Иван сострадательно подкатил глаза, молча качнул головой. – Ну вот, пошатался он тут по окрестностям, а на следующий год вообще пропал. И никто не знает, куда он делся.
Вечером снова пошли в магазин. На этот раз скинулись на всех, чтобы было не так затратно. В торговом центре цены на продукты очень высокие. Местные посоветовали нам один дешёвый магазинчик, и мы пошли туда.
Ужин готовили у парней, в квартире пристройки. Они жили по соседству с Иваном и главным геофизиком нашей конторы Сашей Едовицким. Он тоже был молод, очень высок, худощав. Сам из Воронежа. Закончил мой геологический факультет как раз в тот год, когда я на него поступил. Не так давно Саша сломал себе руку и целыми днями сидел дома, на больничном, слушая бесконечные истории своего неумолкающего соседа, от которого быстро озверел как шакал и в самой непристойной форме предложил ему немедленно замолчать. Ивана такое неуважение, по-видимому, очень сильно оскорбило. С тех пор в присутствии Едовицкого рта он не открывал.
Сам же Саша был не прочь поболтать. Он охотно отвечал на все наши вопросы и рассказывал о своей жизни на чукотке:
- Сначала квартиру тут снимал, получал более-менее, потому что главное управление конторы здесь же и находилось. Теперь нас переподчинили, и всё управление ведётся через Магадан из Москвы. И начались сразу проблемы с финансированием. С квартиры пришлось съехать. Кто сейчас и остался хорошо жить при конторе, так это, наверное, вездеходчики, да водители бульдозеров. Получают здесь вдвое больше чем опытные геологи, а сами даже образования никакого не имеют. Зачастую такое быдло, работать не заставишь. Только и делают, что заработком своим выёбываются. Однажды подслушал разговор между двумя водилами. Спорят они, и один другому говорит, что скоро денег подкопит и будет жить на центральной улице города, где цены на жильё самые высокие. «Ох, ну и запросы у тебя!» - ответил второй. «Ну а что такого-то? Заработаю и куплю себе хату нормальную! Я ж не геолог какой-нибудь, в палатке жить». Я просто охуел от такого заявления! В полях вообще ведут себя по-свински. Никогда нас с маршрутов не ждут. Привезут на профиль и сразу обратно в лагерь, а мы плетёмся вечером по горам да по болотам с аппаратурой километров пять, а то и больше. Раз условились, что они нас одним днём отвезут из города до лагеря, а потом сразу обратно. Но возникли проблемы с вездеходом, и пришлось нам вместе с водилами в лагере ночевать. Там балок был. Мы в него заселились, а они нам заявляют: «Нет, давайте мы в балок пойдём спать, а вы в палатку. Вы ж геологи, вас этому учили».
По поводу досуга… Есть кино. Кинотеатр современный, с одним большим залом. Фильмы новые крутят регулярно, но не так долго, как в больших городах. Максимум дней десять. Билеты по цене такие же точно, как и на материке. Кинотеатр на дотациях государственных, так что прибыли от него никакой. А больше выбора и нет особо: пойти в кино, либо телек посмотреть. Интернета ведь нормального тут нет. Только мобильный, и тот не грузит ничего.
Ещё можно в клуб сходить. Самый лучший клуб здесь называется «Ибица». Вход стоит 500 рублей, алкоголь, зачастую, и того дороже. Там ещё можно склеить себе самочку на ночь. Завсегдатаи этого заведения не особо привередливые в выборе партнеров, но есть риск нарваться и получить по морде. Мордобои там вообще обычное дело, так что ходить туда тоже не особо интересно. Ну, только если очень хочется. Но вообще, жить тут можно. Здравоохранение отличное, врачи первоклассные. Знаю я, что тут школа хорошая, и школьники могут ходить в разные спортивные кружки бесплатно. Вообще, спорт тут очень хорошо развит. Есть фитнес-центр, спортивный зал и всё остальное.
До клуба, кинотеатра, либо магазина можно доехать на такси. Больше половины машин, которые тут вообще числятся, это такси. Бомбят все. Поездка в пределах города всего за сотню. Есть здесь и общественный транспорт: пару автобусов. Проезд на них бесплатный, но кому из местных жителей охота ездить на автобусе? Здесь для местных сто рублей – копейки. Хотя весь город вокруг можно обойти за полчаса быстрым шагом, люди, в основном, ездят на такси. Так удобнее, потому что когда на улице сильный мороз, либо жуткая непогода, а идти надо в другой конец города, легче заказать такси и доехать на нём. Оно очень выручает. Прошлой зимой мы с приятелями домой шли в сильную бурю. Ветер так мощно рвал, что мы втроём держались за руки и еле стояли на ногах. Боялись, что он нас просто снесёт. Одну женщину на улице сбило с ног и потащило по снегу в нашу сторону. Мы её еле поймали. Она в нас вцепилась намертво, визжит во всю глотку. В общем, страшно. Наше счастье, что мимо проезжало пустое такси. Только так и спаслись.
Вообще ураганный ветер тут не редкость. При грозе или метели скорость тридцать метров в секунду – это норма. А прошлым летом такой ад творился! 51 метр в секунду! Такое я видел впервые. В порту повалило краны, а на открытой местности переворачивались машины. При такой погоде лучше вообще дома сидеть.
Магазинов ещё много. Как больших супермаркетов, так и маленьких павильонов. Продают вообще что угодно. В каждом цены на одни и те же продукты могут варьироваться в пределах сотни. Самый верный способ сэкономить тут – брать просроченные товары. Таких много. Я когда рассрочку на квартиру выплачивал, на них лишь и сидел. Особенно быстро и заметно портится молочка. Каждый раз сметану покупаю, а там плесень. Даже если написано на банке, что срок годности ещё не истёк. Так зачем мне за одну и ту же плесень переплачивать? Беру просрочку. Плесень убрал, и можно есть. Пиво просроченное – вообще класс! Между свежаком и просрочкой вообще разницы нет, только свежак стоит в два раза дороже.
День третий. 21.07. Пятница.
Новый день обещал быть свободным, и я с двумя товарищами пошёл прогуляться до горы Верблюжьей. У её подножья стояла котельная, совсем недалеко от нашего гаража. Со стороны города гора была каменистая, крутая. Со стороны тундры – пологая. С её вершины просматривается весь город и окрестности: заснеженные сопки, болотистые степи, пригородные ветхие сараи и амбары. На горе стояла телевышка с антеннами мобильной связи. Рядом – железный тригопункт, крепко вбитый в острый выступ породы, слагающей вершину. Хотя на улице и жарко, здесь, на высоте, дует сильный, прохладный ветер.
Отсюда было видно, что в стороне от города, на берегу залива стоял небольшой посёлок на несколько ветхих домиков и контейнеров. Спустившись, направились туда. По грунтовой дороге идти не стали – увидели огромную лужу на пути. Пошли по слабо протоптанной тропке рядом, но быстро вымокли в болотной жиже, которую скрывала полевая трава.
Я шёл с фотоаппаратом, снимал пейзажи вокруг и отстал от товарищей, которые через кооператив железных контейнеров и балков вышли к пляжу. Я направился следом и увидел лежащего на обочине дороги человека. Он лежал на спине, одну руку подложив под голову. Вторую руку он вытянул перед собой. В руке он держал маленький кнопочный телефон и пытался что-то набрать. Я подумал, что он пьян, и решил подойти поближе и сфотографировать его. Он меня заметил, резко встал и пошёл навстречу. Это был чукча, одетый в старую военную форму, шлепанцы и грязную чёрную кепку. Сам он был бодр, адекватен, и вроде как трезв, но его заплывшее, раскрасневшееся лицо отражало последствия многодневной попойки. Он улыбнулся и протянул мне руку:
- Здравствуй! Сфотографируешь меня?
- Конечно! – удивился я неожиданному вопросу. Мужик словно прочёл мои мысли. Он стал лицом ко мне, я сделал кадр. Потом он сел на корточки и зажмурился от слепящего глаза яркого солнца и попросил, чтобы я вызвал ему такси. Я ответил, что не взял телефон, потому что у меня здесь всё равно не ловит связь. Чукчу ответ совсем не расстроил. Он сохранил прежнее безмятежное лицо, попрощался со мной и пошёл пешком по дороге в сторону города.
Мои товарищи уже стояли и мочили ноги в заливе.
- Ну что, как вода?
- Холодная, уже ноги онемели.
Я тоже снял обувь, подкатил штаны и вошёл в воду.
- Да чего тут стоять, ноги мочить? – сказал один из парней по имени Коля Ерошин и начал раздеваться. – Когда ещё будет возможность искупаться в Беринговом море, в двухстах километрах от полярного круга?
Мы разделись и вошли по пояс в ледяную воду. По ощущениям, температура воды была не выше десяти градусов. Полминуты достаточно, чтобы от холода начали отниматься конечности, отдавая тупой болью в костях. Быстро окунувшись, сразу вышли на берег. Вода в заливе совсем пресная, из-за впадающих в него рек Анадырь и Канчалан, которые несут свои воды многие сотни километров из самого сердца Чукотки.
Мы полежали немного на камнях, погрелись на солнце и переждали пока высохнут трусы. После холодной воды всё тело горело, поэтому было совсем не холодно. Даже постоянные резкие порывы ветра не дали замёрзнуть – ветер был не холодным. Не был он и тёплым. Он был нейтральным. Стоять под ним комфортно. Когда в разгар дня солнце начинало припекать, он нежно обдувал кожу. В целом, лето здесь мне нравилось. Достаточно тёплое, чтобы можно было ходить в футболке и шортах, и не изнуряющее своей жарой. Жаль только, что такое короткое. Просохнув, мы оделись и пошли в сторону города по узкой береговой линии пляжа, разделяющего залив и крутой скалистый склон.
Сначала на этой длинной гряде стояло очень много кибиток и балков, возле которых рыбачили люди. Они закидывали сети, потом рубились в нарды и карты, ожидая, пока набьётся рыба. Кто-то потрошил улов и кидал потроха огромным стаям чаек, кто-то прогонял через сито икру. Поначалу балки были натыканы один на другой. Но чем дальше мы шли по пляжу, тем всё меньше домиков нам попадалось. Тут уже рыбачили в одиночку, в нескольких метрах друг от друга, и больше удочками. Многие из хаток и балков были давно заброшены, раскурочены, разорваны. Некоторые валялись перевёрнутыми колёсами вверх. Казалось, будто их столкнули вниз, с обрыва, на большие камни. Скорее всего, в сильный шторм гигантские волны разбили эти маленькие домики об острые скалы. Встречался здесь и странный мусор: обрывки длинных стальных тросов и толстых якорных цепей, катки от гусеничных вездеходов, огромные пятисоткилограммовые покрышки от бульдозеров, которые оказались здесь непонятно каким образом. Через километр и люди и кибитки исчезли вовсе. Тянущийся вдоль залива обрыв становился всё выше и круче, местами переходя в отвесный. Он почти вплотную подступил к воде. Сложен он был косослоистыми пластинчатыми породами, которые со временем откалывались под натиском вод и лежали на пляже в виде больших плит разной толщины и размеров.
Ещё через километр, из-за скал показался большой, шумный Анадырский порт. Здесь всюду бегали люди, по ангарам ездили автопогрузчики. У причала стоял огромный корабль с бесчисленным множеством железных контейнеров. Кажется, мы попали сюда в самый неподходящий момент, да и вообще, в место, не предназначенное для посторонних.
На огромной портовой пристани была высыпана огромная куча каменного угля, а чуть дальше, неизвестно какими силами вытащенные на сушу, стояли пять или шесть списанных пароходов и сухогрузов, которые уже давно покрылись толстым слоем ржавчины.
На подъёме нас встречает памятник простым рабочим Чукотки, которые тяжёлым трудом смогли построить город в этом непростом для жизни краю.
Углубившись в город, мы попали в такое яркое и живое место, которое можно было бы назвать большим городом детства. Всё здесь казалось несерьёзным. Цветные дома в красочных панелях напоминали детские домики для игры. Детский сад с большой игровой площадкой, ограждённый стадион с теннисным и волейбольным кортом. Чуть дальше – резиновые батуты и детские машины напрокат. И казалось, что все дети Анадыря сбежались сюда, чтобы вместе поиграть в тёплый, солнечный день, коих здесь бывает не так уж и много. Откуда-то из репродукторов доносилась музыка, отовсюду – крики и смех. В этот момент можно было подумать, что Анадырь – самый жизнерадостный город на Земле.
После мы вышли к центральной площади города, где на постаменте среди собак улёгся бронзовый Юрий Рытхэу – самый известный писатель чукотского края. Через дорогу от него, на облогороженном обрывистом выступе стоит красивая деревянная церковь и большое современное футуристическое здание – дом культуры и музей под одной крышей. Здесь же, чуть левее, здание нашей геологической конторы. В музее нам сказали что сегодня, в пятницу, вход бесплатный.
Сам музей был небольшим, с тремя этажами, разбитыми на три выставочных зала. На первом этаже интерактивная детская выставка, посвящённая белому медведю. По периметру современного зала стоят несколько сенсорных панелей с наушниками. Когда нажимаешь на соответствующую иконку на экране, диктор, якобы от лица медведя, низким хриплым басом рассказывает много интересного о нём. Я спросил у билетёрши, которая, подобно надзирателю, ходила за нами по пятам, можно ли встретить белого медведя здесь, в окрестностях Анадыря. Она сказала, что белые медведи обитают лишь на севере, далеко за полярным кругом, а здесь живут только бурые. Бывало, что зимой в город забредал и белый, но его сразу же прогоняли.
На втором этаже зал о первооткрывателях чукотской земли. Здесь же небольшая картинная галерея местных художников и сувенирная лавка. В лавке, помимо статуэток из клыков моржей, бивней мамонтов, одежды из оленьих шкур и магнитов можно найти несколько больших, расписанных местными Уэлленскими косторезами моржовых бакулюмов.
Третий этаж полностью посвящён быту коренного народа. Вся композиция – огромный зал, заставленный чукотской одеждой, домашней утварью, инструментами для охоты, рыбалки, ремесла и прочего. В зале очень много чучел животных. Где-то по центру подвешен огромный скелет моржа. Тут и там за нами следят застывшие глаза нерп, тюленей, оленей, медведя, различных видов птиц и волка. Причём волк сделан так искусно, что его живой взгляд и звериный оскал внушает страх. Самый интересный и забавный экспонат этой композиции – дождевик чукчи ручной работы, сшитый из кишок тюленя.
Нам позвонили как раз вовремя и сказали идти в контору, чтобы уже официально оформиться на работу. После всех необходимых процедур, мы напросились зайти в кабинет, обустроенный под геолого-палеонтологический музей. Это была маленькая комнатка с прекрасными видами на лиман, с витринами и столами, на которых лежат минералы и породы с вкраплениями золота и прожилками серебра; много отдельных кристаллов и друз кварца, красивых срезов пород и полудрагоценных камней. Окаменелостями тут были, в основном, створчатые моллюски, маленький череп мамонтёнка и огромные, раскрошившиеся бивень и зуб мамонта. Женщина подошла к окну:
- Ох, как белухи плескаются сегодня.
- Что? – не понял я и тоже начал всматриваться в спокойную гладь залива.
- Да вон, видишь, спины белые из воды выныривают?
Я увидел, как в тихих водах, недалеко от берега, метрах в пятидесяти, плескаются какие-то морские животные. Из воды часто мелькали большие спины. Они были раза в полтора больше дельфина. Их плоская часть головы выныривала из-под воды, медленно перетекая в горбатое тело и скрывалось снова, взмахивая напоследок переливающимся на солнце хвостом.
- Сейчас нерест у кеты, так что им здесь раздолье. Кормятся. Их тут очень много развелось, - сказала женщина.
День четвертый. 22.07. Суббота.
Бескрайнюю зеленую степь летней тундры разрезала узкая полоска насыпной, каменистой дороги, по которой резво катилась наша серая «буханка», оставляя за собой густой, пыльный след. Город скрылся за холмом, и кроме первозданной прекрасной природы о цивилизации напоминали только вбитые у обочины гряды столбиков – бывшего трубопровода, ведущего в неведомые дали. Абсолютно все трубы здесь – вода, теплоснабжение – проходили над землей, потому что в случае аварии, особенно зимой, выдолбить трубу из вечной мерзлоты будет очень сложно. Кроме этих столбиков попадались иногда деревянные заброшенные домики, рядом с которыми стояли ряды больших дугообразных жердей – бывших теплиц, заброшенных несколько лет назад.
- Что здесь выращивали? – спросил я у нашего водилы – молодого, охочего до разговоров и выпивки метиса.
- А это поприехали тут, не наши. Выращивали огурцы, помидоры выращивали. Много денег сюда влили, удобрений завезли, а года два, или три назад, прикрыли их. Что-то они там с документами не уладили, из-за этого получалось, что незаконно всё выращивали. Вообще теплицы все у нас в Марково стоят, там теплее, оттуда нам летом овощи возят.
- Это южнее?
- Ага. Овощи, которые здесь летом на улице в лавках продают, все оттуда.
- Как вы тут в Интернете сидите? – спросил у водилы один из парней, у которого сразу же за городом пропала сеть.
Водитель, никогда не выезжавший за пределы своего родного региона, немного даже возмутился такой постановкой вопроса:
- Да нормальный у нас Интернет! Тут-то ясное дело, а в городе быстро летает. Даже фотки грузит иногда.
Последние его слова нас позабавили и сначала показались каким-то сарказмом. Потом поняли, что говорит он это на полном серьёзе.
- Ну а песню, например, долго скачивать? – спросил кто-то из товарищей.
- Песню-то? Да минут двадцать всего.
Вскоре мы приехали, припарковались рядом с несколькими рядами машин у дороги и вышли к пляжу. Вдоль всего побережья на поверхности воды колыхались поплавки сетей. Люди совмещали рыбалку и отдых. Пляж патрулировали несколько рыбнадзоровцев в камуфляже – спрашивали наличие документов либо лицензий на рыбную ловлю. Мы прошли по пляжу пару сотен метров и увидели своих. У берега стоял накрытый столик с восседающим во главе Лебедевым и множеством людей – в основном, уже взрослых его коллег и родственников. На костре варилась уха, слышался звон стопарей. Нас угостили бутербродами со свежей красной икрой. В кастрюле плескалась пойманная рыба, а часть парней, которая приехала сюда немного раньше, тягали на берег сети.
Я искупался, лёг полежать на камнях и сразу оделся, чтобы не сгореть. Тени здесь нигде не было, и нужно было хоть как-то спасаться от пекущего солнца. Горячие камни разморили. Я наблюдал за шумными волнами, снующими вокруг людьми в купальниках и думал, будто нахожусь на каком-то курорте. Только здесь, в отличие от курорта, всё же слишком малолюдно и спокойно.
Скоро подоспели шашлыки. С полей пришли женщины с небольшими ведёрками, полными грибов. Они сели рядом со мной и начали перебирать их.
- Это - подберёзовики, – ответила женщина на мой вопрос о том, какие грибы растут в этих местах. – Сыроежки ещё есть, опята, мухоморы. В горах грузди. Морошка вот попалась, – женщина вытащила из ведра одну похожую на малину ягодку с листочком и протянула мне. – Когда ягода красная, это означает, что она ещё зелёная. Спелая ягода желтеет.
Женщина немного помолчала и продолжила:
- Лето в этом году холодное. Жара стала только вот, несколько дней назад, а так весь июнь холодный был, и грибы теперь позднее будут.
- И как долго здесь длится жара?
- Да может и до сентября, а может уже и в августе снег пойти. Перепады температур очень резкие. Вот сидела сейчас на солнце – жара. Только солнце за облако заходит, так сразу холодает. По прогнозу завтра дождь обещают, а может его и не быть. Здесь точно никогда погоду не предскажешь. Тут всё непредсказуемо.
В город мы приехали, когда было уже около восьми часов. Все завалились в общагу. У меня было прекрасное настроение, и сам вечер был слишком приятный, чтобы просиживать его остаток в шумном, пыльном гараже.
Город гулял, и мы вместе с Колей гуляли по улицам и приставали к местным аборигенкам, спрашивая как пройти до почты или пытаясь выведать, кому стоит памятник в этом сквере. Аборигенки на контакт шли неохотно, поэтому мы быстро забросили эту идею.
Центральную улицу сумеречного города тускло освещали фонари. Здесь очень чисто, ухоженно, аккуратно. На дороге нет безумных лихачей, машины на улицах передвигаются плавно. По тротуарам гуляет молодёжь. Вдоль многих улиц тянутся целые аллеи невысокого ивняка. Странно, что раньше я его не замечал. На всех аллеях и лужайках перед зданиями совсем не следили за травяной растительностью, которая здесь запущена, словно дикий бурьян на краю леса. Как мне объяснили потом, её не стригут потому, что в городе, построенном на голых камнях, такая заурядная вещь как зеленая трава – это главное украшение города летом, которое скрывает под своим покровом унылые, серые булыжники.
Тёплую атмосферу вечернего Анадыря гармонично дополняли огромные цветные плакаты с фотографиями прекрасной флоры и фауны чукотского края, которые были натянуты на торцах жилых многоэтажек. Сгущающаяся тьма улиц скрыла все видимые при свете дня недостатки города, и теперь всё в нём казалось очаровательным.
День шестой. 24.07. Понедельник.
Последние два дня выдались пасмурными и дождливыми. Ветер похолодал и набрал силу. Из-за грузных туч только изредка показывалось солнце. В остальные часы моросил мелкий дождь.
В это время мы катались по всем магазинам Анадыря и закупали полевое продовольствие и вещи как для нашего, так и для других геологических отрядов. Коробками мы забивали в «буханку» еду, посуду, инструменты, и кучу прочих мелочей и разгружали потом в контейнер-склад.
Сначала с нами катался взрослый бородатый геолог с серьёзным лицом, в брутальном камуфляжном прикиде, который всем видом строил из себя бывалого и опытного, чьи наставления и советы будут только за счастье молодому поколению. Он тоже закупал провизию для своих геологов.
- Парни, вы в маршруте собираетесь чай пить? Тара для этого есть? – спросил он у нас.
- Нет, – ответили мы.
- Пошли, – поманил он рукой и повёл нас вглубь магазинных рядов. – Вот, – он взял в руки продолговатую жестяную банку консервированных груш. – Покупаете такую консерву, неважно с чем, съедаете содержимое, верх отрезаете, потом вот тут, наверху, пробиваете дырочку, продеваете проволочку. Получается чайничек эдакий, для кипячения воды. Чифирная баночка, называется. Раньше все геологи с такими баночками ходили. Она и маленькая, и весу всего ничего. Очень удобно.
Все многозначительно кивнули, внимая его словам, но покупать такой полезный в полевом быту атрибут никто так и не стал, потому что дров для кипячения в нём воды в полях пока никто не видел.
Этот геолог остался закупаться в супермаркете, а мы поехали дальше с Мишей, ответственным за закупку всего продовольствия на наш геофизический отряд.
Проезжая по-над окраинами города на груженой машине, мы рассматривали противоположный берег залива, где был аэропорт и одинокий остров с железной вышкой, возле которого всё так же непрестанно кружили стаи огромных чаек.
- А что это за вышка на том острове? – спросил товарищ у старого водилы, указывая на чернеющую конструкцию из железного уголка.
- Там? Маяк был там. Сейчас уже нет ничего. Теперь одни голые скалы, а на скалах бакланы гнездятся. Они весной яйца нести начинают, как только лёд слегка подтаивает. Местные по льду ходят туда, эти яйца собирают.
- И какие они по размерам? Больше куриного?
- Я не знаю. Я их не пробовал ни разу, и не видел даже, - недовольно отозвался тот. Просто знаю что собирают, да и всё.
- А там вон опять тундра горит, – кивнул в ту же сторону Миша, где была густая дымовая завеса, которую я изначально принял за скопление туч.
- Чему же там гореть? Лесов нет, трава зелёная вокруг, болота, – сказал я.
- В последние дни погода жаркая стояла. В такую погоду трава быстро высыхает и очень легко воспламеняется.
День седьмой. 25.07. Вторник.
К восьми утра мы были в конторе, потому что от кого-то пошёл слух, что уже сегодня мы, возможно, уедем в поля. А пока мы сидели в одном из кабинетов и занимались всякими канцелярскими делами: я сшивал папки с маршрутными листами, кто-то за компьютером печатал бирки для образцов пород, кто-то их ламинировал с помощью утюга, кто-то сканировал карты. Рядом со мной сидел незнакомый мне молодой парень, работник этой конторы.
- А вы студенты? – спросил он у меня. – Говорят, что студенты сегодня в поле уезжают.
- Да, можно сказать, что студенты. В магистратуру пойдём.
- Ооо, если вы сюда магистрами приедете, то тут многого добьётесь, – вздохнул парень.
- А ты местный?
- Да. Я и сам студент, на третьем курсе здесь учусь, прохожу в этой конторе практику. А вы сюда на постоянку?
- Нет, на сезон. Расскажи мне о высшем образовании здесь. Какие есть учебные заведения?
- На базе ПТУ есть геологический филиал Якутского университета. Пять лет там учимся.
- А кроме геологии ещё есть направления?
- Информатика, компьютерное дело. Есть ещё такие, по простым рабочим специальностям, типа повара, швеи, вот такое. У меня там девушка учится.
- Ты всю жизнь здесь живёшь?
- Нет, в восемь лет переехал. С тех пор и живу. Я вообще на геолога работать не хочу. Уехал бы на материк после учёбы, но жить там на съёмной квартире тоже желания нет.
- Так продай тут квартиру, купи там.
- Не-е-е, тут продавать точно не буду. Тут можно хорошо заработать, если квартиру сдавать. Вот моя девушка сдаёт две своих квартиры, и работать ей не нужно. На жизнь хватает, а живёт у меня.
- А после учёбы что хочешь делать?
- Да тут вот, в администрацию работать пойду.
- Думаешь, возьмут? Или у тебя связи есть?
- Ну да, связи.
- Чем в свободное время занимаешься? Куда здесь можно сходить вообще, кроме всяких спортивных кружков?
- Молодёжь в основном по клубам шляется. Вот «Ибица» самый крупный у нас. Но нужно платить за вход, напитки дорогие. Всё там дорого. Я там не бываю, и дело не в деньгах. Там мордобои постоянно, разборки всякие, не люблю я такое. Вот бар «Баклан» мне нравится. Там спокойнее. Зимой все местные идут на сопку Михаила. Там раньше военная тропосферная станция для связи была, а сейчас что-то вроде лыжной базы. Ну и на лыжах, на санках, на сноубордах катаются. Некоторые на снегоходах разъезжают. Но те, которые на снегоходах, они ездят в основном на те, далёкие горы, до них километров двадцать.
- Да, кстати, я видел продающиеся снегоходы в одном из магазинов. Там ассортимент подобной техники раза в два больше, чем велосипедов.
- Ну да, здесь основной вид досуга для мужиков – охота. В зимний сезон без снегохода далеко не уедешь, не поохотишься. А сопку Михаила вообще хотят сделать закрытой, потому что травмоопасная она – скалистая, крутая местами.
- А в доме культуры, например, мероприятия какие-то проходят?
- Конечно. У нас свой камерный оркестр был. Правда, его уже вроде нет. А так, и звёзды эстрады приезжают.
- Это кто же, например?
- Ну… - задумался парень, – Дима Билан, например. Только он и не выступал почти что. Напился тут, да уехал. А так, часто бывает, что выступают не в ДК. Если большие праздники, то сцену строят прямо на площади перед ДК. Да её вот и сейчас ставят, – кивнул он в окно. – Из железных балок городят, вон.
Кто-то зашёл в кабинет и выдохнул – едем сегодня. Этой новости все ждали уже несколько дней, и вот, наконец, пора собираться в дорогу. Какую-то часть пути предстояло преодолеть на «буханке», после продолжить поездку на гусеничном вездеходе. Мы вернулись в гараж и стали под завязку набивать машину полевым барахлом: брезентовые палатки с каркасом, кое-что из провизии, выданные костюмы, пуховики, штаны и сапоги, личные вещи. Весь этот скарб заполнил пространство небольшого микроавтобуса примерно на три четверти от его объёма. Оставшуюся четверть машины заполнили мы – пять человек. Нам с силой пришлось запихнуться сверху на мягкие вещи, сгорбившись под сводом низкого потолка, словно шпроты в банке. Даже дышать трудно. Следом за нами в гараж прибыл и Лебедев, который лично приехал провожать нас в поля. Он полностью занял собой единственное оставшееся место впереди, рядом с водителем. Участок, на который мы отбывали, называется Золотогорье, и находится он примерно в шестидесяти километрах севернее Анадыря, по ту сторону лимана.
Пустынный причал. Дует ветер, и чайки парят над волнами. Мы уже около получаса сидим здесь в ожидании своего парома. Первый паром причалил к берегу как раз к моменту нашего приезда. Он был мал, на два-три автомобиля. Шелестя массивными цепями, на галечный берег медленно опустились горизонтальные ворота и по ним выехали две легковые машины. Лебедев прошёл на корабль, переговорил с машинистом. Через пару минут он вышел, раздраженно развёл руками и крикнул:
- Паром не тот! Прозевали мы свой, уплыл!
Начальник стал оживлённо спорить с водителем, кому-то звонить. Затем они сели в буханку, сказали что скоро вернутся и уехали. Ожидание не тяготило. Мы пофотографировались на фоне голубых спокойных волн и зеленых холмов, полазили по палубам забытых ржавых посудин, наблюдали за плескающимися у берега белыми спинами и хвостами толстых белух. Я сидел на тёплых камнях у воды и вспоминал слова геофизика Саши Едовицкого о том, что зимой воды залива замерзают, и по льду прокладывают зимник – дорогу, по которой машины могут переезжать с одного берега на другой. В этих дельтах двух крупных рек Чукотки, где концентрация соленой воды минимальна, лёд промерзает до трех метров в глубину и по нему может передвигаться любая техника – от квадроциклов и легковых машин, до груженых гусеничных вездеходов и тяжёлых бульдозеров. Эта сезонная дорога имеет статус трассы федерального значения, не смотря на то, что летом её не существует.
В любое время года через лиман летают вертолёты, площадка для которых находится в четырёх километрах от Анадыря. Наибольшим спросом они пользуются в те времена года, когда на лимане уже невозможно сообщение водного транспорта, а лёд ещё не промерз на столько, чтобы проложить по нему зимник. В таком случае воздушный транспорт перевозит в город пассажиров, товары и продукты первой необходимости.
Через несколько минут со стороны залива стали обрисовываться очертания ещё одного парома, неспешно плывущего с того берега. Вернулся и Лебедев. С нами в одну очередь уже выстроились инкассаторская машина и большой внедорожник. После переправы наш путь лежал через рабочий посёлок Угольные Копи. Первые две его многоэтажки, что стояли у аэропорта, бросились в глаза своими ярко выкрашенными фасадами. Казалось, что теперь в этом посёлке живет только лишь рабочий персонал аэропорта и шахтёры самих копей, где добывается уголь для отопления деревень и посёлков Чукотки.
После этих двух домов начинался мёртвый город. Целые улицы, большая череда заброшенных бетонных коробок зияли разбитыми окнами. Поселение, рассчитанное на несколько тысяч человек, было пустым уже много лет. И всё же, кое-где нам ещё встретились пару панельных домов, серых и облупившихся, но с уцелевшими окнами, у подъезда которых стояла пара-тройка машин. Здесь же гаражный кооператив. Он тоже не казался заброшенным. Возле него у дороги стояли два человека в военной форме и провожали нашу машину взглядами. Посёлок оставлял удручающее впечатление и немного напоминал клишированную, полузаброшенную российскую глубинку из западных клюквенных фильмов.
Через километр езды поселок кончился. Машина уносила нас всё дальше от цивилизации. Мы проезжали по щебёнчатой дороге мимо сопок и бескрайних степей. Если не считать протянутых коммуникаций – линий электропередач и наземного трубопровода – перед нами всюду открывался живописный ландшафт дикой природы. Было в этих сопках, в этой природе, сильное очарование: что-то самобытное, не похожее ни на одно живописное место мира.
То с одной, то с другой стороны от нас возвышались горы с так и не растаявшими за короткое лето снежными прожилками. В долинах гор простирались зелёные луга. Рассматривать окружающий мир было тяжело. Я лежу у самого потолка. Такое положение не дает как следует осмотреться. Тело уже начало затекать. К счастью, ехали не долго.
Километров через двадцать въезжаем в ещё один город-призрак, на этот раз оставленный уже окончательно. У подножий сопок стоит с десяток панельных четырёхэтажек, примерно столько же длинных, деревянных бараков и множество мелких хозяйственных построек – например, большая оранжерея и длинный ремонтный амбар. У многих построек облупились крыши, частично выпали стены. Через проломы выглядывали так и оставшиеся не вывезенными большие станки, верстаки, какая-то ржавая заводская мебель. Машина остановилась. Лебедев с водителем вылез и постучал по задней двери:
- Вылезаем, перекур!
Все выскочили размяться и как следует осмотреться вокруг.
- Как вы думаете, для чего был предназначен этот город? – звонко пробасил вечно улыбающийся Лебедев.
- Наверное, уголь добывали, – предположил один из товарищей.
На его ответ Лебедев раскатисто и громко захохотал:
- Какой уголь?! Разве эти шахты под горой похожи на угольные? Весь этот город – секретный военный объект. В больших подземных цехах под этими шахтами собирали ядерные баллистические ракеты, стрелять по Америке. Эти шахты сотню метров в глубину, а длиною в несколько километров. Большой тоннель огибает всю эту огромную сопку и ведёт к другому городу, с пусковыми шахтами, до которого тут недалеко. Там было четыре вагонетки, по ним ракеты и возили. Вы представьте себе, целых два города, обслуживающие ядерные ракеты! А говорят, что сейчас на оборону огромные деньги тратят! Эти все масштабные проекты Москва финансировала. В основном, москвичи тут и жили. Для них тут было всё, с максимальными удобствами: больница, детский сад, даже небольшой торговый центр и школа. На дверях школы так и было написано: Московская школа номер такая-то. Не смейтесь, всё так и было, я вам серьёзно говорю. Всё якобы московское, потому что этого города официально не существовало. Поэтому в школе выдавали аттестаты о получении образования московского учебного заведения. Секретность была такая, что даже официального названия у этих городов не было. Только позывные Анадырь-1, Анадырь-2, либо Гудым-1 и Гудым-2.
Перекурив, снова утрамбовались в машину и двинулись дальше, но путь наш оказался недолог. Уже через пару сотен метров щебенчатую насыпь дороги впереди размыло бушевавшим весной горным потоком. По самым краям дорожной колеи резко вниз уходили ямы крутых провалов, глубиной около метра. В них беспорядочно навалены обломки строительного мусора – железные балки, пара шлакоблоков, несколько деревянных блоков и брусков. Немного задержавшись перед этим препятствием, буханка медленно двинулась вперёд. Под колёсами затрещали доски, машину сильно накренило вправо. Стало страшно. Казалось, что вся эта ветхая куча из канавы, поддерживающая дорожную насыпь, вот-вот развалится, и мы рухнем с этой хлипкой дороги прямо на торчащие из земли деревянные и железные обломки. Даже если бы нам и повезло не покалечиться об этот мусор извне, то нас бы точно придавило тяжелой кучей вещей, на которых мы сидели.
Едва проехали опасный участок, впереди обнаружилась новая канава, на этот раз непреодолимая. Здесь кусок дороги просто вымыло талым весенним потоком. Уцелела лишь небольшая её часть, с одной колеёй в метр шириной, по которой можно пройтись только пешком. Внизу же, на глубине пары метров, протекал ручей. В ручье лежали вымытые брёвна туннеля, которые раньше были скреплены толстыми скобами. Лебедев вышел из машины, сказал нам ждать, а сам пошёл по дороге куда-то вдаль и скоро скрылся за углом деревянного барака. Водитель сел в машину и закурил. Мы не стали упускать шанса и ушли гулять по пустынным улицам мёртвого городка.
В тёмных окнах панельных домов гудел резкий ветер. Мы залезли в самый крайний из них. В каждой маленькой квартирке этого дома веяло бытом советской эпохи. Облупившиеся массивные батареи под окнами, пружинные кровати, деревянные книжные серванты. В прихожей железные вешалки и обои, стилизованные под кирпичную кладку. В ванной комнате ржавый туалет с высоким бачком и болтающейся сбоку цепочкой для смыва. Тяжеленные и очень толстые чугунные ванные. На стенах краска болотного цвета с нарисованными ромашками. И такое почти в каждой квартире.
Во дворах между домов спортплощадки с покосившимися баскетбольными стойками для колец. Заросший травой бетон, на котором валялись наплечные аптечные сумки, обрывки гражданских противогазов; детский столик со стульчиком, выгоревшие на солнце резиновые мячики. Прямо из окна, на асфальт, забавы ради, кто-то до нас выкинул чугунную ванную. Мы будто попали в мир пост-апокалипсиса, и нам забыли сказать, что ядерная война всё-таки случилась.
Двухэтажные постройки деревянных бараков безобразно перекошены. Они наклонились в стороны под большим углом, готовые рухнуть в любой момент. В один из таких наиболее хорошо сохранившихся домов мы всё-таки отважились зайти. Под ногами ломался прогнивший пол. В большом облезлом зале стояли опрокинутые ряды деревянных сидений.
Из северного окна этого барака открывался вид на горную долину, по дну которой тянулась дорога, ведущая ко второму заброшенному городу. Вдалеке мы увидели спешащий к нам на встречу вездеход и вернулись обратно к машине. Вездеход подъехал и развернулся с другой стороны ямы. Начали перегружать все вещи из УАЗика в его кабину. Из водительского отсека машины вылезли два чукчи и поздоровались с нами. Оба они были невысокого роста, оба смуглые и черноволосые. Водителя звали Влад. Он был сухой и жилистый, с морщинистым лицом, немного сутулый, на вид лет шестидесяти. Его спутник представился Лёвой – полный и крепкий, с короткой стрижкой, лет сорока. После загрузки вещей весёлый Витаминыч с водителем «буханки» стали с нами прощаться.
- Чтоб я на крыше вездехода ни одну падлу не видел! Увижу, если будете ехать на крыше, я вам бошки всем поотстреляю! – кричал напоследок слова напутствия Лебедев, сперва вроде как серьёзно, но в конце не смог сдержаться и захохотал. После этого он сел в буханку и уехал.
Пассажирский и, по совместительству, грузовой отсек вездехода был такой же небольшой, как и салон нашего микроавтобуса. Его мы тоже забили очень плотно, и нам снова пришлось бы ехать на вещах, но только теперь практически в полной темноте, в душной кабине без окон. Осмотрев забитую доверху кабину, Влад задумчиво почесал голову, посмотрел вдаль стремительно удаляющейся от нас буханки и произнёс:
- Уехал начальник… Полезайте на крышу!
Мы мигом водрузились наверх, и вездеход тронулся.
Плоская крыша вездехода, размером где-то два на полтора метра, обрамлена невысокими железными бортами. Здесь лежали катки, треки гусениц, деревянные пеньки, ещё какие-то запчасти и хлам. Сверху на эти вещи мы накинули спальные мешки, ехать на которых относительно удобно. Поначалу было страшно. Вездеход сильно трясло на любой кочке и ухабе, и я вцепился за короткие борта оградки, боясь свалиться от малейшей тряски.
По пути нам ещё не раз встречались вымытые фрагменты дороги, которые приходилось объезжать по полям. Дорожная насыпь здесь крутая, и чтобы съехать с неё в поле, вездеход неспешно сползал с обочины, сильно при этом накреняясь. В этот момент я боялся, что машина вот-вот перевернётся.
В полях состояние почвы было близко к состоянию дорожного покрытия. Климат на Чукотке, как и во всём мире, меняется. Многолетняя мерзлота год от года тает, из-за чего почва проседает и проваливается. Всюду возникают небольшие крутые воронки и овраги, в которых журчит вода. Такой участок почвы, сильно изъеденный эрозией, встретился нам лишь однажды, только здесь.
Мы проехали мимо второго заброшенного города Анадырь-2. Он раза в два меньше первого. Издалека можно было рассмотреть несколько железобетонных ангаров и три жилых двухэтажных барака. Между серыми домами находится внутренний дворик с покосившейся детской площадкой, которая придавала поселению особо зловещую атмосферу. Дорога пошла дальше, в сам город, а мы свернули в поле и поехали через болото, преодолевая частые горные речушки, ломая заросли мелких кустарников.
Здесь, среди этих карликовых берёз и высокой травы, недалеко от Анадыря-2, лежали наваленные в длинные большие кучи деревянные ящики. Они были зелёного цвета, продолговатые, окованные железом. Своим внешним видом ящики ужасно напомнили те, которые мне доводилось видеть на военных сборах. В таких вояки хранили крупнокалиберные артиллерийские заряды для противотанковых пушек. В каждом из них лежало два длинных, тяжелых, сто миллиметровых заряда.
Ящики, лежавшие здесь, предназначались для снарядов калибром поменьше, но было их не меньше тысячи, и, скорее всего, это лишь одна из немногих подобных этой свалок. Город был хорошо вооружен и милитаризирован, что не удивительно, если учитывать, чем здесь занимались.
Вскоре все бетонные строения окончательно скрылись за вершиной холма, через который мы перевалили. Пустынный город остался одиноко стоять в безмолвной долине.
Сначала вся эта поездка воспринималась мной как интересное приключение. Я ехал и любовался окружающими нас красотами: чередой сопок и степей, голубым бездонным небом, с проплывающими большими облаками, которые парили здесь особенно низко к земле. Со временем, азарт немного утих. Страх езды на вездеходе притупился, а дерганая поездка постепенно переросла в постоянное ожидание скорейшего прибытия.
До перевалочного пункта тридцать километров болот и камней. По хорошей дороге вездеход разгоняется до 15-20 километров, по бездорожью его скорость около пяти. Если учесть, что с более-менее хорошей дороги мы съехали очень быстро, то можно считать, что средняя скорость нашего вездехода была около шести-семи километров в час. Тело начало затекать. Ни одна поза больше не казалась удобной, а ограниченность пространства на крыше напрягало. Из-за жёсткой подвески большие камни, которые попадались под гусеницы, больно отдавались в заднице и в почках. Очень резко чувствовались перепады температур в низинах и на вершинах холмов. На возвышенности тело обдувало ледяным, пронизывающим ветром. Все накидывали бушлаты, пускали пар изо рта, прятали в рукавах мерзнущие руки. В низинах было тепло и безветренно, но там нас ели огромные полчища мошки и комаров.
В перерывах между четырёхчасовой поездкой остановились у берега каменистой реки поесть, сходить облегчиться. Реки в хорошую погоду тут небольшие, не более пяти метров в ширину, в глубину не выше колена. Вода в них чистая, прозрачная. На перекатах меж камней изредка плескались серебристые хариусы. При сильных дождях, или весной, когда с гор сходит снег, эти спокойные с виду речки превращаются в мощные, ревущие потоки. Кроме как у реки, тут особо и негде остановиться – в полях ноги сразу едва ли не по колено вязнут в болотистой жиже, которую скрывает высокая трава.
Стемнело. Часы дороги утомили, хотелось спать. Едва синеющее чистое небо на горизонте всё же не давало окружающему миру погрузиться в полнейшую тьму и продолжало освещать нам путь в густых сумерках. К 11 вечера среди гор начала вырисовываться длинная вереница деревянных бараков, уходящих дальше по долине и теряющихся во тьме. На самой окраине заброшенного поселения стояло двухэтажное квартирное здание – похоже, самое крупное сооружение в этом поселке. У здания в круг выстроились обитые металлом балки на сваренных из широких железных труб санях. Из балков вышло шесть человек, чтобы встретить нас – четыре парня и две девушки. Лёва подозвал к себе одного из парней – с виду щуплого, невысокого роста, с большими бегающими глазами. Его лицо показалось мне ужасно знакомым. Только потом я вспомнил, что видел его пару раз на военной кафедре нашего университета. Он тоже учился на геологическом факультете. Скорее всего, на курс или на два старше.
- Игорь, у тебя в балке места много? – спросил у него Лёва.
- Четыре человека без проблем влезут, – отвечал тот, стреляя взглядом то на нас, то на Лёву.
- А если шесть?
- Посмотрим.
- Посмотри. Если не влезут – в другие балки поселим.
Мы пошли за Игорем и поднялись в балок, в котором жил лишь он один. Внутри, у входа, стояла буржуйка. В противоположной входу стене прорублено окно. У окна столик. Там же, в углу, кровать.
- Значит так, парни, – сказал Игорь, немного взволнованным голосом, после того как все вошли, – нужно постараться уместиться всем в одном балке, потому что этот самый лучший. Все остальные ужасны. Да и вообще тут полная анархия. Главный Лёва, и ему на всё плевать. Он не следит за складом, оттуда можно вообще брать что угодно. Это неплохо, как по мне, но минус и в том, что не организована ни кухня, ни туалет. Так что готовим на костре. Просто батарею отопительную со стены в бараке оторвали, на кирпичи поставили, и всё. Там сейчас макароны. Накладывайте, ешьте. Если в туалет по-большому, то я в тот же барак хожу, в любую комнату.
После Игорь рассказал, что этот заброшенный посёлок называется Быстрым. Раньше здесь имелся большой отряд карьерной техники и человек двести рабочих для промывки золота. В девяностых прииск оставили, и вот сейчас здесь снова проводится разведка геологами. Для нашей бригады это только перевалочный пункт, и завтра нас повезут дальше, ещё севернее, на другую территорию.
Я вышел из балка осмотреться получше. Вокруг всё та же унылая картина разрухи и запустения. Рядом с двухэтажным бараком огромное несвежее пепелище сгоревшего здания, которое, судя по ржавому остову отопительной системы, тоже имело два этажа. На пепелище горел разведенный костёр. Костёр обложен вокруг чугунными отопительными батареями, на которых стоит большая разогретая кастрюля с ужином. Чуть дальше теснились покосившиеся деревянные лачуги, фоном для которых служили высокие исполины пологих сопок, цепляющие своими вершинами спустившиеся тучи.
После ужина полевая баня на берегу реки, до которой от лагеря сотня метров. Это была двухкамерная палатка фирмы Мобиба, и само её название расшифровывалось как мобильная баня. В Мобибе было уже натоплено и тепло. Впереди предбанник, дальше парилка – маленькая комнатка с жестяной печкой, лавкой и железными тазами. Растопили печь докрасна. Внутри стало душно, как в настоящей парилке, в то время как на улице поднялся холодный, сильный ветер. По крыше забарабанил частый дождь.
День восьмой. 26.07. Среда.
Восемь утра. С отъездом не затягивали. Поели, умылись, быстро загрузили вездеход. Лёва дал нам пенки, немного провизии, электрогенератор, двухсотлитровую бочку солярки, две большие палатки.
Пока на наш участок не приехали другие, более опытные геофизики, в старшие нам поставили нашего же однокурсника по имени Сашка Кулешов. У него уже имелся небольшой опыт работы геофизиком в Приморье, куда он ездил до этого два лета подряд и проводил там съёмку местности, перспективной на добычу золота. Его живой, технарьский склад ума, большой интерес к своей профессии, знаниям и практическому их применению тесно соприкасался и с другими его талантами, такими как умение грамотно подлизаться к начальству, преподавателям, с целью завоевания их расположения, что у него, зачастую, довольно успешно получалось. Некоторых раздражала его навязчивость и излишняя пытливость, однако все признавали наличие у него хорошо работающей головы. Его навыки и знания помогли ему найти общий язык и с сильными конторы сей.
Дорога к участку лежала через весь посёлок, поэтому мы смогли подробнее рассмотреть ряды деревянных построек, оббитых толем, огромное кладбище разбитой техники и железные остовы всяческих ангаров. У реки, на протяжении всей деревни, лежали намытые горы гальки и песка.
- Не зря всю местность вдоль этой реки Золотогорьем называют! – крикнул мне Кулешов сквозь рёв мотора вездехода. – Вон сколько гор намыли, и все они были полны золота. Слышал я, что эта местность уже давно славится своими золотыми залежами. Это одно из первых мест на Чукотке, где начали золото с серебром добывать. Американцы для этих участков ещё в конце девятнадцатого века лицензии на добычу у Российской империи покупали и строили в этих местах деревянные поселения в стиле дикого запада.
- А тут кроме золота и серебра ещё что-нибудь добывают? – спросил я у него.
- Да полиметаллы всякие: олово, вольфрам. Мой отец работал здесь, на Чукотке, на прииске. Добывал олово в посёлке Иультин.
Посёлок старателей уж закончился, но намытые горы пород вдоль реки ещё простирались на два-три километра вверх по течению. Вдоль реки и по полям, по всему нашему пути, тянулись деревянные ЛЭП с толстыми алюминиевыми кабелями. Сначала возле них изредка встречались ржавые трансформаторные будки, потом перестали. Из деревянных столбов уцелели единицы, и то, в основном лишь вблизи приисков. Дальше и тех не сыскать – почти все упали в траву. Об их присутствии напоминали лишь тянувшиеся по земле вдоль реки провода с железными штырями и керамическими изоляциями.
По пути встречалось всё так же много горных речушек. Одна из них была мелкой, как и все, но широкой. В ней копошились большие косяки красной рыбы. Когда мы проезжали по ней, рыбы выпрыгивали из реки, сбивались в стаи, обнажали свои спины и бока.
В пути вездеход заглох. Пришлось задержаться минут на двадцать, хотя поездка и без того была ужасно медленной. Спасал лишь завораживающий окружающий мир. Ярко светит и подпекает солнце, а вездесущие обширные территории зелёных степей приятно радуют глаз. Исчезли деревянные опоры ЛЭП и теперь девственно чистые и безмятежные поля казались совсем не тронутыми человеком, успокаивающими.
На нужное место мы приехали в час дня. Это была открытая и хорошо просматриваемая плоская равнина. С одной стороны сопки находились очень далеко, почти вне поля нашей видимости. С другой, до них около трех километров ходьбы. Под боком текла всё та же золотая река. Вдалеке, на другом её берегу, стоял деревянный, покосившийся сарай.
- Кто-нибудь, давайте со мной, – сказал Влад после того, как выгрузили все вещи. – Доедем до того сарайчика, на дрова разберём.
Когда мы подъехали, этот сарайчик оказался большим деревянным балком. Одинокий владелец давно его покинул. Вокруг раскидано много досок, большая печка, пружинная сетка от кровати, несколько пустых топливных бочек. Эти бочки валялись здесь повсюду – старые, тяжелые, из толстого металла, ещё не сильно проржавевшие.
Мы достали топоры и пилы, начали разбирать ветхий балок, закидывать доски в кабину вездехода. Ветер приятно обдувал тело своей прохладой и не давал сильно вспотеть. По небу то и дело разносились скрипящие стоны неведомых нам птиц. Их крик напоминал мне скрип плохо смазанной дверцы старого комода. Было в нём что-то немного раздражающее. Влад козырьком приложил ко лбу ладонь и посмотрел вверх.
- Косяк журавлей летает. Видать, гнездовье у них рядом, – заключил он, сильно щурясь от яркой голубизны неба, и с досадой добавил: - Мясо у них жесткое, жильное, тяжело жевать…
Мы забили досками едва ли не всю кабину вездехода и поехали обратно. Парни, оставшиеся в лагере, в это время уже развели костёр из щепок, которые привезли с собой из Быстрого и вскипятили воду. Пригласили водителя отобедать. Он перекусил и поехал обратно.
Теперь мы остались впятером. Пятеро однокурсников-геофизиков посреди тундры, рядом с кучей выгруженных вещей. Мне это напомнило какое-то несрежиссированное реалити-шоу, в котором нам предстояло выживать в дикой природе, вдали от цивилизации в течении, как минимум, двух ближайших месяцев. Эта внезапно пришедшая в голову мысль навивала чувство тревоги и печали. Но думать об этом было некогда. Нужно поставить лагерь до наступления темноты. Сперва собрали жёсткий железный каркас и натянули полог большой восьмиместной палатки. На вторую палатку перекладин не было. Мы хотели сколотить каркас из тех реек, которые взяли на Быстром, но тут вспомнили, что забыли пилы у развалившегося балка, который разбирали на дрова. Я с Колей пошёл за ними.
Чтобы не месить болотную жижу в полях, отправились по берегу реки, перескакивая с камня на камень. На участке с мелкой дресвой, больше напоминающей крупнозернистый песок, я увидел пару хорошо отпечатавшихся медвежьих следов. Я растопырил пальцы на руке и приложил пятерню к следу. След был немного больше. Он слегка размыт и уже староват, но это не помешало мне начать паниковать. Я немедля сообщил о своей находке Коле, на что тот только махнул рукой:
- Был в прошлом году на практике в Приморье. Там, в лесах, медвежьих следов этих полно. Сначала тоже боялся, а потом привык и вовсе внимания не обращал.
Его рассказ не очень меня успокоил. Я ещё долгое время постоянно прислушивался к любому шороху и постоянно оглядывался по сторонам.
Мы принесли пилы в лагерь и начали строительство деревянного каркаса под вторую палатку. Пока одни строили каркас, другие копали яму под туалет, таскали издалека брёвна деревянных ЛЭП, чтобы не сидеть у костра на голой земле. Стащили с округи металлолом. Нашли железные электрические щитки и использовали их как кирпичи для костра. Была здесь и тренога для чайника, и пара железных штырей, которые могли послужить кольями для палатки. Из-за скрывавшихся в траве куч мусора, который валялся здесь везде, тундра теперь не виделась мне такой уж дикой и необжитой.
К вечеру всё было готово. Мы натянули брезент на достроенный деревянный каркас второй палатки и отвели её под склад – сложили туда провизию, инструменты и прочее. Во второй большой палатке поставили и застелили раскладушки. Раскладушек ужаснее тех, что нам выдали, я ещё не встречал. Они были сделаны из очень тонкого и хрупкого алюминиевого каркаса и сразу ломались при любом резком движении. У моей раскладушки была отломана одна из ножек. Вместо неё я подставил под перекладину железный щиток. У кого-то одной пары ножек не было вообще. Раскладушки сильно прогибались, ужасно скрипели при любом движении, могли развалиться в любой момент. Под этой крышей мы разложили свои личные вещи, развесили одежду и измерительную аппаратуру.
Начинало темнеть. Мы наспех приготовили ужин и готовились ко сну. Спать не особо хотелось, и я бы ещё посидел в тишине у костра, но в палатку меня прогнали огромные полчища комаров, которых к вечеру собралось вокруг нас великое множество. Спокойно посидеть на улице было невозможно. Средства от насекомых помогали слабо. Эти твари всё равно садились на руки, прокусывали тонкую энцефалитку.
Перед сном снова подумал о медведе. Закрывая глаза, представлял, как ночью огромная злая туша врывается к нам в палатку и всех загрызает. Я уж было начал думать над планом бегства при таком случае, но потом вспомнил, что бегством от медведя не спасёшься. Он всё равно намного быстрее. От безысходности уснул.
День девятый. 27.07. Четверг.
Утро холодное. Если в палатке ещё можно было спать, то на улице дул колючий ветер. Всё небо заволокло тучами. С ближних сопок опускался белый туман. Он надвигался очень медленно, на вид был густой, тягучий и белоснежный как творожная масса. Через полчаса он полностью спустился с гор и со всех сторон заслонил собой пространство так, что более-менее могла просматриваться лишь одна равнинная сторона. Где-то надо мной, в этой густой туманной мгле пролетели с криком журавли.
После завтрака небольшое затишье, но быстро поднявшийся ветер пригнал к нам ещё больше тумана. Отдельные его клубы, оторванные от общей массы, пролетали мимо. Это было похоже, скорее, на пожар, охвативший тундру, будто нас окружил дым тлеющих мшаников.
Кулешов с раннего утра штудировал инструкции по пользованию аппаратурой, затем вытащил её из палатки и позвал нас. У нас имелось два отечественных магнитометра "Минимаг", и электроразведочный аппарат "БИКС". С их помощью нам предстояло провести съёмку местности. "Минимаг" представлял собой мягкое подобие спинки рюкзака, который вешался на спину. На спинке карманы для аккумуляторов и самого измерительного элемента с поляризующейся жидкостью внутри, похожего на кувалду, с набалдашником вверху. К руке крепится датчик управления с дисплеем и кнопками для настройки.
В электроразведочном приборе тоже есть подобный пульт, только беспроводной. Измерительные элементы у БИКСа другие. Помимо пульта, у него два пластмассовых ящика – питающий, который пускает электрический импульс в землю, и приёмный, который импульс принимает. К ящикам пристёгиваются шлейфы. В наборе они были разной длины – 2.5, 5 и 10 метров. Кулешов выбрал и пристегнул к ящикам пятиметровые. При такой длине шлейфов разнос – расстояние между питающим и приёмным прибором – должен быть 80 метров. Мы отмотали веревку такой длины и скрепили между собой крайние шлейфы приборов. Таким образом, у нас получилась длинная связка, с которой мы будем ходить по сопкам.
После настройки всех приборов мы уже хотели идти в пробный маршрут, но тут из тумана выехал вездеход – следом за нами с Быстрого приехали геологи. Игорь говорил что они тоже приедут на наш участок после того как закончат работу на Быстром, но мы не ожидали их так скоро. Геологи стали выгружать вещи и разбивать рядом с нами лагерь. Туман сгустился и подошёл к нам вплотную. Видимость была не больше сотни метров. Даже речку под боком почти не видать. Пошёл мелкий дождь, и только сейчас мне стало ясно, что эта влажная дымка вовсе не туман, а низко летящие, густые тучи. Резко поднялся ветер, стенки палаток рвануло в стороны. Мы продолжили распутывать веревку для маршрута, но вскоре поняли, что в маршрут сегодня уже не пойдём. Начали таскать дрова в палатку-склад. Пока занимались этим, сильно промокли. Дождевиков на всех не хватало.
Наступил вечер, на улице всё так же бушует непогода, а мы продолжаем сидеть в холодных, отсыревших палатках. Геологи привезли с собой из лагеря бесполезные сейчас печки. Нам выдали летние палатки, в которых не было отверстий для дымохода с железными разделками. Нас должны были снарядить ещё одной большой «зимней» палаткой, но на момент нашего отъезда она ещё не пришла в Анадырь из Магадана. Не пришли и палатки для геологов, поэтому они заночевали в Мобибах.
День десятый. 28.07. Пятница.
Проснулся в пять утра от ужасного шторма. Полоскал крупный дождь. Сильный ветер рвал палатку из стороны в сторону. Края брезента выбились из-под камней, и в наше тряпичное жилище стремительно врывались холодные потоки. Все лежали на своих местах и как ни в чём не бывало настойчиво пытались заснуть. Все притворялись спящими, чтобы не заниматься ремонтом в такую погоду. Терпение лопнуло у меня и у моего товарища, и мы пошли заново натягивать брезент. Позже к нам присоединились и остальные.
Дикие, ледяные порывы ветра хлестали по лицу. От них по щекам текли слёзы. Те маленькие камни, которыми мы вчера обложили края палатки, оказались недостаточно тяжелыми для удержания рвущихся стен, и мы начали таскать большие валуны с берега ручья, который теперь стал шире в два раза. Вода в нём окрасилась в мутный, зеленовато-коричневый цвет. Пологи палатки-склада тоже раскрылись с подветренной стороны, и дождь намочил все дрова. Пришлось чинить и её.
От такого ледяного, пронизывающего ветра у меня воспалились лимфоузлы за ушами. Резкая боль стреляла в барабанных перепонках, и каждый удар сердца болезненно отдавался в висках. Разболелась голова. Едва успевшая подсохнуть за ночь одежда снова насквозь мокрая. Изнутри с крыши палатки отовсюду сочилась вода. У кого-то подтопило середину раскладушки, у кого-то края. У меня были мокрыми голова и ноги. Раскладушку не было возможности отодвинуть – рядом вплотную стояли соседские лежаки. Я свернулся в позе эмбриона посередине этой убогой кровати, накрылся мокрым спальником и постарался заснуть.
8 утра. Всё болит. Я с трудом разлепил один глаз. Второй глаз не открылся вовсе. Потрогал рукой заплывшее лицо. Было такое ощущение, будто кто-то начистил мне рожу, пока я спал. Зеркала нет, и я не мог видеть, в каком состоянии находится сейчас моё лицо. Может, оно и к лучшему. Рядом уже лежал проснувшийся товарищ, и я попросил его посмотреть, что со мной случилось.
- О-о-о, да у тебя, по ходу, ячмень. Видать, продуло сильно. Надо приложить заваренный чайный пакетик.
Вышел из палатки завтракать. Некоторые парни уже развели костёр и заварили чай. Трудно представить, как у них это получилось в такой ужасной сырости. Дождь уже закончился, ветер ослаб. На горизонте появились просветы синего неба. Значит, пойдём в маршрут. Саша снова начал заниматься приборами. Я приложил к глазам заваренные пакетики. Припухлость немного спала, и я смог нормально видеть. Головная боль тоже стихала.
- Дневник пишешь? – спросил у меня Игорь, когда я сидел с блокнотом у костра.
- Ага.
- Я тоже пробовал писать, но как-то не получается у меня. Это интересно ведь – читать свои дневники, либо чужие. По ним можно проследить, как со временем меняется человек в тяжёлых условиях, при сложных обстоятельствах. Можно узнать, сломало его это, либо закалило. Можно понять его характер и отношение к окружающему миру.
К 11 утра вышли в первый маршрут. Весь участок исследований был разбит на 64 профиля, длиной в четыре километра каждый. Итого за этот сезон предстояло пройти 260 километров профилей по горам и по болотам, не считая подходов к этим профилям.
Подход до первого профиля обернулся тяжёлым испытанием на выносливость. Из-за больших и далеко не всегда пологих сопок здесь нет прямых путей. Подъём к вершине первой из них отнял слишком много сил, поэтому остальные решили, на сколько это возможно, обходить. Начали с самого дальнего профиля, до которого по прямой четыре километра. Из-за огибания крутых склонов в итоге прошли около шести, затратив на путь два часа.
Опасаясь замерзнуть, я и другие надели на себя тяжёлые рабочие бушлаты с мягкой зимней подкладкой и ватные толстые штаны. Тащить всё это на себе с каждым шагом становилось всё невыносимее. Я облился потом на первых сотнях метров. Ноги проваливались в топь, с чавканьем вязли в этой проклятой болотной жиже. Я пожалел, что взял с собой рюкзак с фотоаппаратами, водой и дождевиками. Воду брать с собой бессмысленно. Здесь на каждом шагу глубокие лужи кристально-чистой воды, а речки и ручьи встречались каждую сотню метров, если не чаще. Фотографировать что-либо совсем не охота, когда организм занимается выживанием. Испаряющаяся от разгоряченных тел влага конденсировалась на внутренних холодных стенках дождевика и пропитывала сыростью одежду ещё сильнее, чем моросящий дождь. Пожалели мы и о том, что не взяли с собой еды. Очень быстро захотелось есть, а из-за частого хлебания сырой воды болел живот. До профиля дошли почти истощёнными. Падали отдыхать на сырые кочки каждые 300 метров – через такое, примерно, расстояние мы полностью выбивались из сил.
Под ногами то и дело чередовалось два вида тверди – растительность и камни, располагающиеся, преимущественно, на склонах сопок. По мокрым и скользким от дождя камням идти опасно и больно. Подошва в резиновых сапогах слишком тонкая, и каждый острый край булыжника врезается в ступню. Всю флору можно разделить на три вида: травы, мхи и кустарники. Трава – самая частая растительность. Она росла на болоте, в долинах между сопок и образовывала многочисленные скользкие, мягкие кочки, в которых легко утопает нога.
Мох растет толстым слоем на возвышенностях, пологих склонах, плато и вершинах сопок. Ходить по нему хорошо. Он чем-то походит на пружинистый матрас – его жёсткая губчатая структура воздушна, на нём можно лежать долгое время и не бояться застудиться от сырой земли, потому что воздух в такой природной подушке быстро прогревается теплом тела.
Кустарники встречаются редко, в основном у берегов рек, чья ширина в этих местах около пары метров.
Профили проходили поперёк идущих друг за другом хребтов сопок, поэтому наши мучительные приключения только начинались. На горных вершинах сильный ветер. Он стремительно гонит на нас густые клубы белого тумана. Едва нас накрывало такой тучей, начинал поливать мелкий дождь. Замеры происходили мучительно медленно. За полтора часа мы смоги осилить лишь четверть профиля. При переходах по долине я быстро почувствовал, как в сапогах хлюпает вода. Скорее всего, конденсат. От него сильно мёрзнут ноги, хотя в движении ещё терпимо. Сил становится всё меньше с каждой передышкой. Теперь все мысли только об одном – как можно скорее добраться до лагеря и не умереть. У кого-то кружилась голова, у кого-то темнело в глазах. Меня ужасно тошнило. По всему телу мышечный спазм и боль. Я вспомнил только сегодня сказанные Игорем слова по поводу моего дневника, и мне казалось, что я уже сломлен.
Обратно возвращались полтора часа. Геологи к нашему приходу сварили рисовый суп с консервированной сайрой и разлили нам в тарелки.
- Ну как сходили? – спросил у нас Лёва, пока мы жадно глотали горячий суп.
- Пиздец! – ответил кто-то, и все с горечью кивнули.
- Понимаю. Я тут это, в разведочный маршрут сходил по нашему участку, и вон за той сопкой, выше по ручью, стоит балочный лагерь. Километра три до него. Там несколько домиков, баня, туалет даже есть. Состояние хорошее, хоть сейчас заселяйся. В балках печки, кровати, так что можно жить как белые люди. Мы туда сейчас переезжаем. Вы как?
Сначала никто не загорелся идеей о необходимости переезжать именно сегодня. Обессиленные после маршрута, все апатично относились к происходящему вокруг. Потом мы поели, немного полежали на мокрых раскладушках в отсыревших палатках и поняли, что бежать отсюда необходимо как можно скорее.
Первыми поехали геологи. Мы же смогли увидеть наш новый балочный лагерь к девяти вечера. Заняли отличный двухместный балок, с прихожей и двумя комнатками, из которого вышвырнули все рваные и испорченные вещи предыдущих жильцов и хорошенько прибрались. Я первым занял кровать у окна. Вторую кровать занял Кулешов. Не смотря на то, что этот балок двухместный, мы впихнулись в него впятером, поставив раскладушки на все свободные места. Растопили печь, повесили сушиться одежду. После холодных, протекающих палаток жизнь в балках казалась раем. Хотя с виду поселение и выглядит покинутым, ветхим и унылым, изнутри многие балки очень хорошо сохранилось. На вешалках висели кофты, куртки и трико, в маленьких коридорах на полу изношенные сапоги. В спальнях тумбочки с книгами, посудой, средствами личной гигиены и прочими мелочами. У окна пружинные кровати с матрасами и заправленным постельным бельём. В бане предбанник, душ с гигиеническими принадлежностями, парилка с деревянными ступенями для сидения, большой чугунной печкой с камнями и двухсотлитровым баком для нагрева воды. На кухне стоят целые шкафы и полки с посудой, две электрические плиты с духовкой. На кухонном столе фанерная доска с надписью мелом: "Уважаемые! Попользовались - уберите за собой, и помойте посуду, а так же закройте за собою двери". Судя по всем оставленным вещам, складывалось ощущение, будто жильцы этого лагеря просто ушли на работу и в скором времени должны вернуться. Казалось, что жители покинули селение в спешке и решили забрать все вещи потом. Самые свежие найденные консервы и средства от комаров датировались 2009-2010 годами.
День одиннадцатый. 29.07. Суббота.
Утром отличная погода. Тепло, солнечно, малооблачно. Настроение моё улучшилось. Наученный вчерашним горьким опытом, я постарался учесть все свои ошибки, и не взял с собой ни воду, ни кучу одежды, ни фотоаппараты. Только еду на всех. Водитель Влад сказал, что довезет нас до нашего профиля, что уже не могло не радовать. Ехали в кабине, дороги не видели. Через полчаса высадились на вершине небольшой пологой сопки. Здесь, примерно в 80 метрах от вездехода, нас встретила небольшая, размером с кошку, молодая лиса. По-видимому, с человеком она встречалась впервые. Её любопытство побороло страх, и она ещё около минуты кружила вокруг нас, держа дистанцию, а после ушла.
До первой точки нам нужно было сойти со склона на 800 метров в долину небольшого ручья. Некоторые мелкие ручьи, оставленные вчерашним дождём, уже пересохли, обнажив после себя борозды засохшей тины и вымытых камней. Дошли до первой точки, которая была рядом с ручьём и сделали перекур.
- Хорошая здесь вода, чистая, - сказал после питья товарищ по имени Женя. - Без железа, без хлорки, без всяких там примесей, как в Воронеже.
- Ты уверен? Здесь основной золотосодержащий минерал – арсенопирит. Он быстро разлагается в воде, а в его формуле содержится мышьяк, – недовольно ответил ему Кулешов, зачерпнув воду в ладонь и поднеся её к губам. - Так что не известно ещё, от какой воды быстрее загнёшься.
Перед началом работы долго возились с аппаратурой. Контакты приёмника электроразведочного прибора постоянно отходили, и мы не могли их приладить. Прошло больше часа в попытках воскресить этот аппарат. Наконец, получилось. В связке нас пять человек, хотя норма для этой установки – четверо. Впереди идёт Коля с навигатором, потом человек с пультом управления несёт приёмный чемодан, в середине разноса оператор магнитометра, а замыкал связку я с генератором в руке.
Каждые 20 метров замер. Из-за неоднородного рельефа далеко не всегда видно впереди идущих товарищей, поэтому на каждой точке приходилось кричать, чтобы связка остановилась. Все кладут чемоданчики на землю, операторы замеряют магнитное поле и сопротивление пород на своих пультах. Слышится команда «Дальше!». Чемоданчики поднимаются, и наша колонна продолжает двигаться к следующей точке.
С первой же высокой сопки, на которую мы забрались, открылся чудесный вид на окрестности: долины рек, ручьёв, многочисленные пики гор, виднеющееся бескрайнее синее море вдалеке, своей зеркальной поверхностью отражающее яркие лучи солнца. Горизонт чист и прекрасен, всё вокруг зелено. Облака теперь высоко. С высоты они выглядят особенно прекрасно. Они плывут в одной плоскости: ни ниже, ни выше другого, словно вся Чукотка накрыта огромным прозрачным куполом, и облака просто легли на него, как воздушные комья свежего снега. Тень от облаков вырисовывала причудливые узоры на холмах.
Чем дольше рассматриваешь этот ландшафт, тем больше начинает казаться, что чего-то тут не хватает. Вот горы, вот реки и поля. И свысока это кажется таким непривычно пустым, без извилистых грунтовых дорог, обычных маленьких деревень. А самое главное – деревьев. Будто у природы не хватило фантазии на то, чтобы заполнить всю эту великую пустоту, и здесь она оставила всё как есть, и это совсем не плохо. Как раз своим лаконичным однообразием эта земля и прекрасна.
Когда мы прошли два запланированных профиля, я увидел, что на горе нас всё ещё ждет Влад на вездеходе, хотя на часах уже половина восьмого вечера.
- Видите вон там балки? – указал он нам в направлении долины двух рек. - Я спустился с горы, посмотрел в бинокль. Всё заброшено, на дрова можно пустить. Там лагерь совсем небольшой, старый.
Я присмотрелся. Вдалеке, на берегу небольшой реки в ряд выстроилось около восьми маленьких домиков. Когда-то этот лагерь – так же как и тот, в который заселились мы – тоже был временным домом для старателей, которых, судя по количеству разбросанных в полях тут и там лачуг, здесь было много.
К восьми часам мы уже в лагере. Этот день был более продуктивный и менее тяжёлый, чем вчерашний. В этот раз я был почти ничем не нагружен, поэтому поход давался легко. Радовала и хорошая погода. Хотелось бы больше таких погожих, ясных дней. Темп работы у геолога очень сильно зависит от погодных условий в тундре или тайге.
День двенадцатый. 30.07. Воскресенье.
Опять неполадки с прибором сорвали рабочий день. Утром Влад высадил нас на профиле, но не успели мы пройти его и на половину, как БИКС снова сломался, и воскресить его на этот раз не удалось. Мы вернулись на то место, где вечером нас должен был забрать вездеход. Пять километров до лагеря пешком идти лень.
К шести вечера Влад приехал за нами, и я из любопытства захотел поехать рядом с ним в водительской кабине. В маленьких окошках, заляпанных грязью, не было почти никакого обзора. На лобовом стекле вниз свисали ноги сидевших на крыше пассажиров. В кабине управления вместо руля лишь два рычага, как в танке. Водитель с треском дергал рычаги, матерился на глубокие ложбины и на это проклятое железное корыто. Под ногами у него постоянно что-то дымилось.
В лагерь мы вернулись не слишком уставшими. До заката я бродил по окрестностям нашего посёлка.
Мы заселили лишь часть жилого пространства этого лагеря. Много балков пустовало. Старатели, жившие здесь когда-то, обустроили свой быт максимально комфортно. Я нашёл ещё одну баню, побольше. В ней были кабинки для переодевания, резервуары с водой для купаний. У одного из балков к стене прилегает небольшая теплица с крутой крышей из рам с выбитыми окнами. Внутри – деревянные короба, засыпанные землей. В самом центре лагеря стоит сваренная из железа будка, внутри которой огромный дизельный генератор и куча электрических щитков. Не знаю, какую мощность имела эта махина, но высотой она около двух метров, длиной в два раза больше, с кучей рычагов и циферблатов сбоку. На улице ещё один распределительный щиток, от которого провода ведут ко всем вагончикам в лагере.
В другом пустующем жилом балке большая печка и настояшее отопление – узкие рифленые батареи вдоль стен. В небольшой кладовой в тумбочках пачки закруточных крышек для стеклянных банок и картонный коробок с полусотней кусков мыла "слонёнок". В спальне, в шкафах, поношенная грязная одежда. На стенах – вырезанные из журналов девяностых годов фотографии обрюзгших обнажённых женщин. На подоконнике нашлись фотографии и бывших жильцов лагеря.
На глянцевых фото, сделанных на пленочную мыльницу около десяти лет назад, фигурировали, в основном, четверо мужчин средних лет и одна женщина. На снимках отразились поля, быт этого когда-то работающего лагеря, Анадырь, какие-то праздники, столы с закусками и опухшие красные лица пьяных людей на кровати у телевизора. Просматривая всё это, мне очень хотелось вернуться в прошлое, увидеть этот лагерь в разгар его работы. Узнать, что тут выращивали в теплице, посмотреть на весь процесс добычи золота.
Добрая половина лагеря находится на возвышенности. Техническая же его часть постепенно сползает в небольшой карьер, на самом краю которого стоит кладбище заброшенной техники. На плоском пятаке перед крутым спуском ржавеет два оставленных гусеничных бульдозера, пару небольших железных амбаров, полных инструментов и запчастей. На голом пятаке высокая и толстая перекладина с лебёдкой, под которую въезжали машины для ремонта. Рядом, на длинных верстаках, куча наваленных шестерней, рычагов, бачков и прочего. Отцепленный ковш бульдозера, пустые многотонные цистерны и пара сотен сваленных в кучу двухсотлитровых топливных бочек. Ближе к жилой части небольшой балок с зарешёченными окнами. Внутри, у стен, нагромождены пустые, круглые, плотно закрывающиеся, жёлтые бидоны. Здесь хранили намытое золото. Сейчас, кроме пустых бидонов, в этом вагончике ничего не было. Этот балок парни определили под спортзал. Сюда они притащили две найденные на территории гири по 24 и 32 килограмма, штангу, представляющую собой торсионную подвеску от бульдозера и две гантели, сваренные из маленьких колёс рельсовой вагонетки. Теперь они нашли себе занятие по вечерам – таскали железо. Я немного постоял с ними, затем спустился в карьер.
Масштабы проделанной здесь работы впечатляли. Всё это изрытое ковшами бывшее русло реки делилось на три части. Была здесь большая запруда с высокой искусственной дамбой. Из неё брали воду. На берегу огромный электронасос, схожий по габаритам со стоящим в лагере электрогенератором. От насоса по трубе вода поступала в длинный конвейер для просеивания породы, стоявший недалеко от запруды. Проходя через него, вода стекала во второй водоём, который находился ниже. Сейчас там осталась лишь огромная лужа грязной, ржавой воды. Третий карьер был самым огромным. Из него черпали породу. Был он прямоугольный и длинный, уходящий вдоль русла реки на добрый километр вниз по течению. Края этой большой изрытой территории обрамляли высокие кучи пустых, вымытых пород.
Пока я осматривал лагерь, Кулешов занимался его обустройством. От нашего небольшого генератора он провёл свет в жилые балки, наладил водопровод, подведя воду по шлангу от ручья до лагеря. Встретив меня, он сказал:
- Пошли мыть золото!
Мы нашли с ним миску и пошли в карьер. По дну карьера протекали ручейки, в которых он стал безуспешно промывать песок. Потом залезли на конвейер-сеялку, где в ячеистых отсеках ещё оставалась непромытая порода. Набрав её в миску, он снова спустился к ручью. Прошло около пятнадцати минут. Мне уже наскучило стоять и наблюдать за его, как я думал, бессмысленной работой, как вдруг услышал радостные возгласы. Он вымыл золото. Это был небольших размеров комочек, с половину спичечной головки, губчатой структуры, ярко-желтого цвета. Он зажал его между пальцев и побежал сначала показать его другим, потом отнёс в балок. Там он положил этот комочек в спичечный коробок и продолжил вымывать оставшийся в миске песок в лагере, под краном. После он нашёл ещё один комочек, в два раза меньше предыдущего, но тоже неплохой. Я кинулся искать себе миску. Это не был приступ золотой лихорадки. Я просто хотел вымыть хотя бы пару таких же кусочков себе на память. Мы снова набрали в сеялке песка, и пошли мыть к ручью.
- Мой медленнее, больше терпения, - говорил Кулешов. - Золото – оно тяжёлое, остаётся на дне, а лёгкие породы вылетают под центробежной силой.
Я мыл. Ему снова попалось пару крупинок золота, но уже меньше, размером с кристаллик сахара. Я же находил на столько мелкие пылинки, что их невозможно было выхватить и пинцетом, не то, что взять в руки. Решил оставить эту затею и попытать счастья в какой-нибудь другой день.
Вернулся к своему балку, сел за стол полюбоваться закатом и видами живописной долины. За этот вечер на лавочке рядом со мной успел посидеть весь наш лагерь. Говорили о политике, об истории, о книгах. После подсели две девушки, которые были с геологами. Первую звали Машей. Она была европейской, самой заурядной внешности, маленькая, молчаливая. Вторую звали Ниной, и была она чистой чукчанкой с очень широкими скулами, большими губами и смуглым цветом лица. Обе учились на геологическом факультете городского техникума и тоже проходили полевую практику. Родом Маша была из посёлка Беринговского, что в Анадырком районе. Сначала она училась в Краснодаре, потом вернулась на свою малую родину и поступила на учёбу в Анадырь. Маша быстро закончила беседу, углубившись в чтение книги, а с Ниной я поговорил немножко подольше. Она сказала мне, что родилась в небольшом посёлке Провидения на берегу Берингова моря.
- Я уже слышал о Провидения, видел на картах. Расскажи мне больше о своём посёлке. Где работают люди, как отдыхают, - спросил я у неё.
- Посёлок у нас маленький, где-то пару тысяч человек будет. Есть порт, а все люди в Провидения занимаются добычей морского зверя и ловлей китов.
- Морской зверь – это нерпы?
- Ага. И моржи. Досуг весь у нас крутится вокруг спорта. Сейчас активно его пропагандируют, строят спортивные объекты. Хоккеем люди занимаются, фигурным катанием, лыжным бегом. Очень хорошо, что начали продвигать активный вид досуга. Теперь люди меньше стали пить. У нас ещё ладно, а в деревнях и посёлках поменьше люди спиваются просто.
- А как к вам вообще можно попасть? Есть какие-то дороги от Анадыря?
- Нет... Нормальных дорог туда нет. Летом от Анадыря можно доплыть на корабле "Капитан Сотников". Но это очень медленно и долго. Ещё можно доехать по зимнику на внедорожнике Трэколе, или долететь на самолёте.
- У вас есть аэропорт?
- В пятнадцати километрах от нашего посёлка есть другой посёлок, он заброшен. Там есть небольшой аэродром. Раз в год нам самолётами через этот аэродром доставляют фрукты и овощи, и цены на них просто заоблачные.
- А ты где-нибудь ещё кроме Чукотки была? Может, на тёплые моря летала?
- Нет, на тёплые моря я не летала. На Камчатку раз ездила, на спортивные соревнования. Там я сильно загорела, ходила в очках, и вокруг глаз остались белые пятна. Я выглядела как сова, с меня все родственники смеялись!
Пока мы разговаривали, Лёва неподалёку разделывал подстреленного сегодня в маршруте дикого гуся и занёс его в столовую, чтобы приготовить суп. Ближе к ночи небо посерело, стало холодно. Изо рта повалил густыми клубами пар. Из-за сопок опять начали надвигаться белые клубы туч – верный признак скорого дождя. Ужинали поздно, суп из гуся варился долго. Сам суп был гречневый, с картошкой и большими кусками лука. Он был хорош, но от него исходил неприятный запах курятника и птичьего помёта. Мясо гуся было немного жестковато.
День тринадцатый. 31.07. Понедельник.
Дождь начался ещё ночью и идёт вот уж целый день, то усиливаясь, то немного ослабевая. Обычно, в полях нет строгого регламента выходных и рабочих дней. Для геологов правила таковы: нет дождя – работаешь, идёт дождь – выходной. Поэтому, если погода хорошая, геологи работают в любой день недели. Так как сегодня выдался выходной, мы спали почти до 11 утра. Пошли на кухню, разогрели на газовой горелке вчерашний суп. В столовую подтянулись другие геологи, стали есть, греть чай. Завязался разговор. Кто-то из геофизиков начал мечтать, как с дождём разольются мелкие реки, в них заплывёт рыба, и её можно будет поймать и съесть.
- Нельзя, – сказала Маша. – Сейчас сюда горбуша на нерест идёт. Когда она нерестится, то сразу умирает. Даже когда она ещё жива, и только несёт икру вверх по течениям рек, она уже начинает гнить. Мясо тухлятиной воняет, есть его уже невозможно.
Дальше заговорили о медведях. В бригаде геологов был молодой парень-чукча, похожий, скорее, на метиса. Девятнадцати лет отроду, он был самым молодым в нашем лагере. Все звали его Саньком. Санёк со своего телефона показал нам фотографии людей, ставших жертвами медведей.
- Это в Билибинском районе было. Не так давно, в начале этой весны. К человеку в дом вошёл медведь и съел его, – он показал нам фото, на котором на полу лежали останки человека. От него остались только ноги в домашнем трико. Из таза, выше пояса, торчал кровавый обглоданный позвоночник. Весь пол вокруг залит кровью. Фото напоминало кадр из фильма ужасов.
– А вот на этом фото, – он перелистнул на телефоне следующий кадр, – уже другой человек. На него медведь прямо на улице напал, и он выжил.
На снимке был запечатлён человек, сидящий спиной к камере, с голым торсом. У него была перебинтована голова, а на спине остались глубокие борозды и проколы от когтей. На следующем фото была сфотографирована его нога с откушенной стопой
- Медведя этого убили потом. Молодой оказался. Молодые медведи, они глупые. Если голодные, то могут напасть на человека, не задумываясь. Они ещё не понимают, что человек для них может оказаться страшной угрозой, поэтому не боятся. Старый медведь человека боится и всегда убегает, потому что знает, что человек опасен.
- А сам ты вживую видел медведя когда-нибудь? – спросил кто-то из парней.
- Видел. Очень близко видел. У меня отчим оленевод. Я с ним часто оленей пасу. Почти каждый сезон, с малых лет. Залезли мы однажды на сопку крутую, потом спускаться стали с другого склона и видим: у подножья горы медведь, метров сто до него, даже меньше. Мы не с подветренной стороны, он нас не учуял. Голову наклонил и вынюхивал там что-то. Может, просто ягоды искал. Медведь большой был, взрослый, я сразу испугался, от страха онемел. Всё тело задрожало, аж потом прошибло. Я у отчима спрашиваю, что, мол, делать? Может, бежать? А он мне говорит тихо, спокойно: «Сиди и не дёргайся, даже не пробуй бежать». Затем берёт камень, помнёт его в руках и слегка так кидает вниз, чтобы он катился по склону. Не докатился. Кидает другой, третий. Последний камень скатывается к медведю. Он его лапой к себе двигает, нюхает. Почувствовал, что человеком пахнет, и бегом бежать подальше от этого места.
- Санёк, а расскажи ту историю, которую мне рассказывал, когда ты в тундре заблудился, - сказал ему Игорь.
- А-а-а, ну было это в 2011 году. Было мне тогда… - Санёк закинул голову и попытался вычислить, – 13 лет мне, получается, было. Меня мать заставляла отчиму помогать оленей пасти. Нас было две смены по три человека. Я в смене с отчимом, и ещё с одним… Там, где мы стояли, ягель и трава уже закончилась, и мы перегоняли оленей в другое место. На землю опустился туман. Я, по детской дурости, игрался, бегал, по сторонам головой мотал, совсем не заметил, как отстал. Голову поднял – уже нет никого. Туман сплошной стеной, и ни звука не слышно. Пошёл по следам. Иду прямо, и иду – и никого не видно впереди. Это мне уже потом рассказали, что оказывается, они свернули со стадом в сторону, а я прямо пошёл.
Я начал волноваться, что спустя такое расстояние так никого и не нагнал. Побежал быстрее, стал кричать, а впереди никого вообще. Пустота и тишина. Тогда я только понял, что заблудился. Испугался сильно, начал плакать. Криков моих никто не слышал, да и я сам понял, что лучше не кричать, не привлекать диких животных. Пошёл поперёк следов оленей, вышел на колею вездехода и решил идти по ней.
Шёл я очень долго, весь день, пока темнеть не начало. Устал очень сильно. На мне ещё сапоги узкие были, ноги натёрли, стало больно идти. Я лёг прямо где шёл, на колею. Руки из рукавов куртки вынул, внутри себя обнял, чтобы теплее было, и голову просунул туда, в куртку, чтобы комары не грызли. Застегнул ворот над головой, ноги поджал, и так заснул. Мало проспал, часа четыре, ещё солнце едва встало. Холодно было. Я почувствовал какое-то присутствие, будто рядом кто-то. Высовываю голову из куртки, и вижу над собой силуэты. Понимаю, что это люди – родственники мои, как бы смотрят на меня, и будто идут. Я вскочил резко, смотрю – а они и не близко вовсе, на склоне сопки стоят. Я к ним бегу, вверх по склону, и не могу догнать. По склону пробежал, а они уже на вершине, совсем далеко. Я на вершину, а там уже нет никого.
- Так что же это было? – перебил его я.
- Я не знаю! Это была какая-то галлюцинация, или что-то вроде миража, но я тогда испугался сильно и понял, что я всё ещё один в этом тумане. Опять начал плакать. Спустился вниз, снова пошёл по колее. За спиной у меня был рюкзак. В рюкзаке завтрак, который берут с собой оленеводы – галеты, сахар, чай. Хотел сначала поесть, но потом понял, что совсем не хочу. Аппетита никакого. Шёл я потом ещё полдня по следам вездехода, которые вывели меня к заброшенной балочной деревне. И тут я понял, что всё это время шёл по старому нашему следу. В этих балках мы останавливались ещё в самом начале лета, а был уже конец августа. Я очень сильно расстроился, у меня совсем руки опустились, не хотел никуда идти. Но потом отдохнул немного и понял, что всё же надо. Ноги уже в мозолях все были от этих сапог, ходить больно. Я от балка палку отломал, чтобы на неё опираться, и пошёл назад. Шёл так же долго обратно, до ночи до самой. Увидел другие следы, которые вбок сворачивали и потом упирались в реку. Я сел у этой реки, и снова такая печаль напала на меня, что я уж подумал, не утопиться ли мне в этой реке. А потом слышу как будто бы очень слабое гудение на той стороне реки. Я перешёл эту реку вброд, чтобы понять, не послышалось ли. Забежал на холм и вижу – вездеход вдалеке. Я побежал к нему. Это был наш вездеход. Мне на встречу отчим вышел, отругал меня. Сказал, что целую бочку соляры извели, пока меня искали. Я ему рассказал, как дошёл до балочного лагеря, потом опять вернулся назад и дошёл до реки. Потом по карте глянули, и оказалось, что я почти 200 километров по тундре прошёл. Мне родители после запретили кому-либо вообще рассказывать о том, что случилось. Я в своей деревне об этом вообще никому не рассказывал. Это вам вот рассказываю, вы всё равно приезжие.
- Вот так история! А ты сам с какой деревни?
- Деревня моя называется Конергино, это в Иультинском районе. Деревня небольшая, человек триста всего. У нас есть квартирные дома. То ли три, то ли четыре трёхэтажки стоит. Но большинство – небольшие двухэтажки. В деревне очень многие оленеводством занимаются.
- Можешь поподробнее об оленеводстве рассказать?
- У нас оленей пять тысяч голов, за всеми сложно уследить. Поэтому есть у нас две бригады по три человека, которые дежурят. Есть снегоходы, чтобы всё это стадо объезжать, а если на другое место переезжаем, то на вездеходах. Летом мужики ночуют в ярангах брезентовых – ставят три палки пирамидой и на них накидывают толстую ткань. Ложатся внутрь, и спят. Как ягель зимой под снегом кончается, тогда кочуем на другое место.
- То есть, вся деревня только оленеводством и живёт?
- Ну да. Каждый год по 500 голов забиваем. Самцов-кастратов, в основном.
- Почему кастратов?
- Их специально оскопляют, чтобы они с самцами-осеменителями за самок не дрались, а то они ранят друг друга. Такие кастраты первыми на мясо идут. Их загоняют в специальный загон в поле, потом там же забивают в стойле. Оленя в это стойло заводят и бьют ножом в сердце. Так потом по очереди всех. Мясо и шкуры продают, рога на лекарства, в основном. Каждому оленеводу полагается паёк – 500 кило оленины.
- Это за год?
- Ну, они сезон отрабатывают, четыре месяца, вот за них дают. И да, на весь год, получается.
- Много выходит. Ты как считаешь, остались ли ещё традиционные племена чукотские, которые в шкуры одеваются, в ярангах круглый год живут и кочуют?
- Конечно, остались! Их совсем немного, и чужаков из внешнего мира они не любят. Если им нужны работники, то они очень тщательно их отбирают, следят, чтобы они были из других таких же закрытых племён, хранили верность традициям. Всё это они делают для того, чтобы сохранить свою культуру, сберечь культурные ценности и сохранить свой быт от посягательства чужаков.
- Такие чукчи могут легко жить всю жизнь в тундре охотой и собирательством, как их предки, – вмешался в разговор ещё один чукча, молодой геолог по имени Гриша, который сидел рядом и сначала разговаривал с другими, – но им тяжело будет в городе. У них даже физиология другая, не такая, как у нас. Бывали случаи, когда чукчи из племён пытались прижиться в городе. Но им тяжело это сделать было. Главная их проблема в различии рационов питания в дикой природе, и в цивилизации. Их желудок привык к грубому мясу, на переваривание которого он выделяет много желудочного сока. А если этот человек пытается прижиться к нашему повседневному рациону – кашам разным, супам, овощам, то такая легкоперевариваемая пища усваивается у них быстро, остаётся ещё много сока желудочного. Этот лишний сок своей кислотой прожигает стенки желудка. Появляются язвы. Поэтому им лучше и безопаснее оставаться в тундре.
- На чём эти племена еду готовят, в ярангах топят? Тут же дров нет нигде.
- Это только кажется, – ответил Санёк. – Дрова здесь везде. Видел, на берегах рек сколько кустов растёт? Они вырастают по три метра, и могут быть с ногу толщиной. Можно кучу дров нарубить. Да им много и не надо. Настоящий чукча может воду в чайнике вскипятить всего на нескольких веточках.
После снова начал говорить Игорь и поведал такую историю, от которой на меня нахлынуло сильное чувство дежавю:
- Я когда только ехал сюда на сезон работать, то встретил одного чукчу. Стоял на пирсе, со стороны Угольных Копей, ждал парома в город. И вижу на берегу чукчу, чуть поодаль. Он ловит сетью рыбу, выпутывает, и кидает её нерпам, которые у берега уже в ряд выстроились вокруг него и ждут, пока он их накормит. Мне стало интересно наблюдать за этим странным занятием. Достаю фотоаппарат, подхожу поближе, чтобы снять. Он меня увидел, оставил сети и пошёл навстречу. «Здравствуй», - говорит. Здороваюсь с ним. Он спрашивает: «Ты что, приезжий?». «Да, – говорю, – работать буду здесь». «Как тебе тут, нравится?». «Да пока не особо», - отвечаю. «Ну да, – согласился он, – делать тут нечего». Судя по его разговору, я понял, что был он поддатым слегка, уж как-то странно себя вёл. Ну помолчал он, значит, а потом и говорит: «Ты сфотографируешь меня?». «Хорошо», - говорю. Щёлкаю его пару раз, потом спрашиваю: «Слушай, а зачем ты попросил, чтобы я тебя сфотографировал?». «А вот ты приедешь домой, будешь показывать эти фотографии своим друзьям, и они будут знать, что я есть». Я тогда подумал, что это идиотизм какой-то. А сейчас понимаю, что что-то всё же есть в этом, что-то не лишённое смысла. Может, даже философское. Потом я спрашиваю у него: «Зачем ты рыбой нерп кормишь?». «А у нас с ними договорённость», - говорит. «Это какая?» - спрашиваю, а он: «Я рыбу ловлю, и часть им отдаю для того, чтобы они мою рыбу в сетях не портили. Если я их кормить не буду, то они всю рыбу в сетях понадкусывают».
Пошёл сильный дождь. В коридоре и кладовой, где мы хранили продукты, закапала дырявая крыша. Коробки с провизией там лежали в беспорядке с первого дня нашего приезда, как только мы выгрузились и наспех забили ими склад. Настало время здесь прибраться. Расставили все ящики аккуратно по полкам, под протекающие места в крыше подставили кастрюли бывших хозяев.
- У нас крыша гораздо сильнее текла, – сказал Гриша. – Рано утром просыпаюсь от того, что у меня ноги мокрые. «Ну уж не вспотели же так», - подумал я. А потом руками мешок спальный потрогал, а он мокрый весь! Смотрю – Димон уже давно проснулся. На него капает с потолка, прямо посередине кровати. Он руками на животе кружку для воды держит и смотрит на неё несчастными глазами. У других тоже текло. Кому в ноги, кому на голову. Пришлось вставать, идти крышу крыть. Хорошо, что нашли здесь большой рулон тола. Мы его на крышу расстелили, так теперь лучше стало.
День пятнадцатый. 2.08. Среда.
Последние два дня Кулешов весь день пытался воскресить полумёртвую аппаратуру – разобрал все чемоданы, копался в микросхемах.
- Тут сложная электроника, все провода как волоски. В поле это нормально не починить, – качал он головой.
Кустарным образом ему всё же удалось немного отладить её, и сегодня, хоть и с частыми сбоями, но нам всё же удалось пройти два профиля.
Вечером Кулешов звонил начальству, которое поинтересовалось, выполняется ли план. По телефону он отоврался. Вопросы начальства сильно разволновали его тонкую ответственную натуру, и он поднял нас на работу. Нужно было провести профилактические меры по укреплению и подготовке приборов для завтрашнего дальнего маршрута, чтобы не было никаких внезапных поломок. В итоге от своей же страшной суматохи Кулешов и пострадал – бегая в тапках по лагерю, напоролся стопой на лежащие во дворе доски. К вечеру нога распухла, и он едва мог на неё наступать. Он боялся заражения и возможного перелома. В аптечке нашли один единственный антибиотик – средство от простуды. Дали выпить его. Игорь принёс заживляющую мазь.
На следующий день с нами в маршрут он так и не пошёл. Нога распухла ещё больше. Он показал нам, как пользоваться пультом управления прибором, и мы пошли в маршрут сами. Прошли три профиля за девять часов, и нам показалось, что это предел.
На камнях я разорвал пятку резинового болотника, чего и следовало ожидать. В таких маршрутах долго ни одна обувь не протянет, а выданные нам в Анадыре дешёвые сапоги из тонкой резины уж тем более износятся за неделю, что и случилось. В болоте вода в сапоге начинает хлюпать, а болото здесь начинается сразу же, как только заканчивается сопка.
День семнадцатый. 4.08. Пятница.
Ранним утром с гор стремительно надвигались густые, серые облака. Мы сидели в столовой, пили чай, тянули время в надежде, что скоро пойдёт дождь. После вчерашнего маршрута, который показался нам слишком тяжёлым, идти туда снова не очень-то хотелось.
Облака рассеялись так же быстро, как и прилетели. Все тяжко вздохнули и пошли собираться, но Кулешов сказал, что сегодня никуда не пойдём, и устроил камеральный день. Надо вбить все отснятые данные за последние дни в компьютер. Хотя в этих российских измерительных приборах и была предусмотрена функция скидывания измерений на компьютер через шнур, на деле же она не работала.
Состояние Кулешова только ухудшалось. Его нога распухла ещё сильнее, стояла высокая температура, был сильный жар. Лёва понял, что его срочно нужно везти в город, пока не стало поздно. В 10 утра Сашку собрали, уложили в кабину и увезли. Вместе с ним поехал и сам Лёва. За старшего назначили Гришу – самого взрослого и опытного после Лёвы в этом лагере.
Когда Кулешов уехал, все мы облегчённо вздохнули. Адекватного начальника из него, увы, не получилось. После того как его наделили более широкими полномочиями, Саня быстро заболел страшным синдромом вахтёра, пытался, может даже и не осознанно, максимально злоупотребить своей властью, из-за чего за очень короткий срок успел всех на столько заебать своими командами и распоряжениями, что парни едва ли не каждый день порывались разбить ему лицо. Хотя во время работы он и сам не жалел себя, но создавал вокруг много ненужной и напускной суматохи, из-за которой сам же в итоге и пострадал.
«Ваш Санёк, может, парень и неплохой, проблем много решает. Правда, многие из них сам же и создаёт», - верно подметил в тот вечер Игорь.
Остаток дня провели в праздном безделье: играли в столовой в карты, смотрели фильмы на ноутбуке, гоняли чаи. День летел быстро, время подходило к ужину.
Все собрались в столовой – варили суп из всего, что нашли на кухне. Заварили чифирь. Вечер выдался приятный, солнечный, тёплый и безветренный. Насекомых было мало. Посидели, поговорили в тишине. Такие вечера здесь прекрасны, когда не испытываешь нужды ни в чём, под рукой имеются все удобства, и хочется, чтобы такая обстановка умиротворения была каждый вечер до конца сезона.
Сегодня закончился хлеб. В полях с ним всегда туго. Долго он не хранится, поэтому партии в Анадыре обычно снаряжают галетами, либо заранее заготовленными сухарями. Из мучного на складе, кроме макарон, ничего не осталось.
- Выход из такой ситуации прост, – говорил Игорь. – Когда кончается хлеб, то мы его не едим.
С поваром у нас было туго – его просто не было. Основные обязанности по готовке Лёва возлагал на девушек. В маршруты они ходили мало, в полях их польза была минимальна, поэтому в их обязанности входила работа на кухне. Но сейчас, когда Лёва уехал, девушки решили сложить с себя полномочия рабочих по кухне и тоже посвятили своё время безделью. Принуждать их к готовке никто не стал, поэтому мы и решили заняться ужином сами.
Пока варился суп, я пытался залатать свои порванные резиновые сапоги. Расплавить подошву и склеить горячую резину не получилось – резина не плавилась, а только тлела и рассыпалась. Тогда попробовал другой способ – оторвал от стенки балка кусок тола, расплавил его на костре, накапал на шов горячей смолой. Тоже плохая идея. После того как смола засохла, она растрескалась и осыпалась, не успел я сделать и десяти шагов.
Среди прочих геологов нашего лагеря был мне интересен ещё один парень. Звали его Мирон – всегда спокойный и молчаливый смуглый метис с эскимосскими корнями. Был он высоким, короткостриженым, немного косоглазым. Он почти всегда приходил в столовую молча, спокойно ел, особо ни с кем не разговаривал и после, обычно, сразу удалялся. Сегодня вечером Мирон был в хорошем настроении. Он задержался в столовой дольше обычного и разговорился с Гришей. Я встрял к ним диалог со стандартным набором вопросов: кто такой и откуда.
- Сам из Провиденского района, – отвечал он, – из небольшой деревни у моря, недалеко от Провидения. Рыбным промыслом там занимаемся, да ловлей морских млекопитающих. В основном, китов. Чукчи вообще делятся на две категории: прибрежные чукчи-рыбаки, деревни и станы которых стоят на берегу, и чукчи-оленеводы, которые занимаются охотой и выпасом оленей в глубине материка.
Жить в чукотской деревне, на самом деле, не так страшно, как думают приезжие. Из Анадыря можно добраться практически в любую точку Чукотки. В сёлах государство ремонтирует дома и постоянно снабжает едой, так что сейчас у нас с ней проблем нет, поэтому мы почти всю добычу сбываем на продажу. Вот в девяностые с едой было тяжело. Никому ничего не нужно, мы как бы оторваны были от всего мира, еду нам редко доставляли. В общем, выживали как могли и были предоставлены сами себе. Тогда да, ели и китов, и тюленей, и рыбы больше ели.
- В девяностые вообще всё плохо на Чукотке было, – вставил своё слово Гриша, отпивая из кружки горячий чай. – Люди с Анадыря толпами бежали, что уж говорить о других городках, которые оставляли целиком. Тот же Иультин, например. Иультинский район существует до сих пор, а вот сам районный центр уже лет двадцать как заброшен. В Анадыре некоторые вообще свои квартиры меняли на билет на самолёт, чтобы улететь поскорее отсюда, потому что даже на билет денег не было. Это сейчас тут всё вон как повернулось, квартиры дорогие стали. Тогда квартиру вообще почти задаром предлагали.
А мясо моржовое… Не знаю. Пробовал я мясо тюленье. Не понравилось мне. Слишком кровяное какое-то. Ещё и привкус у него странный. Горчит немного, и послевкусие оставляет неприятное.
- Нормальное мясо, – ответил Мирон. – Я обрусевший уже немного, только мясо тюленя и ел. А вот настоящие чукчи чуть ли не всё у него съедают: и плавники, и ливер, и кишки едят, всё идёт в ход… - Мирон тут немного запнулся. На его лице возникла лёгкая, даже немного застенчивая улыбка. – Даже хер моржовый едят. Говорят, он для потенции полезен. Мужскую силу укрепляет, так сказать.
- Кстати, ты видел, что в городе поделки из хрена моржового продают? – снова обратился Гриша к Мирону. – У них же там, внутри, кость есть. Вот народные умельцы и вырезают на ней узоры всякие, и продают как сувенир. Большо-о-ой такой сувенир, – протянул он и засмеялся.
- А китовое мясо как на вкус? – снова спросил я у Мирона.
- Да нормальное, – пожал плечами тот. – Котлеты из него делаем, стейки жарим, супы всякие там… Хорошее мясо. Вот когда поймают у нас морского зверя, то обычно разделывают туши прямо на берегу. И тюленьи, и китовые. Вырежут всё мясное, а скелеты со шкурами так и остаются, все развороченные такие, страшные. Их потом собаки с чайками подъедают. Когда кита разделывают, главное кишку не зацепить. Кишку чуть заденешь, так она сразу лопается, содержимое в полость вытекает, и всё мясо потом негодное. Там у них внутри весь этот планктон, который они едят, задерживается, перегнивает. Вонь от него ужасная. Таких подпорченных китов потом за вездеход цепляют и отволакивают подальше, чтобы вся деревня не задохнулась, – засмеялся он. – Но даже если за несколько километров его отволакивают, то всё равно когда ветерок в нашу сторону подует, так на всю деревню воняет.
- Чем же воняет? – поинтересовался Гриша.
- Да пердежом каким-то, – снова засмеялся Мирон. – Как-будто в большом туалете живём.
После Мирон и Гриша продолжили разговор уже вдвоём, а я вышел прогуляться и спустился к спортзалу, где парни таскали железо. Через некоторое время мы все вместе пошли прогуляться по территории с тракторами, ещё раз осматривая груды металлолома. Нас было трое: я, Игорь, Коля. Коля нашёл в груде металла старые продуктовые весы «Тамбов», на которых до их пор взвешивают товары в каких-нибудь небольших деревенских магазинах. Он зачем-то поднял их высоко над головой и с силой кинул в карьер. Весы с грохотом разбились о камни, осколки зашелестели вниз по крутому склону. Мы с Игорем с улыбкой переглянулись. В ту же минуту вниз полетели большие тяжёлые шестерни, круглые катушки электродвигателей и стартеров, большие покрышки грузовиков. Азарт нарастал. Мы переключились на кучи бочек из-под горючего, которые стояли на самом краю склона. Некоторые из них наполовину, либо полностью заполнены отработанным маслом. Мы скручивали с этих бочек крышки, пускали их вниз по склону и наблюдали, как масло расплёскивается по камням.
- Парни, нахуя мы это делаем? – спрашивал Игорь, продолжая кидать. – Тут же и так с экологией жопа.
- Значит, станет ещё хуже! – отвечал Коля и толкал бочки вниз.
Даже прекрасно понимая подлость своих поступков, никто не хотел останавливаться. Душа требовала какого-то праздника и безумия, и мы крушили всё вокруг. Попытались столкнуть вниз по склону большой открученный ковш. Когда это не удалось, начали бить стёкла кабин бульдозеров. Наверное, если бы нас в эти минуты видели какие-нибудь защитники природы из Гринпис, то они линчевали бы нас на месте.
Переворачивая бочки, Игорь нашёл нетронутую, полную солярки.
- У меня есть взрывпакет с запалом! – кричал Игорь. – Давайте в эту бочку кинем, прикиньте, как ебанёт!
Эта идея показалась нам с Колей слишком безумной, и от такого опасного вандализма мы всё же решили отказаться.
Вообще, Игорь был самой интересной и незаурядной фигурой, с которой мне довелось встретиться на Чукотке.
Тот ещё хулиган и подстрекатель, по его словам, ещё со школьных лет, он всё же располагал к себе благодаря своему нестандартному мышлению и способности быстро генерировать интересные мысли и идеи.
В свои двадцать пять он уже побывал во многих городах дальнего востока, объездил половину восточной и западной Европы. Его манила жажда приключений, новых знакомств, поиск интересных собеседников и историй. Он никогда не любил подолгу засиживаться на одном месте и всегда устраивался работать по специальности только на летний сезон, и каждый раз на новое место, где ещё не бывал. В общем, тот ещё авантюрист. Сама работа и карьера играла в его жизни второстепенную роль. К ней он относился поверхностно, постоянно халтурил и бездельничал в любой удобный момент, где только это было возможно. Весь полученный за полевой сезон заработок он тратил на путешествия в другие страны и частично на выпивку и развлечения.
В лагере он рассказывал нам много безумных и интересных историй. Например, о том, как он работал на Шпицбергене, где-то далеко от цивилизации, и жёг в печи деревянные обломки английских судов 19 века, выброшенных на побережье. Осенью, когда он приехал в норвежский посёлок Лонгйир, то напился в местном баре и устроил дебош в католической кирхе, из-за чего власти посёлка выдворили его из страны. Рассказывал о венгерской проститутке с улицы красных фонарей в Амстердаме, которая посоветовала ему съездить к ней на родину и посмотреть там много всяких достопримечательностей, и он поехал, просто потому, что у него оставалось ещё четыре дня до истечения шенгенской визы. Вспоминал о внезапных поездках в любой уголок земли, когда после полевого сезона он со своим однокурсником и другом Лёхой Бакумовым прилетел в московский аэропорт и решил улететь куда-нибудь самым ближайшим недорогим рейсом. К счастью, или к неудаче, ближайший такой авиарейс отправлялся в Иран, куда они и полетели.
После погрома мы вернулись в лагерь и разбежались по своим делам. Уже в сумерках из-за сопок по земле начал стелиться густой туман. Он заслонил все поля вокруг, и трудно было разобрать что-либо даже на самом близком расстоянии. Над головами стало темнее, словно от внезапного солнечного затмения, и я подумал, что сейчас вот-вот должен хлынуть дождь, но уже через полчаса туман ушёл. Небо над нами вновь стало чистым и ясным, без единой тучки и облака, с большой красивой луной. Все сразу вышли фотографироваться и просто смотреть на такое чудесное зрелище – зелёную бескрайнюю долину, заполненную молочно-белым уходящим туманом под бледно-жёлтым светом луны. Было совершенно безветренно и абсолютно тихо.
День восемнадцатый. 5.08. Суббота.
Поутру на склонах сопок, по которым мы следовали, тысячи пауков свили небольшие гнёзда-воронки из своей паутины. Дрожащие на них крохотные капельки росы ярко блестели серебром под лучами рассветного солнца, придавая насыщенной зелёной траве волшебное, переливающееся сияние. Подошвы наших резиновых сапог разбивали эту хрупкую, мимолётную красоту. Мы шли в маршрут на ближние профили, которые проходили прямо мод боком лагеря.
На болотистых кочках равнинных долин уже начала желтеть морошка. Здесь же, на чахлых тоненьких веточках дрожала голубика. По каменистым склонам сопок неплотным ковром стелилась чёрная, водянистая ягода с листьями, напоминающими миниатюрные еловые веточки. Её здесь было особенно много.
- Это шикша, – рассказывал мне Санёк вечером в лагере. – Её можно есть. Она не очень вкусная, но в ней много воды. Так что если сильно жажда мучает, а воды рядом нет, то можно пару горстей шикши в рот положить и напиться. Я, правда, не знаю, когда она спеет.
- А морошка когда поспеет, знаешь?
- Морошку-то я в прошлом году уже в середине августа ел.
Кроме ягод из травы в поле вылезло много грибов.
Первый рабочий день без чуткого руководства Кулешова прошёл удивительно спокойно и удачно. Аппаратура почти не барахлила, работа шла быстро и без нервов.
Не успели мы выпроводить нашего скоропостижно отъехавшего Кулешова, как ему на смену приехал новый начальник – ещё один Александр по фамилии Едовицкий, с которым мы интересно болтали вечерами в общаге конторы.
Рука его зажила, больничный закончился и Едовицкого сразу же отправили в поля, нам на помощь, чтобы успеть выполнить план на сезон.
Когда вы возвращались с маршрута, приехавший вездеход уже снова стоял на прежнем месте, у окраины лагеря. Долговязый Едовицкий вышел нам навстречу с широкой улыбкой. Помимо него, Влад и Лёва привезли в лагерь ещё двух геологов – Юру и Ивана.
Едовицкий рассказал, что Кулешова уже оперативно прооперировали в анадырской больнице. Хирург вырезал из его ступни оставшуюся там после травмы пятисантиметровую щепку, которая уже успела занести заразу в кровь и при дальнейшем промедлении грозила обернуться серьёзными последствиями.
Ему мы рассказали о нашем положении дел, которыми новый начальник остался очень недоволен. Времени прошло много, сделано было очень мало. Едовицкий сказал, что теперь мы будем наращивать темпы, и завтра постараемся пройти четыре дальних профиля. Всем стало страшно. Я боялся, что мои ноги сотрутся от многокилометрового похода, а сапоги рассыплются в труху.
Поздним вечером Едовицкий достал из своих закромов литровую бутылку водки, позвал всех геологов нашего лагеря к столу и проставился. Всем он пожелал удачного полевого сезона, пусть и начался он как-то не очень удачно. Выпили. Следующий тост был за организованную работу и порядок в лагере, которого, можно сказать, и не было.
Главный геофизик заявил, что продуктовый склад должен быть поставлен на учёт, в лагере необходимо сделать график дежурств, чтобы регулярно готовилась еда и топилась печь в бане, пока остальные будут в маршрутах. Все одобрительно кивнули головой и выпили.
День двадцать третий. 10.08. Четверг.
Туман, туман, седая пелена.
Далеко, далеко за туманами война.
В последнее время строчки из этой песни постоянно вертятся у меня в голове по утрам, стоит лишь выйти из балка. Туман неизменно встречал нас ранним утром и почти всегда бесследно рассеивался часам к 11 утра, не давая вовремя начать рабочий день. Каждое утро мы сидели на кухне, слушали гудение ветра в оконных рамах и ждали, пока погода придёт в норму, либо наоборот, окончательно испортится и даст нам выходной день.
Игорь говорил, что с вершины сопки видел, как со стороны моря на материк надвигается обширный грозовой фронт. На следующий день пришли тучи. Туман под натиском ветра то отступал, то снова наползал, обдавая всю долину холодной, мелкой моросью. Как и полагается, он ушёл примерно к 11 часам, полностью скрывшись за сопками, осев росою на болотных кочках.
С таким опытным и честолюбивым трудоголиком как Едовицкий, работа шла ещё быстрее, чем обычно. Он оптимизировал наш ход работы, дал несколько советов, и теперь мы проходили профили намного быстрее, чем до этого. Лично я не успевал за его широким шагом и быстро выбивался из сил в этих хлюпающих полях. В горы и возвышенности мы забирались с трудом и быстро уставали – сказывалась слабая физическая подготовка. Едовицкий запрыгивал на сопки шутя. Можно было подумать, что он просто вышел на лёгкую прогулку.
Постепенно работа становилась рутинной обыденностью. Даже эта туманная погода не радовала своим ежедневным однообразием.
Пару дней назад мы сумели пройти рекордные четыре профиля, которые не показались такими уж тяжёлыми. В тот день я ещё раз убедился, что важным фактором успешного маршрута является не столько рельеф, сколько комфортные климатические условия. Вначале было жарко. Из-за плотных облаков часто выглядывало солнце, дул слабый ветер. Верхнюю часть рабочей робы снять нет возможности из-за роя гнуса и комарья. Приходится потеть. Первые профили давались тяжело. Во второй половине дня пошёл дождь. Сначала слегка, потом всё настойчивее. Похолодало. Идти стало намного легче. Открылось второе дыхание, прибавились силы. Ноги слегка натёрли новые, немного маловатые резиновые сапоги, которые я взял у Игоря.
После восемнадцати километров маршрутов, к восьми часам вечера мы вернулись в лагерь уставшими и голодными. Нас сопровождал дождь, грянул гром. Из-за серых, густых туч уже темно, хотя обычно темнеет гораздо позже в это время года.
На следующий день утренний туман так и не поднялся. Он стоял в долине и моросил мелким дождём. Устроили камеральный день – занимались обработкой данных. Чтобы не перебивать все замеры из аппаратуры на компьютер вручную, попробовали снова скинуть данные через шнур. Вся информация исчезла. Почти все замеры магниторазведки придётся замерять заново.
- Чёртово импортозамещение! – недовольно ворчал Едовицкий. – Из-за того что контора государственная, приходится всю аппаратуру покупать отечественную, а она полное говно. Остался единственный нормальный канадский магнитометр, который ещё в 2010-м купили. Работает прекрасно! А остальное просто мусор, с которым одни только мучения.
С утра сидели на кухне. Пили чай и грели чайник на газовой горелке. Газовый баллон закончился. Поставили новый, зажгли горелку. Баллоны менял новый геолог Иван.
- Ты, перед тем как выкинуть баллон старый, ножом его продырявь, – сказал ему Едовицкий, – чтобы он не взорвался, когда мы мусор жечь будем.
Ваня решил незамедлительно последовать совету. Не задумываясь, он вытащил нож и всадил его в баллон рядом с горящей горелкой. Никто не успел его предупредить. Воздух на кухне вспыхнул синим пламенем. Горящий баллон упал под стол и случайно был отбит чьей-то ногой в дальний угол балка. К счастью, он горел недолго и не успел учинить пожара. Так, утром того дня, мы едва не спалили столовую.
В один из дней подлый туман не стоял у окон наших балков. Он поджидал на вершине сопки, куда нас высадил вездеход. По технике безопасности мы не должны работать в условиях густого тумана, но делать было уже нечего. Товарищи в связке, которые шли в восьмидесяти метрах впереди меня, тонули в этой густой пелене, оставаясь лишь совсем смутными силуэтами. Дождя не было, но высокая влажность давала о себе знать. Вся трава была в росе, одежда сырела и мокла сама по себе. Я постоянно чувствовал частые мелкие капельки влаги на своём лице. Ветер стих и наступило полное затишье – ни крика птиц вокруг, ни писка евражек, ни жужжания насекомых.
Мы в связке шли по профилям, и я последний. За мной следом увязалась уже знакомая нам молодая лисица, чьи владения мы в последнее время так часто нарушаем. На этот раз она совсем осмелела и подошла ко мне на расстояние не более десяти шагов, и я уж было подумал, что она больна бешенством и сейчас на меня кинется. Тогда я вскинул руки вверх и крикнул, надеясь её таким образом напугать, но лиса подбежала ещё ближе, принюхалась, села прямо передо мной и почесалась за ухом. Тогда я взял генератор и пошёл дальше. Лису заинтересовал чёрный шлейф, который тянулся следом за генератором и шуршал по траве. Она стала кидаться на шлейф, кусать его и играться. Я ускорил шаг. Лиса быстро отстала и ушла по своим делам.
Дальше нам встретились дикие гуси. Сейчас у них сезон линьки. Они меняют своё оперение на новое и из-за этого не могут взлететь. Увидав нас, они загоготали и кинулись друг за другом прочь, размахивая крыльями, оставляя за собой клочки бежевого пуха. На скалистых склонах сопки мы нашли одно гусиное гнездо, свитое из тонких прутиков ивняка.
В конце маршрута нас ждал Лёва на вездеходе, с двумя подстреленными гусями и пакетом белых грибов.
- Туманов много в последнее время, – сказал он. – Всё летят, не рассеиваются. День короче, ночь темнее. Дело к осени идёт.
Натужно кряхтящий старый вездеход трясло и качало во все стороны по кочкам и ухабам неровной земли. Мы плелись в сторону лагеря, петляли между узких протоков ручьёв, наваленных повсюду пустых дизельных бочек и мусора.
За те недолгие дни, что я живу и работаю в полях тундры, мне очень наглядно удалось оценить все масштабы последствий добычи золота на этой территории. Почти каждая более-менее крупная река шире пяти метров обрамлялась гребнями искусственно намытых холмов пород, которые здесь встречались нередко. Чаще всего можно увидеть большое количество производственного мусора. По-над берегами тянутся длинные трубы, то теряющиеся под землёй, то вновь вылезающие на поверхность; резиновые ячеистые коврики сеялок, листы железа, доски разбитых балков.
Порой, в долинах попадались вещи, присутствие которых здесь трудно объяснить логически. Например, огромная бочка из толстого железа, объёмом кубов в десять, в которой среднего роста человек может свободно стоять. Вдали от каких-либо рек и приисков, она одиноко лежала на траве прямо посреди поля, словно её просто так оттащили сюда, забавы ради. Недалеко от нашего лагеря в болоте ржавело два железных остова пассажирских автобусов, которые больше всего вызывали когнитивный диссонанс в моей голове и заставляли задаваться множеством вопросов, на которые я не мог найти ответа. Это необъяснимое для меня явление помог разрешить Едовицкий. Он рассказал, что в расцвет добычи золота, к Золотогорью была проложена грунтовая дорога, по которой на автобусах из Угольных Копей возили вахтовиков к многочисленным приискам. Судя по закругленному ретро-дизайну ржавых остовов машин, это было очень давно. Даже дорога, ведущая к этим канувшим в небытие приискам исчезла, не оставив после себя никаких следов.
День двадцать четвертый. 11.08. Пятница.
Ясный, погожий день. Солнце жарко печёт. Снова наступило лето. Не очень хороший день для работы. Правда, работать долго не пришлось. Электроразведочный «БИКС» сломался снова. Вернулись обратно. По дороге один из товарищей ушёл вперёд, оторвался от нас, и потерялся где-то за бесчисленными холмами. Мы же по навигатору вышли к нужному месту, где нас уже ждал Влад. Он разложил сушить на солнце свои постельные принадлежности, и улёгся рядом, греясь под лучами солнца.
- Почему втроём? – спросил он, когда подошли. Мы раздражённо ответили, что четвёртому уж очень сильно хотелось вернуться обратно, а теперь придётся ждать, пока он нас найдёт. Пока лежали, Влад рассказывал мне, что сам родом из Иультинского района. Все его родственники уехали жить в город, а он живёт в деревне с женой.
- Делать в деревне нечего сейчас. Все либо спиваются, либо в город уезжают. Работы нет, молодёжь ничем не занята. Я всю жизнь вахтой кочевал с оленеводами, возил их на вездеходе. Годы у меня уже не те. Скоро восьмой десяток, тяжело в полях становится работать. Вот устроился геологов возить, думал, полегче, может, будет, а ничего подобного. Те же поля, та же жизнь в вездеходе. Пора бы уже на покой. Пойду на пенсию после этого сезона.
- Чем же на пенсии думаешь заняться?
- Внуки у меня есть, буду с внуками сидеть, – ответил Влад после небольшого молчания. – Внуку четыре и внучка вот в школу в этом году идёт.
- Так ваши дети с вами живут?
- Нет, в город переехали. Я буду к внукам ездить, они будут ко мне приезжать.
- Вы были где-то кроме Чукотки? Может, на море? – спросил у него один из товарищей.
- Ездил с женой в Крым отдыхать. Но там жара такая ужасная... Не люблю жару. И людей много. Один только день был хороший. Лежу на пляже, и тут тучи набежали, ветер поднялся. Хлынул ливень. Все сразу вскочили, разбежались кто куда. А я лежу. Мне хорошо.
Он снова немного помолчал и продолжил:
- В последние годы и тут потепление чувствуется. Вон жара стоит какая. Лиман в городе в этом году только в январе замёрз, а должен в середине декабря. Так скоро у нас и деревья расти начнут.
- А что, на Чукотке где-то растут большие деревья? – спросил я.
- Конечно, растут. Не то, чтобы большие, но такие вот есть, с банку среднюю толщиной. Ивняк, в основном. Берёзы растут. Видал в Билибинском районе. Но и на юге есть.
Минут через сорок на вершине сопки показался силуэт заблудшего товарища. Мы дождались его и поехали до лагеря. Приехали рано, в час дня. Я вызвался пойти переделывать загубленную магниторазведку, чтобы не терять зря времени. Со мной пошёл Коля, чтобы не объяснять долго, как работать с навигатором. Мы быстро пробежали почти полтора профиля. Больше не прошли – на навигаторе сели батарейки и нам пришлось возвращаться в лагерь. На обратной дороге над головами сгустились тучи, пошёл мелкий дождь, поднялся ветер. Ещё пару часов назад ясная погода не предвещала такого исхода дня.
В лагере Едовицкий сказал, что на этот раз электроразведочную аппаратуру починить не получилось. Теперь придётся обходиться без электроразведки и обхаживать профиля с одним лишь магнитометром. На магниторазведку не нужно много людей. Её может делать один человек, но по технике безопасности мы должны ходить в паре. Магнитометра у нас два, не считая канадского, который на вариациях. С двумя магнитометрами мы бы очень быстро закрыли этот участок. Проблема только в том, что навигатор на всех геофизиков был только один.
В этот вечер я наблюдал редкое и необычное природное явление: закатное солнце освещало окружавшие лагерь низкостелящиеся грозовые тучи. Через них мягко рассеивался яркий свет, превращался в приятный оранжевый оттенок, заполнивший всю долину, подобно слабому свету абажура. Этот свет напомнил мне дореволюционные фотокарточки, когда модно было делать на снимках желтоватый эффект сепии.
Солнце быстро спряталось за горизонт. Через несколько минут поднялся ветер такой силы, что стены нашего балка тряслись, как от землетрясения. На улице ветер рвал одежду, всюду летали обрывки бумаг, целлофана и прочего мусора. Я пошёл в баню. С потолка текли водопады дождевой воды, а ветер задувал во все щели.
Напротив бани геологи бегали и топтали грязь вокруг своего балка. Несколько дней назад они положили наверх большую, тяжёлую, брезентовую палатку, которая защищала от дождя их прохудившуюся крышу. Сейчас эта палатка норовила улететь, грозно размахивая свисающими краями под натиском бури. Стоило только приподнять брезент, как под него врывался ветер и вырывал ткань из рук нескольких человек. Они бились с ней около получаса и проиграли, не в силах совладать с бушующей стихией. Нормально закрепить её они так и не смогли, а примотали только один лишь край к печной трубе и оставили как есть. Теперь они не смогут затопить печь в своём балке. Хотя я и не представляю, как в такую погоду можно топить печь. В нашей балочной печи с рёвом реактивного двигателя гуляет сильный ветер.
Все кто выходил из балка в туалет по малой нужде возвращались забрызганными, потому что ветер дул абсолютно хаотично и беспорядочно, ежесекундно меняя своё направление, едва не сбивая с ног мощными потоками. Такую сильную бурю я встречал впервые.
После бани все снова уселись в балке. Я прислонился к дрожащей от ветра стене. Было слышно, как на улице брезент палатки с силой хлопал о стены соседнего балка.
- А теперь представьте, что если поедем на второй участок работать, то нам в палатке придётся жить, – засмеялся Едовицкий. – Как мне знакома такая романтика – сидишь внутри и с соседями держишь палатку за края, чтобы не улетела. Ветер такой сильный, что гнёт железный каркас. Всю ночь мокрые, в холоде, и дует отовсюду. Наше счастье, что пока в балках. Да ещё с балком повезло. Сухой, не течёт, сырость не задерживается. Деревянные особенно хороши. Тепло держат, медленно остывают. Вот в железном балке, который из контейнера корабельного, жить ужасно. Вообще тепло не держит, быстро остывает и в нём всё время сыро. А вообще, буря слабая. Тут бывает и сильнее, аж с ног сбивает. Может, и вы когда-нибудь застанете.
День двадцать пятый. 12.08. Суббота.
Утром вылез из-под спального мешка, зевнул и выпустил ртом дымку пара. За ночь балок промерз насквозь.
На улице тихо, ясно и очень холодно. Мы с Колей снова пошли в маршрут, чтобы на следующий день отдохнуть. Завтра Лёва поедет на перевалочную базу Быстрого, и я хочу увязаться вместе с ним.
Сегодня мы встретили самое большое количество живности тундры. Из-под ног идушего впереди Коли выскакивали большие зайцы, взлетали какие-то белокрылые куропатки. Они издавали странный утробный звук, схожий с низким похрюкиванием взрослого хряка.
В один момент мы услышали, как вдалеке кто-то протяжно и громко визжит. Воображение рисовало пугающие сцены. Я представлял, что где-то неподалёку ребёнка загрызает медведь. Своим острым зрением Коля смог высмотреть далеко в траве маленькую лису. Её высокий вой переходил в неистовый утробный хрип, похожий на крик тасманского дьявола.
Под конец дня, когда заканчивали последний профиль, увидели множество животных, взбирающихся на крутой склон далёкой сопки. Они были на расстоянии пары километров от нас, может даже больше, поэтому издалека выглядели как крохотные тёмные пятна. Я достал фотоаппарат с длиннофокусным объективом, сделал кадр и увеличил масштаб. Этими животными оказались олени. Это было небольшое стадо – на фото я насчитал 58 штук. На фоне склона они сливались в тёмные, бесформенные силуэты. Как только первые особи взобрались на вершину сопки, контровый свет солнца отчётливо выделил их контуры: тела, ноги, и большие рога самцов.
Когда мы пришли в лагерь, все были уже немного пьяные и весёлые – праздновали день рождения Маши. Стушили картошку с зайцем, подстреленным накануне Лёвой. Вытащили из тайников неизвестно как и где хранившийся виноград, нектарины, шоколад.
Мы рассказали Едовицкому, что видели оленей в двух-трёх километрах от лагеря. Лагерь оживился. Все сразу стали собираться на охоту. Помимо Влада, Саши и Лёвы, поехал и новенький геолог Юра.
После того как вездеход перевалил за ближайшую сопку, вернулись в столовую выпивать и есть. Через какое-то время все снова вышли на улицу. Вдалеке было видно, как стадо оленей быстро спустилось с сопки в долину, где стоял наш лагерь, а затем снова скрылись за пологим холмом. Следом за стадом глухо тарахтел вездеход.
- Вот бы языка сейчас оленьего съесть! – вздохнула Нина мечтательно. – Я их просто обожаю! Это самое вкусное, что есть в олене.
- И часто ты оленину ешь? – спросил я.
- Да почти всегда.
- Что из оленины можно приготовить?
- Всё. Я борщ готовлю, можно ещё котлеты сделать, пироги, просто так жарить, варить.
- А я бы ливер поел, – сказал Санёк. – Обычно как убивают оленя, то сразу ливер жарят. Печень, сердце. Настоящие чукчи ещё панты с рогов жарят и едят. И глаза ещё. Сразу как убьют оленя, то глаза ему вырезают, пока не застыли, и жидкость глазную выпивают.
Охотников не было часа полтора. Над тундрой опускалась ночь. Наконец, из-за сопки показались слабо мерцающие фары вездехода. По мере приближения, стали отчётливее видны очертания машины и людей на крыше. Кроме самих охотников, на крыше больше ничего не было видно, и все подумали, что оленей они так и не подстрелили. Вездеход заехал в самый центр лагеря. Я спросил у вылезающего из кабины Едовицкого, подстрелили ли кого-нибудь. Саша молча показал шесть пальцев. Я подумал что он шутит, но Влад открыл заднюю дверцу пассажирского салона. Весь пол вездехода был устлан мёртвыми оленьими тушами. Все начали вытаскивать туши и сволакивать их за балок.
- Зачем же так много? – спросил я у Едовицкого.
- Они уже на ночлежку собирались. Сбились все в кучу, когда подъехали. А у нас дробь. Я пару раз прямо по стаду шмальнул. Двух убил сразу, четверых ранил. Пришлось добивать. Мы сами так много не хотели.
Олени оказались не такими уж большими, как я себе их представлял. Пять взрослых большерогих особей с мохнатыми пантами весили кило по пятьдесят. Среди убитых есть и один маленький телёнок с небольшими рожками, размером, примерно, с половину от взрослого оленя.
- Они далеко ушли от того места, где вы их видели, – сказал Саша. – Мы их нашли у дальних сопок, и уже потом вездеходом обратно пригнали. Плохо, что стемнело ещё. Их шкура со мхом сливается, ничего не разобрать. Долго их в бинокль высматривал. Был среди них один с белой спиной, он всех и выдал – хвостом махнул. Без этого я бы и не заметил. Как поближе подъехали, сразу понятно стало, что не дикие они. Не пугливые совсем. Это откол от стада домашнего. Отстали и потерялись. Мы на вездеходе стали – до них метров сорок было. С этого расстояния я их и щёлкнул.
Юра показал нам видео и фотографии с охоты, которая смахивала, скорее, на бойню. На видео до оленей совсем уж близко. И слепой не промахнётся.
Все немного переживали, что оленей перебито уж слишком много. Так много мяса мы не успеем съесть. Оно пропадёт, ведь хранить его негде. Даже Лёва не ожидал такого крупного «улова» и растерянно бормотал:
- Куда мы мяса столько денем?
Сейчас оленей решили не трогать и заняться ими завтра утром. Поездка на Быстрый пока откладывается. А сейчас все собрались, чтобы устроить для именинницы Маши сюрприз. Её отвели в сторону, каждый взял в руки фальшфейеры, сигнальные ракеты и зажёг их. Половину огней и ракет не сработало, потому что их срок годности уже давно истёк. И всё же, некоторые цветные огни ярко озарили в ночи гуляющий лагерь. Все снова поздравляли Машу и обещали, что такой день рождения запомнится ей надолго.
День двадцать шестой. 13.08. Воскресенье.
Вчерашняя охота прибавила нам лагерных дел. Большинство геологов осталось разделывать оленей. В свежевании туш участвовали, в основном, Влад и Лёва. Они сняли шкуры, туши порубили на мясо. Разожгли огонь, поставили вариться и жариться сочную вырезку. В мясорубке порубили много фарша. Нина налепила больших котлет. Влад принёс в миске и поставил на стол, где мы резали мясо, олений мозг и глаза.
- Мне вот интересно, едят ли оленьи яйца? – спросил Игорь. – Вот едят же бычьи яйца, например... А оленьи есть можно?
Лёва вырезал и протянул в ладони Игорю овальный кожаный мешочек, размером с маленькое куриное яйцо.
- На, будешь есть?
- Стоп, стоп! - резко отстранился в сторону Игорь от протянутой к нему кровавой руки. – Я просто спросил, едят ли яйца чукчи.
- Ну, ты будешь.
Все хохотнули.
- А с мозгами что? Их варят, или жарят?
- Да и сырыми можно есть, – сказал Едовицкий.
- А ты сам пробовал? – спросил у него Коля.
- Конечно. Промоем их сперва, – он подставил миску с мозгами под струю воды. – Теперь посолим, и можно кидать.
Мы переглянулись. Попробовать сырые оленьи мозги никто не решался. Мне самому стало не по себе от одной мысли о том, что я кладу в рот кусочек этой серой студенистой массы.
- Какие они на вкус? – снова спросил Коля у Саши.
- Да никакие. Как жир какой-то.
От его слов стало ещё противнее. Всё же сильное любопытство пересилило моё отвращение. Я подцепил пальцами одну извилину, которая легко отделилась от мозга, обмакнул кусочек в соль и положил в рот. Скользкое серое вещество легко расплылось по рту подобно холодцу и не оставило никакого послевкусия. Все осторожно спросили:
- Ну как?
- Да никак, – ответил я.
Тогда все тоже взяли по кусочку. Добавки никто не захотел, и Влад забрал миску себе.
Уже через час Коля занёс шкварчащую сковороду свежины на кухню. Мясо улетело очень быстро. Оно оказалось очень даже вкусным – нежным и приятным, но местами немного жилистым. На очереди подоспело и варёное мясо. Налепленную Ниной кучу котлет решили отложить до ужина.
Свежего мяса всё прибавлялось. Теперь оно горой лежало у балка, в тени. По всему лагерю валялись оленьи шкуры, головы, копыта. В пустых балках нашлись небольшие алюминиевые и цинковые бочки по сто литров. Мы забили их мясом, вставили в бочки шланги с ледяной проточной водой.
Вечером Лёва вывесил на деревянные стены балка засоленные мясные вырезки. Я спросил его, как вялить мясо.
- Да как… в соли обвалял и повесил, – пожал тот плечами.
Я порезал на полоски целое бедро, весом килограммов пять, и обвалял его в соли. Готовые куски я как ожерелье нанизал на капроновую нить и повесил сушиться. Примерно через неделю оно должно быть готово.
В тундре уже чувствуется холодное дыхание севера. Без бушлата на улице долго не посидишь, изо рта постоянно парит, дует морозный ветер. Насекомые пропали, и в ближайшее время можно не переживать о том, что в мясе окажутся опарыши.
Вечером из маршрута подтянулись геологи. Теперь весь лагерь был в сборе. Сели ужинать. Была сварена и пожарена новая порция оленины. Нина пожарила котлеты. Жаль только, что в котлеты нечего было добавить. Кончился лук, кончились сухари, поэтому они получились сухие и жестковатые. После того, как с казана на стол выложили большие, исходящие паром куски, все местные сразу накинулись на варёные оленьи языки, которые у чукчей считаются деликатесом.
- Ну и как, вкусно? – ехидно улыбаясь, спрашивал я и удивлялся, как такое блюдо может вообще кому-то нравиться.
- Не-е, совсем не вкусно. Даже не пробуй, – оторвавшись от еды, так же с сарказмом ответил мне Гриша.
На вкус мясо языка мне показалось совершенно обычным. Лишь по структуре оно немного мягче и нежнее. Возможно, оно бы мне и понравилось, но внутренний психологический барьер не давал его есть; так же точно, как и оленьи мозги. От осознания того, что это язык, в моей голове уже возникало предвзятое отвращение к этому странному блюду.
Весь следующий день мы отдыхали и были заняты готовкой мяса. Я уже начинал чувствовать себя мясником на базаре: без труда обрезал мышцы с кости, кромсал мясо и вырезал жир. Работать приходилось с частыми перерывами – из-за холода и ледяного ветра руки быстро отмерзали и коченели в ледяной воде.
День двадцать восьмой. 15.08. Вторник.
Сегодня пришлось перехаживать заново с магнитометром первые профили – самые дальние, тяжёлые и гористые. И снова всё болит, ноет и трусится. В лагере тошнило и болела голова.
Вечер. Посиделки в столовой за чашкой чая под разговоры геологов. Речь держит Лёва – рассказывает Ивану особенности обороны в случае нападения медведя.
- Я с собой всегда большую плёнку целлофановую носил. Это самый проверенный способ. Под спину её клал. Если бежит медведь на тебя, ты ждёшь, чтоб он поближе подошёл. Как будет уже совсем близко, ты тогда из-за спины резко достаёшь её, и р-раз! – Лёва сделал резкое движение вверх двумя руками. – Плёнка в руках у тебя разворачивается, и потом ты её подёргиваешь резкими движениями. Она громко шуршит, и медведь шарахается со страху, убегает сразу же.
- То есть вытаскиваешь плёнку и вверх поднимаешь? – переспросил Иван.
- Не вытаскиваешь, не поднимаешь. Это может не напугать его. Не будет того эффекта. Надо резко вытащить, и чтобы она перед тобой сразу развернулась, с шумом. Тогда да. Главное, никогда не пытаться убежать. У медведя, как у любого хищника, всегда инстинкт срабатывает, что нужно догнать. А человека он по-любому догонит. Не показывай свой страх, не отворачивайся от него. Единственное, что можно – это не спеша пятиться, но всегда оставаться к нему лицом. Всегда стоять твёрдо и уверенно. Чем более уверенно ты себя чувствуешь, тем менее уверенно чувствует себя медведь.
Все эти уроки самообороны от Лёвы показались мне сомнительными. Во всяком случае, лично для меня они оказались бы бесполезными. Я от страху наложил бы кирпичей и в панике бросился бежать без оглядки, позабыв обо всём на свете.
Через время разговоры о медвежьей обороне переросли в разговоры о вкусовых качествах медвежьего мяса.
- Медвежье мясо – оно вкусное, но далеко не все могут его есть. Убили медведя мы однажды. Разделали, пожарили, сварили. Полный стол заставили, а его так никто и не попробовал. Неприятно людям, потому что все видели, как мы медведя разделывали, шкуру снимали. Освежеванная туша очень похожа на тело человека. Вот и руки есть, и ноги. Они прямо человеческие. Из-за этого в голове сразу неприятная ассоциация с каннибализмом. Ещё многие не хотят его есть потому, что боятся подцепить что-нибудь. Медведи и вправду болеют часто. Но больного медведя видно сразу. Они худые, аж рёбра просматриваются, а когда их потрошишь, то все кишки у них в червях. Но и таких даже едят. Варят в казане часа четыре, и в кипящей воде все эти яйца погибают.
День двадцать девятый. 16.08. Среда.
Вчера вечером Саша и Лёва решили ехать на перевалочную базу посёлка Быстрый, а затем и на Гудым – встречать Мишу Шибокова и прооперированного Кулешова. Я вызвался ехать с ними.
- Поехали, – сказал Едовицкий, – но мы высадим тебя на Быстром. Там как раз будет для тебя работёнка. Мы тебя заберём на обратном пути.
Работа моя заключалась в пересчёте провианта в закрытом контейнере посёлка Быстрого. Помимо ревизии, которую я должен был выполнить, Лёва дал список вещей, какие нужно найти на складе, чтобы привезти в наш лагерь. Сам он не едет – остается за старшего. Мы нагрузили в пассажирский отсек вездехода то, что осталось от разделки оленей – головы, шкуры, копыта, кости.
Дорога не показалась слишком сложной и долгой. Весь путь до Быстрого преодолели за три часа. На середине пути до посёлка остановились, чтобы выбросить оленей. Ветер крепчал, за собой пригоняя тучи. Покапал небольшой дождь. Я слез с крыши вездехода и пересел в пассажирский отсек. В скором времени мы уже были в посёлке.
Дождь всё не переставал. Сели поесть в вездеходе, потом открыли контейнер-склад. Сегодня с ним было всё в порядке, но в предыдущий раз, когда Кулешова везли в Анадырь, контейнер оказался вскрыт. Скорее всего, это сделали промышляющие в этих местах браконьеры. Лёву это не сильно обеспокоило. Тогда он уверял всех, что из контейнера вещей пропало «по мелочам», и что он был вскрыт больше из чистого любопытства, а не из конкретного желания обокрасть.
Лёву вообще мало что беспокоило. Он относился к тому типу людей, которые найдя – не радуются, а теряя – не плачут. Все потери и недостачи он воспринимал с абсолютным спокойствием и смирением. «Сидит он в балке, когда работали ещё на Быстром, - рассказывал Игорь, – и рассуждает: «Та-а-ак, по накладной на нас записано 9 GPS-ок: пять геологам, две геофизикам, и по одной начальникам отрядов. На лицо GPS-ки всего три. Где остальные? На складе нет, здесь тоже нет… Ну что-ж… Нет, так нет».
А здесь, когда буря была на днях, когда все бегали вокруг нашего балка и пытались привязать сорванную с крыши брезентовую палатку, Лёва являл собой пример невозмутимого спокойствия. Он мирно попивал чай за ноутбуком и смотрел фильм. «Бросьте палатку эту, она всё равно улетит», - говорил он. Мы не стали сильно возиться – просто привязали один из краёв к печной трубе и оставили. Потом кто-то забеспокоился по поводу мобильной бани. Мы зачем-то поставили её, когда только приехали в этот лагерь. Лёва даже глаз не отвёл от сериала на экране, спокойно отхлебнул чай и сказал: «Да сядьте вы, не ходите больше никуда. Ту палатку уже снесло давно. Она ж в поле на голом месте стоит, – потом он ещё глоточек чая сделал и добавил: – Да и хуй с ней».
Причём, я не назвал бы его каким-то пофигистом, или раздолбаем. Просто человек он такой – спокойный, не волнующийся. Ну, пропала вещь, что я вот сделаю? Если её больше нет, то какой толк сокрушаться или париться по этому поводу? Забудь и живи себе спокойно».
С последними словами Игоря я в большей степени не был согласен. То попустительство, которое допускал Лёва, позволяя всем в любое время и в любых количествах таскать со склада еду, кроме как раздолбайством, ничем другим не обзовёшь. Дошло до того, что и так слишком ограниченные продукты, такие как варенье, сгущёнка, галеты, пюре быстрого приготовления, которые все здесь любили, под конец исчезали с невиданной скоростью. По лагерю поползли недовольства. Было замечено, что упаковки и банки из-под всяких «деликатесов» кучами выбрасывались с мусором из балка, где жили две девушки и Санёк. В мужском коллективе пошли недоброжелательные разговоры. Некоторые стали косо смотреть на девушек, да и на Санька тоже. Дефицитные продукты быстро закончились. На грани исчезновения оказалась и другая еда. Прибывшего Едовицкого такой расклад вещей сильно возмутил. Он попытался предъявить свои недовольства Лёве, на что получил ответ: «Они же молодые ещё, пускай кушают».
Вместе с Владом Едовицкий заправил вездеход из бочки с соляркой и перед отъездом сказал мне слова напутствия:
- Если задержимся и не приедем сегодня ночью, то ты, главное, не паникуй. Еды здесь полно. На одного тебя до конца сезона точно хватит. Глядишь, ещё понравится тут жить. Будешь в одиночку лагерь охранять, заодно сторожем подрабатывать. Шучу. Даже в самом крайнем случае если никто долго из своих не приезжает, то можно дождаться, пока другие геологи на вездеходах с участков ехать будут. Все сюда заезжают, по-любому заберут. Полазь по нашим балкам. Здесь где-то должны быть фальшфейеры, так что если придёт кто – отпугнёшь. Найди чайник. Прокипяти в нём воду, завари лапшу с чаем. Сырую воду из речки сейчас лучше не пить. Вверх по течению мы видели очень много дохлой рыбы. Травануться можно.
Последние слова Едовицкого насторожили. Меня пугал тот «кто-то», кто мог бы сюда прийти, и кого мне придётся отпугивать. Я пытался не впадать в отчаяние, и чтобы приободрить больше самого себя, рассказал Саше о способе отпугивания медведей, который только вчера услышал от Лёвы. Едовицкий только рассмеялся:
- Ты Лёву больше слушай! Он тот ещё охотник до медведей. Пошёл с ружьём на охоту, и там его этот медведь чуть не загрыз.
Эти слова окончательно разрушили всё ещё теплившийся во мне оптимизм. Я сразу же пошарил в одном из балков, нашёл в нём несколько фальшфейеров и вооружился ими. Средство обороны так себе, но всё же оно немного меня успокаивало.
Через пару минут товарищи уехали. Я проводил глазами медленно удаляющийся вездеход, после сразу же запрыгнул в контейнер и стал считать продукты. Справился за час. Одиночество в тундре пугало меня. Причём пугал не сам тот факт, что я остался один. Меня серьёзно донимала безумная паранойя и назойливые мысли о медведе, которые сковывали страхом всё тело, будто сам факт его прихода являлся чем-то неизбежным, должным случиться внезапно, в любой момент времени. От сильного ветра скрипели ставни балка. Снаружи по стенам бились обрывки проводов, и я тут же переставал рыться в ящиках с тушенкой, хватался за фальшфейер и пару минут всматривался в открытый дверной проём, ожидая, что сейчас вот-вот в нём промелькнёт большое шерстяное тело.
На мой шум прилетели огромные любопытные вороны. Они громко кричали, будто вестники беды, и рылись в отсыревших пустых картонных коробках, которые я выбрасывал из контейнера. Они тоже заставляли меня вздрагивать от каждого своего крика. Я проклинал и ненавидел себя за трусость. Я прогнал их, сложил коробки в сторону, отложил заказанные по списку вещи и закрыл контейнер. Ещё раз порылся в балках и нашёл чайник, вилку, кружку, начатый коробок с чаем. На всякий случай положил в свой нагрудный карман два фальшфейера. За пояс заткнул большой белый мешок – альтернативу целлофановой плёнке из Лёвиного рассказа.
Взял чайник и пошёл до реки. Дождь уже закончился, небо прояснилось, ветер утих. Стало тепло и совершенно тихо.
Уже на подходе к реке в ноздри просочился лёгкий, но неприятный запах разложения. На берегу моим глазам предстала картина, схожая с последствиями экологической катастрофы: сотни выброшенных на берег туш мёртвых рыб. У края водной глади я вспугнул косяк проплывающих живых горбуш, которые резко шугнулись в разные стороны. Эти горбуши уже напоминали живых трупов – с выдранными кусками мяса на боках, оторванными плавниками и отшелушившейся чешуёй. Их жизненный цикл закончился, но они всё ещё пытались плыть вверх по течению, выбиваясь из последних сил. Те, у кого не хватило сил бороться, лежали на дне реки. Все их тела были изъедены серовато-белой гнилью, похожей на плесень, но они всё ещё инстинктивно пробивались вперёд и дёргались в предсмертной агонии. Некоторые и вовсе казались мёртвыми, и лишь шевеление рта и еле заметные движения жаберных крышек выдавали всё ещё бьющуюся в них жизнь. В этой реке я побрезговал даже руки помыть, не то, что набрать в чайник воду.
Я вспомнил ещё об одной маленькой речушке, которая текла здесь. Она была слишком узкой и мелкой – по ней бы рыба проплыть не смогла. До неё нужно было идти на другой конец, через весь опустевший посёлок, и я решил, что не так уж и сильно мне хочется пить чай.
Вернулся в посёлок и поселился в том балке, где до этого жили Нина с Машей, когда геологи ещё работали здесь. Естественно, этот балок был самым лучшим. Здесь стоял новый бойлерный котёл, электрическая плитка, радиаторный обогреватель; вставлены пластиковые окна, хорошая отделка из гипсокартона, на полу линолеум. Я растопил печь, разогрел на ней готовую рисовую кашу, открыл скумбрию. Здесь стоял напольный стол-тумбочка с отсеками и ящиками, где валялась всякая посуда с мелочью и внезапный сюрприз – шоколадная конфета. Она была далеко не первой свежести, твёрдая и сухая. Шоколад был уже просрочен, и глазурь покрылась белыми разводами. Не смотря на всё это, я чуть не захлебнулся слюнями. Казалось, что я не пробовал шоколад уже долгие годы. Хотя я и не большой любитель сладостей, всё же в полях тяга к ним была ужасная. Варенье, от которого в городе я постоянно воротил нос, было желанно как никогда раньше. Даже посахаренный сухарь хлеба казался здесь каким-то заоблачно-вкусным десертом.
В голове моей мелькнули старые советские эпизоды Ералаша и отрывки из детских рассказов, в которых родители запрещали своим детям есть много варенья, и те пускались в какие-то нелепые авантюры и обманы, чтобы тайком выкрасть ещё хотя бы ложечку сладкого и при этом остаться безнаказанными.
Подобные нелепые сюжеты всегда вызывали у меня презрительную ухмылочку, потому что я считал всё это какой-то несусветной глупостью, никак не вяжущуюся с реальностью. Какой современный ребёнок станет вытворять что-то подобное ради дурацкой банки варенья? Теперь же я начинаю понимать детей из той непостижимой для меня исчезнувшей страны, в которой даже банка варенья была чем-то дефицитным, недоступным и желанным. Теперь я могу разделить тоску советских детей, потому что сейчас я тоскую вместе с ними.
Я налил в кружку воды из бутылки, которую привёз с собой, и поставил на печь кипятиться. С заваренным чаем я с большим удовольствием загрыз эту каменную конфету.
После обеда расстелил спальный мешок на небольшой кушетке и лёг писать дневник, но проклятые звуки с улицы снова начали меня донимать. Под окнами кто-то шумел, шелестя коробками. На мгновение мне послышался звук чьих-то шагов, а затем что-то тяжелое бахнулось и заскребло по крыше когтями. Я вскочил как ужаленный. Пытаясь подавить напряжение всего тела, осторожно выглянул в окно. Опять большие неуклюжие вороны. Теперь их прилетело ещё больше. Они ходят по крыше балка, растаскивают по двору сложенные в кучу картонные ящики.
Я понял, что лежать здесь несколько часов к ряду и дергаться от каждого шороха, доносящегося снаружи, будет той ещё пыткой. Нужно во что бы то ни стало побороть свой страх, обуздать нескончаемый поток блуждающих в моей голове параноидальных, навязчивых мыслей и покончить с ними. Захватив с собой два фальшфейера, я решил обойти всё поселение вдоль и поперёк, чтобы убедить себя в том, что все мои страхи совершенно безосновательны.
Небо на улице снова нахмурилось после недолгого прояснения. Опять поднялся ветер. Со стороны балочного лагеря посёлок начинался с относительно новых, длинных, деревянных жилых бараков. Напоминали они срубы старых русских изб, только вместо круглых брёвен, стены сложены квадратными брусьями. На крыше раскатанные рулоны смолистого толя, прихваченные тонкими рейками. Под крышей, на стенах, зияющие чернотой глазницы выбитых окон. Захожу сначала в один такой барак, потом в другой, в третий. Во всех планировка по типу коммунальных квартир-общежитий: общий душ, общая кухня, туалет. Маленькие комнатки с одиноким окном и батареей под ним. Где-то уже обвалился потолок, где-то прогнил и выпал на землю пол. Под ногами громко скрипели и прогибались половицы, отдаваясь небольшим эхом в пустом помещении, норовя и меня увлечь вниз при любом неосторожном шаге.
Поднялся на высокое крыльцо одного из трёх подъездов двухэтажной квартиры. Выглядит строение вполне ещё сносно. На крыше до сих пор стоят антенны, а многие стёкла в окнах всё ещё целы. Здесь в каждом подъезде по две небольших квартиры на каждом этаже. В квартире по две комнаты с отдельным санузлом и кухней. На втором этаже устроили себе лежбище браконьеры. В комнате лежали сколоченные из досок нары с матрасом. На тумбочке огарок свечи и несколько рыбных консерв. Во дворе, у подъездов, там и тут валяются детские игрушки: экскаватор, пластиковые кубики, резиновый мячик, кукла, обрывки маленького детского противогаза. Подобные находки придают подобным и без того забытым и мрачным местам ещё большую зловещность и некий трагизм.
Помимо бараков, в глубине поселка стоят и отдельные, если так можно сказать, частные дома. Выглядят они куда старее и изношенней больших бараков и зданий, и больше напоминают крупные балки, обитые толем, только без саней и без свай, с подобием фундамента. Таких домиков по всему поселку около полусотни. Все они пусты и развалены, но одно такое жилище с виду выглядело крепко, словно там до сих пор жил какой-нибудь безумный отшельник. Скорее всего, просто очередная сезонная обитель охотников. Внутри маленькой комнатушки самодельная кирпичная печка, две застеленных кровати, кухонный отдел с железным умывальником. На полке моющие средства, зубная паста, в стакане щётки. У окна, на столе, кружки и ложки, пачка соли, сахара, какие-то крупы и всякого по мелочам. На стене календарь с видами Чукотки за прошлый, 2016 год.
Среди селения, на высоких сваях, метрах в шести над землёй водружена огромная бочка – водонапорная башня. Рядом остатки выгоревшей дотла бани, от которой остались лишь батареи, пол, вымощенный оранжевой плиткой, и толстая чугунная ванная, как на Гудыме, которая весила не меньше центнера. В такой ванной можно было укрыться от артиллерийской бомбёжки, или повесить на лоб танка в качестве дополнительной брони. Был здесь и бассейн – большой бетонный короб из шлакоблока, высотой по грудь, шириной и длиной три на три, обложенный изнутри такой же оранжевой плиткой, как и пол, и с железной лесенкой для подъёма и спуска.
Всю дорогу по посёлку меня сопровождали звуки заброшенных домов, которые порой холодили душу и заставляли покрываться мурашками. При резких порывах ветра толь на крышах домов хлопал по доскам и напоминал глухой звук башмаков, бегущих по деревянному полу. Оставленные ржавые ЗИЛы, экскаваторы и краны стонали и скрежетали на ветру своими плохо держащимися деталями кузова и запчастями.
Дорога вела меня дальше, на окраину поселка, где стояли нежилые помещения и что-то вроде промзоны. На жилую и рабочую часть посёлок разделяла река – та самая, мелкая и узкая, с чистой водой без дохлой рыбы.
В хозяйственной части, помимо ржавеющего тракторного отряда, большой ремонтный ангар с раскрытой крышей и оставшимися высокими стальными перекладинами, на которых висела большая лебёдка для тяжелых грузов. Чуть поодаль – огромная бочка-резервуар, высотой с двухэтажный дом и радиусом метров в пять. К резервуару приварена лестница, по которой я залез на крышу этой гигантской бочки. Отсюда, с одной стороны открывается вид на долину, поля и изуродованное рытвинами русло реки, а с другой – мертвый посёлок, который просматривается даже с небольшой высоты как на ладони.
На крыше бочки прорезаны маленькие люки. На дне плавает, слабо поблёскивая на свету, жидкость. Пахнет соляркой. У бочки будка с кранами, вентилями и счётчиком, который отмерял почти 551 тысячу литров. Здесь же ещё один большой ангар с трансформаторами и проводами. В здании стояло четыре огромных генератора, размером с микроавтобус. Сбоку к ним прилегала лесенка, а на генераторах приварена узкая платформа с перилами. Отсюда, сверху, можно рассмотреть огромные клапаны мотора – некоторые выкрученные, разобранные.
Дальше странное здание, которое сначала показалось мне очень загадочным и пугающим. Вокруг него высился высокий, в три метра, забор из колючей проволоки. Жилы толстых проводов обвивали столбы этого сооружения и были подведены к колючей проволоке. Такое ощущение, что здесь был карцер для особо опасных преступников. Прошёл в поваленный в одном месте забор и попал внутрь. На полу и столах лежат толстые, овальные контейнеры – такие же, какие я видел в спортивном балке нашего лагеря. Это контейнеры для золота. Всё это здание – небольшое хранилище для добытого металла. Дальше поселковая столовая. Прямо перед входом на потрескавшейся краске можно прочесть: «Столовая работает с 9 до 21». С торца здания, на стене, на жестяной прибитой табличке выкрашен белой облупленной краской лозунг, прочесть на котором кроме слов «дисциплина и организованность – » больше ничего невозможно. Внизу, на фундаменте этого здания, как и на других небольших домах, увидел намазанную краской дату – 22 октября 1997 года. Дата, когда люди покинули посёлок. На кухне меня посетили добрые ностальгические воспоминания. Огромные комоды печей и духовок здесь точно такие же, что были в моём детском саду. Толстые поварихи пекли в них пышные булки.
В обеденном зале небольшая стойка с раздачей для подносов. На стойке механический кассовый аппарат. Никаких столов и стульев в зале нет. Лишь только грязь и запустение.
Со временем я так увлёкся изучением оставленного селения, что напрочь забыл о страхе и осторожности: спокойно разгуливал по мёртвой улице, шумел железом, стеклом и прочим мусором. Страх ушёл, и теперь, среди всех этих безмолвных руин, я стал чувствовать себя немного комфортнее.
Вернувшись назад, я взял чайник и уже спокойно сходил с ним до ручья. Растопил на улице у балков костёр, рядом с которым нашёл мягкое автобусное двойное кресло с современной обивкой. Даже не хочу задаваться вопросом, как оно здесь оказалось. В тундре и без того слишком много странных предметов и явлений, многие из которых непостижимы для моего ума.
К вечеру ветер стих, и в долине снова стало тихо. Только издалека еле слышно доносился едва уловимый слухом шум реки. Над головой сгущался мрак грядущей ночи, а я сидел у костра, качался на скрипучем кресле и громко пел.
Я люблю громко петь. Раньше я делал это за городом, на опустевшей улице, или в пустой квартире, особо не обращая ни на кого внимания. Со временем начал немного стесняться. Не хотелось, чтобы мои вопли слышали посторонние. Даже в чистом поле, или глубоко в лесу, среди природы центральной России, я не чувствовал полного уединения. Как бы далеко я не уходил от цивилизации, всё равно хоть раз, да натыкался на грибника, дачника, спортсмена, отдыхающего, либо на какого-то дурака-натуралиста, как и я сам. Конечно, это сильно сковывает, да и со стороны смотрится странно. Здесь же я почувствовал полную свободу, дал волю своим чувствам и пел во весь голос, будучи уверенным, что на многие километры вокруг меня нет ни одной разумной души.
Стемнело почти полностью. Поставил чайник на огонь, хотел заварить на ужин лапшу. Света от костра в ночи было мало, меня окружил рой комаров. На часах девять. Я уже хотел поужинать и идти спать, как услышал шум, а потом увидел сияющий в темноте свет фар вездехода. Так рано парней я не ждал и думал, что они объявятся не раньше полуночи. На крыше вездехода ехал Кулешов и Едовицкий. Когда вездеход остановился, они слезли на землю, а из кабины, помимо Влада, вышел и сам Миша. Поздоровались, пообщались, заварили ужин. Покалеченный Саша развернул небольшой кусок марли и показал мне острую щепку, которую вытащили у него из ноги.
- Стопу разрезали с тыльной, и с фронтовой стороны, – начал он с интересом рассказывать. – Она вся загноилась, по щиколотку. Чистили много и долго, под общим наркозом. После операции в сквозной дыре перчатку резиновую оставили и каждый день на перевязке её шевелили, чтобы рана не заживала, пока гной вычищали. Не очень приятное чувство.
День тридцатый. 17.08. Четверг.
Серым дождливым утром чинили вездеход. На некоторых колёсах-ленивцах раскрошилась резина от езды по острым камням. Одно колесо стало совсем голым и его пришлось менять. Влад разъединил звенья одной из гусениц и немного съехал с них. Мы с Кулешовым, который хоть и с трудом, но мог передвигаться самостоятельно, помогли открутить каток, смазать новый и поставить его на место. После снова натянули тяжёлые звенья гусениц на ленивцы.
- Молодцы! – сказал нам вылезающий из вездехода Влад. – Теперь механиками работать сможете.
Перед отъездом Шибоков спросил, каково мне было находиться в этом опустевшем посёлке одному, пускай и недолго. Я ему вкратце рассказал о своих впечатлениях и акцентировал своё внимание на неосторожности или просто хулиганстве местных охотников и браконьеров, которые спалили здесь несколько домов.
- Нет, это сожжено ещё в девяностые, когда здесь старатели жили. Всё происходит по пьяни. Тут с алкоголем туго, а если и привезет кто, то гуляют широко и серьёзно. Бараки здесь все деревянные, им пыхнуть-то… Слыхал я, что был тут один случай... Привезли несколько бутылок вина. А алкоголики тут прожженные. Разбавили его спиртом техническим, тосолом, ещё гадостью какой… В итоге двенадцать человек траванулось насмерть. Только одного откачать смогли, да и всё равно он потом недолго прожил. У него почки отказали.
Мы забили кабину вездехода вещами со склада, которые добавились к тому скарбу, который приехал вместе с Мишей из Анадыря. Снова залезли на крышу и ехали три часа под моросящим дождём.
- Это ерунда, доедем, – усмехался перед отъездом Шибоков. – Мы один дальний участок в конце сентября закрывали. 550 километров севернее Анадыря. Так же кабину вездехода забили и на крыше поехали. На улице холодина, снег идёт, ветер ледяной. И так пару недель, часов по 12 в день. В дороге ни помыться, ни поесть нормально, одну лапшу и жрали. А если вездеход сломается, что бывает очень часто, то и стоишь на одном месте по нескольку дней, и еда начинает заканчиваться. Так что тут три часа под дождём – ничто.
День тридцать первый. 18.08. Пятница.
Кулешов быстро починил электроразведочный «БИКС», поэтому всем с неохотой снова пришлось окунуться в полноценное рабочее русло, хотя и ненадолго – в тот же день он сломался снова. Проклятие отечественного барахла продолжало нас преследовать и, скорее всего, продолжит и дальше. Его быстрые поломки напрягали даже сильнее, чем бесперебойная работа на нём.
На мху одной из пологих сопок обнаружили вдавленную узкую колею мотоцикла. Очень нетипичный след для этих мест. В памяти всплыли слова Гриши, который буквально на днях сказал: «Вы здесь не медведей бойтесь, а бойтесь тех, кто на мотоциклах катается. Никому неизвестно, что у них на уме».
На следующий день геохимики суетились с самого утра и сворачивали свой лагерь. Вчерашний рабочий день на этом участке был для них последним, и единственное что до сих пор их здесь держало в последние дни – отсутствие ещё одного генератора. Шибоков привёз им новый, и теперь они готовы ехать. Людей и вещей так много, что их придётся перевозить только в два рейса.
Лёва помогал своим людям собирать в вездеход вещи, а Едовицкий ходил за ним по пятам. Его недоверие к Лёве ощущалось даже самим Лёвой:
- Ну чего ты ходишь за мной по пятам? Думаешь, мы обидим вас?
Едовицкий был подозрителен. Всегда настороже, он боялся, что Лёва заберёт для своих геологов лишнего и торговался с ним за некоторые вещи, но всё же больше наблюдал и спорил с теми, кто брал что-то, не принадлежащее их отряду. Когда скупой процесс делёжки вещей закончился, пришла пора уезжать. Миша собрал всех геологов лагеря вместе, поставил на штатив свою камеру и сделал фото на память. Возможно, некоторых из присутствующих здесь людей мы уже не увидим никогда. Обнялись и попрощались.
Теперь в лагере стало заметно тише и спокойнее. На кухне всем есть место, не нужно стоять в очереди за кипятком, есть стоя и ждать, пока освободится баня. Нас осталось шесть человек. Кулешов, освобождённый от обязанностей нашего надзирателя, со своей ногой ходить в маршруты не мог, поэтому он занимался всякими мелкими делами по лагерю – готовил есть, топил баню и обрабатывал данные с приборов. Теперь он не суетился под грузом возложенной на него ответственности, спокойно занимался своими делами и больше никого не бесил. Нам больше не приходится ютиться впятером в двухместном балке. Расселились по трое человек на два самых лучших вагончика.
Впервые попробовал самую первую партию засоленного мяса, которое висело на просушке уже неделю. Оно оказалось ещё немного сырым и слишком пресным – соль смылась мелкой моросью. По вкусу и текстуре оно напоминало растолченную и вымоченную в воде древесную стружку – такое же жесткое, безвкусное. По запаху почему-то слегка отдаёт хозяйственным мылом. Словом, та ещё гадость.
День тридцать пятый. 22.08. Вторник.
День начался с не самых приятных событий. После интерпретации отснятых данных по магниторазведке, около двадцати профилей оказались бракованными. Треть всей нашей работы потеряна. Восемьдесят километров всего снимаемого участка пройдено впустую.
За всем этим стоял предыдущий оператор магнитометра, наш однокурсник. Из-за его халатности и неосторожного отношения к капризной отечественной технике у нас только прибавилось лишней работы. Все предупреждения и советы Едовицкого он то ли пропускал мимо ушей, то ли намеренно игнорировал.
Словно предчувствуя, что дело пахнет жареным, этот товарищ вовремя напросился уехать на другой участок вместе с геологами. Он хотел не только обезопасить себя от гнева вспыльчивого Едовицкого. Он неровно дышал к маленькой Маше, к которой весь сезон наведывался по ночам в женский балок. Нам, конечно же, он объяснил своё желание поскорее уехать совсем другими мотивами. Но это уже не важно. Ему дали добро на отъезд – сделали рокировку на геолога с моего курса по имени Дима. Дима – парень хороший. По крайней мере, ответственный и прилежный в работе.
В то утро покинувшего нас человека ненавидел каждый, и припоминал ему все прегрешения. Вспомнили его излишнюю самоуверенность, когда он ушёл далеко вперёд от нас в маршруте и заблудился. Кулешов с Колей припомнили его скупость и вороватость в прошлом полевом сезоне в Приморье. Уезжая из лагеря, он набил свой рюкзак батарейками и кучей мелких расходных вещей. Кража раскрылась, ему впаяли большой штраф. Едовицкий клялся, что после полей непременно проведёт с ним «очень серьёзную беседу». У меня был особый резон ненавидеть его – теперь все бракованные профили, скорее всего, придётся перехаживать именно мне, потому что теперь я стою за магнитометром.
Состояние у некоторых напряженное и подавленное. Мне стало уже казаться, что этот проклятый участок из-за подобных неудач мы не закроем никогда. Работы только прибавилось и казалось, что не будет ей конца.
За ужином наш новоиспеченный повар суетился по кухне, настоятельно и неугомонно просил всех прибирать за собой обеденное место и мыть посуду.
- А знаете, какая самая распространённая болезнь в полях? – спросил с ухмылкой у нас Едовицкий. – Синдром повара. Это когда некоторым товарищам лень в маршруты ходить, и они начинают бороться за право работать на кухне, думая, что это проще. Сначала они делают замечания по поводу немытой посуды, грязного стола и прочих мелочей. Потом видят, что их замечания игнорируют. Начинают обижаться, раздражаться и злиться. Потом начинают пакостить, и тут характер у каждого проявляется по-разному, в зависимости от степени вредности человека. То они говорят, что нет того, нет сего, а когда недостающий продукт всё же находят, начинают психовать, что они, мол, работать поварами не нанимались, и вообще, оно им, как оказалось, и не нужно вовсе. Кто-то перестаёт нормально работать – недоваривает каши, супы, или переваривает еду, пересаливает. Одному такому «повару» так осточертела вся эта готовка, что он просто ушёл из лагеря. Поставил втихаря брагу, утром пораньше встал, хряпнул её и оставил на дверях столовой надпись: «Ушёл к оленеводам». Его потом нашли в лагере оленеводов, которые в двадцати километрах от нас стояли. Еду нормально на всех готовить им лень, а вот чухнуть по тундре за двадцать километров – это пожалуйста.
День тридцать седьмой. 24.08. Четверг.
Погода снова удивила своей непредсказуемо быстрой переменчивостью. Утро было пасмурным и туманным, с моросью, но уже через пару часов ярко и горячо засияло солнце. Идти стало невмоготу – слишком жарко. К обеду налетел ветер, нагнал тучи. Пошёл дождь, но уже меньше чем через полчаса прояснилось и вечер нас встретил теплом и затишьем. В последние дни лето обратно отвоевывало свои позиции. Сегодняшний день показался самым жарким за всё время нашей жизни в полях. От жары снова вылезло много насекомых. В траве летали бабочки, шмели, копошились гусеницы и жуки. Повсюду стрекотали сверчки и кузнечики. Будто и не суровая тундра это вовсе, а наш родной умеренный край средней полосы.
К обеду заглянули гости. По нашему маршруту проехал вездеход с двумя людьми. Издалека показалось, что в наш лагерь вернулись геологи, но это оказались совсем другие люди. Они поехали в сторону нашего лагеря, который сторожил Кулешов. Мы быстро доделали ближний профиль и подошли к балкам на обед. Неизвестных людей в лагере застать не успели.
- Они явились так внезапно… Сразу выскочили из вездехода, спросили кто мы такие, что здесь делаем – рассказал за обедом Кулешов, – и причём так нагло и бесцеремонно начали шариться по балкам! Всё тут осмотрели, даже в дальние пустые балки зашли. Они разделились по одному, я за ними следить даже не успевал. Потом зашли на кухню. Я предложил им чай, спросил кто такие. Один хмурый был всё время, молчал, только второй говорил. Сказал, что охотники. Потом первый заметил на подоконнике стреляную гильзу от Лёвиного ружья. Он взял гильзу и стал крутить в руках, чтобы второй внимание обратил. Мне страшно стало. Я вдруг подумал, что шлёпнут щас меня, вещи все ценные с балков вынесут и уедут. Мало ли, что у них на уме. Потом первый спросил: «Ружьё здесь у вас есть?» «Нет, – отвечаю, – его забрали уже». После этого они немного расслабились, поболтали о том, о сём. Оба были русские, один местный, второй из Алтая. Приезжает сюда каждый год поохотиться. Сказали, что скоро с моря в глубь материка пойдут медведи на зимовку, поэтому надо быть внимательнее, когда холода начнутся. Оставили нам одного кижуча, которого поймали в местных реках. С виду вроде нормальный, но если будем готовить, то лучше порезать и рассмотреть, вдруг в нём черви.
Приготовленного кижуча в этот вечер никто, кроме Коли, не решился отведать.
День тридцать восьмой. 25.08. Пятница.
Маленькие евражки – спонсоры моего плохого сна по утрам. На часах пять. Солнце не успело ещё подняться над горизонтом, а эти суслики уже пищат под окнами. Не то чтобы громко, но непрерывно и настойчиво. Иногда, когда сильно хочется спать, накроешь голову подушкой и дальше в сон, но порой они так раздражают, что хочется перестрелять всех до одного из рогатки.
Сегодня стая этих хулиганов пустилась на преступление. Вернулись мы из лагеря рано, и были встречены ужасным негодованием Кулешова. С утра кто-то забыл закрыть дверь столовой перед уходом. Евражки к нам уже давно привыкли, не стеснялись, спокойно гуляли по лагерю и рылись в оставленных вещах и объедках. Они забежали на кухню и надкусили стоявшее на столе масло и сухари; залезли в открытую банку со сгущёнкой и нагадили на кухонную мебель.
Беда небольшая, но вечно неспокойный и нервный Кулешов устроил из этого целую трагедию и обрушил на нас свой гнев. Из-за своей чрезмерной брезгливости он выкинул большой брикет с надкусанным маслом, оправдываясь тем, что «Эти крысы вонючие переносят заразу», хотя надкусанный кусок можно было просто обрезать и не выкидывать целиком.
День тридцать девятый. 26.08. Суббота.
Сезон охоты открыт. Тундра оживилась, зашумела под колёсами охотничьих квадроциклов, внедорожников, вездеходов. Рабочий день закончили рано. От нашего лагеря под сопкой ехал человек на квадроцикле. Он долго рассматривал нас, будто только за этим и приехал. Затем развернулся и возвратился обратно в лагерь. Мы в это время уже сворачивали оборудование и направлялись домой. Через пятнадцать минут, когда уже подошли к лагерю, от балков нам навстречу выехали три охотника на квадроциклах. Первый остановился возле нас и каждому пожал руки:
- Здорово, – сказал он угрюмо и представился Олегом: - Работаете?
- Работаем, – отвечаю. – А вы охотитесь, смотрю? – Я кивнул на его большой пластиковый оружейный чехол, который был привязан к багажнику сзади.
- Ищем дорогу, – скупо ответил тот и кивнул на навигатор, прикрепленный к панели приборов. Он назвал то ли наименование населенного пункта, то ли какой-то местности, о которой я никогда даже не слыхал.
- Нет, не знаю, – ответил я.
- Понятно, – ответил тот и сразу ударил по газам. За ним, не останавливаясь, проехали двое. Они молча кивнули нам. Всем на вид было не больше сорока.
Не прошло и десяти минут, как на горизонте появилось ещё два квадроцикла. Они тоже заехали к нам в лагерь. Это были уже двое совсем взрослых мужчин лет по шесьдесят. Один немного постарше другого. Мужчины экипированы очень хорошо и дорого, в качественных камуфляжах, с патронташем и новыми, хромированными двустволками. Они сразу же разрядили свои ружья; выглядели приветливо, были вежливы и не вызывали опасений.
- Мы в этих краях уж какой год охотимся, в балках этих ночуем, – начал мужчина постарше. Он показал на балок, в котором спали мы. Затем поинтересовался, какой балок свободен. Сказал, что они хотят остаться здесь на ночь. Мы показали им свободный балок. Они перенесли туда свои вещи, переоделись. Достали сухпаёк с готовыми кашами, привезли грибов, вытащили одного подстреленного гуся. На наше приглашение в столовую обедать любезно отказались.
- Обычно тут нет никого, ночуем спокойно, – продолжил после ужина мужчина помоложе. – А вы геологи, как я понял? Золото ищете? Геологоразведка, значит... А я помню тех старателей, которые здесь жили. Они в последний раз в 2011-м тут работали. Шесть человек. Золото несколько лет подряд мыли. За сезон, как говорили по 10-12 кило. Потом они его на шестерых делили, налоги платили, и в итоге прибыль у них неплохая была. В последний год только туго стало. Мы уже осенью приехали, а они тут сидят в темноте, голодные, солярку экономят, генератор не заводят. Стреляли тут зайцев, их и ели. Какие-то у них там неполадки с поставкой провизии были, долго не могли их забрать. И как забрали их в тот сезон, так больше они и не вернулись.
Помолчав немного, он спросил:
- На быстром тоже ваши балки стоят? Да? Там мы чаще всего останавливались, ночевали много раз. Бродил по-над той речкой. Такие горы намыты там, золота много было, наверное… И вроде станешь в реку, смотришь долго, и не видно ничего. А золото есть. Вы его тут металлоискателями ищете, что ли?
Мы ответили, что у нас есть специальная аппаратура для поисков.
- Понял, – ответил он, – всё куда сложнее. Я помню, стояли на Быстром какие-то любители один сезон, мыли. Никакой аппаратуры у них не было, ничего. Чёрные копатели какие-то. Брали всякие сита с тазами и уходили в горы, к истокам рек. Через пару недель вернулись и всё, говорят, на год нам хватит.
- Вы сами-то местные? – спросил второй.
- Нет, с Воронежа все, – ответил кто-то из товарищей.
- О, почти земляки! Мы из Рязанской области. Молодые вы тут все. Приехали, небось, на пару-тройку лет, деньжат чисто подзаработать? Мы так же. Приехали сюда на пару лет, и вот уже лет тридцать, как работаем, – захохотал он, подхватив смешок второго. – Подзарабатываем деньжат, подзарабатываем, а их всё мало, да мало…
После охотники продолжили копаться в своих вещах. Из багажника одного из квадроциклов один достал большой ящик. В ящике лежал большой, белый квадрокоптер с видеокамерой, запасными аккумуляторами, пультом управления и дорогим планшетом. Охотник начал собирать квадрокоптер и готовить его к полёту. Охотник приладил планшет к пульту управления, синхронизировал его с камерой на квадрокоптере и пустил в полёт свой аппарат. Беспилотник взлетел сначала не спеша, и уже на большой высоте стремительно стал кружить вокруг лагеря и окрестных территорий.
- Грузоподъемность до двух килограмм, максимальная высота полёта 500 метров, максимальная дальность приёма сигнала семь километров. Камера в самом высоком разрешении, – отвечал на наши многочисленные вопросы охотник. – Помашите ему рукой, я вас сейчас сфотографирую.
Квадрокоптер сделал пике и пролетел над нашими головами. На экране планшета мы наблюдали прямую трансляцию снимаемых камерой красивых пейзажей с высоты птичьего полёта.
- 150 тысяч за всё удовольствие. Не самый дорогой, конечно. Мы на птицу тут, в основном, охоту ведём. Летаем и смотрим, где гуси да журавли гнездятся. Очень удобно.
Напоследок они тоже, как и позавчерашние охотники, предостерегли нас о возможных встречах с медведями. Один охотник утверждал, что на море кончилась рыба, и они уже сейчас спешат в глубь материка на зимовку; другой же говорил, что медведи ещё повременят с зимовкой пару недель, и опасаться встречи с ними пока не стоит.
После недолгого разговора, охотники занялись своими делами, мы занялись своими. Сходили в баню, постирались, ещё раз поужинали. Мужики после плотного перекуса ещё долго сидели на лавке во дворе, слушали негромкую музыку из портативной колонки и разговаривали допоздна.
День сороковой. 27.08. Воскресенье.
Утром, часам к девяти, гости уже выехали из лагеря – как раз в то время, когда мы собрались идти в маршрут. Перед отъездом они заглянули в бочки с мясом, о котором, кажется, все давно уже забыли. Оно стояло здесь нетронутым недели две и стало протухать. В двух небольших цинковых баках под проточной водой оставалось лежать мяса весом с целого оленя. В основном, это суповой набор - рёбра, позвонки и кости. Теперь они позеленели и слегка отдавали запашком. За кухонным балком всё ещё лежали обветрившиеся обрезки костей и высохший ливер в большой кастрюле. Некоторые обрезки Едовицкий вечером закинул куда подальше – в дальнюю запруду и в поля, а большую часть облил соляркой и поджёг.
Моя солонина к тому времени уже подоспела. Пару дней назад я её снял, обернул в бумагу и уложил в ящики. Теперь у нас на складе лежит два полных коробка этого органического асбеста, который мы грызём иногда на завтрак, либо на ужин. Если есть это мясо с каким-нибудь гарниром, обильно засыпав приправами, то вполне съедобно – в меру солёная, не слишком сухая. Убрали со стен балков и то мясо, которое солил Лёва. Хотя трудно сказать, солил ли он его вообще, либо просто повесил сушиться на балок. Когда мы его сняли и разрезали, из него горстями посыпались жирные опарыши. Это мясо сразу же полетело в ближнюю запруду карьера, к другой тухлятине.
Запах тухлого мяса, исходящий от нашего лагеря, не заставил долго ждать непрошенных гостей. Этим же вечером в лагерь пришла наша знакомая молодая лисица. Она с удовольствием доедала объедки, сброшенные со склона карьера. Жадно сгрызая мясо с костей, лиса ничуть не пугалась того шума, что мы вокруг неё подняли. Я побежал за фотоаппаратом и смог её детально поснимать. Она подпустила меня к себе близко, на расстояние менее десяти метров.
Ела рыжая недолго. Не выдержав шума, который мы подняли, она всё же бросила мясо и убежала. Наверняка она вернётся к нам ещё не раз. Конечно, это животное не так страшно, как медведь. Кто знает, может это мясо когда-то привлечёт и его. К счастью, этот участок мы почти закрыли, и дней через пять уже уедем отсюда.
День сорок первый. 28.08. Вторник.
Сегодня в лагерь на вездеходе заехали те самые охотники, которые напугали Кулешова, когда он был один. Они встретили нас с улыбками на лицах и по-дружески поздоровались. Не знаю, какую угрозу они могли таить. На вид дружелюбны и приветливы, хотя Едовицкий относился ко всяким внезапным гостям с большой настороженностью. Один из них большой детина под два метра, широкий в плечах, возрастом лет сорока. Одет в простой потёртый охотничий комбинезон, а его короткостриженную макушку прикрывала маленькая кепка – не по размеру большой голове. Второй мужичок приземист, худ, с густой бородой, чёрными кудрявыми волосами и ярко-голубыми бегающими глазёнками. Его одежда выглядела совсем по-колхозному: заляпанные грязью ботинки, трико, и чёрная, замызганная куртка. Говорили они громко и с задором. Охота у них не очень задалась, зато они наловили много рыбы и дали нам целое ведро небольших хариусов размером со средних размеров сельдь.
- К нам в лагерь лиса вчера захаживала, – сказал им Едовицкий. – Можете её застрелить, если хотите.
- Не, лиса нам не нужна, – сказал здоровяк.
- А я б её ёбнул! – бодро выдал бородач.
- Да тебе дай волю, ты бы всю тундру вырезал! – засмеялся здоровяк. – Тут не так далеко от вас, километрах в десяти, старатели орудуют, человек восемь. Давно их в этих местах не было. А те старатели, что на этом месте стояли, говорят, в следующем году сюда вернутся. Лицензию покупают, вновь работать начнут.
Мы предложили охотникам выпить чай. Они не отказались. Посидели с нами на кухне, побалагурили и вскоре уехали.
Как сказал Едовицкий, в тундре наступило бабье лето. Ветра не было, а солнце пекло похлеще, чем в середине июля, когда мы приехали в Анадырь. Жар, исходивший от камней на склонах, искажал воздух как хорошо прогретый асфальт. В полдень, с вершины одной из сопок мы увидели, как по хребту соседней невысокой горы параллельно нам на четвереньках бежал тёмный большой силуэт. До него было не менее полукилометра, и я, со своим слабым зрением, так и не смог толком ничего рассмотреть. Силуэт остановился, посидел на камнях несколько секунд и, видимо учуяв нас, начал торопливо слезать с тыльного склона сопки, постепенно отдаляясь всё дальше. Более зоркие мои товарищи смогли узнать в тёмном силуэте молодого медведя.
Мы прошли один профиль и подались на следующий, который был на сто метров ближе к сопке, где сидел медведь. Двое человек по краям связки на всякий случай вытащили из рюкзаков и держали наготове фальшфееры. Больше в маршруте медведь нам не встречался.
В лагере нас ждал вездеход с водителем Владом и Мишей. Миша приехал за пробами, которые геохимики здесь оставили.
- Я ещё за продуктами, – сказал он. – Вас тут не много, едите мало, а геологов двенадцать человек, и жрут они за четверых!
Мы не были против. Пять дней назад Едовицкий звонил Лебедеву и говорил, что мы уже к концу этого месяца закроем участок. Сейчас же, при хорошей погоде, работы нам осталось на два дня. Миша сказал, что вездеход для перевозки нас на другой участок уже заказан, и он приедет за нами как раз к началу сентября.
После загрузки провианта и проб в вездеход сели обедать.
- У нас там по участку лось бегает, прикинь, – сказал Шибоков Едовицкому. – Здоровый. Лёва хотел уже за ружьём бежать. Мы ещё оленей не доели, а ему уж лося надо убить. В том лосе мяса центнера на четыре – как в восьми оленях. Опять половина пропадёт. Не дал ему стрелять, пусть лось этот бегает.
Мы заказали Шибокову за свой счёт вещи, которые у нас уже подходили к концу. В основном, это были средства гигиены и носки. Носки здесь – очень ценный товар. Я не пожалел о том, что в своё время выменял у Игоря на пинцет две пары тёплых носок. Через месяц работы все они выглядели как жалкий кусок оборванной ветоши, с огромными дырами на пятках и носках. А если точнее, то выглядели они не как носки, а как вырез под пятку на трико или подштанниках и только мешались при ходьбе. Благо, погода была тёплая, и можно было не бояться отморозить себе ноги.
Миша уехал быстро, оставив нам провизии всего на несколько дней. На ужин ели хариуса, и я сразу же вспомнил, почему я так ненавижу речную рыбу. В ней очень много костей, которые я замучался выковыривать. И всё же, рыба была очень вкусная и нежная.
День сорок второй. 29.08. Вторник.
Какая бы тёплая погода не стояла на улице, цветные оттенки осени, которые вплетались в незатейливый местный ландшафт, уже проступают повсеместно. В полях желтеет трава, все луговые цветы отцвели, а листочки на карликовых берёзах покраснели. Тундра преображается. На место сплошного зелёного ковра долин приходят осенние тона.
Дождей не было давно. Греет тёплое солнце, которое иссушило все ручьи у подножья гор. На вершинах сопок окончательно растаяли снежные прожилки.
В последнее время мы набрали хороший темп в работе. Чтобы сэкономить время, больше не берем в маршруты обед – приходим раньше и обедаем. Теперь мой основной дневной рацион состоит из ягод. Почти вся морошка растёт на болоте, и она уже поспела. По дороге я рву эту мягкую, жёлтую малину и кидаю её в рот.
Там, где кончались болота и начинались камни, покрытые бледно-зелёным и желтоватым ягелем, поселилась в изобилии водянистая шикша. Вкус у неё не особый, с горчинкой, зато она очень сочная. Язык и зубы после неё становились тёмно-синими.
- Отправишь в маршрут геологов, – говорил Едовицкий с улыбкой, – а их всё нет, и нет... Приходят в лагерь поздно. Спрашиваю у них: «Где так долго ходили?» А они мне: «Да сложный маршрут был, вот и задержались». А у самих зубы и языки синие, и сразу становится ясно, какой сложный был у них маршрут.
Сегодня на ужин Кулешов решил всех удивить. Вчера охотники подарили нам пачку муки, и Саша нажарил на масле оладий, или, как называл их наш начальник, ландориков. Эта мука предназначалась для жарки рыбы, но её осталось ещё много. Лепёшки получились самыми простыми – одна только мука и вода. Без дрожжей, сахара и яиц они напомнили тонкое жареное тесто от чебуреков, но от этого не были менее вкусными. Мы открыли дефицитную банку сгущёнки, и поедание этих простых хлебцов казалось всем райским наслаждением.
День сорок третий. 30.08. Среда.
Сегодня последний рабочий день на этом участке. Должен был быть. Вся магниторазведка закрыта. Четыре последних профиля электроразведки нам помешала пройти испортившаяся с самого утра погода. Спустя долгий перерыв в пару недель, у балков снова стоял туман, шла мелкая морось. Решили проигнорировать капризные выпады погоды и идти в маршрут, чтобы завтра уже расслабиться.
Очень скоро погода испортилась окончательно. Туман сгустился. Поливавшая нас морось переросла в дождь, а тело со всех сторон обдували порывы резкого, холодного ветра. Привыкнув одеваться по-летнему, не поддевая под рабочую робу ничего кроме футболки, уже через час работы все промёрзли и вымокли насквозь. Пришлось вернуться в лагерь. До конца дня погода не улучшилась. Позже лишь немного рассеялись тучи, но при этом остался сильный ветер, а воздух сплошь пропитан сыростью.
Едовицкий звонил в город начальству, узнавал детали переезда и новые вести нас не обрадовали. Тот вездеходчик, который должен был нас забрать со дня на день, внезапно уволился. Уволился и второй водила конторы, что работал на том участке, куда должны были нас перенаправить. Контора в спешке искала новых водителей, которые готовы начать работать незамедлительно и отправиться в поля в самые короткие сроки. И всё равно, перед выездом работнику нужно было пройти медкомиссию, оформить все необходимые документы, и прочее. Словом, наш переезд откладывался на неопределенный срок.
Все ждали следующий сеанс связи и новостей. В нашем маленьком лагере уже начался дефицит продуктов. Мы думали, что уедем уже очень скоро, поэтому, за ненадобностью, передали через Шибокова геологам большую часть оставшейся еды. Пока что у нас ещё есть немного рыбных консерв, тушёнки и вяленой оленины. Гречка кончилась уже давно, равно как и овощи, из которых мы готовили супы и подливки. Риса оставалось максимум на два обеда, макарон чуть больше. Для готовки супа в запасе несколько банок готовой солянки и щей. По сути, это просто нашинкованная консервированная капуста с морковью, которую мы кидали в кипящую солёную воду.
День сорок четвертый. 31.08. Четверг.
Погода немного наладилась. Весь день безветренно, с утра холодно. Светит солнце, но часто набегают небольшие тучки и окропляют мелким, слепым дождём. И всё же, такая погода не смогла нам помешать уже окончательно добить этот участок. Месяц работ позади. Пройдено и перепройдено километров 350 этой болотисто-каменистой земли. В середине того же дня упаковали некоторые ненужные больше здесь вещи и теперь всё что нам оставалось делать, так это ждать, пока за нами приедут и отвезут на следующий участок.
Про другой участок мы уже немного наслышаны от Едовицкого. Называется он Кремовый и находится, примерно, в двухстах километрах от Золотогорья, на самой границе полярного круга. Сам Саша был там лишь проездом и говорил, что это скалистая, высокогорная местность с более суровым климатом, где первый снег выпадает уже в начале сентября и полностью ложился в конце того же месяца.
По рабочему плану, нужно провести съёмку на нескольких небольших участках одной территории, общей площадью в десять квадратов – сто погонных километров. Это в 2,5 раза меньше чем здесь, в Золотогорье. Задача осложнялась тем, что эти участки пролегали по скалистым, крутым сопкам, преодолевать которые будет в разы труднее.
Норма прохождения профилей по такой местности была восемь километров в день, против 12-16 километров здесь, в Золотогорье. В идеале – это всего 12 рабочих дней, что немного обнадёживало.
Удручало лишь то, что теперь нам придётся жить в палатках. В голове сразу же всплывали неприятные воспоминания о первых днях полевой жизни, под протекающими потолками, в постоянной сырости и холоде. И хотя нам должны привезти другие палатки, с печками и нормальными разделками, никто не был уверен, что они будут надёжными и тёплыми.
Теперь Едовицкий каждый день звонил в контору и узнавал у начальства насчёт вездехода. Сегодня ему ответили, что вездеходчик, который готов ехать, уже найден. Осталось только найти деньги, чтобы ему заплатить. Опять начались переговоры местного филиала с центральным управлением в Магадане. Я пока не знал, обстояли ли так плохо дела с финансированием в других государственных геологических конторах, но в этой хоть какую-то небольшую сумму на обеспечение и поддержание жизни тех немногочисленных геологических отрядов, которые сейчас находились в полях, приходилось выбивать путём постоянных выпрашиваний и торгов.
День сорок пятый. 1.09. Пятница.
Ночью впервые в жизни вживую увидел северное сияние. Оно начиналось небольшими всполохами зелёной ряби и рассеивалось за пару минут, подобно дыму только что погасшей свечи. Я себе представлял его как свечение, которое сияет постоянно, на протяжении всей ночи. Но пока что это выглядит как едва занявшееся блеклое зарево зелёного пламени, которое уже минут через пять неравномерно рассеивается по всему ночному небу, постепенно ослабевая, теряя свой яркий свет, чтобы через полчаса с новой силой вспыхнуть опять, даже ещё ярче, чем до этого.
Такие вспышки можно было наблюдать на протяжении всей ночи, и я несколько раз выходил на улицу, чтобы снова и снова увидеть сияние и попытаться сфотографировать его. Ближе к полуночи свечение приобретало всё больший размах. Теперь его можно было наблюдать со всех сторон света. Зелёные вспышки ярко светились, медленно рассеивались, пролетали над головой, от горизонта к вышине; расползались бледно-зелёными щупальцами призрачного кракена. Только одно это незабываемое зрелище уже стоит того, чтобы посетить Арктику, и быть очарованным её красотой.
Каждый раз, выбегая из балка, я поскальзывался на обледенелых порожках стоящей рядом бани. Осень пришла точно по расписанию. Первого сентября начались первые ночные заморозки. Пришли холода. И хотя солнце ещё немного пригревало наши спины днём, оно уже не могло тягаться с суровой мощью северного ветра. Наши балки хоть и были хорошо утеплены и стояли высоко от земли, всё же промерзали быстро и топить в них приходилось теперь по 3-4 раза в сутки. Дрова уходили быстро, постоянно приходилось отправляться на поиски новых, либо разбирать пустующие деревянные балки.
***
В ожидании дни тянутся ужасно медленно. Продукты на исходе. Макароны и рис сильно экономим. Порции слишком маленькие для того, чтобы усмирить мой зверский аппетит. Я любил поесть, но никогда до этого, и после, в других полях, я не испытывал такого сильного и перманентного голода. Есть хотелось даже тогда, когда я просто лежал весь день и ничего не делал. Скоротать время между приёмами пищи помогали сон, чтение книг, просмотр фильмов по вечерам. Ничто так не деморализует в эти дни в полях, как постоянный голод. Я больше не могу сосредоточенно читать и писать, мой безумный мозг рисует в голове какие-то совсем нелепые ужасы голодоморов и страданий, связанных с ними.
Спустя два дня перешли на лапшу быстрого приготовления. Хорошо, хоть тушенки пока ещё осталось немного. С заварной лапшой всё как-то лучше – в неё можно насыпать приправ, влить побольше майонеза, кетчупа, добавить немного жирной говяжьей тушенки. Эта ядовитая смесь на вкус была противной и хорошо перебивала аппетит – тошнота не отпускала в течение нескольких часов. Тушенка через некоторое время приелась, и мы снова стали вымачивать вяленую оленину в помидорно-огуречном рассоле из пустых банок и жарить её, но даже оленины жарить приходилось не особо много, потому что рассола почти не осталось.
На ужин вливаю в себя как можно больше чая с несколькими ложками сахара, который, почему-то, уже не кажется сладким. У нас ещё оставалось пару банок варенья, которые Едовицкий разрешал открывать по вечерам раз в два дня. Банка пустела мгновенно. Такой десерт на ужин – это самое большее, о чём только можно здесь мечтать.
Саша всё продолжает каждый день звонить в Анадырь, в надежде услышать от начальства свежие новости. Новых новостей пока нет, как и денег от Магадана. Теперь впереди выходные, во время которых, конечно же, никто никаких проблем решать не будет. В госконторах дела быстро не решаются, поэтому нас ждёт ещё несколько голодных дней.
Утром пятого сентября к нам на вездеходе с Быстрого приехали Лёва и Влад. Конторе уж ничего больше не оставалось, как послать их к нам в лагерь со скромным запасом пайка – коробкой тушёнки, парой кило гречки, риса, сахара и большой пачкой макарон, объёмом литров в пять. Лёва долго не задерживался – погрузил в вездеход оставшиеся пробы и уже через час удалился. Привезённых запасов хватит ещё дня на четыре.
Время шло, и незримая тягучая тоска стала перекидываться на других моих коллег. Едовицкий в последние дни ходил особенно мрачным. Тем вечером, после очередного бесплодного звонка в город, он высказал свою точку зрения:
- Сказали, что на Кремовом холодина ужасная стоит. По прогнозам, крупный циклон идёт. Значит, скоро выпадет снег. А если он ляжет надолго, то нам там делать будет нечего. Уже сейчас, даже если поедем в ближайшие четыре дня, мы не успеем полностью закрыть объект. Сдается мне, что просидим тут неделю, потом нас отвезут в Анадырь, на этом полевой сезон и закончится. Это самый разумный на сегодня вариант. Может случиться такой маразм, что после недельного простоя начальство проснётся и отправит нас на Кремовый. Тогда будет совсем плохо. Даже если случится чудо, погода будет хорошей, и мы сможем закрыть объект, нам, опять же, придется неделю ждать, пока нас оттуда заберут; голодать и спать на морозе в холодных тонких палатках. Эти жестяные печи в палатках остывают очень быстро. Вряд ли у нас там будет так много дров, как здесь. Балков там нет, разбирать на дрова будет нечего.
В глубине души я был немного огорчен тем, что, скорее всего, моё знакомство с Чукоткой так и ограничится лишь этой небольшой территорией Золотогорья и Анадыря, и я так и не смогу побывать за полярным кругом, полюбоваться новыми видами и красотами. С другой же стороны, хотя это чувство и было слабее моего первого желания, я облегчённо думал о том, что мне не придется жить в ужасном холоде и сырости худой палатки, а то, что нам придется жить в таких условиях, я, заразившись пессимизмом Едовицкого, уже не сомневался.
День пятидесятый. 6.09. Среда.
Череду однообразных, вяло бегущих дней прервало хорошее известие. Мы узнали о том, что вездеход выезжает сегодня, и уже завтра с утра мы должны ехать до Кремового. Словно после долгой дремоты все немного воспряли духом.
Ранним утром следующего дня все были на ногах. После завтрака на улицу выволокли личные веши, аппаратуру, посуду, выставили сколоченные из досок щиты для нар, чтобы спать на них в полях. Начали ждать. Потянулся час за часом, наступил обед, а вездехода всё не было. Азарт развеялся. На его место снова пришла томительная хандра долгого ожидания.
Только к пяти вечера в долине послышалось тракторное тарахтение едущей машины. Вездеход, вопреки ожиданиям, оказался совсем небольших размеров. Его кабина величиной с кабину вездехода Влада, но гусеницы в два раза шире и больше. Из вездехода вылез Шибоков – наверное, единственный трезвый человек в этой машине. Из кабины по пояс высунулся наш новый водитель – смуглый мужчина лет пятидесяти, с немного безумными, на выкате, глазами и широкой, щербатой, лошадиной улыбкой. Он был слегка навеселе, но в целом, держался бодро. Он поздоровался с каждым и, приличия ради, справился о наших делах и здоровье. Мы открыли кабину, достали продукты и вещи. Водитель первым делом вытащил пятилитровую баклашку, наполовину заполненную мутной, слегка голубоватой жидкостью и сказал, что срочно хочет её употребить.
Все встретили эту идею одобрительными возгласами. Часть спирта была перелита и разбавлена. Получилась полторашка готового к употреблению продукта, которую все распили за вечер. Из вездехода, по-видимому, на запах, вылезло ещё два человека, совершенно пьяные, и переползли на кухню. Один человек был молод, лет тридцати пяти. Он выглядел скорее не пьяным, а очень уставшим и несчастным человеком, которого ужасно замучило похмелье. Второй, лет шестидесяти, с большими усами, стелящимися по краям подбородка как у дальнобойщика, заплывшим лицом и стеклянными глазами. Выглядел он очень плохо. Есть и выговаривать членораздельные слова у него получалось с большим трудом. Процесс поедания пищи усложнялся ещё и тем, что на его правой руке отсутствовали указательный и средний пальцы. Ложка постоянно выпадала из его трясущейся, непослушной руки и со стороны все его неуклюжие попытки овладеть столовым прибором выглядели очень даже курьёзно.
Вездеходчика звали Мишей. После пары кружек мутной бурды он стал ещё бодрее и активнее.
- Этот товарищ, – сказал он, кивая усатому, – охотник хоть куда! Это он когда пьяный, то дурак – пальцы себе отстреливает…
- О-ой, заткнись ты, рожа еврейская! – едва внятным завыванием перебил его усатый, пуская слюни по подбородку.
- Молчи, Поляк! – крикнул ему Миша. – Охотник сраный, наловил нам тут дичи, на ногах стоять не может, герой! Так вот, у нас оружия полный вездеход! Если вдруг встанем где в дороге, то дичи настреляем, с голоду не помрём! Стреляли мы, было дело, в лагере лося. Это здесь, на юге всё перестреляли, рядом с Анадырем живности нет. А на севере, там лоси кило по 800 кило туша, полтонны чистого мяса. Тут медведя если и встретишь, он сразу человека учует и убежит. Они все пуганые. На севере их много непуганых, опасно их там встречать. Ну вот, значит, мы одного лося такого мясистого ёбнули и разделывали его весь день. Нас уже забирать должны на вертолете, и мы хотели с собой этого лося забрать. А вертолётчик орёт: «Вы ёбу дали эту тушу в салон тянуть, мы с ней не поднимемся, вертолёт груженый!» Короче, не уговорили его. Ну а мяса полно, его же жалко оставлять! Ну, мы просто кусочек побольше оттяпали, чтоб хоть его прихватить с собой. Отрезали лопатку, которую потом в городе взвесили. Так вот, лопатка, – он поднял многозначительно указательный палец вверх, ещё больше выкатил глаза и приглушил голос для пущего эффекта: – Лопатка! Весила 105 кило. Если бы мы взяли заднюю ногу с икрой, она бы весила все 150. Вот так вот!
- А что, можем в поле встать? – спросили парни.
- Это свободно, – сказал он таким уверенным тоном, будто иначе и быть не могло. – Мы почему вот так ехали к вам долго? Гусеница у нас лопнула, трек пришлось менять. Много времени потеряли. Хорошо, что на Быстром она лопнула, на ровном месте. Мы ещё выехать не успели. Лопнула бы на болоте – вытаскивать ещё дольше бы пришлось.
- Ну а вообще, как долго до Кремового будем добираться? – опять поинтересовался кто-то.
- Да ребята, ну кто вам это скажет наверняка? – скривил Миша страдальческое лицо. – Тут же в тундре всё непредсказуемо – дожди, снега… То ли притопит нас, то ли техника подведёт. Будет очень хорошо, если доедем за трое суток, а наверняка я вам ничего не скажу… - покачал он головой.
Посидев немного, Миша вздохнул, переменился в лице и вновь принял непринужденный, праздный вид:
- Да ладно, парни, не хочу вас пугать. Всё будет нормально, – махнул он по-простецки рукой с прежней весёлостью. – У меня тачка рабочая, на ходу. Не пропадём!
После этих слов Миша выпил ещё один стакан разбавленного спирта и улёгся спать где и сидел, на лавке в столовой, и никакие крики и разговоры пьяных товарищей, сидевших рядом, не смогли поколебать его спокойного, монотонного храпа.
Застолье продолжалось. Кулешов приготовил вкуснейшую жареную картошку с чесноком, опустевшая полторашка спирта была наполнена заново, а окружающие меня лица стремительно пьянели, наливаясь краской. Велись оживлённые дискуссии. Вездеходчик Миша несколько раз просыпался, выпивал, засыпал вновь. Пришёл выспавшийся молодой человек. Его звали Петя, и он второй вездеходчик, который должен работать вместе с нами на Кремовом. Он снова выпил, уронил голову на грудь, и то ли забылся сном, то ли глубоко о чём-то задумался. Вскоре разговоры затихли. Все начали расходиться спать и лагерь затих.
Сегодня я наелся так хорошо, как не наедался уже много недель. В столовой со мной остались пара моих почти трезвых товарищей и Шибоков, который не разделил оптимистичного настроя водилы насчёт того, что мы доедем до Кремового за три дня.
- Да бросьте, кто вам такое сказал? Миша? Миша немного преувеличил возможности своего вездехода. Дней пять, минимум. А вообще, готовьтесь к тому, что ехать придётся неделю.
После разговоров о дикой природе горной тундры, Шибоков начал рассказывать о своём опыте встречи с медведями:
- Хотите медведя увидеть? Будьте уверены, вы их обязательно увидите. Там их как собак нерезаных, изо всех щелей лезут. На вездеходе едем, они, бывает, прямо из-под гусениц выбегают, из неоткуда, и бегут от вездехода. А если вы их встретите в маршруте, лицом к лицу, то будьте уверены: больше никогда в жизни вам с ними встречаться не захочется.
Было такое, что идём по склону, а на нас в сопку медведь бежит. И черт его знает, чего бежит! То ли подранок злой, то ли не видит нас вообще… Ясное дело, пересрались со страху. Нас было двое, товарищ уже бежать хотел, я остановил. Начали стучать посильнее чем-то металлическим. Подействовало. Метнулся резко в сторону, убежал. И мамашу с медвежонком встречали. Как увидели их, так аппаратуру побросали и сразу к вездеходу, чтобы не заметила, а то хана. Страшно это. Да и вообще, не только медведей вы там встретить сможете. Росомах тоже полно шастает, и лосей много. Словом, живности полно.
День пятьдесят второй. 8.09. Пятница.
Не буду подробно рассказывать о том, как беспокойно прошла эта ночь. Скажу только, что Едовицкому на утро было очень плохо. Так плохо как ему в нашем лагере не было, пожалуй, никому. Сильно болел ещё и Кулешов, но тот переживал свои страдания в скорбном молчании.
- Это вы всё виноваты! – с горечью выл нам начальник. – Если бы вы пили наравне со мной, то мы бы выпили эту дрянь быстрее, и я бы не влил её в себя так много!
Словом, с утра пораньше уехать не получилось. Все опохмелялись пивом, внезапно найденным в закромах вездехода. Опохмеляться оставшейся вчерашней бодягой никто не захотел, кроме прожжённых вездеходчиков, и так и не просохшего толком со вчерашнего дня беспалого Поляка.
Выехали в час дня. Очень долго загружали в вездеход все вещи. Кабина этого маленького вездехода забилась наглухо. На вершину горы со скарбом могли бы влезть разве что пару человек.
Внутрь салона вездехода была вварена печка, которую можно было топить дровами. Передняя её часть с трубой выходила наружу. Салон был выполнен в стиле советского аристократического барокко – обит красными, узорчатыми коврами. Ковры, прикрученные саморезами, были везде: на потолке, стенах и полу. Ковром обита и задняя входная дверь. В двери имелось окошко, но в ковре, прикрученном к двери, выреза для него не было. Из-за этого в салоне вечно царил мрак, и нельзя было следить за дорогой. Только спать. Никто в салоне ехать не захотел. Крыша вездехода тоже завьючена кучей вещей, поэтому мы уселись на крыше плоской водительской кабины.
За рулём вездехода сегодня Пётр, которого все звали Петруха. Водителем он был осторожным, вёл аккуратно, стараясь сильно не убивать подвеску машины. Несмотря на все его усилия, вездеход один раз всё же так сильно подскочил на остром камне, что мы чуть не попадали с крыши. Машина резко остановилась. С пассажирской стороны открылась дверь, и на землю, яростно матерясь, спрыгнул долговязый Едовицкий с пробитой головой, лицо которого залила кровь. Люк с острыми выпуклостями в крыше водительской кабины был слишком близко к его макушке. И без того больная голова ещё больше пострадала при резком скачке. Рану мы быстро промыли и обмотали бинтом. Саша теперь выглядел как контуженый танкист с окровавленными бинтами вокруг головы.
Мы проехали километров пять, обогнули гряду сопок, которые опоясывали наш лагерь и очутились в степи – такой прямой и бескрайней, какой я ещё никогда в своей жизни не видел. Слева тянулась очень длинная горная гряда. Она сопровождала нас на протяжении всего сегодняшнего пути. Справа и прямо же простиралось, сколько было видно глазу, бесконечное болотистое поле.
Погода прекрасная, ветра почти нет, солнце слегка пригревает тело. Болотные кочки уже полностью поменяли свой цвет с ярко-зелёного на коричневато-оранжевый, с небольшими алыми островками покрасневших листьев голубики. Сопки уходили вершинами в низколетящие косматые облака.
Так и ехали до самого заката, пока не спустились в пойму высохшей реки, чтобы устроить ночлег. Было около семи вечера. Пока разложили Мобибу, растопили в ней печь, разогрели еду на газовой плите и поели, последние лучи солнца уже полностью скрыл горизонт, и над нашими головами засияла яркая, полная луна. Я прошёлся по пойме реки и собрал сухие дрова на растопку.
Как я уже говорил, самые большие и частые кустарники растут вдоль русел рек. Более густого скопления растительности, пожалуй, не встретить здесь больше нигде. Целые оазисы больших кустов и карликовых деревьев высотой метров до трёх сплетались у берегов в непролазные дебри.
Здесь я наломал целую кучу сухих дров, которой можно прогреть сразу несколько палаток. Теперь я был спокоен за коренных чукчей, ибо знал, что сильного недостатка дров в тундре они не испытывают, тем более, что они умеют хорошо их экономить. В палатке ночевали я и трое моих товарищей. Мы постелили на голую землю непромокаемый тент, пенки и старые матрасы, которые взяли с собой из лагеря старателей. Остальные пять человек улеглись в вездеходе. Перед сном пили чай. Пьяный Поляк наконец-то проспался и теперь мог связно говорить большими предложениями.
- Тьфу, ебанырот, это ж надо так повезти – трипак от сестры подхватить! – воскликнул он с тоской, провожая взглядом пролетающий мимо нас косяк журавлей. – Такой косяк, а ружьё не заряжено…
Затем Поляк вытащил из вездехода несколько пакетов песочного печенья и угостил им нас к чаю. Песочное печенье я не любил никогда, но каким же вкусным показалось оно мне сейчас!
День пятьдесят третий. 9.09. Суббота.
Раннее утро встретило нас пасмурными тучами и туманом, обволакивающим горы вдалеке. Ночью шел небольшой дождь. Палатка промёрзла и немного отсырела.
Пока поели, пока собрали палатку и выгруженные из вездехода на ночь вещи, прошло два часа. Небо продолжало хмуриться, нас то и дело окропляла морось. Того и гляди начнется дождь. И всё же, внутри вездехода по-прежнему никто ехать не захотел – за день езды в тёмной, тесной, трясущейся кабине с ума сойдёшь. Взяли с собой на крышу дождевики и тронулись. По словам Едовицкого, нам оставалось пройти каких-то пару-тройку километров, чтобы выехать на дорогу.
Дорогой в тундре служит не щебёнчатая насыпь, и даже не накатанная грунтовка – грунт здесь нужно ещё поискать. Здесь дорогой называют то место, по которому проехало несколько вездеходов, оставив глубокие борозды грязи от гусениц, петляющие по болотным кочкам. Вездеходы обычно почти никогда не едут по одной накатанной колее, а проезжают рядом. Скорее всего, из-за боязни сесть днищем на грязь и увязнуть в ней. Поэтому такая дорога здесь очень широкая из-за идущих в несколько рядов параллельных борозд. Каждый год такие глубокие раны в тундре размываются, но ещё очень долго не заживают, пополняются новыми колеями, служат хорошим ориентиром для охотников, геологов и оленеводов. Такая дорога считается самой безопасной и проверенной. По ней можно ехать и не бояться увязнуть среди валунов или утонуть в слишком глубоком болоте. Проехали одни – проедут и другие. Такая дорога намного лучше, чем совсем никакой.
Вскоре мы миновали тянущиеся параллельно нам сопки и продолжили ехать по плоской степи тундры. Глаза мои не верили бескрайней пустоте вокруг. Ни сопки вдали, ни камня, ни деревца. Холодная пустыня на много километров вдаль. У меня возникло ощущение нереальности происходящего, будто мы ехали по поверхности совершенно другой планеты. Бурый оттенок травы издали отдаленно напоминал красную поверхность марса, и лишь лохматые серые тучи земной атмосферы возвращали в реальность.
Ближе к полудню небо над нами вновь засияло синевой – тучи расступились. Впереди нас ждала переправа через первую крупную реку Тавайваам, которая на вид оказалась не такой уж и крупной. Она текла по дну своей высохшей каменистой поймы. Взглянув на пойму, можно было сразу понять, на сколько сильно она разливалась в сезон дождей или оттайки снега. Сейчас же её воды истощились – она была узкой и мелкой, не глубже метра – спасибо сухому лету и началу осени за это. В дожди она увеличивалась раза в три и становилась серьёзным и глубоким бурлящим потоком. Ну а сейчас мы преодолели её без труда.
Сразу после переправы вездеход остановился. Пришло время обеда. Поели сваренную утром картошку с хлебом. Едовицкий развернул большую карту местности, масштабом 1:200000, по которой мы ехали.
- По-чукотски, река нывается веем, или ваам, а озеро – гытгын. Поэтому многие реки здесь имеют окончание ваам, как река Тавайваам, а озёра оканчиваются на гытгын. Например… - Саша пошарил глазами по карте и ткнул пальцем в большое голубое пятно – Вот! Озеро…
Он запнулся и рассмеялся. Название озера Гытгыллыанайгытгын, которое случайно попалось его взгляду, невозможно было прочесть с первого раза.
После обеда мы продолжили путь по равнине, которую теперь снова по разные стороны сопровождали горные хребты. Всё чаще на своём пути мы встречали озёра. То маленькие, как колхозные пруды, то очень большие и длинные, которые приходилось долго объезжать. Из-за сильной заболоченности часто трудно понять, где кончается болото и начинается озеро. В чистой зеркальной поверхности озёр отражались облака, голубое небо, позже фиолетовый закат и освещённые спускавшимся солнцем розоватые вершины сопок.
Мы приехали к месту нашей ночной стоянки, и второй преградой на нашем пути стала река Кончелан. У реки в одном катке-ленивце вездехода лопнул подшипник, и при поворотах и быстрой езде он очень громко стучал и скрежетал. Перебираться через эту реку сегодня не стали, потому что сломанный ленивец мог отломиться под водой, и на этом наша поездка была бы окончена.
До Кончелана оставалось несколько сотен метров, но он был почти полностью скрыт холмами, и я не мог оценить его масштабов, но как сказал Едовицкий, это одна из крупнейших рек Чукотки.
Стали мы в болотистом поле. Дров вокруг не было. К счастью, мы взяли дрова с места предыдущей нашей стоянки как раз на случай, если здесь их не окажется. После девятичасовой поездки ныло деревянное тело, болела голова, тошнило от выхлопов глушителя, который торчал сбоку водительской кабины, как раз рядом со мной и долго гудело в ушах от громкого рёва мотора. Второй день нашей поездки, и ровно половина пути до Кремового остались позади.
День пятьдесят четвертый. 10.09. Воскресенье.
Снова выехали поздно, в 11 утра – задержались из-за ремонта вездехода. Ночью дул сильный ветер и не давал толком заснуть. Хорошо, что дождя не было. И без него на этом болоте сырости предостаточно. Небо пасмурное. Мы переехали небольшую речку – один из притоков Канчалана и двинулись вдоль большой реки по дороге, к месту, где Канчалан можно было переехать вброд. Сама река и правда была очень крупной – в некоторых местах шириной больше сотни метров, а кое-где она разливалась и вдвое шире, часто разделяясь на два потока, образуя посередине небольшие островки. Вездеход остановился. Все люди вышли из него и стали обсуждать, как лучше переехать реку; показывали руками возможные пути объезда.
- Видите вон тот бугорок посреди реки? – спросил у нас Едовицкий, указывая на небольшую каменистую кочку, выглядывающую из воды. Размером она была не больше квадратного метра. – Этот бугорок становится небольшим островом, когда в реке мало воды. Если острова не видать, значит, глубина сейчас большая. Придётся вплавь.
Я подумал, что это шутка и усомнился в том, что этот тяжёлый вездеход вообще может держаться на плаву.
- Ребята, все на крышу, повыше, – сказал нам Поляк. – Если вездеход начнёт крениться, перелезайте с опустившейся стороны наверх.
Вездеходчик Миша взял рулон скотча и начал им заклеивать все щели и зазоры в дверях вездехода. Универсальное средство для борьбы со всеми проблемами и поломками.
Все сели и взялись покрепче за борта крыши. Первая половина реки далась легко. Глубина здесь не превышала полутора метров, волны полностью скрыли гусеницы машины и крылья над ними. Дальше – глубже. Не отъехав и нескольких метров от крошечного островка посреди реки, вездеход тряхнуло и начало сносить течением в сторону. Волны достали до фар, двигатель надрывно грохотал, глушитель наполовину погрузился в воду и забулькал выхлопными пузырями. Гусеницы оторвались от дна и вездеход действительно поплыл, совсем немного, меньше десяти метров, затем снова вздрогнул, почувствовав твердь под гусеницами.
Волны расступились, и мы продолжили свой путь. На этой стороне реки, у подножья сопки, нас встретил одинокий, заброшенный балок с кучей дизельных бочек вокруг. Встретится ли нам хоть раз в этой тундре жилой балок? Присутствие таких одиноких лачуг в отдалённых уголках Чукотки для меня было труднообъяснимо. Едовицкий сказал, что такие балки, скорее всего, ставят охотники или рыбаки, чтобы ловить живность в любое время года.
Сегодняшний день в плане езды оказался самым непродуктивным. Ехали очень недолго, проехали мало. В дороге вездеход разулся. Пока меняли треки и натягивали на ленивцы слетевшую гусеницу, потеряли время. День уже клонился к закату.
Четыре часа дня. По правую руку от нас, в поле у дороги встречаем большой олений загон, огороженный покосившимся забором, сбитым из кривых толстых прутьев ивняка. Подобные сколачивают на скорую руку оленеводы из ближних сёл для своего скота. В километре от загона, у берега средних размеров реки показалась простая на вид сельская хата, обитая толем. Кое-где он оборвался, штукатурка осыпалась, оголив маленькие рейки прибитой дранки. На шиферной крыше от ветра качаются две длинные антенны. По мере приближения стало видно, что за первым домом стоит ещё один – немного больше, с длинной летней верандой. Облицован он деревянным штакетником.
Вокруг домов пристроено множество хозяйственных построек – гаражей и сараев. По двору разбросан всякий мусор и хлам.
Едва вездеход остановился у этих жилищ, мы сразу же спрыгнули и поспешили осмотреть дома. Было ясно, что это старое пристанище чукчей – в каждой комнате первого, меньшего дома, на крючках висели шубы и тулупы из оленьей шкуры, унты и шапки. Этот дом был разделен на две квартиры, одна из которых была обжита – посередине стояла большая кирпичная печь с плитой. Квартира разделялась печью на две половины – кухонную и спальную. В спальной части были сколочены две широкие двуспальные кровати-нары, застланные оленьими шкурами. Маленький столик у окна, застеленный грязной скатёркой. На столе магнитофон, DVD-проигрыватель с кучей дисков. Рядом, на полу, большие аккумуляторы с динамо-машинами.
В спальне у стены стояла большая самодельная книжная стенка, от пола до потолка заставленная двумя-тремястами томами самой разнообразной литературы – от русской классики до современных отечественных и зарубежных авторов. Покопаться в этих изданиях одно удовольствие. В итоге, небольшая библиотека лишилась четырёх книг, одна из которых уникальна тем, что была напечатана на чукотском языке. Называлась она «Ынанта’ычьыт лельутвыт». Автор – Рытгэв. Это настоящее чукотское имя самого известного местного писателя – Юрия Рытхэу.
Читать её с непривычки очень тяжело и смешно. Большую часть букв в словах этой книги составляла буква «Ы». Изредка, среди мешанины, казалось, случайных букв, проскакивали знакомые словосочетания, вроде «колхоз имени Ленина», либо «коммунистиеская партия». В остальном же, книга абсолютно нечитабельна, и может послужить только забавным сувениром на память.
Второй дом показался мне очень странным и немного загадочным. На внутренних стенах прилегающей к нему веранды висели не вычиненные до конца одеревенелые оленьи шкуры. Все комнаты этого дома были заставлены маленькими, грубо сколоченными из толстых досок деревянными нарами. Стены самого большого зала завешаны корявыми детскими рисунками – от обычных пейзажей и людей, до самых абстрактных творений, какие только может породить детское воображение. На полу, по углам, на голых нарах валялись детские народные полушубки из шкур диких зверей, маленькие унты и шапочки. Меня умилил висящий на гвоздике маленький детский тулуп из лисьих шкур, с чёрными ушками животного на капюшоне. Больше ничего, кроме голых стен и мусора по углам, в этом доме нет. Отдаленно это место напоминало какой-то заброшенный детский сад, присутствие которого здесь кажется совершенно невероятным и выходящим за рамки моего понимания. Этот дом, вместе с его странным содержимым, я просто отнес в свой воображаемый список необъяснимых явлений Чукотки и вышел во двор.
Всё это скромное хозяйство стояло на берегу небольшой реки под названием Гармыльгин. В обитом шифером гараже хутора покоились ржавые останки старых снегоходов. Чуть подальше, в поле, остов небольшого вездехода без гусениц и катков. У самой реки стоят на невысоких сваях большие цистерны. Рядом с кучей рассыпавшегося в крошку каменного угля – деревянные сани, в которые запрягали оленей. Чем-то они напомнили мне сломанную, плетёную кресло-качалку.
Я заметил, что жёлтый штакетник фасада «детского» дома ещё не успел окончательно посереть от времени, равно как и деревянные перекладины этого дома. Создавалось впечатление, будто дома кое-где ещё недостроены и заброшены раньше окончания строительства. Пара сооружений на периферии и вовсе находились лишь на начальной стадии строительства – были сбиты только деревянные коробки из толстых брусьев. Судя по относительно свежему цвету строительных материалов, можно сказать, что эти дома построены не больше десяти лет назад, а заброшены буквально в начале этого лета.
Пока многие из нас лазили по всем постройкам крохотного хутора и бегали по окрестностям, хозяйственный и серьёзный Кулешов уже успел приготовить на печи гречку с тушенкой и позвал всех на обед. Мы собрались под одной крышей обжитой квартиры за крохотным столиком у окна. В комнате было уже совсем темно, поэтому мы зажгли огарок свечи, который стоял на подоконнике. Места не хватало, и многие расселись по всей квартире, а кто-то вышел на улицу, присев на крыльцо.
- Последний раз тут оленеводы жили позапрошлым летом, а прошлым уж не было никого, – внезапно начал говорить Поляк, будто чувствовал, что мне нужны ответы на многие вопросы. – Эта бригада оленеводческая нашла, конечно, где хаты поставить – прямо на дороге до Валунистого. Там народу куча работает, копают золото на руднике круглый год, и вечно туда катаются все. Отсюда по зимнику, по льду Гармыльгина до Анадыря напрямую 150 километров. На снегоходе часа за четыре доехать можно.
То народ рёвом моторов оленей поразгонит, то охотники проедут непорядочные, бахнут пару штук… Одни убытки, в общем. Мы к ним постоянно заезжали, у них можно было оленину выменять на консервы всякие, крупы, соль-сахар, одежду. Четверо их тут жило – мужик, баба, и двое детей ещё с ними. Сидели они без соляры вообще, а был у них велосипед с динамо-машиной. А если свет нужен был, то садились в карты играть. Кто проигрывал, тот садился на велосипед и работал ногами. Пока педали крутят – свет есть. Лампочки у них ма-а-аленькие висели – машина 12 вольт всего выдавала. Так что один крутил, а другой сидел, радио слушал, или по рации говорил. «Аллё-аллё, приём-приём, как у вась пагодька? Фсё нальмальна?» - передразнивал Поляк чукчей, стараясь скопировать их акцент, говоря тонко и громко. – Только мы приезжаем, они нам уж рады. Знают, паразиты, что жрачки им дадим, да бухло с собой везём. Один сразу на велосипед, другой за рацию – звонить другим своим бригадам поблизости: «Аллё-аллё! Охотники приехали, охотники приехали, однако!» Рация-то у них древняя, трещит-пердит вся, из неё нихрена не слышно, и раз десять повторять приходится. И мы орём на них постоянно: «Да ёб вашу ж мать, ну нахуя вы их зовёте?!» Эти проглоты со всей округи сюда съедутся, на всех бухла с едой не напасёшься! А эти чукчи, что бочки бездонные! Их как не пои, они быстро не пьянеют, заразы.
Во втором доме детский лагерь был для детей оленеводов. Детей чукотских с деревни Канчалан привозили сюда на лето, чтобы они дома не шатались. Учили их здесь народному ремеслу, так сказать – они тут за оленями смотрели. Летний домик тот, там даже печи нормальной нет, только котёл на угле, и батареи вдоль стен. Зимой такой замучаешься топить.
Мы быстро разгрузили вездеход, перенесли некоторые вещи в зимний дом, где будем ночевать. Снова растопили в доме печь, растопили баню. Кулешов на ужин сварил жиденькую похлёбку из картошки, лука и тушенки.
- Мы сюда как приезжаем, то рыбачим на Гармыльгине часто, – продолжал Поляк. – Весной раз рыбачили, когда только лёд сошёл. Река разлилась хорошо, широко. Смотрим – на том берегу три медведя на корточках сидят, рыбачат. Издалека смотришь – ну натурально рыбаки сидят! И не отличишь от человека, пока не встанут.
- А как они рыбу ловят? Лапами?
- Конечно лапами! Бывает, морду в воду засовывают и пастью хватают. Вода чистая ведь, всё дно видать. Медведь выжидает, пока чего побольше подплывёт, и хрясть по рыбе лапой! Глушит, значит, и вытаскивает. А может и момент подгадать, и лапой рыбу плывущую р-раз! – и выкинуть на берег. В конце лета медведям вообще хорошо. Они к морю идут на зимнюю кормёжку. Садятся у устья реки и ждут, когда рыба на нерест попрёт. А прёт её там немеряно! Гарбуша, кета. Впереди самки, сзади самцы. Самки икру мечут, а самцы её потом оплодотворяют. И только рыба в пресную воду заходит, так всё – дни её уже сочтены. У неё остается несколько дней, чтобы успеть проплыть несколько километров вверх по течению, отнереститься, а потом сдохнуть. В Гармыльгине она нерестится как раз в этих местах. Когда она сделает своё дело, то всё дно реки покрыто белой спермой самцов. Идёшь через реку, сапогами эту слизь разгребаешь, а из-под неё икринки всплывают.
Когда Поляк закончил свою речь, за окном было уже совсем темно. Мужики доели свой ужин и отправились спать в вездеход. Я же, с тремя своими товарищами, с которыми ночевал эти последние дни в палатке, остался на ночлег в тёплом, прогретом доме. Спальный мешок и пенку я скинул на свою половину занятого лежака. Помимо шкур, на этих импровизированных кроватях валялись грязные засаленные войлочные накидки и маленькие подушки, которые мы убрали под нары. На шкуры мы расстелили спальные мешки и сперва завернулись в них, хотя в этом необходимости вовсе не было. Моё место на лежанке было как раз у горячей печной стены, лежать возле которой очень жарко. Впервые за много дней я не только вылез из спального мешка, но и разделся до трусов. Немного неудобно лежать здесь ещё из-за того, что нары уж слишком коротки. Ногами я упирался в стену дома, а головой в деревянную перегородку, разделявшую кухонную и спальную комнаты. В остальном ночь, проведенная в этом доме, была прекрасной. Хорошо прогретая печь до самого утра сохраняла тепло, а лежавшие в ногах шкуры были очень мягкими и приятными на ощупь.
День пятьдесят пятый. 11.09. Понедельник.
Встали в половину пятого утра, чтобы быстрее приготовить завтрак, поесть и снова в путь. Едовицкий был очень раздражён тем, что по утрам мы выезжаем поздно, собираемся очень долго, а вчера проехали слишком мало. Из-за потерянного времени он стал хмур и сегодня не желал терять ни минуты светового дня, чтобы к ночи уже добраться до Кремового.
Рассвет встретил нас в пять утра, забрезжив красным пламенем на горизонте, обрамляя небольшие, светло-серые тучи. Утро холодное. Дует слабый, но морозный ветер. К шести мы уже готовы к выезду. В избе Едовицкий нашёл пару совершенно новых сапог-болотников из толстой резины и отдал их мне, на замену старым и худым. Уверен, что они мне ещё очень пригодятся. Из-за сильного холода многие решили всё же ехать в кабине, и заодно доспать отнятые утром часы сна. Я снова поехал наверху – не хотел пропустить ни одного километра живописных чукотских пейзажей. Мы переправились через мелкую реку Гармыльгин, пробираясь по накатанной дороге через рощицы примятых карликовых деревьев и кустарников.
Через пару часов густые тучные облака расступились, обнажив чистое, без единого облака, голубое небо. Равнинный рельеф постепенно сменился на холмистый. Перед нами открылась настоящая саванна с пожухлой оранжевой травой, островами песка и смахивающими на пустынный чапараль кустарниками. Озёра отражали яркое небо и были такого насыщенно-синего цвета, что казались неестественным миражом. Хотя солнце и сияло высоко над головами, воздух по-прежнему был морозным и колючим. Через шесть часов поездки на крыше вездехода, все мои конечности промёрзли насквозь. Начало сильно клонить в сон. После обеда я сразу же залез в тёплую кабину вездехода, на наваленную груду спальников и матрасов, и забылся чутким, постоянно прерывающимся сном.
Четыре часа дня. Вездеход надолго остановился, и я снова перебрался из кабины на крышу. Рельеф здесь, как и в Золотогорье, высокогорный, только теперь сопки заметно круче и выше. Солнце ещё высоко, но уже клонится к горизонту. Мы стоим на КПП у рудника Валунистый. Из дежурки вышел широкомордый плечистый метис в голубой форме охранника. Сейчас Едовицкий постоянно кому-то звонил и договаривался с охранником о том, чтобы тот пропустил нас на рудник.
КПП стоял на перекрестке четырёх дорог. Накатанное вездеходами поле, из которого мы выехали, было самым худшим полотном для передвижения – просто раздербаненное гусеницами болотное месиво. Три остальных дороги представляли собой щебёночную насыпь, присыпанную сверху мелким, плотно сцементированным отсевом. Правая дорога уводила вдаль, петляя между сопок. У её начала стоял знак с надписью: «Счастливого пути. Эгвекинот». Дорога, пролегавшая прямо, вела на золоторудный карьер. По этой дороге почти без конца ездили тяжёлые импортные самосвалы, сворачивая влево, в сторону самого рудника, куда, после разрешения всех вопросов на КПП, направились и мы.
До рудника ещё около двух километров. По левой стороне дороги нам встретилась сначала большая электростанция с тянувшимися деревянными опорами ЛЭП, затем несколько больших хозяйственных ангаров с прилегавшей к ним большой теплицей, а после большое кладбище старой ржавой карьерной техники и вереницы ветхих балков. Сам посёлок стоит на пологом склоне высокой сопки. У второго КПП, уже при въезде на сам рудник, большие подсвеченные буквы: «Рудник Валунистый». Сам посёлок с виду похож на небольшую промзону с множественными хозпостройками, горно-обогатительным комбинатом, административным и жилыми корпусами.
Рядом с ГОКом навалены кучи привезённой породы, в основном, крупных валунов, которые разгребала карьерная техника – трактора и бульдозеры. Работа кипела. Сюда мы приехали для того, чтобы заправить вездеход – у нашей конторы была договорённость с местным начальством. Вездеходчик Миша заливал соляру в баки под завязку – 800 литров. Судя по гигантским цистернам, которые стояли выше по склону, эти 800 литров были каплей в море имеющейся здесь солярки. Заправка машины затянулась на полтора часа. Солнце уже скрылось за склонами гор, начало смеркаться. До Кремового ещё километров 20 пути, или 3-4 часа езды на вездеходе. На ночь глядя ехать по тундре не было никакого смысла – очень легко заблудиться и сбиться с дороги. Мы вернулись на перекрёсток четырёх дорог и свернули на дорогу, которая вела в сторону карьера, (она же шла и на Кремовый) проехали по ней пару-тройку километров и съехали с обочины в высохшее русло реки обустраивать ночлег.
- Мда-а-а… - протянул Миша, осмотрев сухую пойму. – В Багдаде снова засуха.
Долгое отсутствие нормальных дождей в чукотской «саванне» осушило многие реки, а те, которые ещё остались, вспенились от дохлой рыбы. Нормальной воды в тундре сейчас набрать практически негде. Ту воду, которую на утренней стоянке мы зачерпнули в Гармыльгине, долго пришлось кипятить. С той реки у нас лишь один чайник кипячёной воды, который мы поставили на огонь, заварить лапшу. По дороге часто проезжали грузовики и рабочие машины, которые часто нам сигналили; то ли поприветствовать, то ли в шутку, то ли позлорадствовать нашему бичарскому положению.
- Сволочи зажравшиеся, – со злобой бормотал на них Едовицкий. – Мы тут голодаем как собаки, а они там котлеты выбрасывают!
- Котлеты? – спросил я. – О чём ты?
- Да заезжали к ним уж пару раз, когда на участок ехали. Тоже дозаправиться. Ехали с самого Анадыря. У нас тогда много проблем в дороге с вездеходом было, больше недели ползли. На такую долгую поездку не рассчитывали, жратвы мало взяли, одной этой сраной лапшой и давились. Приехали голодные, жрать охота. Отвели нас в их столовку, накормили. На других рабочих смотрим, а они и половину порции не доедают. Выкидывают всякие салатики и котлеты целиком в урну. Покатались бы они несколько недель по тундре на одной лапше, я бы глянул, как они после такого котлеты в мусорку выкидывали.
Ладно, хрен с ними… Они ездят тут круглые сутки. Ночью только реже. Взрывают в карьере рудные жилы и раздробленную породу самосвалами возят на рудник. Одного только золота тонны две в год отрабатывают. Лишь бы ночью ничего не взрывали. Если сирены выть начнут, не поспим толком.
Пока разговаривали, чайник уже закипел. Все экономили ценную воду, чтобы каждый мог заварить себе лапшу. На чай воды не осталось, и жажду утолить нечем. И тут с нами произошло небольшое, но такое необычайно приятное событие, которое даже трудно принять за простое совпадение. Возле нашего привала остановилась цистерна, которая везла на Валунистый чистую воду. Водитель цистерны с необычным именем Спартак единственный из рабочих этого посёлка, который решил остановиться возле нас из чистого любопытства, узнать кто мы такие и что здесь делаем. Мы рассказали о нашей беде, и он доверху наполнил питьевой водой все вёдра, кастрюли и бутылки, которые мы ему принесли. Мы сразу же поставили кипятиться новые чайники с водой, умылись и помыли руки.
- Вы откуда будете-то? – спросил у нас Спартак. – С Воронежа все?! Так я и сам оттуда, с Отрожки!
- Как вы здесь оказались? – со смехом и удивлением спросили товарищи.
- Не-е-ет, как ВЫ здесь оказались? – с улыбкой спросил Спартак. – Я-то родился здесь, в Певеке. Живу только в Воронеже, а вахтой работаю здесь.
После недолгого приятного разговора, водитель цистерны уехал, а мы поужинали и сразу легли спать. Эта была наша последняя ночь в дороге и первая ночь, которую мы провели за полярным кругом.
День пятьдесят шестой. 12.09. Вторник.
Сильный ночной мороз не позволил нормально поспать ранним утром. Ближе к рассвету пришлось вставать и снова топить печь. С ранним отъездом повременили, чтобы хоть немного выспаться перед дорогой. Позже, когда солнце высоко поднялось над горизонтом, теплее так и не стало.
Все камни сухого русла заиндевели, а вода в вёдрах у палатки промёрзла на пару сантиметров. Пока завтракали, с севера набежали небольшие тучи, и с небес мягкими хлопьями посыпал снег. Я подумал, что для собственного же самосохранения будет лучше ехать в вездеходе, где тепло и не задувает ветер. К половине девятого мы продолжили путь и к полудню уже были в нашем новом лагере.
Все его обитатели вышли нас встречать, лишь только двигатель вездехода эхом затарахтел в узком ущелье, ведущем в широкую долину. Приняли нас радушно и радостно, помогли разгрузить вездеход. Среди всех геологов лагеря, здесь нас ждали и двое наших парней – Рома и Влад, с которыми мы расстались ещё в Анадыре. Кроме них, в лагере работали и другие геологи нашего университета, курсами младше и старше. С ними мы обменялись новостями, а те, в свою очередь, рассказали нам о положении дел на Кремовом.
Все рассказы работников, в основном, сводились лишь к одной персоне – главному геологу их бригады Дмитрию Розенову. Им оказался тот самый геолог, который советовал нам ещё в Анадыре запастись чифирными баночками. На первый взгляд, приятной внешности мужчина, крепкого сложения, на вид лет пятидесяти, с начинающей сидеть бородой и добрыми глазами. Но судя по рассказам товарищей – тот ещё мракобес. Москвич, который, по слухам, за всю жизнь ни разу не бывал в полях. Вечно ворчащий скряга-педант, который только и делал, что раздавал всем советы, которые мало того что были зачастую бесполезны, так ещё и вредны.
Он без конца старался вести учёт всем вещам и продуктам в лагере, а на деле продукты и вещи пропадали в ещё больших количествах; давал мелкие и бесполезные бытовые поручения и задания своим подчиненным, а если они не выполнялись, то он, зачастую криво, делал всё сам, затем выстраивал всех перед собой и показывал им результат проделанной работы, не забывая каждого поучать и раздавать «жизненные» советы и примеры. В итоге, всех он просто заебал и быстро потерял авторитет. Его перестали слушать, зачастую стали игнорировать все странные его поручения, иногда мягко и сдержанно посылая куда подальше. Результатом его «чуткого» руководства стал полный разлад с коллективом, и особенно с водителем вездехода, который после недолгой с ним работы написал заявление об увольнении, последние несколько дней сидел без дела и дожидался когда в лагерь приедет вездеход нашей бригады и отвезёт его обратно в город. По итогам месяца, планы геологической партии горели. Большинство работ не было выполнено, проб отобрано мало, а дело уже шло к зиме, и сезон подходил к концу.
Выполнять план мешали и другие обстоятельства. По словам геологов, им на партию выдали хоть и новые, но ужасно плохие рюкзаки для проб, у которых через неделю поотрывались лямки и выпали днища. Каждый вечер оторванные части рюкзаков пришивали заново, но это не помогало. Они всё равно без конца отрывались и совсем пришли в негодность. В итоге, на весь лагерь остался один-единственный рюкзак для проб, который берегли как зеницу ока и старались загружать его пробами как можно меньше. В маршрут ездили парами, по очереди, до тех пор, пока не уволился водитель. Пешком же путь до дальних профилей очень неблизкий. Теперь все просто сидели в лагере и ждали, когда приедем мы и привезём им новые рюкзаки и водителя.
Водитель Миша выполнил свою основную задачу – довёз нас до участка и уже через час выехал обратно в город с Поляком, прихватив с собой старого водителя Кремового. Мы же, после недолгих разговоров, принялись обустраивать свой лагерь.
Лагерь геологи поставили в широкой и извилистой долине между хребтами могучих сопок, которые упирались своими вершинами в низколетящие мелкие тучи. По долине протекал ручей под названием Кремовый и сливался с более крупной рекой, что проходила немного в стороне. Под ногами здесь, в основном, каменистая поверхность с тонким слоем сухого мшаника, с рощицами кустарников и карликовых деревьев. Все эти виды вокруг складываются в один обширный природный пейзаж необычайной красоты, простирающийся всюду, куда не устремишь свой взор. Сперва, эта красота оставляет после себя только самые приятные впечатления. Но когда приятные впечатления от увиденного начинают притупляться, становится жутко от мысли, что нам придётся исходить все эти полукилометровые сопки вдоль и поперёк.
Сам лагерь устроен хорошо. С множеством жилых палаток, столовой, складом, большой баней, туалетом. В центре работает дизельный генератор, от которого идёт проводка к каждой палатке. Здесь же лежит много досок и бруса, из которых можно сколотить нары. Палатки хоть и старые, с плохими печками из тонкой жести, но в них относительно тепло.
Своих палаток, кроме мобильной бани, у нас не было. Для нас выделили одну пустующую, небольшую. Брезент в ней протекает, но парни всё довели до ума – поддели изнутри под крышу большую клеёнку. В той палатке уместилось лишь трое человек. Я с ещё двумя парнями буду жить в Мобибе, в которой мы ночевали в дороге. Мы поставили в ней печь, сколотили из досок общие нары, застелили пол брезентом от влаги и провели проводку. Снаружи Мобибу хорошо привязали и обложили края самыми тяжёлыми камнями, которые только нашли поблизости.
Начало темнеть. Весь день, пока мы обустраивали свой маленький лагерь, время от времени шёл снег. В целом, погода была ясной, но череда маленьких тучек, гонимых ветром через долину, постоянно обдавала мокрым снегом. То он моросил совсем мелкими крупинками, то валил крупными хлопьями сплошной стеной и быстро таял на земле. К ночи тучи почти рассеялись; лишь на севере скопились густые облака, которые заслоняли собой слабо зеленеющее зарево северного сияния.
На ужин были рыбные котлеты из хариусов, пойманных в реке, и гадкое порошковое пюре. После ужина все собрались в палатке геологов. Нам показали карту одного из участков, на котором придётся работать. Сопки здесь натыканы одна на другой, с отметками высот от 500 до 900 метров – неплохое испытание на выносливость.
- Нас медведи тут просто заебали! – сказал Влад. – Ни оленей никаких, как у вас, ни зайцев. Одни медведи и росомахи. И если последние ещё пугливые, то медведи вообще на голову больные. Сначала гонятся за тобой, ты от страха кирпичей раз десять наложишь, а потом они просто разворачиваются и уходят. Мы их тут столько раз уже встречали… Рома, расскажи, как вы на медведя нарвались.
- Я в паре с Толиком шёл, мы пробы вместе отбирали, – начал рассказывать Рома. – И тут Толик говорит: «Там медведь», и показывает пальцем на склон соседней сопки, метров пятьсот до неё. Ну я смотрю – на склоне камень какой-то большой лежит. Толику я, конечно же, не поверил. Толик у нас шутник херов, любит пошутить. Я встал лицом к камню и закричал. Камень поднял голову и встал на четвереньки – он там в траве что-то жрал – и побежал за нами. Толик рюкзак кинул и по газам. Ну, у меня уж выбора не было. Тоже рюкзак бросил, и следом. Бежим с ним наперегонки, я у него и спрашиваю: «Толик, а нахуя мы побежали?» А он смотрит на меня своими выпученными чукотскими зенками, и орёт: «Бежим!» Мы и бежим дальше. Я оборачиваюсь, смотрю, а медведь уже на нашей сопке, по склону поднялся, и скорость набирает. Я ещё быстрее давай бежать. Через пару секунд оборачиваюсь снова, а расстояние между нами стало ещё короче – он всё ближе и ближе. Смотрю я на него и думаю: «Ебать он здоровый! Нам точно пиздец». И тут медведь притормаживает у рюкзаков и принюхивается. Обнюхал хорошенько так, потом развернулся, и пошёл обратно.
- Да у него берлога здесь неподалёку, за теми вон сопками. Мы сами мимо проходили, видели. У вас там тоже профиля будут, посмотрите, – сказал нам сидевший здесь же геолог по имени Лёха Бакумов.
День пятьдесят восьмой. 14.09. Четверг.
Ночью были сильные заморозки. На палатку намёрзла ледяная корка, и снова всё заиндевело вокруг. Забрезжил яркий рассвет. Проснулся в пять утра от сильного холода и растопил печь. Через несколько минут воздух в палатке немного прогрелся, и меня разморило на сон, но долго поспать не пришлось – в 8 утра уже вышли в первый маршрут. Я боялся замерзнуть и взял с собой куртку, которая снова быстро стала обузой. На первом же подъёме я сильно взмок и оставил её. Болот здесь гораздо меньше чем в Золотогорье, поэтому я сменил тяжёлые резиновые сапоги на берцы. В некоторых редких местах болотина всё же встречалась, но вода в ней покрылась тонким слоем льда, а болотные кочки, замерзли и хрустели под ногами.
Все наши десять квадратов маршрутов пролегали на четырёх маленьких отдельных участках. В каждом таком участке, в среднем, профилей двадцать, длиной от одного до двух километров. В идеале, эту территорию можно закрыть за 12 рабочих дней, хотя все прекрасно понимали, что этот план мы выполнить уже не успеем. Едовицкий во что бы то ни стало хотел закрыть территорию, поэтому приказал нам делать в день по двенадцать километров, тем более первые профили самого ближнего участка были не такими уж и сложными. Они и вправду давались очень легко – участок был ровный. Дальше профили уходили на высокую, крутую сопку.
К обеду поднялся небольшой ветер и нагнал туч. Пошла редкая снежная крупа. Начали подъём на гору, подножье которой было усеяно медвежьим помётом и глубокими отпечатками огромных лап. Крутой склон был сложен мелкой сыпучей дресвой, в которой вязли ноги. Время прохождения одного профиля возросло в разы. С высоты этой долговязой сопки можно было ещё лучше рассмотреть сильную неоднородность рельефа. Горные гряды шли одна за другой, параллельно друг другу. Они тянулись до самой бесконечности, синели за слоями озона, уходили далеко за горизонт, скрывая за своими крутыми склонами узкие долины водоразделов. Всё это зрелище завораживало. Я представлял себя альпинистом, путешественником, первооткрывателем, которому впервые открылось первозданное чудо диких, нехоженых мест.
Чудеса на этом не кончались. Со стороны этих бесконечно-длинных гряд на нас шёл мощный снежный фронт, заслоняющий горы сплошной белой стеной. Через несколько минут, будто ширмой, которая загораживает ночное окно от глаз посторонних, от нас скрылись абсолютно все сопки. Поднялся сильный ветер и ненадолго отогнал в сторону тучи. Мы снова увидели хребты, которые теперь полностью укрылись белым одеялом. Меньше чем за час в горах наступила зима, будто мы перенеслись в совсем другое место, и в другое время года. На наших глазах всемогущая длань природы вершила такие резкие перемены, перед которыми нельзя было не благоговеть.
Снег на время перестал идти; тучи не долетели до нас всего пары километров и ушли куда-то в сторону. Мы уже было подумали, что на этом всё и закончится, но всё только начиналось.
Через несколько минут на нас обрушилась густая стена пушистого снега. Началась настоящая метель, за минуты засыпавшая сопку и нас с ног до головы. Немного похолодало, но, не смотря на холод и сырость, мне было очень жарко. В футболке, фланелевой рубашке и рабочей робе я продолжал обильно потеть, упорно и методично пытаясь взбираться какой уже профиль подряд вверх по склону этой бесконечной горы. После десяти пройденных профилей мы поняли, что дальше в таких условиях работать невмоготу, и возрастающая влага на камнях увеличивала электропроводимость пород, выдавая неверные значения поля при замерах.
Мы свернули аппаратуру и спустились с сопки. Очень кстати по долине мимо нас проезжал Трэкол геологов – они искали своих товарищей и заодно подобрали нас. Влад долго пытался связаться по рации со своими, которые всё не выходили на связь. Вскоре мы увидели их тёмные силуэты, резко выделяющиеся на фоне белой пелены. Через полчаса были в лагере, где нас ждал горячий ужин.
Еду здесь снова приходится экономить. Анадырская контора опять обула нас, оставив ни с чем. Ещё в Золотогорье Едовицкий по телефону выпрашивал у начальства побольше провизии для Кремового. Нам прислали лишь десятка три буханок хлеба и немного запасов на дорогу. О еде сказали не беспокоиться – на Кремовом, якобы, её было в избытке. Когда же начальник Кремового Розенов звонил в контору с просьбой прислать вместе с нами еду, контора ему ответила, что мы привезем с собой достаточно провизии для окончания рабочего сезона.
Но есть и положительные моменты. За ужином геологи рассказали, что Розенов закупил для своей партии несколько коробок всяких сладостей – шоколадных плиток и батончиков. Он давал их всем желающим под личный забор, то есть сладости можно взять под роспись, и их стоимость после вычитали у просящего из зарплаты. Среди геологов охочих до шоколада было мало – то ли к сладкому они были равнодушны, то ли не хотели лишний раз ходить к своему начальнику в палатку. Сразу же после ужина мы с моим соседом Димой зашли в жилище начальника просить шоколад.
В обители Розенова царил полумрак от слабо мерцающей лампочки на потолке. Здесь сильно ощущалась какая-то болезненная, подвальная сырость и холод. На перекладинах сушились носки, панталоны и куча пойманных им хариусов. Запах всех этих вещей, примешавшийся к кислому запаху пота начальника, источал резкий аромат, от которого в палатке надолго задерживаться совсем не хотелось. У противоположной входу стены жилища стоял небольшой столик с принтером. По бокам две нары, одна из которых завалена кучей шмотья и разных бумаг. На втором лежаке под спальным мешком покоился сам Розенов. На животе у него лежал раскрытый ноутбук и почти съеденная плитка шоколада в разорванной обёртке. Когда мы вошли, он нехотя встал и спрятал в резиновые шлепанцы свои когтистые ноги, а шоколад и ноутбук поставил на стол.
- Чего надо? – спросил он.
- Шоколада, - ответили мы.
- Аа… - сказал он и вытащил из-под нары несколько вскрытых коробок. – Значит так, я этот шоколад запишу на ваш отряд геофизиков, сами потом разберётесь
- Зачем на весь отряд? Пришли же только мы вдвоём.
- Это что же мне, каждую шоколадку на отдельного человека писать?
- Ну конечно, – сказал ему Дима. – Зачем записывать этот шоколад ещё и на тех, кто его есть даже не будет?
- Ой, как сложно… - тяжело вздохнул начальник. – Вот сколько мне потом считать придётся, голова уже кругом! Вы ничего получше придумать не могли? Попроще, чтобы не так сложно было?
- В смысле – попроще? – снова отвечал Дима. – Просто записываете каждую взятую шоколадку для каждого человека в графу личного забора. Проще и быть не может...
- Я сам знаю, как будет проще! – внезапно огрызнулся начальник. – Я просто сказал, что потом всё это считать будет сложно. Всё, берите свой шоколад и идите, я без вас разберусь!
Мы с Димой переглянулись. Розенов открыл таблицу на своём ноутбуке и начал вбивать наши имена и фамилии в отдельный столбец. Всё это происходило так медленно, что мы не стали больше ждать и сразу ушли из палатки.
Снег на улице всё продолжал валить. Его толщина росла с каждым часом. Хотя температура воздуха за день немного прогрелась до плюсовой и снег прилипал к ботинкам толстым слоем, таять он всё же не спешил. Точнее, не успевал. На земле лежали небольшие сугробы, а на верхушках гор выросли снежные шапки.
День пятьдесят девятый. 15.09. Пятница.
Сегодня ночью было куда теплее, чем вчера. С утра на небе снова яркое солнце. Снег за ночь не растаял, и снежные вершины сопок ослепляли своей белизной. Из-за снега план работ на сегодня небольшой. Мы начали новый участок и прошли половинки профилей по равнине. Карабкаться в сопку по снегу было делом смертоубийственным.
В такую погоду мы продолжали ходить с электроразведкой. Едовицкий сказал, что с БИКСом можно проводить замеры и в снег. Всем уже было всё равно, на сколько качественной будет такая съёмка. Нам хотелось, чтобы поскорее выпало как можно больше снега, чтобы уже никакая съёмка не была бы возможна. Все начинали мечтать о возвращении домой – о вкусной еде и тёплой постели. Но забирать нас никто не спешил. По документам Магаданской конторы, полевой сезон должен закончиться 10 октября – примерно в это время в Магадане ложится снег. По логике магаданского вышестоящего начальства, раз в Магадане нет снега, то и на Чукотке его быть не должно. Впрочем, логика не прослеживалась и в других указаниях свыше. Четвёртый, самый большой и самый дальний участок, который нам предстояло ещё пройти, в прошлом сезоне был признан неперспективным. В этом сезоне нам его утвердили. Видимо, как раз для того, чтобы нам было чем здесь заняться до 10 октября.
Закончили не поздно. После полудня возвращались в лагерь. Солнце слегка пригревало, растопив снег на восточных склонах. Ужасные, казенные берцы, которые я впервые за сезон надел только вчера, сильно натёрли ноги и пропускали воду похлеще порванных болотников. Куртку надевать не стал – сегодня даже теплее, хотя на вершинах сопок дул холодный ветер и не давал останавливаться надолго. Стоило лишь немного замедлить шаг и сделать передышку, как мокрые ноги сразу отмерзали, а ветер обдувал вспотевшее тело. Словом, в куртке было слишком жарко, без неё прохладно. Золотую середину найти трудно.
День шестидесятый. 16.09. Суббота.
Сегодня в маршрут не пошли. Ночной мороз сковал снег, успевший подтаять вчера на склонах, и теперь к профилям невозможно было подойти даже близко. Кулешов вместе с Петрухой и Розеновым с утра пораньше уехали на Валунистый за хлебом, а кроме него хозяйничать на кухне и готовить еду для ватаги голодных геологов никто не стал.
Некоторые пошли рыбачить на речку. У парней была удочка с блесной, на которую они один за другим вытаскивали из воды хариусов.
После обеда в лагерь заглянули охотники на внедорожнике и каком-то китайском пикапе. Болот на пути не встречалось, а по накатанным щебенчатым дорогам легко могла проехать и небольшая колёсная техника. Из внедорожников вышли двое крепких мужчин средних лет с белой длинношерстной собакой и один мужчина постарше – плешивый, опирающийся на трость, с трудом волочащий непослушные ноги.
Люди приветливо поздоровались за руку с каждым подошедшим геологом. Закурили. Спросили, не беспокоят ли нас какие животные, и ловится ли в этих местах рыба. Плешивый старик расспрашивал, какими изысканиями мы здесь занимаемся, какая площадь исследуемых участков, длина шага и профилей.
- Это старый геолог, – засмеялся и похлопал старика по плечу один из охотников. - Хочешь, мы тебя здесь оставим? Походишь с парнями в маршруты, молодость вспомнишь!
Надолго охотники не задержались. Докурили, помахали всем рукой и поехали в сторону Валунистого.
Уже на закате дня в лагерь вернулся наш Трекол с хлебом и полным кузовом дров – в основном, с разбитыми деревянными поддонами и ящиками, в которых на Валунистый из Эгвекинота привозили всякие грузы.
День шестьдесят первый. 17.09. Воскресенье.
Каждую ночь при сильных морозах мы с соседями подолгу упражняемся в играх на терпение, выдержку и выносливость. После полуночи палатка промерзает насквозь. Из спального мешка даже нос высовывать не охота – он сразу же отмерзает. Игра начинается. Все просыпаются, кутаются в спальники и ждут, пока кто-то не выдержит и встанет топить печь. Когда это происходит, остальные облегчённо вздыхают и снова засыпают в прогретой палатке.
Многие геологи спят в спальных мешках в одних трусах. Говорят, что так даже лучше – тепло тела хорошо согревает мешок. Проверять это утверждение я не решаюсь, и по ночам сплю в подштанниках, носках и футболке.
Ни у кого из партии на этом участке не было уличного термометра, но я уверен, что сегодня ночью его столбик опустился бы ниже десяти. На треть заполненное оцинкованное ведро у палатки промёрзло до самого дна. Берега Кремового ручья подмерзли толстым, но хрупким и рассыпчатым льдом.
Сегодня по указанию Едовицкого мы поехали работать на самый дальний участок, до которого семь километров езды по извилистой, петляющей меж сопок дороге. В дороге повстречали бурого медведя, который бежал от нас вверх по крутому склону.
На участке прошли несколько профилей, и в середине дня остановились на высоком пике одинокой сопки пообедать и рассмотреть окружающие нас вершины заснеженных хребтов. Где-то далеко, внизу, в долинах гор шумят по перекатам многочисленные реки и ручьи, раздаваясь повсюду таким гулким эхом, что можно подумать, будто где-то совсем рядом проходит крупная автотрасса, либо прямо за ближайшей горой стоит большой шумный город с сетью автодорог, фабрик и стучащих трамваев.
День шестьдесят второй. 18.09. Понедельник.
После череды хмурых снежных дней на Кремовом установился антициклон. Третий день подряд на небе ни единого облачка. Даже на вершинах почти безветренно. Ночью воздух охлаждается, примерно, до минус пяти. Днём же солнце прогревает его до плюсовой температуры. Нагретые камни склонов искажают холодный воздух. Снежные вершины многих высот продолжают медленно таять.
Снова встретили в поле медведя. Он бежал совсем близко, под склоном сопки, и на этот раз мы смогли рассмотреть его лучше, чем когда-либо. Его коричневое, лоснящееся тело хорошо выделялось на фоне белого склона. Это был молодой подросток, совсем небольшой. Судя по размерам и по возрасту, не старше трёх лет. Наверное, он не так давно оторвался от матери.
Сегодня в маршрут, помимо нашего отряда, собрались почти все геологи. Мы сидели в пассажирском отсеке Трэкола и обсуждали происходящую вокруг лагерную и рабочую жизнь. Тема снова зашла о начальстве. А именно, о начальнике геологов Розенове. Бакумов сильнее других испытывал к нему острую неприязнь и не стеснялся громко поливать его даже в столовой, которая ближе всех стояла к палатке начальника. Розенов же, в свою очередь, старался просто не замечать смешков и оскорблений за своей спиной, будто всё это вовсе его не касалось.
По словам геологов, когда все уходили в маршрут, Розенов весь день лежал в своей палатке, без конца топил печь дефицитными дровами, смотрел какие-то российские мыльные сериалы и доедал шоколад, закупленный на партию.
- Конечно, его сложно упрекнуть в том, что он не ходит в маршруты, – рассказывал нам Бакумов. – Он же типа начальник, он в маршруты вообще не обязан ходить. Его дело – пускай не ходит. Но он лежит в палатке целый день и ещё нас упрекает в том, что мы плохо работаем. Видите ли, ему не нравится, что мы с маршрутов приходим очень рано. В конторе нашей рабочее время, мол, до шести, а мы приходим в 2-3 дня. Мы ему говорим: Тебе время нужно, или объёмы? Ведь всяко лучше объёмы – результат же на лицо, а по времени мы можем прийти, сесть за сопку, отобрать десять проб и лежать весь день до вечера. «Объёмы», - отвечает. «Сколько нужно?» «По 30 проб», - говорит. Да без проблем! Мы эти 30 проб отберем ещё быстрее и приходим до обеда. Он недоволен: «Вот я в ваше время и по 80 таскал!» Мы возражаем сразу, что это тяжеловато – 80 проб утащить за раз одному. Это тридцать кило почти. Далеко не унесешь, тем более по такому рельефу, с такими большими подходами. Короче, предложили ему сходить в такой маршрут самому. «У меня у самого дел полно, – отвечает. – У меня 70 километров геологических маршрутов». На самом деле, он до сих пор ни одного так и не прошёл, потому что лежит всё время у себя в палатке. Наконец, мы его достали, и он решил всё же показать нам «мастер-класс» - пошёл в одиночку в маршрут. Сказал, что легко отберет сегодня 80 проб. Его до ночи не было. Пришёл убитый, еле стоял на ногах и принёс 60 проб, 20 из которых неотбор – куски земли с болотных кочек. После этого маршрута он два дня из палатки не выходил. Потом выполз и сказал, что у него больное колено, и что больше он не сможет ходить в маршруты. После этого случая все его претензии к нам затихли.
И вот так у него во всём. На словах он страшно занят. Каждый день говорит: Завтра будем плотно камералить. На деле же не происходит ничего. Возникает какая-то проблема, к нему идёшь, он важно кивает: «Я буду внимательно разбираться в этом вопросе», или «Я сам во всём разберусь». Потом он уходит в палатку и просто лежит там, пока мы не начнём решать проблемы за него.
А когда он разведывал дорогу, это был просто атас! Первое время мы в маршруты ездили по заросшей долине, по которой Трэкол еле полз. На одном из профилей мы пошли по дальней долине, которая параллельно нашей пролегает. Она была широкой, и видно было, что там когда-то дорога шла – она и сейчас хорошо накатана. С высоты хребта видно, что эта дорога ведёт как раз к дальним профилям и петляет куда-то дальше. Парни потом по карте посмотрели куда она ведёт, и оказалось, она раньше шла к старому лагерю геологов, которые занимались здесь разведкой ещё в 94-м.
Мы рассказали Диме, что тут неподалёку есть накатная дорога, по которой можно ездить на профиля быстрее. «Надо бы её разведать», - говорит. «Зачем её разведывать? – спросили мы. – Идёт по долине нормальная дорога. Мы когда проезжать мимо будем, то там всё видно – она с одного места почти вся просматривается». Он упёрся: «Нет. Дорогу надо разведать». Ну, в общем, человеку нечем было заняться. Видимо, надоело в палатке лежать. На следующий день сел он с водилой в Трэкол и поехал по этой дороге кататься. Полдня они убили на поездку, возвращаются, мы у него спрашиваем: «Ну, что разведал?» Он отвечает с таким видом невозмутимым, будто только что сказал доселе никому неизвестную истину: «Там дорога. Идёт куда-то далеко, петляет среди гор. Но нам так далеко не надо. У нас профиля ближе, до них по ней доедем». Мы посмотрели на него как на идиота.
Но самое безумное в нём то, что он просто повёрнутый верующий фанатик – крестит всё и вся вокруг. Нас, когда мы уходим в маршрут, когда мы приходим из маршрута, или когда увидит что-то странное. Когда мы переплывали Кончелан, в кабине вездехода дверь открылась, в салон начала вода хлестать. Все подорвались, кинулись закрывать. А Дима просто спокойно сидел с глазами на выкате и перстом открывшуюся дверь благословлял. Раз перед профилем он нам сказал: «Вы медведя не бойтесь. Если увидите, что на вас бежит, то смиренно перекреститесь и прочтите молитву». Мы поржали. Я сказал, что вместо молитвы предпочёл бы какую-нибудь автоматическую «Сайгу». Он покосился так пренебрежительно: «Ну, если ты какой-то атеист, то бери своё ружьё, а я бы вместо него воспользовался молитвой, и с божьей помощью медведя прогнал».
А потом он нам такой замечательный способ самообороны от медведя рассказал! Говорит, что этот метод он десятилетиями по крупицам собирал, что уже смешно. Суть такова – если на местности есть угроза нападения, то всегда носишь при себе нож и соломенную шляпу. Я вообще понятия не имею, почему именно сраную соломенную шляпу, но опустим это, профессионалу виднее. Идёшь ты, значит, по полям, по лесам, в шляпе и с ножом, и видишь – медведь на тебя бежит. Ты не паникуешь и стоишь, где стоял. Когда медведю до тебя остаётся несколько метров, то нужно резко снять шляпу и кинуть медведю в морду. Это его ошарашит и остановит на пару секунд, и вот как раз в этот момент ты прыгаешь, подныриваешь под него и ножом вспарываешь брюхо! Как вам такое?
Все, кто ехал в кабине, дружно прыскали смехом от Лёхиных рассказов о Диме.
День шестьдесят третий. 19.09. Вторник.
Весь день небо затянуто тучами, а по долине гуляет небольшой, но прохладный ветер, который с высотой всё крепче и холоднее. Из-за холода работали быстро и непрерывно. Все угрюмо шагали, матерились и мечтали о снеге, который больше не хотел выпадать. Тучи то расходились, обнажая голубые просветы неба с сияющими лучами солнца, то снова сильно сгущались, повергая долину во мрак.
В такую холодную и мерзкую погоду работать не хотелось совсем. Закончился отвратительный день поломкой Трэкола, который отвозил нас обратно в лагерь. Пока Петя возился с этим большим железным зверем и пытался приделать обратно отвалившееся в дороге переднее колесо, геологи, по уже сложившейся в этом лагере традиции, снова стали обсуждать и смеяться над Розеновым. Они повторяли вновь рассказанные о нём истории и дополняли их новыми подробностями. Чтобы ничего не забыть, Лёха даже составил список золотых цитат начальника и записывал их на стене своей палатки. Один из парней задумчиво произнёс:
- Интересно, что будет, если Дима увидит все эти цитаты на твоей стене?
- Он их видел, – усмехнулся Бакумов. – Посидел, почитал всё внимательно и молча вышел с грустным лицом.
Все эти фразы теперь ходили по устам каждого в нашем лагере, вставлялись в любой разговор, сопровождались приступами смеха и подшучиванием друг над другом фразами, типа: «Ты не так всё делаешь, я покажу тебе мастер-класс», либо: «Всё, парни, завтра снег. Начинаем плотно камералить», или: «Парни, медведя не бойтесь. Мы помолимся, и он уйдёт». Во время споров кто-то внезапно делал серьёзное лицо и, копируя выговор Розенова, говорил: «Это обсуждаемо», «Поищем компромисс», «Мудрое решение. Мы, наверное, так и поступим», «Умный, да? Ты, наверное, в университете учился?» Пока смеялись, Петруха починил колесо. Доехали до лагеря уже в сумерках.
На следующий день Петруха с Розеновым поехали на Валунистый за хлебом. Нас некому было везти на дальние профиля, поэтому мы остались сидеть в лагере. Занялись готовкой обеда и ужина, заготовкой дров, устроили банно-постирочный день. Геологи пошли по ближнему маршруту и вернулись после обеда очень уставшими.
- По этим профилям невозможно ходить! Они проходят через такие крутые сопки, на которые вообще залезть нереально, – возмущался Влад. – Устаешь даже не потому, что тащишь за спиной несколько кило этих проб, а потому, что без конца ползёшь по этим крутым сыпунам, на которых три шага можно считать за один. Да и что нам на сопках искать? Может, я и плохой геолог, но, на сколько я знаю, этот метод геохимии ищет уже рассеянное золото, которое вымывает вода из залегающих пород. То есть его нужно искать в долинах рек, между сопками, а не на вершинах.
- Так это ваш умный начальник маршруты составлял, - отвечал Едовицкий.
Влад от этих слов сначала рассмеялся, а потом серьёзно сказал:
- Я этого идиота точно когда-нибудь побью.
Всех геологов, которые были на кухне, опять затрясло от злости. Розенова обкладывали тёплыми словами все кому не лень. Его ненавидели и презирали, над ним смеялись все, и такой настрой геологов постепенно перекидывался и на нас.
Сам Розенов понимал, что совершенно потерял авторитет среди своих подчинённых, поэтому старался как можно реже выходить из своей палатки, почти не разговаривать, чтобы не давать нового повода для насмешек обитателям всего лагеря. Даже за обедом, завтраком и ужином он приходил в столовую лишь на минуту – только взять порцию еды и снова скрыться в своей холодной палатке.
- Эта свинья носу не показывает из палатки, пока все в маршруты ходят, а сам жрёт за семерых, – всё возмущался Влад. – Сегодня, как он приедет с Валунистого, оставим ему еды поменьше, остальное всё сами съедим. Он же сам говорил нам: «Кто не работает, тот не ест». Вот и пусть на диете сидит.
День шестьдесят пятый. 21.09. Четверг.
В тундре потеплело. Последние два дня вода в ведре у палатки не замерзала, лёд на речке потихоньку таял. Тучи то летали высоко, то опускались и цепляли собой вершины сопок.
Сегодня Петруха повёз нас на маршруты не по кривой дороге среди сопок, по которой мы ездили обычно, а в объезд, по хорошо накатанной дороге Эгвекинот-Валунистый. Дорога петляла по широким горным долинам, иногда переползала через пологие вершины холмов. Вдоль неё проходила высоковольтная деревянная ЛЭП и стояли настоящие дорожные знаки с километражом до Эгвекинота, до которого отсюда 170 километров пути. У многих мелких горных рек, перебегающих прямо через дорогу, стояли знаки «БРОД». Сейчас почти все эти реки пересохли и оставили после себя лишь каменистые углубления русел.
В маршруте нас застал дождь. Точнее, даже не дождь, а очень мокрый снег. Когда мы проходили профиль у вершин сопки, то услышали громкий и раскатистый хлопок, прилетевший издалека – на Валунистом взрывали породу.
Работу закончили рано и первее всех. Спустились к Трэколу и поехали по долине на профили геологов, ждать пока они вернутся с маршрута. Первым с горы к машине спустился Влад.
- Парни, щас новость расскажу! – кричал он, залезая в кабину. – На Лёху медведь чуть не кинулся! Мы с ним разминулись сейчас, он дальше по маршруту пошёл, но перед этим всё мне рассказал. Там, на профиле, у медведя лежанка, говорит, была. Идёт Лёха, значит, а медведь из кустов выскакивает, метрах в тридцати. Огромный, жирный. У Лёхи паника. Он пробы кинул, потом зачем-то подбирать их начал, а потом так заорал, как никогда раньше. Медведь развернулся, и давай убегать от него, а Лёха в другую сторону кинулся. Он, говорит, шёл сначала, смотрит – вокруг здоровые медвежьи кучи. Ну, мало ли, думает, так совпало, что он тут в туалет пару раз сходил. Но у него там место облюбованное оказалось. И этот испуганный медведь побежал в сторону наших геологов. Сейчас вспугнет и их ещё, или кинется. Этого только не хватало.
- Не, медведи добрые сейчас, – спокойно сказал Петруха, – отъелись хорошо. Лёха ж сам сказал, что он был толстый. Они на людей если и кинутся, то только от безысходности, но сперва всегда будут бежать. Они сейчас уже к спячке готовятся, место себе ищут и никого не трогают.
День шестьдесят восьмой. 24.09. Воскресенье.
Некоторые маршруты попадались с такими подходами, по которым не мог проехать Трэкол – было так узко, что едва кончался один склон горы, как сразу же начинался другой. Немного дальше ущелье расширялось и образовывало широкое дно, сложенное намытыми волнами самых разных пород: от небольших разноцветных метаморфических валунов и булыжников, до огромных глыб темноцветных магматических андезитов и базальтов.
Дно таких ущелий было очень извилистым; то левая, то правая сопка из горных гряд резко выдавалась вперёд. Сзади и далеко впереди возвышались крутые высокие стены горных склонов, утыканных вертикальными столбами выветренных останцов горных пород.
В это крутое ущелье почти никогда не попадало солнце, поэтому по склону, с которого мы спускались уже вечером, протянулась длинная узкая полоска не растаявшего льда со снегом. Она тянулась от верхушки до самого дна и по бокам обрамлялась большими, острыми обломками пород. Коле было лень спускаться с крутого склона пешком, поэтому он разбежался и прыгнул на толстую наледь, которая мгновенно увлекла его вниз по скользкому снегу. Уехал он не далеко. Где-то на середине склона его задница соскользнула со снега и уже на хорошей скорости продолжила тарахтеть по острым камням. Коля выгнулся от боли, упал на спину, потом завалился набок, и только тогда смог затормозить ногами. Он быстро поднялся, захромал на обе ноги и натужно закряхтел. Все мы наглядно убедились в том, что спускаться по узким ледникам на дно ущелья было плохой идеей.
День шестьдесят девятый. 25.09. Понедельник.
Мороз снова крепчает. Сегодняшние профили маршрута проходили через крутую и очень высокую, сыпучую вершину. Восточная сторона горы оттаяла, а западная из-за тени оставалась заиндевелой до самого вечера. На светлой стороне слегка пригревало солнце, было тепло и вроде как безветренно. Но только перевалишься на восточный склон, как изо рта сразу начинает идти пар, ледяной ветер продувает вспотевшее тело, а аппаратура отказывается работать.
Ужасный магнитометр по инструкции выдерживает морозы до -15. В реальности он выключался, когда столбик термометра доходил до нуля. Если же в маршрутах он переставал работать, его можно было убрать в тёплое место, например, за пазуху, и отогреть. Но не только этим прекрасно данное чудо российской инженерии. При самом небольшом минусе у него замерзала и трескалась обмотка проводов, которые вели к антенне и батарее. Провода начинали отходить, и прибор выдавал нереальные значения поля.
Часто Минимаг получалось оживить, но из-за этого приходилось выбирать – остановить всю связку и ждать на холоде пока прибор отогреется под одеждой, либо бросить этот убогий магнитометр и идти доснимать хотя бы электроразведку. Было слишком холодно для того чтобы останавливаться каждые пару сотен метров, поэтому по теплу я работал, а в тени, когда магнитометр замерзал, запихивал его под одежду и ничего не измерял.
Крутые камни на восточном склоне ужасно скользкие, а мелкая сыпуха плотно сцементировалась в ледяную корку. Подниматься на этот каток не так уж страшно, чем спускаться, хотя и тяжелей. Главное, не оборачиваться и не смотреть, на какой огромной высоте находишься.
Один из парней оступился, уехал по склону вниз, ушиб о камень своё колено и больше не мог идти в связке. Мы помогли ему немного спуститься и отправили вниз по ущелью в долину, где стоял наш лагерь, до которого километра три по прямой. Я сложил свой бесполезный, замёрзший магнитометр, взял пульт управления БИКСом, и мы пошли втроём.
Съёмка стала тяжелее в разы, потому что некому было подтягивать посередине длинную верёвку 80-метрового разноса, и она бесконечно цеплялась за камни.
Сам жёлтый чемоданчик-приёмник весил не больше трёх кило, но этот тянущийся за ним длинный разнос увеличивал его вес раз в пять, если не больше.
Под конец дня мы прошли семь профилей, четыре из которых я нёс БИКС. С каждым шагом мне казалось, что ещё немного, и я помру. К концу дня мои ноги подкашивались как в первые дни работы и тряслись от перегрузки руки, которыми я без конца подтягивал за собой тяжёлый чемодан.
День семидесятый. 26.09. Вторник.
Настал тот день, когда вода Кремового ручья покинула нас. Утром я пошёл помыть посуду в реке, разбил замёрзшую корку льда, а под ней была лишь четверть пустоты и голые камни. Сегодня остались в лагере. Геологи уехали в маршрут, где-то выше по течению раздавили ледяную плотину, и сильный поток холодной воды быстрой волною хлынул по оставленному руслу вниз по долине, к нашему лагерю.
Вечером у всех нас появилась надежда уехать из этого лагеря раньше окончания полевого сезона. На участок заглянул случайный Урал с сотрудником росприродоохраны на борту. Никто не знал, как он нас нашёл посреди тундры. Этот невысокий, но скандальный клоп наделал много шума.
Днём в лагере не было никого из начальства. Едовицкий ушёл в маршрут, а наш главный диванный геолог как назло куда-то исчез. Сотрудник поехал на поиски начальства и через полчаса привёз обратно Розенова с удочкой и пакетом рыбы в руках. Через час подъехал Едовицкий с Петрухой. Сначала клоп устроил нам разнос из-за мусора вокруг палаток. Саша выгнал нас собирать по округе консервные банки и куски картона с целлофаном. Хорошо ещё, что этот сотрудник нашу выгребную яму не увидел. Потом его смутила скрытность и недоговорки нашего начальства. Мы не могли предоставить ему документов и выдать название нашей организации, потому что находились здесь на полузаконных основаниях. В наших пограничных документах местом работ значился Анадырский округ. Сейчас мы работали в Иультинском районе. Разрешение на работу в другом районе, по традиционной халатности конторы, нам не выписали. Некоторое недопонимание переросло в крики и ругань. Дошло до того, что все обитатели лагеря просто попрятались в своих палатках, в которые сотруднику по закону без ордера заходить было запрещено.
- Я требую, чтобы вы вышли из палатки, и пошли на диалог! – брызгал клоп слюной. – Я представился и показал вам свои документы, вы обязаны мне показать свои!
- Я не буду выходить и показывать вам документы, потому что считаю ваше удостоверение недействительным, а ваше присутствие здесь незаконным! – доносился из палатки голос Розенова.
Перепалка продолжалась ещё некоторое время, пока сотрудник не понял, что больше ничего ему от нас не добиться. Он ушёл к Уралу вызывать по телефону полисменов. Связь в этом месте ловилась очень плохо, поэтому на звонок у него ушло минут сорок. За это время притихший было лагерь снова зажил обычной жизнью. На кухне готовились оладьи, и я перешёл туда. Там уже сидели несколько человек и обсуждали случившееся.
- По-любому водила Урала его на нас навёл, – делился своими догадками Едовицкий. – Он не мог просто так приехать за 170 километров из Эгвекинота и случайно на нас напороться в горах, куда даже нормальной дороги нет. Это бред. Да ещё без путевого листа, вообще неизвестно кто, и какого хрена он тут командует. Сказал, что сам Камчатский. Значит, тем более тут местности не знает.
С улицы послышался рёв двигателя «Урала». Машина двинулась с места и поехала по долине обратной дорогой. Саша выглянул из палатки, посмотрел вслед удаляющемуся Уралу, вернулся и продолжил:
- Свалил. Злой, и ни с чем. Завтра с ментами приедет. Сегодня точно не доедут, до Эгвекинота часов шесть по горам трястись. К полудню здесь будут, если выедут с утра пораньше. А если приедут, то, скорее всего, нас примут.
- Наверное, Лебедев подумал, что вывозить нас силами конторы с участка дороговато, вот и натравил, – сказал я в шутку.
На кухню зашёл Розенов с телефоном в руке:
- Позвонил сейчас начальнику. Лебедев сказал, что он придурок. Не Лебедев придурок, а тот, из природоохраны. Ничего он нам не сделает, но на всякий случай знайте: документы не показывать, ни о чём не говорить!
День семьдесят второй. 28.09. Среда.
На следующий день полицаи так и не приехали. В глубине души стало даже немного грустно, потому что это значило, что полевой сезон продолжается, и забирать нас пока никто не будет. Весь день непрерывно лил дождь, который снова нас отмазал от маршрута. К вечеру барабанящие по крыше капли начали сводить с ума. Хорошо, что палатка не текла. Лишь изредка угодившие в печную трубу капли шипели, попадая в жерло горячей печи. Отсыревшие дрова горели плохо, но, к частью, часто топить и не приходилось.
Всю ночь не сомкнул глаз. Не знаю почему, но спать совершенно не хотелось. Дождь перестал идти к полуночи, тучи ушли, обнажив ясное, звёздное небо. В три часа ночи я вышел за дровами для печи и немного обомлел от вида ясного неба, которое светилось ярко-зелёвым северным сиянием. Такого яркого, настоящего сияния я не видел ещё никогда. С того дня я едва ли не каждую ночь вёл фотоохоту за этими бирюзовыми огнями. Бывало часто так, что сияния не было совсем. Бывало, что свечение заслоняли будто нарочно затаившиеся на горизонте густые облака или поднявшийся туман. Случалось и такое, что я не дожидался послеполуночного начала светового представления и просто засыпал.
День семьдесят третий. 29.09. Среда.
Утро. Снова ясное, тёплое утро. А это значит, что снова в маршруты по кривым ущельям с крутыми и долгими подходами. Нормальных участков больше не осталось. Чем сложнее профили, тем ненавистнее и невыносимее кажется работа.
Сопка, через которую проходили сегодняшние маршруты, сплошь утыкана столбами выветренных коренных пород. Теперь я себя чувствовал ещё и в шкуре скалолаза. Останцы были очень сильно растресканы. Это не монолитные скалы, а скорее башни, нагроможденные из куч разного размера каменных пластин и кубов. Страшно было представлять, что эти огромные глыбы в два человеческих роста начнут под нами проседать, опрокинутся и похоронят под собою навечно. Часто такие столбы мы обходили стороной, но иногда приходилось и лезть. Породы под ногами и руками ползущих впереди связки постоянно крошились, осыпались, летели на головы тех, кто карабкался сзади.
Так мы и лезли, очень осторожно, чтобы не сорваться. А сорваться было страшно. Всё тело тряслось от напряжения; резкие порывы ветра только усиливали нагрузку, и от страха всё тело пронизывала дрожь. К счастью, таких опасных участков было не много. В основном, под ногами на крутых склонах плыла всё та же утомительная сыпуха, из-за которой восхождение к вершине казалось бесконечным.
Иногда маленькая осыпь разрасталась до настоящего, большого плывуна, и вся земля вокруг начинала проседать и сползать под тяжестью тела. Ноги и руки тонули в каменных обломках, всех влекло вниз, к подножью, пока плывун не упирался в ближайший останец или огромную глыбу на пути.
Сопли, маты и кряхтения. Несколько раз уроненный на камни приёмник «БИКСа» снова начал умирать, что расшатывало всем нервы до предела.
- Да ебись оно всё конём! – заорал Коля, схватил барахлящий приёмник прибора, замахнулся и трахнул его об камни что было сил. Жёлтый чемоданчик коротко пискнул и умолк окончательно.
- Сраные груды щебёнки! Сраная русская аппаратура! – распсиховался Коля, которому все эти скалолазания осточертели больше всех. – Такая огромная страна, такие залежи ресурсов! Вся Россия ими кормится, так какого хера даже геология в такой глубокой жопе, что даже ёбаные магнитометры нормально сделать не могут?!
Работа на сегодня окончена. Мы заползли на самую высокую вершину этого участка и немного выдохнули. От уровня моря до пика этой горы почти девятьсот метров. В любую сторону открывается бесконечный вид на волны каменных складок, разрезанных долинами, слегка присыпанных снегами.
Вечером с Валунистого вернулся Трэкол. Утром он развёз нас на профили и уехал на рудник за продуктами. Теперь у нас есть макароны, гречка, хлеб и по пирожку с повидлом каждому.
После ужина совсем стемнело. На часах около восьми вечера. Геологи весь день топили баню, и я пошёл мыться одним из последних. Минут через десять с улицы с невообразимым восторгом стали доноситься крики восхищения и торжественная ругань.
- Где же Диман со своим фотоаппаратом? – услышал я голос Едовицкого.
- В бане я!
- Как не вовремя, такого сияния ты в жизни не видел!
- Да чего я там не видел, - раздраженно кричал я, пытаясь смыть с головы мыльную пену.
- Такого не видел! Быстрее, сейчас всё прощёлкаешь!
Я чертыхнулся, бросил все вещи на лавку и голым выбежал из палатки, шлепая босыми ногами по обледенелым камням.
Сложно было описать словами то, что творилось на улице в этот момент. Словно на водянистую синеву неба разлили горючее, и радужное бензольное пятно расплылось по всем сторонам света. Стало светло как от сильной вспышки молнии, а над головой стремительно вихрились спиральные, разноцветные фракталы, которые переливались фиолетовым, голубым, зелёным, бирюзовым, розовым цветом. Я не мог даже представить, что в мире есть что-то ещё более восхитительное чем то, что я наблюдал в этот момент. Яркие всполохи ещё минуту продолжали ярко озарять землю, а все геологи снимали это чудо на камеры, фотографировались на его фоне, и сияние было прекрасно видно на снимках и записях даже без большой выдержки и штативов.
День семьдесят четвертый. 30.09. Суббота.
Целый день над Кремовым летали низкие, серые тучи, которые не проронили на землю ни единой капли дождя или снежинки. Тундра погрузилась в предзимний анабиоз. Давно уже не слышно ни свиста евражек, ни жалостного скрипа журавлей. Давно исчезли насекомые, и всё вокруг будто опустело. Лишь холодный ветер завывал в узких ущельях, а давно высохшая коричневая трава на покатых ржавых сопках дополняла унылую картину этого мрачного Чукотского пейзажа. Камни серые, камни рыжие, камни коричневые и больше ничего.
С каждым днём подходы и маршруты давались всё труднее, и теперь даже не столько физически, сколько морально. Сказывалась накопленная усталость предыдущих дней, низкий моральный настрой и нежелание продолжать эту работу.
Износилась четвёртая пара болотников. На обоих сапогах появились дыры на сгибе голеностопа и прорехи на носках. Осталась лишь одна пара берец, голенище которых ужасно натирали.
Минул полдень. Тучи над головами становились всё тяжелее, и скоро совсем низко припали к земле. Ветер крепчал. Стоило подняться от долины на сотню метров вверх, как нас обволокла густая, холодная, влажная пелена. Ветер продолжал гнать к лагерю эту хмурую массу, которая, наконец, разродилась дождём.
Закончили пораньше, свернулись и вышли к широкой долине, где проходила дорога. Петя ещё не приехал, и мы двинулись в сторону лагеря пешком. Редкие, но крупные капли дождя громко стучали по капюшону и всё наращивали темп. Скоро в туманной пелене показалась белая кабина Трэкола.
- Ну, всё, вот и кончился наш полевой сезон, – с серьёзным лицом сказал Петруха, когда мы сели в кабину. – Омон в лагерь приехал. Приняли всех. Начальника вашего, Розенова, вообще скрутили мордой в пол. Я смог оторваться. Вас вот подобрал, и сейчас в тундре скрываться будем.
- Серьёзно?
- Нет, конечно! Менты с проверкой приехали. Тот мудак навёл, что приезжал к нам. Сказал, что мы чёрные копатели, золото тут незаконно моем. Заяву написал, вот и пришлось им ехать, проверять. Он же заезжал потом на Валунистый после нас. Ему сказали, что мы геологи, на Анадырскую контору работаем, всё по закону. Не поверил. Зря только людей сюда пригнал. Стоят сейчас втроём на желтом Урале – два мента и водила. У Розенова документы проверяют. Протокол составят, да и уедут.
Полицаи отчалили быстро, через несколько минут после нашего приезда, без всяких скандалов и неприятностей.
За ужином я завёл разговор с Толиком – чукотским геологом, который жил с Петрухой в вездеходе. Точнее даже не завёл, а так получилось, что он рассказывал кому-то печальную жизненную историю, увидел мой интерес, полностью переключился и случайно поведал мне весь свой жизненный путь. Я узнал, что живёт он в небольшом поселке под названием Ваеги, который стоит на берегу реки Майн на юге Чукотки. Там растут настоящие леса – целые рощи берёз, осин, лиственниц и ивняка. Весной река разливается на столько, что затапливает весь посёлок, и людям приходится плавать на лодках. Во дворах, прямо у подъезда его двухэтажки, соседи оставляют свои резиновые и жестяные судна, а по утрам отвязывают их от перил высокого крыльца и плывут по своим делам.
У них в поселке находятся три оленеводческих бригады и ферма, на которой разводят свиней и коров. Ещё есть небольшая молочная фабрика, а люди в теплицах выращивают лук и картошку. До поселка нет дорог – зимой туда добираются на зимниках, а летом, раз в две недели, летают малогабаритные самолёты или вертолёты. Аэродрома нет. Его заменяет накатанная на ровном поле грунтовая дорога, куда и приземляются «АНы», либо новые, купленные при Абрамовиче, канадские маленькие самолёты на десять человек. Можно посадить больше, но тогда придётся брать с собой багажа поменьше, а если с пассажирами недобор, то багажа можно взять ещё.
Каждый год у них в посёлке устраиваются соревнования по гонкам на оленьих упряжках. По правилам, в упряжке бегут два оленя. Был однажды такой год, в который победителей вознаграждали особенно щедро – на кону был новый снегоход, а за второе место давали стиральную машинку. Дяде Толика, который в тот год прибыл третьим, подарили музыкальный центр.
За всё время, пока он рассказывал о своей жизни, на улице окончательно стемнело. Кухня опустела, и лишь иногда к нам заходили люди навести чай и разогреть воду для бани. Я то внимательно слушал его рассказ, то уходил глубоко в свои мысли и пытался представить лес на юге Чукотки, накатанную грунтовку взлётной полосы и пасущихся на сопках свиней.
Ещё Толик рассказал о том, как в свои первые поля работал на участке под названием Каменный пик, на котором он отбирал бороздовые пробы – это когда по участку проезжает бульдозер, счищает ковшом верхние слои четвертичных отложений, и оголяет слой коренных пород. Такую каменную канаву нужно раздробить зубилом и молотком, и отколотые куски сложить в большие бороздовые мешки. Отбирать приходилось много. Канавы были длиной от четверти километра, а с каждого метра нужно было собрать под восемь кило образцов. На Каменном пике был ужасно неудобный, высокогорный рельеф, с петляющим серпантином маршрутных троп, по которым он тащил тяжеленные рюкзаки с пробами, и была очень плохая вода – белесая, отравленная большим количеством мышьяка, который вымывался из арсенопирита. Другой воды там не было, поэтому приходилось пить такую. Из-за этой воды все не вылезали из туалета, мучились болями в животе, а под конец сезона у некоторых геологов начали крошиться зубы.
Толик вскользь упомянул об учёбе и о чукотском языке, которому его учили в родном Ваеги, пока он не переехал учиться в Анадырь.
- У нас чукотский преподавали то ли два, то ли три раза в неделю… Не помню уже. Я в шестом году девятый класс закончил. Для русских этот язык не обязателен, а чукотских детей заставляли учить.
Я сразу вспомнил о своей книге на чукотском языке, которую нашёл в заброшенной избе оленеводческой бригады. Я спросил, сможет ли он её прочесть.
Сбегал за книгой. Толик открыл её на первой странице и долго вчитывался в слова, щурился, подносил страницы очень близко к лицу. Стало ясно, что в школе чукотский он учил плохо и знал его, мягко говоря, очень поверхностно. Наконец, его взгляд встретил среди нагромождения непонятных слов знакомое, и он ткнул в него пальцем:
- Вот! Слово «ынъкам» на русский переводится как «и», ну, союз. Слово «гым» значит «я». Если после букв Н, К, Л, стоят запятые вверху, то тогда произносят эти буквы по-другому. Буква К’ звучит как «кхэ» - он изрыгнул своим горлом утробный звук, как если бы давился рыбной костью, либо отхаркивался. – Буква Л’ звучит как «ххе», - он издал немного шипящий, немного сиплый звук, который трудно было повторить с первого раза, с упором на букву Х. – А буква Н’ звучит как «нньэ». Нужно просто протянуть звук Н, – он ещё раз сказал букву Н, но так, словно она застыла у него на нёбе, прижатая языком, и через секунду резко оборвал её, оставил мягкое окончание и короткий отголосок буквы Э.
На кухню зашли геологи, увидели раскрытую книгу на столе, начали её читать и смеяться. Толик взял у меня блокнот, открыл последнюю страницу и со словами «сейчас я попробую вспомнить ещё несколько слов» начал задумчиво закатывать глаза, поднимать голову вверх, и что-то припоминать. Затем он стал медленно выводить запомнившиеся по школьной программе чукотские слова. Через несколько минут он отдал мне блокнот с несколькими словами и начал читать:
- Еттык значит «здравствуй», атэ – отец, ыммэмы – мать. К’оран’ы – олень, н’эвыск’эт – девочка, вэл’инк’ык’ун – спасибо, а слово ныппыл’юк’ин означает «маленький».
Время нашей беседы пролетело незаметно. Прошло около трёх часов. Капающий на брезентовую палатку дождь начал сочиться через старую ткань крыши на стол, посуду, скамьи. Огонь в печи давно погас. Сидеть в столовой стало холодно и сыро.
День семьдесят седьмой. 3.10. Вторник.
Всю ночь и утро моросил мелкий дождь. Небо по-прежнему затянуто густыми тучами, а на вершинах самых высоких сопок, где гулял ледяной ветер и была минусовая температура, лежал свежевыпавший снег.
Намедни Едовицкий звонил начальству и просил позволения перекинуть объемы с дальних, уже непроходимых участков на новый, возле лагеря. Кататься на дальние участки больше не позволял и Трэкол, который, как и любая чудесная техника российского производства, стал слишком часто ломаться – много запчастей уже износилось за этот сезон, и Петруха боялся лишний раз гонять его по горам без особой причины. Новый участок был в двадцати минутах ходьбы от лагеря. Но даже туда идти никому не хотелось. Угнетать стало абсолютно всё: вечно сырая и дождливая погода, вечный дефицит в еде, абсолютно неясные, размытые сроки окончания сезона и неустановленный чётко объём работ, которым, казалось, нет конца. Раздражало и болезненное честолюбие неуемного трудоголика Едовицкого, который всё подкидывал нам новую работенку и выискивал на сложных участках всё новые, более-менее проходимые куски для маршрутов.
В маршруте снова встретили медведя. Стояли и ждали, пока тот убежит от нас на вершину сопки и скроется за горизонтом. Косолапый пробегал несколько метров вверх, останавливался и смотрел, идём мы в его сторону, или нет. Когда он останавливался, стояли и мы. Это затянутое ожидание тоже раздражало и продолжалось очень долго, пока медведь окончательно не пустился в бега. Раздражала и мелкая, бесконечная морось, которая временами перерастала то ли в крупный подмерзший дождь, то ли в сильно подтаявший снег.
День семьдесят восьмой. 4.10. Среда.
Выпал снег. Он начал идти ещё вчера вечером, и вот к утру все сопки вокруг лагеря накрыло белым, но погода всё ещё оставалась плюсовой и слякотной. Все уже расслабились и думали об отдыхе, но Едовицкий снова выгнал в маршрут. Ему во что бы то ни стало нужно было добить этот маленький, перекинутый участок любой ценой. Все возроптали. Самый ленивый и слабый из нас стал психовать и кричать, что больше никуда не пойдёт. Едовицкий оставил бунтовщика в лагере и пошёл с нами в связке вместо него.
С начальником маршрут всегда напряженнее, но быстрее. Он вынослив, быстр из-за своего высокого роста и не позволяет себе и нам делать слишком долгие перерывы на отдых. Да и погода сегодня не располагала к долгим посиделкам – на земле всюду мокрая, снежная каша. Из-за привычных падений на скользких склонах вся одежда и обувь промокли насквозь. Холодную, мокрую одежду обдувал не менее холодный ветер. Ноги в сапогах давно замёрзли и стали почти не чувствительными.
Пришли в лагерь как раз к обеду. Из-за постоянной экономии еды обед мы готовили далеко не всегда, но сегодня смогли себе позволить трёхразовое питание. Вчера в полдень мы отослали Трэкол с Розеновым, Петрухой и Толиком на Валунистый за едой. Машина пропала на сутки, и с мужиками у нас не было никакой связи. К четырём часам дня в лагерь приехал пикап работника Валунистого с нашими людьми и продуктами. Случилось то, что и следовало ожидать: Трэкол на подъезде к Валунистому развалился – полетела раздатка, и машину пришлось оставить там.
К вечеру Едовицкий рассказал всем немного обнадёживающую новость. На сеансе связи с конторой начальство сообщило, что уже решаются вопросы по вывозу всех рабочих из Кремового. Впрочем, наученные горьким опытом, мы не стали сильно радоваться этой новости – отъезд может затянуться на пару недель.
Как всегда самая популярная, обсуждаемая и вечно актуальная тема нашего лагеря в этом сезоне вертелась вокруг замечательного главного начальника. Не было такого дня, чтобы геологи не поминали его добрым словом. Каждый день фонд золотых цитат от великого диванного геолога пополнялся. У Лёхи уже не хватало места в палатке на висящем от нар до потолка большом куске фанеры, чтобы уместить весь свод любимых цитат.
Когда обсуждали Розенова, в зависимости от темы разговора, Лёха важно поднимал палец кверху и торжественно говорил нужную для этого случая фразу: «Правило №37: Мы тут посоветовались…» С кем советовался Дима, оставалось для всех загадкой. «Правило №40: Ты много матом ругаешься. Это утомляет».
В столовой были популярны следующие цитаты: «№48: Можно мне сразу добавку?» и «№50: Я не наедаюсь, даже брюхо набить нечем».
Особенно забавляли всех цитаты Розенова, касаемые работы, с примечаниями и пояснениями Бакумова:
Цитата №30: Может быть, ты займешься чем-нибудь общественно-полезным? (Сам не занимался).
Цитата №32: Вы видели, чтобы я сидел, а вы работали? (Каждый день).
Цитата №35: Теперь вы занимаетесь своими пробами сами. (Сам никогда не занимался).
Цитата №38: Мне не нравится ваш подход к работе (Аналогично).
Моими любимыми цитатами были те, в которых он врал или откровенно терпел фиаско. (Здесь приведены прямые цитаты со стены, без редакции):
Цитата №1: Я больше половины сделал. (см.пиздёж).
Цитата №4: Я покажу мастер-класс. (см.проебаться).
Цитата №12: Пойдемте покажу, что я сделал. (нихуя).
Цитата №13: Остаюсь на базе, у меня заболело… (колено, сердце, жопа и т.д.).
Цитата №17: Вы можете делать как делаете, но я посоветую. (полная хуйня).
Цитата №19: Я с утра не ем. (см.пиздёж).
Цитата №20: Я не топлю в палатке, сплю в холоде. (см.пиздёж).
Цитата №24: У техники должен быть один хозяин. (Я её сломал). – Здесь речь идёт о случае, когда после сказанных слов этой цитаты он попытался завести циркулярную бензопилу и сломал её, а после этого несколько раз вырывал шнур дизельного генератора, пытаясь его завести, после чего бросал всё и уходил.
За обедом, ещё до приезда начальника, все геохимики стали гадать, что произошло с Трэколом. Предполагали, что случилось какое-то происшествие по вине Димы. Выдвигали шуточные версии о том, что он убежал в Эгвекинот, остался на Валунистом лечить своё больное колено, или «подъел» (Цитата №21: Я вас подъел. – Речь идёт о случае, когда он ещё в августе съел пять из семи плиток шоколада, предназначавшихся каждому геологу, и объяснил свой поступок такими словами) наши продукты, после чего побоялся, что парни ему морду набьют, и не стал возвращаться.
День семьдесят девятый. 5.10. Четверг.
Сегодня последний маршрут. Какое счастье. Я пишу это с каменным лицом, потому что апатия и безразличие ко всему пока не дают оценить настоящих масштабов моей радости. Этот день снова потрепал нас. Резкий ветер с раннего утра рвал стены палатки. На возвышенности он был ураганным и ледяным. Обжигал лицо, морозил тело, особенно руки, и я насквозь промёрз. Каждый раз удивляюсь, как я до сих пор ещё не слёг с воспалением лёгких. Стало холоднее, а с наступлением темноты пошёл мелкий снег. Уже ночью Розенов звонил в контору Шибокову, и тот сказал, что Лебедев отдал приказ и нам, и Золотогорью сворачиваться и готовиться к отъезду в самое ближайшее время.
На следующий день Лебедев уточнил, что выезжать можно уже через два дня, но у Димы были свои непоколебимые планы, согласно которым он не особо спешил выезжать с этого участка. Но до его планов уже никому не было никакого дела.
День восемьдесят первый. 7.10. Суббота.
Часто по утрам выходного дня меня будил жалостливый и громкий скулёж и вой, от которого сразу становилось ясно – с утра пораньше Кардан принимает от геологов новые порции телесных наказаний.
Карданом был наш лагерный дворовой пёс, которого геологи взяли с собой на Кремовый из Анадыря. Я помнил этого маленького чёрного щеночка с белыми пятнами на лапах и груди ещё когда он жил в городе, с нами в гараже. Он быстро семенил по бетонному полу своими пушистыми лапками, играл с хвостом и громко лакал из миски у стола молоко. Тогда ему был, наверное, только месяц отроду, а теперь он уже заметно вырос, возмужал, и стал раза в четыре больше своих прежних размеров. По причине своей молодости, он был очень озорным. Я бы даже сказал дурным – с бесконечным запалом бешеной энергии, которую он выплескивал, играясь с людьми и всяким мусором во дворе. Он мотался по лагерю как сумасшедший и путался под ногами. Не обходилось и без шалостей. То он стащит со стен палатки длинных хариусов, то украдет чью-то сохнущую вещь, которая потом отыскивается в самых неожиданных местах, вся вывалянная в грязи и мусоре, то вытащит из сушилки и разгрызет геологические мешочки с пробами. Каждый раз несчастная собака бывала за это бита, и каждый раз умудрялась натворить какую-то новую проказу.
На кухне Кардан огребал сразу же, как только показывался на пороге. Никому не нравилось снующее под столом между ногами мохнатое тело, которое каждый раз норовило запрыгнуть кому-то на колени, поэтому его быстро выпроваживали пинками. Кардан сразу усвоил, что на кухню ему соваться не стоит.
Не смотря на такой своеобразный статус козла отпущения, Кардан всё же порой радовал своим озорством и добротой. Он всегда встречал нас и провожал в маршруты, играл с каждым, и даже усвоил несколько команд, вроде: «Кардан, сидеть!», «Кардан, дай лапу», и «Кардан, иди нахуй!». Последнюю команду он усвоил самой первой, потому что её кричали каждый раз, когда он заходил на кухню. Он знал, что сразу после этих слов на него мог обрушиться болезненный пинок, поэтому он пулей выбегал из палатки, жалобно поджав хвост.
Погода сегодня пасмурная и слегка морозная. До полудня с неба сыпал небольшой снег. Когда он закончился, мы с Колей пошли посмотреть на Дерево. О местном Дереве ходило много сказов и легенд. Впервые о нём мы услышали от водителя Урала, который привёз в наш лагерь природоохранника, а после от Толика и Петрухи. Все говорили, что где-то здесь, вниз по течению реки, растёт самое настоящее большое Дерево. Судя по такой осведомленности местных, это дерево действительно большое, и является чем-то вроде местной достопримечательности, ведь совсем не часто в заполярной тундре встретишь подобное чудо природы.
Наши информаторы разделялись во мнении о том, как далеко стояло Дерево. Водитель Урала говорил, что вот, мол, оно, под рукой, не более километра, и увидеть его можно даже отсюда. Петя с Толиком говорили, что до него километра три-четыре, но у всех не было сомнения в одном: Если идти вниз по течению, то не заметить Дерево просто невозможно. Слишком уж контрастно оно выделяется на фоне остальной низкорослой местной флоры.
Дерево и в правду мы увидели издалека. После сорока минут пути по камням русла, в долине мы разглядели одиноко стоящую иву, которая крепко впивалась корнями в каменистую скудную почву речного побережья. Высотой ива была метров семи, и легко бы достала до третьего, если не четвертого этажа дома, а её ствол я едва сумел обхватить руками. Это первое и, похоже, последнее дерево, которое нам доведется видеть на Чукотке. Оно было уже старое и наполовину высохшее. С омертвевшей его стороны давно слезла кора, и на голой, сухой древесине ножом были вырезаны всякие слова и цифры, самыми читаемыми из которых были глубокие борозды надписи «ВЕРА-96». Вокруг Дерева валялась куча консервных банок, пакетов из-под сока и лапши быстрого приготовления.
В голове сразу всплыла картина, как обычная семья погожим летним днём выбралась из Эгвекинота под это, возможно, единственное на весь Иультинский район дерево, пожарить шашлыков на природе, под жиденькой кроной, в теньке, потому что больше-то и негде. И как всегда, как и на любой опушке леса нашей необъятной страны, они оставили после себя лишь мусор, пометки на деревьях и выжженные на земле чёрные пятна костров.
День восемьдесят второй. 8.10. Воскресенье.
Розенов третий день не может позвонить и предупредить начальство Валунистого о нашем приезде. Нам нужен пустой контейнер для лагерных вещей и несколько спальных мест для первой группы, которая от рудника поедет вахтовкой до Эгвекинота, и уже оттуда самолётом в Анадырь. Вторая группа будет пробираться к городу на вездеходе через тундру.
Начальник медлил, бездействовал, прикрывался тем, что «мы» ещё не всё сделали. Геологам нужно было только досеять последние пробы, отсортировать и упаковать всё в ящики – работы на полдня. Уже после обеда ящики были упакованы, часть ненужных палаток, вроде сушилки, сложена. Розенову доложили, что всё готово для отъезда. Больше Дима не мог прикрываться своими подчиненными и, не придумав внятной причины, только махнул рукой и ответил:
- Завтра ещё дела найдутся.
Тема Диминого слабоумия стала вновь самой обсуждаемой в лагере. Никто не понимал, чего он ждёт. Едовицкий предположил, что Розенов тянет время потому, что у него ещё не готов отчёт о проделанной на участке работе. По звукам фильмов, которые доносились по вечерам из его палатки, становилось ясно, что никакого отчёта он делать не спешил.
За ужином Кулешов не выдержал и потребовал назвать конкретные причины замедления с отъездом. Он раздражённо метал начальнику вопросы, на которые Розенов лишь что-то невнятно бубнил.
- Почему это не было сделано раньше? Пробы не досеяны были? А во время просейки ты этого сделать не мог? Почему ты начал думать об этом только сейчас? – всё продолжал напирать на него Саша.
Кто-то из парней сказал, что Москва делает из большинства людей уродов, и Дима служил ярким тому примером. Сидеть ещё один бессмысленный день на Кремовом не хотелось никому. Все только психовали и ещё больше обозлились на начальника.
Вечером Бакумов зашёл к нему в палатку и потребовал бирки с пометками на ящики, которые тот должен был уже давно распечатать. Розенов ничего не сделал, оправдываясь своей безграничной занятостью. Лёха взорвался:
- Чем ты тут весь день занимаешься?! Это уже давно должно быть сделано! – доносилось из палатки начальника.
Дима снова бубнил в ответ что-то невнятное. Лёха громко передразнил его в ответ и вышел на улицу.
- Я что, спал по-твоему, что ничего не сделал? – крикнул Дима Лёхе вслед.
- Да! – крикнул кто-то из столовой.
Через несколько минут Дима зашёл к Лёхе в палатку и серьёзным тоном начал:
- Зря ты, Лёша, со мной бодаешься и таким тоном разговариваешь…
- Дим, давай опустим этот тупой пиздёж, – резко оборвал его Лёха. – Чего хотел?
Дима на мгновение осекся и продолжил мягким тоном:
- Парни, ну поймите, что завтра на Валунистом нас никто не ждёт.
Почему зеранее нельзя было позвонить и предупредить Валунистый, чтобы нас там ждали уже завтра, Розенов так и не объяснил.
День восемьдесят третий. 9.10. Понедельник.
Позднее утро. Кулешов решил устроить себе выходной, а без него жизнь в лагере словно остановилась. Многие ещё спали, генератор не работал, завтрак не был готов. Часам к десяти в лагере послышались чьи-то шаги и голос Розенова:
- Санёк, ты чего, заболел?
- Нет. У меня выходной.
- А что, предупредить нельзя было? – сказал Дима так, будто если бы его предупредили, то он что-то бы смог изменить.
Генератор сломан. Розенов опять оторвал шнурок стартера, когда пытался его завести. Из-за этого он не смог распечатать реестры и бирки для ящиков с пробами, и пошёл писать их вручную.
- Как следует из правила №24: У техники должен быть один хозяин. Хозяин, который эту технику только ломает, а мы должны её чинить, – начал Бакумов, когда ближе к полудню все переползли на кухню готовить завтрак.
- Да-а-а, – протянул Едовицкий, – время 11 часов, работа кипит! Столько дел нашлось… Не знаю даже, за что сперва взяться.
- У нашего начальника очень много дел. – ответил Лёха. – На столько много, что и до завтра ему не управиться. Все слышали, что он вчера сказал? Ещё дня три, говорит, сидеть нам тут.
- Чего?! – громко крикнул Едовицкий и встал. – Какого хрена нам тут делать ещё три дня? Ждать пока снегом по шею засыпет? Пойду разберусь!
- Бедный Дима, не дадут ему нормально работать… – вздохнул Лёха. – У него так много дел, и так мало времени… Подумать только, палаточный лагерь собрать! На это ведь неделя целая уйдёт! Нужно будет каждую оставшуюся дровинку пронумеровать, учесть, и аккуратно под тент сложить – вдруг на следующий сезон пригодится. А ещё надо будет нары в каждой палатке разобрать, повытаскивать из досок гвозди, тоже пронумеровать и составить для каждой подробную инструкцию по сборке. Вот, дескать, вот этот брусок является левой передней ножкой нары №8. А скрепляет её со щитом гвоздь №32 и №37. О, а как же камни на печках? Надо их тоже с печек снять, аккуратненько сложить и учесть, а то вдруг какой потеряется, с него потом спросят и запишут ему в личный забор, их тут ведь дефицит. Господи, какой мудак… - снова вздохнул Лёха и через пару минут обратился к нам:
– Вам же рассказывали, как он себе палатку ставил, когда мы только разбивали лагерь здесь? Каждый себе поставил палатку, вещи разложил, а он всё стоял, тупил над своей, даже каркас не в состоянии был сам собрать. Когда мы начали нары себе сбивать, он сказал одну из первых своих цитат: (№11) «Зачем вам нары? Первые пару дней поспите на земле». Сначала надо отсортировать все доски на дрова и на строительные материалы. Все доски нужно сложить гвоздями вниз, и в отдельные стопки, чтобы никто не напоролся».
Короче, какую-то туфту нам парил, вместо того, чтобы реальными делами заниматься, готовиться к ночлегу и жрать готовить. Все просто забили на него, начали нары колотить. Когда всё было готово, он подходил к нам, брал каждого под руку и говорил: (№12) «Пойдёмте покажу, что я сделал». И показывал нам эти разложенные доски. Когда мы сделали уже всё, он не сделал практически ничего. Ходил только, мудрые советы свои раздавал и хуйнёй занимался. Потом посмотрел на нас и тоже нары начал колотить, а палатку разложить у него ума так и не хватило. В итоге он подошёл к нам и сказал: «Парни, помогите мне палатку разложить, (№1) «Я больше половины уже сделал». Мы поржали над тем, что он за день ничего не сделал и поставили ему палатку.
В столовую вернулся Едовицкий. Он не стал вдаваться в подробности переговоров с Димой, а только сказал:
- Завтра едем.
Сразу после завтрака разобрали баню, загрузили её и ещё часть некоторых вещей в вездеход.
Снова затишье. Через какое-то время из соседней палатки, где жили наши геофизики, послышались громкие вопли и ругань. Через минуту в нашу Мобибу заскочили запыхавшиеся Кулешов с Едовицким с охапкой матрасов в руках, скинули их на нары и снова выбежали. Я вышел следом. Из прохода их палатки сочились клубы серого дыма. Внутри всё было чёрным от копоти, а весь пол, печка и нары залиты водой.
- Коля, ну чем ты думал?! – орал Едовицкий. – Сколько раз говорил, бензином горящие печки не растапливают!
- Да она и не горела… - пытался оправдаться Коля.
- Да оно и видно, как она не горела! Чуть не спалил нас всех нахрен!
- Коля, ты зачем палатку спалил? – спросил я у него.
- Да иди ты! Видел сколько их там, канистр этих стоит? Хрен различишь. Налил по ошибке бензин… Я и до этого уже бензином растапливал, нормально было. А сейчас печку открываю, смотрю – угли еле тлеют. Я сверху на угли ещё дров положил и бензина сверху плеснул. Хорошо плеснул. Я вообще не думал, что он так пыхнет без огня. В общем, оно пыхнуло, и я смотрю – у меня банка в руках горит. Я чисто инстинктивно эту банку бросил, и бензин весь по земле разлился. Короче, еле потушили.
Я посмеялся, а про себя лишь посочувствовал Коле, потому что сам на днях так же точно чуть не спалил Мобибу. Я тоже по ошибке вместо солярки набрал в банку бензина и во время растопки хорошенько плеснул горючее на едва горящие сырые дрова. Пыхнуло с такой силой, будто я стоял у сопла работающего реактивного двигателя. Столб яркого пламени взвился до самого потолка. Я машинально отшатнулся, заметил горящую банку в руке и сразу же кинул её в открытый дверной проём. Банка улетела в кусты на несколько метров, разлилась, занялась ярким пламенем. Внутри палатки огонь лишь немного опалил землю у дверцы печи и поджёг лежавшее рядом тряпьё. Коле, к сожалению, так не повезло.
На место происшествия оперативно подтянулся наш главный кладезь мудрых советов и генератор золотых цитат. Все в это время как раз вытаскивали из палатки уцелевшие вещи, разбирали тлеющую печь и готовились к переезду на ночь в вездеход к Пете и Толику.
- А зачем переезжать? – поинтересовался Розенов. – Ничего же вроде не сгорело, всё нормально с виду.
- Как зачем? – ответил Рома. – Там всё в копоти, мокрое, и на земле ещё лужи бензина остались.
- Так бензин же можно выжечь, – сказал Дима.
- А ведь и правда! – встрепенулся Рома. – Парни, Дима сказал, что бензин-то, оказывается, выгорает! Надо было просто подождать! Зачем мы его тушили вообще?
К ночи пошёл снег и поднялась буря. Сильный ветер кружил по земле белые вихри снежных позёмок и яростно рвал стены палаток.
Порывы были непостоянными. Тундра словно дышала. На вдохе она утихала, чтобы через пару минут с громким рёвом и свистом выпустить через бронхи своих долин накопившийся воздух. Дикий вой ветра немного пугал. Был он громким, раскатистым и масштабным. Но сильнее шума ветра пугали его порывы, порой такие резкие, что казалось ещё немного, и стены палатки порвутся под этим сильным натиском, либо её просто сорвёт и унесёт
У стен невозможно было лежать. Сильно вздувающаяся от ветра ткань толкала в спину, била по голове и раздражала, будто кто-то нарочно стоял и бил по ткани снаружи. Труба печи ходила ходуном, а входная дверца постоянно отрывалась и впускала внутрь ледяной сквозняк. К такой погоде даже к концу полевого сезона я привыкнуть так и не смог, поэтому лежал в палатке и надеялся, что бушующая стихия снаружи скоро утихнет.
День восемьдесят четвертый. 10.10. Вторник.
Ночь была бессонной. После полуночи ветер только усилился, снега наметало всё больше. Сложно успокоиться и тем более уснуть, когда палатка ходит ходуном. Ветер резко и сильно бил то по потолку, то по стенам. Сначала не давало заснуть ощущение, что мы сейчас вот-вот взлетим и останемся без крыши над головой. Мобибу в начале месяца мы поставили хорошо – она не подвела за те несколько часов, которые её рвал дикий ветер. Некоторые неприятные вещи всё же заставляли нас вести борьбу со стихией. Сквозняком постоянно открывало хлипкую дверцу, а из разделки на крыше то и дело выпадала печная труба. С помощью скотча и какой-то матери нам удалось устранить эти проблемы. Невозможно было только починить развалившийся железный каркас, который стоял между внешней и внутренней стенкой палатки. На крыше выпали железные распорки и гремели цепями. Мобиба сильно осунулась и припала близко к нарам.
Когда все поняли, что в палатке разваливаться уже больше нечему, то немного успокоились. Остаток ночи я лежал и надеялся, что метель стихнет хотя бы к утру. Ждал до тех пор, пока не прозвенел будильник.
Первыми свою палатку часов в пять утра свернули двое геологов. Правда, не по своему желанию. Им помог ветер, который выдернул пологи из-под камней и сорвал брезент с железного каркаса. Остальные геологи тоже свернулись быстро. Когда стягивали брезенты, наваленный за два месяца полей под нарами и столиками мусор тут же подхватило, вымело ветром, закружило по долине в вихре позёмок. Когда собрали все жилые палатки, пошли обедать в оставшуюся кухню-столовую. Кроме неё, не сложенной осталась палатка Розенова, который только симулировал бурную деятельность: то собирал лавровый лист, который выпал из пачки и разлетелся по улице, то зачем-то искал молоток и ходил с ним вокруг лагеря, то пытался раздавать мудрые советы.
Потом Дима решил заняться разборкой своей палатки, но, видимо, по своей собственной методике – начал разбирать её изнутри. Он разъединил балки каркаса, не сняв сверху брезента. Когда он понял что что-то идёт не так, то бросил разборку, выполз из развалившейся палатки, зашёл за завтраком и сказал Едовицкому:
- Сань, ну что, продукты сейчас пересчитаем?
Едовицкий, нервы которого за последние пару дней подрасшатались, начинал кипеть:
- Какие продукты, Дима? Ты видишь, на улице что творится? Надо сейчас всё складывать быстро и делать ноги отсюда, пока не замело.
- Понял, понял… - спокойно сказал Розенов и обратился к нам: – Мужики, как поедите, помогите мне с палаткой разобраться.
Как говорил Бакумов, если перевести его слова с мудаковского на человеческий язык, то Димина фраза «Мужики, помогите мне разобраться с палаткой» будет звучать следующим образом: «Мужики, я в очередной раз облажался. Соберите палатку за меня».
Когда все палатки были собраны, лагерь напоминал удручающую картину Мамаева погрома. На полу бывших жилищ остались стоять лишь криво сколоченные нары и столики, груды камней, золы и кучи мусора, который разлетался по округе, словно перекати-поле. Мороза сильного не было, но ледяной ветер продувал насквозь, и оставаться здесь хотя бы лишнюю минуту не хотелось никому.
Помимо деревянной мебели, в лагере осталась ещё куча всякого барахла, вроде прохудившихся жестяных печей, больших пластиковых банных емкостей для воды, рулонов толя, сломанных лопат и всего подобного, что было сюда завезено многочисленными рейсами на Трэколе из Валунистого, а так же нами, на Мишином вездеходе. Взять эту огромную кучу накопившегося барахла с собой невозможно. Мы грузили на вездеход только самое необходимое, что представляло хоть какую-то ценность. Остальное собрали в кучу и накрыли брезентом до следующего сезона.
Пока мы этим занимались, Розенов продолжал носится по лагерю и подсовывать в баулы на крышу вездехода то прохудившуюся жестяную печь и трубы к ней, то кухонные разделочные доски, выпиленные из обычных кусков фанер, то какие-то ящики с тряпьём и прочей дрянью. Когда уже всё было погружено и готово к отъезду, Дима стал бегать по лагерю, ловить летающий мусор и пытаться собрать его в кучу.
- Мужики! – крикнул он уже сидящим в вездеходе парням. – Му тут наследили, конечно, ужасно. Смотрите, куда аж ящики картонные унесло! Вы тут обувь всякую покидали, пластик… Значит так, давайте сейчас выйдем, быстренько пособираем весь мусор по округе и сожжём его.
Чаша терпения Едовикцого переполнилась. Он начал орать что есть сил, срываясь на фальцет:
- Дима, какой нахуй мусор, ты вообще ебанулся?! Кто этой хернёй кроме тебя будет страдать, и как ты его палить будешь в такую погоду? Он весь разлетится нахрен, ты будешь собирать его бесконечно!
- Мусор этот надо попалить! – не унимался Розенов. – Ты представляешь, что будет, если опять приедет сюда этот сотрудник охраны природы, и какой это будет скандал? Он же сфотографирует всё это, напечатают потом в газете, и позор будет на головах всей Анадырской конторы, а на меня потом наложат штраф тысяч в двадцать, как на ответственное лицо…
- Что за хуйню ты несешь? Какая газета, какие скандалы!? Позор на твоей голове уже сейчас, потому что ты посмешище в глазах всех твоих подчиненных, потому что ты не в состоянии был ни работу здесь нормально организовать, ни быт, и всё у тебя по пизде пошло! Парни всё утро лагерь собирали, палатки складывали, вещи грузили. Чем ты всё это время занимался? Выпавший на снег лавровый лист обратно в пакетик собирал. Лавровый, сука, лист, который 15 рублей стоит, и ты его собирал, и какое-то барахло, которое место занимает на вездеходе и по приезде просто выкинется!
- Мне отвечать за все эти вещи! Потому что я за весь лагерь ответственный, и так уж получилось, что у нас очень много вещей, и много работы, а вы приехали уже на готовое, работ у вас меньше, вы сделали всё, а потом ещё и нас подгоняли.
- Отвечать за эти вещи? За вот эту коробку с кривыми ржавыми гвоздями? Или за этот моток алюминиевой проволоки с потрескавшейся обмоткой, который ты всё рвёшься забрать? А если бы тебя никто не подгонял, ты бы так и протирал жопу на нарах у себя в палатке, а объёмы ты не выполнил потому, что работать надо было, Дима, а не сериалы смотреть вечерами! Если бы мы уехали на день раньше, нам бы не пришлось с утра собираться в такой спешке под ревущими ветрами и метелью. Так что же тебе мешало позвонить и договориться с Валунистым заранее о нашем приезде?
- Мои парни вообще-то сеяли, у них работы много было.
- Твои парни ещё вчера в обед всё досеяли, упаковали в ящики пробы и сказали, что всё готово. Они от тебя потом ещё сутки не могли бирок распечатанных дождаться!
- Ну, знаешь ли, у меня тоже дел своих было предостаточно! Я позавчера собирался, вчера собирался, сегодня с полседьмого на ногах! Повторюсь, что на мне очень много имущества…
- Ладно, допустим, ты был занят и бирки не напечатал. Что тебе мешало обратиться ко мне? Я бы все эти реестры и от руки за час написал!
Эту опалу на Розенова со стороны Едовикцого мы слушали с некоторым упоением, переглядываясь и злорадно улыбаясь друг другу. В конце концов, Саше надоело препираться с Димой, он махнул рукой, залез в вездеход, в котором уже все сидели и крикнул:
- Поехали!
Диме ничего больше не оставалось, как пойти следом и сесть в кабину.
Вездеход, на котором мы выезжали с участка, был раза в два больше тех, на которых я ездил до этого. Назывался он МТЛБ – в простонародии метла, или мэтл. Кабина мэтла размером едва ли не с маршрутный ПАЗик. Когда в нём разместилось четырнадцать человек с личными вещами, пробами, палатками и матрасами, он стал не таким уж и просторным, каким казался сначала.
В пассажирском отсеке ужасно воняло соляркой, и уже через час я и некоторые товарищи испытали жёсткое токсическое отравление с тошнотой и головной болью. По дороге несколько раз чуть не стошнило. На середине пути мэтл остановился, чтобы все вышли в туалет и глотнули немного свежего воздуха. Я минут десять стоял на улице и ловил странный галлюциногенный приход, он которого всё вокруг плыло и темнело.
Остальной путь я провёл в дремоте, прикрыв нос воротником кофты. Когда мы приехали на Валунистый, уже вечерело. На сопки снова упали густые тучи, дул холодный ветер, но метель мести перестала. Мы выгрузили с крыши метлы все лагерные вещи и напихали ими железный контейнер возле заправки. После вездеход отвёз нас к жилому, двухэтажному блоку. Здесь настала пора прощаться.
Теперь мы, по договоренности, разделились на две равные группы по семь человек. Семеро едут на вездеходе – больше лежачих людей там и не поместится. Остальные ждут на Валунистом ближайшей вахтовки до Эгвекинота
Розенов, руководствуясь одному только ему понятными целями, страшно рвался ехать через Эгвекинот и пытался прихватить с собой и своих подчинённых, которые оставаться вместе с ним не хотели больше ни минуты. Все разделились по группам, не учитывая мнения Димы. Мне очень хотелось посмотреть на новый для меня посёлок. С кем – не важно. Вместе со мной остались ещё трое геофизиков и два геолога.
- Эй, Сань, а чего это? – возмутился Розенов. – Я с твоими геофизиками не поеду, я их не знаю. Потеряются ещё где-то в дороге, разбегутся, а мне их потом ищи, отвечай за них. Я со своими уже работал их-то лучше знаю.
- Они тебе что, дети маленькие, что заплутают, тем более в Эгвекиноте? – раздраженно отвечал Едовицкий. – Взрослые люди уже, сами за себя в ответе. А геологи твои тоже с тобой работали и знают тебя, именно поэтому ехать с тобой не собирались.
Розенов смиренно принял такой расклад вещей и взял нас под свою «опеку».
После того как все обнялись и вездеход тронулся, мы подобрали свои сумки и пошли за Димой в двухэтажный главный корпус. Через прихожую попали в длинный коридор с мягким освещением. На полу затёртый линолеум, на стенах деревянная вагонка. Здесь приятно пахло стиральным порошком и чистотой. Все остановились и скинули на пол свои большие рюкзаки и сумки.
- Значит так, парни, – начал было серьёзно Резнов, – давайте вы меня будете слушаться, и не надо со мной бодаться…
- Да знаем мы все эти твои цитаты, – резко перебил его Коля. – Иди, вон, тебя зовут уже.
Дима закрыл рот и обернулся на голос выглянувшей из окошка вахтёрши, которая подзывала к себе. После всех бумаг и подписей женщина повела нас по коридору на улицу, через внутренний крытый двор в блок с жилыми комнатами. Четверым досталась отдельная комната. Двух геологов со своим начальником поселили в актовый зал, потому что больше пустых комнат не было.
Этот жилой корпус оказался гораздо больше, чем можно было подумать. Он имел форму буквы «П», и с четвертой стороны закрывался большими воротами, образуя длинный внутренний двор, вымощенный тротуарной плиткой. Между двумя крыльями корпуса протянулась пологая крыша из металлосайдинга с узкой полосой стеклянных панелей. Во дворе холодно, его полумрак тускло освещали окна корпусов, выходящие во двор. У окон стояли столы и лавочки. На лавочках, уткнувшись в телефоны, сидели рабочие.
Большим печальным отличием тыльного крыла от лицевого было его плохое состояние. Здание разваливалось. Оно не было старым, но, возможно из-за просадки фундамента, по стенам коридора пошли огромные трещины, не только вертикальные, но и горизонтальные – как от пола до потолка и выше, к следующему этажу, так и тянущиеся вдоль всего коридора. Трещины, примерно в два пальца толщиной, залиты монтажной пеной и опечатаны. Женщина остановилась возле нужной двери, открыла нам комнату, отдала в руки ключи с надписью на брелоке «полу-люкс» и удалилась.
Комната действительно напоминала номер в каком-нибудь хорошем хостеле – приятные обои кремового цвета, линолеум, шкаф у входа и четыре чисто убранных кровати. Окно с видом на дорогу с одиноким уличным фонарем, от которого на пол падали желтые лучи, рассеивались через занавески и тускло освещали комнату нежным оранжевым светом. У окна стояла тумба с телевизором. На потолке панели с лампами дневного света, а у кроватей на стенах маленькие светильники. Здесь было чисто, уютно и, как во всём корпусе, тоже приятно пахло стиральным порошком. Парни сразу же переоделись в самую чистую свою одежду, заправили кровати и вышли на разведку – узнать где туалет, душ, столовая.
Меня до сих пор мучили ужасные приступы тошноты, к которым примешалась ещё и сильная головная боль. Тяжелые веки слипались, и не было никаких сил. Оказавшись в комнате, первым делом я кинул сумки, кое-как стянул с себя куртку и сапоги и растянулся на полу рядом с кроватью – не хотел осквернять её чистоту своим грязным, воняющим телом. Несколько долгих минут я пролежал с закрытыми глазами в надежде, что мне станет хоть немного лучше, пока дверь не отворилась и в комнату не зашла та самая женщина с вахты. Она спросила испуганно:
- Ты чего на полу лежишь? Всё хорошо с тобой?
- Что-то мне поплохело, - ответил я. – Это от солярки в вездеходе. Сейчас, мне нужно немного прийти в себя.
- Ты обязательно сходи к врачу! Он в соседнем кабинете сидит. Встать можешь?
Она отвела меня к доктору. В коридоре меня встретил небольшого роста пузатый мужичок с озабоченным, грустным лицом. Одет он был в обычное трико, серую майку с воротничком и с виду напоминал скорее автослесаря-любителя, либо сантехника, который только что закончил свою работу и ещё не успел облачиться в докторский халат.
Он отвёл меня в кабинет, вымощенный белым кафелем, усадил на кушетку и начал задавать вопросы. Я говорил с ним и испытывал лёгкий стыд за свой замызганный и потрёпанный вид, пытаясь спрятать черные, немытые руки с грязными ногтями.
- Судя по показаниям, – сказал он спокойным, тихим голосом, – просто небольшое отравление. Я бы посоветовал сейчас больше лежать, и ещё вот, – он протянул мне пластинку активированного угля. – Выпей четыре таблетки. Из-под крана воду не пей, она здесь очень плохая. Многие пьют и жалуются потом на боли в животе. Питьевая вода у нас в большом баке на выходе из корпуса. Если лучше не станет – обращайся. Я всегда здесь, дам лекарства посильнее.
Я поблагодарил доктора и пошёл в свою комнату. За то время, пока я лежал в комнате и сидел у врача, тошнота немного отступила. Товарищи собирались в душ, который работал только по определенным дням, но сегодня его открыли специально для нас. Я переоделся, достал из сумки свой помывочный комплект и прошёл за парнями через внутренний двор в душевой отдел.
В душевой был большой предбанник с раздевалкой, примерно на полсотни человек, сама душевая с десятком леек и с деревянными лавками в центре. Одна из дверей вела в парилку, которая сейчас не работала. Вода в душе еле теплая, скорее комнатная. Под этой прохладной струёй я почувствовал сильное облегчение. Головная боль отступила, сознание прояснилось. Через пять минут вода стала теплой, потом горячей. Я помылся быстро, и ещё минут пятнадцать просто стоял под душем – наслаждался тем, как горячая вода омывает моё тело и блаженно улыбался, вспоминая, как давно уже не испытывал такой простой, прекрасной, и будто совсем позабытой процедуры – мытья под горячим душем.
После душа я стал совсем другим человеком – здоровым, бодрым и немного счастливым. Вместо тошноты пришло чувство сильного голода, и я вспомнил, что с самого утра ничего не ел. Когда мы вернулись в комнату, у меня снова закружилась голова от резкого запаха, ударившего в нос прямо с порога. Воняло так, словно мы вошли не в только что прибранную и хорошо пахнущую комнату, а в грязный гараж, облюбованный бомжами. Теперь здесь витал запах солярки, мазута, гари костра, пота и ещё непонятно чего. Три месяца бичевания оставили свой след – вся наша одежда источала эти запахи, накопившиеся за много дней, и никакая ручная стирка в полях не могла полноценно их выстирать. Мы к ним принюхались и не ощущали до того момента, пока не попали в чистое место. Куртки мы вынесли и повесили на вешалку в коридоре, рабочие инцефалитки со штанами запихнули в шкаф, а грязную одежду, вроде свитеров, трико, футболок и носок расфасовали по пакетам и отложили стирку до завтра.
К ужину приглашать не пришлось – мы расселись в столовой за длинными столами ещё за полчаса до начала кормёжки. Тут вкусно пахло жареной рыбой. На кухне гремели посудой, а в углу тихо вещала плазменная панель. Вскоре на раздаче появились корзины с хлебом, три ведра с чаем, компотом, киселём. Пять цинковых мисок с тушеной капустой, фасолью с овощами, корейским салатом из моркови и баклажанов, салатом с крабовыми палочками и винегретом. Из основного меню – пюре с рыбой и суп. Я смотрел на всю эту кучу еды и не верил, что это происходит со мной, что я сейчас наемся, не засну голодным, а завтра будет то же самое, и не нужно экономить.
- Берите-берите, ребята, побольше! – добродушно сказала нам одна из поварих, когда увидела, как мы кинулись накладывать себе полные тарелки салата и хлеба. – Вы новенькие? Когда на работу? Супа вам налить?
- Мы геологи из Кремового, - объяснил я. - Проездом тут. Нас должны на вахтовке в Эгекинот забрать.
- Эх, на полдня вы опоздали, ребята. Вахтовка только сегодня на Эгвекинот уехала, а когда следующая – не знаю.
Сейчас нам было всё равно, когда нас заберут. Главное, что здесь была вкусная еда, горячий душ и крыша над головой.
Пока мы ели, в столовую начал подтягиваться народ. У раздачи столпились рабочие мужики: водители, сантехники, электрики, охранники и прочие. Они были в разных рабочих робах, но будто бы одинаковые с лица – средних лет, крепкие, жилистые, румяные, гладко выбритые, коротко стриженые.
После ужина заглянули к геологам в актовый зал. Зал здесь не то чтобы большой, но всё же просторный, с массивным бильярдным столом и стойкой для киев и шаров, столом для пинг-понга, большим шкафом с книгами и плазменной панелью на стене. Зал был с приятной, современной отделкой. Впрочем, как и всё в этом корпусе. В эту комнату парни перенесли три лёгкие, раскладные койки. В одном углу стояли лежаки геологов, а в противоположном, у телевизора, кровать Розенова, который сейчас куда-то ушёл.
Мы гоняли по столам шары и обсуждали общие впечатления от тех часов, которые провели на руднике. Все безоговорочно согласились, что Валунистый – это самое комфортное место на Чукотке, где мы только смогли побывать.
День восемьдесят пятый. 11.10. Среда.
Сарафанное радио быстро разнесло по руднику весть о прибытии группы молодых геологов с полей, и о нас на Валунистом теперь знала каждая собака. Добрые поварихи расспрашивали, какие у нас впечатления о Валунистом, по сравнению с жизнью в полях. Некоторые уже знакомые рабочие при встрече кивали нам в столовой и коридорах. За столом все интересовались, на какую контору мы работаем, чем конкретно занимаемся, хорошие ли у нас условия труда. Когда они узнавали размер нашего оклада и условия труда, то только присвистывали и сочувственно качали головой.
После завтрака я сидел за столиком внутреннего двора и пытался поймать почти неуловимый и слабый сигнал wi-fi, который с большой задержкой мог лишь отправить и принять сообщения из пары мессенджеров.
Время за просмотром телевизора летело быстро. После обеда я шатался по коридорам жилого блока и рассматривал висящие на стенах плакаты техники безопасности, пропаганду вреда табака и алкоголя и стенгазеты творческой самодеятельности, с плохо рифмующимися стихами и фотографиями Валунистого до и после строительства рудника. На фотографиях были и строительные бригады, и бригады геологов на карьерах, и электрики возле больших трансформаторов и опор ЛЭП.
Ужин. В столовой я с Колей познакомился с молодым геологом – высоким, румяным, кудрявым парнем по имени Вадим. Он был выпускником нашего университета, на два года старше нас.
- Парни, а вас же учит до сих пор преподаватель по фамилии Груздев? Да? Скажите ему, что он козёл! – засмеялся Вадим. – Всю душу со своими интегралами выел. Я всё равно его больше не увижу.
- Ты-то не увидишь, – ответил я, – а нам у него ещё два года учиться.
Через полчаса Вадим заглянул в нашу комнату и познакомился с остальными парнями. Он немного рассказал нам о жизни на руднике:
- Работаем тут вахтой по три месяца, с восьми до восьми, но у меня на деле всё очень условно. Есть день, когда дают определенный объём работ, его можно выполнить часов за пять и идти гулять, а бывает, что и сутками не спишь – вызвать на карьер могут в любой момент. А потом на три месяца домой, в родной Воронеж. Не очень удобно, конечно. Катаюсь туда-сюда, и нет возможности устроить личную жизнь. Девушки не особо хотят заводить отношения, когда узнают, что парень пропадает половину жизни чёрти где. Поэтому я быстро усвоил первое и главное правило вахтовика – никому не говорить о том, что ты вахтовик. Зарплата вроде и нормальная была, но всё равно что-то не то… Кажется, что жизнь проходит, а платят тебе за такое не так уж и много. Приехал сюда недавно и решил, что эта вахта будет для меня последней, а тут бац – ставят ведущим геологом и зарплату в полтора раза повышают. Теперь начинаю немного пересматривать свои взгляды на жизнь.
День восемьдесят шестой. 12.10. Среда.
Утром за окном гудела сильная метель. На улицу выходить совершенно не хотелось, да и не было нужды. На внутреннем дворе гулял и громко выл сквозняк. Через толстые зазоры стеклянных панелей крыши во двор падал снег, а за окном вихрями кружилась снежная пурга. Из-за непогоды в корпусе происходили постоянные перебои с электричеством. Каждые пару часов, а то и чаще, свет выключался на 10-20 минут.
Розенов связался с конторой. Начальство сообщило ему, что вездеход с нашими парнями на сегодняшний день проехал только 30 километров по тундре. Поездка дается им с трудом. Метла постоянно ломается, лишних запчастей для починки не осталось. У вездехода были проблемы с правой гусеницей, которая постоянно соскакивала с катков. Обувать и чинить её та ещё морока, особенно в такую метель. В общем, мы только облегченно вздыхали и радовались тому, что не поехали через тундру на этом медленном вездеходе, хорошо ели и спали в тепле, за толстыми стенами.
День восемьдесят седьмой. 13.10. Пятница.
Утром Розенов принёс новость о том, что вахтовка в Эгвекинот увезёт нас уже завтра утром. Сегодня же он договорился с начальством рудника, чтобы нам провели небольшую экскурсию.
После обеда всех позвали на второй этаж. Мы прошли через небольшой коридорный зал, больше похожий на летнюю оранжерею. На бетонном полу был небольшой резервуар с водой, в центре которого журчал декоративный фонтан. Всё пространство вокруг фонтана заставлено плошками с комнатными растениями. У противоположной стены залы большой кожаный диван с журнальным столиком. Дальше по коридору идти было страшно. Стены корпуса прошили толстые опечатанные трещины, которые выглядели ещё страшнее, чем на первом этаже. Несущие колоны перетрескались и накренились, а пол разошёлся так, что одна его половина просела относительно другой и слегка осунулась вбок. В комнате для инструктажа мы уселись на ряды стульев. Главный геолог – лысый мужчина в спецодежде – включил нам видеоинструкцию по технике безопасности. Заиграла дурацкая музыка, пошёл примитивно смонтированный видеоряд, с последовательными слайдами и фотографиями под аккомпанемент подвально записанного женского голоса.
Сначала диктор вкратце рассказал о самом предприятии, где мы находились. Фотографии на экране сменились видеорядом с коридорами корпуса, столовой, внутренним двором. Последовал краткий экскурс в суть работы на руднике. На экране мелькали фотографии карьера, грузовиков, груженных рудой, фото горно-обогатительного комбината и, наконец, фото конечного продукта производства – золотосеребряных слитков, которые были серые и по своему слабому жирному блеску больше походили на толстые свинцовые блины, которые отлили в домашних сковородках.
После техники безопасности мужчина сказал пару слов напутствия и выдал нам каски и яркие светоотражающие жилеты дорожников. Мы надели их поверху курток и вышли наружу.
На улице было тепло, мрачно, слякотно и почти безветренно. С крыш всех домов звенела капель, свежий вчерашний снег превратился в мокрую кашу.
Мы пошли вслед за главным геологом в сторону ГОКа. Рядом с этим большим комплексом стояло маленькое одноэтажное здание из шлакоблока. В этом здании описывался скважинный керн, который возили сюда с карьера. Изнутри помещение оббито фанерой, у стен рабочие столы с бумагами и компьютерами. Дальше протянулись длинные низкие столешницы, заставленные ящиками с керном. В этом здании работал Вадим и взрослая, приземистая женщина. Женщина описывала, фотографировала, документировала привезённый со скважин керн и отдавала отчёт Вадиму. Вадим уже на компьютере рисовал скважины, их углы наклона и глубину, и по слоям керновых пород отстраивал модель подземного рудного пласта, чтобы подсчитать объёмы руды и знать, где и что копать и подрывать.
Дальше главный геолог повёл нас на уже знакомый выровненный полигон напротив автозаправки, куда самосвалы сгружали раздробленную породу с карьера. Собственно, геолог и рассказал о том, что породу привезли с карьера, что она золотоносная, и что дальше она дробится и просеивается на ГОКе – словом, всё то, о чём все и так догадывались. Мы подошли поближе к одной из куч, и геолог продолжил:
- В тонне этой породы примерно пять грамм золота и семьдесят грамм серебра. Каждый самосвал, который привозит на этот полигон руду, взвешивается на вон тех больших, платформенных весах. Так мы будем знать, сколько тонн руды было привезено, каким самосвалом, и сколько её поступает за сутки. Дальше руду разгребает ковшом экскаватор, разбивает особо крупные куски, после чего она попадает уже на сам комбинат.
Геолог подошёл к отвалу, взял в руку небольшой обломок породы – грязно-белый, зернистый, маркий, отдалённо напоминающий кусок каменной соли.
- Эта порода сложена такими минералами как адуляр, полевые шпаты, серицит, акантит, ну и кварц, конечно же. Чем больше в породе флюорита и кальцита, тем меньше в ней будет золота и серебра. Такие породы называют пустыми. Их просто отсеивают в процессе переработки. Если хотите, можете взять себе по обломку на память. На этом всё. Спасибо за внимание.
В глубине души я испытал разочарование, потому что до самого последнего надеялся, что нас отведут на сам ГОК, покажут процесс просейки золота и готовые серые слитки. Но, увы, для всяких проходимцев вроде нас дорога туда была закрыта.
День восемьдесят восьмой. 14.10. Суббота.
Водила вахтовки зашёл в нашу комнату к девяти утра и сказал, что ждёт нас на улице. Мы пошли в столовую взять сухпаёк в дорогу.
- Что, уже уезжаете? – просила весёлая повариха за стойкой. – Ну, пойдёмте.
Она повела нас на склад и дала пакет с четырьмя буханками хлеба и большой коробок консерв.
- Как вам у нас? Понравилось?
- Очень! – отвечаем. – В полях романтика, конечно, но спать в тепле и сытости куда приятнее.
- То-то же! Приезжайте к нам на следующий сезон ещё! Чего смеётесь? Чукотка знаете как затягивает? Люди тоже приезжают на сезон, и потом тут до самой пенсии работают. Кто приехал сюда однажды, тот потом почти всегда возвращается снова.
- Возможно, когда-нибудь и мы вернёмся. Спасибо большое за тёплый приём и вкусную еду.
- Не за что! Это же тундра, тут по-другому никак.
Мы вышли из корпуса и погрузили вещи в большую серую кабину пассажирского Урала.
- Значит так, парни, – сказал Розенов, когда все уселись. – Ту учётную ведомость, которую я вчера составил, с меня так и не спросили. Выходит, все эти дни, что мы тут питались, нам простили, и денег брать с нас не будут. И этот сухпаёк нам дали в дорогу бесплатно. Честно говоря, я приятно удивлён щедростью этих людей. Давно уже не встречал такой доброты и отзывчивости.
В десять часов мы покинули рудник, и Урал погнал по хорошо накатанной дороге с большой скоростью, от которой все уже давно отвыкли. Миновали все КПП и перекрёсток. Мимо мелькнул знак «Счастливого пути. Эгвекинот». Впереди лежал путь по заснеженной тундре.
Через десять километров встретили бульдозеры, которые расчищали просевшую после непогоды насыпь дороги. Каждые пятьдесят километров у дороги стояла ремонтная техника – пара бульдозеров, и балок для дежурящих дорожников. Водитель останавливался у каждого такого дежурного пункта, заходил в балок и сидел там минут пятнадцать.
На сотом километре остановились пообедать. Тут стояла целая ремонтная артель с экскаваторами, грузовиками и несколькими балками. Все мужики ушли есть в балок к своим коллегам, а мы вскрыли дорожный сухпаёк. После обеда на улице кто-то ткнул пальцем в сторону полей и прокричал:
- Смотрите! Там яранги с чукчами стоят.
Я побежал за фотоаппаратом и через длиннофокусный объектив долго рассматривал коричневые точки далеко в полях, которые сперва принял за наваленные кучи мусора. На снегу стояли три яранги из оленьих шкур, а рядом с ярангами ходил маленький чукча. Я так рад был увидеть стоянку настоящих чукчей, что хотел уже побежать в этот лагерь, рассмотреть всех вблизи, но что-то меня остановило, и я продолжал стоять и наблюдать, пока меня не позвали обратно в машину.
Высокогорье кончилось, и теперь дорога вела по бескрайней снежной пустыне. Крупными хлопьями пошёл густой снег, и линия горизонта стёрлась. Казалось, что мы ехали в пустоте, вне пространства и времени, из ниоткуда в никуда, и наш путь никогда не закончится. И всё же бескрайняя белизна медленно серела и тускнела – начинало смеркаться. Остановились у последнего дорожного пункта. Отсюда до Эгвекинота сорок километров. Снег идти почти перестал, и вдали снова показался длинный хребет низких сопок, у подножья которого через время мы увидели небольшое селение с несколькими фонарями, которые освещали единственную улицу.
- Посёлок Озёрный, - пояснил буровик, который ехал с нами. – Тринадцать километров осталось.
От Озёрного началась нормальная, бетонная дорога. Этот короткий участок дороги мы пролетели минут за пятнадцать, и вот яркие огни Эгвекинота засияли в уже почти опустившейся ночи. Вахтовка катила по дороге освещённой уличными фонарями вдоль одного из рукавов Залива Креста. Рукав залива не широкий, и противоположный его берег начинался сразу резким крутым подъёмом вздымающихся из-под воды заснеженных сопок.
На въезде в посёлок водила сразу свернул в переулок с гаражами и контейнерами и встал у двухэтажного кирпичного здания – общежития рудника Валунистого, в котором мы пересидим до вылета в Анадырь. В этом общежитии останавливались все вахтовики по дороге домой, или на работу.
Сейчас общежитие пустовало. Водила со своим напарником отвел нас на второй этаж, в просторный зал с десятком пружинных старых коек. У окна на голом полу стоял шкаф. У выхода вешалка для одежды и небольшой письменный стол с двумя стульчиками.
Мы скинули вещи и заняли пустующие койки. Водители поселились в соседней левой комнате. Розенову отвели правую. Впервые за много дней на телефонах начала ловить мобильная связь. Все были счастливы вновь попасть в цивилизацию.
Лежать не хотелось ни минуты, и мы вышли погулять по городу, но на улице нас окрикнул Розенов, который до сих пор копался в вахтовке со своими вещами.
- Эй, вы куда собрались?
- В магазин. Скоро будем.
- А я вас отпускал?
Все засмеялись и пошли дальше.
- Эй, а ну стоять! Сюда подойдите. Парни, мы так не договаривались, – сказал он, когда мы нехотя вернулись. – Без моего ведома вы не должны никуда ходить.
- Ты нас тут неделю на поводке держать будешь? Мы не в полях больше, медведь не загрызёт, успокойся.
- Значит так, – уперся Розенов. – Не хотите слушаться – идите. Я вас не знаю, вы меня не знаете. Я беру билет на самолёт и улетаю в Анадырь, а вы выбирайтесь отсюда без денег, как хотите.
- Вот это заявление! Деньги не твои, они на всю группу. Отдавай нам нашу долю, и лети на все стороны.
- Хорошо, я даю вам по десять тысяч каждому в личный забор, и делайте с ними что хотите. Можем поступить так, либо вы ждёте меня. И вообще, надо нам сначала пойти внутрь общежития, и основательно, не спеша разложиться, осмотреться.
- Мы давно уже разложились, ты один остался.
- Всё, значит я сейчас кидаю сумки и иду с вами. Пять минут.
Розенов вышел быстро. Мы прошли сотню метров гаражей и вышли на широкую, заасфальтированную, хорошо освещенную улицу.
Эгвекинот своими фасадами панельных разноцветных домов напоминал мини-Анадырь. Он стоял у самого подножья большой, могучей сопки. Вид на эту сопку с улицы казался искусственным фоном, либо большой бутафорской горой, рядом с которой построили маленький, игрушечный макет города, а все мы в нём – ничтожные букашки. Несмотря на заснеженные вершины, в городе абсолютно не было снега. Фонари хорошо освещали разноцветные фасады пятиэтажек и ту часть улицы, по которой мы шли. Остальной посёлок терялся в блеклой дымке тумана.
Аллея вдоль бетонной дороги чиста и засажена карликовым ивняком. Немного выше по улице небольшое здание с вывеской «Залив Креста», пестрящей неоновыми светодиодами. Внутри был небольших размеров супермаркет – очень чистый, отремонтированный и удобный. Такого хорошего супермаркета я не встречал даже в Анадыре.
Я ходил по прилавкам и думал о том, как я голодал в полях и каждый вечер мечтал, что скоро приеду в город и накуплю много всякой вкусной еды. Теперь же, когда я был в цивилизации, ничего покупать и не хотелось. Цены на многие продукты здесь почти такие же, как и в родной центральной России – не сравнимо с ужасно дорогим Анадырем.
- Да-а-а, - задумчиво протянул я у мясного отдела. – Цены на колбасу куда приятнее Анадырских.
- Я даже не помню, чтобы в Анадыре были такие хорошие супермаркеты, – ответила продавщица.
- Согласен. Знаете, я тут впервые… Вы не могли бы сказать, какие у вас в Эгвекиноте есть интересные места, куда можно сходить?
- Если вы хотите сходить в клуб, то…
- Нет-нет, не клубы. Какие-нибудь достопримечательности, на которые можно посмотреть. Может, хотя бы памятники какие-то?
Женщина глубоко задумалась.
- Ну-у… У нас есть памятник-арка «Полярный круг», на трассе до Иультина. Там же проходит 180 меридиан, который земной шар делит на восточное и западное полушарие. Но до них километров двадцать отсюда. Можно попробовать такси заказать, но вряд ли кто-то сейчас повезёт вас туда… А вообще, у нас есть музей! Можно сходить, но на выходных он вроде как закрыт.
Походив немного ещё, мы всё же набрали немного продуктов, алкоголя, и вечером устроили посиделки с водителями и ещё парочкой обитателей общаги.
День восемьдесят девятый. 15.10. Воскресенье.
- Значит так, мужики, - сказал вошедший к нам с утра в комнату Розенов. – Нам тут оказали радушный приём, разрешили бесплатно жить, и даже не гонят, чтобы мы скорее уезжали. Давайте же не будем тут свинячить, и будем вести себя тихо. Я у мужиков-водителей уже узнал насчёт аэропорта. Сегодня он не работает – воскресение – а завтра они едут в ту сторону, и согласились нас подвезти. Сейчас я иду по магазинам, кто хотите – идём со мной, прогуляемся заодно по городу.
При дневном свете посёлок оказался совсем небольшим. Он стоял на дне широкой долины между хребтами высоких сопок. С одной стороны его теснили высокие, заснеженные горы. С другой омывали волны Залива Креста. На противоположном берегу залива тоже сияли белоснежные вершины хребтов. Из-за этого посёлок вытянулся по дну долины и был узким, с основной широкой улицей и длинной набережной с одной стороны, и парой параллельных улочек поуже с другой.
Вдоль главной улицы разноцветные панельные дома – этим Эгвекинот похож на Анадырь. Но этот посёлок выглядел куда старее, из-за большого количества двухэтажных просевших бараков из местных скальных булыжников и красного кирпича с облупившейся штукатуркой.
Через пару сотен метров вверх по улице наткнулись на второй и последний супермаркет. Он новый, как и первый, но своей первоклассной отделкой из дерева и железа был с претензией на некую элитарность класса люкс. Такой и в большом городе нечасто встретишь.
Улицы Эгвекинота пустовали, стояли безлюдными и мрачными из-за тёмных нависших туч и мелкого дождя. Вокруг очень тихо. Машины здесь ездят крайне редко, и если всё же и проскочит какая раз в десять минут, то шум её двигателя разносится эхом по всей широкой долине.
Мы прошли к почте, рядом с которой стоял стенд с надписью «Моя родина Эгвекинот», и с фотографиями разных периодов жизни посёлка, начиная с 40-х годов прошлого века. Рядом - стенд «Эгвекинот 70», с советскими фото спортивных гимнастов на зарядке; отрядом лыжников, участвующих в марафоне в 85-м году. Фотографии членов фотостудии «Берингия» начала 90-х и их работы. Рытьё котлованов под жильё в 46-м. На последних фото снято много людей, которые вручную, кирками долбят камни, копают фундамент для будущих двухэтажных бараков. Выгрузка леса в том же году. Общий вид с самолета в 1980 и 2003 годах. Сводка кратких фактов о становлении населенного пункта, от 16 июля 1946 года, когда сюда выгрузились первые строители, до 2015 года – строительства Эгвекинотского храма.
Сразу за почтой, ближе к заливу, стоял этот небольшой белый храм с золотыми куполами. Мы вышли на набережную, вдоль которой шла дорога. Здесь же большой памятник. Он представлял собой фигуры двух рабочих в шапках-ушанках и тюремных ватниках с очень печальными гримасами. Один из них тащил небольшую тачку, груженную камнями. Второй, нагнувшись, дробил киркой большие валуны. На постаменте надпись: «Строителям автомобильной дороги Эгвекинот-Иультин, 1946-1950».
Мне представилось множество репрессированных рабочих, которые кайлом долбили двести километров мерзлоты отсюда к районному центру, и которые полегли здесь сотнями, а может и тысячами. Возможно, мне бы и не было так грустно, если бы я не знал, что сейчас их тяжкие труды уже позабыты, стёрты, как и сам районный центр Иультин; тают, как и этот вымирающий посёлок Эгвекинот на самом краю света.
В глубине посёлка мы нашли ещё несколько маленьких магазинчиков, пару ночных пивнух, одно очень хорошее семейное кафе, где можно приятно посидеть и недорого поесть.
Рядом с кафе частный сектор с красивыми аккуратными домиками из деревянного бруса и железного сайдинга. Такие можно встретить где-нибудь в развитой Скандинавии, где всё чисто, аккуратно и радует глаз. Видно, что администрация Чукотки заботится о внешнем виде даже самых малочисленных посёлков и деревень. Все дома на улицах пускай и однотипные, но отремонтированные, выкрашенные, аккуратные. Если сильно не всматриваться, то и в правду можно подумать, что гуляешь по окраинам какого-нибудь Осло, Копенгагена, Рейкьявика. Главное – не сворачивать в стороны с главной улицы, чтобы случайно не провалиться в разваленные хозпостройки и загаженные гаражные кооперативы типичной, немытой России.
На обратном пути к общежитию подошли к зданию закрытого сегодня музея. У его торца, опираясь на железный высокий забор, стояли странного вида большие деревянные брусья – очень старые, позеленевшие со временем. Они были странной формы, и только когда мы рассмотрели их поближе, стало ясно, что это части скелета кита. У забора на земле лежало несколько позвонков, размером в половину колеса легковой машины, а высокими досками были ребра и нижняя челюсть. К каждой кости прикручены небольшие металлические бирки с названием кости и животного, которому эти кости принадлежали.
Самыми маленькими костями здесь были рёбра кита финвала, выловленного в Заливе Креста. Его ребро длиной и толщиной примерно с черенок лопаты. Самая большая кость – нижняя челюсть, высотой метра четыре, толщиной и шириной с железнодорожную рельсу. Она принадлежала гренландскому киту. Был здесь и череп серого кита, продолговатый, напоминающий череп вороны, только размером со средних размеров холодильник. На торце одного из позвонков крепилась табличка с координатами того места, где он был добыт. Сейчас эти виды самых крупных в мире млекопитающих признаны вымирающими, поэтому охотиться теперь на них можно только жителям маленьких национальных сёл.
Парни пошли дальше, а я ещё ненадолго остался у костей китов и отстал. Рядом со мной неспешно шагал Розенов. Сначала он шёл молча, немного в стороне. Потом приблизился и начал расспрашивать о блокноте, в который я всё время что-то записывал. Он похвалил меня, что я пишу дневник. Сказал, что и сам когда-то писал, после чего ударился в воспоминания о своей геологической молодости.
Он немного рассказал о начале своей карьеры на Колыме, где на заре 90-х была сплошная разруха, и посёлок, в котором он работал, стремительно пустел – люди оставляли свои квартиры и уезжали в центральную Россию за лучшей жизнью. Он попросил разрешения у начальства своей партии занять комнату в пустующем квартирном доме в том посёлке, где работал. За ненадобностью дом не отапливался. В комнате стояла чугунная печка на дровах с котлом наверху, приваренным бывшими жителями к батарее. В этом котле можно было греть воду, черпать и подмываться в ванной. Десять лет он проработал на севере, пока жена не утащила его обратно, в подмосковные Химки.
Слушая его задушевные рассказы, моё сердце немного даже начинало таять. Предо мной предстал обычный человек со своими проблемами, историями, жизнью. Просто Розенов оказался не в том месте и не на той должности. Не понял с самого начала, что нужно делать со свалившимися не него обязанностями, и всё упустил, за что, скорее всего, ему ещё придется ответить.
В общежитии мы оставили Розенова, скинули с себя груз лишних вещей и снова вышли на улицу, гулять дальше по посёлку. Мы обошли его весь, от начала до конца. Начинался он старым кладбищем на берегу залива, с крохотной часовенькой и просевшими могилами семидесятых годов; заканчивался портом, большой угольной котельной и нефтебазой. Эта окраина походила на брошенную промзону – грязную, серую, совершенно безлюдную. Всюду валялся строительный и промышленный мусор, груды металла; теснились косые приземистые каменные бараки. Дальше – узкий мыс с убогими деревянными трущобами забытых, полуразвалившихся сараев и гаражей. Возле сараев побитые алюминиевые лодки и катера на колёсных прицепах, шины крупных грузовиков, пару гнилых остовов машин.
Через сотню метров мыс сужался, сараи заканчивались. На небольшом пятаке стоял покосившийся тригопункт и одинокий деревянный крест с фотографией солдата, который погиб здесь в 1995 году. Волны залива бились о закопанный кусок ржавого корабля, с торчащей в небо рулевой лопастью и большим винтом.
С этого места открывался отличный вид на посёлок и хребты, на порт и бескрайнюю синеву широкого залива, уходящего за горизонт. Дорога с мыса вела мимо высокого здания котельной и упиралась в закрытые ворота порта. У ворот стояло мелкое здание управления. Рядом два больших якоря, между которыми натянут стенд с фотографиями города и четверостишием:
Средь острых скал земли далёкой,
Где море прячется под лёд,
Стоит морской форпост Чукотки
Торговый порт Эгвекинот.
Перед портом асфальт заканчивался. Грязная дорога опоясывала его и уходила на нефтебазу. Подступы нефтебазы напоминали длинные металлические балки на высоких бетонных сваях, вроде рельс американских горок. Дорога шла всё дальше, выше, петляя серпантином к вершине сопки, на самом верху которой стояло несколько вышек. Проход к нефтебазе был закрыт. Мы спустились обратно в город и прошли по улице у самого подножия горного хребта.
Уклон улицы стал круче. Вдоль дороги всё те же разноцветные дома. На четвёртом этаже из окон одной квартиры доносился шум, крики, смех людей. Здесь мы встретили красный пограничный столб, которые сейчас любят ставить едва ли не в каждом населенном пункте, особенно если он представляет хоть какую-то туристическую ценность. На столбе множество указателей с расстояниями до различных городов:
Владивосток – 3895 км
Ном (США) – 665 км
Хабаровск – 3270 км
Москва – 6104 км
Анадырь – 236 км
Северный полярный круг – 27 км
о.Ратманова – 458 км
Омск – 5244 км
Киев – 6797 км
Ещё выше здание чукотского полярного техникума Эгвекинота с детской площадкой неподалёку, на которой щерились потресканные резные деревянные скульптуры богатырей, а ещё выше большое выбеленное здание дома культуры. На его дверях афиши с выступлениями местных ВИА, групп танцев и плясок и объявлением о дискотеке, которая проводится здесь каждую субботу в 19:00.
Если внимательно присмотреться к жилым коробкам панелек, то становится заметно, что множество из них давно покинуты людьми. Они так же жизнерадостно выкрашены в яркие цвета, как и другие дома, вот только двери подъездов наглухо заколочены, а все окна первого и второго этажа забиты жестью. Дома, простаивающие пустыми более долгий срок, зияли выбитыми окнами. Краска на их стенах выцвела и облупилась. Таких пятиэтажек в поселке было около десятка – наверное, четверть всех квартирных домов этого посёлка. Эгвекинот стремительно терял своё население, не смотря на кажущееся сперва благополучие и вполне сносный внешний вид.
Мы обошли несколько мёртвых домов и уперлись в голубое здание с белыми снежинками – горнолыжную базу. Дальше шло узкое ущелье, разрезающее две пузатые горы. По его дну шумела небольшая речка, несущая свои воды от самого подножья, через улицы, в сторону залива. В ущелье, у речки, из кустов выглядывали две лавки с разбросанными вокруг бутылками из-под пива и чёрными пятнами кострищ. Рядом небольшая будка подъёмника. Вокруг таблички, предупреждающие об опасности схода лавины. Мы посидели здесь в смеркающихся сумерках, поговорили и пофотографировались.
Вечером приготовили ужин из тушенки и риса. Парни смогли дозвониться нашим коллегам в Анадырь, которые доехали на метле до столицы Чукотки только сегодня, и уже громко отмечали окончание полевого сезона.
День девяносто первый. 17.10. Вторник.
Из Эгвекинота мы вылетели только день спустя. На понедельник билеты уже раскупили. Во вторник, к семи утра, мы вышли из маршрутного Урала к облупившемуся двухэтажному домику аэропорта с надписью «Залив Креста». Этот маленький аэродром был в нескольких километрах от Эгвекинота, рядом с Озёрным. Через два часа на полосу был подан новенький, четырнадцатиместный самолёт с салоном городской маршрутки внутри. Я в последний раз оглядел снежные вершины сопок Эгвекинота, старое здание аэропорта, серые руины далёких амбаров и зашёл по трапу вверх.
Самолёт набрал скорость и резко оторвался от земли. Я увидел, как опустились закрылки за окном, и взлётная полоса начала стремительно отдаляться, пока не осталась где-то далеко позади.
Через час полёта самолёт начал снижаться, преодолел низкую завесу облаков, и после сильной тряски сел в аэропорту Угольных Копей. Дальше пропитанная ностальигей поездка на такси к причалу, где нас уже ждал небольшой корабль «Камчатка» - старая посудина с мелкими вмятинами на бортах и облупившимися толстыми слоями белой краски на каюте и палубе.
Ещё спустя час мы уже сходили с парома на заснеженный причал Анадыря, который теперь показался мне более гостеприимным, ярким и жизнерадостным, чем три месяца назад. Город в это время года стал намного оживленнее, чем до нашего отъезда: на улицах много машин, и толпы молодых людей прохаживаются по тротуарам. Население города приехало с отпусков, из деревень тундры на учёбу, с полевых работ на зимовку. Город ожил. Анадырь встретил своих работников.
Заключение
На этих словах, за пару дней до отъезда домой, я закончил писать свой дневник. Нас поселили в шумном, перенаселённом общежитии, где всех захватила буйная череда попоек и гуляний.
Розенов, который отправил оставшихся в Эгвекиноте геологов следующим же вечерним рейсом, сам с ними не полетел. Он остался в посёлке и отмазался тем, что «в общежитии мы наследили, там нужно ещё прибраться», и прилетел только два дня спустя. Конечно же, мы ещё на Валунистом разгадали причины его промедления и нежелания возвращаться в город поскорее. Мужик просто хотел заработать больше денег, потому что формально, пока мы не прилетели в город, нам продолжали капать полевые и добавки за работу в сложных условиях. Оклада в три раза больше нашего и полевых ему было мало, и он выжимал деньги из магаданской конторы как только мог.
Как мне рассказали после, в городе Розенову, конечно же, пришлось идти к начальству на ковёр. Там он представил никудышный, сделанный на коленке за пару часов отчёт по проделанной работе. План на этот полевой сезон у него не был выполнен, и наш отряд геофизиков, приехавший на месяц позже, выполнил больший объем работ, чем геологи под его чутким руководством за весь сезон. Все нелепые оправдания и отмазки не спасли его от выговоров и скандалов начальства. Лебедев очень долго и громко крыл матами диванного геолога, на что Дима лишь поник и сказал: «Я на вас обиделся». Его рассчитали в тот же день и пнули из конторы восвояси.
Утром следующего дня мы снова гуляли по уже заснеженному городу. Накануне отъезда домой Игорь предложил мне, Коле и Лёхе взять такси и поехать на заброшенную горнолыжную базу сопки Михаила. База находилась под самым боком большой тропосферной станции. Сейчас, после появления спутниковой связи, необходимость в ней пропала, и база с начала девяностых была заброшена. В городе Игорь купил несколько пачек сильнодействующего обезболивающего. В местных аптеках его продавали без рецепта. При передозировке этот препарат вызывал галлюцинации, легкое состояние эйфории и расстройство опорно-двигательного аппарата, как при алкоголе или наркотиках. Перед поездкой каждый из нас принял по пластинке этих дурных колёс, и к тому времени, как такси доехало до базы, нас всех уже, что называется, накрыло.
Стемнело. На вершине сопки дул сильный ветер и кружила метель. Впереди стояли высокие стальные опоры гигантских радаров, спиленных в прошлом году. Рядом пару длинных, обитых железом бараков. Я с парнями кое-как дополз до ближайшего из них. Мы выломали забитую гвоздями дверь и пролезли в помещение.
Внутри станция была сплошь заставлена длинными шкафами побитой и ржавой электроники. Запчасти и мусор повсюду валялись на полу, я постоянно спотыкался об него и с большим трудом переставлял ноги.
Мы нашли комнату отдыха персонала и повалились на скрипучие диванчики и стулья.
Через час, когда ко всем вернулась чувствительность и более-менее адекватное восприятие окружающего мира, начали безудержно говорить и хохотать под завывающие ветра метели за стенами.
- Парни, хотите расскажу вам о том индивиде, который вам наломал там дров в полях, а потом свалил из-за того, что якобы хотел посмотреть, как работают геологи и что-то в этом духе? Все мы знаем, из-за чего он уехал – за Машей побежал. Так вот, к нам на Быстрый новых студентов на подмогу из Анадыря закинули. И эта Маша к одному из них в первые же пару дней на шею кинулась, а про вашего дружка и забыла сразу же. Так что, можете усмирить свой гнев. Карма его настигла.
Когда показалось, что действие колёс уже полностью прошло, мы вышли из заброшенной станции и столкнулись со страшной реальностью, которая пугала, плыла, искажала пространство и предметы вокруг. До такси топать ещё несколько сотен метров, а на улице дуло и гудело. Всякий металлолом, который торчал из-под снега и резко выделялся на белой пелене, плыл и казался живым, из-за чего вызывал у меня приступы жуткой паники. Эти ржавые бочки и покрышки я постоянно принимал за бегущих к нам медведей, от чего то и дело останавливался в ступоре и страхе. К тому времени, когда такси высадило нас у гаражных ворот общежития, все уже полностью пришли в себя.
На следующий день я рассчитался с работой, и улетел на самолёте домой, оставив в своей памяти об этом крае самые лучшие, незабываемые впечатления и яркие воспоминания. Кто-то же из товарищей так и остался в Анадыре на постоянную работу, и теперь, возможно, я увижу их ещё не скоро.
Дорога на Муну
Сезон 2018
Маленькое предисловие
Раз на раз не приходится, и если о прошлом сезоне на Чукотке, не смотря на имевшиеся в полях проблемы и трудности, у меня остались только положительные воспоминания, то с Якутии я вернулся с впечатлениями противоречивыми.
На втором сезоне работать я ехал в одиночку, без товарищей, испытывая какую-то душевную опустошённость. После, на негативном восприятии окружающего меня мира сказались и природа, и климат, и работа, и очень своеобразный начальник, с которым пришлось жить в тайге бок о бок больше двух месяцев.
Концовку этой небольшой книжечки я не стал доводить до логического конца – конец и так понятен и банален. В концовке я убрал только последнюю строчку, которая была начертана в дневнике ранним утром, когда я уже ехал на маршрутке в аэропорт города Удачного: «А на следующий день я улетел домой…». И добавить больше нечего.
Часть первая
1
Огромная клоака кимберлитовой трубки Мир, что расположилась аккурат под боком названного в честь неё города, тоскливо завывала под напором резких порывов ветра, вздымающих вихри серой пыли. Холодные потоки воздуха доносили со дна карьера, заполненного бирюзовым сероводородным озером, восхитительное амбре тонких ароматов сельского туалета, которое лёгким фоном вкрадывалось в ноздри обитателей этих окрестностей. Это была гигантская дыра в земле, диаметром в полтора километра и глубиной в три сотни метров, что полноценно позволяло назвать её самой настоящей жопой мира.
Не смотря на моё на первый взгляд неприязненное описание этого величественного рукотворного объекта, я был поражён его видом до глубины души. Я стоял на обзорной площадке, основанием для которой служила высокая ходовая часть огромного гусеничного экскаватора, и осматривал осыпающиеся стенки уходящего глубоко вниз отработанного конуса, по широкой резьбе которого ездили когда-то огромные самосвалы. Теперь же здесь торчат лишь обрывки труб и металлических конструкций у стёршихся дорожных насыпей.
- Слыхал же о происшествии, которое в прошлом году у нас случилось? – спросил Паша и кивнул на другую сторону карьера, в то место, где среди однотонных камней и гаражных коробок находился обложенный траурными венками серый монумент. Весь город, стоявший на противоположном краю воронки, казался отсюда совсем игрушечным, нереальным.
- Это когда шахту в трубке затопило? – спросил я. – Как же, новости читал. Серьёзная трагедия.
- А их ведь так и не нашли… – многозначительно и медленно проговорил Паша, растягивая и без того длинные паузы этих долгих минут молчания.
- Сколько их там было? Шесть?
- Восемь.
Снова помолчали.
- Как же так получилось? – снова нарушил я неловкую паузу.
- По исконно-русским традициям конкретной халатности и распиздяйства, конечно же. Её когда отрабатывали, трубку эту, вскрыли водоносный горизонт, и подземные потоки постоянно через породу сочились. Наземным путём трубку закончили отрабатывать в 2001-м, когда глубже уже некуда было копать. Когда люди ушли, дно воронки быстро заполнилось этой вонючей жижей. Стали шахту рыть. Эта рудная дайка на много километров вниз идёт, добывать можно ещё долго. Чтобы продолжать добычу подземным путём, под трубкой сделали подкоп, и разработку продолжили. Да только пласт, который саму шахту от озера отделял, сильно толстым делать не стали. Время шло, вода сочилась. Порода не была монолитной, её постоянно подмывало. Там насосы, конечно, системы дренажные всякие поставили, чтобы воду качать и держать на одном уровне, но когда вместе с водой сосёшь ещё ил, да грязь с камнями, то никакой насос долго не протянет. А подмывало там хорошо. Однажды насосы полетели, уровень воды поднялся, пласт осыпался, и хлынувшая вонючка смыла в бездну рабочих.
- И что же теперь, трубка окончательно закрыта?
- Ну да, пока тишина. А вообще, проектов много ведётся. Такое прибыльное место компания просто так не оставит. Всё-таки самый крупный алмазный рудник России. Пишут новые планы развития, другие методики отработок здесь, и в других местах, да что-то сомнительным мне это всё кажется. Ты представь, что там сейчас под землёй от этой шахты осталось. Месиво мокрой щебёнки и грязи. Мороз ударил, вода замёрзла, лёд породу разорвал. Оттепель пришла – всё посыпалось. Опять морозы – опять всё потрескалось. Нет, это не дело…
Во время объяснений взгляд Паши – молодого худощавого якута – стал более непринужденным и спокойным. Траур его лица вновь сменился более нейтральной и мирной гримасой, такой же, с какой он меня встретил в аэропорту. Он помолчал, ещё раз осмотрел серые окрестности трубки и сказал как бы снисходительно:
- Ладно, поехали в контору оформляться. Меня в аэропорт за тобой послали не для того, чтобы экскурсии проводить.
- Ой, да будьте ж вы людьми, - скорчил я страдальческое лицо, - дай хоть после дороги немного отоспаться.
- На том свете поспишь.
2
Та общага, в которую меня поселили ближе к вечеру после трудоустройства в конторе, среди местных гордо именовалась «Гостиницей». Это были две срощенных двушки панельного четырёхэтажного дома недалеко от центра города. Основной контингент заведения состоял в большинстве своём из синих вахтовиков, которые пили либо из-за того, что им предстояло ехать в тайгу, на объект, где ближайшие несколько недель, а то и месяцев, их ждала невыносимо тяжёлая трезвая жизнь, либо потому, что они возвращались, наконец, домой, и просто не могли не позволить себе отпраздновать столь радостное возвращение в цивилизацию, с её легкодоступными этиловыми благами.
Днём эти люди были ужасно угрюмыми и молчаливыми, вечером - пьяными и агрессивными, так что никакого контакта наладить с ними не представлялось возможным, да, в общем-то, не очень и хотелось.
Ночью один из таких, сидя на кухне, попросил меня разъяснить всё по понятиям:
- Кто ты вообще такой?
- Геофизик я. Студент. На практику приехал.
- Геофизик чего?
- В смысле - чего?
- Ну, какими методами занимаешься?
- Да всеми, какие дадут.
- Такого не может быть. Ты геофизик чего?
- В прошлом сезоне на магнитке и электроразведке был.
- Э-э... - махнул рукой мужик. - Вот тебе совет: иди на каротаж.
- Да какая мне разница, - пожал я плечами, не зная как отреагировать на мудрый совет этого бывалого профессионала. - Какой дадут метод, на таком и буду.
- Иди на каротаж!
- Мне пока всё равно. Отправят каротаж – буду им заниматься.
- Нет, иди на каротаж по-любому! Помяни моё слово...
- Ой, Жека, чего ты к нему доебался? - вставил своё слово собутыльник старожилы. - Пошли лучше спать!
Хозяйка хостела - прокуренная дама за пятьдесят с редкими зубами и всегда настороженным лицом, особенно при разговоре с незнакомцами. Выглядела она вполне прилично и старалась держать своё заведение в порядке; свиней и нарушителей часто гоняла и строила по установленным в её доме правилам. От общения с местными обитателями «Гостиницы» она сама одичала, огрубела и стала по духу к ним очень близка. Утром пропадала на весь день, вечером подолгу сидела на лавочке у подъезда, курила и громко хохотала с мужиками. Ложилась поздно, и перед сном была совсем не прочь накатить рюмашечку-другую за здоровье её вежливых соседей по комнатам.
Интересного общения с ней тоже завести не удавалось. Единственное, о чём она кратко рассказывала, так это о происходящих в городе и в её жизни скучных бытовых делах. Узнав, что я из воронежской области, она на мгновение было оживилась, вспомнила о своей давнишней поездке к дальним родственникам в Богучар, но её запал быстро утих, потух блеск в глазах, и она молча ушла с кухни к себе в комнату.
В тот же день, только несколькими часами позже, в аэропорту Мирного приземлился ещё один самолёт из Москвы, в котором прилетели четыре геолога, студенты-однокурсники из Ростова-на-Дону. После оформления их подселили ко мне. Мы познакомились, немного пообщались и вечером решили сходить на прогулку по городу.
Послеполуденный зной небольшого города плавил асфальт и изнурял. Под солнцем было очень жарко, поэтому юные низкорослые якутяночки на улицах ходили в коротеньких шортах, виляя своими пухлыми задами, тараторя что-то на своём, якутском, среди неразборчивой белиберды которого постоянно проскакивал русский мат и всякий обывательский жаргон.
Мы с парнями бесцельно шатались по чистым малолюдным улочкам, небольшим рощицам и аллеям хиленьких берёз и лиственниц; по серым дворам, пролегающим между стоящих на сваях панельных девятиэтажек. Центр города был железобетонный, окраины сплошь заставлены двухэтажными деревянными косыми бараками, некоторые из которых, по уверениям хозяйки хостела, до сих пор с удобствами на улице.
В этом маленьком городке, можно сказать, центре алмазодобывающей промышленности России, меня почему-то очень забавляли надписи некоторых объектов, таких как дом культуры «Алмаз», детская площадка «Юный геолог», и, моё любимое – пивбар «Геофизик». В остальном же, город ничем особо не выделялся среди тысяч подобных городков России, и быстро наскучил. Наскучили мне и парни из Ростова, с которыми я, как ни пытался, так и не смог найти общий язык. Они всегда держались обособленно, разговаривали только между собой и вообще были на своей волне – вели речи на темы, мне непонятные, и я очень скоро стал чувствовать себя лишним.
Я быстро распрощался с ними, и прошёлся по городу ещё немного. Зашёл перекусить в небольшую хорошую закусочную, где на выбор подавались отличные бургеры по-якутски из молодой жеребятины, зайчатины и оленины. Посетил музей кимберлитов с огромной коллекцией пород и минералов, которые добыли преимущественно здесь, в пределах региона. Рассмотрел кривые, наполовину съеденные молью чучела местных животных. Уже под сумерками полярного дня прошёлся по дорожкам большого облагороженного городского парка с небольшими фонтанами и бутафорскими северными оленями.
Ночь. Тишину уснувшего хостела сотрясают странные причитания и громкие возгласы, которые доносятся из кухни. Там мается молодой пухлый якут с тёмным пушком усиков над губой и в старых больших ретро-очках, которые явно уже стали маловаты на его широком лице. На столе заваренная лапша с кружочками нарезанных сосисок, варёные яйца, пачка майонеза. Увидав меня, якут перестал ходить по кухне, уселся за стол и снова стал жаловаться:
- А-а-а-й, что за напасть! - возмущался он как-бы сам с собой. – Приехать не успел, а телефон уже сломал, симку потерял… Утром на медобследование пошёл, так гастрит нашли, сахар в крови высокий, не дают козлы справку, а-а-ай! Это всё духи меня проклятые сглазили! Всё потому что землю не покормил, а ведь надо было! В прошлом году кормил, всё гладко шло!
- Чего? Как землю кормил?
- От сглаза! Ты не слыхал, что ли? Ты вообще откуда?
- С Воронежа я.
- А я с Якутска. Меня Иван зовут, - протянул мне руку якут.
- Я Дима. Слишком простоватое имя для якута.
- Это я для тебя, для всех русских Иван. Родители меня назвали Уйбан.
С первого раза, как и со второго, я не смог правильно расслышать его имени и попросил повторить ещё несколько раз, пытаясь при этом сохранять серьёзное лицо. Раза с пятого мне удалось, наконец, правильно выговорить его имя.
- Если тебе так сложно, можешь меня ещё Банньа звать.
- Давай лучше просто Иван. Как это понять - кормить землю?
- Ну, чтобы неприятностей никаких не было, такой обряд совершаем. Меня мама научила. Она раньше так делала. Печешь оладьи, маслом их мажешь, в круг на землю выкладываешь и читаешь Алгыз.
- Что это такое?
- Молитва. К нашему богу Баянаю. Знаю, это всё языческие старые верования, но у нас ещё чтут. Охотники когда идут на охоту, то всегда Баянаю молятся, чтобы охота удачно прошла. У вас, наверное, такого уже и нет давно.
- Может, у вас и шаманы есть ещё?
- Я только городских всяких знаю, но таких везде полно. Они всякую порчу, сглаз снимают, травы пить дают. Типа целителей. Настоящих уже не осталось. По крайней мере, я не видел.
- Ты здесь какими судьбами?
- Да я геолог, на практику приехал. В прошлом году нормально всё было, а в этом беда... Завтра опять по больницам пойду, а после на каротаж меня должны будут отправить, если повезёт. Ты ведь тоже студент? Я слышал о вас. Скоро едете?
- Да, завтра нас уже заберут.
- Эх, как мы поздно с тобой познакомились! Только я нашёл с кем поговорить, и вот опять я один. Твои-то товарищи какие-то совсем неразговорчивые.
3
500 километров на вахтовке по неровной щебёнчатой дороге тайги - тот ещё блевательный аттракцион. За 10 часов пути всё тело превращается в отбивную. Ни лежать, ни сидеть нормально невозможно. Хорошо хоть потолки высокие, а то отбил бы голову, потому что подлетал на ухабах иногда на добрые полметра. Внутренние органы ещё долгое время чувствовали себя неважно. Водитель не жалел никого и гнал слишком быстро для такой дороги.
В глазах рябит от дикого обилия древесной растительности за окном, что стоит сплошной стеной. В основном, это хилые лиственницы, редкие кривые ели и полусухие тонкие берёзы. Там, где лес изредка прерывается, можно наблюдать милые березовые полянки, небольшие выступы обнажённых скальных глыб и узкие долины рек, которые контрастно разрезают однородное зелёное покрывало тайги. В таких местах пейзажи просто сказочные. В остальном же - скука.
Каждые 10 километров у дороги то с одной, то с другой стороны стоят небольшие могильные памятники с пожухлыми букетами искусственных цветов. Там, где в одном месте таких памятников скапливается больше трёх, ставят надёжную защиту от всех бед - большой крест с надписью "Спаси и сохрани".
Первой нашей остановкой стал мост рядом с дамбой Вилюйской гидроэлектростанции. Впечатляющее, огромное сооружение. С высоты нескольких десятков метров с дамбы сбрасывают бурный, стремительный поток воды, который внизу разбивается о волнорезы. В мощном фонтане водопадных брызг играли лучи солнца, разлагаясь на спектр, и у подножия дамбы в солнечную погоду всегда стоит радуга. Вспененная здесь река Вилюй продолжает своё течение дальше и уносит свои воды вглубь тайги. Из-за белой пены мне сначала казалось, что с реки ещё не сошёл лёд.
Дальше по пути нам встречались ещё пару больших рек. Возле каждой из них водитель останавливался минут на двадцать, раздевался на берегу до трусов и кричал нам:
- А вы чего, со мной купаться не идёте?
Вода в реках ледяная. Надолго меня не хватает. Раз прыгнул – и на берег. Летом в придорожной зоне тайга очень даже обитаема. У берегов рек часто можно встретить рыбаков и отдыхающих.
4
Следующий транзитный посёлок, куда мы приехали к вечеру, назывался Айхал. Назван он, как и Мирный, в честь одноимённой трубки, открытой здесь. С якутского «айхал» переводится как «слава».
На въезде Айхал имеет очень оригинальный приветственный постамент: огромную кисть руки, которая зажала между большим и указательный пальцем гранёный бриллиант.
Мы въехали в сплошную промзону с длинными производственными ангарами и цехами.
Среди этих сараев и деревянных двухэтажных бараков расположилось геологическое общежитие - трёхэтажная бетонная коробка. Не смотря на поздний вечер, на улице всё ещё стояла жуткая жара. Солнце не пряталось за горизонт даже к 11 вечера, и светило всё так же ярко, как на закате уходящего дня.
Когда мы обустроились, ко мне и Ростовским студентам зашёл познакомиться местный геолог по имени Никита.
Всё, кроме лёгкого косоглазия, напоминало мне в нём образ русского былинного богатыря: высок, широк в плечах, русоволос, с аккуратной, не сильно длинной бородой, добрым, широким лицом и приятным громким голосом с хорошей дикцией.
Долго церемониться Никита не стал, и буквально с порога затянул большую автобиографичную тираду о своей жизни, молодости, студенчестве и учёбе в старооскольском геологоразведочном техникуме. Когда я сказал ему, что и сам родом примерно из тех же мест, то мгновенно стал в его глазах более уважаемым человеком с новым почётным званием «земляк».
Наш с ним разговор затянулся на многие часы. Моим ростовским соседям это быстро наскучило, и они как-то незаметно перекочевали в соседнюю комнату, куда поселили их остальных товарищей. Мне же слушать Никиту было интересно. Как-то незаметно его рассказы перетекли в русло альтернативной истории и теории заговоров, одни из которых своей нелепостью у меня вызывали только усмешку, другие заставляли задуматься. Сам того не осознавая, я задавал какие-то каверзные вопросы, которые ломали некоторые особенно абсурдные теории Никиты, и он начинал составлять новые предположения на обломках уже неправдоподобных для него знаний. Поговорили о литературе и любимых авторах, после чего настала моя очередь проникнуться уважением к этому человеку.
Уже под утро он, переполненный каким-то внезапным притоком альтруистических чувств, вскочил с места, сказал мне подождать его немного и на несколько минут убежал в свою комнату.
Через несколько минут он вернулся с большим белым мешком, перекинутым за плечи, грохнул его на пол и снова держал речь:
- Я тебе такую сейчас сказочку расскажу! Хочешь верь, хочешь нет. Это всё сугубо наши с мужиками догадки, да предположения. Что-то сверху слышали, что-то видели сами.
Работаем мы, значит, на одну такую крупную компанию, которая все алмазы в России добывает. И был у этой компании самый шикарный козырь в рукаве – алмазная трубка Мир, с которой добывалась треть всех алмазов этой компании. На карьер этот большие надежды возлагались, да ставки делались. И вот, в прошлом году в эту трубку смывает восемь горняков и восстановлению она больше не подлежит. Нет, в теории подлежит, конечно, сейчас что-то пытаются с этим сделать, но на столько это затратно, что мало кто во всё это верит. Все остальные трубки Якутии - они либо уже отработаны, по крайней мере, на поверхности, либо по запасам бедны. Всё плохо, казалось бы, да не совсем. «Не совсем» - не для нас, конечно же, а для компании. Есть у неё ещё кое-что такое, прибыльное, а именно - такая небольшая страна в центральной Африке, под названием Ангола. В ней тоже есть много алмазных трубок, да не таких как у нас, а очень даже перспективных, не разработанных. И вот компания покупает там лицензию и думает: а зачем нам что-то делать в выдоенной Якутии, платить здешним геологам по полторы-две тысячи долларов в месяц, если в Анголе есть так много не отработанной руды, да ещё и местные геологи с горняками согласны там работать за зарплату в десять раз меньшую? Понимаешь, к чему я клоню? Компания потихоньку на разработку российских алмазных трубок начинает ложить хуй. По крайней мере, на такие маленькие и уже почти отработанные, как трубка Айхал в нашем посёлке. Нет, шахты там поработают ещё лет пять, потом уже будет сложнее, и мы уже начинаем что-то неладное чувствовать. Партия тут совсем никакая. Рублём пока не обижают, но с каждым годом у геолога появляется всё больше обязанностей при сохранении старого оклада. Понаехали тут всякие логисты-экономисты и хер пойми кто с Москвы, заставляют обустраивать в тайге лагеря по всем правилам безопасности: с бочками с песком, пожарными стендами, колючей проволокой по периметру от диких животных, и прочей хернёй. Снаряжение для партий больше не покупают, еду на сезон тоже. Всё геолог покупает в поля сам, компания потом должна выплатить. Короче…У тебя с одеждой и с деньгами как?
У меня зашевелились волосы на голове, и я открыл рот, прежде чем придумал, что именно ответить.
- Спокойно, - сразу же сказал Никита, - мы земляков не бросаем.
Тут он понизил голос, чтобы не было слышно из соседней комнаты, и шёпотом продолжил: - Эти, ростовские, пусть там сами кооперируются, а я тебе помогу.
С этими словами он начал доставать из принесённого мешка различные предметы: болотники, зимний бушлат, две пары портянок, москитную сетку, флягу, дождевик, и ещё много всякого по мелочи.
- Вот. Не новое, конечно, но я после полей сразу всё постирал в прошлом году. Оно у меня в сарае лежало, на мешок немного котик ссыкнул, но ты вывесь вещи на балкон, оно всё выветрится. Денег на еду я займу тебе сколько потребуется. Скоро зарплата. А сочтёмся потом. Так что ты не волнуйся, не пропадёшь. Такие вот дела. Мне самому очень горько от того, что приходится так молодняку выкручиваться, но что поделать? Гайки крутят со всех сторон, денег нам всё меньше. Скоро и вовсе карьер здесь закроют, многих геологов уже в другие места перевели, кто-то сам бежать собирается. Геологи видят, что тут никаких перспектив, всем всё равно, всё делается для галочки, поэтому уже никто не старается. Ты сам увидишь, как работа происходит. С алкоголем у тебя как? С сигаретами?
- Не курю, не пью.
- Ну и замечательно! По кабакам здесь ходить не советую. В посёлке живёт пятнадцать разных горских диаспор, у каждой свои магазины, свои кабаки. Друг с другом они не всегда хорошо дружат, чужаков не любят... Да ты знаешь, на улицу лучше вообще без особой нужды не выходи, особенно вечером. Мало ли до чего докопаться могут, они ребята горячие.
Никиту я дослушивал уже с трудом. На некоторое время мной овладела какая-то паника и растерянность, которая на некоторое время выбила из колеи окружающего бытия и заставила уйти глубоко в себя.
- А какие-то инструменты, или посуда там будут? – спросил я невпопад.
Никита только покачал головой:
- Вот этого не могу я тебе сказать, не могу. На складах нынче шаром покати. Крысы чувствуют, что тонет корабль. У нас этой снаряги было… Шесть партий можно было в тайгу снарядить. Почти всё растащили. Но ты тоже сильно по этому поводу не переживай. Я не знаю какой геолог тебе из нашей партии достанется, но они почти все у нас домовитые, снаряги собственной много имеют, не обидят, помогут. Попадаются, конечно, кадры очень ответственные и работящие, но, я надеюсь, ты к таким не попадёшь, и особо сильно напрягать тебя никто не будет.
Будешь как разведчик по лесу ходить: образцы пород отбирать, закопушки делать, шлихи мыть в ручьях, особо не напрягаясь. Сейчас вообще никто здесь особо не напрягается – смысла нет. Всё тут пустое уже, тем более, есть такая инфа, что работаем последний сезон, а осенью партию распустят.
5
Вечером следующего дня я всё же вышел прогуляться по Айхалу, и совершенно случайно провалился в Махачкалу.
Сначала я подумал, что единственными русскими в этом посёлке оказались лишь я с Никитой и четверо ростовчан. Потом я всё же встретил русских, и даже парочку якутов. Остальное население посёлка, казалось, составляют лишь лица кавказской национальности. Всё по-классике: косматые бороды, кривые ноги в обтягивающих спортивных трико, заниженные "Лады". Их женщины стоят за прилавком каждого магазина, и казалось, весь бизнес у них. Ходят они небольшими группами по три-четыре человека, и сверлят незнакомцев тяжёлыми взглядами из-под густых монобровей.
Даже сам посёлок внезапно для меня стал обладать всеми признаками южного города. Центральная его часть с многоэтажками, муниципальными учреждениями и площадями, стояла на возвышении. Резвые горные ручьи в канавах у дороги стремительно бежали вниз, в пойму реки Сохсолох. Особую атмосферу, схожую с картиной южного города, придавали скалистые склоны центральной возвышенности города, глыбы камней и скал в парках, кривые стволы старых лиственниц и елей, и почти сорокоградусная жара под открытым солнцем.
Как выяснилось позже, шумные гуляния горских диаспор и громкие пения муллы из местной мечети сегодня проходили не просто так – народ праздновал священный мусульманский праздник Ураза-байрам.
В общежитии нас ждал прекрасный ужин. Окончив праздновать, энергичные горские женщины, что сидели на вахте этого дома, угостили меня и Ростовских парней остатками еды со своего стола: салатами да пирогами. Цены на продукты здесь были заоблачные, мы были очень рады хотя бы немного сэкономить денег на еде, поэтому неустанно благодарили вахтёрш за угощения.
- Да что же вы, перестаньте! – смеялись вахтёрши. – Все мы люди, жалко вас, студентов! Вон худые какие, будете всё лето там, в тайге, на одной тушёнке жить. Так что угощайтесь, пока возможность есть.
6
Первый рабочий день в конторе Амакинской партии посёлка Айхал порадовал – нам всё же выдали полевую форму, берцы и болотники для тайги. Зимнюю одежду не дали – объяснили тем, что мы зимой в полях работать не будем.
На первых порах нас курировал весёлый пухлый мужичок невысокого роста с большими усами, по имени Николай Крайтер. Он постоянно балагурил, подшучивал над нами, шутливо и кокетливо строил глазки тёткам со склада, и в целом испускал лучи добра, хотя и было видно, что он не так уж прост, каким мог бы показаться на первый взгляд.
Шутил он часто, но в любой момент мог взять себя в руки, стать максимально серьёзным и сосредоточенным. В таком случае его взгляд становился, как говорится, откровеннее, чем сталь клинка. Узнавая его ближе, почему-то несомненно начинаешь убеждаться в том, что этот мужик повидал на своём веку немало всякого дерьма.
Вот он заходит в кабинет, где мы сидим, и держит в руках список геологов партии и закреплённых к ним студентов. Озвучивает сперва фамилию студента, затем фамилию его геолога. Останавливается на мне:
- Кто Шпилёв? Ты? Мда, - хохотнул он в усы. - Скажем так, тебе на геолога повезло больше всех. Будешь ходить с Анненковым. Мужик он хороший, но, кхм… скажем так, специфический. Путей лёгких не ищет. Будет гора, и будет возможность её обойти – он ей не воспользуется. Но если первые пару недель выдержишь, значит, и дальше нормально будет.
- А если не выдержу?
- Ну, ты это самое, главное – не думай об этом. Всё нормально будет, все парни выдерживали. Почти. Так, пошли, знакомить вас с вашими геологами буду.
Мы прошли на задний двор конторы к длинным рядам железных контейнеров. Из открытых контейнеров было вывалено всё барахло и лагерное снаряжение, в котором копошились мужики. Я немного вышел вперёд. Меня догнал Крайтер, взял под руку и в полголоса сказал:
- Дима, ты это самое, не бугурти там особо до него. У него в прошлом сезоне случилось одно неприятное, кхм...происшествие. В общем, он немного выбился из колеи, а так, мужик хороший.
О происшествии я спросить не успел. Мы подошли к открытым контейнерам и Николай познакомил ростовских студентов с их старшими, затем поманил меня рукой за собой. Мы прошли немного дальше, к отдельному контейнеру, в дальнем конце которого кто-то копошился.
- Володя, ты здесь? - крикнул Николай во мрак стального короба.
- Да! - через пару секунд донёсся гулкий ответ.
- Я тебе тут студента привёл! Выйди, познакомься.
- Щас!
- Ну всё, - обратился ко мне Николай, - знакомьтесь, а я пошёл.
Через минуту из контейнера выпрыгнул высокий, худощавый мужчина лет сорока пяти, в болотном камуфляже и с дурацкой большой панамой на голове. От яркого света он немого щурился, оголяя при этом редкий частокол вставных серебряных коронок.
- Здравствуйте. Дима, - протянул я ему руку.
- Крещёный? - протянул он мне свою пятерню в ответ.
- Да... - немного растерялся я от такого внезапного вопроса. - А это имеет какое-то значение?
- Ещё какое! Людей-то ведь не просто так крестят. Так, говори мне сразу: болячки хронические, врождённые дефекты и прочие проблемы со здоровьем имеешь?
- Нет, серьёзного ничего не имею.
- Не врёшь мне? Гляди, если в полях чего откроется серьёзного, тебе самому же хуже будет.
- В прошлом сезоне ничего не открылось. Этот тоже, думаю, переживу.
- Хорошо. Это я у тебя не просто так спрашиваю. Мне везёт на студентов дефектных. В прошлом году прямо напасть. У одного грыжа паховая вывалилась, в больницу увезли. Второй как-то умудрился от медкомиссии свой порок сердца скрыть. С виду парень здоровый, крепкий. Мы с ним в маршрут пошли, он от перенагрузки свалился по пути и умер. На меня убийство повесили. Год по судам таскали, и до сих пор проблем не оберусь. Поди ещё, свою невиновность докажи.
Ладно, сейчас введу тебя в курс дела. Задача предстоит нам героическая. Маршруты наши будут пролегать вдоль дороги от месторождения к городу Удачному. Там дорога постоянно тяжёлыми автопоездами разбивается, и её нужно часто обновлять. Мы будем искать на близлежащей территории новые стройматериалы для ремонта дорожного полотна. Будем высматривать выходящие на поверхность коренные породы, а заодно, когда будут попадаться водоёмы, мыть шлихи с разведочными целями. У тебя там курсовая по практике, да? Диплом? Ну, не волнуйся, каменный материал для изучения отберём, всё опишем, будет с чего писать. Работаем следующим образом: шесть дней ходим в маршруты, на седьмой отдыхаем. На костре еду готовить умеешь?
- Доводилось, - отвечал я со всё большим напряжением. От такого количества каких-то странных и бесцеремонных вопросов я начинал кипеть и раздражаться.
- Это хорошо. Готовить будешь, в основном, только ты, а я буду принимать в этом активное участие. В выходные дни готовлю я. Условия проживания у нас не самые лучшие будут. Сам понимаешь, дорога, пыль, и всё вытекающее. И ещё... Знаешь, у каждого человека есть своя специфика, и у геологов есть свои правила. У меня они немного нестандартные. Первое, что прошу тебя соблюдать: в тайге не материться!
- Это ещё почему?
- Почему? – педантично скандировал слова Анненков голосом строгого прапорщика, тембр которого уже мне не нравился. - Объясняю. У каждого крещёного человека имеется за собой ангел-хранитель. А сквернословие - это молитва сатане. Слыхал о таком выражении? Так вот, когда ты материшься, ты отдаляешь от себя своего святого духа, ангел-хранитель уходит. А без него тебя и медведь не боится, и любая самая мелкая хвороба так пристанет, что мама не горюй.
"Это пиздец" – подумалось мне.
- Второе, - продолжал Анненков . - Многие геологи позволяют себе пить в полях. Я же сам не пью и своим подчиненным делать это категорически запрещаю! Алкоголь - это вестник всех бед и зла, это - грешно!
"Полный пиздец" – снова пролетело в моей голове.
- Господи, Володя, ты хоть креститься его не заставляй! - крикнул из соседнего балка геолог. - Ох, пацан, как же я тебе не завидую! Как же тебе "повезло" с Володькой в полях оказаться.
Володька только молча злобно зыркнул на своего коллегу и продолжил:
- Ты куришь?
- Нет.
- Правильно. И не надо в тайге курить. Пьёшь вообще?
- Нет, мне не стоит.
- Это почему?
- Желудок слабый, алкоголь плохо усваивает.
- Как слабый? Почему ничего не сказал?!
- Да спокойно! Мы в полях пить не будем, ничего не случится.
- Всё равно, купи таблетки...
- Всё у меня есть.
- Хорошо. Насчёт субординации. Можешь звать меня на "ты", просто по имени, это неважно. Главное - не наглей, не забывай, что старший тут я. И это... - Анненков понизил голос. - Я знаю, про меня тут много чего рассказывают. Ты их не слушай. Обычный я мужик, студентов сильно не гоняю. Просто выполняй простые правила, и мы поладим. Всё, ты мне пока не нужен, но если что - будь рядом. Оставь мне свой номер, я тебе позвоню.
Анненков вернулся рыться в контейнере дальше, а я сел на камень у входа, ужасно напряжённый и злой, и не понимал, что мне делать дальше со всей полученной от него информацией, и как поступать. Одно я понял точно: этот сумасшедший мне уже жутко не нравится.
7
Каждый рабочий день в конторе айхальской геологической партии был очень тяжёл и сложен. Вся сложность его заключалась в удержании равновесия на ужасно неудобных офисных креслах, которые так и норовили разъехаться в стороны во время сна. Первые два дня лепили конверты для хранения шлихов. Когда их количество перевалило за тысячу, вошёл Крайтер и сказал:
- Ну и нахуя вы их столько налепили? У нас ещё с прошлого сезона полно осталось.
- Так нам начальник сказал извести на них весь этот здоровый рулон бумаги.
- А вы что, такого армейского правила не знаете? Не важно, чем солдата занять, главное его заебать.
С этого момента производство конвертов прекратилось. Иногда к нам заглядывал начальник и проверял чем мы заняты. В эту секунду мы срочно пытались создать имитацию бурной деятельности - что угодно, лишь бы пустить пыль в глаза.
- Работаете? – спрашивал начальник. Мы кивали ему в ответ, он кивал в ответ нам.
Потом мы даже симулировать перестали. Кто начинал слушать музыку, кто просто болтал, а когда заходил начальник, придумывали всякие отмазки вроде того, что наши геологи скоро вызовут нас работать. Они вызывали. В среднем, раз в день на полчаса. С самого утра мне звонил Анненков и говорил, чтобы я был на связи на случай, если в течение дня для меня найдутся какие-то дела. Дела находились следующие: просушка на солнце целлофановых тентов, спальных мешков и мешков для проб; перетаскивание всяких вещей из одного контейнера в другой. Один раз мы съездили на закупку продуктов на рынок. В последние дни дел совсем не находилось, поэтому весь рабочий день все сидели в большом кабинете конторы и пытались спать, отчаянно балансируя на скрипучих стульях.
8
Ночью я сидел на кухне общежития, читал книгу при ярком освещении ламп дневного света. Со мной был ростовский геолог, который резал и сушил в духовках буханки хлеба для полей.
- А вы знаете, почему я пьяный, товарищи студенты? - спросил у нас ввалившийся на кухню незнакомый якут и разбил трясущимися руками об угол железного стола горлышко запечатанной бутылки пива. - Да потому что на севере не пить нельзя, ребята! Это жизненно важно. Это первая необходимость. Запомните - без алкоголя в экспедициях никуда. Тут только пить, пить, и пить, потому что здесь вы всегда одни, и никому до вас дела нет.
Сюрреалистичность ситуации зашкаливала. Мы понятия не имели кто он такой, в то время как он, совершенно уверенный в себе, с потолка начал свой монолог, словно мы с ним уже разговаривали о чём-то таком пять минут назад.
- Почему это? - спросил я.
- Потому что у настоящего геолога никогда не будет нормальной семьи. Великий выбор всей жизни геолога - это иметь семью, либо работать геологом. Ты либо свободен и зарабатываешь денег столько, чтобы унять душевную боль от одиночества хорошим бухлом, либо ты женишься и становиться рабом севера; начинаешь работать для того, чтобы зарплату отсылать семье и детям. А в таком случае ты унимаешь душевную боль одиночества бухлом... - запутавшись в своих суждениях, мужик смолк, смущённо надвинул на глаза густые брови, почувствовав в хмельной голове некий разлад, а затем заключил:
- Короче, это я к тому, что без алкоголя тут никуда, - и немедленно выпил.
- Так что же мешает привезти жену с собой на север? – задал вопрос ростовский студент.
- А какая жена с тобой на север поедет?
- Должна поехать, коли женился не зря.
- А-а-ай, - махнул тот рукой, - зелёный ты ещё. Пусть я сам пока не слишком старый, но ты поживи с моё, тогда поймёшь, каково это - когда жена в Якутске ебёт тебе мозг без конца, и единственное, что может заткнуть ей рот - это денежная котлета раз в месяц. Я тебе ещё раз говорю - жить с тобой в этой дыре она долго не будет. Ей нужны все удобства этого мира - цивилизация, комфорт, маникюр и хули-вули всякого ещё. А назад дороги у тебя не будет - 150 тысяч в месяц на материке ты нигде не заработаешь, а на меньшее уже никогда не согласишься. Вот поэтому я здесь один - пью и уже начинаю от нервов седеть. Скоро и вы также будете, парни.
Дальше якут продолжил рассказывать о своей жизни, но я его уже не слушал. С его словами я не был в полной мере согласен, но в тот момент они с горечью отложились в моей голове. Я сразу же почувствовал себя в этом посёлке ещё более одиноким, чем до этого.
9
О том, что в геологическом общежитии посёлка Айхал завелись студенты, стало ясно по воцарившемуся на этаже лютому срачу. В душевой воняло сыростью, а на полу плесневели непросыхающие лужи. Туалеты были забиты, затоплен пол вокруг, а сушка полевых сухарей на кухне - это отдельная больная история.
Некоторые геологи в полях пекут из муки всякие оладьи и ландорики. Те же, кому в полях заниматься этим не в досуг, либо просто лень, поручают студентам резать и сушить в духовках общежития многочисленные буханки хлеба. Не удивительно, что на следующее утро после сушки сухарей ростовскими студентами на столе кухни появилась лаконичная записка: "Суки! Уберите крошки!!!"
Возмущенная вахтёрша не заставила себя долго ждать и прочла мне за завтраком длинную мораль о важности соблюдения чистоты в общественных местах при том, что хлеба я не сушил.
Когда я вернулся в комнату и передал соседям пламенный привет от вахтёрши, те схватились за совки и веники, пришли на кухню, за уборку которой уже взялась сама вахтёрша, решив парней простить на первый раз. Она даже не подозревала, что вечером они устроят ей подлянку покруче. На этот раз отличились студенты ухтинские, которые приехали в посёлок совсем недавно. Они оставили в духовке хлеб и ушли куда-то далеко и надолго. Через некоторое время по всему блоку общаги потянулся едкий запах горелых сухарей и лёгкий дымок.
- Кому тут жить надоело?! - басила на весь этаж сама комендантша общаги. Увидев меня в коридоре, она бросилась в атаку:
- Это ты тут хлеб палишь? - верещала она. Пришлось доказывать свою невиновность и помогать ей разыскивать преступников. Преступники на втором этаже зала досуга увлечённо наблюдали за футбольным матчем по телевизору. Виновные были отруганы, но по натуре своей оказались то ли дерзкими рецидивистами, то ли решили просто потроллить разъяренного зверя.
Словом, полчаса спустя я лежал в своей комнате и с ужасом смотрел, как через зазоры двери, ведущей в коридор, начали просачиваться густые клубы белого дыма. Примерно в ту же секунду весь коридор общежития оглушил тонкий писк противопожарной сирены. Я вскочил, открыл дверь и очутился в густом молоке едкого тумана, сквозь который не было видно ничего на расстоянии вытянутой руки. По щекам побежали слёзы, а лёгкие обожгло угарным газом. Я прикрыл нос футболкой и гуськом побежал в сторону кухни. По бокам коридора то и дело открывались двери комнат, из которых доносились недовольные возгласы мужиков. На кухне у открытой духовки стоял виновник торжества и тушил своей футболкой горящие на противне сухари.
Прибежавшая на шум и дым комендантша забилась в истерике, заглушив ультразвуком своего голоса и возмущенный хор мужиков, и сирену пожарной тревоги. Опять я попал под раздачу, но сразу же ретировался. Я закрылся в своей комнате и зарёкся больше не выходить из неё до конца этого злополучного дня. В случае серьёзного пожара, здесь можно выпрыгнуть и через балкон. Благо, падать недалеко.
Ночью я пошёл на кухню поставить чайник. Всё здесь провоняло гарью, а открытое жерло духовки так и чернело своей закопчёной пастью. Вся белая приборная панель электрической печи была ужасно закопчена и приобрела неравномерный буро-оранжевый цвет. На полу под ногами хрустела куча обугленных крошек, которые после пожара так никто и не убрал.
10
Пошла третья неделя моего заплесневевшего пребывания в Айхале. Все приехавшие как со мной, так и позже студенты уже давно поразлетелись на свои участки. За это время я уже успел вдоль и поперёк исходить весь посёлок, полазить по близлежащим лесам, крупным утёсам и плюнуть с обзорной площадки в глубокую бездну отработанной кимберлитовой трубки Айхал.
Поездка пока никак не клеилась. Нас должны были отвезти к участку по дороге на вахтовке, но когда капризные домашние водилы из Мирного узнавали о том, что им вместе с нами придётся пару месяцев безвылазно пожить в тайге, они сразу же начинали упираться рогами, переводиться в другие партии, а то и вовсе увольняться, как и произошло в последний раз, когда вот-вот собравшийся ехать к нам водила написал заявление.
Заниматься было откровенно нечем, но Анненков всегда придумывал что-нибудь эдакое, чем можно было бы меня занять. Он никогда не сидел без дела, без конца мотался вокруг да около, будто ужаленный, делал какие-то лишние суетливые движения, и изредка подкидывал что-то и мне. Я либо загибал молотком края и углы на кусках листового железа, либо нумеровал бирки и привязывал их к мешкам, либо снова перетаскивал какие-то баулы и мешки.
Когда все его лагерные вещи были собраны и утрамбованы в передвижной балок на колёсах, он закупил в магазине 45 буханок хлеба и велел мне их пустить на сухари. Это заняло у меня пару дней, после чего последовали очередные невыносимо долгие выходные в ожидании чего-то.
В начале новой рабочей недели Анненков всё же нашёл для меня более долгосрочное занятие, и отправил ворочать мешки на местный керносклад.
Керносклад находился недалеко от кимберлитовой трубки, на большой территории с ангарами. Весь двор склада был так плотно засыпан рядами керна, что сначала я испытал эстетическое удовольствие от созерцания параллельно лежащих стопок длинных цилиндров чёрного угля, жёлтого и белого песчаника с известняком, красных пластинчатых сланцев.
Ко мне подошёл полный мужичок с редкими волосами и в маленьких круглых фашистских очках. За ухо он заткнул огрызок карандаша, а в руках держал измятую тетрадь, на которую обильно потел из-за пекущего солнца.
- Привет! Ты студент? Мне доложили уже, что ты придёшь. Я Артём, - спохватился он и пожал мне руку. - Откуда сам будешь?
- Из Воронежа.
- О! Да у нас есть почти твой земляк. Вон, Михаил Анатольевич. Это он с виду такой щуплый, дохлый и в очках, а на самом деле местный миллионер. У него две квартиры в Курске, и одна в Удачном. А это - Шакир и Гульташир.
Я поздоровался со всеми. Все эти люди были примерно одного возраста – около пятидесяти. Только Михаил Анатольевич по виду был старше их всех лет на десять.
Во дворе по-над забором штабелями стояли ящики, заполненные керном. Их было около тысячи. Мужики выкладывали в ряд эти ящики по номерам, Артём ходил вдоль рядов выложенных ящиков, бегло их осматривал, делал заметки в тетради, а потом кричал:
- Эта скважина всё!
После этих слов мужики подходили к описанным ящикам и переворачивали их прямо там, где они и лежали. Пустые ящики скидывали рядом со здоровым баком – импровизированной печью с трубой и золою внутри. Затем вся процедура повторялась по-новой.
Ящики были с ручками по типу носилок для удобства переноски. Я пристроился в пару к Шакиру и мы начали выкладывать ящики в ряд.
- Мужики! Главное - не напрягаемся! - причитал Артём. - Нам все эти ящики до сентября таскать. Пару штук отнесли - перекур. А то такими темпами мы их за две недели перетаскаем и опишем.
- Артём, - начал Шакир, который тащил носилки с керном за передние ручки, - нам хоть заплатят за это?
- За таскание? Нет... Точно нет.
Шакир психанул, дёрнул плечами и упустил из рук ящик, который с грохотом шлёпнулся на землю и чуть не оторвал мне руки.
- Так а нахуя мы эти ящики сраные таскаем? У меня опять грыжа вылезет!
- Шакир, во-первых, не калечь студента, ему с нами ещё неделю работать. Во-вторых, керн же нам надо как-то описать? Ящики ты таскать не обязан, а отчёт будь добр, предоставь. Гульташир! - переключил своё внимание Артём на другого. - Ну чего ты их перекладываешь, эти ящики, с места на место? Здесь главное - без лишних телодвижений! Чего спину срывать зря? Ящик падает - не складывайте вы обратно этот керн, всё равно тут одно и то же. Ящиком больше, ящиком меньше - погоды не сделает. Всё равно на земле всё будет.
Я быстро возненавидел весь этот керн, лежащий на земле. Хождение по нему с носилками в руках напоминало пляску больного Паркинсоном, и я несколько раз чуть не свернул себе ноги на этих крупных цилиндрах, пока таскал тяжёлые носилки.
- Ты геолог-поисковик по специальности? - обратился ко мне снова Артём.
- Нет, я геофизик.
- А чего ты не в геофизической партии?
- Хотел бы я и сам это знать.
- Тут из геофизики разве что каротаж скважин остался. Ничего больше нет. Ну ладно, не буду забивать тогда тебе голову этой геологией.
- Да нет, мне интересно. Я так понимаю, тут в ящиках только осадочные породы?
- Нет. Скважины бурят до базальтов, мы до них ещё не дошли. Осадочные породы никому не нужны, мы их сразу выкидываем, а базальты после описания надо в ангар сложить, вдруг в них чего ценного завалялось. Но вообще нихрена тут ничего не осталось. Что бури, что не бури – всё пустое. Вокруг всё перерыто очень плотно, бесполезно что-то искать. Нет, последний раз нашли лет пять назад дайку кимберлитовую, мелкую, но в ней алмазов почти нет. Отрабатывать такую дороже выйдет. Поэтому всё, праздник кончился. Партию распускают, в октябре нас всех сократят, бурить больше ничего не будут. Раньше ящиков этих тысячи описывали, а сейчас вот - весь план на лето, так что не напрягаемся, что-то ищем для виду, эмитируем какую-то деятельность. Ты вообще как? Готов к полям?
- Давно уж готов.
- Ну и отлично! Знаешь такой анекдот? Приезжает внук-геолог в отпуск к бабушке в деревню, а бабка и спрашивает: "Так расскажи мне, внучёк, кем же ты работаешь?". "Геологом" - отвечает внук. "Понятно, - говорит бабка, - ещё на одного бича в стране больше", - закончил Артём и громко захохотал.
- А вы ящики сжигаете, что ли? - спросил я.
- Ага. Они одноразовые.
- Почему нельзя в них новый керн складывать?
- Чтобы от него заражения не было.
Я сразу вспомнил рассказы Никиты о старых советских скотомогильниках где-то на севере Якутии, поэтому спросил:
- Сибирской язвой?
От моего вопроса мужики хохотали хором.
- Минералами-спутниками! - ответил Артём. - В породах могут быть такие минералы, которые говорят о наличии в них алмазов. Если ты в этот ящик положишь снова другой керн, то он может "заразиться" от предыдущего пылью минералов-спутников, и в лаборатории могут принять пустую породу с другой скважины за алмазоносную. Но, как ты видишь, до лаборатории эти ящики с осадочными породами уже не дойдут, - закончил Артём и перевернул очередной ящик на землю.
- Фух, я не могу больше, меня эта жара убивает, - вновь сказал он спустя время, когда до конца рабочего дня оставался ещё час. Вы как хотите, мужики, а мой рабочий день на сегодня окончен. Я пошёл чай пить. Спасибо тебе за работу, Дима. Можешь быть свободен.
11
В следующие дни моих похождений на керносклад я не спешил приходить туда вовремя; знал, что мужики всегда опаздывают минимум на полчаса. Затем они идут в крытое здание кернохранилища и пьют там чай.
К двум часам мы собираемся у керновых ящиков. Каждый отнесёт по паре ящиков и разложит их в литологической последовательности. Затем долгий перекур, рассуждения о былом, о работе и дальнейшей судьбе после грядущего сокращения. После затяжного отдыха можно отнести ещё пару ящиков. К четырём часам, когда 20-30 ящиков одной-двух скважин выложены в ряд, Артём устало потирает свой взмокший от тяжёлой работы лоб и объявляет об окончании трудового дня. Все встают и расходятся: кто сразу домой, кто ещё посидит в гараже и погоняет чаи.
В пристройке гаража есть небольшое офисное двухэтажное здание, на втором этаже которого находится шлифовальная мастерская для пород. От безделья местный шлифовальщик Толик вместо шлифовки кимберлитового керна решил выпиливать из него различные поделки: шкатулки, примитивные статуэтки, просто красивые керновые срезы. Он провёл для меня небольшую экскурсию.
- Начальник говорит: работай! А как я работать буду, если лицензии нет? Мы раньше анализ керна местного прямо здесь делали, в лаборатории этой, а теперь нельзя. Возим на экспертизу в Мирный. Материала нового для работ брать нельзя, а делать хоть для виду что-то надо. Вот и сижу, пилю шкатулки из того что осталось. Начальнику понравилось, он говорит: продолжай. Но опять же, всё упирается в материал. Вот, такую шкатулку сейчас пилю.
Он показал мне глянцевую шкатулку из красного слоистого камня. Внутрь шкатулки он вклеил зеркало, а на пирамидальной крышке закрепил плоскую плитку-ручку, размером и формой с квадратик плитки шоколада. На столе у него стояло несколько кимберлитовых факелов.
- На этой подставке что-нибудь бы написать, да аппаратуры нужной нет - не поделочная же мастерская, все станки для полировки и резки камня промышленные, грубые. Вот ещё, - он достал из ящика стола каменную книгу, размером с сигаретную пачку. Тонкий корешок книги из тёмных минералов склеен внутри белым минералом блок-страниц. - На корешке тоже можно что-то написать, а не могу! Вот и получаются какие-то полуфабрикаты.
Часть 2
1
Бессмысленный месяц жизни в Айхале подходил к концу. Хотелось уже как можно скорее попасть в тайгу, хотя я даже не подозревал, что меня там ждёт.
Приехавшего намедни водителя из Мирного звали Серёга. Не смотря на свой уже вполне зрелый возраст, так он и представился всем – просто, понятно. Серёга вообще незатейливый был мужичок, покладистый. Что скажут – делает, сильно много не жалуется, синдромом капризного водилы не страдает. С виду щупленький, неказистый, с небольшим брюшком и гнилыми пеньками зубов. При нём спальный мешок, рюкзак с портками, ящик с консервами, да колёсная вахтовка-манипулятор со слесарной кабинкой и небольшим жилым отделением-купе на четыре души.
Анненков, не без нашей помощи, с самого утра под завязку набивал отделы манипулятора своим барахлом. Когда миновал обед, мы подцепили к вездеходу балок и двинулись в путь.
Спустя 160 километров пути мы в Удачном - городе, немногим больше Айхала.
По уже уяснённым порядкам, многие города в этой части Якутии располагаются под боком кимберлитовых трубок и имеют одинаковые с этими трубками названия. Рядом с этим городом, помимо трубки Удачной, ведётся разработка ещё одной трубки – Зарница.
"В Багдаде снова засуха", - сказал бы, глядя на Удачный, один мой знакомый водитель. Окрестности города, лишённые асфальта, вымощены известняковой щебёнкой. Колёса тяжёлых грузовиков, что возят руду от карьеров к местному ГОКу, разгоняют жёлтую дорожную пыль, которая кружит здесь вихрями, аки песчаная буря в пустыне Гоби. Жёлтый туман оседает на мёртвые лиственницы у обочины равномерным слоем, так что все деревья здесь сродни покорёженным стволам рыжего чернобыльского леса.
Маленький посёлок вахтовиков под названием Муна находился в 170 километрах севернее города Удачного, за полярным кругом. Возвели его всего пару лет назад, в 2016-м, рядом с открытыми неподалёку верхнемунскими коренными месторождениями. Строить горно-обогатительный комбинат возле верхнемунского месторождения экономически невыгодно – месторождение маленькое. По прогнозам, его разработка займёт чуть больше десяти лет, поэтому руду с этого месторождения автопоездами возят на ГОК города Удачного.
Окрестности дороги от Муны до Удачного нам и нужно прошерстить в поисках морских карбонатных отложений, а именно – доломитизированного известняка: самого крепкого и износоустойчивого для дорожного покрытия. Если лабораторные анализы образцов, отобранных нами на тех или иных обнажениях, покажут высокую степень доломитизации известняка, то тогда на месте таких обнажений начнут разрабатывать карьер, из которого можно будет брать материал для строительства дороги.
Сразу за Удачным, дальше на север, начиналась запретная территория с алмазоносными рудниками, вход на которую без специального пропуска был воспрещён. Наша вахтовка остановилась у ГОКа Удачного, где Вова должен был получить пропуск. В моём распоряжении было пару часов. Я поймал такси и отправился бороздить просторы разноцветных бетонных коробок городка.
Небольшие кусты вдоль дороги вместо древесных аллей, строгая геометрия планировки города и чистота. Большое расстояние между домами придавало ему какую-то опустошённость, недостроенность.
Меня высадили у ближайшего крупного универмага – похоже, единственного в этом городе. Там я закупился всякими мелочами для полей и едой. Поспрашивал у местных дорогу и дошёл до книжного – купить чего-то нового, потому что большинство привезённого с собой я уже успел прочесть пока отлёживался в Айхале.
- Парень! Вызови мне такси! - крикнул стоящий у крыльца жилого дома очень тучный усатый мужик с палкой. - Дом двадцать первый, четвёртый подъезд.
- А улица какая?
- Какая улица? В этом городе нет улиц!
Сам бы я вряд ли заметил, что повсюду на углах домов кроме табличек с номерами никаких опознавательных знаков больше и нет. Это было странно, но город действительно не имел названий улиц.
Я быстро вернулся. Мы миновали крохотную реку Талдын, воды которой, по словам Серёги, весной превращаются в огромный ревущий поток, сметающий всё на своём пути, и выехали на широкую мунскую дорогу, которая уже через десяток километров стала узкой, и на ней с трудом разъезжались два встречных грузовика, особенно если этими грузовиками были 120-тонные БелАЗы.
Спустя ещё полсотни километров мы достигли конечного пункта нашей долгой поездки, но стать на нём так и не смогли – практически на протяжении всей дороги её борта были очень крутыми и возвышались на 2-3 метра от земли. Съехать с такой насыпи вахтовке с огромным прицепом невозможно.
Подходящее место нашлось лишь на четыре километра дальше, на большом нагребном дорожном кармане, который раньше служил стоянкой для техники, ремонтирующей дорогу.
Кругом пыль и грязь, да жёлтые пожухлые лиственницы у обочины. Поблизости ни ручейка, ни тени. Каждый грузовик поднимает всё новые столбы жёлтого песка, который слой за слоем оседает на нашей машине, на наших вещах, в наших лёгких.
- Ну вот, здесь и будем жить! – как-то слишком жизнерадостно сказал Вова.
"Заберите меня обратно, в Айхал", - скорбно подумал я.
Отцепили балок. Анненков залез в него и вытащил несколько больших канистр для воды. Поехали искать ручей, который нашёлся в паре километров от нашей стоянки.
Путь к ручейку лежал через болото. Пока мы тащили эти несколько пятидесятилитровых канистр к вахтовке, я успел несколько раз по колено утопнуть в чавкающей жиже, упасть в неё и стать обглоданным комарами до мясных синяков. Не комарами едиными полны местные водоёмы. Огромные слепни тоже заставляли страдать. После мы залезли в трубу под дорогой, где протекал ручей, разделись и обмылись там от пота и тушек размазанных комаров. "Ах, эта романтика! - подумал я. - Жизнь в раю на ближайшие три месяца".
С собой в поля Вова взял своего пса-маламута Ярда, который, казалось, мог бы загрызть и медведя в честной схватке. Высотой он был мне по пояс, да и весил, наверное, как я сам. В Айхале, когда Вова вёл его на толстой цепи, чтобы посадить в балок, было непонятно, кто кого ведёт. Если бы этот пёс захотел, он бы мог кинуться куда угодно, и хозяин ему вряд ли смог бы помешать.
- Не бойся, он добрый, на людей не кидается. Только других собак не любит ужасно. В прошлом году на Муне несколько штук перегрыз, в том числе и любимую лайку местного геолога. Все начали его бояться, так мне Ярдика пришлось в тайгу метров на сто уводить и там привязывать, чтобы людям было спокойнее.
Ярд и вправду оказался собакой добродушной, был не против поглаживаний и игр, в которые с ним играть было опасно для здоровья. Он мог и придавить, и игриво куснуть руку до крови. Морда у него была широкая и драная от боёв с другими собаками.
По дороге к Удачному Вова много рассказывал Серёге о своём псе, который в позапрошлом сезоне выделился тем, что в маршруте по тайге вынюхал медвежью лежанку, под которой был запрятан сочный кусок оленины. Ярдик вырыл его и стал жадно есть. Вова хотел было отпихнуть собаку, но быстро подмочил портки, когда в нескольких метрах от себя увидел выходящего из кустов хозяина заначки.
Медведь, ошалев от такой наглости, немного опешил и не знал как поступить. Вова сразу вскинул со спины ружьё, взвёл курок и прицелился. Грозные шиканья и приказы не помогли ему отогнать ещё молодого и глупого Ярдика от такого соблазнительного угощения. Между геологом с собакой и медведем возникла неловкая, напряженная пауза. Вова обильно потел и плясал пальцем по курку, пока медведь сам не принял наиболее мудрого в этой ситуации решения – развернулся и ушёл.
Ужин в этот вечер Вова приготовил сам, а мне велел отдыхать. Пока я писал у балка дневник, он сварил лапшу с тушёнкой и фасолью, и пригласил меня к столу. Перед тем как сесть, он склонил голову над столом, сомкнул руки в замок на паху и начал что-то бессвязно бубнить. Я хотел переспросить что он там говорит, но потом прислушался и понял, что он читает «Отче наш», быстро и неразборчиво, как скороговорку. Затем он сел, пожелал мне приятного аппетита и начал есть. После ужина он снова встал над столом и начал бубнить другую молитву. Я сидел и отчаянно пытался сохранить серьёзное выражение лица, не зная, как вести себя в этом случае. Потом я просто встал и начал мыть посуду.
- Ты не подумай, что я умом тронулся, - сказал он после того, как закончил. - Я человек крещёный, православный, поэтому должен чтить своего бога.
- Да дело твоё, мне-то что...
- Человек по натуре своей слаб, - продолжал он. - Всё, что с нами происходит в этой жизни - всё по Его воле. Бога не уважишь - может быть беда. Поэтому я обязан периодически выходить с ним на связь.
- На связь?
- Ну, это я так, образно. Ментальная связь, так скажем, должна поддерживаться регулярно. Всё, теперь давай спать. Завтра весь день обустраиваем лагерь. А послезавтра воскресение, будем отдыхать. В воскресенье я принципиально не работаю. Поэтому так и будет все поля у нас – шесть дней работа, седьмой – выходной. Знаешь, почему так?
- Я догадываюсь. Потому что бог шесть дней создавал землю, а на седьмой отдыхал?
- Именно! Знаешь. Молодец. Я в воскресение священное писание до обеда читаю. Хочешь со мной?
- Нет, спасибо, воздержусь.
- Ну, дело твоё. Я никого не заставляю. Если хочешь – спи в этот день до скольки угодно.
2
Пока я спал утром, Вова пошарился по ближайшим кустам и нашёл там болото. Когда-то в том месте, видимо, была река, которая со временем заилилась, и её стало почти не видно за высокой травой.
Вова вернулся с разведки, разбудил меня и сразу же потащил копать в слабом течении этого ручья колодец такой глубины, чтобы из него можно было черпать воду ведром. Копать яму в болоте – то ещё идиотское занятие. Мы месили лопатами эту глину и ил два часа, а потом, все грязные с ног до головы, пошли завтракать.
- Тебя причащали в детстве? - снова за завтраком завёл свою шарманку Вова.
- Понятия не имею.
- А надо бы знать.
- Да мне вообще плевать.
Вова замолчал на минуту, переваривая услышанное, затем продолжил:
- А ты у нас неверующий, значит?
- Нет.
- Я в твоём возрасте тоже не то, чтобы не верил, но равнодушно к религии относился. Только к 37 годам этим заинтересовался, когда понял, что что-то идёт в моей жизни не так, тем более после прошлогоднего случая.
- И как, помогло?
- Конечно. Просто понимаешь, когда тебя месяцами в СИЗО мурыжат, каждый день всякие эти перекрёстные допросы у следователей, когда они убийство на меня повесить хотят, поневоле задумываешься, уж не знак ли? Я к Богу обратился, на него одного уповал, и он меня вытащил из этого ужаса.
- А как же доказательства? Вскрытие трупа? Экспертиза же должна показать, насильственной он смертью умер, или нет?
- Никто не смотрел на эти доказательства. В России нет презумпции невиновности, это всё бред. Труп есть. Свидетелей нет. Значит, убил. Им главное дело сшить, план по раскрываемости выполнить, а доказательства и прочее - это дело десятое.
Вова вздохнул, смахнул крошки со стола и снова продолжил:
- У него ещё на медобследовании перед отъездом давление скакнуло под 170. Я уж хотел не брать его никуда, но в последний момент думать об этом было уже поздно. Врачи говорили, что его можно было бы откачать, если бы скорая вовремя приехала. Да где же ей взяться в тайге?
Я молчал. В тот момент к Анненкову я питал не самые дружественные чувства. Та работа, которой мы занимались всё утро, казалась мне бессмысленной – проще ездить за водой к роднику. Мне не нравился его строгий педантизм и молчаливая угрюмость со сверлящим, будто вечно осуждающим взглядом. Меня начинали раздражать его религиозные толки и наставления, поэтому я не мог, да и не хотел сочувствовать свалившимся на него бедам. Тем более, что все их причины он сваливал на происки каких-то высших сил, что я считал нелепостью.
После завтрака Вова внезапно объявил, что не желает больше стоять возле пыльной дороги, поэтому мы подрываемся и углубляемся в лес на двести метров. Сперва я поддержал его решение – оно казалось мне разумным, но быстро пожалел об этом, и предпочёл бы скорее нюхать дорожную пыль на обочине дороги, чем разворачивать масштабную операцию по построению лагеря, которую задумал товарищ начальник.
Одни только его шмотки мы таскали полдня, в ужасную жару, в толстой робе. Я, конечно, совсем не профи в обустройстве лагеря, но, на мой скромный взгляд, его установка проходила ужасно медленно и как-то через задницу. Вместо того чтобы сразу поставить палатку, мы сначала копали яму для костра, для мусора, потом рубили и городили жерди для котелков и умывальника. Потом ему захотелось попить чайку – мы пошли к ручью и случайно нашли несколько крупных запруд с чистой, проточной питьевой водой. Наши чёртовы колодцы, которые мы ковыряли всё утро, оказались не нужны. Когда я разводил костёр и кипятил чай, Вова сушил хлеб, копал погреб под еду, пилил дрова.
Когда начало смеркаться, Вова решил, что пришло время ставить палатку. Мы настрогали несколько жердей для постройки каркаса под брезент. К сумеркам тайга гудела от комара. За очередной кружечкой чая Анненков пришёл к выводу, что сегодня поставить палатку мы не успеем, поэтому опять отправляемся спать в балок. Я не знаю, что мешало нам поставить в лагере в первую очередь именно палатку, но предъявлять ему не стал, а просто отмалчивался. Молчал и Анненков. Большую часть сегодняшних работ мы выполняли в абсолютной тишине, обмениваясь лишь парочкой самых необходимых фраз.
Серёге живётся хорошо. Весь день он лежал в пассажирском отсеке своей вахтовки и даже не слышал, как мы весь день таскали в тайгу вещи. Или делал вид, что не слышал. Вечером он вышел, зевнул, почесал пузо и увидел нас, выходящих из леса:
- Вы шо, в лес уходите? Там же комары вас съедят!
- Да тут пыльно, дышать нечем возле этой дороги, ещё и жара ужасная! - ответил Вова.
- А мне нормально. Я форточку у себя в кабине открыл, лежу, вроде пыль не тянет. Ну, вы как хотите, а я человек сугубо городской, буду здесь, в удобствах жить, - сказал он и залез обратно в свою кабину.
3
Остальные дни работ по обустройству лагеря были для меня как во сне. Я чувствовал себя Ермаком. Вова обустраивался здесь так основательно и серьёзно, что мне казалось, будто мы первооткрыватели севера, и закладываем в этом месте первое поселение, в котором собираемся жить годами.
Мы постоянно чем-то занимались: пилили, рубили, копали. Анненков не знал усталости и работал на износ. Я тоже сначала изнурял себя в работе и сильно напрягался, потому что думал, что ещё вот-вот, и мы всё поставим, и можно будет передохнуть и расслабиться. Но этого не происходило. Лишь только я заканчивал одно задание, как Анненков придумывал что-то новое, и его фронту работ не было конца. Когда я пытался этот фронт обозначить, спрашивая, какие будут планы на грядущий день, то он отвечал в духе: «Планы разные, работы всегда найдётся много». Это очень деморализовало.
Адская жара душит и истощает. Солнце печёт горячо, воздуха не хватает. Проклятым комарам не страшны никакие климатические капризы. Они прокусывают даже толстый комбинезон, который снять просто нет возможности – имеется большая вероятность быть съеденным заживо. При такой жаре спрей от комаров смывается потом с голой кожи за считанные минуты, поэтому в футболке тоже не поработаешь.
Ужасно плохо. Аппетита никакого. В желудке тяжело от постоянного питья воды.
На третий день нашей великой стройки со мной случилось то, что в таких условиях просто не могло не случиться: меня хватил тепловой удар.
Я проснулся глубокой ночью от бешеного стука сердца, которое рвалось из груди. Дышать было невозможно, и я запаниковал. Форточки балка плотно задраены от комаров, и невыносимая духота давила со всех сторон. Меня начало трясти мелким мандражом, обдавало потом и жаром. Я пытался заснуть, но мне всё время казалось, что я вот-вот сейчас задохнусь. Тело судорожно дёргалось и каждый раз вырывало меня из дремоты, чтобы я снова и снова жадно вдохнул глоток спёртого воздуха. Несколько комаров, которые влетели в балок через неведомые щели, начинали вызывать у меня какое-то чувство, схожее с афганским синдромом. Я думал, что ещё чуть-чуть, и эти мерзкие пискливые твари будут сниться мне в ночных кошмарах.
Утром проснулся совершенно никакой. Всё тело тряслось и гудело от ужасной слабости. Я приложил огромные усилия, чтобы подняться на ноги. Да и спал ли я вообще? В каком-то полусонном бреду я кое-как дополз до кухни, разогрел поесть для себя и этого мудака и сел за стол. Руки тряслись как у похмельного, голова не соображала ничего. Потянулся было к своей тарелке борща, но один его запах казался настолько противным, что окажись хоть одна его ложка у меня во рту, я облевал бы всё вокруг. Я отставил тарелку в сторону, налил себе чай и стал хлебать маленькими глотками.
- Что-то ты совсем без аппетита, - услышал через пару минут я голос Анненкова.
- Плохо мне, - выдавил я.
- Давление? Температура?
- Похоже, я перегрелся вчера. Слабость по всему телу, тошнота.
- Это плохо. Быстро ты как-то захворал, нехорошо это. Следи за своим самочувствием. Если хуже станет – сразу мне говори. Я водителю скажу, и в Айхал тебя отправим. У меня уже в полях были такие два студента. Мы сплав делали по реке с ними. Сам я в лагерь ушёл, уже и поесть разогрел, и чай сделал, а их всё нет. Только хотел идти за ними, смотрю - один другого под руку тащит. В обморок упал, переутомился. Ничего, думаю, с кем не бывает с непривычки. А потом он в маршруте второй раз упал, третий. Ну и зачем мне такой нужен? Связался по рации с начальством, приехали за ним и в город забрали. А второй крепкий оказался, до конца сезона со мной работал нормально.
Слова Вовы напугали меня. Уезжать обратно в Айхал в самом начале сезона мне совсем не хотелось, поэтому я собрал все силы в кулак и пошёл работать. Часа два мы с ним ставили высокую антенну для связи с партией по рации – привязали к дереву высокий шест с проводами, растянули усы. Каждую минуту мне казалось, что я вот-вот сдохну, но каждый раз удивлялся тому, как много всего может выдержать мой организм.
После снова вернулись к обустройству лагеря. День только начинался, а я уже был выжат и истощён. Пока Вова городил лабаз для своих пожитков, я лёг под жиденькую тень деревьев, прикрыл глаза и начал дремать. Ужасное место. Одно название от тайги. Всего лишь хиленькая, убогая лесотундра. Кроме кривых полусухих елей и лиственниц здесь больше ни черта не растёт. Иголки на ветвях деревьев так редки, что за их тенью невозможно укрыться – они её почти не дают. Только я начал проваливаться в туманное забытье, как услышал мерзкий солдафонский выговор Анненкова, который вернул меня в реальность:
- Дима, ты что-нибудь о притчах Соломона слыхал?
- Да, я читал Библию.
- Так вот, там есть такой стих, который звучит примерно так: "Беда придёт в дом к тому, кто не работает и пребывает в праздном безделье".
Я только подкатил глаза и ответил раздражённо:
- А в учении Будды Шакьямуни сказано: постигай покой и вечную медитацию для просветления и нирваны! Если у тебя есть какие-то конкретные предложения по работе для меня – говори.
Работа для меня у него, конечно же, нашлась. Теперь я начинал понимать предостерегающие речи геологов Айхальской партии по поводу Анненкова, и испугался, что ещё немного работы в таком духе, и меня тоже увезут отсюда в пластиковом мешке с сердечным приступом.
Я пока не знал, как вообще можно договориться с этим дураком, и что мне делать, поэтому нашёл единственный выход из сложившейся ситуации – начал халтурить по-максимуму. Халтурить так, как никогда в своей жизни. Почаще перекуров, чаепитий, побольше имитации бурной деятельности, поменьше реальной работы, ибо работа у него устроена по армейскому принципу – абсолютно бессмысленному и беспощадному. Я пошёл подальше в лес, настрогать ему кольев для стола, полочек и прочей идиотской хуйни, а вместо этого снова лёг дремать под деревом. И отныне так во всём.
Сам же он, в порыве трудоголического припадка, не особо замечал моего отсутствия. Он как терминатор – не знает усталости. Он как крестьянин – встаёт с рассветом, за два часа до моего будильника, и ложится далеко за полночь, когда я уже сплю.
4
Всю следующую ночь я снова плохо спал. Гнусные мысли усердно тужились в моём мозгу, перебивая одну другой. Сперва я пытался разобраться, было ли положение дел последних минувших дней и в правду на столько плачевным, как рисовал его мой паникующий разум, который не привык к таким нагрузкам? Может, я бы и смог с этим смириться, если бы мы уже который день не ставили лагерь с самого утра и до глубокой ночи.
В общем, я напрягся и стал относиться к Анненкову ещё более настороженно, и даже враждебно. Я хотел предъявить ему за его подход к работе и желчно излить на него все свои душевные терзания, которые не давали мне покоя. Обдумав всё произошедшее, я понял, что на то нужна более веская причина чем те недовольства, которые я собирался высказать, и которые со стороны будут выглядеть как попытка оправдать собственное безделье.
Я не был против усердной работы в полях. В прошлом сезоне она меня практически не пугала. Я был против солдатской отупляющей усердной работы от заката до рассвета. Нет ничего более угнетающего здесь, чем мысли об этом. В прошлом сезоне мы хорошо трудились, выполняли план, и у нас всегда было время для отдыха, развлечений и общения. Находиться в таких условиях без психологической разгрузки казалось немыслимым, и я хотел бы для себя хоть немного свободного времени.
Утро следующего дня выдалось слишком спокойным. Анненков будто чувствовал растущее к нему с моей стороны напряжение, поэтому не загружал меня до обеда ничем – приволок лишь несколько банок сгущёнки, велел содрать с них этикетки, варить в ведре три часа и постоянно следить за костром. Пока я неспешно этим занимался, Вова углубился в лес, что-то там постоянно пилил и работал топором.
Через пару часов ясное небо затянуло с юга непонятной густой дымкой. Солнце потускнело сквозь него и осветило тайгу насыщенной сепией с лёгким красноватым оттенком. Вместе с дымом пришёл и запах гари. "Полное погружение, - подумалось мне. - Теперь я точно в аду".
Где-то на юге горела тайга. Тягучий дым плыл высоко над нами, равномерно заслоняя небо и верхушки лиственниц. По дневному радиоэфиру другие геологические пары сообщили о задымлении на своих участках, но никто не знал, где находится сам пожар. Вова сказал, что он может бушевать за сотни километров отсюда.
После обеда мы взяли с собой кучу вещей, инструментов, и пошли к ручью, ставить мобильную баню.
Опять строгания многочисленных кольев и жердей, раскладывание брезента, установка, копание ям под печь внутри палатки, и под кострище снаружи. Когда палатка была поставлена и пришло время долбить в каменистой почве костровые ямы, я не выдержал:
- Слушай, я уже всё понимаю, но скажи, зачем нам эта дурацкая баня?! Ты же сам говорил, что мы здесь дней на двадцать, а потом переедем на другой участок. На улице нынче не мороз, можно и в ручье искупаться.
Вова остановился и посмотрел на меня невинными глазами:
- Так я вообще-то для тебя её ставил.
Мне захотелось орать от злости и бессмысленности всего происходящего. Я бросил лопату и сел на землю.
- Да вы же студенты – капризный народ! – снова начал Анненков. – Привыкли к комфорту и теплу, и всем баню подавай. Баню не поставишь – начинаются потом недовольства и жалобы начальству, что старший вот такой-сякой, нам баню не поставил.
- Нет, мне плевать, – старался я отвечать как можно спокойнее. – Баню я не люблю, и вообще, я к этим бытовым делам немного аскетично отношусь. Комфортно физически себя чувствовать в поле это хорошо, конечно, но и психологическая разгрузка здесь тоже нужна, чтобы головой не тронуться. Что уж говорить, мы из разных возрастных категорий, у нас совершенно разные взгляды на жизнь, и нам особо не о чем с тобой разговаривать. Это гнетёт порой, мне как-то нужно снять своё напряжение и заниматься своими любимыми делами – чтением, например, или, как ты выражаешься, "эпистолярными делами". Это как отдушина в подобной обстановке для меня, понимаешь? Я так снимаю свою психологическую нагрузку.
- Я тебе сказал, будем в маршрутах – я тебя загружать не буду, и у тебя будет время для своих любимых дел, - сразу понял Вова мой толстый намёк. – Мы придём, на точку сядем, и я буду её минут сорок описывать, а ты за это время хоть испишись. А вот когда будем шлихи брать, тут уже мыть придётся. Баню нужно будет доделать. Будем здесь стираться, да и на днях ещё два геолога приедут – по-любому кто-то из них будет любителем попариться. Давай лопату, я буду яму копать, а ты, если работать не хочешь, то я не заставляю – иди в лагерь.
Конечно же, после таких слов мне стало немного совестно, и я снова взялся копать. Этот старый-добрый трюк психологического давления почти всегда срабатывал в отношении меня и заставлял чувствовать бесполезным бездельником. Это и угнетало и раздражало одновременно.
Пока мы работали, Вова усиленно о чём-то думал. Наблюдая за его устремлённым в пустоту взглядом и гуляющими над челюстью желваками, я уже пытался предугадать вопрос, который он сейчас собирается задать и заранее продумывал на него ответы.
Конечно же, сценарий вопросов-ответов из моей головы почти никогда не совпадал с тем, что мне в дальнейшем подсовывал Вова, и мне долго приходилось продумывать заново ответы на его вопросы и потом задавать свои. Позже я понял, что и сам Вова предпочитает играть по той же стратегии – долго шариться по карманам в поиске нужных слов, тайно наблюдая за реакцией собеседника. Из-за всего этого наш диалог мог затянуться очень надолго. Со стороны это смотрелось слишком странно, и в такие моменты я не мог понять, кто же из нас всё-таки больший тормоз.
Наконец, Анненков выдал вопрос:
- А ты вообще знаешь происхождение слова «аскет»?
- Нет. Наверное, слово латинское…
- Это древнегреческое слово, и переводится оно, примерно, как «правильный образ жизни». Просто у нас оно приобрело несколько иное значение. Я, конечно, ничего против этого не имею, но на севере, тем более в полях, ты аскетом долго не проживёшь. Будешь бичевать, спать где попало – сразу себе спину застудишь, и почки. А когда после маршрута придёшь и прыгнешь в воду ледяную, то почувствуешь, как быстро у тебя суставы развалятся, да писаться больно будет.
- Да не аскет я, просто непривередлив в быту и могу обходиться с самым ограниченным набором предметов, поэтому аналогию с аскетизмом провёл. Да, и как же насчёт моржей? Люди ведь купаются в ледяной воде годами, закаляются, и прекрасно себя чувствуют.
- Так моржи не ходят прямо перед купанием в маршрут на десяток километров.
- Так и сразу после маршрута купаться не обязательно. Можно поесть, отдохнуть, остыть немного, а потом идти.
- Да ты не аскет тогда. Вы просто свинья, батенька, - шутливо заключил Вова и оголил свои серебряные зубы.
Вова меня не понимал и не слышал, и я лишь только пожал плечами. Его слова снова заставили меня задуматься о том, что я всё же отчасти лентяй и свинья. Это не значит, что я не слежу за своей гигиеной. После утомительного рабочего дня или долгого маршрута мне гораздо проще и легче подождать, и перед сном быстро обмыться в холодной воде, чем набирать в вёдра воду, колоть дрова, разводить костёр и ждать пока эта вода нагреется. На это уходит целая куча времени, тем более, что в такую хорошую погоду в этом нет особой необходимости. Я промолчал и не стал больше спорить.
- Когда я был молодым, - снова через время продолжил Вова, пока я обдумывал предыдущий наш разговор, - то попался мне в полях тоже такой начальник, ну самый настоящий аскет. Он вещей с собой, считай, вообще никаких брал. Ни баню, ни кухню не ставил. Только брезент на ночь над головой растягивал и спал под ним. В случае чего, мог за несколько минут собраться и со всеми вещами уйти. А потом я пошёл в тайгу с другим начальником, по фамилии Казанин, который потом стал для меня другом и коллегой. Сейчас он уже на пенсии. А тогда, когда я впервые уехал с ним в поля, я тоже дивился, зачем он берёт с собой так много вещей. Но все эти вещи нам потом очень пригодились. Поставили мы всё как надо – и палатку, и кухню, и баню, конечно – это самое главное. Он мне говорил: "Лучше я не поем лишний раз, чем не попарюсь". И знаешь, по сравнению с предыдущим аскетом, его лагерь мне куда больше понравился, и я с тех пор всё ставлю по уму, как надо, чтобы жить было комфортно, и работалось хорошо.
5
Работа в первом пробном маршруте показалась мне совсем не сложной. Мы вышли в тайгу только после двух часов дня. Сначала Вова всё делал сам, потом давал попробовать мне. Первой точкой наблюдения был наш лагерный ручей, со дна которого нужно было поднять пару вёдер глинистого материала и намыть с него шлих. Пока Вова описывал точку, я стоял по колено в воде и полчаса плясал с лопатой по каменистому дну, пытаясь подцепить в лоток хоть что-то. Глины было мало, и я быстро промыл поднятый материал до мелкой фракции, которую Вова довёл потом до тонкого шлиха и слил в конверт для проб из крафтовой бумаги. Больше в этот день ручьёв мы не встретили.
После шлиховки три километра шли вверх по небольшому уклону до следующей точки, среди бесконечно-однообразной флоры этой лесотундры. Кривые и уродливые палки полусухих лиственниц выворачивались в самых безобразных позах. Закрученные в спираль от мороза голые стволы мёртвых деревьев хрустели и разваливались в труху под ногами. Мёрзлая и каменистая почва не позволяла раскидистым корням прорастать вглубь земли. Все древесные большие корневища стелились по поверхности, и при сильном ветре выворачивались из скудной земли вместе с упавшими стволами.
Сухие кочки стоявшего здесь болота истощились и страдали от засухи. Лишь в одном месте небольшая лужица пару раз чмокнула подошвы моих сапог. Мы ушли далеко от дороги. Здесь стало очень тихо, и ничего кроме писка комаров не нарушало гнетущее безмолвие этих мест. Этот лес с его полумёртвыми деревьями казался очень больным, словно всё ещё оправлялся после некогда пережитой катастрофы, а лёгкая вуаль прилетевшего дыма далёких пожаров и запах гари только усиливали это ощущение.
По пути мы наткнулись на чьи-то старые, обглоданные кости. Через несколько метров меж кочек забелел позвоночник с решёткой тонких рёбер, а ещё дальше лежал безрогий череп молодого оленя.
- Волки зимой разорвали, - подытожил Вова.
За всю дорогу он не обронил больше ни слова, был суров и молчалив. Да и мне не особо хотелось с ним разговаривать – не о чем. В моей голове была пустота, и я совсем потерял счёт времени. Начало казаться, что этот однообразный лес будет идти бесконечно.
Через три долгих километра вышли к поросшему серым лишайником обнажению известняка, плиты которого звонко бились друг о друга под ногами, словно фарфоровые черепки. Это была небольшая возвышенность с ещё более редкой растительностью, продуваемая прохладным ветром. Здесь была вторая точка. Такие обнажения нам встречались ещё раз пять, и каждый раз Вова останавливался, откалывал молотком кусок породы и описывал её по часу; сверял наше местоположение с навигатором, заносил разные данные в несколько раскрытых перед ним журналов.
Собирался Анненков в маршруты основательно. В его рюкзак каждое утро складывалась кипа бумаг, пенал с ручками, линейками и транспортирами, инженерный калькулятор, тубус с картами, два навигатора с комплектами запасных батареек, геологический молоток, большой лоток для промывки шлихов тяжеленный резиновый плащ ОЗК и неприкосновенный запас: пакет с сухарями и сгущёнкой. Мне же он выдал походный рюкзак, топорик, маленький лоток, второй плащ ОЗК, обеденный мешок и посуду.
Всё это отныне я должен был всегда носить с собой. Он подробно посвящал меня в таинство сбора рюкзака. В обеденном мешке находилась куча замусоленных вонючих пакетиков и мешочков для сухарей, чеснока, сахара, соли, круп и чая, которые я должен был наполнять по мере необходимости. Даже если я иногда что-то и забывал положить в маршрут, у Вовы всегда был НЗ, в котором можно было найти всё.
Пока он описывал точку, я просто лежал под деревом и занимался своими делами. В маршрут с нами увязался бедняга Ярдик. Всю его морду облепили пузатые от крови комары, и даже на высунутом языке сидело пару оводов. Вокруг глаз и на носу его морда ярко краснела от многочисленных кровоподтёков, оставленных слепнями. В лагере он спасался от них лишь тем, что разрывал в земле небольшую яму, засовывал туда морду, и тяжело в неё дышал. Здесь же, на камнях, он не знал, куда себя деть; сновал без остановки между деревьями, тёрся о них, скулил и часто подходил ко мне, чтобы я смахнул облепивших его морду назойливых паразитов.
Уже под вечер прервались на обед – сняли лопатой с земли сухой дёрн, разожгли в выемке костёр и разогрели в двух армейских чифирных баках лапшу с тушёнкой и чай с комарами. Я отрезал себе слишком большой ломоть хлеба и намазал его сгущёнкой. Чтобы откусить кусок, я широко открывал рот, из-за чего в него обязательно набивалась пара-тройка комаров и жужжала там некоторое время, пока я их не пережёвывал. В таких условиях слишком быстро устаёшь брезговать. На вылавливание насекомых из еды энергии больше потратишь, чем получишь за один приём пищи.
После плотного полдника Вова слегка повеселел. Его лицо всё чаще стало расплываться в улыбке, и он начал даже что-то расспрашивать, и сам рассказывал о конфликтах обычных геологов с геофизиками, потому что те и другие друг друга считают лентяями и почти никогда не живут в согласии, а если и живут, да ещё и работа у них ладится, то значит в этом есть какой-то подвох, и они вместе договорились сделать гадость, либо умолчать о косяках друг друга, ибо косяки и конфликты в их совместной работе случаются обязательно.
В лагерь мы вернулись только в 11 вечера. Сама работа на сегодня меня не напрягала. Смущала лишь длина рабочего дня, установленная самим начальником. Мы будем уходить в маршруты минимум на двенадцать часов, если учесть, что встаём в 8:00, а возвращаться будем около 22:00. Мне казалось это не нормальным, но я не знал, что я могу на это возразить. Я снова не чувствовал веской причины для высказывания своих возмущений, потому что рабочий день хоть и был длинным, но совсем не напряжным, и в процессе дня у меня было полно времени для занятия своими делами.
- Вова, а есть какой-то определённый регламент рабочего дня для геолога в вашей партии? – после долгих раздумий всё же решил я ненавязчиво доебаться.
- Никакого регламента рабочего дня для геолога нет.
- Почему же мы работаем так много? Больше двенадцати часов выходить должно, если с самого утра и до глубокого вечера. А ещё потом дела по лагерю, готовка, стирка и прочие мелочи...
- Пока светло днём, мы работаем, - пожал он плечами. - Если есть возможность, почему бы не работать? В августе начнёт световой день сокращаться, будем работать меньше. Да и ты всё равно особо не работаешь, только пробы таскаешь, да есть готовишь, в основном. Не за токарным же станком на заводе стоишь. Времени между переходами много. Сиди и пиши, читай. Какая тебе разница, заниматься этим в лагере, или в маршруте?
Всё это звучало логично и разумно, и смогло меня успокоить на некоторое время.
6
Следующим днём пелена пожаров над лесом почти рассеялась, снова жарко запалило яркое солнце. В этих лесах стоит абсолютное безветрие, и, не смотря на равнинный рельеф, я облился потом, пока мы шли до первой точки. Душно, воздуха не хватало, и я долго не мог отдышаться.
- Тут невыносимо жарко, - сказал я Вове. - Давай немного отдохнём.
- Здесь не жарко. Просто воздуха мало.
- Мы на большой высоте?
- Нет, широта такая. Озоновый слой здесь тонкий, перепады температуры и давления высокие. Климат резко-континентальный. Так что да, условия здесь схожие с высокогорными.
Мы прошли ещё немного и остановились на точке. Сегодня были вдвоём. Умный Ярдик убежал на дорогу и забился под балок сразу как только понял, что мы снова собираемся идти в чащу, кишащую кусучими тварями, и даже хозяйский клич не заставил его выползти.
- Лентяй! Дармоед! - возмущался Вова. - Только спит и жрёт, работать никак не хочет.
На первой же точке Вова заметил, как я делаю заметку в телефоне и сказал мне:
- Только гляди, чтобы я в маршруте у тебя никаких плееров с наушниками не видел! Слышал историю, которая у меня в полях со студентом случилась?
- Когда твой студент шёл в наушниках, а за ним медведь из кустов вышел? Что-то помню такое, Крайтер рассказывал.
- Вот. И кричи ему, маши – бесполезно! Идёт, под ноги себе смотрит и ничего не слышит вокруг. Хорошо я вовремя заметил, подбежал и медведя отпугнул. Крайтер в таких делах очень серьёзен. Разбил плеер, и был бы прав. Это он в жизни, в городе такой жизнерадостный, а тайга – это как другой мир, враждебный для человека. После первого грехопадения человек стал слаб и далёк от природы. Единственное время, когда человек полностью безопасен в тайге, это время молитвы, обращённой к Богу. В остальное же время ты всегда должен быть начеку. Наблюдать следы диких животных, их свежесть, лежанки, и прочее. Видел вон там - грубая кора на лиственке ободрана? Очень может быть, что это медведь об неё тёрся. Но следы старые. Уже выцвели на солнце. И вот такие мелочи надо замечать, чтобы потом не было беды.
Я не знал, что на это ответить, и молча кивал головой. С его божественных перлов я бесконечно усмехался, но старался не показывать виду.
Любые его советы, даже самые полезные, но приправленные отсылками из библейских притчей и личных теологических доводов, трудно было воспринимать всерьёз. Вместо усваивания полезной информации, мой мозг вылавливал из повествования все эти сказы, приплетённые к реальности происходящего и крепко цеплялся них, сводя все речи Анненкова на нет. После этого всё мне казалось какой-то бесконечной шуткой с подвохом, и я не мог уже адекватно воспринимать слова этого человека. Его брутальный образ хмурого, бывалого мужика не вязался у меня с теми бреднями, которые я слышал от него.
Первое время с этого персонажа я не переставал удивляться. В тайге, в сотне метров от лагеря он воздвиг себе храм рукотворный – между деревьев был натянут тканевый брезент, под брезентом пустая бочка от соляры, на которой стояли иконы и свечи. Когда я впервые случайно наткнулся на церковь святого Володимира, то подумал сначала, что это стоянка каких-то сибирских старообрядцев-отшельников.
Молитве Вова уделял каждый день по часу утром и по часу вечером. Именно поэтому он ложился на час позже, вставал на час раньше меня и уходил в свой храм на молебну. В нашей же палатке у него на письменном столике стояла иконка Божией матери с младенцем Иисусом и лежал карманный молитвослов, который он каждый раз уносил с собой для совершения своих обрядов. В присутствии меня перед едой он больше не молился – то ли смущался меня, то ли не хотел смущать, поэтому отходил от стола на несколько шагов и тихо, в сторонке, бубнил и крестился.
Мы продолжили путь к следующей точке. Было ужасно душно. Я только и делал, что успевал смахивать панамой пот со лба и даже не заметил, как небо над нами стремительно потемнело. Поднялся освежающий ветерок. Тучи заволокли всё небо, а отдалённые раскаты грома напоминали звук тяжёлой тумбы на колёсах, которую катят по деревянному полу. Мы сели на вторую точку.
- Эх, не взял я целлофан… Поленился, и вот итог, - сказал Вова, поднял голову к небу, что-то пробормотал и перекрестился. - Без целлофана все мои журналы размокнут, не поработаешь. Возвращаемся на базу.
До лагеря было полчаса пути. Мелкие капли начали падать на землю сразу, как только мы двинулись обратно. При мраке и грозе унылые полусухие лиственницы выглядели ещё зловещее, чем обычно.
- Всё-таки тайга здесь некрасивая, будто хворая, - подытожил я свои неполные два дня странствий по этим местам.
- А тебе какая нужна?
- Мне красивая нужна, чтобы были сосны вековые, да кедры необъятные.
- То южная тайга, а здесь тайга северная. Уже лесотундра, можно сказать.
- Тундра далеко отсюда?
- Далеко. Километров пятьсот минимум, а то и больше.
Уже на подходе к лагерю мы вышли на большую поляну с только что возродившимся ручейком. На поляне росло несколько одиноких, и поэтому раскидистых и пышных лиственниц, и само это место выглядело как безмятежный красивый оазис на фоне остального больного леса.
- Ты посмотри, красота какая! - крикнул Вова, пытаясь перебить звуки грозы и шум всё возрастающего ливня. - А ты говоришь – некрасиво!
7
Последние несколько дней погода была пасмурной и холодной. Температура упала градусов на пятнадцать, до +5-8 градусов, и по ночам в нетопленной палатке я начинал стучать зубами под тонким одеялом. Небо основательно заволокло тёмными тучами, и земля погрузилась во мрак.
Я вздохнул с некоторым облегчением. Это куда лучше, чем палящее солнце. В маршрутах ходилось очень комфортно, мои глаза не заливал пот, и я всё чаще осматривался вокруг. К тайге я немного привык, и она мне теперь не казалась такой уродливой как раньше.
Очень часто нам на пути попадались разодранные волками оленьи скелеты и черепа с огромными рогами. Попадались и лосиные следы – старые, весенние.
От вчерашнего дождя в высохшие русла вновь вернулись ручьи, и я мыл шлихи по два-три раза за маршрут. Все, как и позавчерашний, оказались пустыми, без намёка на руду.
В холоде, конечно же, был и свой минус – собственно, сам холод. На долгих многочисленных стоянках я мёрз и дышал под робу, чтобы согреться. Периодически капал мелкий дождь, который не давал читать и писать. Хорошо хоть комаров теперь мало.
В один из таких непогожих вечеров к нам в лагерь привезли ещё одну пару геологов, которые будут работать вместе с нами – Ивана и Мишу.
Иван был молодым и пухлым якутом с Мирного. С хитрецой в глазах, говорил он спокойно и медленно, хорошо обдумывая каждое слово. Миша же наоборот – имел язык без костей, был совсем сухой и маленький ростом – смуглый, с большими пухлыми губами, крохотными глазками и сплющенным носом как у персидского кота. Очень трудно было определить его даже примерный возраст, но навскидку где-то между тридцатью и пятьюдесятью.
В первые дни у нас не было возможности поговорить. Парни заселялись в придорожный балок и обустраивали свой быт. Они приехали на участок абсолютно неподготовленными – у них не было ни палаток, ни посуды, ни инструментов. Их снабжением занялся Вова – выделил им часть своих личных вещей, показал на карте территорию и ввёл в курс дел.
В один из дней дождь всё шёл не прекращаясь, и Анненков до последнего не терял веры в то, что он всё-таки закончится. Когда уже было далеко за полдень, Вову оставила последняя надежда, и он придумал чем можно занять себя и меня в вынужденный выходной. С собой в балке он привёз десять мешков слипшейся сухой глины, которую отобрал где-то в окрестностях Айхала, и почему-то решил взять с собой и промыть здесь.
Оставь надежду всяк моющий глину в ледяной воде под дождём. Чем чаще я это делаю, тем всё твёрже убеждаюсь в том, что удел простого геолога, как бы стереотипно это не звучало, копаться в земле и грязи. Всё это выглядело ужасно по-первобытному: река, болотники, тяжёлый резиновый костюм ОЗК и деревянный лоток, в котором я час разминаю мешки с глиной как дурак. Это занятие казалось до жути тупым и бесполезным. Нужно было под водой размять глину и выбить её из лотка, в надежде, что в этом большом слипшемся куске найдётся хоть какая-то крупная обломочная компонента, которую можно будет потом тщательнее промыть и проверить оставшийся шлих на наличие минералов-спутников алмазов: пиропа, оливина и других. Я мыл с полнейшей отрешённостью, и был уверен, что это занятие не принесёт ничего – глина вымоется вся без остатка. И всё же, что-то в осадок, да выпало. Я промыл оставшуюся мелкую дресву и песок и отдал его Вове. Вова довёл дресву до состояния мелкого шлиха, достал лупу и долго рассматривал в неё эти мелкие частицы.
- Ничего интересного, - заключил он и слил весь шлих с лотка в реку. - Мой следующую.
- Через три часа бесполезной работы нам лишь в одном шлихе попалась крупинка минерала-спутника – пикроильменит.
- Как ты определил, что это именно он? – спросил я, разглядывая в лупу небольшую песчинку.
- Никак, - ответил Вова. - Я только предположил, что это он. Более точно это решают в лаборатории. Но что нам толку от одной этой песчинки?
Все породы, которые мы мяли, оказались пустыми. Даже тепло одетым я замёрз, и через резиновые перчатки чувствовал холод ледяного ручья.
- Отваливаются руки? Передохни, - сказал Вова и пустился в воспоминания. - Вот раньше мы сплавлялись на лодке по рекам, и через определённое расстояние останавливались и мыли в ней шлихи. Двести километров вниз по течению. Плывешь себе так месяц, а то и дольше. На ночь лодку подтянул на берег, разбил палатку, переночевал и дальше утром в путь. Романтика! Жаль, что сейчас нас в такие маршруты не отправляют. Помню, сплавлялся по реке Хахчан – это на севере Якутии, далеко за полярным кругом, где тайга в тундру уже переходит. Вот места там красивые были! Было это ближе к осени. Пошёл снег и река засалилась – это когда снег на неё падает, сбивается в белые сгустки и не тает. Подплыл я к берегу шлих промыть. Ноги в воду опустил, а сам на лавочку в лодке сел. Ну, помыл, значит, пробу, хочу встать, а оторваться не могу. Сперва не понял что случилось, дёрнулся резко и штаны свои ватные порвал! Оказалось, пока сидел, задницей к лавочке примёрз! – хохотнул он. – До конца сезона потом с зарплатой на всю жопу ходил.
8
С тех пор как Иван с Мишей начали работать вместе с нами, мы каждое утро по часу тряслись в вахтовке, катаясь на ней до самых дальних точек наших маршрутов, километрах в сорока севернее лагеря.
Старшие – Вова и Иван – ехали в водительской кабине. Они сверяли расстояние по картам и навигатору, указывали дорогу Серёге. Рабочий класс покоился на клеёнчатых лежаках вахтовки. За час езды с Мишей я узнал о Якутии больше, чем за всё время пребывания здесь. Говорил он без остановки: тараторил так быстро, что мне казалось, что он постоянно переходит на якутский, или ещё какой-то язык, среди которого изредка проскальзывают русские слова. От него я узнал, что работает он вахтой по две недели в геологической конторе посёлка Накын простым рабочим на керноскладе вот уже восемь лет. Свободные две недели он проводит с женой и детьми в Мирном, где не так давно взял квартиру в ипотеку.
- Я в поля в первый раз вот поехал, до этого всегда на складе в Накыне работал, - слушал я его болтовню, пытаясь дремать на трясущейся полке. - Меня даже не спрашивал никто, хочу я в поля, али не хочу. Пришёл начальник и сказал: “Едешь в поля!” Ехать я совсем не хотел, но начальник уговорил: езжай, говорит. Там балки, баня, все удобства есть, да ещё заплатят больше с полевыми. Я и поехал. Дали мне геолога с Мирного, Ивана, а он сам в полях разве что на практике был, когда учился. А так, сидит постоянно в конторе в городе, и особо никуда не выезжает. Ну, нам на складе и предлагают: посуду, инструменты, инвентарь какой брать будете? "Да нет, не будем", - говорит Иван. Я промолчал. Думал, что на месте всё есть. Взяли мы с собой разве что бензопилу только. Потом уже приехали сюда, пошли в лес за дровами, я пилу за шнурок стартера дёрнул, а он так и остался висеть – назад не возвращается. Вернулись, пилу разобрали, а в стартере пружина сломана, которая шнур назад возвращает, и ничем её не заменить. Вот так и сидим здесь голяком. С собой только вещи личные, да еда. Всё.
Миша без остановки полоскал мне мозг. Я понял, что подремать у меня всё равно не получится, поэтому сел и начал смотреть в окно. В это время вахтовка мчалась по возвышенности, с высоты которой прекрасно можно было рассмотреть бескрайнее холмистое море зелёной тайги. Главное – не смотреть на неё вблизи.
- Гляди, как красиво! - сказал я Мише.
- А... - махнул Миша небрежно рукой, - я как приезжаю домой, то детей своих этим лесом пугаю. Он как в сказках о страшных дремучих чащах, в которых Баба Яга живёт и Кощей Бессмертный. Вот у нас в Бурятии, там леса...
- Так ты бурят?
- Да, а что?
- Я-то думал, что якут.
- Ха! Да разве я на якута похож?
- Да как по мне, вы все на одно лицо, - шутливо сказал я.
- Так, о чём это я? – сказал Миша после того, как перестал смеяться. – Ааа, как меня весной отправляли в Якутск, чтобы там меня водить вездеход научили. Приехал я, значит, явился в тракторный отряд: "Вот, - говорю, - отправили меня с Накына сюда, права вездеходчика получать". А у меня и спрашивают: "А какие у тебя права уже есть?" "Да никаких нет!" - говорю. Они там ругань подняли: говорят, какого чёрта ты к нам тогда приехал? А что я, сам что ли сюда вызвался? Начальник сказал ехать, я и приехал. Ну, они рукой махнули и оставили меня в городе на месяц. Я там лежал в общаге, телевизор смотрел. С мужиками местными познакомился. Ходили вечером в пивнухи, пару раз проституток заказывали. Страшные-е-е, как война. А потом я назад в Накын приехал, и ничего с меня в конторе не спросили. Права, конечно, не получил, но и не жалею что поехал, потому что 120 тысяч командировочных получил.
Спустя некоторое время вахтовка начала останавливаться по нескольку раз каждую сотню метров. Геологи заблудились. По картам где-то рядом должен протекать крупный ручей, от которого и нужно начинать маршрут, но мы проехали уже несколько километров мимо отмеченной точки, а ручья всё не было.
Геологи долго спорили, согнувшись над картами, и пытались понять, куда же всё-таки мог подеваться ручей.
Серёга и Миша закурили на порожках вахтовки и завели разговор за жизнь. На обоих обочинах участка дороги сплошной стеной рос лес молодых лиственниц, будто ими совсем недавно засадили голое поле. Это выглядело странно.
- Лес восстанавливается после давнего пожара, - ответил Серёга на мой вопрос. - Это сейчас, пока он молодой, сплошной стеной стоит, а потом прорядится.
- Я понял уже, что тут даже сырая лиственница горит как соляркой облитая, - сказал я. - Как же такой лес можно потушить?
- Да никак, - ответил Миша. - Его тушить начинают, как только он близко к городам подбирается. Тогда и "Аны" летают, и тракторы сгоняют, чтобы рвы сгребали, пожар остановили. А всё что дальше городских подступов, то горит себе синим пламенем, никто до него не лезет. Да и зачем? Лес тут не строительный, выгоды с него никакой. Пожар сам со временем утихнет. Вот у нас в Бурятии, там леса ого-го! Такие высокие и густые, что и за двадцать метров уже ничего не видишь. Но там его рубят беспощадно. Каждый раз как приезжаю домой, за голову хватаюсь. Столько гектаров с пеньками стоят! И всё в Китай везут. Грузят полные товарняки с лесом, миллиарды с этого имеют, а у нас теперь все озёра и реки пересыхают, всё умирает. Раньше речка Баргузин судоходная была, баржи по ней плыли, а сейчас её вброд можно перейти. Такую красоту продали, суки!
Геологи так ничего и не поняли. Они решили сделать привязку от этой дороги и идти уже в маршрут.
Через некоторое время мы с Анненковым вышли на старую, брошенную дорогу, через которую сочилась скудная протока.
- Вот он и ручей, - сказал Вова. - Тут мы и должны были привязываться. Странные дела творятся.
Рабочие решили бросить большой участок дороги и отстроить его заново на километр восточнее. На старых спутниковых снимках с сеткой привязки, по которым мы ориентировались, была лишь только старая дорога, поэтому мы и потерялись.
В сырую погоду брать шлих со дна ручья дело одно, а в погоду сухую и жаркую – совсем другое. Когда попадается ручей в тайге, для нас начинается время грязекопания.
Какую-то непонятную жижу, заросшую болотной травой, и ручьём назвать язык не повернётся. Вова вгрызался в мягкие кочки лопатой, вырывал большие комья сросшейся травы с корневищем и копал колодец для промывки шлиха.
- Сейчас что-то должно быть, - кряхтел он и рубил лопатой корни трав и кустов.
Наконец, лопата хряпнула о что-то твёрдое на дне.
- Есть! – крикнул счастливый Вова, подцепил что-то в этой грязной жиже, вытащил лопатой кусок глины с камнями, переплетёнными корневищем травы и вывалил его в лоток.
- Так, материал есть, накопай его полный лоток и промой хорошенько. Лоток пока только один. Если будет в шлихе что-то интересное, тогда ещё один придётся набирать и мыть.
Вова отдал мне лопату, сел под дерево и начал описывать точку, а я долбил лопатой каменистое дно болота, запускал руки по локоть в воду, отрывал от корней слипшиеся куски глины и молился, чтобы в первом отмытом шлихе не попалось ничего интересного. Сейчас я ненавидел геологию. Меня успокаивала лишь мысль о том, что я геофизик. Работа моя больше связана с аппаратурой, и я искренне надеялся, что больше никогда в жизни мне не придётся заниматься подобным.
К счастью, первый же шлих оказался пустым. Мы собрали вещи и пошли дальше. До самого обеда нам больше не попадалось ручьёв. Был обычный поисковый маршрут. Каждый километр Вова останавливался на точке, что-то писал по часу, а я лежал под деревом. Вова меня не трогал. Он никогда меня не учил особенностям своей работы и объяснял это тем, что я геофизик, и подобная писанина при моей специальности мне едва ли пригодится когда-то ещё.
Да что уж там, мне и самому не особо хотелось вникать во всю эту писанину с привязкой, описанием точек и пород. Он говорил, что учитель из него никакой, и я сам не горел желанием у него учиться. Хотя он и стал в последнее время более открытым, я не могу с полной уверенностью сказать, что мне это нравилось.
Он стал более уверенным и свободным в общении, из-за чего на него периодически снисходила божественная благодать, и уста его разверзались в долгих проповедях и торжественных пересказах сказок из своей любимой книжки. В последних маршрутах я много наслушался о безграничной мудрости Соломона, о чудесной силе великого воина царя Давида, о поразительном воскрешении покойного Лазаря и о каких-то тайных библейских знаниях, которые кто-то от всех нас тщательным образом скрывает, а если бы не скрывал, то все люди непременно бы прозрели, раскаялись в своих грехах и стали бы на путь истинный.
Все мои пояснения о том, что я уже много раз слышал истории этих библейских персонажей и читал Библию, а все интерпретации её стихов для каждого человека субъективны и могут трактоваться по-своему, на него не особо действовали, поэтому я просто забил, ходил молча, на все его рассказы безразлично поддакивал, а сам мыслями был где-то глубоко в себе.
Как и любой уважающий себя набожный человек, Анненков был ярым противником геев, трансгендеров и прочих «содомитов». Под конец того же дня он к чему-то припомнил историю о том, как в каком-то американском городе на побережье океана проходил крупный гей-парад, и именно в этот день разыгралась сильная буря, и на город нашло разрушительное цунами, от которого погибло множество людей.
- Совпадение - скажешь ты? Бог - он всё видит. Он такие вещи не прощает и жестоко карает содомитов.
Я не люблю спорить или пускаться по этим бредням в долгие дискуссии, поэтому отвечал краткими фразами, вроде: "Интересное умозаключение", или: "Забавная легенда".
- Это не легенда, - отвечал он, - это быль. Это история, которая стала для нас уроком, поучительной и мудрой притчей.
- Для меня это лишь сказка, не более. Раньше люди всерьёз и в Зевса верили, и в Одина, и в бога Ра.
- Да, вот только слово божье, библейское, всё ещё живое, а все древние идолы давно уже канули в небытие.
- Думаю, всему своё время. Библия относительно молода по сравнению с теми же легендами античного мира. Придёт время, и, возможно, Библия станет на одну полку с другими ушедшими сказками и персонажами. Да, слова Библии, или того же Корана могут оказывать сильное влияние на умы широких масс, но всё рано или поздно забывается, уходит на второй план, изживает себя. Многие моральные основы Библии вечные, такими и останутся. А что касается божественной составляющей – ей нельзя дурачить и пугать человека вечно.
- Понятно, - недовольно проговорил Вова и до конца дня больше со мной не разговаривал.
9
Палящий дневной зной продолжает выматывать даже при незначительных нагрузках. Сегодня мы прошли в маршруте не больше обычного, но я очень устал.
Серёга забирал нас на участке дороги, отличающейся тёмным цветом от основных кремово-жёлтых оттенков известняков. Геологи рассмотрели обломки обочины и присвистнули – на дорогу высыпали кимберлиты.
- Подсудное дело, - сказал Вова.
- Что, прямо так наказуемо - высыпать на дорогу кимберлиты? - спросил я.
- А сам-то как думаешь? Нормально, что на дорогу алмазная руда пошла?
- Ну не будут же они с алмазами руду на дорогу высыпать! Может, она отработанная.
- Да не похоже, - вмешался Иван. - Отработанная руда по-другому выглядит. Там большие валуны окатанные остаются. А тут именно руда. Даже спутники можно рассмотреть. Быть может, она пустая, тогда ещё куда ни шло. Но всё равно, странно это...
- А я уже ничему не удивляюсь, - сказал Вова, закинул в вахтовку рюкзак и стал подниматься по трапу в кабину.
В вахтовке по дороге к лагерю я начал засыпать, но ехать пришлось недолго. Где-то на середине пути дорогу ковшом поперёк разрыл экскаватор. Вокруг копошились рабочие – им нужно было закопать дренажную трубу для проточной воды, которую они подвезли сюда на длинной платформе грузовика. Прораб бригады нам сказал, что работать они будут где-то до часу ночи. Мы вернулись в вахтовку, уселись в пассажирский отсек за столик и начали болтать. Вову наша болтовня отвлекала – он разложил на столе свои карты с журналами и что-то начал писать с серьёзным лицом.
Холод опустившейся ночи медленно сочился в открытые окна вахтовки. Время тянулось медленно.
- Если мы до часу тут будем стоять, то завтра никуда не идём, - сказал Иван. - Не выспимся.
- Почему это? - возмутился Вова. - Выспимся хорошенько, и поедем после обеда. В ночную смену поработаем, почему бы и нет? Жары не будет, ночью прохладно, хорошо ходится. Медведя тут нет, он далеко ушёл, шума дороги не выносит, а волки только зимой в стаи сбиваются чтобы выжить, а летом не опасны, на человека не нападут. Вот только шлихи не помоем, жалко. Слишком темно будет. Да тут и ручьи все сухие, особо не помоешь. Поэтому только ходишь, да описываешь породы. Красота! Погода и время года позволяют, так что завтра до полуночи точно походим.
Возникла безмолвная пауза. Все в вахтовке переглянулись между собой, и только лишь Вова как ни в чём не бывало неотрывно бегал глазами по документам на столе.
- Я завтра никуда не иду, - отрезал Иван.
- А я это... Думал, что если бы вы не поехали, то можно было бы в Удачный съездить, заправиться... - задумчиво потёр шею Серёга. - А то соляры мало уже осталось.
Миша спрятал лицо в ладони и тихо душился от смеха.
Вова некоторое время сверлил нас всех своим угрюмым вгзлядом, но потом сдался:
- Ладно, делайте как хотите... Тогда завтра по ближним маршрутам походим ещё.
Я начинал злиться и молча выпрыгнул из вахтовки на улицу.
Возможно, я бы и не злился так сильно на трудоголические припадки Анненкова, если бы на нашем участке не работала вторая пара геологов, и у меня бы не было возможности сравнивать. Меня грызло горькое чувство несправедливости от того, что Иван с Мишей работают так мало, а мы с Вовой находимся в поле от заката до рассвета.
Иван вообще был крайней противоположностью Вовы – не то чтобы ленивый, но очень капризный, привередливый. Работал по 8 часов в день, как и предписано в контракте, а выполнение каких-либо планов его совершенно не заботило. Ему бы найти только малейший повод – тучи, дождь, холод, поломка машины, порвавшийся ботинок, и он бы сразу же устроил себе камеральный день.
Экскаватор заканчивал рытьё глубокой канавы посреди дороги, и я подошёл поближе, чтобы посмотреть на его работу. Ко мне подтянулись остальные. Только один Вова остался в кабине описывать свои маршруты.
- Ну что, Диман, готов завтра к ночному маршруту? - с насмешкой спросил у меня Серёга. - Всё, переходим на ночную смену теперь.
- Прошу, останься завтра в Удачном, - сказал я. - Придумай что угодно, только не приезжай до самого вечера.
- Да какая разница? Даже если я не приеду, всё равно днём на ближние профиля пойдёте.
Я молчал. Экскаватор закончил копать яму. Пришло время бросать на дно длинную, тяжёлую трубу. Машинист на экскаваторе стянул её ковшом с платформы грузовика и начал перетаскивать к краю траншеи, пытаясь подкатить к самому краю, чтобы потом ровно и аккуратно столкнуть.
Вся эта работа, как и любые работы в нашей стране, делалась по старой доброй традиции – на глазок. Поэтому, когда труба гулко упала на дно канавы, никто сильно не удивился тому, что её длина оказалась короче ширины дороги. На вершине дорожной трапеции она казалась даже длиннее, но на дне разрытой канавы её края полностью скрылись за пологими склонами высокой насыпи так, что та непременно окажется полностью закопанной.
Работа застопорилась. Рабочие начали ходить вокруг трубы с рулеткой и озадаченно чесали макушки.
- Россия - всё этим сказано, - сказал Серёга. - Все работы делаются не пришей к пизде рукав, что называется. Я так водилой у сейсмиков семь лет проработал. На вахтовке с сейсмоаппаратурой рулил. Вот мы подъезжаем к точке, геофизики вытягивают длинные косы с датчиками, в скважины неглубокие шашки взрывчатки закладывают, отходят и взрывают. Сейсмические волны под землю уходят, отражаются там, и этими косами считываются, а в вахтовке на сейсмостанции оператор уже видит полученные данные. И был день такой, насыщенный, планировали много точек подорвать. Сперва как обычно – подъезжаем к точке, рабочие разложат косы, бахнут, данные снимут, свернутся, едем к следующей. Да что-то тогда сломалось, туда-сюда, уже конец дня, точек сделали мало, шашек динамитных много осталось, а по технике безопасности оставшуюся взрывчатку нельзя с собой на базу обратно везти, её надо в полях уничтожать.
Ну а домой же вернуться как можно скорее охота, лень же как по технике безопасности всё делать – по одной штуке взрывать. Насыпали их в поле целую кучу, этих шашек, и решили все сразу подорвать. Они-то по отдельности вроде бы и не убойные, по двести грамм штука, а когда их штук двадцать лежит в куче, уже как-то страшно становится. Мы стоим рядом с вахтовкой, метров за сто, я очкую, спрашиваю старшего, не отъехать ли подальше, а то мало ли чего? "Да ну, - говорит. Спокойный такой, уверенный. - Не будет нихуя. За станцию стань, и нормалды". Мы все за станцию попрятались, кнопку нажали, а оно ка-а-ак ебануло! У вахтовки все окна повылетали. Старший вышел, посмотрел, за голову схватился, глаза по пять рублей, и охает. Ехали потом на базу с ветерком.
После долгих совещаний строители решили, что трубу придётся с канавы всё-таки достать. Стоит ли говорить, как долго корячился экскаватор, пытаясь вытолкать из ямы этот длинный и толстый кусок железа? Когда труба была поднята, а дорога засыпана заново, был уже третий час ночи.
10
- Я одиннадцатый в семье. У меня пятеро братьев было и шесть сестёр. Сёстры все замуж вышли, живы-здоровы, а два брата умерло уже. Один в 87 ещё, когда я маленький был, а второй уже позже сгинул в тайге.
Каждый новый день поездки на вахтовке неизменно сопровождался долгими рассказами Миши. По утрам так охота спать, но лишь я прикрываю глаза, как он начинает что-то рассказывать. Игнорировать его как-то неудобно, и из вежливости приходится изредка поддакивать. Иногда же он начинает рассказывать такие вещи, которые порождают во мне неподдельный интерес, как было и сейчас. Я сел и спросил:
- Расскажешь, как это произошло?
- Да на охоту поехал. 250 километров от Мирного. Там старая зимовка стояла, в ней обычно охотники останавливались. Дело к осени шло. Они приехали поздно ночью, темно уже было. Разляглись в зимовке, печку затопили и набухались. Брат на охоте без этого никак. Старая русская традиция, хоть мы и буряты. В общем, заснули они ночью, утром друг встаёт, а брата нет в зимовке. На улицу выходит – вокруг всё бело. Ночью поднялась метель, и снегом землю замела, никаких следов не осталось, ничего. Друг покричал, побегал вокруг, а в ответ тишина. Брата как ветром сдуло. Вернулся в город, поиски там организовали, обшерстили несколько километров вокруг зимовки, и всё тот же результат. Сёстры хлопотливые, суеверные у меня. Звали шаманов всяких, гадалок-экстрасенсов. Они там с бубнами плясали, мантры читали, потом говорят: "Найдётся ваш брат, ждите". Да только вот 15 лет уже прошло, а брат так и не нашёлся.
Сегодня работали недалеко от стоянки дорожно-ремонтной бригады, и по одну сторону дороги наткнулись на волчьи следы, а по другую сторону Миша и Иван повидали следы медвежьи. Отпечатки лап были свежие. Видно, зверьё сбегается к этому участку дороги порыться в мусорных баках с объедками, которые остаются от дорожников. Волчьи следы Вову не особо тронули, а когда он увидел фото медвежьего следа, то серьёзно напрягся.
- Судя по размерам, пистун молодой. Отпечаток небольшой, - говорил он мне перед сном в палатке. - Хорошо если он один, а вот коли с мамашкой, это куда хуже. Больше мы в ту сторону не едем. Завтра по рации я сообщу о следах на базу, пусть присылают сюда охотников и те разбираются уже, а пока будем на противоположной стороне участки отрабатывать, которые ближе к Удачке. А теперь смотри сюда.
С этими словами Вова вырвал тетрадный листок и начал рисовать на бумаге кривые рисунки, напоминающие наскальную живопись древних людей. Каляки напоминали человека с луком в руках. Рядом стояли непонятные бурдюки, напоминающие бизонов. По рисункам Анненков принялся наглядно мне объяснять, что такое линия огня, и почему не стоит на ней стоять. Словом, очевидно о банальном, что и на словах понять было не сложно. Видно, годы работы с не всегда сообразительными студентами приучили его объяснять и показывать всё по десять раз. Опять он приплёл сюда свои молитвы и их чудодейственную силу, но "так как ты в бога не веришь, то они тебя не спасут". После инструктажа он ушёл в балок и принёс ещё одно автоматическое ружьё. Разобрал его, почистил и зарядил.
- Ты с ружья когда-нибудь стрелял?
Я немного напрягся и вспомнил о содержании прочитанного мною в мирнинской конторе документа, который представлял собой заключение экспертизы. В нём говорилось о том, как в 2017 году в июне месяце охотник сопровождал геофизиков в тайге с заряженным ружьём наперевес. Он всегда носил его заряженным – объяснял это тем, что в экстренной ситуации так можно быстрее среагировать на угрозу нападения диких зверей. Он всегда держал оружие на предохранителе, но в тот день что-то пошло не так. Отвлекшись какой-то мелкой суетой, охотник небрежно кинул ружьё, которое сработало при ударе о землю и прострелило хозяину ногу. Подумал я об этом неспроста. Если Вова вздумает повесить на меня ружьё, то тогда скорее наоборот, мои шансы погибнуть в тайге значительно возрастут.
- Да в детстве, вроде, - ответил я на вопрос Анненкова.
- Ладно, я тебе потом всё покажу, постреляем. Одно своё ружьё я отдаю Ивану, но они через десять дней уедут, поэтому если в другой стороне будут ещё следы медведей, то ты будешь тоже вооружён. Пока охотники те места не проверят, будем так работать. Главное – без паники, без тремора и лишней суеты. Спокойно всё делай, и что бы не случилось, сохраняй хладнокровие. Не беги. К медведю спиной не становись. Он будет пытаться зайти со спины, не позволяй ему этого сделать. Веди себя спокойно и уверенно.
После таких немного пафосных и серьёзных инструкций меня с новой силой сковал страх, который так мучил в прошлом сезоне. Снова стало не по себе.
Утром следующего дня Вова дал мне инструкцию на сорок страниц "По охране труда персонала, задействованного в полевых работах на территориях обитания опасных для человека зверей" составленную в Мирном. В книге описывались медведи и волки, их повадки, типы, особенности поведения и список действий при встрече с диким зверем.
- Если тебе интересно, - сказал Вова, - почитай ещё такую книжку о Якутии, автора не помню, которая называется «Злой дух Ямбуя». Там, в частности, есть глава, описывающая особенности повадок медведя, и выводы о том, почему медведи становятся людоедами. В книге на этот счёт есть два мнения: мнение опытных местных охотников – бывалых матерых сторожил, и мнение материалистов, у которых, по-сути, и мнения-то нет – просто отрицание теории первых.
- И какова же точка зрения первых?
- Их точка зрения заключается в том, что когда медведь убивает человека, то он становится одержимым – в него вселяется злой дух, который мстит людям, потому что злой дух никогда не упустит шанса исполнить свою главную цель – навредить человеку.
- Да-а, авторитетное заключение, - с наигранной серьёзностью сказал я. - Где уж там глупым материалистам тягаться с мнением таких авторитетных и более образованных экспертов, как якутские охотники.
- Вот именно! - не понял Вова моего сарказма. - Потому что охотники, они ведь здесь живут всю жизнь, знают повадки животных «от» и «до», и теории у них очень убедительные, верные! А почему так? Да потому, что в них прослеживается библейский сюжет, все объяснения грамотные, в соответствии со священными писаниями, ибо в псалтыре написано...
- Да на заборе тоже много чего написано, - попытался вставить я с раздражением, но Вова меня уже не слушал. Он снова начал проповедь, из которой поведал о каких-то ангелах, предавших господа и переспавших со злыми духами-искусителями, о падении Люцифера и о сражении его дьявольской армии с архангелом Михаилом и воинством Христа, в результате которого победа, конечно же, оказалась на стороне добра.
- Потому что Бог всемогущественный, и нет ни одной силы в этой вселенной, которая могла бы противостоять ему, – подытожил свою речь Вова.
Всё это мне так уже приелось, что я, разнообразия ради, решил немного пошутить:
- А если бог такой всемогущественный, то почему он всё ещё не уничтожил злобного Люцифера со всей его армией зла, которая искушает человечество на грех?
- Потому что он так же и милосердный и всепрощающий. Он пока не делает этого, но настанет день, когда чаша терпения его переполнится, и будет истреблено всё зло этого мира.
- Ну да, как же я забыл… На всё воля господа!
- Именно так!
- То есть теоретически, пока Люцифер существует, я могу совершить оккультный обряд, сделать жертвоприношение, начать служить ему, и тем самым обеспечить себе его расположение и хорошее место в аду после смерти?
Вова немного задумался и, наконец, сказал:
- Обряды ты совершать, конечно, можешь. Есть же много людей, которые делают культ во славу Сатане, пытаясь выхлопотать себе хорошее местечко в аду. Но они лишь обрекают себя на гибель, только и всего. Эти все люди, которые ходят к гадалкам, экстрасенсам, они испытывают свою судьбу, и попадают в руки дьявола. Знай, что даже если тебе будет казаться, что дьявол служит и подчиняется тебе, это всё лишь его ловкий трюк и корыстный обман – на самом деле ты станешь рабской марионеткой в его руках.
- Так мне этого и нужно! - оживлённо подхватил я. - Я как раз хочу быть ему верным слугой, чтобы после смерти не мучиться среди грешников, а быть на должности черта, либо злого духа, чтобы на земле искушать людей праведных, подводить их к греху на радость своего господина. Такое ведь возможно?
Вова пристально посмотрел на меня дикими глазами.
- Нет, не возможно! - твёрдо ответил он. - Как бы ты не выслуживался перед дьяволом, в конечном итоге ты обязательно приведешь себя и свою душу к погибели!
- Эх, не ценит Сатана хороших кадров, - с наигранной досадой вздохнул я и пошёл собираться в маршрут.
Когда я был собран и снова вошёл в палатку, Анненков сидел на своей койке с ноутбуком на коленях.
- Подойди сюда, сядь, - сказал он мне.
Я сел. Вова включил мне видео, в котором оператор, находящийся в балке, снимает медведя, просунувшего морду в открытое окно. Сначала мужик смеялся, а медведь начал зубами ломать раму окна, и вырвал вторую закрытую створку. "Ты охуел!" - послышался громкий комментарий оператора, после чего медведь просунул в окно лапы и запрыгнул в балок. Мужик начал орать, упустил камеру, и на этом видео оборвалось.
- Понял, почему медведь на него напал? - спросил меня Вова.
- Потому что мужик несколько раз медведя форточкой по морде ударил.
- Нет. Смотри ещё раз вот этот момент.
Вова перемотал видео на тот момент, где мужик кричит медведю "Ты охуел", после чего медведь запрыгивает в окно.
- Понял?
- Да. Мужик громко кричать начал, и этим раздразнил медведя.
- Нет. Ещё раз смотри...
- Да понял я, понял! Ты опять хочешь сюда свой божественный замысел приплести, и прочитать мне лекцию о вреде мата!
- Да, ведь медведь не просто так прыгнул, а именно после этих слов, потому что этой мерзостью отогнал он от себя ангела-хранителя, и всё для него окончилось печально.
- Ага, - стараясь сохранять равнодушие, сказал я и снова вышел из палатки.
С каждым разом мне всё сильнее начинало казаться, что я общаюсь с душевно больным человеком. Я психовал и злился, но никогда не вступал в открытее конфликты, и через некоторое время моя злоба на него стихала. Он рассказывал много и интересных историй из жизни о предыдущих маршрутах, охоте, студенческих летах. Я много раз наблюдал за тем, как наигранно сердито он поносит свою собаку за то, что та ночью, пока мы спим, тихо пробирается в палатку и спит под его нарами, хотя дворовой собаке положено спать во дворе. "Не смотри на меня таким умоляющим взглядом, ты уже ел сегодня дважды, и так толстый" – лёжа в палатке слышал я его голос, доносящийся с улицы. Вся эта бытовуха, такая обыденная и простая, примиряет немного. Всё, что накипает во мне к нему за день, постепенно стихает.
Последние несколько дней погода кисла, морила нас холодом и частым дождём, поэтому маршруты получались неплодотворными – приходилось ещё дольше задерживаться на каждой точке, растягивать между деревьев целлофановый брезент, чтобы Вова мог писать. Сырые дрова тоже разгорались очень неохотно, и на обеденные перерывы уходило много времени. Вова недовольно ворчал.
Сегодня солнечная погода, и мы снова вернулись на тот участок, где впервые были замечены медвежьи следы. В отличии от Вовы, Иван решительно не хотел опасаться медведей и уговорил его продолжить работу здесь. Ружья у нас были, а нападения медведей на людей – случай исключительный. Нормальный медведь всегда бежит, заметив человека.
Вова говорил мне то же самое, но медведя он опасался из-за того, что тот не побоялся подойти вплотную к шумной дороге и часто захаживал на стоянку людей.
- Такие медведи становятся синоморфными, - говорил он. - Это те животные, которые от частых контактов с миром людей стали слишком смелыми, и больше не боятся человека. Такого медведя уже не испугать громким шумом, своим запахом и присутствием, а можно только спровоцировать. Именно такие чаще всего и нападают. Вот почему я их так опасаюсь.
- Я вот такую историю раз в журнале прочёл, - рассказал мне Вова вечером. - В царской России, лет двести назад и раньше, делили помещики между собой охотничьи угодья. У каждых были большие владения, куда ходили на дичь из своего села охотиться. В чужие угодья ступать чужому из другой деревни воспрещалось, иначе могут быть скандалы, ссоры и вражда. И бывало нередко такое, что медведи, живущие в одном угодье, шли кормиться в другое.
Тогда люди тех угодий где они кормятся пускают по следу медведя свору охотничьих собак. Собаки выгоняют медведя из берлоги и гонят его с чужих территорий на свои, где добычу уже поджидают охотники. В таком случае и в чужие угодья лезть не надо, и медведь убит на своей территории, всё по закону.
11
Снова над тайгой стоит засушливая жара и снова сильный южный ветер доносит до нас запах гари и лёгкую дымку горящих где-то лесов.
Анненков объявил камеральный день, и с щедрого барского плеча разрешил мне спать аж до девяти часов утра, вместо обычных восьми. Он постоянно занимался какими-то безумно важными делами, и мне подкидывал работу по лагерю. Я рубил дрова, варил сгущёнку, подписывал бирки для проб. Дела, бесспорно, важные, с которыми можно справиться часа за четыре, я очень неспеша растягивал на весь день. Если я сделаю всё быстро, то Вова найдёт работу ещё – его армейский подход к организации работ любого сделает халтуршиком.
К обеду к нам в гости зашли Иван и Миша, посмотрели на меня и стали подкалывать, что я сделал уже так много дел, а они только проснулись. Послал их куда подальше.
После полудня Вова начал таскать в рюкзаке с ручья баклашки с водой и выливал всё в большую пластиковую бочку, которую он поставил между костром и палаткой. Когда бочка была наполнена, Вова прикрыл её крышкой и положил сверху два холщовых мешка. После этого он подозвал меня и сказал:
- А знаешь, как тайга загорается?
- Как же?
- Легко. Почти всегда это человеческий фактор. Я и сам тайгу поджигал, было дело. Ракетницу пускали в небо, но не прямо, а под углом. Она не успела догореть, пока летела до земли, и тут началось, да с такой скоростью, что контроль над очагом мы утратили ещё до того, как успели к нему подбежать. Ветер рвёт пламя во все стороны, дымом всё заволокло, я студента своего с поля зрения потерял, ничего не вижу, кричу куда-то в дым: «отходим!» Выбежали к реке. Мы жили в охотничьем зимовье, которое стояло на маленьком перешейке между рекой и озером. Взяли в руки тряпки длинные и ждём огня. Студент с одной стороны перешейка стал, а я с другой. Огонь подбирается, мы тряпки в воду окунаем и лупим по огню, сбиваем его. Если не поможет, то, думаю, в реку придётся прыгать и на другой берег плыть. Но нет, зимовье мы отбили. Помог ещё и начавшийся дождь, который немного загасил бушующий пожар. А потом, когда дождь кончился, всё равно по разным местам дымилось ещё много дней. Тем не менее, тряпки нас очень выручили. Этот метод борьбы с пожарами очень эффективным оказался. Поэтому теперь у нас здесь будет пожарная бочка с тряпками на случай, если что-нибудь загорится.
После этих слов он решил мне показать, как следует тушить пожар мокрыми тряпками. Он быстро, как на каком-то учебном видео открыл пластиковый бак с водой, замочил в нём тряпку и начал лупить ей по земле.
- Если очаг возгорания дальше, то берёшь ведро, зачёрпываешь в него воду из бака, кидаешь в него тряпку и бежишь к огню.
Эти слова он тоже незамедлительно подкрепил наглядной практикой. Я не стал его останавливать и что-либо говорить вообще. Хочется человеку попрыгать – пускай занимается.
Все эти процедуры он проделывал не зря. Вчера, когда мы палили мусор, сильный порыв ветра перекинул языки пламени через борта выгребной ямы на траву, которая пыхнула и успела разнестись на несколько метров вбок, прежде чем мы успели её затушить. Благо, после дождей почва ещё не успела как следует просохнуть, это и спасло нас от пожара. Вова этого происшествия просто так не оставил.
12
Вечером тепло и ясно. После полуночи пошёл дождь и не прекращался почти весь день. Термометр показывает +5. Анненков вытащил всех в маршрут. Для него такие капризы погоды полная ерунда.
Когда я бегал по лагерю утром и собирал вещи, то не особо почувствовал холод и оделся легко. В маршруте я задубел совершенно и трясся от холода, будто в припадке. Как будто этого мало, после обеда стало интереснее – крупными хлопьями выпал снег. Стало ещё холоднее. Я скрюченными пальцами в мокрых перчатках на каждой точке рубил колья и натягивал между деревьями целлофан, а сам в это время сворачивался в клубок и дышал себе под одежду. Прыгать, бегать и активно согреваться совсем не хотелось. Я был вялым и очень хотел спать.
- Не спи, замерзнешь! - сказал Вова.
Я с трудом разлепил глаза и с внутренней усмешкой подумал о том, какая это была бы нелепая смерть – околеть от холода двадцатого июля. Потом ответил:
- Я не сплю. Я долго моргаю.
С моего ответа Вова впервые за все поля искренне и долго хохотал. Он видел мою хандру, и пытался, видимо, оживить меня разными фразами, которые выдавал с максимальной для него задорностью и непринужденностью: "Ух, погодка какая сегодня бодренькая, свежая! И ходится по такой легче, не то, что по жаре, как вчера". Или: "О, смотри какие птички! Снег идёт, а они щебечут себе, прыгают по веткам, и всё им нипочем".
Я никуда не смотрел и ничего не отвечал. Только сидел, уставившись в одну точку, и жалел о том, что не одел на себя больше тёплых вещей.
К вечеру тёмный мрак безбрежных туч быстро растянуло и выглянуло тёплое солнце, отражающееся в мириадах алмазных дождевых капелек на листочках карликовой березки и голубики. Временами над головой ещё пролетали мелкие тёмные тучки, обдавая лёгким дождём, и под конец дня выглянула радуга – идеальный полукруг от одного до другого конца; такой чёткий, что можно было рассмотреть каждый её цвет. В это время вечернего затишья я впервые почувствовал некую красоту и очарование местной тайги. Вова, до самого вечера сохранявший бодрость духа, подал голос:
- Один студент с прошлых сезонов мне сказал: "Где как не здесь за один день ты можешь продрогнуть до костей под ледяным ветром и снегом, а после взмокнуть от жаркого летнего солнца?"
После нескольких прохладных дождливых дней в тайге начинает созревать голубика. Целые островки синих, спелых ягод можно встретить едва ли не на каждом шагу. Возле самых злачных мест Вова скидывал рюкзак, говорил "Выпасаемся", и начинал ощипывать кусты и горстями есть ягоду. Созревает и шикша, но голубика, конечно же, вкуснее. Я тоже рву её жменями и кладу в рот. Десять минут выпаса на голубичной поляне пару раз в день, и снова в маршрут.
Вечером все парни были весёлые – завтра они уезжают в отпускной на десять дней. Им хорошо. Серёга, Иван, Миша – все они живут в Мирном. Отдохнут дома, увидят семью. Мне же ехать некуда, и я остаюсь здесь, наедине с Вовой, до последнего. Я начал унывать, но отчаянно искал какие-то плюсы: оставаясь здесь, в полях, я хотя бы не буду тратить бешеные деньги на еду из своего кармана.
Погода наладилась. Перед сном печь мы не топили, но ночью очень уж похолодало; я спал плохо и периодически вылезал из спального мешка пододеть очередной предмет одежды. Потом ещё и одеялом накрылся – вставать и топить печь было бы слишком долго и муторно. Днём снова жара.
За время жизни с Анненковым понабрался от него странных печных жаргонизмов. У нас в палатке стояла большая жестяная печь, и Вова учил меня её топить. Банковать печь – значило открыть поддувало. Тогда печь горела очень жарко, дрова выгорали быстро. Фуфлить печь – значит закрыть поддувало. Дрова в печи от недостатка воздуха горят хуже и тлеют всю ночь, сохраняя печь тёплой до утра.
Бывает такое, что внезапно среди ночи хорошо зафуфлённая печь почему-то начинает страшно банковать – палатка в несколько минут превращается в парилку от нагретой докрасна печи, и в таком случае происходит обратный процесс: я начинаю рездеваться, вылезаю из спальника, а потом и вовсе приходится встать и открыть нараспашку вход палатки, чтобы хоть немного охладить её.
Иногда ночи кажутся тёплыми, мы не топим палатку на ночь, а под утро замерзаем, и я сворачиваюсь калачом от холода в своём мешке.
- Мёрзнешь по ночам? - спрашивал Вова.
- Мёрзну, - отвечаю.
- Чего же топить не встаёшь?
- Лень.
Вова усмехнулся.
- Не затопишь печь – потом же всё равно не поспишь нормально от холода. Разожги огонь и дальше спи. Так намного лучше. Я одного товарища-геолога в этом тоже упрекал. Вставать подтапливать ночью ему не охота. Он тоже встанет, оденется и калачиком сожмётся. "Лентяй!" - говорю. Он мне отвечал: "Я не лентяй, я выносливый". Это как игра для него. Кто встал ночью топить, тот слабак, холода испугался, не выдержал. А кто проспал, не вставая, до утра, тот и победитель, тот и выносливее.
13
Встретили в маршруте широкие полноводные ручьи, и даже настоящую речку в красивой долине. Её русло всё же хорошенько подсохло, но в ней встречались большие отдельные запруды и глубокие ямы, в которых можно было искупаться и понырять, не стоя гуськом. Жаль только, что вода больно холодная. В таких широких ручьях и небольших реках гораздо проще набирать материал для промывки и шлиховать его. У противоположного берега реки мы заметили брошенную охотничью зимовку и следы старых палаточных стоянок. До этого следов человеческого присутствия, кроме вырубленных просек сейсмопрофилей, нам в тайге пока не попадалось.
Под вечер разбили брезент на старой узкой прорубке электроразведочного профиля. Начинался небольшой дождь. С юга шла беспросветная чёрная хмарь, которая мне совсем не нравилась. Огромная, чёрная туча напирала всё ближе и громыхала грозой. За каких-то полчаса она обложила всё небо. Потемнело, поднялся сильный ветер. Вова разложил вокруг себя все свои журналы и начал писать. Я читаю. И тут началось. Разыгрался ураган – дождь хлынул с такой силой, что писать было невозможно. Капли забивались под полог брезента, ручьи текли под наше укрытие. Мигом отсырели и пошли волнами бумажные страницы. Потом пошёл град. Сперва он был мелкий, как черешневые косточки, но потом увеличился до размеров целых крупных черешен, и даже больше. Град барабанил по целлофану, и тот от каждого удара с шумом расходился дрожащими волнами. Град шёл почти два часа, не переставая. Никогда ещё не видел, чтобы он шёл так долго. Молнии трещали, казалось, над самыми головами, и били вертикально в землю совсем близко от нас. От их яркой вспышки слепило глаза, и всё вокруг дрожало от оглушающего треска. Воцарилась жуткая тьма, которой не бывает здесь даже ночью в это время года. Мрачный лиственный лес среди острых глыб казался совсем зловещим, будто из фильмов ужасов.
Всё это ревело, стучало и рвало, а мы сидели в ОЗК под брезентом чёрти где, далеко от лагеря, и мёрзли. Сегодня я почувствовал, каково это – утром и днём мокнуть от жары, а вечером того же дня стучать под пологом зубами. Температура резко упала, изо рта парило.
К девяти вечера ливень с градом прекратился. Чуть посветлело, но небо и не думало растягивать. Два раза мы начинали сворачиваться, чтобы идти дальше, и два раза дождь и град начинался снова. К десяти, наконец, перестало лить окончательно. Хотя и было холодно, я всё же сильно не мёрз и нормально переносил непогоду. Вова же наоборот – закутался, сжался, осунулся. Он странно сидел на коленях, уперевшись руками в землю и, казалось, дремал. Я пошевелился, зацепил просевший полог брезента. Вова открыл глаза, резко вскочил на ноги и сказал:
- Нужно попить чай.
С этими словами он схватил топор, ушёл в лес и стал стучать там топором. Он нашёл мёртвое дерево, стесал с него верхний мокрый слой древесины и стал строгать сухую щепу. Я подошёл к нему:
- Время-то десять часов уже, какой чай?
- Я замёрз.
- Так давай же скорее дойдём до лагеря, там согреемся, отдохнём, и попьём чай в тепле.
- А мы и не идём сейчас в лагерь. Продолжаем работать. За сегодня мало сделали, нужно с этой точки пробы взять и описать – я так и не закончил.
Я немножко охуел и начал чувствовать, как у меня пригорает жопа. Я хотел уже психануть и сказать, что ничего делать не собираюсь
- Можешь пойти посидеть, я сам всё заварю, - перебил мои мысли Анненков.
Я сел и молчал. Вова разжёг костёр, заварил чай и дал мне. Жить стало немного легче. Вова вообще повеселел, взбодрился, и залез под брезент писать, а я сидел и грелся у костра, подбрасывая в него изредка мокрые ветки. Стало совсем темно. День сокращался. К полуночи свернулись и пошли в лагерь.
Вся почва под ногами превратилась в натуральное болото. Ноги разъезжались и утопали в отсыревшем скользком ягеле и засасывались мерзлотными медальонами. Мелкие полянки были белыми от многочисленных островков нападавшего града. В нескольких сотнях метров от нашего последнего привала на пути к лагерю нам встретилась высокая, расщепленная от удара молнии лиственница, стоящая одиноко на небольшой ягельной опушке. Её яркий жёлтый ствол мы заметили уже издалека. Казалось, будто она взорвалась изнутри – коры нет, на месте дерева только толстая, грубо ощетинившаяся щепой сердцевина. Крупные обломки ствола были разбросаны на полсотни метров вокруг. Теперь это хороший, яркий ориентир, который сильно выделяется своей желтизной среди этого однообразного, кривого леса. Вот и всё, что осталось от большой, высокой лиственницы, в которую ненароком угодила молния. Я задумался, как долго бы нас собирали по кусочкам, угоди эта молния в наш брезент?
- Выражение "промокнуть до трусов" неверное для геолога, - развлекал меня в дороге Вова. - Вернее будет – промокнуть до портянок. Мы с товарищем ходили в маршрут с подходами до лагеря в 18 километров. На такие дистанции много шмоток не утащишь, поэтому брали с собой по-минимуму, чтобы идти налегке. Погода вроде ясная была, к обеду только обложило, да как ливануло! И не переставало до самого утра. Прикрыться нечем, трусы промокли сразу. Когда одежда пропиталась насквозь, то вода с неё начала стекать в сапоги. Через пару километров, когда сапоги становились полными и тяжеленными, идти становилось невозможно. Приходилось останавливаться, снимать, выливать из них воду, выжимать портянки, и дальше в путь, пока опять не наберётся. Зато какие счастливые мы были, когда до лагеря доползли!
Мы же доползли до лагеря уже ко второму часу ночи, и здесь всё поплыло: в печь через трубу набежала вода, из мусорной ямы вымыло помои, из заполненного погребка приходилось вылавливать банки с огурцами, кастрюли с кашей и компотом. Водоупорная глина не давала воде из ям уйти ещё несколько дней.
14
В маршрутах мы часто ходили дикими звериными тропами. Они возникали из ниоткуда и вели в никуда. То их было видно хорошо протоптанными и широкими стежками, то они так же внезапно и резко обрывались. Оставалось только лишь гадать, почему зверь в определённых местах решает идти по вольному пути, не придерживаясь определенной дороги, а местами идёт строго по тропе. На одной из таких троп мы снова встретили волчьи следы.
- У волчьего следа два средних пальца на лапе выдаются вперёд, а у собак он более округлый, - учил меня Вова. - А так, мы вряд ли встретим здесь волков. Волки – животные осторожные и очень скрытные. Я сколько здесь работаю, мне в тайге волки только пару раз попадались. Вой их слышен, следы есть, помёт свежий есть, но ты его не увидишь. Они даже в стае не рискнут нападать на человека, если видят, что он силён и не ослаблен. Дядя Шура, наш геолог, когда остался один в тайге, то нарвался на волчью стаю. Они чувствуют, когда человек ослаблен и пасут его постоянно.
- Можно про дядю Шуру подробнее?
- Я когда только начинал в Айхале работать, то работал с нами старый геолог, дядя Шура Артамонов. Его со студентом забросили в тайгу на вертолёте в 150 километрах от ближайшего посёлка. Уже в начале осени студента вывезли, а дядя Шура, как кадровый геолог, должен был ещё две недели в лагере оставаться и продолжать работу. Продуктов он с собой оставил не много – малость тушёнки, мешок какой-то крупы и большой мешок муки. С этими мешками как раз беда приключилась. Видно, ещё при перевозке, на них в вертолёте вылили солярку – всё оказалось испорченным, приготовленную еду есть было невозможно, и он всё выкинул. Кое-как он протянул на тушёнке и подножном корме эти две недели, потом продукты кончились, да ещё так получилось, что партийный вертолёт срочно куда-то понадобился, и его не было неделю. За всё это время дядя Шура ослаб сильно, да тут ещё и волки на него вышли.
Ночью у костра на поляне сижу, говорит, и вижу, как в чаще глаза волчьи из темноты жёлтым сверкают. В ружье у него два патрона осталось – остальные в течение сезона выстрелял, да под конец пытался всяких воробьёв подстрелить, чтобы хоть что-то съесть. Так бы и свалился с голоду, да волки бы его разорвали, но выручила любимая собачка – он её тюкнул, похлёбку сварил и ел ещё пару дней, пока вертолёт его не забрал.
- Неужели нельзя было найти для такого серьёзного случая вертолёт? – удивлялся я.
- Можно. Мы не знали, что случай серьёзный. Каждый день он выходил с нами по рации на связь, говорил, что продукты кончаются, но он пока держится. Просил вертолёт поскорее прислать. Его и прислали как только смогли. Он уже потом всё подробнее рассказал. Он, конечно, мог бы и сам вызвать санитарный вертолёт, но побоялся за свою репутацию. Всё-таки санрейс – он для самых неотложных случаев: если на тебя напал медведь, если ты сломал что-то, упал и покалечился, а дядя Шура, видимо, не считал свою ситуацию крайней, или ему стыдно было – здоровому геологу вызывать санрейс, без веской на то причины. Поэтому так и получилось. Доставили его целым в посёлок, только больно уж грустным и худым – даже через бороду очень сильно стали проступать его острые скулы.
- Была у меня сука раньше, - продолжил Вова через время, - по клике Шило. Очень занятно было наблюдать за тем, как она чует опасность и начинает запутывать следы: сядет, носом кверху водит, запах уловит и бежит к реке. На ту сторону переплывёт, и там по кустам, по лесам, потом снова в воду; метров на двести по течению вниз проплывёт, выплывет на берег, и только тогда ко мне возвращается. Как только она так начинает суетиться, то я сразу знал, что рядом есть хищник. А Ярдос, он не охотник – он лентяй. Учует что-то, станет и лает в ту сторону, а идти проверять в лес один боится. Да, Ярдос?
Ярдос тем временем валялся на спине под деревом, подставив под солнце своё мохнатое пузо. В маршрут каждый раз он идёт с нами очень неохотно. Едва завидев утром, что мы надеваем рюкзаки, он встаёт у нас на пути и начинает лаять.
- Да что ты говоришь? - отвечает ему Вова. - Правда?
Понимая, что наше твёрдое решение ему не поколебать, он замолкает и убегает прятаться за палатку в надежде, что про него забудут и оставят в лагере, но настойчивый зов хозяина заставляет его повиноваться, и он плетётся сзади – нехотя и очень медленно, постоянно отставая.
- Вот хитрец, - возмущается Вова, - так и думает, как бы свинтить!
Первые пару километров его нужно подзывать постоянно – если этого не делать, он улучит момент и смоется обратно в лагерь. Когда мы заходим слишком далеко, тогда он понимает, что возвращаться в лагерь одному опасно, и начинает нормально ходить вместе с нами.
- И идёт же, когда зовёшь! - поначалу удивлялся я.
- Конечно идёт, - отвечал Вова. - Знает, что если не пойдёт, то останется без ужина.
Месяц моей жизни в полях подходил к концу. За это время, как и в прошлом сезоне, напомнила о себе ноющая поясница. Впервые в жизни у меня начала трескаться кожа на руках. Наверное, это от ледяной воды ручьёв. Больше никакой тяжёлой работы я здесь не делаю. Сначала я боялся стать каторжником в руках казавшегося беспощадным Вовы, а получилось совсем иначе – маюсь от безделья. Та кипа книг, которую я брал с собой, уже прочитана, а все мысли и события давно уже обмусолены в моей голове и не актуальны. Теперь я сам ищу себе работу – таскаю дрова, пилю, рублю, и просить меня не надо. Готовлю есть. Пишу таблички и бумажные бирки для проб.
К Анненкову я привык. Он больше не казался мне таким уж суровым и беспощадным, каким я сперва его себе рисовал. Он мне прочёл наизусть все свои любимые цитаты из псалтыря и уже неделю как богословия не касался.
Вчера он сказал мне после рабочего дня:
- Пошли домой.
- Бери шинель, - добавил я. Сначала он не понял, потом усмехнулся и спросил, какие ещё военные песни я знаю. Закончилось всё тем, что мы пришли в лагерь, напевая песню "Молодость моя, Белоруссия". Вова больше читал стихи, чем пел. Я же сперва начинал громко и звонко вытягивать ноты, но с непривычки получалось ужасно, поэтому я и сам притих, и начал так же, слегка распевно бубнить припев вполголоса. Так мы и пели: неуверенно и осторожно, немного стесняясь друг друга и себя самих.
15
Последние сутки денно и нощно дул сильный холодный ветер, который пригонял мелкие тучки и большие облака. Вова решил сделать шлиховой день – идти вдоль ручья, что в четырёх километрах от лагеря и до конца дня мыть шлихи.
Похоже, что от вечной сырости и холода у меня обострился гайморит – снова не могу дышать нормально. Я мою шлихи в ледяной воде и где-то в глубине души меня всё же греет мысль о том, что я геофизик. Она всё ещё придаёт мне сил.
Вова не даёт доводить мне шлихи. Пока я мою два лотка, он пишет на берегу точку. Как только я отмучу пробы, он говорит: "Достаточно. Иди отдыхай", - и сам берётся мыть остальное. То ли жалеет, то ли не доверяет – боится, что выбью лишнего. Я не возражаю, сразу отдаю ему лоток и иду отдыхать.
В ветреную погоду хорошо лежать под кронами больших и толстых лиственниц – их стволы вместе с разросшимися под ягелем корнями кренятся в сторону ветра, и моё тело покачивает, будто я устроился на гамаке или в кресле-качалке.
- Одичали мы, - сказал Анненков во время обеда.
- Почему?
- Потому что приятного аппетита друг другу не пожелали.
Строгие высокоморальные принципы Вовы не позволяли ему пренебрегать такими элементарными правилами этикета как пожелание приятного аппетита, доброго утра, дня или ночи.
- Это уже не впервой, - пожал я плечами.
- Вот и плохо. Даже в дикой природе человек должен оставаться человеком. А то тут и с ума сойти не трудно.
- А что, бывали случаи?
- Бывали. Не с геологом, с охотником из здешних мест. Охоту он очень любил, уходил на всю зиму охотиться. А зимы здесь долгие, по 7-8 месяцев. И в один сезон просто с ума сошёл.
Последовала слишком затянутая пауза, после которой я понял, что Вова продолжать не собирается.
«Охуительная история», - подумалось мне.
- Ну-у? И как же?
- Ну как… – вновь проснулся Вова. – Опасно человеку одному оставаться наедине с собой. Мы существа социальные, нам нужно общение, соблюдение определённых правил вежливости и прочего. В одиночестве могут только монахи оставаться, потому что они всегда общаются с Богом, а без Бога спасения нет. Робинзон Крузо почему с ума не сошёл за много лет на острове? Потому что молился каждый день.
- Думаю, молитва тут не причём. Главный враг одинокого человека, это его мысли, они и сводят с ума. Чтобы от лишних мыслей отгородиться, нужно просто чем-то другим себе голову забить. Молитву успешно можно заменить чтением, решением математических задач, или постоянной работой.
- А я и не сказал бы, что сошедший с ума охотник бездельником был. Попробуй-ка выжить зимою в тайге! Тут нужно постоянно думать, как себя прокормить: капканы ставить, силки. Проверять их регулярно, мясо разделывать и готовить. Это всё тяжёлый труд, там без дела особо не посидишь. Православному человеку ясно, что значат для него лишние и вредные мысли – это всё происки Сатаны. И единственный тут способ спасти себя от зла – это молитва. А неверующий человек защититься от этого не может, и что бы он ни делал, всё равно он будет более уязвимым и рано или поздно тронется умом.
"Похоже, что ты уже умом тронулся", - хотелось сказать мне, но я промолчал и не спорил больше. Я решил для себя, что ссорится в дикой тайге с человеком, от которого зависит твоя жизнь вообще не самая хорошая идея.
После Вова рассказывал про случаи поножовщины и убийств на буровых станциях, когда вахта длится много месяцев вдали от дома и семьи, в закрытых коллективах; когда накапливается обида, неприязнь друг к другу, которая может переходить все границы и ещё сильнее усугубляться водкой.
К вечеру мы вышли к большой долине реки, шумевшей по каменным перекатам русла. Долина этой реки была очень красивой, по-своему сказочной и канонично-сибирской, Русской. Раскидистые лиственницы были здесь особенно огромными, а завалившиеся стволы старых деревьев напоминали картину Шишкина "Утро в сосновом бору", и другие подобные. Жалко, что так редко в этих местах можно встретить подобную красоту.
Вдоль реки просматривался слабый накатанный след, оставшийся от охотничьих снегоходов. Оставленные шкуры и головы убитых животных быстро объели дикие звери так тщательно, что остались от них лишь пух по всей поляне, да мелкие обломки черепков, разбросанных всюду. Дальше мы нашли и следы цивилизованных людей – гору банок тушёнки у реки и несколько бутылок из-под водки. Счастье, что подобное свинство здесь так редко.
16
Осень на север Якутии пришла сегодня, восьмого августа. Я не почувствовал её в каких-то резких изменениях климата. Погода оставалась всё такой же тёплой днём, прохладной ночью и часто дождливой. Осень в Якутии я сначала увидел. Каких-то пару дней, и запестрела яркими красками тайга: пожелтели кусты ивняка и берёзки, налились багрянцем мелкие кусты голубики, поблекла трава. Вмиг тайга стала для меня какой-то по-домашнему уютной, приятной для глаз.
На закате дня навигатор вывел нас к обширному пространству, свободному от частых лиственниц, поросшему пожухлыми кочками травы размером в два футбольных поля
- Болото, - сказал Вова. - Тут надо держать большую дистанцию, а то если провалюсь я, то и ты следом уйдёшь.
- Можно провалиться? - спросил я.
- Здесь вряд ли, на карбонатом поле топей не встретишь, а в других местах вполне. Лучше соблюдать технику безопасности, а то мало ли. Нас со студентом засосало однажды. Пока десять метров обратно до берега на четвереньках доползли, силёнок изрядно потратили. Отдышались, и с тех пор стороной такие поля обходили. Тут болото высохшее, но так, на будущее: если начнёшь уходить – падай сразу всем телом, жижа будет тебя держать. Если кто-то ближний уйдёт, то давай ему ветку, лопату, только не руку. В панике он ухватится за тебя мёртвой хваткой и ни за что уже не отпустит – засосёт вместе с собой. Звучит немного цинично, но так ты хотя бы себе жизнь спасёшь. Тут ещё такие штуки бывают, как термокарсты. Точной природы их не растолкую, но суть, примерно, такая: образовываются под землёй пустоты, заполненные водорослями, болотной травой и тиной, которые начинают бродить, гнить, и при этом процессе высвобождается какое-то количество энергии, а энергия, в свою очередь, выделяет тепло, поэтому такие места не замерзают где-то до минус двадцати. Был случай, когда весной геолог с водителем на тракторе в такой карст провалились. Оно хоть и весна, но снег ещё лежал, под ним болота не видно. Ухнули так резко и глубоко, что от трактора один фаркоп над болотом торчал. Геолог выкарабкаться попытался. Хотел, видно, на крышу залезть, чтобы вылезти, да не смог, и захлебнулся в этой жиже тягучей, а водитель как сидел за рулём в кабине, так там и остался.
На улице ясно и очень тихо, но небо всё такое же темное от гари и дыма с юга. Красный диск солнца можно без труда рассматривать без опасности испортить зрение.
Самые интересные события в наших маршрутах всегда происходят ближе к вечеру. Парни по ту сторону дороги встретили небольшое стадо диких оленей – двенадцать штук. Мы же по своей стороне наткнулись на разбросанные обломки вертолёта. Сначала у дерева лежал остов небольшой закрылки, затем кусок обшивки корпуса из тонкой жести и массивная крестовина пропеллера из нержавеющего матового сплава.
- Неужели разбился? - спросил я у Вовы.
- Да ну. Посмотри туда – спиленные брёвна рядком лежат, рядом вкопанные столбы. Тут когда-то лагерь был, лабаз лежал. Видно, поломка у них случилась какая-то серьёзная, они починились, а старые запчасти оставили. После аварии обычно ничего не оставляют – всё собирают и на экспертизу везут.
Ночь над тайгой с каждым днём наступала всё стремительнее – после девяти начинало темнеть, а в лагерь мы возвращались уже в полнейшей темноте и шарились по кустам, во мраке и смоге, высматривая крышу палатки.
Наступившая ночь приносит много новых незнакомых звуков, доселе мне неведомых – откуда-то из тёмной чащи то и дело доносятся заунывные уханья сов, протяжные стоны филинов и надрывные хохотания других хищных птиц, словно где-то там, вдоль ручья бродит пробудившаяся ото сна злая ведьма. Если бы не комментарии и пояснения Вовы на сон грядущий, я бы так и думал, что где-то далеко в тёмном лесу кого-то разрывают волки.
Перед сном, лёжа в темноте палатки, под редкое потрескивание дров в зафуфлённой печи, Вова рассказывал мне об этих птицах; описывал их, припоминал, когда и примерно в каком месте он с ними встречался в маршрутах былых сезонов. Рассказал о танцующих под его пение визгливых гагарах на сплаве по реке, о белых полярных словах, размером в половину человеческого роста и изредка сдержанно хохотал – будто и сам немного удивлялся своим же историям.
17
В наш потребительский век вещи не принято чинить – они не дороги, в них нет дефицита, и проще выкинуть старое, чем стараться штопать снова и снова. Но в полях, в дефиците всего, приходится браться за починку – клеить и зашивать. Вторая и последняя пара сапог порвалась быстро, не прошло и двух недель. Видимо, напоролся на острый сучок, и в большую прореху на боку ручьём текла вода. Приближалось время холодов. Уже едва ли не каждый день шли дожди, всюду была постоянная сырость. Делать нечего, сапоги чинить надо, и я обратился к Вове – попросил у него клей и резину на заплатку; хотел заклеить резину сапога просто и быстро, как велосипедную камеру, но у Вовы быстро не бывает. Всё ему нужно делать основательно, поэтому он прочёл мне получасовую лекцию об алгоритме заклеивания сапог, затем принёс целый набор инструментов и пузырьков, и заставил меня сначала зашкурить всё вокруг дыры, затем зашить её нитками, обезжирить, приклеить заплату, подождать пока она засохнет, ещё раз обшить её по периметру снова и, чтобы не сорвало, ещё раз обезжирить и залить сверху клеем.
Короче, на заклеивание одной дырки на сапоге у меня ушло полдня, и я пожалел, что обратился к Вове за этим чёртовым клеем. Никогда в жизни я не чинил свои вещи на столько качественно и основательно – не было острой нужды, а эта клейка начала уже напрягать, хотя я и понимал, что при такой качественной починке сапоги мне послужат ещё какое-то время. Я так и сказал Вове, в полушутливой манере, что жалею, что обратился к нему – стоит раз попросить о какой-то мелкой услуге, и потом не отделаешься.
Он ответил, что когда придёт время холодов, я ни сколько не пожалею о том, что приложил столько времени и сил на хорошую починку сапог. Потом он долго говорил о других студентах, которые плохо клеили свои сапоги – латки отлетали в первый же день, ноги отмерзали, особенно под конец сезона, когда приходится мыть по много шлихов в день, раздалбливая на речке лёд, отмучивая глину в лотке в ледяной воде. Студенты от такой работы в два счёта коченели так, что приходилось чуть ли не на каждой точке разводить костёр, кипятить чай для отогрева задубевших рук и ног.
- ...многие студенты в такие дни понимали, что работа геолога-поисковика не для них. Это не прогулки, и не романтика. Это тяжёлый труд, не для каждого. Многие просто не выдерживали, убегали с первыми же холодами, а кто и намного раньше – писали расписку, и я их отправлял в посёлок. Некоторые всерьёз задумывались – правильную ли они выбрали для себя профессию? Работать шлиховщиком, это не на карьере в тёплой будке дежурить.
Я отвлекался на прошивку заплаты сапог, слушал Вову в пол уха и молчал. Лишь только через время до меня дошёл смысл его слов, и я понял, что та работа, о которой Вова мне только что рассказывал, и не работа вовсе – сущая каторга. Далеко не каждый взрослый мужик будет шлиховать пробы в такую погоду, что уж говорить о неподготовленных студентах. Я вспомнил рассказы Вовиных коллег о том, как часто от него убегают студенты.
"Если через две недели не убежишь – сработаешься", - снова крутились у меня в голове слова. Я понял, как мне в этом сезоне повезло – участок был беден на ручьи, и максимум, какой мы здесь могли взять, это пробы три за день. Если бы их было больше, а температура была градусов на десять ниже, то я и сам, скорее всего, написал бы расписку и сбежал от такого идейного работника. От других не бегут, из чего можно сделать определённые выводы.
В маршруте, на обеде, когда я ел кашу, поджав под себя ноги, из моего кармана выпал выкидной нож. Я этого не заметил, поднялся и начал собираться в дорогу.
- Ты нож выронил, забудешь, - заметил Вова.
- Блин, даже не почувствовал, - сказал я и поднял нож.
- Зачем ты эти ненужные слова в свой лексикон вставляешь?
- Какие? Блин?
- Да. Слово, употреблённое в речи не по своему прямому назначению, уродует русский язык.
- Ты мне ещё лекцию о чистоте русского языка прочти, - сказал я ему.
Видимо, Вова воспринял мой сарказм как команду к действию и затянул длинную тираду о вредном закоренении лагерного лексикона в русской речи.
В какой-то момент мне надоело всё это слушать, и я резко перебил его.
- Помнишь, в начале полей, когда я только начинал читать "Территорию" Куваева, ты мне рассказывал о том, что его роман в советское время ходил только в самиздате, потому что в нём автор писал про беглых зэков? Я прочёл Территорию, в которой из всей книги только и было, что про одного беглого зэка, и только один абзац – пара-тройка предложений, и именно этот абзац почему-то тебе из всей книги и запомнился. Почему в нашей стране во всех мужчинах твоего возраста можно выделить одну особенность – если не любовь, то очень повышенный интерес к арестантской тематике?
- Так бандитские девяностые же! Я из того поколения, когда весь окружающий меня мир был пропитан криминалом. Кроме того, в начале карьеры я как раз и работал на притоках Колымы, где ГУЛАГи стояли. Волей-неволей этой атмосферой проникаешься, этим временем недобрым. Я в то время много книг про эти места читал, написанные людьми, которые там сидели, которые выживали и видели страшные вещи. Солженицын один чего стоит...
- Ой, да чего он стоит? Сколько он сидел? Семь лет отсиживался по штабам и канцелярским местечкам, а потом всю жизнь одну и ту же тему из пальца высасывал, писака.
- Ага, значит, не нравится тебе Солженицын! Многим он не нравится. Его многие не любят. Значит, о правильных вещах он пишет, правду.
- Причём здесь правда-неправда? Пишет он скучно, и всё об одном. Может отчасти он и правду писал, но как человек очень сомнительный был – ушлый и хитрый.
- Может и так, но книги его как исторический документ о чёрных страницах истории нашей страны. А к Шаламову как относишься? Он по роду деятельности своей журналист, поэтому писал очень интересно и доступно, но и очень жёстко. Сидел он долго, и там у него вещи есть пострашнее чем у Солженицына, из-за этого его творчество менее популярно. Солженицын советовался с ним, когда «Один день Ивана Денисовича» писал.
- Это ты о Колымских рассказах? Слыхал я о них, но всё никак не доберусь. Обязательно прочту.
- А какие книги нынче популярны среди молодёжи? – задал Вова новый вопрос.
Я на мгновение задумался, а он почти сразу продолжил:
- Вот в моё время, когда я немного помоложе был, очень многим Виктор Пелевин нравился.
- Ты прямо с языка снял! Я только о нём хотел сказать. Он и сейчас очень популярен.
- И что, тебе нравится?
- Пелевин-то? Нравится.
- Да это ж мракобесие сплошное! Я у него читал "Эмпайр Ви", на сколько помню, ещё когда он только вышел. Про какие-то разборки вампиров с вурдалаками. Чистый сатанизм! Что там может нравиться?
- "Эмпайр Ви" я не читал, но как раз именно за это его и любят. Людям его аудитории нравится мистика, злая сатира и чёрный юмор, да ещё если это приправлено психоделическим абсурдом. Это его конёк, не всем же только Библией зачитываться. Другим охота совершить, так скажем... всестороннее обозрение всех аспектов окружающего бытия – и плохих, и хороших.
- В этом-то как раз и беда всех его книг – молодёжь читает у него про этот "психоделический абсурд", про наркотики, а потом и сами начинают баловаться, и затягивает их в такую канитель, из которой ничего уже хорошего не получается. Причём экспериментирует именно умная молодёжь, образованная, для которой Пелевин как раз и пишет. Это самое страшное. Простые люди Пелевина читать не будут, они его не поймут. Простые люди спиваются от водки. Тоже, конечно, ничего хорошего... Но наркотики – вещь куда более страшная. И одно дело, когда человек пишет об этом несерьёзно, из развлекательных целей, а другое, когда он начинает всерьёз верить в их чудодейственную силу. Я вот в своё время Карлоса Кастанеду читал...
- Вова, ты меня удивляешь! И что же ты о нём скажешь?
- Да то, что это настоящий Сатана в человечьей шкуре! Всё, что он пишет – бред, ересь, богохульство!
Меня рассмешила та злоба и экспрессия, с которой Анненков отозвался о Кастанеде, и я сначала громко расхохотался, затем немного подумал и сказал:
- А тебе не кажется, что тот свой опыт, который описал Кастанеда, и те вещи, которые написаны в Библии, это на самом деле две стороны одной медали, и что через психотропные вещества Кастанеде удалось увидеть кусочек чего-то необъяснимого, что некогда раньше смогли увидеть библейские пророки? Просто пророки донесли свои видения через более понятные для широкой публики образы и сказки, а Кастанеда попытался объяснить и анализировать увиденное языком более сложным. Он попробовал это как-то систематизировать, выразить более научно и привести к порядку, что ли...
- Библия – это тебе не сказки! А то, что писал этот грешник Кастанеда – просто бред сивой кобылы! Не может быть ничего божественного и библейского в описаниях того, как он после употребления наркотиков валялся голым в комнате с собакой в луже своих нечистот и бился в горячке!
- То есть ты не допускаешь той мысли, что библейские пророки могли прийти к своим откровениям примерно тем же путём, что и Кастанеда?
- Нет!
- Почему?
- Потому что это Библия!
- Сильный аргумент.
- Какие тебе аргументы нужны? Слово библейское – оно не всякими дураками писано, вроде Кастанеды, оно живо в веках, и будет жить вечно! А Кастанеда – это ничто. Это пыль! Сегодня есть, а завтра нет, и никто о нём больше не вспомнит!
- Про вечное слово божье мы уже обсуждали. А вот то, что Библия не дураками писана, в этом я с тобой охотно соглашусь. Недюжим умом надо обладать, и недюжим талантом, чтобы написать такую книгу, которая способна дурачить людей на протяжении многих веков.
Дальнейшего ответа от Вовы не последовало. Он шёл впереди, и я не мог понять, злится он или нет, но всё равно в душе тайно злорадствовал и смеялся.
Через некоторое время он снова уже более спокойным тоном начал обсуждать тему девяностых и пагубное влияние атмосферы того времени на мировоззрение его сверстников, которым через фильмы "Бумер", "Бригада", "Брат" показывали, что все проблемы и несправедливости нужно решать с помощью оружия и бандитизма, и что это нормально, в то время как сейчас среди молодёжи через Кастанеду, Пелевина и им подобных навязывается наркотический культ, интерес к наркотикам и всяким экспериментам со своим сознанием, которые так же ведут к гибели, деградации, вырождению.
"Рассуждения занудной старой бабки. Светка из пятого подъезда юбку выше колен надела, вот же проститутка! Димка книжки Пелевина читает, точно скоро наркоманом станет", - подумалось мне, а вслух я сказал:
- Не понимаю, к чему ты меня своими банальными умозаключениями кормишь. Возможно, я ещё слишком молод для того, чтобы беспокоиться о таких вещах как чистота своего языка, вырождение нации, пропаганда насилия, гомосексуализма, наркотиков и прочего. Я просто живу среди этого как наблюдатель, стараюсь смотреть на все эти вещи со стороны, и они меня мало трогают в данный момент моей жизни.
После этого наше общение окончательно сошло на нет, и до конца дня мы молчали.
Опять посреди маршрута нас застал уже осточертевший дождь. Мы скинули рюкзаки, вытащили брезент, накрылись им. Полоскало целый час, и после мелкая морось непрерывно накрапывала до самой ночи. В лагере снова всё плавало и размокало в непросыхающей сырости. Посреди лагеря выросла большая лужа, из-за которой нельзя было подступиться к умывальнику. Даже в палатке за всё время нашей в ней жизни мы успели протоптать в ягеле просевшие тропинки, которые напитались водой и хлюпали под ногами не просыхая, а в углублении под печью постоянно стояла неуходящая из-за глины вода.
- В палатке всё поплыло! - сказал я Вове. – Скоро и мы поплывём вместе с ней.
- Да разве это поплыло? - весело ответил он. Непрерывные дожди придавали Вове какой-то непонятный прилив бодрости и сил, и каждому сильному ливню он радовался как дачник, переживающий во время долгой засухи за свои помидоры. - Поплыло, это когда ты утром встаёшь, а в палатке вдоль твоих нар ручей протекает. Хотя, в этом есть и свои плюсы. Можно с утра умываться не поднимаясь с постели. Приподнялся лёжа, ладонью воду зачерпнул, напился, ополоснулся. Водичка холодненькая, хорошо бодрит!
18
Был уже самый конец августа, когда мы переехали и обустроились на новом месте. Теперь это было намного быстрее, чем в первый раз.
После недели непрерывных затяжных дождей тучи рассосались; было ясно, тепло. Новый участок на пятьдесят километров севернее предыдущего. Выглядел он немного живописнее: под боком сухое, каменистое русло реки, с оставшимися небольшими заводями и большая долина с редкими широкими лиственницами, которые начали уже желтеть и осыпаться, как и вся тайга вокруг.
За установкой лагеря наступил и конец рабочего дня, который был напряжённый, но всё же не на столько, как в начале лета, когда приходилось делать и строить много всего. Большинство жердей от палаток и лагерной мебели мы просто взяли с собой, чтобы было проще и быстрее строиться на новом месте.
На третий день переезда мы всё ещё занимались работой по лагерю. Прошлые запреты Анненкова либо забывались, либо я ими просто пренебрегал, ввиду их, как мне казалось, незначительности. Мы стояли в долине, дорогу отсюда видно и слышно прекрасно. Цивилизация, казалось бы, под рукой. В маршруте, на виду у Анненкова, я не брал с собой наушники. В пределах лагеря я сам себе позволил пренебречь его запретом и слушал в них музыку. На прошлой стоянке, как мне казалось, он много раз видел, как я за работой и готовкой хожу в наушниках и ничего мне не говорил. Сейчас же, когда я сидел у края выгребной ямы и чистил овощи для супа, я увидел приблизившиеся к её противоложному краю Вовины ноги.
- Я тебе что говорил насчёт музыки? - ворчал он недовольно. - Четвёртый раз тебя зову чтобы помог, а ты и ухом не ведёшь. Никаких наушников!
- Да вот же я, возле палатки, чего медведь средь бела дня сюда припрётся?
- Я тебе разве не показывал его помёт возле реки, когда мы по воду ходили? Раз пришёл к дороге, значит и в лагерь без проблем может заглянуть, особенно когда тут столько запахов для него вкусных. Так что даже в палатке в наушниках музыку не слушай. Заснешь в них ночью, а он в палатку влезет, и скальпы нам поснимает. У него удар в несколько сотен кило. Одного такого достаточно, чтобы тебя пополам сломать, или голову оторвать. Самая безболезненная смерть!
Дальше Вова снова начал плести свой божественный монолог о слабости человека, силе молитвы, и о неминуемой божественной каре за человеческую беспечность, пренебрежение к простым правилам безопасности и всё подобное, после чего любая, даже самая серьёзная речь из его уст превращается в какую-то нелепую дурную хохму.
Я перестал его слушать. Последнее, за что осмысленно зацепилось моё внимание в его повествовании как раз и касалось самой безболезненной смерти от удара медвежьей лапой. Мне почему-то вспомнилось, как позавчера мы для палаточной печки вырыли недостаточно глубокое углубление, из-за чего ночью, во время растопки, под ней задымился ягельник и корневища карликовой берёзки. Всю палатку заполнило дымом, поэтому той ночью мы спали с раскрытыми пологами и окнами, чтобы не угареть.
- Как по-твоему, - внезапно задал я Вове вопрос прямо в разгар его нудных речей, - какая смерть более безболезненная: от удара медвежьей лапой, или же от отравления угарным газом во время сна?
Вова резко осёкся и так сильно сморщился лицом, что я сначала толком не понял, какие именно чувства вызвал в нём мой вопрос. Он, было, оскалился в улыбке, которую всеми силами пытался подавить, сохраняя суровый, тяжёлый взгляд. Затем он поджал губы, но мышцы лица всё так же бесконтрольно растягивались в стороны. Когда я это понял, то рассмеялся. Вова, не в силах больше себя контролировать, улыбнулся уже свободно.
- Какие каверзные ты вопросы задаёшь, - сказал он. - К чему это вообще?
- Ну, вот ты о безболезненной смерти от лап медведя сказал, и мне подумалось, что тут раз на раз может не прийтись – медведь и покалечить может, и тогда мучительно придётся умирать. Потом я вспомнил о случае с дымящейся палаткой и подумал, что угареть во сне всяко лучше будет, с меньшими рисками мучительной смерти.
- Дурные мысли у тебя, Дмитрий. С каким-то суицидальным подтекстом. Если ты умрёшь по своей собственной воле – подумай, что с тобой будет после смерти.
- Некроз, разложение, небытие.
- Ты ошибаешься. Там не примут к себе душу человеческую, которая явилась к Богу без его зова...
- Почему же это я могу ошибаться, а не наоборот?
- Потому что библейские знания – это правильные и верные знания. Ты вот крещёный, а всё никак этого не понял. За это придётся рано или поздно отвечать.
- Да почему же именно библейские знания единственно верные, когда в мире такое множество других конфессий, философских течений со своей точкой зрения на загробную жизнь, не говоря уж о научных теориях, в конце концов?
- Ну, наука тоже, знаешь ли, часто заблуждается.
- Равно как может заблуждаться и Библия, и все прочие учения.
- Молодой ты ещё, - заключил Вова после недолгих раздумий. - Повзрослеешь – будешь думать по-другому.
Когда пошли ставить мобильную баню, пришлось снова по указу Вовы копать кострище рядом с палаткой. Ему не нравились размеры выкопанного мною углубления под костёр, и он каждый раз велел мне расширять и удлинять яму под жерди, которые можно будет вкопать и повесить на них вёдра для нагрева воды.
Яма была уже настолько большой, что я в шутку сказал, что у меня складывается такое ощущение, будто я могилу копаю, а не яму для костра.
- А ты когда-нибудь копал могилу? – серьёзно спросил Вова.
- Нет.
- А я копал. И знаешь ли, ничего смешного в этом нет.
- Это в прошлом году было? – спросил я после недолгих раздумий.
- Да, в прошлом.
После этого разговора кое-что прояснилось для меня, и я понял, почему у следователей возникло к Вове много вопросов, когда они прибыли на участок и увидели у лагеря могилу студента. Хотя с другой стороны, какой у Анненкова был выбор? Оставить гниющий труп на свежем воздухе и ждать, кто прибудет быстрее: хищники, или комиссия на вертолёте?
19
Затяжные многодневные дожди прошли за два дня до нашего отъезда на новый участок, и с тех пор природа ублажала нас недолгим тёплым бабьим летом, ясным небом и морозными ночами. С тех пор как началось бабье лето, каждая лунная ночь неизменно сопровождается лёгкими заморозками. Сегодня утром было минус три. В кастрюле немного замёрзла гречка, оставленная в котелке у костра, и вода в канистрах. Не смотря на это, я радуюсь каждому новому ясному дню и надеюсь, что такая погода – без дождей, слякоти и дневного холода продлится как можно дольше, ибо работы у нас ещё до двадцатого сентября.
Вчера к нам в лагерь зашёл худощавый молодой человек. Сказал, что он геолог из Новосибирска и спросил, не возражаем ли мы, если он с парнями "на ночь раскинет здесь кости". Вова дал добро и человек ушёл, а вскоре недалеко от лагеря прошло ещё трое, с тяжёлыми походными рюкзаками и в камуфляже. Они стали в сотне метрах от нашего лагеря, подальше от дороги, и вечером через лесок часто доносились стуки и звуки их голосов, разносившиеся гулким эхом по всей долине. Казалось, что Вову даже немного возмутило то, что эти геологи работают вот так - таскают весь свой скарб на своём горбу, не имея многоцентнерового склада как у него, на все случаи жизни.
- Ты только глянь на их лица, - то и дело оставлял он недовольные комментарии, - идут измученные, тянут всё на себе. Разве это нормально? И палаточки, небось, маленькие у них, одноместные. Отморозятся там за ночь, чай не июль месяц уже.
- Видно, им так удобнее, - пожал я плечами. - Не всем же с собой в поля целую тонну шмоток таскать.
- То есть ты хочешь сказать, что тебе вот сейчас плохо тут сидится, за столом, в тёплой палатке у печки?
- Конечно, неплохо. Просто я к тому, что некоторым людям гораздо проще проводить сезон вот так, компактно. Ничего ведь, лето как-то отработали, не переломились. Зато не надо лагерь собирать и разбирать по три-четыре дня. Время экономит сильно. Меньше времени тратится на ненужную возню с кучей шмоток. А мешки у них наверняка утеплённые, на морозы рассчитанные. Так что не думаю, что они мёрзнут.
Через три дня распрощались с Серёгой, Иваном и Мишей. Похоже, что навсегда. Их смена окончена, их сезон подошёл к концу. Уже на десятое сентября у Серёги куплена путёвка на жаркие пляжи Турции, а Мишу во время его отпуска ждёт родная Бурятия. Иван же сказал, что в этом сезоне он в поля больше ни ногой. Городской человек, его можно понять. А пока у нас выходит вынужденный простой, мы сидим в палатке под моросящим дождиком и ждём нового своего водителя, который должен приехать к нам из Айхала уже завтра.
20
Тепло кончилось быстро, и осень пришла точно по расписанию. Утром первого сентября минус три, весь день температура около нуля, а лагерь занесло липким снегом, который, растаял ближе к обеду. Одна череда туч ушла, открывая ясное морозное небо, но уже через час на горизонте появлялась новая серая хмарь. Погода словно смеялась над нами, говоря: "Погоди, я ещё такую штуку выкину". И выкидывала – бросала на землю то ледяную крупу, то снежно-дождливую противную кашу, то просто мелкую морось.
Пересохшее русло реки, у которой мы стали, за каких-то пару часов наполнилось водой чуть выше колена и слышно было по ночам её бурление по каменным перекатам.
Ближе к обеду к нам на прежней вахтовке из Айхала приехал новый водитель, который на водилу смахивал гораздо больше, чем щуплый, маленький Серёга – толстоват, крепок, с большим пузом. Он представился Виктором и объяснял своё несвоевременное прибытие задержкой в Удачном из-за небольшой поломки вахтовки, шутливо ругая Серёгу за недосмотр и несвоевременную замену мелких деталей и масла. Вова в двух словах объяснил Виктору принцип нашей работы, водила кивнул и сказал что Серёга уже ввёл его в курс дела. На этом мы разошлись с ним до понедельника.
Витёк тоже оказался добродушным и весёлым мужиком. Исполнительный, улыбчивый. Он всегда подшучивал со мной после рабочего дня о том, как он устаёт смотреть сериалы пока ждёт нас из маршрутов. Он всячески шёл на контакт. В первый совместный рабочий день заходил к нам в палатку, восхищался обустройством лагеря, вспоминал, как он в такой же палатке жил на службе в Чечне и порывался было задать какие-то вопросы, но натыкался на стену Вовиного молчания – тот только лишь морщил лицо из-за того, что водила часто матерился. В процессе рассказа какой-то истории, наверное, сам того не осознавая, Виктор на автомате вытащил из нагрудного кармана сигарету и сунул её в рот.
- У нас в палатке не курят, - единственное, что холодно обронил Вова, прервав рассказ собеседника.
- Ах, да, да, я не собирался... - растерянно вытащил Витя изо рта сигарету. - Щас вот, выйду, думаю, и там закурю. Ну, бывайте, мужики.
Витя поднялся, спрятал сигарету обратно в карман и ушёл.
Это выглядело так неловко, что я и сам немного смутился от всего происходящего. Может, Витя и рассказчиком был не ахти каким, однако всё же за эти три месяца мне бы хотелось послушать истории кого-нибудь ещё кроме Вовы, который каждый день под боком, которого видеть нет уже ни сил, ни желания.
21
Ночью небо растянуло. Обнажились яркие звёзды. Ударил мороз и сковал всю воду в лагере, заставил одеться на ночь потеплее.
Утром минус десять, зато солнечно. Воздух днём хорошо прогрелся, солнце ласкало теплом, но уже не могло растопить ледяные корки ручьёв. При промывке шлихов дубели и потом ещё долго болели суставы пальцев рук и ног – будущий радикулит передаёт мне привет уже сегодня. И если руки – полбеды, то хлюпающая в дырявых сапогах вода не даёт ногам согреться. Как ни клей эти дряные болотники, они всё равно пропускают воду. Стоит только заклеить одну дыру, как при первой же шлиховке становится ясно, что сочится уже из какой-то новой. С сапогами просто жуткое проклятие. Либо мне не везёт на качественную обувь, либо я кривоногий и не умею ходить. Ничего. Остаётся две недели маршрутов. Нужно просто пережить.
В последнее время попадается много оленей. За пару дней до этого видели пятерых телят. Они неспешно и бесшумно прошли стройным рядом мимо нас метрах в пятидесяти, мелькая между кустами пожелтевшего ивняка своими броскими белыми хвостами. Если бы не эти светлые хвосты, то я вряд ли смог бы рассмотреть своим слабым зрением какое-то шевеление в чаще леса. Эти стройные подростки не боятся нас ничуть. Я громко засвистел в их сторону, но их это не напугало. Они всё так же медленно петляли между деревьями, сырыми болотными кочками и затрусили прочь лишь тогда, когда от нас в их сторону резкий порыв ветра принёс человечий запах.
Сегодня в поле выпасалась олениха с двумя малыми телятами. Она прошла мимо нас и остановились в паре сотен метров, в долине реки. Вова писал, постоянно на них посматривая, потом взял ружьё и стал заряжать его.
- Сиди здесь тихо, не вставай, - сказал он и скрылся в лесу. Его не было минут двадцать. Видно, он сделал большой крюк, чтобы подойти незамеченным со стороны леса против ветра, однако ему это не удалось.
- Ушли. Я пришёл, а их как ветром сдуло. Олень – животное очень осторожное, оно чует опасность.
22
Территория этого участка и так не особо изобиловала выходами пород, которые зачастую приходилось буквально выкапывать из-под земли, чтобы наработать нужные объёмы, а теперь, под небольшим слоем снега, не видно вообще ничего. Мы ждали до позднего утра, в надежде, что снег растает, но пока его только всё прибавлялось.
Когда мы вчера ехали с маршрута, у вахтовки лопнуло среднее колесо. Пришлось ехать без одного, очень медленно и долго. Машина постоянно тряслась, как на кочках, и что-то бухтело за дверью. К приезду в лагерь от колеса остались одни оборванные резиновые лохмотья. Машина не рабочая. Витёк ждёт, когда подвезут запаску. Всё располагало к началу камерального дня.
- Всё равно пойдём, - сказал Вова на следующий день и велел собираться. Я только тяжко вздохнул и стал натягивать на себя все свои тёплые вещи.
Метель мела до полудня, затем прекратилась, и большая часть упавшего снега стаяла за каких-то пару часов. Было мокро, ветрено, холодно. На точке я кое-как разжёг костёр и сунул к нему свои замёрзшие ноги. Высунул я их только тогда, когда почуял противный запах горелой резины – подошва сапог оплавилась и дымилась от сильного жара большого огня.
- Ну я же говорил тебе, следи ты за этим, сапоги легко спалить! - начал Вова.
- Да как я за ними услежу, если я не чувствую, плавятся они или нет?
- Все так говорят, а потом с дырявыми болотниками ходят весь сезон!
Ночью, где-то совсем рядом с нами слышался глухой волчий вой. "Пастух пришёл за своим стадом", - подумалось уже утром следующего дня, когда в маршруте я увидел отпечатки многочисленных оленьих копыт, оставшихся на свежем снегу, который не спадал до самого вечера.
К вечеру тучи растянуло, и слегка пригрело солнце, но уже через пару часов, едва солнце скрылось за горизонт, ударил сильный мороз, а с морозом появлялась дополнительная работа по лагерю – кипячение воды для растопки замёрзшего умывальника. Вова заставлял меня его растапливать, чтобы мы "не засвинели", хотя я, когда он замерзал, поступал гораздо проще – переставал им пользоваться и обливался речной водой из ведра.
Ходить в туалет по морозу тоже стало крайне неприятно. Туалета у нас не было, и мы окапывались подальше в лесу, открытые всем ветрам. Терплю до последнего.
По ночам ясное, морозное небо слегка занимается бледно-зелёными всполохами северного сияния – слабого и неуверенного, которое на первый взгляд можно принять за тонкую дымку облаков.
23
Иваново бегство.
Я не знаю, можно ли это назвать полноценным бегством, или это всё только плод моих домыслов и фантазий, но общая картина бегства Ивана от полевых работ была следующей.
Иван, впрочем, как и Миша, работники чисто городские, и нет в них той "романтической", или профессиональной жилки, которая заставляет геолога проводить в полях весь сезон безвыездно.
Собственно, Иван и согласился на эту работу только лишь с условием, что после каждого неполного месяца полевых работ ему даётся десять дней отгула, что, впрочем, тоже его не особо устраивало. Иван в своих суждениях был осторожен, говорил мало, но из его слов можно было понять, что работа в городском офисе ему предпочтительнее романтической побывки в поле.
Тридцатого августа, как было уже сказано, он вместе с Мишей уехал в очередной положенный отгул, который должен был закончиться пятого сентября. Так как Иван возвращаться в поля не собирался, то он думал, что на его место пришлют другую рабочую пару геологов, которая окончила бы начатые им работы, но по прибытию в Айхал у парней что-то пошло не по плану. Прознав об их нежелании работать дальше, начальник айхальской геологической партии вызвал их к себе на ковёр, уговорил вернуться пятого сентября на участок и продолжить работы ещё хотя бы две недели, до двадцатого сентября, уверяя, что сейчас, когда все геологи разбросаны по тайге на других участках, заменить их больше некем. Иван, должно быть, с очень большой неохотой, но всё же согласился.
Новость о том, что Иван и Миша снова собираются приехать на участок пятого числа, привёз нам первого сентября сменивший Серёгу водитель Виктор.
Минуло пятое сентября, ровно как шестое и седьмое. Вова, забеспокоившись о судьбе так и не объявившихся работников, позвонил Ивану справиться о его местоположении. Иван ответил, что, по необъяснённым причинам, шестого и седьмого числа выехать у них не получилось, а теперь, восьмого, в выходной субботний день никто их везти не собирается, и вообще, в партии происходят какие-то заминки с водителем. Они с Мишей должны были выехать из Мирного девятого, переночевать в Айхале и к обеду десятого числа быть уже на месте. Вова негодовал. Он сильно переживал за невыполненный план, горящие сроки и близкий конец сезона.
Десятого сентября к позднему вечеру работники так и не объявились. Вова не смог дозвониться Ивану, поэтому позвонил своему начальнику в Айхал с просьбой прояснить и проконтролировать ситуацию.
Одиннадцатого утром Вова снова позвонил своему начальнику, который узнал через мирнинскую партию о том, что на половине пути от Мирного в Айхал у парней сломалась вахтовка – лопнула шина переднего колеса. Так как по старой-доброй русской традиции возить с собой запасные колёса у водителей не заведено, то парням приходится ждать ближайшего рейса какой-нибудь другой партийной машины с маршрутом Мирный-Айхал, которая сможет привезти им запасное колесо.
Пока им подвезли новое колесо, и пока водитель менял его, прошло больше суток. Парни приехали в Айхал под вечер двенадцатого числа и долго отсыпались с дороги. Из Айхала на участок они должны были выехать утром тринадцатого числа, и к обеду того же дня быть уже на месте, но снова что-то пошло не так, и до позднего вечера в наш лагерь всё так же никто не явился.
Анненков, казалось, уже совсем отчаялся и оставил всякие надежды дождаться Ивана и Мишу. Он сетовал на то, что им вообще не стоило выезжать с этого участка, а сделать последние усилия и, наконец, добить его, а теперь, когда столько времени потеряно, план не будет выполнен, что для ответственного Вовы было смерти подобно.
Работники явились на участок той же поздней ночью, уже на заре нового, 14 числа, когда мы уже спали, и сразу сообщили, что после долгой тяжёлой дороги будут отсыпаться, потом делать работы по лагерю, и в маршрут не пойдут.
Вова стойко сносил эти крайне нерациональные заминки в работе, вызванные, как он часто выражался, человеческим фактором – главной преградой на пути к успешному исполнению поставленных целей и планов.
Вечером, уже вернувшись из маршрута, я заглянул к парням в балок, разговорился и узнал, что они должны уехать обратно в Мирный уже двадцатого. Я в шутку спросил о том, зачем они, собственно, вообще приехали, коли до двадцатого, в лучшем случае, осталось всего четыре рабочих дня, которые большой погоды теперь абсолютно не сыграют.
- Ну, четыре дня – тоже срок! – с наигранной важностью сказал Миша и они с Иваном рассмеялись.
24
О картах
Вся наша работа этого сезона происходит следующим образом.
У Вовы на руках имеется большая кипа космоснимков окрестных территорий с привязанной сеткой координат. На космоснимках, помимо зелёного моря тайги, часто видны размытые белые полосы – выходы на поверхность известняка – потенциального строительного материала для дороги. В камеральный день Вова по привязанной сетке космоснимка определяет точное местоположение каждого выхода пород, вбивает координаты в навигатор, и уже в рабочий день навигатор выводит нас к этим обнажениям, видным на снимке. Вова их описывает и берёт пробы для лабораторного анализа.
Сам Вова, будучи уже в том возрасте, когда его взаимоотношения с этими сложными новомодными ЭВМ, именующимися компьютерами, разделяет огромная пропасть, попросил более молодого и сведущего в этих машинах геолога, чтобы тот привязал и распечатал ему данные космоснимки на более простых и понятных аналоговых носителях.
Молодой геолог просьбу выполнить согласился, хотя явно без особого энтузиазма. Вова, просмотрев получившиеся распечатки для первого участка, остался доволен проделанной работой коллеги и решил, по несвойственной ему беспечности, распечатанные снимки для второго участка не проверять.
И вот мы на новом участке. Приступая к работе, Вова достал из отложенной папки новые космоснимки и увидел, что тайга и обнажения на половине из них чуть менее чем полностью закрыты белыми, густыми облаками. Когда я вошёл в палатку и увидел разложенные на столе карты с облаками и склонившегося над ними Вову, который с серьёзным видом бормотал: "Что-то ничего не понятно", я минут пять надрывался от смеха.
Вова сразу позвонил в Айхал начальнику, сообщил о браке и просил срочно отправить ему с новым водителем переделанные, нормальные космоснимки без облаков.
Начальник, как ему и положено, наверняка перепоручил дело о составлении новых космоснимков кому-то из подчинённых, которые, что-то напутав, в итоге прислали нам через Витю карту совершенно другой территории, на которой с реальными координатами был нанесён секретный план расположения верхнемунских кимберлитовых трубок.
Подсудное дело – как любил говаривать Вова, ибо попади подобный план месторасположения алмазной руды в руки каких-нибудь чёрных копателей, проблем можно было бы не обобраться.
Вова, не долго думая, принял этот план за новое реальное геологическое задание и уже начал прикидывать, как мы будем перебрасывать весь лагерь на сто километров севернее и мыть рудные шлихи в ручьях у этих трубок, хотя здесь явно была очевидная ошибка, о чём я ему и сказал.
- Вообще, да, - нехотя согласился он, - странно как-то – давать такую серьёзную объёмную работу в сентябре, когда тут дел на целый сезон.
Он позвонил начальнику узнать об этом странном переданном плане, который, как и оказалось, был передан по ошибке.
Необходимые нам космоснимки местности, без которых мы просто слепы и не можем работать, приехали к нам только вместе с Иваном и Мишей, за четыре рабочих дня до конца сезона.
25
Чем ближе конец полевого сезона, тем медленнее тянется время ожидания этого конца, а в дождливую, холодную погоду, какая была сегодня, это ожидание особенно невыносимо. В такую сырость и холод быстро костенеют пальцы, писать становится трудно, а от пасмурного тёмного неба начинают болеть глаза при чтении, поэтому мне остаётся только лежать и оставаться наедине со своими мыслями, которых я боюсь и избегаю.
Я представляю большой город, людей, цивилизацию и все её блага, а потом открываю глаза, смотрю вокруг себя, и наваливается апатия, и все мои грёзы кажутся совершенно далёкими и недосягаемыми, не смотря на то, что всё это я увижу уже через неделю, а может, даже и меньше. В такую погоду я совершенно не умею думать в положительном ключе. Я зол на всё беспричинно, психую и огрызаюсь на Вову за то, что мне приходится мыть эти проклятые шлихи в этой ледяной воде, в этих текущих сапогах, под этим раздражающим мелким дождём. Вова хорошо чувствует мои истерические настроения, поэтому прогоняет меня и чаще моет шлихи сам. Я немного успокаиваюсь, мне становится стыдно, но я всё равно всё бросаю и иду на берег, лишь бы не видеть никогда больше этих проклятых, ненавистных шлихов.
Из-за пасмурного неба уже в восемь часов над тайгой стоит густая тьма. Где-то в пяти километрах от нас, в вахтовке, на обочине дороги, нас уже ждут Витя, Ваня и Миша и с пяти вечера в тепле гоняют чаи с вкусными слоёными трубочками с маком и черёмухой, но так как Вова, а поневоле и я, стахановцы, то мы работаем до девяти.
После обеда, как назло, мы вошли в старый горелый участок тайги, где сплошной стеной растут лиственничный молодняк, кусты ивняка и ольхи, почки которой, по утверждениям Вовы, очень полезны, и хотя он не помнил в чём их польза, но на всякий случай обрывал их и ел. Прорываться через эти джунгли в потёмках особенно сложно. Я выворачиваю себе ноги на болотных кочках, царапаю лицо ветками, которых уже не вижу, и громко матерюсь, позабыв обо всём на свете. За шиворот и в сапоги толстым слоем набивается колючая лиственничная иголка.
Последний километр мы пролезали уже на ощупь, и к десяти вечера были на дороге – грязные и оборванные. Впрочем, как и всегда.
- Чего вы так поздно? Глянь, какая темень уже, - сказал мне Иван, когда я заполз в кабину подъехавшей вахтовки.
- Потому что у товарища начальника сраные объёмы горят! - ответил я, принимая у стоящего внизу молчаливого товарища начальника рюкзак и захлопывая за ним дверь. Вова, к счастью, всегда ездил в водительской кабине.
- Так чем там в темноте заниматься можно?
- Шлихами. Писаниной. Я не знаю, как он может писать в такой тьме, но он что-то там пишет.
- Какие шлихи? Тут же ручьи заболоченные и замёрзшие. Кроме ила нет ничего. В таких водоёмах шлихи не берут. И писать что? На этом участке выходов всё равно ведь никаких нет, там описывать толком нечего.
- Вова шлих в любой луже найдёт. Он берёт лопату и идёт метров на двести сначала вниз по течению, потом вверх, и обязательно что-то, да нароет. И тебе рассказать, что он пишет? У него в GPS каждое белое пятно этого маршрута забито. Мы выходим на него, а там либо светлый ягель, либо просто редколесье с пожухлой травой, из-за чего на снимке засвет и получился. Он берёт молоток и начинает вокруг по всем кустам шариться и выходы искать. Потом минут через десять приходит и говорит: "Нет ничего. Ну, так и будем писать, что ничего нет". Затем садится, раскладывает вокруг себя кучу карт, тетрадей, достаёт калькулятор, линейки, транспортиры и что-то пишет целый час.
Миша сразу оживился и начал пародировать Вову. Он сделал серьёзное лицо, зажал пальцами воображаемую ручку, начал водить по столу и говорить противным голосом Вовы: "Ничего нет, ничего нет, ничего нет...".
Посмеялись. Я немного расслабился и повеселел.
- Не понимает человек, что цель поискового маршрута в том, чтобы именно что-то найти, а не машинально описывать каждую пустую точку, в которой пользы никакой, - через время вздохнул Иван. - Какой смысл? Я не пойму такого подхода к работе.
- Тут смотря какую цель себе поставить, - отвечал я. - Можно поставить цель что-то найти, а можно ставить цель выполнить план, без лишних вопросов. Вот Вова и выбрал последнее. Может премию себе хочет, может репутацию прилежного работника.
- А я ничего не хочу уже, на самом деле, - сказал Иван. - Мне бы послезавтра съебаться, наконец, отсюда, чтобы больше не видеть этой тайги, и гори оно всё синим пламенем.
- Я об этом только вчера с Вовой разговаривал. Сказал ему, что ты до двадцатого планируешь тут быть, а потом свалить. Он ответил, что тебя с Мишей не отпустят с полей до тех пор, пока план не будет выполнен. Вова приложит к этому все свои усилия. Витя тоже хотел двадцать третьего уехать, но Вова позвонил в город, и ему продлили лицензию на этот участок до тридцатого сентября. Двадцать первого числа сюда должна приехать вахтовка, привезти Вове какие-то вещи и забрать меня, больше никого.
Миша грязно выругался. Иван немного помрачнел лицом и залез в свой телефон.
- Я в городе погоду смотрел, - сказал он. - Со следующей недели уже будет стабильный минус, а двадцать пятого числа ляжет снег. Так что двадцать пятое сентября – это крайний срок, до какого мы здесь будем.
- Как бы не так. Вова сказал, что по снегу ходить будете. "Достоверность информации уменьшается, двигаться к цели придётся медленнее, но лучше так, чем вообще никак".
Тут уже заматерился Иван.
- Я по снегу не буду ходить, пускай мне замену ищут, делают что хотят. Какой дурак вообще по снегу в маршруты попрётся? Выходов вообще нет, так ещё и снег копать, что-то искать под ним? Маразм какой-то.
- Я вообще ничего не знаю, у меня отпуск на первое октября подписан, - сказал Миша. - Пускай двадцать пятого вывозят, или я вообще ни за что не отвечаю.
С этих грустных размышлений о работе перешли на весёлые. Я рассказывал парням о случившемся с Вовой обострением его тяжёлой болезни – последние дни он стал чаще молиться. Каждый день посреди ночи я просыпаюсь от того, что слышу громкий шёпот его молитв. Кажется, что он стал вставать ещё раньше, чтобы у палатки громко завывать свои псалмы и хрустеть сухарями, запивая их неиссякаемой святой водой из своей маленькой бутылочки. "Святую воду всю нельзя допивать, чтобы всегда на дне оставалось немного. Ты потом к этим остаткам доливаешь воду обычную, и она от остатков тоже освящается и становится святой", - говорил он мне.
Миша с Иваном хохотали.
- У него правда с собой псалмы есть? - спросил Иван. - Интересно, что будет с ним, если их взять, и в печку кинуть?
- Я думаю, тогда он всё же переступит одну из главных библейских заповедей – не убий, - ответил я.
- У него ведь в палатке ещё икона висит. Я бы поставил её вверх ногами и посмотрел бы на его реакцию.
- Он бы, наверное, сеанс экзорцизма над тобой провёл, и начал кропить святой водой из бутылки, чтобы бесов изгнать. Я думал в начале полей на полном серьёзе сказать ему, что служу культу сатанинской церкви, где приносят в жертву младенцев и окропляют алтарь кровью девственниц, но решил, что слишком толсто будет. Но мысль что-нибудь эдакое выкинуть на его цитаты из Библии не покидает меня никогда.
Время шло, мой полевой сезон подходил к концу, а вопрос о том, как же мне всё-таки рассчитываться с геологом за еду так и остался нерешённым. Вова по этому поводу за все поля не сказал мне ни слова. Молчал и я до последнего. Сначала и не хотел говорить, в надежде, что он забыл об этом, но потом решил всё же, что это будет нехорошо и неправильно – промолчать. Сегодня за ужином я задал ему этот вопрос:
- Как будем рассчитываться за еду? Никита говорил мне, что все эти вопросы решаются с геологом, но ты молчишь, и видно я всё же что-то не так понял. Скажи, деньги надо будет отдавать тебе, или всё-таки контора этим сама займётся и вычтет из зарплаты?
Вова вздохнул и помедлил немного:
- Через меня этот вопрос решается, но тебя это не должно беспокоить.
- Это почему ещё?
- Просто не думай об этом, - сказал Вова как-то неоднозначно, увильчиво и неохотно, словно не хотел чего-то говорить, или не знал, как сказать. Затем он снова помолчал и продолжил:
- Скажу так: от меня ничего не убудет, а тебе не особо от этих денег прибавится, так что забудь.
Я всё ещё ничего не понимал, всё так же сидел и смотрел на него вопросительным взглядом, не зная, что сказать. Кажется, Вова понял мой конфуз и сказал просто:
- Ты мне ничего не должен. Вот и всё.
Я некоторое время молчал. От его слов меня где-то в глубине слегка пробило радостым мандражом халявы, но при этом ещё больше чувством огорчения и стыда. Мне разом стало стыдно от всех тех слов, что я наговорил ему за весь сезон, и даже от своих недобрых мыслей в его адрес, и я немного растерялся. Сначала мне хотелось выпытать и докопаться до тех причин, по которым он так великодушно решил отказаться от полагающейся ему от меня денежной доли за мою часть пайка, на которую он потратил тысяч двадцать, не меньше. Потом захотелось даже возмутиться и настоять на том, чтобы он забрал полагающиеся ему деньги, но продолжал молчать – не находил никаких слов. Наконец, сказал только, ещё больше смутившись:
- Слишком добрый человек ты, Владимир.
- Дело тут вовсе не в доброте, Дмитрий. Причина куда более прозаична. Мне, как ты выражаешься, лень этим заниматься. Чтобы подсчитать забор на каждого – кто и на сколько наел за всё время полей из нас, нужно полдня убить, минимум, а в конце сезона я всё же предпочитаю направить свои умственные напряжения в более важное для меня русло, не отвлекаясь на всю эту рутину. Так что не забивай голову и забудь. Только вот рассказывать об этом никому не надо. Там, в городе, когда встретишься с товарищами своими, не надо им говорить, что твой геолог отпустил тебя без забора. Не нужно возбуждать в людях смертный грех зависти.
- Да... Спасибо тебе, - сказал я Вове всё так же тихо и сконфуженно.
26
Нас с Мишей вывезли с участка как и было запланировано, 21 сентября, утром. На Удачном нас встретила вахтовка, и все выходные мы провели в Айхале. В понедельник я пришёл в офис Айхальской геолого-разведочной экспедиции. Все геологи этой партии, кроме Вовы, уже давно вернулись из полей. В коридорах царил шум и оживление. Я зашёл к начальнику партии сдать вещи, оставить информацию, рассчитаться и уволиться.
- Ну что, как тебе с Вовой работалось? - с лёгкой ухмылкой на лице спросил он.
- Ой, пожалуйста, давайте не будем о грустном, - скривился я. - Помните, вы мне геофизические материалы для диплома в начале лета обещали?
Начальник сначала посмеялся, а потом отвёл меня в другой кабинет, в котором за компьютером сидел человек.
- Петь, посмотри для студента геофизические проекты нашей партии, ему для диплома.
- Так мы всё удалили, - ответил Петя. - У нас как геофизиков всех разогнали, так с Мирного потребовали всё стереть по геофизике. У меня пусто.
- Не, ну там же оставались какие-то проекты, поищи, - сказал начальник и ушёл.
Петя покачал головой и начал лазить по папкам компьютера, пытаясь отыскать хоть что-нибудь по моему запросу. А находились жалкие остатки, и какие-то бесполезные, разрозненные обрывки исследований и проектов. По одним участкам были геологические и геофизические карты, абсолютно бесполезные, без описаний и выводов. По другим территориям только отчёты и выводы, абсолютно бесполезные без отсутствующих карт. Другие папки пустые, либо только геологические, и ничего дельного по моей специальности. Петя вздохнул с облегчением, когда нашёл какой-то отчёт о каротаже, с картой отмеченных скважин и литологическими колонками. Он скинул их мне, хотя и потом неудобно мялся, будто извиняясь, искал что-то ещё, по второму кругу перепроверяя пустые папки и, наконец, отпустил к начальнику, рассеянно разводя руками о том, что, дескать, больше ничем помочь не может.
Когда я вернулся в кабинет к начальнику, рядом с ним за столом сидело человек пять геологов, которые сразу повернули головы в мою сторону. Я замялся в дверях – решил, что проходит какое-то совещание.
- Заходи-заходи! - весело сказал мне начальник и поманил рукою. - Присаживайся, рассказывай.
За мной открылась дверь и в кабинет зашёл ещё один человек:
- О, а чего тут происходит?
- Да вот, студент Анненкова с полей вернулся, - ответил начальник.
- Чё, правда?! - удивился человек и выглянул обратно в коридор. - Серёга! Тут студент Анненкова вернулся!
- Ооо! - раздались басовые весёлые голоса в коридоре, и вслед за первым человеком вошли ещё двое.
Все они уселись за стол передо мной с довольными лицами и открытыми ртами и замерли в ожидании баек с полей про благого Вову.
- Ну, не томи!
Я рассмеялся.
- Да особо нечего рассказывать, на самом деле... - уклончиво ответил я.
- Да не гони! Про Вову, и нечего рассказывать? А правда, что он с собой в тайгу велосипеды брал?
- Да, он два велосипеда с собой привёз.
Все рассмеялись.
- Ну, и как по тайге катается?
- Удобно?
- Зачем?
- Какие нахер велосипеды... - слышались среди смеха голоса.
- Да он хотел до маршрутов на них ездить, если машина сломается, - отвечал я. - Но мы так и не ездили ни разу, они под навесом весь сезон так и провалялись, как и другая хренова туча вещей из его лабаза. Там столько всего, что ядерную зиму можно пережить.
- Это мы знаем... - смеялись все.
Я начинал входить в раж, и рассказал про рюкзаки с кучей барахла, его педантизм, про испорченные карты с облаками, прогулки по тайге глубокой ночью, и много всего остального.
- И что, правда инженерный калькулятор с собой таскал? - удивлялись все. - Нахуя?
- Да мне откуда знать?
- По сколько же километров вы в день делали?
- Шесть-семь.
- Чего?! Мы в два раза больше ходили!
- Было бы быстрее, если бы он пустые точки не описывал, что без выходов, да пробуренные скважины, на которые всё описание должно храниться.
Мужики громко хохотали.
- Он там матерился, наверное, когда понял, что план не выполняется, - сказал один.
- Он матерится?! - подхватил другой. - Да от него мата ты в жизнь не услышишь! Ты если при нём заматеришься, он в тот же день в церковь побежит, грехи твои замаливать, - и опять хохот.
Я и сам смеялся со своих рассказов, вспоминая его храм в глубине леса, и мытьё шлихов в покрывшихся льдом болотах, и план трубок, присланный по ошибке, из-за которого он хотел уже перебрасывать лагерь в самом конце сезона. Мне и хотелось выговориться, рассказать как можно больше, и одновременно я испытывал неудобство и стеснение от того, что говорю про начальника плохие слова, пускай и такого чудака в этой партии маленького посёлка.
Тиара
Сезон 2019
Работу в этом сезоне я получил случайно, по предложению моего знакомого геолога Лёхи Бакумова, с которым мы вместе работали на Чукотке. Он дал мне контактные данные Миши – начальника геофизического отряда магаданской конторы, с которым мы быстро нашли общий язык, потому что Миша был рубаха-парень: общительный, ответственный, открытый и просто интересный кадр.
Когда при первом телефонном разговоре он всерьёз поинтересовался, сколько литров спирта ему закупать на меня для полей, мне сразу стало ясно, что этот сезон пройдёт очень весело и интересно. Собственно, пока Миша был с нами, так оно и было – большая доля интересных историй моего очередного таёжного трипа пришлась именно на него.
В Магадан я ехал полный решимости остаться на постоянную работу и проработать там хотя бы год, чтобы подзаработать немного опыта и денег, а потом возвращаться «на материк», и искать себе другую работу по специальности. По поводу постоянки Миша с самого начала ничего мне не обещал, потому что это была государственная контора со всеми вытекающими проблемами. Я и не питал никаких надежд – решил действовать по обстоятельствам, как получится.
По ощущениям и впечатлениям этот сезон был для меня где-то посередине между Чукоткой и Якутией. Меня подогревала та мысль, что у меня будет возможность вновь увидеться и поработать в полях со своими старыми чукотскими товарищами – Лёхой Бакумовым и однокурсником Сашкой Кулешовым, который ещё с позапрошлого сезона так и остался работать в Анадыре на постоянке, и которого в этом сезоне спецвызовом отправили работать в Магадан.
Я отбросил все другие варианты работы и умчал в Магадан. Потом я уже понял, что пытался гоняться за теми тёплыми воспоминаниями, которые остались у меня от Чукотки, но это, к сожалению, так не работает.
Наш рабочий участок под названием Тиара был совсем мал по объёмам, и мне сперва даже казалось, что мы сделаем всю работу меньше чем за месяц, и уже в августе вернёмся в город, но со временем, при стечении множества различных обстоятельств, я изменил своё мнение. Да и Миша говорил мне сильно не гнать – чем дольше мы будем в полях, тем больше денег заработаем. В итоге, по срокам всё вышло примерно как обычно это и должно быть – до сентября.
Почему же тогда по объёму этот текст получился таким маленьким? Потому что чем чаще я посещаю север, тем меньше удивляюсь тем вещам, которые там вижу. Все переживания, а также природа тайги, города и посёлки – они все имеют много общего с теми местами, где я уже бывал, которые я уже описывал, и ничего нового о них я больше рассказать не могу, а постоянно, в каждом сезоне описывать одно и то же совсем не интересно. Поэтому получилось так, как получилось.
1
- Санёк, мне кажется, в Магадане мы замерзнем, - сказал я Кулешову, наблюдая за окном самолёта бесконечные заснеженные складки Земли.
- +17, за бортом, не должны замерзнуть. И у меня куртка лежит на дне сумки. Только её ещё нужно из багажа достать.
Погода в аэропорту Сокол была пасмурная, но довольно тёплая для того, чтобы комфортно чувствовать себя в джинсах и толстовке поверх футболки. Кулешов, в свойственной ему манере при любой погоде одеваться так, будто бы он приехал в Сочи в разгар лета, всё же немного подмерзал.
У выхода из аэропорта нас встретили немного выцветшие баннеры: "Добро пожаловать на Колыму - золотое сердце России" и щиты с приглашением местной компании работать бульдозеристом на карьер.
Мы полчаса дожидались, пока старый автобус на парковке с выщербленным асфальтом соберёт людей, и поехали в город, до которого от аэропорта час езды.
Виды вдоль дороги из окна трясущейся машины производили завораживающее впечатление своей мрачноватой атмосферой и красотой: высокие сопки с белыми пятнами не подтаявшего снега и с вершинами, затерявшимися в рассеянных склоках низких облаков. Лиственницы, ивняк, ольховник и прочая невысокая древесная растительность у обочин стояла сплошной стеной, переплетаясь в дремучие стены непролазных джунглей, при одном взгляде на которые становилось дурно, особенно когда представляешь себе, как будешь в полях продираться через всю эту дрянь в связке с громоздкими приборами.
Если закрыть глаза на торчащие тут и там полуразваленные бетонные брошенные халупы и заменить их на двухэтажные особняки с покатыми изогнутыми черепичными крышами, дымчатыми витражами и сакурами во дворе, то можно представить, будто едешь по интересному туристическому маршруту в Японии - какое-то родство и близость флоры и рельефа чувствуется. Проезжая разваленные окраины и полумёртвые деревушки магаданских окрестностей, я ещё тешил себя надеждой найти в самом городе источник какой-то колоритной эстетики и самобытности, но при въезде в центр окончательно эту надежду потерял.
На своём коротком веку я мало где побывал, и не так уж много всякого смог вживую повидать, но более ужасного и запущенного города чем Магадан я ещё не встречал. На автовокзале мне на минуту подумалось, что даже мой родной вымирающий посёлок с населением в семь тысяч выглядит гораздо лучше, чем этот относительно большой город. Старые дома послевоенной постройки в центре ещё сохраняют какой-то налёт сталинского ампира и худо-бедно поддерживаются в сносном состоянии, а всё остальное, что выходит за пределы главной улицы – пугающий мрак и ужас. Магадан — это тот город, из которого охота уехать как можно скорее. Он неприятен, запущен и просто уродлив. Сплошной архитектурный вандализм, обилие ужасных наляпистых вывесок реклам и местных магазинчиков, которыми обвешаны многие первые этажи жилых домов, а главная вишенка на торте этого безумия – сами дома. Серые, выцветшие, с давно облупившейся краской, штукатуркой и с уродливыми ржавыми подтёками железных подоконников. В некоторых домах встречается одно-два окна, в которых стекло пробито камнем, а дырка заклеена скотчем. В иных домах оконных рам нет вообще, а только закопченная дыра от бушевавшего пожара. Одна старая двухэтажка выгорела полностью, да так и стоит, с чёрными глазницами окон и обшарпанными бетонными стенами. Даже небольшой город Мирный в Якутии со своими покосившимися деревянными трущобами на окраинах пугает гораздо меньше, чем то, что я увидел здесь, в Магадане.
Какое-то время я ещё испытывал некий культурный шок, который сменялся то удивлением, то смехом, то страхом и апатией. От звания полнейшего упадочного дна его спасает разве что только отсутствие мусора на улицах. Ещё большой плюс Магадану можно поставить за очень хороший мобильный интернет и дешёвое такси, на котором за сотню рублей можно доехать в любую точку города.
2
- Техника безопасности – это дело важное, конечно. Работал тут у нас один, в лагере. Дрова рубил возле палатки в шлёпанцах. Промахнулся мимо ветки и очень ювелирно так остриём отрубил себе средний палец на стопе, при этом остальные не задел. Собрали его, прибинтовали как-то этот болтавшийся на коже палец, посадили в вахтовку и повезли в ближайшую деревню до фельдшера, благо было недалеко. Приехали, а вся деревня на ушах. Гуляют свадьбу. Нашли мы этого фельдшера, а он никакущий. Разрезал бинт, посмотрел на палец и говорит: "Хуйня вопрос, щас пришьем". И пришил ему палец. Обработал, наложил повязку, сказал завтра на перевязку приезжать. Возвращаемся на другой день. Деревня будто вымерла. Вчерашний весёлый фельдшер умирает. Голова у него трещит, трясётся как в горячке. Он охуел, когда этот палец пришитый увидел: "Это чего, - говорит, - серьезно я пришил?! Мужики, клянусь вам, был бы трезвый, в жизни бы за такое не взялся!" Но самое удивительное во всём этом то, что отрубленный палец прижился.
Этой, и многими другими подобными историями потчевал нас Миша, пока мы ожидали отъезда, сидели на геофизическом складе нашего отряда и имитировали бурную деятельность и страшную занятость во время сборов в поля.
Дома, во время общения с Мишей по телефону, я представлял себе его немного другим – более подтянутым, молодым и крепким. В жизни же он оказался полным, пузатым мужиком лет сорока пяти, с большим мясистым носом картошкой и близко посаженными глазами, которые казались совсем маленькими на его круглом, широком лице.
Все вещи у нас давно уже были собраны, лежали по своим местам и ожидали своего часа на погрузку. Сам склад представлял собой старую гостиницу, куда в своё время контора подселяла приезжающих и отбывающих в поля иногородних геологов и студентов. Несколько лет назад комиссия по технике безопасности запретила селить в этом дряхлом здании людей, и теперь здесь проводят время только полчища крыс, отряд геофизиков, да ходят на обед механики, которые ремонтируют пассажирские машины конторы в гаражах, которые стоят тут же, во дворе. Помимо Кулешова, Миши и меня, в зале склада на стульях растянулось ещё трое человек. Двое из них были практически моими ровесниками – на пару лет моложе. Оба они уже успели окончить какой-то Новосибирский геологоразведочный техникум и сходить в армию. Одного из них звали Семён – худой, косноязычный, угрюмый и изредка бубнящий что-то невнятное парень с ужасно тощими ногами узника Бухенвальда. Его друга звали Женя – светловолосый и круглолицый эндоморф с приятными чертами лица. Это всё что я пока мог сказать о них, потому что они всегда держались обособлено, часто разговаривали только друг с другом, и до полей я так и не смог их как следует изучить.
Третий человек по имени Олег был другом и ровесником Миши. Немного косоватый мужчина с густой, седой шевелюрой и в очках. По рассказам Миши, Олег всю жизнь был инвалидом по зрению – один его глаз совершенно ничего не видел. Будучи ещё молодым парнем – мнимым, скромным и ранимым по характеру, он так и не поступил вместе с Мишей на геологический факультет Воронежского государственного университета из-за того, что на медкомиссии офтальмолог заявил ему, что с таким зрением Олегу никогда в жизни не быть геологом.
Олег раскис и потерялся. Бросил всё и пошёл работать на стройку. Через время он купил участок под строительство дома недалеко от Воронежа, завёл семью и детей, и с тех пор лишь иногда выбирается работать в поля, если Миша найдёт для него какую-то халтурку на летний сезон.
Сейчас Олег тоже был молчалив. Он сидел за столом перед ноутбуком и играл в какую-то компьютерную игру со средневековыми баталиями, поэтому основную роль тамады нашей безнадёжной команды брал на себя Миша.
- Олег, поговори со мной, заебал ты уже на своих лошадях по полям скакать! Бегаешь там с кучкой каких-то бомжей. Когда ты уже королём станешь?
- Я тебе говорил уже, Миша! – возмущался и отчаянно жестикулировал Олег. – В этой игре всё как в жизни! За один день королём не станешь! Нужно осваивать земли, рекрутов в армию искать, дипломатические отношения и торговлю налаживать. Это целая наука!
- Ты бы лучше эсэмэски в своём телефоне читать научился, а то кроме как звонить нихрена ничего сделать не можешь, пещерный ты человек.
- Да мне эти все ваши эти компьютеры с телефонами вообще по барабану. Я гавкаю на всю эту технику, не понимаю я её! А вообще, я недавно вот что делать научился, - Олег взял свой телефон, долго всматривался и тыкал по кнопкам, пока из его динамика не полилась песня какого-то российского эстрадного исполнителя.
- Только не говори мне, что это ты песни с компьютера на телефон закинул, - крякнул Миша, - я в жизнь в это не поверю!
Олег расхохотался и сказал, что песни на телефон ему скинула жена и потом ещё долго учила его заходить в аудиоплеер.
Между обычными житейскими историями, Миша рассказывал о жутком упадке компании и всей российской геологии в целом, что, впрочем, ни для кого уже не является новостью. Сплошная экономия на полевом инвентаре, из-за чего страдают условия жизни геологов, задержки зарплат и пренебрежительное отношение к кадрам, которых не ценят и разбазаривают попусту. Опытные геологи на таких условиях работать не хотят, кто-то бежит, на их место приходит только что выпустившаяся зелень вроде меня и пытается что-то делать. Как следствие - провал полевых сезонов из-за недостатка опыта, проблемы с организацией, с отчетностью, с прибылью компании, которая уже который год в лучшем случае выходит в ноль, но чаще терпит убытки, и вот это вот всё, что мы все так горячо любим.
От этих историй я испытывал какой-то грустный упадок настроения, особенно когда начинал думать о своей работе по профессии, тем более, в этом страшном городе. Миша вообще любил присесть на уши, и коли уж делать на складе больше нечего, то все сидели и слушали. Сам Миша был уже далеко не в восторге от своей работы, на которую убил половину жизни.
- Мой полтос уже не за горами. Не тот уже возраст, чтобы бегать по тайге. Я каждый сезон ухожу в поля в страхе там скопытиться. У меня половина справок липовые. Проблемы с сердцем, диабет, микроинсульт пережил, до сих пор руки толком не слушаются. Сахар в крови перед сдачей анализов опускать я научился, не первый год живу. Что скрыть не могу, то покупаю. А в Воронеже у меня семья, дети… А я же вечно по разъездам. Жена вообще даже близко не геолог, ей тут нет на севере работы. Сыну 16 лет исполнилось. Я не видел, как он вырос. Считай, рос без отца. И так это всё грустно, на самом деле, что понимаю я – надо какую-то другую работу искать, чтобы почаще быть с семьёй. Я долго думал и искал такую работёнку, чтобы и платили хорошо, и физической работы по-минимуму, и чтобы вахтовым методом. Вроде нашёл подходящую вакансию в газодобывающей компании в Новом Уренгое. Сейчас собеседуюсь с ними, собираю нужные документы. В сентябре я должен быть уже там, ну а вас покину уже в начале августа, так что тебе, Дима, придётся остаться в этом сезоне с парнями за старшего.
Я немножко напрягся, и по моему телу пробежала волна холодного пота. Стараясь как-то поудобнее сесть, я не знал какое мне чувство испытывать от услышанной новости – то ли радость и восторг, то ли тревогу и страх. Мне кажется, в этот миг я испытал все эти чувства разом, сдержанно кивнул и только лишь сказал:
- Угу.
- Не ссы, всему тебя обучу в полях, - продолжал Миша, - там пару дней практики, и приборы освоены. Покажу, как работать в программе, скидывать данные и строить карты. Ну и учитывать провизию тоже важно, конечно. С полей приедешь, тебя оформят геофизиком, категорию присвоят, да поставят на моё место. Всё равно ведь на постоянку оставаться собрался, вот и будешь всему учиться.
3
На работе Миша нас долго не задерживал, и после обеда мы с Кулешовым обычно уходили изучать город, лазить по всяким интересным местам.
Первым местом, куда мы с ним направились, была бухта Нагаева – небольшой залив, омывающий западную часть полуострова Старицкого, рядом с которым, на перешейке, и стоял Магадан.
Набережная бухты местами выглядела страшно, а местами отсутствовала вовсе – просто провалилась в обрыв, подмываемый постоянными приливами и отливами. Сбоку от небольшой набережной можно спуститься с обрыва к самому пляжу, где в тот день гуляло пару пенсионеров, которые в резиновых сапогах и с ведёрком под рукой ходили меж оголившихся скользких камней и как грибы срезали ножом и клали в ведёрко гроздья маленьких чёрных мидий.
- Вкусные! – недовольно оглядела меня одна из пенсионерок, к которой я пристал со своими вопросами. Быть может, видела во мне конкурента. - Варить можно, жарить.
- И как долго тут длится отлив?
- Каждые шесть часов вода приливает, а ещё через шесть снова отливает. Вот пока ушла она, хожу, собираю.
Мы несколько раз прошли по серому болоту, оставленному отливом, прыгая на скользких камнях. Посреди берега, покосившееся и терявшееся в низком тумане, стояло врытое в землю ржавое тело корабля, с которого нескончаемо стекала вода, что насытила его во время прилива. Рядом с этим кораблём стоял старый и единственный уцелевший причал в ужасном состоянии, развалившийся и хлипкий, на который страшно даже ступить. Были и другие причалы, но единственное, что о них напоминает сейчас, так это пеньки вбитых деревянных свай, поваленные столбы и древесная щепа, вынесенная на берег. Видимо, когда-то именно здесь был порт, который сейчас находится в нескольких километрах дальше от города, более удобный для швартовки кораблей, с разгрузочными кранами и большим пирсом.
С левой стороны бухта врезалась в небольшую сопку, у подножия которой стояла судоремонтная мастерская со старой кучей стоявшего на приколе ржавого корабельного металлолома, который зачем-то перекрашивали яркими красками. После Миша объяснил, что власти таким образом «облагораживают» город к его грядущему восьмидесятилетию. Чуть дальше от мастерской, вдаль по береговой линии, ближе к открытому морю есть насыпной причал, где с девяностых годов стояли на плаву несколько списанных подводных лодок. Те лодки, которые были у самого причала, на мели, распилили на металлолом. Остальные же прогнили и ушли под воду на полтора десятка метров, так что от бывшего некогда военного дока осталась только длинная, каменистая коса.
С другого края береговая линия упиралась в морской порт. Ближе к городу здесь построена ещё одна набережная, поновее, с несколькими ржавыми памятниками из металла и небольшим обзорным пятаком с видом на бухту.
После прогулки у бухты вернулись в центр и зашли в магаданский краеведческий музей, подавляющее большинство экспонатов которого - культура и быт чукчей, эвенков, якутов. И, конечно же, большая часть экспозиции музея посвящена истории ГУЛАГов. Интерактивные стойки с информацией об известных людях, отбывавших здесь наказания, дневники, книги и предметы лагерного быта репрессированных учёных, журналистов и простых людей. Пугающие фотографии стен бараков, с надписью: "Прощайте, родные. Семён", детские письма: "Дорогой папа! Я учусь хорошо. Скорей приезжай. Мы с мамой очень скучаем. Целую, твой Валя". Лагерные кресты с личными номерами захороненных, выбитые на консервных банках, решётки, тряпичные лозунги, запрещающие таблички, фрагменты настоящих стен заборов из колючей проволоки и поношенные лохмотья.
Следующим днём поехали, на один из самых известных памятников Магадана - мемориал скульптора Эрнста Неизвестного под названием "Маска скорби".
Это огромная махина в пятнадцать метров высотой стоит на одной из сопок, окружающих город. С неё открывается неплохой вид на весь Магадан, часть полуострова Старицкого и две бухты по краям перешеека – Нагаева и Гертнера. Маска скорби смотрела на свой серый город израненным бетонным лицом, в котором отразились страдания многих людей. Не скажу, чтобы она как-то по-настоящему пугала меня. Она, скорее, внушала тоску и печаль о сломанных жизнях многих задушенных репрессиями в многочисленных лагерях Колымы и всего дальнего востока. Как рассказал нам потом один таксист, на месте этой маски в 50-е годы стояла гряда деревянных бараков, куда свозили заключённых со всего советского союза и дальше этапировали по лагерям области.
Рассматривая с высоты сопки вторую бухту Магадана, решили посетить и её. Бухта Гертнера, в отличие от бухты Нагаева, была дикой и пустынной, мало обжитой и безлюдной. Тут не было никаких пирсов, памятников, прибитых кораблей. Тут не было вообще ничего. Только длинное побережье, врезающееся по бокам в крутые, гранитные скалы. Мы опять попали к отливу. До моря было не дойти – вода ушла от берега километра на полтора. Несмотря на пустынность и дикость этой бухты, здесь было очень красиво и умиротворённо. Высокие скалы обрывов отвесно надвинулись на галечный пляж. На высоте обрывистой сопки массивные деревья с беседками под ними, а вдалеке яркие лучи заката, переливающиеся в спокойных волнах далёкой воды. Похоже, это первый день за проведённую здесь неделю, когда над Магаданом впервые появилось тёплое солнце, и город сразу немного преобразился, начал казаться дружелюбнее и приятнее.
4
Первые выходные в магаданском гостевом доме «Старатель», который был типичной общагой для вахтовиков и прочих сезонных рабочих, мы встретили долгим сном до полудня. Долго собирались, и после обеда вышли снова гулять в сторону бухты Нагаева в поисках чего-то особенного. Подвозивший нас вчера до дома таксист рассказал, что в окрестностях этой бухты, куда в 1929 году впервые высадился советский человек для закладки города, был построен первый жилой деревянный барак, который жив и поныне, вот только ужасно запущен и превратился теперь в унылые мусорные развалины. Погода стояла ясная и тёплая. Мне уже начало было казаться, что я привыкаю к этому городу и просто игнорирую его повсеместную убогость – большую, или мелкую.
Поиски нужного барака ужасно затруднились, потому что под описание унылых мусорных развалин подходил абсолютно каждый частный дом в окрестностях бухты Нагаева. Я в очередной раз был поражён тем, что в таких ужасно разбитых покосившихся трущобах до сих пор ещё живут люди. В прошлый раз я не рассматривал толком всю страшную окружающую действительность прибрежной зоны, потому что ехал на такси, а теперь мне снова стало страшно. Все дома этого частного сектора буквально слеплены из мусора. На крышах некоторых из них поверх прохудившегося толя натянуты старые выцветшие баннеры, вместо окон плотный целлофан, стены подпирают деревянные бруски, а двери оббиты пластиком разрезанных канистр. Полнейшая бичарня, уродство и позор города.
Бросив безнадежный поиск иголки в большой свалке, пошли на набережную и в этот раз попали на прилив – море подступило к самому пляжу. В субботний вечер по нему гуляло много людей. Рыбаки ловили рыбу на разваленном пирсе, а мужики на берегу стояли по пояс в воде и черпали сочками воду, вылавливая какую-то мелкую хамсу с ладонь размером и толщиною в палец. Народ развлекался как мог в перерывах между дождями и холодами. На набережной дымили мангалы, а в море в гидрокостюмах плавали люди на парусных досках.
От бухты поднялись вверх и пошли гулять по городскому парку. Сели в колесо обозрения, осмотрели окрестности города и весь парк с высоты. Мне понравился этот парк, с его японскими мотивами, с гранитными столбами для свечей и красивыми стилистическими беседками из толстого бруса.
5
Следующие дни прошли в ожидании отъезда, который каждый день то откладывался, то переносился на следующую неделю. Миша часто ходит ругаться в контору, и возвращается оттуда злым и недовольным. Говорит, что за неделю моего простоя и ещё десяти прибывших на работу студентов, которых временно разместили в «Старателе», контора уже потерпела 250 тысяч убытка. Машины нет. Рабочая только одна, а частников никто нанимать не хочет. Видимо, они так экономят. В общем, днём я слушаю восхитительные истории и ругань Миши о том, как его всё достало, а вечером гуляю со старыми товарищами – Лёхой Бакумовым и Сашкой Кулешовым и вспоминаю замечательные времена чукотского позапрошлогоднего сезона. Мы полночи шатаемся по обоссаным пивнухам, рассматривая этот и без того страшный город в самых неприглядных местах.
Пожалуй, ни в одном другом городе я не встречал столь явного классового неравенства как здесь, в Магадане. В то время как по проезжей части города, особенно ночью, гоняют внедорожники премиум-класса и различные праворульные японские минивены, по троруарам ходит оборванная рвань. Нередко здесь можно встретить пенсионеров, укутанных в поношенное грязное тряпьё, вонючих и затасканных то ли алкоголиков, то ли бомжей разной степени опьянения. Даже молодые, стоит лишь немного спуститься к частному сектору или к окраинам, порой пугают своими заплывшими лицами, щербатыми улыбками и зашмыганными от грязи штанами с истоптанными кроссовками.
И всё же, потихоньку работники разъезжаются. Через день на свой участок уехал Бакумов. Спустя ещё пару дней следом за ним отправился и Кулешов.
После отъезда Кулешова ко мне в комнату подселили рабочего по имени Серёга. Родом он из Абакана, но ездит работать в Магаданскую область уже не первый год. На вид ему лет 35. На теле вечный спортивный костюм, на обритой голове модная сельская чёлочка, обладатели которой, казалось бы, вымерли ещё в далеких нулевых. Наверное, Серёга был одним из последних почитателей старых этнических традиций своих предков. Мужик он добрый, в меру болтливый и ненапряжный.
Единственное, что в нём сильно раздражало, так это рекордно громкий, раскатистый храп по ночам, от которого вибрировала вся комната и гудели эхом стены. На следующий же день пришлось купить беруши, чтобы хоть немного заглушить эту симфонию хриплого и захлебывающегося ужаса. Серёга рассказывал мне о своей работе и давал рассматривать таежные фотографии с работы.
- В прошлом году работали в посёлке Глухарином. Он заброшен уже давно, только два охотника живут, ещё с девяностых годов. У них там лодка, машина стоит. Ловлей промышляют, мясо продают, живут потихоньку. Их вообще трое жило, но один другого захуярил по пьяни и в тайгу сбежал. Третий с трупом в комнате проснулся - охуел. Десять лет беглеца искали, не нашли. Только недавно вот вернулся. Пошёл сдаваться в ментовку Сеймчана, а его дело уже закрыли - срок давности уголовного преследования закончился. Теперь живут вдвоём. Мы там, недалеко от посёлка, породу взрывали для борозд геологических. Бульдозер поехал разбитые камни сгребать, и такую вонь все учуяли, не продохнуть. Начали землю разгребать, камни раскидали, а под ними кости мамонта лежат. Воняют страшно, будто он помер неделю назад.
Там ведь как породы идут - над коренными четвертичные отложения сначала. Метр земли, под ним толстая линза льда, и вот под этим льдом мамонт и лежал.
Все кинулись за бивнями, порастащили себе. Я тоже взял здоровый обломок. Потом мужики ещё несколько штук отковыряли, и кости нашли. Кости повыкидывали, а бивни себе попрятали. Осенью в город приехали, давай объявления искать о скупке. Шесть человек на моё объявление откликнулось. Один пришёл, оглядел, сказал: “Третья категория только”. Состояние, мол, плохое у него. И в правду он сам по себе уже весь расслоился, так ещё и взрывом его покоцало. Сговорились, что заберёт он его по 2500 за килограмм. Взвесили, а в нем 11 кило. Мелочь, а приятно. Но другие мужики и больше на этом поимели. Самый удачливый свой бивень за 90 тысяч загнал.
6
Три дня спустя наше томительное ожидание разбавила суета скоро отъезда. За это время я успел сходить и посмотреть на день города, власти которого выгнали на улицы сотни школьников в маскарадных костюмах и рабочих госпредприятий с транспарантами, а уже через пару часов улицы снова были пустынны и безразличны ко всему, будто бы ничего и не было.
Сейчас же мы находились на территории грузового загородного склада с кучей привезенных на грузовом прицепе полевых вещей и еды и до отказа набили ими старый вездеход ГТ-Т, а всё что не влезло – навьючили на крышу и привязали как можно крепче. Загруженный вездеход загнали на подъехавший трал и зафиксировали цепями. В таком состоянии он и будет ехать по трассе до поворота на участок - разбивать гусеницами и так дефицитный здесь асфальт нам никто не позволит.
Сами же мы поехали следом, на пассажирской «буханке». Её водитель по имени Юра приехал поздно, только к трём часам, нервный и напряженный: о предстоящей поездке его предупредили за час до отъезда, поэтому и собирался как мог, менял в машине колеса, потому что старые уже стёрлись и были опасны для долгих таёжных поездок.
Кроме водилы и меня в салон «Буханки» влезло ещё пять человек: Женя, Семён, Олег с Мишей и вездеходчик Женя, которому позже мы дали прозвище Дед, потому что имел он длинную, закрученную шайтанскую бородку и был старше всех в нашей компании. Не смотря на свой возраст, Дед был впечатлительным как ребёнок и искренне удивлялся любому интересному факту о Магадане и области: удивлялся не заасфальтированной федеральной трассе, удивлялся ледникам на вершинах сопок и не растаявшим коркам льда на реках в июне месяце – в общем, всему, чего он никогда не встречал в своей родной Новосибирской губернии.
Обматерив всеми словами нашу контору, Юра немного успокоился, взял на себя роль гида и на протяжении всего пути проводил нам мини-экскурсию по придорожным достопримечательностям трассы Колыма. Эта трасса соединяет два северных города - Магадан и Якутск, между которыми больше двух тысяч километров расстояния. Колыма проходит через большинство посёлков Магаданской области и единственная соединяет Магадан с «материком». Другие дороги из города тупиковые и ведут к нескольким немногочисленным и практически вымершим деревням и посёлкам области.
Первым на нашем пути стоял посёлок Снежный – некогда центр сельского хозяйства Магаданской области. По словам Юры, здесь были пастбища, фермы и луга на сотни голов крупного рогатого скота и свиней, от которых сегодня, конечно же, не осталось и следа.
Второй поселок назывался Уптар. Под его боком самая близкая от центра действующая поныне зона. Когда-то она была намного больше, с большими производственными цехами. Сам посёлок, обслуживающий эту зону, пришёл в упадок. Куча пустых частных домов, несколько панельных трёхэтажек, среди которых трудно распознать какие-либо признаки жизни.
- Эх, а какую мебель зэки тут красивую, резную делали... – вздыхал Юра. - Нарды, шахматы, серванты, столики журнальные... Собирались строить новый большой цех, до сих пор вон только остов железный и стоит.
Миновали аэропорт Сокол. Через пару десятков километров машина вывезла нас на подозрительно благополучный оазис среди этого хаоса упадка и застоя. Совсем небольшой посёлок, как и предыдущие два, но чище и аккуратнее даже самого Магадана - выкрашенные дома, яркие магазины, ухоженные аллеи и газон.
- А это владения местного маркиза, - продолжал Юра. - Посёлок, под названием Палатка. Здесь живет самый богатый человек Магаданской области. Он имеет пять или шесть крупных золотых приисков, о мелких и не говорю, и сеть ювелирных магазинов в Магадане.
После Палатки асфальт на Колымской трассе закончился. Началось утрамбованное щебёнчатое полотно – жёлтое, кривоватое и пыльное. Первый мёртвый посёлок этой трассы назывался Карамкен. Он стоял на перекрытой дамбой реке Ола. Во времена советского союза в этом посёлке было много золотых приисков, руду с которых свозили на ГОК Карамкена. В августе 2009 года здесь прорвало плотину, и хлынувшая река смела несколько стоящих у берега домов. Погибло два человека. Теперь здесь официально и вовсе никто не живёт – всех эвакуировали. Осталось лишь несколько семей, которых уже не согнать с насиженных мест. Совместными усилиями они наладили здесь быт - восстановили и застеклили несколько заброшенных теплиц и выращивают в них овощи на продажу. Возле дороги мы увидели сколоченный из палок пустой лоток с надписью "Огурцы".
- Карамкенский перевал – это главная граница водораздела Магаданской области, - говорил Юра. - Все реки, текущие южнее этого перевала, несут свои воды на юг, в Охотское море. Все реки, которые севернее, впадают в бассейн Северного Ледовитого.
Через 50 километров за Карамкеном сделали остановку в Атке - таком же почти умершем посёлке, в котором люди всё ещё пытаются как-то жить, и только лишь за счёт проходящей мимо трассы. На обочине можно встретить небольшую забегаловку-столовую и поесть борща, картошки с котлетой, пирожков и прочих пищевых ресурсов стандартного общепита. За кафе распростёрлись пустые бетонные коробки домов, железные остовы хозяйственных цехов и ржавой техники.
- Ну вот, и живут же люди как-то здесь, и ничего, - наблюдая за однородной пустынной картиной вымерших земель, пытался внушить себе хоть какой-то оптимизм Олег.
- Что значит «живут»? - возмутился Юра. - Выживают! Работы нет, люди ничем толком не занимаются. Жмутся к трассе, перебиваются от дальнобойщиков, и ни уехать никуда, ни податься, потому что дорого всё для них, и недоступно. Заложники херовой жизни.
Мы вышли немного размяться на пятаке у кафе после четырёх часов езды. Погода портилась, и сопки над Аткой затянуло густыми облаками. Здесь, за пределами города, природа Магаданской области сочетала в себе высокие сыпучие сопки Чукотки и лиственничную тайгу Якутии, только в отличие от последней, Магаданская тайга была красивее: в ней не было хилой болезненности. Большее разнообразие растительности, красивые, пышные деревья, огромное множество ручьёв и, конечно же, горы. Прекрасные, заснеженные сопки с зелёными долинами и кучей диких животных, в том числе, конечно же, и медведей. Впрочем, по рассказам Юры, медведи даже в Магадане не такая уж большая редкость:
- Недавно видели, как один в окрестностях нашей базы ошивался. Они, обычно, со стороны гороховых полей прибегают к нам в город, а потом их менты сигналками, да пожарные водомётами гоняют. Помню, зимой в город мамка с медвежонком зашла. Заблудилась, видно, бежит куда-то без разбору, и к площади, на каток, где люди катались. Пожарный впереди орёт: "Медведь! Медведь!" Народ как ломанулся с улиц, все к горисполкому, чуть дверь не вышибают. Консьерж впустил, все в здание понабились, человек двести, забаррикадировались и ждут, пока эту дичь с улиц прогонят.
С дороги мы свернули к восьми часам вечера. Здесь вездеход съехал с трала, мы все пересели на его крышу и помчали по накатанной грязи болот в неизвестные дали. Минут через сорок или через три километра сделали привал на ночь в пустынной долине. Оставшиеся семьдесят километров пути проедем уже в следующие два-три дня, если всё сложится удачно. Наспех собрали новую каркасную палатку, покидали на землю листы фанеры, сверху коврики и спальные мешки. Выпотрошили вездеход, достали посуду, еду и плитку, заварили чай и лапшу с тушёнкой. Не обошлось и без горячительных напитков. Миша поставил на импровизированный столик полторашку разбавленного спирта, отметить успешный заезд в поля.
- Ну, давайте по рюмашечке, за заезд, и спать. Завтра в девять утра выезжаем.
Собственно, я так и сделал. Сёма же, Миша и Дед немного потеряли контроль и через пару часов утратили всякий человеческий облик. Я это понял по их диким воплям, разбудившим меня глубокой ночью. Они пытались петь. Криво, плохо и нескладно. Главным запевалой был Дед. Пел Дед отчаянно и самоотверженно. Пел он нестерпимо плохо, но так надрывисто и громко, будто поёт в последний раз.
Мы с Женей и Олегом тщетно пытались заснуть. Шум, крики и споры под музыку из портативной колонки стихли только к утру, когда нетверёзые начали позлком прорываться через вход в палатку.
7
Десять утра. Дед с Мишей с трудом разомкнули очи. Семен, правда, чувствовал себя получше.
- Больше никогда в жизни не буду пить водку, - хрипло бормотал Миша, глядя в брезентовый потолок. Через несколько минут они выползли к столу и накатили ещё. Самая сильная страсть к этиловой продукции обнаружилась у Деда. Мало того, что он не просох ещё со вчерашнего дня, так и сегодня влил в себя хорошую дозу, благодаря которой нам не пришлось скучать весь день. Как только собрались в путь и залезли на крышу, бухой водила вдавил гашетку в пол, выжимая всю мощь древнего гусеничного сарая, что для кривой таежной грунтовки было непозволительно. Я понятия не имел, что вездеход способен развивать такие космические для него скорости и обоими руками намертво вцепился в поручни на крыше машины. Здесь, наверху, мы на каждой кочке подлетали на полметра вместе с кучей досок и инструментов. Это было похоже на самый страшный в жизни аттракцион, только без кресел и ремней безопасности. Мы то поднимались в гору по самому краю дорожного серпантина, где по левую сторону был стометровый крутой склон, то неслись с горы со скоростью вдвое большей, и я каждую минуту готовился прыгнуть с крыши на камни если вдруг этот сарай полетит под откос. По ощущениям, стремительный полёт вниз на этом железном гробу был, наверное, такой же, как если бы я сидел на крыше разваливающегося во время оползня дома и проваливался в пропасть, с грудой мусора и обломков.
Закончилось всё ожидаемо. Дорога, по которой мы неслись, упиралась в ручей и резко поворачивала вправо, огибая сопку. Ручей прорезал в земле канаву глубиной метра в полтора. Дед и глазом не дернул в попытке затормозить или хотя бы попытаться свернуть и на всей скорости влетел в эту канаву. Наше счастье, что у нас было секунд пять форы, чтобы приготовиться к неизбежному и стальной хваткой обхватить борта крыши. Это помогло не всем. Вещи вместе с людьми полетели через борта на водительскую кабину и в воду.
Мне чуть не оторвало руки, а всё тело с такой силой шлёпнуло о доски, что дыханье спёрло, но я всё же смог удержаться. Кто-то ободрал ребра, кто-то живот, кто спину. В реке оказалось несколько коробок, измазанных машинным маслом - на крыше пробило большую пластиковую канистру. Мотор заглох. Среди дыма и пыли только шум реки и кряхтение людей.
- Ебаная синька, блять... - выдавил Миша, - как сердцем чуял, добром не кончится...
Хлопнула открывшаяся водительская дверь, из кабины вылезла взлохмаченная голова Деда, и заплетающийся голос с задором крикнул:
- А я вам говорил, ребята, надо крепче за борта держаться!
- Женя, блять, какие нахуй борта, ты вообще видишь куда едешь?! - психанул Миша. – Ну, нахер… надо было проспаться и трезвым ехать. Больше никаких гонок! Едем нормально, не выше второй скорости, понял!?
Дед угрюмо кивнул, закрыл дверь и молча сидел в кабине, пока мы зализывали раны и собирали упавшие с крыши вещи.
Нравоучения Миши не помогли Деду стать на путь истинный, и он продолжал на полной скорости гнать вперёд. Благо, местность с высокогорной перешла на равнинную, и мы почти безопасно скакали по болотным кочкам на полях и на скорости перепрыгивали мелкие ручьи. К трём часам дня встали на обед у берега широкой реки под названием Асан. На берегу Дед разделся до трусов, нырнул в глубокую ямчину, снова по-детски удивился ледяному холоду талых вод и быстро протрезвел. После этого он ехал уже адекватно и осторожно, снизил скорость вездехода до стандартных пяти километров в час, аккуратно объезжал кочки и переезжал канавы ручьёв.
Спустя какое-то время грунтовая дорога снова повела по широким таежным долинам, петляя между сопок, поросших лиственницами и густым кедрачом. Только однажды эта дорога раздвоилась: мы свернули налево, а другие колеи пошли прямо.
- Смотри, - толкнул меня Миша, - видишь, дорога прямо идёт? А электрические гнилые столбы кое-где стоят, видал? Ещё километров пять по той дороге, и упёрлись бы в заброшенный лагерь. Днепровский, называется. Сюда москвичи любят на джипах своих ездить. Это ж типа экзотика для них - на лагеря посмотреть. Один из немногих, который более-менее уцелел. Выглядит удручающе.
Вечер. Остаток пути следовали через мелкое русло Асана. Думали остановиться в заброшенном балочном лагере старателей, но добрались до него рано и поехали дальше, пока время позволяет. Через два часа сделали остановку – подбить выскочившие в гусеницах пальцы. Задняя дверь кабины вездехода оказалась открыта. После беглой инвентаризации недосчитались Жениного рюкзака с вещами, который, очевидно, вывалился по дороге. В поисках провели три часа и вернулись на десять километров назад, пока не нашли рюкзак в канаве, лежащим на мелководном дне реки. К часу ночи вернулись на заброшенную артель старателей и остались ночевать там. Здесь из нескольких убитых балков остался только один уцелевший; в остальных зачем-то повыдирали полы, в каких-то прогнила крыша, где-то рухнули стены.
- А вы видели следы здоровые медвежьи на песке? - спросил Олег.
- Одни следы только ты видел, Олег, - отозвался Миша. – Они тут всю дорогу засрали. Развелось, конечно! Чувствую, с медведями в этом сезоне заебемся. Будут преследовать нас всегда и везде. Если раньше их хоть деревенские стреляли, когда в области народ жил, то сейчас некому. Увы, мы не на Камчатке, где каждая река рыбою кишит, и они до отвала нажираются. В этих реках нет ничего. Еды мало, медведи голодные. Если еду учуют, то так и будут до последнего на запахи ходить, пока их не пристрелишь. Так что еду и весь мусор за собой не раскидываем и сжигаем.
8
Встали рано, но сразу выехать не смогли – за вчерашний день Дед разбил ходовую ГТ-Т и ремонтировался до обеда. Только к двум часам запихнули вещи обратно и выехали. Дорога к лагерю всё так же шла по руслу реки Асан. Судя по огромному руслу этой реки и мелкому ручью посередине, весна для тайги как стихийное бедствие. Она наступает стремительно, и уже через пару-тройку дней ревущие потоки талых вод сметают всё на своём пути. По всему руслу и берегам лежат большие намывы упавших в воду лиственниц и ивняка. Не смотря на нынешний размер усохшейся реки, в ней всё же попадались глубокие ямы, в которые можно было нырнуть чуть ли не по самую крышу, поэтому ехать нужно было осторожнее, высматривая эти ямы, чтобы не утонуть.
- Был у нас в прошлом воду водила, Жиган, - кричал мне Миша. - Так вот, ему вообще похуй, куда ехать. Направление рукой покажешь, скажешь: "Езжай туда". И поедет в любом направлении, куда нужно. Бригада Деряся на его Урале с полуприцепом в прошлом году выезжала, и он этот Урал в реке утопил. Тут уж ничего не поделать. Водила он хороший, профи, но когда дороги нет и ехать приходится вслепую, даже профи попадают впросак. Мы на берег спрыгнули, закурили. Парни волнуются, бегают, спрашивают что делать, а Жиган говорит: "Да что тут поделать? Ждать. Не суетитесь, ребята, вытащат. Я этих Уралов по два штуки за сезон топлю. Сейчас на следующей полувахте уедете, а меня вытащат через несколько дней, и я вещи подвезу". Так оно и случилось.
К девяти вечера вездеход заехал на крутой берег небольшого намытого островка посреди речки. Его двигатель громко поперхнулся, выпустил столб чёрного дыма и представился.
Женя с час копался в двигателе, пока не нашёл причину. Поломка была не серьёзной, но нужной запасной детали у нас не было, а без неё машина не заведётся. Миша позвонил в контору, чтобы там срочно нашли необходимую запчасть и выслали вместе с геологами, которые уже завтра отправляются на участок за нами вслед. До места нашей дислокации осталось километров двадцать, и мы застряли, можно сказать, на его подходе, как минимум, на пару дней. Разгрузили вездеход, достали и поставили палатку, смастерили стол, разожгли костер и приготовили поесть. Миша достал новую полторашку синьки, и мы раздавили её на шестерых. Гудели до шести утра, слушали музыку, любовались вечным закатом полярного дня и болтали как туристы, выбравшиеся за город на шашлык.
Этим, предыдущими и последующими вечерами Миша неизменно почивал нас самыми разнообразными историями из своей жизни и работы. Особенно часто он любил рассказывать о Таймыре, куда впервые попал ещё студентом. Как я понял, Таймыр был для него первой любовью, как и для меня Чукотка.
- Как-то раз на Таймыре в тайгу на вездеходе заезжали, - начал он рассказывать за стаканчиком, - и надо было несколько рейсов делать, чтобы вещи перевезти, людей. Когда ехали, проскочили мимо ещё одного вездехода, он на обочине стоял. "Охотники, должно быть, стали на привал отдохнуть", - подумалось. Пока лагерь обустроили, туда-сюда, на следующий день поехали опять. Возвращаемся - вездеход стоит. Несколько раз так прокатились за несколько дней, я и думаю: "Как-то долго они там стоят на месте. Подозрительно". Подъехали, кабину открыли, а там пять трупов. Зажгли на ночь печку-капельницу на соляре, чтобы кабину прогреть, и оставили. Может с усталости вырубились, может нажрались перед этим, что более вероятно. Стали ещё с подветренной стороны, ну очень уж неудачно. Ночью поднялся ветер, начал в трубу задувать, и все эти газы выхлопные погнал в кабину. Вот и всё. Сообщили спасателям о находке, приехала специальная служба, начали трупы вытаскивать, а у них лица синие-синие. Никогда такого не видел и не знал, что люди когда угарают, то так сильно синеют.
Вот не люблю я этих старых геологов-ветеранов, которые сидят в конторе, и кудахчат постоянно: «А вот в на-а-а-аше время, а вот у на-а-а-ас!» На Таймыре, по крайней мере, всё как-то более организованно было. Не то, что здесь. Вы же слышали, как эта контора в прошлом году с соляркой обосралась? Ну, слушайте. Покупали они, значит, десять тонн солярки на сезон, на нужды всей партии. Нефтебазе полмиллиона отслюнявили, договорились, что подъедет цистерна. Какая-то цистерна подъехала, на заправке и спрашивают: «Это на вас десять тонн солярки было заказано?» Водила цистерны молодец, не потерялся. «На меня», - говорит. Я не знаю, почему они никаких документов не проверили и просто ему на слово поверили и отпустили. Но то, что они десять тонн соляры левому дяде залили, стало уже потом известно, когда на заправку цистерна от конторы подъехала.
9
Геологов ждали весь следующий день. За это время солнечная и ясная погода сменилась прохладой и переменной облачностью.
Уже на закате, часам к девяти, услыхали далекий рев машины - на Урале подъехали геологи. Несколько минут спустя прикатил второй четырехосный Урал, груженный бочками с топливом. Лагерь оживился. Геологи привезли Деду запчасть для вездехода и тот сразу же полез чинить машину. Через час двигатель ГТ-Т вновь кашлянул черным облаком выхлопа и завелся.
Следующим утром долго не задерживались. Выехали в десять и полдня добирались до стоянки старого лагеря, где в прошлом году начинали работать геологи и геофизики. Навигатор показывал расстояние в 13 километров. На месте мы были к четырём - с каждым километром путь становился всё сложнее. С русла реки не съехать - её берега плотно обступила тайга. Преодолели высотную отметку в 900 метров. В верховьях река Асан сужалась и становилась всё глубже, валуны крупнее, а путь задерживали свалившиеся в реку подмытые весенним паводком стволы лиственниц, которые всё время приходилось распиливать. Мы на вездеходе ехали вперед - прощупывали и расчищали путь за плетущимися сзади Уралом и бензовозом, чтобы те не утонули в подводных ямах реки. Всё прошло благополучно, хотя и медленно. Наконец, выбрались на широкую каменистую долину, свободную от деревьев. На другом её конце, в небольшой просеке, показались палаточные остовы прошлогоднего лагеря. До новой стоянки нам осталось всего четыре километра. По уверениям Миши, они будут самые сложные. Большие валуны и древесные заносы этой постоянно сужающейся долины могут быть не по зубам даже гусеницам вездехода.
Геологи быстро разгрузили бочки с топливом и все свои вещи с Уралов и машины сразу уехали обратно в город. Мы же натянули палатки на старые каркасы прошлого лагеря и стали ждать завтрашнего дня. Вечером пошёл дождь.
- Ну, здравствуйте, старые места. А в прошлом сезоне мы ведь только в сентябре работать здесь начали, - сказал вечером Миша.
- Почему? – спросил я.
- Потому что такая прекрасная здесь организация. Привыкай. Вечно тянут, тянут, экономят, а потом клюнет петух жареный в одно место, и давай делать всё срочно, всё бегом! Вертолёт для нас заказывали, который, видно, конторе был по карману. А вот машина летом не по карману! Причём в два рейса выгружались. Сначала мы, потом геологи. К нам по спецвызову привезли двух московских студентов пятнадцатого августа. Студенты предупредили: «У нас вот, мол, в институте всё строго: пятнадцатого сентября мы обязательно должны быть на учёбе». Предупредил об этом главного геолога. Он отмахнулся: "Миша, летите и работайте сколько потребуется. Куда они нахер с подводной лодки денутся?"
Прилетели, а эти москвичи, они, сука, из другой реальности будто приплыли. Скажешь, что ты с периферии, так сразу начинают на тебя смотреть как на недоразвитого, и постоянно: "А вот у нааас, в белокаменной.... " - затянул Миша с надменым лицом. – Короче, никто тут москвичей не любит. Лёха Бакумов говорил: "Если ты приходишь в любой бар Магадана и говоришь что ты москвич, то разбитый ебальник тебе обеспечен". Ну, в общем, лагерь начали ставить, натянули палатки, сделали всё по лагерю, работаем. Пацаны стоят, языками чешут. "Какого, говорю, вы палатки не ставите? " А они, прикинь, чего говорят?
"Ну должны же быть какие-то люди, которые нам эти палатки поставят".
"Ах, люююди, - говорю, - ну ждите, ждите".
Протупили они до ночи, пока не стемнело, потом фонарики включили и с кислыми минами начали полог разбирать и в куче вещей копаться.
Блогеры сраные. Поприезжали со своими налобными камерами, давай всё снимать, комментировать. Нас медведи в прошлом году просто заебали. Пристала к лагерю целая семья - мамаша и три молодых подростка. Дошло до того, что они средь бела дня, при шуме людей и генераторов не стеснялись залезать на склад и пиздить из него банки со сгущенкой и лапшу быстрого приготовления. Мы их подкараулили в один момент, и двоих подростков пристрелили. Ну а иначе никак! Они ж наглые, тем более, когда молодые. Москвичи сразу прибежали, тут же когти поотрезали, повыбивали зубы, прыгают на них сверху, банки свои хилые распетушили, фоткаются.
Один другому говорит: "Смотри, какой я брутал!"
Долбоёбы, одним словом. Но перло их конкретно. Пришлось им по макушке надавать, чтоб приструнились. Если фотки эти в Интернет попадут, могут и вопросы серьезные к конторе возникнуть. Они говорят: "Да не будем мы никуда выкладывать". Ну а если не будете, то и нахер тогда не надо фотографировать!
А по поводу когтей, зубов... Этой хренью как раз только такие вот туристы и страдают. Местные эвенки в этом плане очень суеверны. Точной формулировки их приметы не помню, но звучит она как-то так: "Коль у мёртвого медведя зубы заберёшь, то скоро смерть придёт и за твоими".
10
Следующим днём уехать так и не смогли из-за сильного дождя. Небо обложило тучами со всех сторон. Ещё через день Миша умирал от высокого давления и боялся, что в таком состоянии не доедет, но всё же смог превозмочь себя и заполз на крышу машины.
По руслу реки долго ехать не пришлось - оно сузилось и стало слишком каменистым - была большая вероятность свернуть катки или порвать гусеницу, поэтому пришлось проламываться через дебри тайги. И без того медленная поездка стала ещё более затянутой. ГТ-Т натужно пыхтел и ломал целые ряды лиственниц, которые, падая, корнями поддевали дно вездехода и немного приподымали его над землёй. Обычно деревья валились легко – они не могли уйти корнями глубоко в землю, потому что кроме тонкого слоя торфяника другой земли здесь и не было. Те деревья, которые не поддавались с первого раза, брались силой, нахрапом, с разгону. Сверху на головы постоянно падали обломанные ветки падающих деревьев.
Каждый раз, когда края гусеницы цеплялись и с громким лязгом и визгом отрывались от сучьев поваленных стволов, я молился о том, чтобы вездеход не разулся. Если он разуется здесь, среди болотных кочек, ивняка и поваленных стволов, это будет просто конец всему. Обуть его в таких условиях практически невозможно.
За высокими кустами кедрача не было видно канав, прорытых ручьями, в которые мы иногда неожиданно проваливались. В таких местах приходилось слезать с машины и идти вперёд на разведку.
Спустя четыре километра и четыре часа выехали на намеченное в прошлом сезоне место и стали разбивать там лагерь.
Не знаю, зачем я на следующий день вызвался ехать вместе с Дедом забирать вторую партию геологов с вещами со старой базы. Вчера строились допоздна, легли около часа ночи, а сегодня поднялся с ним в шесть утра и поехал. К счастью, доехали быстро, всего за два с лишним часа. По прокатанной дороге пустому вездеходу ехалось намного легче. В дремучей тайге счастье от быстрого передвижения, оно такое. Когда проехал четыре километра всего за два с половиной часа – это, считай, успех.
Обратно ехали чуть дольше. Выехали в полдень, и я всю дорогу клевал носом, но спать было некогда, потому что снова продолжали строиться до ночи. Баню поставить так и не успели, пошёл купаться в ледяном ручье. Не знаю, почему в такой ледяной воде у меня до сих пор ничего ещё не отвалилось. Не помню, сколько я уже полноценно не мылся. Неделю? Со дня своего отъезда в поля. Нормально обмыться в ручье невозможно. Зубы и кости сводит мгновенно. Мытьё ног и торса не в счёт.
Новым днём поставили баню, я обмылся в горячей воде и стал немного счастливее.
Жаркие дни не дают покоя, особенно в первый рабочий день. Больше половины дня палило нестерпимое солнце, а на его место пришла гроза – громыхала и густой стеной поливала окрестности где-то далеко, то с одной, то с другой стороны, так и не коснувшись нас. Поднимался ветер, пару раз капнул мелкий дождик, и туча обошла нас стороной. К вечеру она вернулась, снова громыхая, и снова мимо нас. Четырёхкилометровые профили на такой местности даются нелегко – продвижение задерживают те же горные сыпухи, что и на Чукотке. Здесь добавляется дополнительная полоса препятствий – обильная растительность долин и частые заросли кедрача на пологих склонах сопок.
Вообще, эта дрянь называется кедровым стлаником, и составляет подавляющее большинство кустарниковой растительности этих мест. Из интересных вещей, какими может поделиться стланик с окружающей его фауной, являются кедровые шишки с маленькими орешками, которые можно щёлкать как семечки. Этот кедрач составляет основу медвежьего рациона в этом регионе, потому что везде, и тем более около самого кедрача всегда можно найти большие кучи медвежьих шишек, полностью состоящих из плотно утрамбованной ореховой скорлупы.
В остальном же кедрач – это большое проклятие, ужас и страдания. Густая стена из непролазных джунглей, по которой можно ползти разве что сверху, по изгибающимся веткам и стволам, беспорядочно шатаясь как муха, увязшая в желейном пудинге.
Горы тут хоть и пологие, но высокие. Подъём на каждую отнимает много сил, хотя есть и положительные стороны. На южных концах профили заканчиваются почти на вершине длинного хребта, и с высоты открывается вид красоты неописуемой. Мы выбрались из котлована плотно обступивших нашу лагерную долину хребтов, взошли на вершину и узрели воочию настоящее чудо. С замиранием я смотрел на бесконечную гряду заснеженных сопок и зеленых долин внизу, обливаемых дождём грозовой тучи. Там, где ясно и нет туч, горы залиты бледной голубоватой дымкой, и всё с такой высоты кажется игрушечным и нереальным.
Впервые за два года со времен чукотских полей я вновь испытал эстетический оргазм от созерцания величия и красоты местной природы и ненадолго стал необычайно счастлив от переполнявшего меня чувства дежавю по тем чукотским местам, в которых навсегда осталось моё сердце. Мы сели обедать здесь же, почти на вершине хребта, на серых камнях, обдуваемые всеми ветрами, и никто не мог знать, почему мне здесь так хорошо и легко.
Стало немного грустно, когда начали спускаться в лагерь, в густые джунгли долин, кишащих комарами и прочими кровососущими тварями. Несмотря на это, здесь приятно пахло хвоей, сухим ягелем и прелой травой, и немного расслабляли тяжелую, уставшую голову, звенящие переливы бегущих где-то под выступающими обломками камней ручейков, которые выходили через расстояние на поверхность.
В лагере нас уже ждал горячий ужин и топлёная баня, подготовленная к нашему приходу Мишей, а после и отдых. Отныне каждый день на несколько часов я задерживался в палатке у Миши, постигая науку ведения журналов съёмки и первичной обработки данных. Все эти манипуляции казались мне сперва сложными и непонятными, но я освоился быстро, и уже через неделю мог самостоятельно интерпретировать все данные, снятые с приборов.
11
Геофизики от геологов, помимо специальности, отличны и тем, что геофизический коллективный труд преобладает над индивидуальным геологическим. Так уж получается, что геофизикам здесь приходится работать в связке по нескольку человек, согласованно и дружно. Геологи же ходят парами. Наверное, отчасти этим можно объяснить их плохую организацию и раздолбайство.
Мы поставили лагерь по приезде за три дня, у них он строится уже вторую неделю. С Мишей нам повезло. Он любит комфорт, что в совокупности с его наглостью и способностью доставать окружающих, всем играет только на руку. В конторе у снабженцев он выпросил много полезных вещей. У нас была электроплитка, хлебопечка и даже маленькая стиральная машинка. Мы действительно жили очень комфортно и хорошо, чего не скажешь о геологах. Их руководитель по имени Рома вообще плевать хотел на какие-то комфортные условия, поэтому геологи жили в постоянном говне и разрухе. Несмотря на то, что мы стоим одним лагерем, у нас всё разное: столовые, бани, туалеты. Вместе с организацией лагеря, у геологов отсутствует и чувство ответственности за вещи и инвентарь, поэтому у них нет ничего, кроме, разве что, ружья у Ромы, в чём было большое его преимущество.
Более тесно с геологами-студентами мы стали общаться уже только под конец сезона, когда те собирались дождливыми вечерами в палатке у Кулешова. Один из них рассказал мне о Роме и о других геологах этой конторы в целом, для которых наплевательская организация считается нормой:
- Честно, мы завидовали вам, что у вас так всё хорошо и аккуратно, а у нас отвратительно, как попало и криво. Третий курс, работаем только первый сезон, и у нас с организацией беда, потому что начальник вот такой. Вы видели, какая у нас кухня? Стол с лавками, навес из брезента над головой, и больше ничего. Знаешь, сколько мы её делали? Неделю. Думаю, никто не будет спорить, если я скажу, что геологи в этой конторе, да и вообще в принципе, ценятся больше, чем геофизики. Мы важнее. Геологи – они материалисты, они работают с реальными материалами, собирают пробы, шлихи. Вот они, образцы, осязаемы и реальны. Ты их изучи и получишь достоверные данные о том, что находится в недрах этой земли. А геофизика — это чистой воды шаманство, где вместо бубнов только ваши приборы да абстрактные графики и карты аномалий, на основе которых можно строить не всегда точные и достоверные теории о структуре этих недр. Так к чему это я? Почему у вас, геофизиков-шаманов есть всё, а у геологов, вывозящих всю самую важную часть этой разведки, нет ничего? Мы задавали этот вопрос Роме. Знаешь, что он ответил? "Да делать им нехуй, понабрали шмотья, вот и строют всякую хрень". Вот и всё. Роме похер, как вообще в полях жить. У вас Миша об этом позаботился – разогнал всех снабженцев. И беда не в том, что Рома так не может. Он просто так не хочет. Ему это не нужно, всё его устраивает и так. И, похоже, так заведено у всех геологов. Знаешь Артёма, что с нами в этом сезоне работает? Нет? Он сынок ведущего геолога, Попова. Те парни, которые работали тут в прошлом сезоне и приехали в этом сюда снова, рассказывали о нём. Батя у него жёсткий, к комфорту и удобству не прилюблен. Так вот, услышал кто-то ругань Артёма с отцом. Артём должен ехать на участок уже накануне, а у них нет ничего. Ни вещей, ни инструментов, ни посуды. Артём и говорит:
- Да как мы поедем, па? У нас топоров даже нет!
На что отец отвечает:
- Топоры я найду, а больше вам и нахуй ничего не нужно.
12
Весь день шёл дождь, все сидели по палаткам, а после обеда Рома с Дедом поехали на старый лагерь, встречать новую партию геологов на наш участок. Поздней ночью Дед притарахтел на своём сарае обратно с новым рабочим биоматериалом и бутылкой водки. Кончилось всё ожидаемо.
Утром тучи немного растянуло и выглянуло солнце.
Когда ели, в столовую вошёл проснувшийся Миша с заплывшим лицом и произнёс:
- Прошу прощения, господа, но вчера ночью я снова имел неосторожность напиздиться.
Зашёл Рома. Рассказал о том, что на прошлогоднем старом лагере объявился медведь. Он распотрошил оставленные геологами вещи и погрыз бочки с соляркой, до которой пытался отчаянно дорваться, как они любят это делать с любой канистрой ГСМ, что бы в ней ни было. Большая любовь медведей к нефтепродуктам объясняется тем, что подобная отрава неплохо спасает от летнего гнуса и комарья. Не знаю, откуда у медведя такая информация. Если он находит открытую бочку, то обмазывается её содержимым с ног до головы.
Вышли в маршрут. Было солнечно, но уже на половине профиля налетели многочисленные тучки, которые поливали нас мелкой моросью. Каждый раз, когда начинался дождь, я надевал дождевик, а когда туча пролетала и дождь заканчивался, снимал его, потому что без дождя он действовал как парник, и под ним я взмокал вдвое быстрее. Поиграв так в переодевания раза три, в итоге бросил это дело и при очередной мороси надевать дождевик не стал – решил, что дождь всё равно быстро закончится.
К тому моменту когда я понял что этот дождь уже не закончится, вымок до нитки. Ледяной ветер обдувал прилипшую к телу одежду, но тело горело от постоянного движения. При подъёме на новую гору зашли в сплошной непроходимый кедрач. И без того мизерная скорость нашего передвижения уменьшилась в разы. Я стоял в середине разноса и подтягивал толстую верёвку, скрепляющую шлейфы приёмника и генератора электроразведочной аппаратуры. Тяжёлая веревка постоянно цеплялась и зажёвывалась в многочисленные рогатины кустарника, что делало передвижение невозможным. Я тянул верёвку, подскальзывался на мокрых камнях, падал, ломал ветки, ушибался. Я представлял себя бурлаком на Волге, хотя точнее - перетягивателем каната, другая сторона которого была привязана к дереву. Все психуют и подгоняют, дёргают верёвку разноса, вырывая её из рук. Пока доползли до лагеря, истрепали все нервы, вымотались и немного покалечились падениями. Пишу и чувствую, как больно мне сгибать суставы на руке, потому что до боли в костях сжимал скользкую мокрую веревку и тянул её что есть сил на себя. Пока проходил этот отвратительный профиль, несколько раз подумал: что я вообще здесь делаю, и почему я до сих пор работаю на этой работе?
13
Через пару недель Миша покинул нас. Со дня на день к нам должны были приехать геофизики со второго участка под названием Дерясь – оттуда, где работал Кулешов. Они выполнили планы на Дерясе и теперь едут работать сюда, на участок под названием Тиара. Миша собрал свои вещи и поехал с Дедом на встречу. Новые геофизики ждали на старом лагере, куда их подвёз Урал, который заберёт Мишу. Немного грустно и страшно оставаться теперь за старшего вместо него. Но есть и свои плюсы. Когда Миша уехал, я быстро собрал все свои вещи и переехал из палатки Семёна и Жени на его место, к Олегу. Теперь мне просторно и хорошо. И есть свой служебный ноутбук.
После отъезда Миши в лагерь ненадолго пришли холода. Временами лил дождь. Ночью облака обычно ненадолго рассеиваются, начинает слегка подмораживать. Приходится чаще топить печку по ночам.
Через день шестеро геофизиков уже были в нашем лагере, включая Кулешова и начальника геофизиков Лёву. Они заявились в шесть утра. Лёва, сидевший на лбу ГТ-Т, спрыгнул с вездехода и разрядил свой карабин. На вид ему было около тридцати. Немного смугловатый, немного пухловатый, он был тихим и незаметным, не создавая вокруг себя такого значительного, шумного эффекта присутствия, как это получалось у Миши. Остальные были молодыми студентами. Все сразу взялись за дело и принялись ставить лагерь, а мы пошли в маршрут.
Начало дня было ясным и безоблачным. Приятно пригревало утреннее солнышко, по которому можно понять, что днём будет жарко, особенно, когда придётся лазать по горам. Кроме футболки и тонкой робы я ничего не надел, и не стал брать с собой больше одежды, пренебрегая уже усвоенным для себя правилом двух часов, в течение которых погода на севере может измениться до неузнаваемости.
Примерно через такой промежуток времени, когда мы шли по профилю в сторону лагеря, нас плотным напором полоскал дождь и считал кости ледяной ветер. Наверное, к подобному я привыкну не скоро. Быстрая ходьба с приборами и лазание по каменистым склонам не помогали согреться вымокшему телу с прилипшей одеждой. Я с трудом попадал скрюченными пальцами на кнопки прибора и мечтал поскорей оказаться в тепле. Но всевышняя природа позлорадствовала ещё сильнее, и на наши головы крупными хлопьями стал падать снег. Мы не домерили несколько точек маршрута, психанули и пошли в лагерь.
В следующий раз я не стал повторять своих старых ошибок, взял с собой тёплые вещи и не прогадал - пролетающие над нами в течение дня тучи приносили метель, ненадолго засыпая нас снегом. Снег, это всё же лучше, чем дождь – меньше мокнешь. Пришли в лагерь как обычно, но и в лагере я работал допоздна. В шнуре электроразведочного прибора разорвался шлейф и его пришлось паять. Это уже случалось при Мише, он его паял, паяю и я. Так это странно и по-русски - паять прибор на гарантии стоимостью в шестьсот тысяч при помощи гвоздя и газовой горелки. Но делать нечего. Работу нужно продолжать, а новые шлейфы если и привезут, то ещё не скоро, да и смысла мало. В таких условиях шлейфы изнашиваются очень быстро, постоянно перегибаются под оплёткой и отрываются. Благо, чинить их легко. Сначала я очень старался. Но потом, когда износились все четыре шлейфа установки, и четыре запасных тоже, не было и дня, чтобы хоть один починенный шлейф не начинал отходить снова. Приходилось прибегать к методам более варварским – перерезать обмотку шлейфа ножом в месте обрыва, оголять контакты, просто скручивать медные жилы вручную и обматывать изолентой. Получалось намного быстрее, а иногда даже долговечнее.
Вообще, в каждом сезоне рано или поздно неизменно наступает тот момент, когда начинает изнашиваться, рваться и ломаться абсолютно всё, и сперва даже не замечаешь, как потихоньку человек превращается в оборванного бича. Максимум, что тут можно сделать – каждый день превращать себя в бича парадного: заклеивать сапоги, зашивать одежду, чинить приборы. Выглядит всё равно не особо, но хоть как-то сносно. Когда в тайге хорошая и тёплая погода, сложно позволить себе и другим сидеть в лагере и чиниться. Быстрый косметический ремонт и снова в путь, до ближайшего куста или горной сыпухи. С другой стороны, иногда, в долгие дни погодного штиля выходные всё же необходимы, и не только потому, что ты выглядишь как бомж, но и потому, что устаёшь безмерно.
Со временем я немного наладил контакт с Лёвой и изредка перекидывался с ним парой фраз. Не скажу, что человек он общительный, но в целом, приятный и добрый. Чисто рабочее наше взаимодействие заключалось в том, что он иногда заходил ко мне в палатку и интересовался ходом выполнения работ. Я отвечал ему, сколько объёмов выполнено.
По приезде он договорился с Дедом насчёт готовки еды для геофизиков: тот готовит нам каждый день и топит по вечерам баню, а за это мы с него списываем все деньги на еду, которую он проест за сезон, и раскидываем на каждого. Потеряем совсем немного, зато производительность труда и время на отдых увеличится.
Высматривая в окружающей нас тайге сухостой для дров, Лёвины парни стали заодно и рыбаками, выловив из воды семь пачек солёного сала в вакуумной упаковке. Неделю назад, когда шли дожди, геологи оставили на берегу реки кастрюлю закупленного на свой отряд сала. Поднявшаяся вода смыла его вниз по течению. Мы с большим удовольствием пожинали плоды геологического раздолбайства.
14
Первое августа. Всё вокруг плотно затянуло тяжёлыми тучами, которые спустились в долины и укрыли собою лагерь. В воздухе стоит сырая, мелкая взвесь и ватная, звенящая тишина. Ни ветра, ни пения птиц – только тихое шипение обмелевшего ручья под горой. В такие дни время тянется особенно медленно. Приходится подолгу ждать, когда тучи отдадут земле свою влагу, снова поднимутся вверх и улетят набираться новых сил, куда-нибудь подальше отсюда.
На часах семь утра, и мы собираемся с Лёвой в тайгу. Он хочет взять ружьё и пойти поискать следы всякой дичи, а я просто увязался с ним, от скуки.
Вся тайга отсырела от стоявшей в воздухе водяной взвеси. Ветки пушистых лиственниц поседели от росы, а горных хребтов совсем не видать за облаками. На один из таких хребтов мы и карабкались – неспеша, с перекурами, слушая, как хруст рассыпающихся под ногами камней разносится эхом в узком ущелье. На вершине было немного ветрено и очень туманно. Видимость первые десятки метров. Всё что дальше – туман войны, парное молоко, конец света, что угодно. Лёва снял дождевик, чтобы хоть немного просохнуть. Посидели, выпили чаю и пошли по вершине хребта, где проходила звериная тропа. Небольшой островок камней в поле зрения, и ничего вокруг. «С такой видимостью друг друга бы не потерять», - подумалось мне. Когда мы поняли, что заблудились и идём не в ту сторону, Лёва решил достать навигатор.
- Сейчас пройдём немного южнее и спустимся с сопки, - спокойным голосом говорил Лёва после того как мы вернулись обратно. - Там должна быть небольшая терраса. На терассе ягельник, кедрач, мало ветра. Олени и горные бараны любят такие места. Обычно, они устраивают на них свои лежанки.
Мы гуляли по сопкам несколько часов – то спускались с террас, которых нашли множество, то снова поднимались на тропу, удобренную свежим бараньим помётом.
Ближе к полудню туман начал рассеиваться, и тучи поднялись вверх, обнажив далёкие окрестности сопок. На одном из хребтов таял большой белый ледник. Лёва сказал, что живность любит обитать возле них в жару. Мы сели на склоне горы, напротив ледника, снова налили чай и внимательно стали высматривать в долине животных, но не нашли никого. Спустились вниз, где нашли следы копыт, лежанки баранов, и взрытые оленем ямки в ягельнике.
Пошёл дождь. Укрылись под склоном большого останца и вытащили обед. Собрали немного сухих веток, чтобы разжечь костёр, но тут Лёва понял, что забыл спички. Порывшись по карманам, он вытащил ракетницу и решил аккуратно выстрелить по веткам, чтобы зажечь их вылетевшим сигнальным огнём. После того как ветки разлетелись от выстрела во все стороны, решили, что обойдёмся и без костра. На обратном пути, когда возвращались домой по долине вдоль ручья, встретили средних размеров лиственницу, разорванную в щепки. На первый взгляд я бы подумал, что во время грозы в неё ударила молния, если бы не многочисленные медвежьи следы вокруг. Переломанный ствол лиственницы был изодран когтями от верхушки до самого низа.
- Это медвежата весной резвились, - сказал Лёва. - Забава у них такая. Залезут на самую верхушку, вцепятся когтями в ствол и сползают до самого низу.
Должен сказать, что либо из Лёвы охотник был так себе, либо ему просто не везло. В этом сезоне горных баранов в маршрутах встретили все, кроме самого Лёвы. Однажды случилось так, что он на несколько дней слёг с высокой температурой и его парни ходили в маршруты сами. У всех были рации, и Лёва сказал, чтобы ему сообщали, если кто-нибудь увидит баранов, и тогда он поднимется и придёт.
Днями позже, когда мы лезли на сопку, из рации раздался голос кого-то из второй группы геофизиков:
- Лёва, тут четыре козла по горам ходят.
- Это ты про нас? - отозвался Семён в свою рацию, когда мы ползли по склону.
Лёва так и не ответил. Видимо, его сморил глубокий сон.
15
Обложной дождь всё продолжал идти и не стихал целую неделю.
Первые пару дней мы ещё пытались заниматься хоть какой-то деятельностью. Я ходил с Лёвой искать следы призрачных зверей. После поехали с ним и с Дедом на поиски водителя Урала, который должен был доставить нам еду, запчасти, топливо, одежду.
Его прибытия на старую базу мы ждали ещё за день до нашего нынешнего отъезда. Рома ездил ночью, но никого не застал. Видимо, Урал задержался в пути из-за поднявшейся в реках воды и не смог доехать до лагеря вовремя. Связи с водителем не было. Рома не стал ждать его в дождь и оставаться там с ночёвкой, поэтому вернулся обратно. Нам повезло больше. Когда мы приехали в полдень на старую базу, нас ждала провизия, прикрытая целлофаном. Видимо, водитель приехал на базу только под утро, выгрузился и сразу уехал обратно, потому что кто знает, на сколько ещё поднимется вода, и сможет ли он уехать позже. В такую непогоду лучше уезжать сразу, пока есть возможность.
Нас встретили всем лагерем. Народ получил свои сигареты, сапоги и сало. Мы побежали на кухню и сразу накинулись на это сало, жевали жёсткое мясо с сырым хлебным мякишем, который почти никогда нормально не пропекается в кухонной хлебопечке. Достали брагу. Я хряпнул две кружки и меня развезло. Вернулся в мокрую палатку. Полог, натянутый поверх брезента палатки, от сильного ливня дал течь в нескольких местах. Подмочило кровать, стол, капли падали на печку. Я на шатких ногах выполз из своего жилища, прихватил с собой Олега, и мы кое-как смогли натянуть новый брезент поверх старого.
С тех пор больше и не просыхали. Пятидесятилитровая канистра кулешовской браги, настоянная на сухофруктах для компота, была противной и вонючей, но никого это не пугало. Теперь весь лагерь погрузился в пучину пьянства и содомии. Когда была выпита вся брага, в ход пошёл технический спирт, которым Олег протирал сапоги перед клейкой и смесь пропана и бутана из газовых баллонов. Однажды я допился до такого беспамятства, что не помнил, кто меня отнёс до палатки. Каким-то чудом я всё же находил в себе силы, чтобы каждые полчаса доползать до порога палатки и прямо оттуда блевать в дождевую грязь, а потом Олег всю ночь отпаивал меня активированным углём. С тех пор я до конца сезона и смотреть больше не мог на эту брагу и какой-либо алкоголь вообще.
Успехом в пробитии самого низкого морального дна отличились геологи. В их стане был один длинноволосый парень по имени Андрей. Выпить Андрей любил, но сразу предупреждал своих коллег об эффекте, который оказывает на него алкоголь: после нескольких стаканов в нём просыпается безудержное желание искать себе на жопу приключения, от чего он может встать и просто пойти без разбору куда глаза глядят и заблудиться ночью в тайге. Опасаясь такого развития событий, он сразу попросил своих товарищей, чтобы те связали ему ноги. Парни обмотали ему ноги скотчем и начали пить дальше.
По каким-то стечениям обстоятельств, праздник незаметно перекочевал в другую палатку, куда постепенно перетекла вся компания, кроме одного человека. Заскучавший Андрюха не желал сидеть в одиночестве, разорвал на себе скотч и пошёл куролесить по лагерю. Парни быстро его поймали и на этот раз зафиксировали надёжней: помимо перематывания скотчем ног, привязали отдельно каждую его руку к каркасу палатки и снова ушли пить. Некоторое время Андрюха лежал спокойно, пока не осознал, что всё выпитое им в этот вечер начинает проситься наружу. Так как у него не было возможности встать и даже перевернуться набок, то он, на сколько смог, приподнял голову повыше и начал блевать себе на грудь. Извергнувшиеся из него массы растеклись по всему телу, потекли на постель, на пол и на волосы. Той ночью его соседи так и не смогли спать с Андрюхой в одной палатке. Его развязали, но на утро он всё так же продолжал лежать скорее мёртвый, чем живой и жутко смердеть, пока к вечеру парни не отогнали его пинками в баню, чтобы он постирал свои вещи и смыл ту заблёванную слипшуюся паклю, которая была у него на голове.
16
Гора Тиара, или Тира имела абсолютную отметку в 1590 метров и стояла на самом краю нашего рабочего участка. У неё была форма трапеции, без четко выраженной вершины. Один её край был пологим. По нему приходилось забираться целый час. С её плоской вершины мало что можно было увидеть, кроме самой этой большой вершины, и только при подъёме с южной стороны, где склон гораздо круче, можно рассмотреть серебряные воды большой реки Малтан.
В первый раз подъём на эту гору был тяжёлым и долгим. И только нам стоило на неё подняться, как небеса разверзлись и обдали нас холодным ливнем, который казался ещё холоднее от сильного ветра на вершине.
Склоны Тиары сложены крупными обломками пород человеческих размеров. Все они поросли чёрным и жёлтым лишайником, и при намокании становились подобны огромным скользким кускам мыла. Дойти по ним обратно до лагеря и ничего при этом не отбить было невыполнимой задачей, которую мы проваливали при каждом падении. Чуть ниже по склону от Тиары в сторону лагеря отходит длинный хребет, по которому протоптана широкая звериная тропа. Если бы не многочисленные оленьи тропы на хребтах и медвежьи в долинах, с передвижением и навигацией на этом участке было бы немного сложнее. Живность спасается от хищника на хребтах и вершинах, а хищник ходит по долинам и ест кедровые шишки. В конце июля по этому хребту к нам в лагерь пришёл медведь. Он медленно плелся по вершине сопки и с любопытством рассматривал раскинувшийся в долине лагерь людей. Мы поставили лагерь прямо на медвежьей тропе, перегородив ему путь, и медведь поступил мудро – начал обходить лагерь стороной, по хребту сопки. Рома вынес из палатки ружьё и выстрелил в воздух. Медведь пулей понесся прочь и уже через пару секунд скрылся за хребтом. В тот день нам было страшно идти работать в то место, где час назад проходил медведь, но себя мы пересилили. Коль хватило у него ума не соваться в лагерь, то и на четверых человек он в одиночку не пойдёт.
Вечером в лагере праздник. У Кулешова день рождения. Лёва поправился и испёк в хлебопечке пирог из сдобного теста. Тесто мы обильно обмазали варёной сгущёнкой и обложили кружочками консервированных ананасов. Посидели на кухне. Сегодня без алкоголя. Вспомнили позапрошлый день рождения Кулешова на Чукотке. Тогда он встречал его в больнице Анадыря, из-за того что упал в лагере и вогнал себе в ногу деревянную щепку, из-за которой ступня распухла и загноилась.
Сегодня я понял, что наш рабочий сезон уже перевалил за середину, а работы проделать нужно ещё очень много. Открывшийся во мне приступ трудоголизма и честолюбия не давал покоя, и я как проклятый гонял парней на Тиару изо дня в день, стараясь успеть за один маршрут как можно больше. Часть геологов уже заканчивала свою работу. Скоро они должны были ехать на другой участок вместе с Дедом, который часто, помимо готовки, на своём вездеходе возил нам из тайги дрова. Наши запасы дров подходили к концу, поэтому после маршрута мы ели и ходили пилить, возить, колоть свежий лес, который и сырым горел отлично. Нагрузка была максимальной, и к ночи я валился с ног от усталости. Парням тоже было тяжело, но они стойко всё сносили, практически без возмущений. Слабину давал один лишь Олег.
Иногда его жалобы имели налёт паники и отчаяния. Олег начинал ныть и роптать на свою тяжёлую судьбу и на мой беспощадный менеджмент.
В начале сезона, когда мы работали в более спокойных условиях и с меньшими нагрузками, он был спокоен и весел. Рассказывал множество историй, потчевал шутками и помогал с мелкими делами. Под конец он начал расклеиваться и пессимистично смотреть на всю ситуацию с работой в этом сезоне. Моя вспышка трудоголизма была отчасти его заслугой. В одном из наших споров он с уверенностью сказал, что это работу нам ни за что не выполнить в срок – времени мало, а объёмов слишком много, поэтому нет смысла зря рвать сердце и пытаться всё успеть за этот сезон. Я воспринял его слова как вызов и ответил, что мы костьми ляжем, но сделаем эти объемы любой ценой.
Такое заявление Олега бескрайне огорчило. Он долго что-то причитал, но на какой-то открытый и решительный бунт не решался, а действовал всегда исподтишка. Он никогда не отказывался от работы, но постоянно ныл, приводил свои скептические доводы или просто старался рассказать что-то, что, по его мнению, должно было бы меня как-то заставить разжалобиться и допустить поблажки.
Он постоянно упрекал меня в том, что я, якобы, слишком быстро бегу, и он не поспевает за моим быстрым шагом, хотя на самом деле мы всегда ползли очень медленно. Один раз он рассказал мне, как бы между прочим, историю о том, как в детстве переболел коклюшем, который дал осложнения, из-за чего теперь объём его лёгких на литр меньше чем у обычного человека, и от этого при подъёме на вершины он начинает задыхаться. Как-бы подтверждая свою историю, на склонах он часто начинал громко и сипло втягивать ртом воздух и долго переводил дыхание, из-за чего мы на каждой точке задерживались по нескольку минут.
Его медлительность невероятно бесила, и мне постоянно казалось, что он симулирует, хотя всё же и делал скидку на его возраст и сам характер – постепенный, медлительный. На подъёмах, когда солнце жарко припекало нам спины, Олег останавливался, стягивал с себя кучу своих портков, запаковывал их в рюкзак, и потом мы шли дальше. Ближе к вершине тело начинал обдувать холодный, резкий ветер. Становилось прохладно. Олег останавливался, открывал рюкзак, доставал вещи и укутывался снова. После того как мы переваливали через вершину и шли по склону вниз, ветер исчезал, и тело опять грело солнце. Олегу становилось жарко, и он начинал раздеваться. Наблюдая за его неторопливыми манипуляциями по нескольку минут, мне хотелось его убить.
В маршрутах накалившуюся ситуацию своими безобидными шуточками разряжал Женя. Олег всегда ходил в самом конце установки, и в то время как мы уже спускались с горы в долину, Олег ещё был наверху, сползал вниз по камням очень медленно и порою так неуклюже, что невольно провоцировал лавину камней, которые разлетались из-под его ног и скатывались по склону вниз.
- Олег, не катай камни! – кричал снизу Женя. – Зачем катаешь? Они тебя не трогали, вот и ты их не трогай! Да и вообще, нахуя ты туда залез? Давай, спускайся, пошли лучше домой, хватит фигнёй заниматься.
После таких шуточек меня немного попускало, но только до того времени, пока мы не возвращались в лагерь. И тогда, после тяжёлого и долгого рабочего дня Олег начинал кряхтеть в палатке и учить меня жизни – что я не должен так отдаваться работе, не должен работать на износ, а остепениться, понять, что всё оно того не стоит, и оставить своё честолюбие.
Однажды на половине профиля у Олега оторвалась подошва на уже десяток раз подшитом ботинке, дырявом и изношенном. Мы останавливались каждые пять точек, чтобы он смог примотать изолентой оторванную подошву и пройти ещё несколько точек. И с каждым профилем я всё сильнее убеждаюсь в том, что работа с Олегом – сплошная мука, и таскать с собой в поля такую обузу слишком тяжело, а заменить его просто некем. В тот день Олег износил последние свои ботинки и вечером я побежал по лагерю искать ему другие. Тяжело было откопать обувь на его лыжу 46 размера, но мы нашли что-то близкое – поношенные сапоги 44 размера Лёвиного геофизика Егора. Олегу они были как раз, впритык. Уверен, что он сидел в палатке и молился, чтобы я не нашёл для него большие сапоги. Я понял по его выражению лица как он расстроился, когда я принёс для него в палатку новую пару.
17
В последнее время в тайге снова стоит ясная и тёплая погода, которая только и шепчет, что надо идти на работу, потому что я чувствовал – хорошая погода в конце августа не будет долгой. Мы быстро нагнали объёмы, и вскоре я немного успокоился. Потихоньку стал пропадать гнус и комар, уже можно было ходить на работу без москитной сетки, из-за чего у меня обгорело лицо – кожа пылает и жжёт, прикасаться даже больно.
Стали делать больше выходных, чтобы починиться и приготовить в маршруты еду. В дни отдыха Лёва обычно пёк хлеб на кухне. В один из дней, когда мы остались отдыхать, а он с парнями ушёл в маршрут, то хлеб решил испечь я – сам намесил тесто в кастрюле, высыпал в муку слишком много сахара, сухого молока и дрожжей. Словом, ночью каждая палатка наших геофизиков в лагере превратилась в газовую камеру. Ядовитый хлебный духан, который неукратимо рвался наружу с удивительной частотой, невозможно было держать в себе, и мы с Олегом стреляли по очереди, пока мне не стало невыносимо плохо и тошно от отравляющего запаха собственных же газов.
Как назло, в эту же ночь один из моих сапог, который обычно висел у выхода рядом с печью, упал на неё и начал дымиться. Я проснулся от того, что мне было невыносимо тяжело дышать. Ужасно болела голова, а палатка была заполнена чёрным дымом.
В начале сентября, когда вторая группа геофизиков закончила свою работу, Лёва решил предпринять очередную вылазку в тайгу, на этот раз на рыбалку. Он прихватил с собой всех желающих из своего отряда и ушёл с ночёвкой на Малтан, до которого от лагеря 3-4 часа пути. Лёва уже ходил на разведку в том направлении и высмотрел охотничий балок на берегу реки, поэтому вещей много не брал.
На следующий день, ближе к вечеру, в лагере появились двое из лёвиной команды. Прибежали первые, пока остальные плелись позади. Они рассказали, что рыбалка на Малтане толком и не состоялась – рыбы просто не было. За пару часов в четыре удочки они поймали одного хариуса и ещё троих сетями и сразу же их съели. На ночь заселились в охотничий балок с выбитым окном, которое забили целлофаном. На голый пол постелили спальные мешки, улеглись штабелем и уснули, не затопив печку. В три часа ночи всем внезапно показалось, что не топить печку было плохой идеей. Занялись растопкой. Под утро в сети забилось ещё четыре хариуса, которые и были съедены на завтрак. Снимая сети, встретились с двумя угрюмыми мужиками, которые сплавлялись вниз по реке на резиновой лодке. Парни и мужики долго оценивали друг друга тяжёлыми взглядами, не проронив ни слова. Обратно в лагерь все возвращались угрюмыми, уставшими и с одной мыслью в голове: поскорей бы доползти до родной тёплой палатки.
Уже на следующий день после лёвиной рыбалки опять начались дожди. Тучи собирались долго – за три дня до них было пасмурно, летали высокие густые облака с редкими просветами ясного неба, и вот дожди. Как назло, ночью тучи почти всегда растягивало, и ударяли первые серьёзные заморозки. Замерзла вода, индевела трава и кусты. Ночью вставал несколько раз подкинуть дров в печь, да всё кутался в спальник. Днём же ясно и жарко. Ночи стали такие тёмные, что после восьми вечера без фонаря ничего не видать. На небе слабо сияют звезды, но совсем не дают света. Луны же здесь никогда не видно из-за обступивших лагерь острых сопок.
Этот полевой сезон заканчивается куда раньше, чем я рассчитывал. Лёва сказал, что машина приедет за нами ровно через неделю, а сам он вместе со своими парнями уезжает уже сегодня на перевалочную базу, а потом в заброшенный лагерь старателей, где через несколько дней их должна забрать вахтовка. В нашем лагере, помимо меня с товарищами, остаётся ещё и Рома с небольшим отрядом своих геологов. Им работы так же как и нам, дней на пять, вот только когда эти пять дней закончатся, да и закончатся ли к отъезду – для всех загадка: послезавтра снова обещают затяжные дожди. Сам же Лёва надеялся на это очень сильно, чтобы сидеть в балке на заброшенной стоянке старателей и ловить рыбу – сейчас её там очень много.
Мы продолжаем работать. Тайга в долинах пожелтела, и лиственничные иголки снова находятся в самых неожиданных местах. На кустах кедрача созрели шишки с маленькими орешками. В маршрутах мы обрываем их и щёлкаем ядра как семечки.
Дожди всё не прекращались. В один из дней с утра было очень пасмурно и сыро, но без дождя. Из-за погоды я боялся не успеть всё сделать в срок, поэтому всё равно пошли. Пока собирались, несколько раз накрапывал небольшой дождь. Парни было расслабились, но быстро огорчились, когда я всё равно погнал их на работу. Только стоило нам выйти, как пошёл дождь и не прекращался до конца рабочего дня. Продираться в дождевиках через вымокшие кусты кедрача занятие отвратительное – через час всё равно весь мокрый до нитки. Хорошо, что было безветренно, тепло, и сам дождь был приятный, грибной.
И всё же я пожалел, что вылез в дождь на работу и сказал Олегу, чтобы он передал по рации идущим впереди парням отбой, но тот просил меня добить профиль, чтобы не переходить его заново, а в конце профиля молча пошёл на следующий. Это меня приободряло и давало сил работать дальше. В голову лезли новые переживания о том, что из-за дождя может ухудшиться достоверность отснятых данных, и эти профиля придётся перехаживать заново. Впрочем, опасения не подтвердились, и с данными всё было в порядке. В конце концов, проклятый дождь добил меня окончательно, и я решил закончить работу немного раньше и побрёл весь вымокший домой.
Через час после того как вернулись в лагерь, где-то вдалеке послышалось тарахтение ГТ-Т - Дед возвращался с перевалочной базы. Через несколько минут его сиплый громкий голос уже доносился из нашей кухни.
- Там, на базе старателей, где балки, сейчас человек двадцать сидит, - рассказывал он. - От этих балков до трассы дорога терпимая, УАЗик доехать сможет. Вот и гоняют его, грузят вещи потихоньку, и человека по три-четыре в день отвозят. Сколько там этот УАЗик увезёт? Набилось кучу народу в этот один уцелевший балок. Правда, потом хоть второй починили, не так тесно стало. Тоже у них дожди, сыро. Пожрать приготовят большую кастрюлю, её сразу и нет. Чайник так же – поставили, и попробуй за всеми успеть. Туалета нет, бани нормальной нет – есть одна совсем маленькая, моются по одному до глубокой ночи. В общем, беда. Сбежал я оттуда с большим удовольствием, и снова ехать пока не охота. И вот думаешь теперь: стоило ли спешить, чтобы сидеть там битком? Нет, на этой неделе туда лучше точно не соваться. Хорошо, что вы ещё здесь.
- А вахтовку так и не починили? - спросил Олег.
- Они эту вахтовку всё лето починить не могут. Хорошо бы её отправить, сразу всех бы забрать можно было. У них ещё небольшая полувахта есть, но она других людей сейчас откуда-то вывозит. Если и будет, то ещё не скоро, - сказал водила и помолчал немного, после чего продолжил:
- Ну, это сейчас выходные уже на носу, в выходные никто за ними не поедет. А понедельник - день тяжёлый. Так сразу и не соберёшься.
- А во вторник водила за час до отъезда узнает, что ему ехать черти куда, поедет собирать вещи, прощаться с женой, колеса менять, - подшучивал Женя.
- Глядишь, к вечеру и соберётся, - хохотнул Дед, - с трассы съедет, переночует, и к обеду среды будет на месте. Если, конечно, не сломается по дороге, и если поднявшаяся после дождей река его не снесёт.
- Короче, мы теперь тут до снега на рисово-гречневой диете сидеть будем, - подытожил Олег.
18
Дождь уже который день с перерывами поливает пожелтевшую яркую тайгу. На улице спокойно, безветренно и тепло. Геологи собирают свои вещи и готовятся к скорому отъезду. Рома каждый день бегает ко мне, чтобы узнать, сколько рабочих дней нам осталось, да всё прикидывает, на какое бы число заказывать машину, чтоб не прогадать и всё успеть. Отъезд перенесён на день - со вторника на среду, и кто знает, сколько это продолжится ещё. Мается и Олег. На днях в маршруте он где-то выронил из рюкзака свой швейцарский нож – подарок брата – да всё рвался сделать вылазку и найти его.
Сегодня он попросил меня научить его обращаться с навигатором. Через несколько минут к нам обоим пришло осознание, что он не сможет за эти несколько минут обучиться управлять таким простым устройством как навигатор. Тогда Олег попросил меня пройтись с ним по маршрутам и я, по своей доброте душевной, согласился, хотя с самого начала был убежден в бесполезности данной затеи. Конечно же, после я сотню раз пожалел о своём согласии. Поплясав несколько часов на мокрых от дождя камнях, вернулись промокшие и ни с чем.
Чем дальше осень, тем хуже сон - холод заставляет вставать и растапливать печь по нескольку раз за ночь.
Восьмого сентября показалось солнце. Рома сказал, что будет пасмурно, но дождей пока не обещают. Завтра Дед увезёт на перевалочную базу часть наших вещей и Роминых геологов, а уже следующим рейсом, во вторник, вернётся за нами. Ходили контрольные профиля по кустам и зарослям долины, вокруг нашего лагеря. Снова разорвал свои штаны, которые не успеваю зашивать. Только зашью в одном месте, как появляется брешь в другом. Вся одежда похожа на бичарские лохмотья – из лоскутов, грубо стянутых синими нитками.
Следующим днём утро морозное и очень ветреное. Остаётся всего три профиля возле лагеря – 12 километров. По небу бегут густые облака, работать уже совсем не охота. В столовой все сонные и хмурые, и я стараюсь как-то по-своему всех приободрить демативационными шуточками:
- А давайте мы за сегодня пройдём эти три профиля! Сейчас махнем не глядя, одна нога тут, другая там, - сказал я, конечно же, в шутку, потому что даже полтора профиля с Олегом – это подвиг длинною во весь световой день. О большем невозможно и мечтать.
- Нет, ну ты точно хочешь нас тут и прикончить, - засмеялся Олег. – Я, конечно, понял уже, что ты ебанутый, но не до такой же степени!
- Да ладно тебе, - сказал я по-дружески. – Что это за сезон вообще, который прошёл, а никто и не умер?
- Я понимаю твоё стремление к сорока годам скопытиться, но я его совсем не разделяю, - видимо, начал всерьёз воспринимать моё предложение Олег.
- Брось, Олег, - продолжал я в том же духе. - Ты помнишь, что Куваев писал? Сорок лет для геолога - время инфарктов. Если работаешь геологом и до полтинника дожил, считай, что не геолог. А вот Куваев - человек слова. Как писал о своих коллегах, так и жил - умер в сорок лет от сердечного приступа. Так будем же стремиться к Куваевским идеалам и сделаем сегодня три профиля! – сказал я и вышел из палатки. Пока собирался, прошло некоторое время. Когда подошёл ополоснуться к умывальнику, парни всё ещё сидели на кухне, и я услышал оттуда обрывки фраз парней и голос Олега:
- А давайте ему ноги сломаем! Его это вряд ли остановит, он сука и со сломанными на профиля поползёт, но хотя бы не так быстро, а то сил моих нет уже больше бежать за ним.
Парни засмеялись. Усмехнулся и я, а потом немножко даже испугался.
В последний рабочий день дул ужасно холодный и сильный ветер, а в небе летали высокие тучи, похожие на снежные, и я впервые ощутил близость зимы. Последний профиль ходился тяжело. Казалось, что нет уже никаких больше сил – тело не слушается, ноги не поднимаются, дыхание то и дело сбивается. Настроение подавленное. Не ощущается радость конца.
Как пришли в лагерь, начали потихоньку собираться. Я рассовал свои вещи по сумкам и упаковал в ящики всю измерительную аппаратуру. С темнотой, часам к девяти, в лагерь прикатило два ГТ-Т - это приехал Дед со вторым водилой с другого участка забирать нас с геологами. Рома сказал, что вдвоём они приехали напрасно. Только сегодня утром он связывался с начальством, которое накинуло тому ещё на неделю работы. Матершина второго водилы заглушала рёв вездехода – соляру ему дали размешанную с водой, лопнул радиатор, погорели какие-то прокладки и прочие непонятные для меня вещи, а теперь ещё оказалось, что ехал сюда он зря. 18 сентября на этот участок должны заехать буровики. Их бульдозеры расчистят нормальную дорогу, по которой сможет проехать и обычный внедорожник. Тогда вывезут геологов и подвезут запчасти для сломанного ГТ-Т. В этом сезоне выезд происходит так оперативно, что даже не верится: ещё сегодня мы работали на профилях, а уже завтра собираемся и едем домой. Конечно, не сразу домой: нас ждёт три дня пути до Магадана, но то, что мы двигаем в путь, это удивительно и быстро для этой конторы.
19
Встали в шесть утра и начали собирать лагерь к отъезду. Всё складывалось как нельзя лучше - поднявшаяся через пару часов метель дала понять, что мы уезжаем вовремя. Уложились в четыре часа. Загрузили ГТ-Т и тронулись с Дедом в путь. Расстояние в тридцать с лишним километров проехали всего за девять часов, и были возле балков ещё засветло. Осеннее нежное солнце легко и приятно пригревало - здесь, в низине, ещё была тёплая, тихая осень, без ветров и снега. Нас встретили остатки геологов из шести человек во главе с Лёвой, который как раз возвращался с рыбалки с полным пакетом хариусов – сбылась его мечта нормально порыбачить, хотя бы в конце. Вода в реке поднялась, и вся рыба ушла вверх по течению, к устью ручья, где сейчас роилась в ямах и под корягами в изобилии.
Сбоку от заброшенных балков старателей, куда мы заселились, со своими балками и техникой стоял артель старателей китайских, которые выкупили лицензию на этот участок и теперь мыли здесь золото.
Давно мне не было так хорошо и дивно, как в этот тёплый, спокойный вечер. Работа позади, ты знаешь, что впереди дорога домой, а значит, можно просто расслабиться и отдыхать, ждать машину и доживать последние спокойные осенние деньки. Уже давно стемнело. Под тихий стрекот генератора я до глубокой ночи с двумя геологами жарил хариусов и пил кофе у костра. Уже глубокая ночь, а на улице всё так же тепло, и казалось, что здешние места ещё не чувствовали заморозков грядущей зимы.
В городе тоже было тепло и солнечно. Настоящее лето, которого не было в конце июня, так что можно даже гулять в футболке. На ближайших выходных я вместе с Лёхой Бакумовым взобрался на сопку, на вершине которой стоит заброшенная станция тропосферной связи «Дракон» - почти такая же, как и на Чукотке, за исключением того, что в Анадыре эти огромные тридцатиметровые антенны-радары давно спилили, однако сохранили здания управления с вычислительной техникой, сторожками и опустевшими архивами. В Магадане же напротив – от всех подсобных зданий остались лишь одни железобетонные руины, а главный барак с аппаратурой для управления радарами сожгли дотла – остались лишь одни погнутые железные сваи. Сами же радары пока стоят. Взбираться по ним страшно – постоянно гуляющий по вершине ветер шатает гигантские железные конструкции, зато с такой высоты открывается самый замечательный вид на город, пригороды, часть полуострова и далёкие острова в лазурной дымке синего моря.
На камнях, у подножия этой вышки, мы сидели с Лёхой и рассматривали бухту Нагаева, порт, причал подводных лодок и маленькие корабли, стоящие на якоре посреди залива.
- Знаешь, пора валить отсюда поскорее, - сказал мне Лёха, попивая пивко. - Занимаемся какой-то хернёй здесь, а новости с каждым днём всё хуже и хуже. Я вообще не понимаю, почему ты хочешь здесь остаться, в то время как все бегут отсюда.
- Уже не хочу, - сказал я. – Даже Лёва новую работу ищет, а это не к добру. Как говорил Миша, у него нюх на такое. Он чувствует, когда пахнет жареным и заранее ищет пути отступления.
- И правильно делает, - ответил Лёха. - Я уже написал заявление. В следующий понедельник у меня последний рабочий день.
После я ещё месяц сидел в «Старателе» и ожидал решения конторы о приёме меня на постоянную работу, но так и не дождался. Здесь нет никаких перспектив. Компания погрязла в огромной долговой яме, из которой вылезти уже не в состоянии. Из-за этого сплошные сокращения, задержки и урезания зарплат. Я уезжаю из этого города с намерением больше никогда не возвращаться на север. Романтика уже ушла, впечатления притупились. Пора распрощаться и навсегда выбросить из головы устоявшиеся и уже давно изжившие себя стереотипы о том, что север – это то место, где можно заработать хорошие деньги и получить какие-то льготы и привилегии. Всё это в прошлом. По крайней мере, в подобных государственных конторах уж наверняка.