Было немецкое лето, и кочевали неспешно в небе пухлые , будто из папье-маше облака, как неведомые материки, омываемые вышним океаном, и гуляли в поднебесье поблескивающие крестики натовских реактивных самолетов, расставшихся с собственным звуком, и будто привязанные теперь за собственный хвост.
На берегу речки Эльбы сидел, погруженный в грустные думы, русский немец по имени Нильс Герт, приехавший на родину предков два года назад- Сидел и пил, с отчаяния, горькую, как его новые дни в настоящей зарубежности, водку.
Немецкая река Эльба, как и все другие великие реки мира, еще в древние времена, когда на Земле вместо людей жили динозавры и мамонты, и материки еще не вполне утряслись, и ничему еще не было дано название ни на каком языке, как ножом, изрезала свою громадную дельту на множество островов, притоков и каналов.
Потом здесь поднялся из болот, как и великий русский Петербург, немецкий город Гамбург, торговый и вольный, и на многие версты окрест задышало, загрохотало другое чудовище- Гамбурский торговый порт. С этого северного портала Германия всегда и поныне проникает на водные пространства планеты.
В путанице дельты есть множество по берегам мест, совершенно диких, и по- российски запущенных, где ничего не напоминает ухоженную Германию. Буйно произрастают здесь кустарники, осока и какие-то неведомые, терпко и загадочно пахнущие травы. Очевидно, в давние времена, дошлые гамбурские купцы, белобрюхие и кошелястые, плавая по свом торговым делам во все уголки света, привезли вместе с колониальными товарами и семена диковинных растений.
Сюда и забрел случайно снедаемый тоской бедный Нильс, ища успокоения смятенной душе.
Погода, между тем, ломалась. Над Эльбой, судя по всему, собиралась нешуточная гроза.
Еще час назад хорда реки серебрилась на солнце, и поблескивала ослепительно , как дуга электросварки, теперь же над ней, прогнувшись под тяжестью влаги, зависли мрачные тучи. Внутри их уже злобно порыкивало, и мигали белые клыки молний, готовые вспороть черную утробу.
-Та-ак! Водку лакаем, значит...Хороши, видать, дела твои, друг! А?
Нильс непроизвольно вздрогнул, услышав за спиной родную речь.Хотя, как утверждает статистика, в тот же портовый Гамбург, впросилось уже столько бывших советских людей, что каждый двадцатый житель его говорит по-русски. Это еще что! В период первой русской, так называемой "белой" эмиграции, в Берлине ,говорят, один коренной немец повесился от тоски по родине, слыша ежедневно вокруг себя одну лишь русскую речь. Теперь эмигрантов в Германии несравненно больше и все они, наподобие Колумбов, плывущих к неведомым своим берегам.
- Как угадал, что я русский?- не оборачиваясь, хмуро спросил Нильс.
Тоскуя, он сидел на плоском камне, и трогал кончиками пальцев теплую ласковую воду. Эльба доверчиво плескалась о его ладони, и, всхлипывая, точно обиженный ребенок, будто просилась к нему на руки.
- Как спрашиваешь? Да по роже видно...Опять же водку "Горбачев" потребляешь. Немец ее пить не станет. Для него она- капут! А русскому -горька, да мила! Как не узнать своего бедолагу. Угостишь земляка?
- Милости просим.
Нильс полуобернувшись, мельком оглядел пришельца. Тот был еще достаточно молод, роста выше среднего,хорошо упитан, одет с небрежной вольностью- просторный, на несколько размеров больше необходимого плащ, черная широкополая шляпа бывалого странника, а вокруг шеи, как пестрый удав, несколько раз обмотан двухметровый шарф ядовито -желтого, в красный ромбик цвета. Подобрав полы одежды, незнакомец грузно плюхнулся рядом с Нильсом. По крупному , широкому лицу его загуляли блики от воды, серые глаза оживленно всматривались в чужие окрестности.
- А говорят, будто это и не наш Горбачев вовсе, а совсем другой человек,- сказал Нильс на правах хозяина, наливая гостю в пластиковый стаканчик.-Есть еще водка Рахманинов, Борис Ельцин, Путиновка...Немцы думают, что русские пьют водку заместо воды...
- А хрен их разберет...Я так скажу. Вот их, колбасников, ругают за то, что их Гитлер за собой увлек. Мол, такая умная нация, и клюнула на фальшивку. Канты, да Гете чуть ли не в каждом столетии рождались. А наш Горбачев?! Одна шестая планеты, триста миллионов людей, как стадо баранов, пошла за ним в пропасть. И еще блеяли от восторга. Не помнишь разве? Слепое стадо повел незрячий вожак. А ведь тоже нехилая нация.Гришку Распутина имели, Жириновского...Я уже не говорю про Пушкина, или Шостаковича.
Пришелец снял с головы шляпу, обнажив густую шевелюру хороших волос, размотал на мощной шее шарф и полез в кусты, растущие позади себя.
- Ого! Непорядок!- возмущенно пробормотал он минуту спустя.- Ты зачем же это палатку мою распотрошил, дятел ты советский?
- Извини!- сказал Нильс.- Я тут впервые. Забрел случайно. Увидел в кустах баул какой-то. Полюбопытствовал. Сразу понял, что ночует кто-то здесь...
- Я и ночую,-нахмурившись, буркнул незнакомец.- Тоска собачья иногда находит. Место здесь тихое, безлюдное. Даже полиция ихняя ушлая сюда никогда не заглядывает. А ты чего блукаешь по этим берегам? Чего тебя в дикость потянуло?
- Имеются, значит, причины...
- Вот как! Горе у тебя вижу случилось...
- Есть малось!- уклончиво ответил Нильс, еще больше сгорбясь над водой.
- Баба к другому подалась?
- Как угадал?- невесело усмехнулся тот, глядя, как чайки, мотаясь над Эльбой, борются с крепнущим ветром, делая нырки над гармошкой волн.
- По роже видно. Такие глаза бывают только у обманутых мужиков, и влюбленных дятлов.
- При чем тут дятлы?- разраженно спросил Нильс, подбирая под себя острые коленки.
- А мы все по жизни дятлы. Человек не от обязьяны произошел, а от дятла. Мы долбаем эту жизнь, а она нас еще больнее клюет...Меня, между прочим, Вальдемаром кличут. А тебя как пьяный батюшка при крещении нарек?
- Нильс я! Нильс Герт!- и не состоянии удерживать свою боль продолжал.-Понимаешь Вальдемар- жена со мной развелась. Вчера только. Она русская красивая женщина. Молодая, грудь шестого размера,я на пятнадцать лет старше ее...Я ее привез сюда, все по-честному брак оформил, а она через два года- бац мне и развод. Подарочек такой... У нее другой появился. Бугай здоровый, навроде тебя...И зарабатывает- дай бог каждому. По жизни-как бульдозер! Электроприборами на Россию торгует. Не то что я! Пять работ уже поменял. Теперь вот окурки в турецком баре подбираю... Служба у меня такая. Все, подлюка, заранее рассчитала.Тоже пристроилась на работу- манекены в магазине переодевает.
Нильс опять выпил, худыми ладошками плеснул на лицо воду иностранной реки, вытерся подкладкой куртки, протяжно вздохнул. Потом дрожащими руками закурил. Ветерок похватил дым, тонкой пленкой расстелил по круглой, горячей, как каленые орехи, гальке обкатанной волной Эльбы.
- Все логично, Нильс!- невозмутимо произнес Вальдемар, снимая башмаки и с блаженным кряхтением окуная свои волосатые ноги в Эльбу.- Как сказал английский буржуй Шекспир:"Женщин не знает никто!" Буду откровенен с тобой. Ты, конечно, далеко не красавец. Маленький, тощий, никудышный можно сказать мужичок, и нос, как у дятла. А у нее грудь шестого размера. Нонсенс!
- На себя посмотри!- огрызнулся Нильс.- Разожрался как боров. Морда кирпича просит. А одет как? То ли клоун, то ли бомж немецкий. Ночуешь под кустами тут, как собака бездомная.
Вальдемар добродушно рассмеялся.
- Это соответствует моему роду занятий! Я поэт! Русский поэт Вальдемар Чесоткин! Настоящий поэт должен быть бос, наг, беден и вечно жажден...
Нильс всхлипнул. Потом бережно плеснул воду к ногам Вальдемара, обмывая их, точно у Христа.
- Это про меня! В точку попал Я ее, стерву, до сих пор люблю. Теперь верю, что ты поэт! Умеешь за душу щипнуть... А вот фамилия у тебя, уж извини, поганая.Я в детстве болел чесоткой... Знаю, что это такое .Не приведи господь.
- А что? Милая хворь! Почешешься раз и еще хочется!
- Что-то я не слыхивал про таковского поэта с твоим именем - откровенно признался Нильс.
- Логично! У меня в России всего три стихотворения опубликовано, и то в детском журнале. Я поэт , так сказать, широконеизвестный и общенепризнанный. Завидовали моему таланту в нашем заштатном Ярославле...Чернели от зависти, будто их через дымоход протащили.
- Так ты ярославский? А какого хрена в неметчине делаешь? Сам говоришь- русского ты корня..
- Стечение роковых обстоятельств.В редакции областной газеты, куда я долго пристраивал свои стихи, одна немочка, страшненькая такая, глаза навыкате, в Германию собралась. Она меня боготворила. " Вальдемар.- как-то говорит она ,- женитесь на мне , и вас на Запад вывезу. Там ваш талант заблистает во всю силу." Я детдомовец, женат никогда не был. Ну и сходил, на пробу, под венец! Вот так и швырнула меня судьба под эти широты...
- Ну и как, заблистал дар божий?- иронически спросил Нильс. У него понемногу отпускало на душе, как это бывает, когда мы встречаем людей с еще более нелепой судьбой, чем наша собственная.
- Хрен там!- обреченно махнул он рукой, и даже сплюнул от досады в реку.- Водки океан выпил,а стихотворения толкового ни одного не написал. Все по мелочам. А нетленных строк нет. Чужая страна, воздух другой- не пишется мне здесь, Нильс! Раньше, заметь, мы немцев в плен брали, теперь сами едем к ним сдаваться. Еще в России поднимаем руки вверх, и пошел через границу. Позор! Я здесь почему ночую вблизи Эльбы. Она мне Волгу напоминает. Вдохновения хочу набраться. А ты, дятел худосочный бомжом меня обзываешь.
- Извини, Вальдемар! Ты по-немецки как- хорошо уже изъясняешь ход своих мыслей? Выучил язык?
- Чтобы освоить другой язык- надо поменять душу. А эта операция посложней пересадки сердца будет... Мне немецкая душа- сухая, сжатая, упорядоченная- не подходит. Я русскую ширь люблю.
- Сколько тебе лет, дружище?
- Страшно сказать, Нильс! Тридцать. Небо коптить еще можно, а вот для поэта- глубокая старость. Хотя в России живых поэтов не бывает. Тебе,Нильс, наверное, побольше уже годков накатило? Седина вон на висках, вся рожа в морщинах.
- Сорок пять,- грустно признался Нильс.И опять, отравленный прорывающейся со дна души болью, продолжал,- Я еще в России почуял неладное, Чего это, думаю, такая шикарная женщина в любовь со сной играет? Во, коварство бабье!
-Сюда топиться пришел?- хладнокровно спросил Вальдемар._ Не рекомендую. Эльба- грязная река. Хотя Волга наша- еще больше тоску наводит. Сточная канава всей России. А из нее когда-то наши предки воду для самоваров брали. А теперь вспомнит ли кто имя человека, последним всласть напившегося из Волги?
А вот и не угадал на этот раз!- гордо вскинул свою маленькую голову затюканный несчастьем Нильс.- Поэт, блин! Знаток человеческих душ! Я стихозы не пишу, но жизнь эту, богом данную люблю.- Он еще выше поднял голову.- Я так про себя решил. Оставаться здесь мне больше никак невозможно. Стыдно перед собой и друзьями. Возвращаюсь домой. К матери. Она у меня под Рязанью живет. Все хватит- посмотрел мир... Матери на старость подмога нужна. Черт возьми, я же крестьянский сын, у меня, правда, всего восемь классов образования, но я все на свете умею, даже избы рубить. С топором я с детства приучен работать. Чем тут окурки собирать, я уж лучше дома срубы буду ладить. Домики для дачников, бани... Я терема могу возводить!
Вальдемар неожиданно резво вскочил на ноги, поднял руки к небу, и ликующе заорал. Так что даже белые чайки, поплавками качающиеся на воде, в испуге отпрянули от берега на середину реки, где пыхтел маленький тягач, оттаскивающий в море громадный контейнеровоз.
- Рязань! О, боже! Нильс? Ты сказал Рязань?!
- Ну! Чего так разволновался, поэт? Места у нас чудные. Да у меня Ока за огородом протекает. И вода в ней чистая.
- Друг мой, Нильс! Возьми меня с собой! Рязань- это же родина Есенина! Господи- вот куда мне нужно. Там я обрету настоящее вдохновение. К черту эту Германию и немочку мою...Не пропадет, хотя у нее совсем нет груди. Нильс, спасай русскую поэзию! Ну? По роже вижу, что согласен ты...что нужен я тебе.
- Ладно,- рассмеялся Нильс.- На всех места хватит. Но что ты в деревне будешь делать-то?
- Землю пахать... На комони. Я коня себе личного куплю. Босиком по росе ходить буду. В тумане ночном по грудь плавать. На звезды смотреть. Разговаривать с ними, с братьями по разуму. Россия , Нильс, так велика, что над ней даже звезды еще не все пересчитаны. Запахи пашни, родной земли вдыхать буду. Зори встречать и провожать.
Одиночество звезд безмерно
но я знаю, что с давних пор
еженочно мне брат по Вселенной
разжигает сигнальный костер
- Ну ты даешь!- восхищенно покрутил головой Нильс.
- Слушай, Нильс Герт? Немец рязанский- это тоже нонсенс! Вас ведь немцев услали в азийские степи, или спрятали в Сибирь под снега... Еще товарищ Сталин. Этот людоед с усами. Какая тебе Рязань?
- В точку говоришь Вальдемар! Я в Сибири родился. Мы с матерью недавно оттуда вырвались. Отец там похоронен. Еще в молости надорвался на лесозаготовках. Враги народа мы были... Как жили- рассказывать страшно. Беднота, голод, холод. Местные нас презирали. Одни староверы нам помогали. Пирогами угощали, рыбой, медом сотовым...Без них конец бы нам пришел. Знаешь, кто такие староверы?
- Знаю! Протопоп Аввакум был старовером!
- Со мной одна девчонка- староверка в школе училась. Красивая, крепенькая, кровь с молоком. Строгая- не подступись. После школы стал я просить ее у родителей в жены себе. Какой там! Они только за своих замуж выдают... Так я огорчился, что много лет потом о женитьбе и не думал. Пока эта, стерва, меня не окрутила...Опозорила теперь на два государства...Но я стерплю. Не все женщины такие...
- Все у тебя будет нормально, Нильс.,-твердо сказал Вальдемар.- Какая русская баба не позарится на мужика, который избы может рубить...Каждый плотник- это же поэт!
- А у меня, Вальдемар в Рязани тоже поэт один знакомый есть,- неожиданно вспомнил Нильс.- Или...Погоди! Поэты бумагу столбиком скребут вроде? Так? А этот листы буковками покрывал сплошь...
- Плотник ты темный... Он прозаик, значит , а не поэт! Ломовые мужики...
- Ага! Точно не поэт. Романами фонтанирует...
- Фамилия как?
- Имя у него богатырское -Илья! А фамилия- хрен его знает. Не выговорить. Мазур вроде.
- Может Мазуриков?
- Нет, он мужик серьезный. Я его Михайлычем зову. Борода, как у Маркса. Упорный человечище... Как всунет свою бороду в чернильницу, так не оторвет, пока точку не поставит. По два романа в месяц откидывает от себя...
- Врешь...Он разве Дюма?
- Охотиться раз с ним пошли,- вдохновенно продолжал Нильс.- На двух медвежат в лесу наткнулись. Маленькие такие, забавные. Михайлыч и шепчет мне:" Давай одного умыкнем!" Поймали мы его, в рюкзак запихали. Только я завязки стянул, глядим медведица, мать его, ломится через кусты. Михайлыч командует: "Нильс! Кидай лямки на плечи и мотай отсюда по-скорому с добычей! А медведицу я задержу!"
Наддал я с рюкзаком. Бегу, а сам оглядываюсь. Страшно, аж штаны изнутри от мочи вспотели. Знаю, что медведица за своих детей кого хошь задерет. Оборачиваюсь. Едва челюсть у меня не отвалилась от удивления. Стоит мой Михайлыч напротив медведицы во весь рост, и мирно беседует с ней. Она тоже на задних лапах перед ним. И вроде внимательно слушает. Мать честная- ну ни дать, ни взять, два товарища разговор затеяли...Потом Михайлыч дружески хлопнул зверюгу по плечу, и медведица с оставшимся медвежонком ушла в лес. Я потом спрашиваю у него: " Михайлыч, на каком языке ты с ней разговаривал? У вас навроде развода семейного вышло. Даже детей поделили мирно! Ты что язык зверинный знаешь?"
А он поднял палец к небу и так мне, по-умному, ответил:
- Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется!
Я потом его с медвежонком фотографировал. Приедем в Рязань- покажу!
- Обязательно познакомь меня с ним. Тоже хочу на охоту сходить. Не на медведей конечно, на уток... Про охоту у меня стихов нет
-Стихоплет! У нас водка кончается. Кто побежит в порт за горючим?
- Стоп, рязанец!- закричал Вальдемар, оборачиваясь к своему баулу в кустах.-Никуда не надо стопы направлять.Ты зря поэтов недооцениваешь. А они народ предусмотрительный. У меня запас вдохновения имеется в поклаже. И даже зонт пляжный. Потому что сейчас разверзнутся хляби небесные, и всех грешников смоет с этой земли. Но не нас! Мы страдальцы, мы мученики...Давай выпьем за возвращение в пенаты.
Небеса, действительно, вскоре обрушились над Эльбой и гамбурским портом. Пошел тяжелый, окатный ливень. Река закипела. Молнии с шипением залетали в глубину реки, отражались там и долго корчились, как оторванный хвост ящерицы. И над железными выями портовых кранов оглушительно бил гром. Будто там наверху кто-то настойчиво бил кулаком в закрытую железную дверь, тщетно пытаясь впросится на грешную нашу землю.