Аннотация: Рассказ написан для КЛФ-3. Занял там па-а-ачетнейшее :) место (то ли восьмое, то ли десятое).
Опубликован в сборнике КЛФ3 и в журнале Порог #6 за 2003 год.
Россия, Швейцария, Древняя Греция... Все смешалось, и, как водится, есть только несколько дней, на то, чтобы спасти мир. Спасти, заплатив очень высокую цену...
Back-Up
Когда на сердце тяжесть, и холодно в груди,
К ступеням Эрмитажа ты в сумерки приди.
Где без питья и хлеба, забытые в веках,
Атланты держат небо на каменных руках.
А. Городницкий.
Крупные хлопья снега лениво кружатся в воздухе, и падают на гранитный парапет набережной. Еще вчера слякотная осень жирно чавкала грязью под сапогами и брызгала ржавой водой из-под колес вечно спешащих куда-то машин. А ночью пришла зима, взглянула на город, одетый в засаленные, выцветшие за год одежки, и, словно устыдившись непотребства, укрыла белым плащем, превращая неловкого, угловатого работягу, в холеного щеголя.
Сумерки. Серые гроздья фонарей испуганно моргают и медленно наливаются светом. Сперва фиолетовым, затем желтым, и, наконец, ослепительно белым. Включается установленная несколько лет назад декоративная подсветка. Вспыхивают затейливыми гирляндами мосты, окунаются в теплый свет прожекторов фасады особняков. Город быстро погружается в раннюю северную ночь.
Вход в Эрмитаж закрыли с час назад, и теперь можно спокойно, без риска быть затоптаным толпой туристов, покурить, облокотившись на ногу каменного атланта. Вокруг тихо и спокойно. Изредка массивные двери приоткрываются, выпуская на свет божий очередную группку восторженно щебечущих иностранцев или влюбленную парочку, забежавшую погреться в обитель искусств.
Хороший день. Морозный, пронзительно чистый. Хочется раствориться в нем, стать губкой и впитать в себя каждый штрих, каждую мелочь, из тех, на которые обычно не обращаешь внимания. Вот на ноге соседнего атланта примостился нахохлившийся воробей. Настороженно оглядывается по сторонам, готовый в любое мгновение сорваться с места. Достаю из кармана горсть семечек, бросаю ему. Он смешно отпрыгивает в сторону, какое-то время смотрит на меня, потом несмело приближается, и начинает суетливо клевать. Мимо проносятся автомобили, вычерчивая фарами и габаритными огнями плавный силуэт набережной. Из-за угла выныривает дедуля в перепоясаном веревкой тулупе и старой замызганной ушанке. Всклокоченная борода заснежена. В руках икона. Заунывным голосом тянет извечное: "Подайте, Христа ради, копеечку на хлеб". Цепляется к прохожим, наметанным глазом выуживая из толпы иностранцев. Усмехаюсь. Ничто не меняется в этом мире. К черту. Этот вечер надо провести весело. В хорошей, душевной компании, с водочкой, с песнями под гитару. А завтра... Завтра - видно будет. Швыряю окурок в снег, и подмигиваю каменным исполинам. В неярком свете прожекторов кажется, что они подмигивают мне в ответ.
* * *
- Ну, Миха, ты даешь! - Валерка откладывает гитару и тянется к сигарете. Та стлела уже почти до фильтра, и серый столбик пепла валится на стол. - Черт! В Швейцарию? Что ж ты раньше молчал? Это ж, блин, мечта всей моей сознательной жизни! Страна ножей и шоколада.
- Умгу. - Хрумчит маринованным огурцом Леха. - А также сыра, банков, горнолыжных курортов и... Чего там у них еще-то есть?
- Часы. - Я беру бутылку и разливаю беленькую по рюмкам. Остатков хватает тик в тик. Опустошенная емкость отправляется под стол. - Швейцария - страна пунктуальных людей. Что и есть залог ее процветания. И, господа мои, дабы! - поднимаю вверх указательный палец - Дабы привести Россию к соотвест... соосвет... со-отве-ствующему образу жизни, предлагаю обеспечить каждого гражданина Российской Федерации швейцарскими часами! О!
- Ага. И счетом в швейцарском банке! - Леха идет к холодильнику и достает из морозилки еще одну бутылку "Гжелки". - За пунктуальность!
Чокаемся. Обжигающая горечь проваливается в желудок, в нос шибает сивушным запахом. Зажевываю хлебом, цапаю из пачки сигарету. В кухне накурено. Окна, забранные стеклопакетами, запотели, и желтые огни фонарей вдоль проспекта, расплываются мутными пятнами. На плите сердито бурчит чайник. Вокруг абажура мечется одинокая, невесть как уцелевшая муха. Уютно. Я вытягиваю ноги в домашних тапочках, поудобней устраиваясь на стуле, выпускаю в потолок струю сизого дыма. Хорошо. Жалко. Жалко, что в последний раз. Противно ноет то самое место, которое называют “под ложечкой”. Чертовски хочется попрощаться. Хочется сказать им, как это здорово - быть здесь, сидеть на этой кухне, пить горькую водку, трепаться ни о чем, петь под плохо настроенную гитару... Но зачем? Они-то еще не раз выпьют со мной.
- В какой город-то?
- Нюшатэль. Маленький такой городишко, во французской части. Сто пятьдесят километров от Женевы.
- Ню-шатэль? Голый шатэль, что ли? Ну, блин! По всему видать - город контрастов. Надолго?
- Да нет. Дня на три - четыре. Как пойдет.
- Эй, Мих! Ты ж хранцузского не знаешь! Впрочем, как и аглицкого. Как общаться-то будешь, а? С заграничными братьями по разуму?
- А хрен меня знает. Как-нить уж общнусь. На международном языке дружбы. - Я демонстрирую, как именно буду общаться, стукнув кулаком левой руки по сгибу правой. - Хрен вам, дорогие швейцарские товарищи, а не гарантийное обслуживание. У нас, у советских - собственная гордость. На буржуев, понимаешь, смотрим свысока. Ну, и как там дальше.
- А вот, кстати, анекдот в тему. Попали швейцарец, американец и русский...
На поясе тенькает мобильник. Я выхожу в коридор. Звонит Алена. Она уже вернулась из театра, и интересуется, где меня, старого алкоголика, черти носят, когда я последний раз смотрел на часы, и нет ли у меня ненавязчивого желания провести ночь перед командировкой в компании собственной жены. Я обещаюсь быть через час. Возвращаюсь в кухню, как раз, чтобы услышать финальную фразу Валеркиного анекдота.
- ... а американец ему отвечает: "Ах, сыр! А я-то думал, портянки русского!"
* * *
Дверь парадной гулко хлопает за спиной. Снег все валит и валит. Похоже, природа решила попробовать себя в качестве дизайнера, и окончательно избавить город от острых углов и прямых линий. Деревья, крыши домов, машины, мусорные бачки - все вокруг нарядилось в пышные белые шапки. Неба не видно за снежной завесой. Я поплотнее запахиваю пуховик. Домой, домой, к Аленке моей, ласковой, домашней, родной. Зайти с морозцу, стряхнуть на лестнице снег с лохматой енотовой ушанки, зарыться холодным носом в ее волосы, вдохнуть знакомый запах...
- Ты че, мля, глаза дома забыл? - я и не заметил, как налетел на него. Замечтался, блин. Оказывается, я уже пересек двор, и вошел под арку, ведущую на проспект.
- Простите.
- Суд простит. - Сзади подошел второй. Черт. Шагах в двадцати шумит проспект, горят фонари, ездят машины, но здесь, под аркой, темно хоть глаз коли.
- Чего вылупился, урод. Причитается с тебя. - Первый несильно толкает меня в грудь. - За моральный, так сказать, ущерб.
- Сколько? - хорошее настроение тает, как снежинка на ладони.
- Много, парень. Все сколько есть. - Второй встал сзади слева, упершись плечом в мою спину. Первый пыхает беломориной, выдыхая тошнотворный дым мне в лицо.
Дерьмо. Ну почему сегодня! Так хотелось провести этот последний вечер легко и спокойно.
- Ребята, а не пошли бы вы...
- Ты че, козел! - Первый хватает меня за грудки, и встряхивает. - Ну все, мля. Ну ты, мля, попал. Я те ща...
От него разит перегаром. Даже не перегаром, а жуткой спирто-луково-чесночной смесью, разбавленной запахом дешевого табака. Он орет что-то, выпучив глаза, щеря верхнюю губу, и брызгая слюной. Меня передергивает от отвращения. Закрываю глаза, чтобы не видеть эту гнусную рожу.
Серцов Александр Владимирович. Двадцать шесть лет. Не работает. Не женат. Имеет две отсидки, одна за кражу, вторая за разбой. Пьет с утра до ночи. Второй... Лесниченко Юрий Андреевич. Наркоман. Кражи, разбойные нападения, хулиганство... Тридцать лет. В разводе. Сыну двенадцать лет. С женой и ребенком отношения не поддерживает.
Шваль. Отбросы. Вычеркиваю их из памяти. Я не помню вас, ребята. Не помню. Слова разбивают вязкую тишину, отражаются эхом от низких сводов арки, вырываясь на проспект и растворяясь в шелесте шин проносящихся мимо автомобилей.
* * *
Аленка сладко сопит во сне, разметав волосы по подушке. Одеяло отброшено, пижамная рубашка из голубой фланели чуть задралась, оголив полоску кожи возле пупка. Рядом с подушкой - верный плюшевый тигр, купленный в день нашей помолвки.
Тихо, чтобы не разбудить, слезаю с кровати. На ощупь надеваю тапки, иду к окну. Отдергиваю занавеску. Снег перестал. Желтый лунный глаз выглядывает из-за тучи и нагло пялится на меня. Открываю форточку, усаживаюсь на подоконник, потеснив горшки с кактусами. Достаю сигарету, закуриваю. Улыбаюсь. Аленка с утра будет ругаться, что курил в комнате. Как всегда скажет, что за пять лет совместной жизни, так и не смогла сделать из этого неотесанного чурбана нормального человека. Что стряхивать пепел в кактус - признак дурного воспитания. Что надо купить новые занавески, потому что прожженные дыры на старых - не эстетичны. И сколько вообще можно мучиться с этим разгильдяем, маскирующимся под интеллигентного компьютерщика.
Аленка переворачивается на бок, что-то бормочет во сне. Я подхожу и аккуратно накрываю жену одеялом. Сажусь на краешек кровати и долго всматриваюсь в любимое лицо, стараясь запомнить каждую черточку. Аленка, Аленка... Родной мой человечек. Ты будешь счастливой. Ты всегда будешь любить меня. А я буду любить тебя. Тот я, который с тобой сегодня, и тот, который вернется к тебе через три дня. Я теперешний завидую ему, который вернется, со страшной силой. Аленка...
* * *
"Ladies and gentlemen, we are landing now in Geneva airport. Outboard temperature plus twelve degree. Please fasten your seat belts and switch off mobile phones. Thank you for your attention.
Les dames et messieurs, nous arrivons a l'aeroport de Geneve...";
Выглядываю в иллюминатор. Здесь уже чувствуется, что что-то не в порядке. Город затянут легкой дымкой. Боинг, неуклюже вздрагивая, идет на посадку - можно разглядеть дома и серые ленты шоссе.
Мелкая, почти незаметная рябь. Словно нагретый воздух, поднимаясь вверх, преломляет проходящий сквозь него свет. Оглядываю пассажиров. Никто не обращает внимания. И не должны обращать. Рано. Вот через пару дней, если все оставить как есть - тогда да. Тогда уже трудно будет не заметить. Но для того я и здесь, чтобы этого не случилось.
Таможенник, не глядя, штампует визу в паспорте. Железнодорожный вокзал в том же здании, что и аэропорт - очень удобно. До отправления еще пол часа. Прохаживаюсь по магазинам. Купить Аленке сувениров? Представляю, как приезжаю домой из Пулково-2. Аленка виснет на шее. Не раздеваясь, распаковываю сумки, достаю шоколад, плесневелый сыр, которым пропахли все вещи, непременный перочинный ножик, ее любимый Бейлис... К черту. Пусть купит все сам.
Мимо снуют носильщики. Плавная французская речь. "Бонжур - бонжур. Сава? Сава бьен". Типичный европейский город. Скучно чистый, почти стерильный. Все улыбаются. Улыбаются друг другу. Улыбаются мне. Улыбаются каким-то своим мыслям.
* * *
Мощеная булыжником площадь пустынна. Маленькое кафе без названия, под незатейливой вывеской "Le cafe", уютно вклинилось между супермаркетом и огромным часовым магазином. Десяток выставленных на улицу пластмассовых столиков мокнут под дождем. Дверной колокольчик мелодично звякает, приветствуя посетителя. Мужчина, лет сорока, закрывает зонт, снимает дождевик. Оставляет то и другое на вешалке у входа. Осматривает зал. Посетителей немного, мелкая морось, зарядившая с раннего утра, разогнала народ по домам. Не любят цивилизованные швейцарцы плохую погоду. Подходит к моему столику.
- Добрый день. Вы позволите?
- Пожалуйста, присаживайтесь.
Садится напротив. Берет Мёрфис и жареные каштаны. Услужливый официант, с приклеенной на лице радушной улыбкой, приносит меню.
- Вы не местный? - Мой визави вопросительно смотрит на меня.
- Из России. Санкт-Петербург. Как вы догадались? - Он улыбается. Пожимает плечами.
- Это маленький город. Я обедаю в этом кафе каждый день. - Разворачивает меню. - У вас удивительно чистый французский. Совершенно без акцента.
- Моя мать была француженкой. Отец дипломатом. Я несколько лет жил в Париже.
Он откладывает меню, достает из кармана трубку и кисет. Не спеша прочищает мундштук.
- Приехали по делам?
- Да, на несколько дней. Компьютерный бизнес.
- Впервые у нас?
- Да.
Развязывает кисет, набивает трубку, плотно приминая табак большим пальцем.
- Уже обедали?
- Нет, только собираюсь.
- Что будете есть? - понимающе улыбается. - Что-нибудь традиционное?
- Даже не знаю. Может вы порекомендуете?
- С удовольствием. - Делает вид что задумался. - Вы пробовали фондю?
Я пробовал, и он это знает. Но почему бы не сыграть в предложенную игру? У швейцарцев феноменальное чувство гордости за национальную кухню. Впрочем, фондю не самый плохой выбор.
Официант принимает заказ. Мой собеседник закуривает, поднимает бокал с пивом.
- Чин-чин.
- Чин-чин. - Поднимаю свой. Ему хочется поговорить. Пусть. У меня еще есть время. Рябь усилилась, постепенно размывая окружающее пространство, но пока не критично. Есть еще несколько часов.
- Тихий у вас город. Спокойный.
- Да... Тихий. - Он смотрит на меня сквозь клубы дыма. - Я бы сказал - устоявшийся. Однообразный. Идут годы - здесь ничего не меняется. Он скучен, этот город. Даже более того. Он бессмысленен. Никто ничего не хочет. Все живут, словно заводные механизмы, по раз и навсегда определенному расписанию. Каждое утро - душ, кофе, с восьми до пяти - работа в типичном офисе, вечером - обед в ресторане. В девять - домой. Обыденный вечер в кругу семьи. В одиннадцать - спать. В субботу - день закупок. Всей семьей в магазин. В воскресенье - прогулка по набережной, с обязательным кормлением лебедей, в семь - сан сет. И так день за днем. Месяц за месяцем. Год за годом. Скучно.
Сочувственно киваю. Еще не время. Пусть выговорится.
Официант приносит спиртовку, ставит ее посредине стола между нами. Появляются приборы - длинные двузубые вилки, и корзина с мелко нарезанным хлебом. Кульминация - большой чан, плотно закрытый крышкой. Чан водружается на спиртовку. Официант открывает бутылку белого вина местного разлива. Наливает треть бокала. Мой собеседник покачивает бокал длинными тонкими пальцами, подносит к лицу, шумно втягивает носом воздух. Пробует вино на вкус. Удовлетворенно кивает. Официант наполняет бокалы. Снимает крышку с чана. Дурманящий аромат заполняет небольшое помещение. Я накалываю хлеб на вилку, и погружаю его в дымящийся сырный расплав.
Мой собеседник молчит. Я не тороплю его. Мы смотрим друг на друга сквозь поднимающийся от чана пар.
- Скажите... - Он замолкает, словно раздумывая, стоит ли продолжать. Опускает глаза, берет бокал. Вертит его в руках. Снова переводит взгляд на меня. - Скажите, вам нравится... этот мир?
Удивленно поднимаю брови.
- Конечно. А почему вы спрашиваете?
Повисает пауза. Он снова разглядывает вино в бокале.
- Если позволите, я расскажу вам одну легенду. Миф...
* * *
- Ну хорошо. И что дальше? Древняя Греция, боги, атланты - какое это имеет отношение к нам и нашему миру? - мы идем по узкой улочке, параллельно берегу озера. До озера метров пятьдесят. По горизонтали. И сто пятьдесят по вертикали. Швейцария - горная страна. Перепад высот настолько большой, что с тротуара можно заглянуть в окно третьего этажа дома, расположенного ниже по склону.
- Вы знаете, как рождаются мифы? Люди пытаются облечь в слова то, что они ощущают на подсознательном уровне. И зачастую, имеющийся в их распоряжении словарный запас, не позволяет адекватно передать сущность явления.
В мокром асфальте отражается свежеумытое солнце. Солнечные зайчики прыгают по влажным спинам камней, по листьям деревьев, назойливо лезут в глаза.
Я молчу. Я знаю, что творится сейчас в его душе.
- Атланты реально существуют. Только держат они не небо. Они... Мы. Мы держим на своих плечах весь мир. Не на плечах, конечно. Плечи - просто фигуральное выражение. В Древней Греции не было соответствующих терминов, чтобы описать это. Много позже, появилось философское учение, утверждающее, что окружающая человека реальность, существует только в его воображении. Это уже ближе к истине. - Он идет неторопливым шагом, постукивая сложенным зонтом-тростью по булыжнику мостовой. Стук... стук... стук... Словно бьется сердце этого маленького городка. Ровно, размеренно. - Мы храним информацию о мире. Всю его историю. Данные о каждом объекте. О каждой песчинке в пустыне. О каждой звезде на небе. О каждом человеке. - Я не прерываю его. Ему сейчас не нужен собеседник. Ему нужен слушатель. Любой. Пусть буду я. - Нас немного. Мы обычные люди. Почти. Просто наш мозг устроен по-другому. Это огромный банк данных. Мир действительно существует только в воображении. В нашем воображении.
Мы спускаемся к озеру по узкой крутой лестнице. Вдоль берега тянется длинный причал. Яхты, катера - словно вытащенные на берег гигантские рыбины.
- Любое явление, любой предмет, существует только пока информация о нем хранится в памяти одного из нас. - Он поднимает руку с зонтом. - Что станет с файлом, если стереть его с диска компьютера? Куда денется карандашный рисунок, если поработать над бумагой ластиком? - Большой черный зонт, с резной деревянной ручкой, вдруг исчезает, словно его никогда не было. Атлант поворачивается ко мне. Его глаза ничего не выражают.
- Ваша гостиница? - Кивает на здание, прилепившееся к причалу.
- Да.
- Там вроде неплохой бар?
* * *
- И где же остальные атланты?
- Мы разбросаны по миру. Нельзя вместить всю информацию на один носитель, ее слишком много. Вы же занимаетесь компьютерами? Это просто. Поток данных очень велик. Он распределяется равномерно, между всеми атлантами. Число атлантов неизменно с начала времен, и рассчитано так, чтобы обеспечить хранение и обработку всей информации. Получается замкнутая система. Объекты постоянно изменяются, взаимодействуют друг с другом. Каждый из нас обрабатывает данные с подконтрольной ему территории. К примеру, информацию о вас я получил от, назовем его так, моего коллеги, отвечающего за Россию. Мы... Как бы это выразить в доступной для вас форме... Мы информационные модули единой сети, если провести аналогию с компьютерной системой.
Бармен наливает ему еще стакан Джек Дэниелса. Я чиркаю спичкой, затягиваюсь, вдыхая крепкий дым мальборо. Окружающее плывет, теряя привычные формы. Времени остается немного.
- Зачем вы мне все это говорите? - Слова повисают в воздухе.
- Скажите, у вас есть друзья? Любимая? - Риторический вопрос. Он знает ответ.
- Есть.
- А у меня нет. И не может быть. Выражаясь компьютерными терминами, у моего мозга нет свободных ресурсов, для обеспечения этих процессов... Вы говорите, вам нравится этот мир. А зачем он вам? Вы, обычные люди, проживаете свои короткие жизни, не задумываясь об их смысле. Вы не задаете себе вопроса "Зачем?". Вы просто существуете.
Вот мы и подошли к главному. Я смотрю на его отражение в зеркале, за спиной бармена. Есть ничтожная вероятность, что мне удастся его уговорить.
- Зачем вы мне все это говорите? - Он снова не отвечает. Достает из кармана коробок, высыпает спички на барную стойку. Задумчиво сооружает из спичек шалаш.
- Я очень устал. Это безумно тяжело - цифры, цифры, цифры. Каждую секунду, каждый миг - миллиарды бит информации... Вам этого не понять.
- Расскажите.
- Хм. - Усмехается. Одними губами. Я вижу отражение в зеркале - его глаза не смеются. - Вы не поймете. Это работа. Тяжелая работа. И главное - зачем? Для чего? Для кого? - Замолкает, глядя на хрупкое сооружение из спичек. - Я... больше не хочу. Не могу.
- Что вы собираетесь сделать? - Он поворачивается ко мне.
- Какая разница, что именно я собираюсь сделать? Просто... выйду из сети. - Окружающее затянуто мутной пеленой, словно смотришь не на предметы, а на их отражение в воде. Еще не осознавая этого, он уже отключается.
Древние греки, несмотря на низкий уровень развития, обладали удивительной способностью создавать яркие образы. Я вижу эту картину. Атланты. Мускулистые руки согнуты в локтях и подняты вверх. Вены вздуты. По лицам льется пот, и нет никакой возможности отвлечься на секунду, чтобы утереть его. Небо, такое легкое на вид, почти невесомое - давит, стараясь впечатать в землю, сломать, раздавить. Ноги дрожат от напряжения. Тяжесть... И вот, один опускает руки, отходит в сторону...
- Что станет с миром, если один из атлантов... выйдет из сети?
Он пристально смотрит на меня. Медленно переводит взгляд на спичечную постройку. Берет крайнюю спичку, и выдергивает ее из конструкции. Недолгое мгновение сооружение еще стоит на полированной поверхности, и рассыпается, превращаясь в бесформенную груду деревянных палочек.
* * *
Мы перебрались за столик у окна. На улице снова идет дождь. Низкие серые тучи, скручены, словно постиранное белье, которое радивая хозяйка отжимает над озером-тазом. На горизонте выстроились почетным караулом заснеженные пики Альп.
- Вам не жаль этот мир?
Он оборачивается ко мне.
- Нет. Не жаль.
- А как же люди?
Подносит руку к виску, касается головы указательным пальцем.
- Люди... Они все вот здесь. Всего лишь часть этого мира. Такая же бессмысленная, как и все остальное.
- И вы сможете оборвать все это?
Он смотрит на меня. Долго. Пронзительно. Молча. Я понимаю, что уговорить его уже не удастся. Я с самого начала знал это.
- Извините, я сейчас вернусь...
* * *
- Алле! Алена! Это я.
- ...
- Нет родная, все в порядке.
- ...
- Нормально. Устроился.
- ...
- Так себе гостиница. Четыре звезды. Бассейна нет в помине.
- ...
- Тепло, плюс пятнадцать. Дождина хлещет. И зонтик, конечно, дома забыл.
- ...
- Да, купил уже.
- ...
- Пообщался. Придется отзывать всю партию. Проваландаюсь еще пару деньков. Акты, таможня, все дела...
- ...
- Да ну тебя, какие тут бабы. Страшные все, как смерть моя. И толстые.
- ...
- Да ладно тебе, малыш.
- ...
- Нет, правда, все в порядке. Просто соскучился. Просто... Просто хотел сказать, что очень люблю тебя...
* * *
- Атланты, значит. - Смотрю мимо него. По оконному стеклу за его спиной, растекаются дождевые потеки. Каждая капля - миллионы бит информации.
Нас разделяет круглая плоскость стола. Атланта и человека. По эту сторону - жизнь, дружба, любовь. По ту - цифры. Долгие столетия цифр.
Знаешь, атлант, природа не так скупа, как ты думаешь. И не так глупа. Ты устал, я знаю. Каждый проходит через это. Давай говорить в компьютерных терминах, раз уж тебе нравятся такие аналогии. Ты ведь знаешь все обо всем. - Я перевожу взгляд, и мы смотрим друг на друга в упор. - Во всяком случае, думаешь, что знаешь. И конечно, ошибаешься. Кое-что от тебя скрыто. Для обеспечения твоей работоспособности, часть информация блокируется во время работы. Чтобы не искушать. Ты говоришь, что атланты - это элементы сети, обрабатывающие потоки данных. Что число атлантов неизменно с начала времен, и рассчитано так, чтобы обеспечить хранение и обработку всей информации. Что получается замкнутая система. Это верно, но... Так ли редко компьютерные системы дают сбой? Правильно. Не редко. И грамотный программист всегда делает в цепи на один модуль больше чем надо. Такой модуль оставляют свободным. Чтобы заменить вышедший из строя, на время ремонта. Это называется back-up. - Он смотрит на меня не отрываясь. - Добро пожаловать в отпуск, коллега...
* * *
Цифры, цифры, цифры... Дождь на улице идет стеной, вливая в поток информации дополнительные данные. Парень напротив. Михаил. Из России. Тридцать два года. Компьютерщик. Приехал в командировку. Разбирается с партией бракованных периферийных устройств проданных местной фирме. Женат, любит жену. И она его. Я помню их...