Возложи на очи коллирий. Глава 2
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
ГЛАВА 2. О ВОЗВРАЩЕНИИ БЛУДНОГО СЫНА И О СУДЕ КЕСАРЕВОМ- - Эй, да ты посмотри, кто вернулся! - вдруг, к огромному удивлению Каллиста, загоготали рабы. Кесарий остолбенел, от гнева побелев, как его хитон. На поросших щетиной за время путешествия скулах бывшего архиатра выступили алые пятна, а угол точеного рта дернулся, будто сведенный в судороге.
- - Салом, ты чего вернулся? А лошадь где? Потерял, что ли? Аль украли? Вот мар Григорий выпороть тебя прикажет на славу! - продолжал спрашивать высокий раб, скорее всего, привратник. Неизвестно, что бы сделал Кесарий, если бы вдруг на раздался крик другого, рыжего, раба, оттолкнувшего товарища:
- - С ума сошли! Не признали! - кричал раб, валясь в ноги Кесарию. - Это же молодой хозяин! Здравствуйте, господин Кесарий! Наконец-то! Заждались мы вас совсем!
- Рабы, как один, попадали в ноги Кесарию. Тот поморщился и жестом велел им встать.
- - Заберите вот это, - он кивком указал на панарион, сумки и плащи. - Приготовьте спальни мне и господину Каллисту. И баню тоже приготовьте.
- - Не извольте гневаться, - проговорил рыжий раб, резво вскакивая на ноги. - Батюшка ваш не велит баню топить.
- - Не велит, значит, просто воды для ванн нагрейте, - бросил Кесарий. - Это-то еще пока можно? Где госпожа Нонна?
- - В саду с госпожой Горгонией и вашим батюшкой разговаривать изволят, - продолжал рыжий раб. - О вас спорят, - шепотом добавил он.
- - А вы правда эллинскую веру приняли и кровью быка омылись? - спросил еще один раб-недотепа и тут же получил от молодого господина по уху.
- - Ох, простите, вижу, вижу, все это - сплетни! - застонал он. - Вон и ихтюс у вас на шее, молодой хозяин! Как были христианином, так и остались!
- Кесарий уже не слушал их, и, увлекая за собой Каллиста, направился через ворота в сторону сада, мимо большого, с колоннами и портиком, главного здания усадьбы.
- - Теперь порядок начнется! - вполголоса, но жарко говорили рабы у ворот подбежавшим к ним девкам с кухни и из прачечной. - Теперь-то и налог соберут, и Феотима на чистую воду выведут! Молодой господин вернулся!
|
О ВОЗВРАЩЕНИИ БЛУДНОГО СЫНА И СУДЕ КЕСАРЕВОМ.
Мулы, неспешно тянувшие почтовую повозку, остановились после окрика возницы, и на землю спрыгнул Кесарий.
--Быстрее, быстрее! -- беспокоился возница, пока каппадокиец вынимал из--под почтовых мешков врачебный сундук и помогал выбраться Каллисту из неудобного сидения. -- Заметят! Оштрафуют! Указом императора Юлиана запрещено подвозить людей на почтовых повозках!
-- Не заметят твою колымагу, никого не видно в нашей глуши, успокойся, -- отвечал Кесарий, расплачиваясь с возницей, пока Каллист прилаживал на плечи дорожные сумки -- свою и друга. Возница хлестнул мулов, и почтовая повозка, покачиваясь, поплыла вдаль по дороге мимо лугов.
-- Вот и приехали, -- сказал Кесарий, и Каллист заметил какой--то оттенок обреченности в его голосе. Кесарий поднял тяжелый панарион и зашагал через луг. Солнце уже поднялось и начинало припекать. Каллист с их плащами и сумками на плечах плелся следом за Кесарием через луг, стараясь не думать о каппадокийских гадюках.
[Панарион -- ящик для лекарств, обычно с шестью отделениями]
-- Тут дипс и прочих змей нет? Трава высокая, -- произнес, в конце концов, Каллист и попробовал пошутить: -- Ты каппадокиец, тебе змеи не страшны, а я вифинец все--таки.
-- Ну да, змея, кусая каппадокийца, умирает, -- хмуро ответил Кесарий, и добавил: -- Нет тут дипс. Гадюки есть, но не так много. Под ноги смотри.
[Античная поговорка "змея, укусив каппадокийца, умерла" говорит о том, что жители этой области Римской империи славились своей хитростью и даже коварством]
Каллист понял, что шутки сейчас не к месту и замолчал, тем более, что два плаща и две сумки были довольно тяжелой ношей.
Через некоторое время Кесарий прервал молчание и спросил так же хмуро:
-- Как тебе, нравится Каппадокия? Леса, луга, холмы...
-- Красиво, но вот моря у вас нет, -- заметил Каллист, щурясь на солнце и различая вдалеке гряду густого леса -- примерно в таком они встретили недавно Салома с "разбойниками". -- Я без моря долго бы не выдержал, затосковал. Оно у меня в крови.
-- Моря у нас, и правда, нет, да оно и к лучшему, -- словно разговаривая сам с собой, продолжал Кесарий. Он остановился, чтобы переложить сундук в другую руку. -- Меня укачивает на корабле, я, как сейчас помню, ужасно страдал, когда мы с Григой учиться впервые далеко от дома отправились. Жуткие дни провел на палубе, то лежа полумертвый под навесом, то свесившись за борт -- просто света белого не взвидел! Лишь только мысль о том, что мы плывем в прекрасную Александрию, все дальше и дальше от родного дома, придавала мне сил. Не верилось, что навсегда распрощался с Назианзом. А после александрийской врачебной школы я сразу в Новый Рим отправился, не заезжая домой... Но все же опять пришлось вернуться в Назианз... да, пришлось... вот где ад--то начался, пока дядя Амфилохий меня обратно в Новый Рим не вытащил по всем своим связям. И вот я снова... возвращаюсь домой, -- Кесарий говорил медленно, словно слова выкатывались у него из сдавленного горла. -- Зато у нас озера и реки. Реки, да, -- повторил он каким--то странным голосом и снова смолк.
Каллисту не нравился ни тон, ни настрой Кесария, но он промолчал -- тем более, что они уже подходили к воротам поместья. Там стояла кучка рабов, оживленно что--то обсуждавших и размахивавших руками. Кесарий опустил панарион на землю и подошел к воротам, молча отстраняя рабов.
-- Эй, да ты посмотри, кто вернулся! -- вдруг, к огромному удивлению Каллиста, загоготали рабы. Кесарий остолбенел, от гнева побелев, как его хитон. На поросших щетиной за время путешествия скулах бывшего архиатра выступили алые пятна, а угол точеного рта дернулся, будто сведенный в судороге.
-- Салом, ты чего вернулся? А лошадь где? Потерял, что ли? Аль украли? Вот мар Григорий выпороть тебя прикажет на славу! -- продолжал спрашивать высокий раб, скорее всего, привратник. Неизвестно, что бы сделал Кесарий, если бы вдруг на раздался крик другого, рыжего, раба, оттолкнувшего товарища:
-- С ума сошли! Не признали! -- кричал раб, валясь в ноги Кесарию. -- Это же молодой хозяин! Здравствуйте, господин Кесарий! Наконец-то! Заждались мы вас совсем!
Рабы, как один, попадали в ноги Кесарию. Тот поморщился и жестом велел им встать.
-- Заберите вот это, -- он кивком указал на панарион, сумки и плащи. -- Приготовьте спальни мне и господину Каллисту. И баню тоже приготовьте.
-- Не извольте гневаться, -- проговорил рыжий раб, резво вскакивая на ноги. -- Батюшка ваш не велит баню топить.
-- Не велит, значит, просто воды для ванн нагрейте, -- бросил Кесарий. -- Это-то еще пока можно? Где госпожа Нонна?
-- В саду с госпожой Горгонией и вашим батюшкой разговаривать изволят, -- продолжал рыжий раб. -- О вас спорят, -- шепотом добавил он.
-- А вы правда эллинскую веру приняли и кровью быка омылись? -- спросил еще один раб--недотепа и тут же получил от молодого господина по уху.
-- Ох, простите, вижу, вижу, все это -- сплетни! -- застонал он. -- Вон и ихтюс у вас на шее, молодой хозяин! Как были христианином, так и остались!
Кесарий уже не слушал их, и, увлекая за собой Каллиста, направился через ворота в сторону сада, мимо большого, с колоннами и портиком, главного здания усадьбы.
-- Теперь порядок начнется! -- вполголоса, но жарко говорили рабы у ворот подбежавшим к ним девкам с кухни и из прачечной. -- Теперь-то и налог соберут, и Феотима на чистую воду выведут! Молодой господин вернулся!
Тем временем Кесарий и Каллист уже миновали дом, и направлялись к саду. На пути им никто не попадался, только шорох в кустах и вдоль стен дома выдавал любопытных рабов, услышавших новость и стремящихся разузнать как можно больше о возвращении молодого хозяина.
-- А что это конюшни новые построили? - удивился Кесарий, вглядываясь в сторону двора. -- Старые же хорошие были.
--Пожар у нас был, молодой хозяин, -- прошептал вынырнувший из-за пристройки раб. -- Такие страсти! Молния ударила...
-- А лошади? Все целы? - взволнованно спросил Кесарий.
-- Все, все! - с каким-то облегчением ответил раб, словно опасаясь дальнейших расспросов и исчез, словно вдруг слился с камнями, выстилающими двор.
Вдруг рыжий гривастый зверь кинулся на Кесария и чуть не сбил его с ног. Кесарий весело рассмеялся, впервые за все это время, и с его лица ушла тень страдания.
-- Урания! Афродита Урания! Каллист, это самая умная собака на свете!
--Парфянский пес? -- осторожно спросил Каллист, поглядывая на огромную огненно--рыжую Уранию, прыгающую на грудь Кесария и лижущую его лицо. Кесарий не отворачивался и смеялся, трепля собаку по холке. Ее голова с острой мордой в окружении рыжей, словно львиной, гривы, и с острыми ушами, были почти вровень с плечами каппадокийца. Она клала лапы ему на плечи, и смотрела умными карими глазами прямо в глаза вернувшегося хозяина, а от радости била хвостом так сильно, что задевала Каллиста. Тот, вспомнив, что парфянцы пускают целые отряды таких Ураний на противников своего страшного войска, а несколько псов могут справится с боевым слоном, невольно отступил.
--Не бойся Уранию, мы с Саломом хорошо ее воспитали, -- засмеялся Кесарий. -- Урания, шлама!
Собака села и протянула хозяину лапу. Кесарий пожал ее и приказал подать лапу Каллисту. Тот, стараясь не подавать виду, что общение с парфянскими боевыми псами для него несколько непривычно, с чувством пожал лапу Урании.
-- У нее несколько пометов щенков было, -- с гордостью ответил Кесарий. -- По всей Каппадокии разошлись нарасхват. Несколько я велел Салому оставить. Прекрасные псы! Я тебе их потом покажу. Найдут человека где угодно: в лесу, в поле, хоть под землей! Вот женишься ты на Финарете -- в подарок пришлю вам щенка от Урании. Да, Урания? -- он начал ласкать собаку и целовать ее в морду, -- да, умница? Подарим щенка Каллисту?
-- Только не очень большого, -- заметил Каллист осторожно. -- Это не помесь овчарки со львом?
-- Глупости, они сами по себе такие рыжие и гривастые! Хорошо, подарим маленького, он потом вырастет как Урания! -- говорил весело Кесарий, играя с рыжим остроухим псом.-- Да, Урания? Да, моя девочка? Парфянцы мелкими не бывают, это тебе не мопсы! Да, Урания?
Каллист был несколько раздражен такой длительной беседой Кесария с огромной псиной, но промолчал. Ему вспомнилось, что персы совершают свои странные и отвратительные всякому разумному человеку погребения, отдавая умерших либо особым хищным птицам, либо вот таким собакам. Неприятная дрожь пробежала у него по спине. "Хорошо, что свадьба нескоро, -- подумал он, -- а за это время мне как--нибудь удастся отвертеться от щенка".
--Вот и сад, Урания, а тебе туда нельзя, -- печально сказал Кесарий. Каллист не смог сдержать вздоха облегчения. -- Папаша не пускает тебя в сад, да, моя девочка! И в дом не пускает! Ты для него нечистое животное! Зато Феотим -- чистое! Да, Урания? Распотрошим Феотима, а?
-- Кесарий... -- вмешался в беседу Каллист.
-- Урания, сидеть! -- приказал Кесарий. -- Я скоро приду, и мы пойдем на луг побегать. Или к реке... нет, не пойдем к реке, пойдем на луг или в лес. Вот умница! Сидеть! В сад нельзя, Урания!
И парфянская собака, неподвижно застыв, осталась ждать их у границы сада, пристально глядя умными глазами хозяину вслед.
-- Их неспроста священными считают персы, -- сказал Кесарий, кивнув в сторону стройного и сильного животного, сидящего в напряжении, подобному стреле на натянутом луке.--Божественные собаки, истребляющие зло. Неизвестно, кого персы больше любят -- псов или коней. Мне, наверное, надо было персом родиться... Правда, они ежей тоже собаками считают, только маленькими, но не менее божественными, потому что они убивают змей. А в Египте к кошкам и мангустам так относятся, но собак тоже обожествляют...
-- В Египте всех зверей обожествляют, разве не так? -- спросил Каллист, пытаясь увести разговор в сторону от парфянских собак и ежей.
Кесарий замолчал, потом снова заговорил.
--Ты ведь уже все понял по Абсалома? -- спросил он, неожиданно тихо и серьезно. Каллист кивнул, хотя был немного растерян меняющимся настроением своего друга. "Не к добру такие перепады настроения", -- думал Каллист. -- "Признаки сильной дискразии. Не развилась бы серьезная болезнь! А ведь это как раз во время его болезни и началось...Значит, еще равновесие жидкостей в теле не восстановилось, и целебные воды Астака не помогли до конца. Хотя внешне он выглядит хорошо -- а вот душа его страждет".
-- Я тебе еще расскажу сейчас, пока мы по саду будем идти, -- сказал Кесарий. -- Мы вместе росли.
...Из повозки высадился высокий старик в тоге. Его сопровождали два юноши, оба в новых тогах - уже тоги мужей, а не подростковые претексты. На высоком, черноволосом юноше тога лежала отменно - и он уверенно и гордо шагал в ней рядом с отцом. Они были удивительно схожи друг с другом - только у отца глаза были карие, а у сына - синие. Поодаль шел, склонив голову, другой сын, на пол--головы ниже синеглазого юноши, русоволосый, с печальными карими глазами. Тога его сбилась, прямые ее складки были безнадежно смяты, но он не замечал этого, погруженный в свои мысли. Он шевелил губами, словно произносил какую--то речи или сочинял поэму.
"Григорий!" -- строго окликнул его старик в тоге. - "Не отставай от младшего брата!"
Григорий вздрогнул и ускорил шаг.
"Теперь, дети мои, когда я одел вас в мужские тоги, вы должны являть на деле, что есть истинное рисское благородство. Это не важно, что мы живем в Каппадокии - римский образ мыслей и жизни не ограничивается Римом!" -- проговорил старец.
Синеглазый юноша внимательно слушал отца - они были почти одного роста.
Вдруг к ним подбежал какой-то раб-конюший в шерстяной тунике и упал на колени перед высоким стариком в тоге.
"Хозяин, господин Григорий, не гневайтесь! Не доглядели мы! Пегас ногу подвернул!"
Трое других конюха - два из них бородатые, один совсем молодой, стройный, высокий, с черными, влажными глазами сирийца, стояли в стороне, и, не отрываясь, глядели на хозяина и его сыновей.
"Подите все сюда!" -- сурово приказал Григорий-старший. - "Кто смотрел за конем?"
"Мы все, хозяин", -- ответил первый раб. - "Все пред вами виноваты... Но там ничего страшного, с конем-то - Абсалом уж и осмотрел его, и повязку с мазью приложил - говорит, что не вывих, а только связок растяжение, так что выправится, конь-то!"
"Абсалом!" -- недослушав раба, рявкнул Григорий. Сириец в длинном хитоне сделал шаг вперед, оказавшись лицом к лицу со стариком в тоге. Глаза их оказались на одном уровне, и что-то странное было в его взгляде - не рабская преданность, а какая-то особая любовь. Через мгновение юноша--сириец опустил взор.
"Двадцать плетей тебе за небрежное отношение к коням!" - холодно отрезал старик.
"Отец!" - вне себя от возмущения воскликнул его синеглазый сын, но сдержался, и более ничего не прибавил.
"Замолчи, Кесарий", -- процедил старик недовольно. - "Хватит заступаться за рабов, с которыми ты в детстве играл. Время игр прошло".
Второй из братьев молчал, с ужасом наблюдая за тем, как молодого конюха привязывают к скамье для наказаний.
Когда от первого удара брызнула кровь, орошая смуглую кожу сирийца, брат Кесария громко вскрикнул - словно от боли.
"Григорий!" - строго одернул его отец. Кесарий молчал, кусая губы и нахмурившись.
... Абсалом не кричал, только вздрагивал от каждого удара и то вскидывал, то ронял голову. Густые черные волосы, пропитанные кровью и потом, облепили его лицо и шею.
"Отец!" -- воскликнул Кесарий, делая шаг вперед.
"Отец!" -- вторя ему, воскликнул Григорий и взмахнул руками, словно желая улететь с места расправы, а потом в отчаянии схватился за голову. Он снова отрыл рот, но не смог произнести ни слова. Вместо него заговорил младший брат:
"Отец, повели, чтобы наказание прекратили!"
Вся спина молодого сирийца уже был залита кровью. Абсалом больше не вскидывал голову, а сдавленно стонал под жестокими ударами.
"Не должно взрослому мужу идти на поводу у своих чувств, подобно женщинам!" -- ответил Григорий--старший, спокойно наблюдая за истязанием конюха.
"Отец!" - сверкнул глазами Кесарий, -- "Совершенному мужу не следует упускать случая, чтобы проявить милосердие!"
Старик всем корпусом развернулся к младшему сыну. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза, словно мерялись силами. Удары плетей стихли.
"Хорошо, Кесарий, сын мой", -- произнес старик в тоге, -- "Ты не зря учился риторике в Кесарии Каппадокийской! Я исполню просимое тобою ради твоих успехов в этом искусстве, а не ради потворству небрежности раба Абсалома!"
И Григорий-старший, завернувшись в тогу, пошел к особняку на холме, по--военному печатая шаг. Его старший сын последовал за ним, потупив голову, словно сдерживая слезы. Младший сын то и дело оборачивался на жестоко наказанного юношу--сирийца, уже развязанного рабами и с трудом поднимающегося со своего позорного ложа...
...К вечеру Кесарий, торопливо отодвинув полосатую занавесь, заглянул в маленькую комнатку.
"Мирьям?" -- негромко окликнул он."Сандрион! Оо, бари! О дитя мое! Заходи, сладкий мой, заходи, родной мой..."
[Оо бари! - о сын мой (арам.)]
Полная высокая сирийка обняла его, целуя в щеки и в шею, что-то приговаривая на своем языке. "Эни, -- спросил Кесарий, поцеловав ее, -- как Абсалом?"
[Мама (арам, сир.)]
"Ах, ты заступился за него, золотое твое сердце, дитя мое... Лежит он, встать не может... Убили бы его, если бы не ты..."
"Положим, не убили бы, но покалечили бы точно..." -- проговорил Кесарий, и добавил, указав на тяжелый полог, скрывающий угол комнаты: "Он там?"
Мирьям, заплаканная, кивнула и отдернула полог. Кесарий опустился на колени рядом с юношей--конюхом.
"Саломушка", -- прошептал он, гладя его по руке. - "Больно тебе, бедняга?"
Абсалом открыл больше черные глаза, замутненные лихорадкой, и тихо, хрипловато ответил, пытаясь улыбнуться:
"Сандрион... спасибо тебе... если бы не ты, то могло бы еще побольнее быть..."
"Я масла лечебного принес, и лепешек с тмином, и сладостей тебе, и молока..." -- говорил Кесарий. "Как жесток отец!"
"Не брани отца", -- сказал Салом еще тише. - "Он был прав - если бы он не наказал меня, а другого, он словно бы оказал мне какое-то предпочтение... а так я пострадал вместо Аканфа... это он вел тогда Пегаса..."
"И Аканф молчал, когда тебя приказали пытать!" -- возмутился Кесарий.
"Он очень испугался", -- молвил Абсалом. - "А мне не привыкать. Отец может гордиться мною, что я поступаю благородно, будучи рабом..."
"Не говори глупости!" -- возмущенно зашептал Кесарий, ласково гладя его по голове. Он еще хотел что-то сказать, но тут в комнатку вбежала, запыхавшись, маленькая, щупленькая Нонна. В руках ее была корзина - раза в два больше чем та, что принес собой Кесарий. Мирьям выхватила корзину с причитаниями из рук госпожи, поставила ее на пол, а потом Нонна и Мирьям обнялись и заплакали.
Следом за Нонной вошел Григорий-младший, сразу же налетевший в полутьме на корзину. Он упал, увлекая за собой таз с выстиранным бельем и табурет. Мирьям ахнула, Нонна и Салом рассмеялись, а Кесарий цыкнул на старшего брата.
Нонна опустила на колени, склоняясь над Саломом, осторожно, чтобы не причинить боли, сняла укрывавшее его спину лоскутное одеяло - Григорий вскрикнул от страха и сострадания, прижимая руки к лицу. Кесарий тяжело вздохнул и сжал руку сирийца, а тот, закусив губы, пока Нонна щедро выливала на его раны дорогое масло, тоже ответил Кесарию сильным рукопожатием...
...На обратной дороге из хижины сириянки Мирьям в свой особняк на холме сыновья старика в тоге молчали. Первым тишину нарушил Григорий:
"Какая несправедливость, какая жестокость - и именно в день нашего совершеннолетия!" -- он снова начал размахивать руками, и Кесарий, схватив его за плечо, остановил жестикуляцию брата.
"Не делай так - помнишь, что дядя Амфилохий тебе все время говорил? Что руками машут только неопытные риторы!"
Григорий вздохнул.
"Отец приказал высечь нашего брата при всех - за вину, которую совершили другие, а он не совершал!" -- произнес Кесарий, убирая руку с плеча Григория.
"Нашего?" -- удивился Григорий. "Салом - только твой молочный брат, а я питался молоком нашей матери, у меня кормилицы не было".
"То-то ты такой умный вырос!" -- раздраженно бросил Кесарий и зашагал быстрее, обгоняя растерянного брата.
+++
Кесарий смолк. Они с Каллистом быстро шагали по тенистой аллее.
-- Говорят, эти дубы были посажены, когда воцарился Октавиан Август. Мы с Григой любили забираться на них и подражать птицам, -- заметил Кесарий, сменив тон, словно не он рассказывал сейчас про Салома.-- А в дупле этого бука...
Его слова прервал чей--то раздраженный бас. Слов было не различить, но Кесарий вдруг напрягся, словно скакун на ипподроме, и вдруг рванул бегом по выложенной гладкими камнями дорожке. Каллист пустился, еле поспевая за ним следом.
После краткого и стремительного бега они оказались у беседки, увитой виноградными лозами. Высокий и худой мужчина в тоге стоял к ним спиной - Каллист еще издали, сквозь ветви, заметил его багровую лысину.
-- Я не потерплю этого, Нонна! - голос человека с лысиной, казалось, разносился на несколько стадий вокруг. - Я не намерен терпеть это! Hoc mihi non est tolerandum!
В ответ раздался тихий женский голос, заглушенный звуком пощечины.
Кесарий сдавленно вскрикнул и в один прыжок оказался у беседки. Раздался звук тяжелого удара и пронзительные женские крики.
-- Александр! Кесарий!
Каллист увидел двух женщин, одну, моложе, высокую и дородную, другую -- маленькую старушку. Обе были в одинаковых темных покрывалах и одинаково бледны, но правая щека старшей алела от пощечины. Они встали между Кесарием и мужчиной в тоге.
-- Прочь, Нонна! Прочь, Горгония!
Седой патриарх повернулся, и Каллист остолбенел. На него глядел еще один Кесарий, но состарившийся и поседевший.
-- Так это вы, отец? Babae! Tune es, pater? - деланно холодно спросил настоящий Кесарий по--латыни, и это чужое наречие зазвенело в тиши сада металлом. Он не разжимал кулаков, на скулах его выступили алые пятна. -- Oculis meis non credo! Putabam rusticos quosdam matrem meam et sororem aggredi! -- голос его дрожал от гнева.
[Не верю своим глазам! Я думал, какие--то мужланы напали на моих мать и сестру!]
--Non pudet te, parricida, in patrem tuum manum elevare? - прерывающимся голосом прохрипел Григорий-старший. - Хорошо же закончилась твоя придворная карьера! Слава тебе в голову ударила! Надеюсь, тебя не оправдают в суде! Но прежде...
[Так ты закончил тем, нечестивец, что поднял руку на отца!]
Женщины повисли на Григории с одной стороны. Каллист схватил друга за руки.
-- Уйди, Каллист! - прорычал тот. Его синие глаза стали черными от гнева.
-- Отец, это неразумно!
Невысокий молодой человек с болезненным лицом и ранней сединой, вынырнув откуда--то из--за деревьев, бросился между ними.
-- Отец, Кесарий, без сомнения, ошибся и принял тебя за человека со скверными намерениями! А раз так, то его поступок достоин похвалы, хотя и некоторого порицания за его необдуманность!
-- Прочь, Грига! - хором взревели отец и сын.
Григорий--старший, подобно Самсону, стряхнул с себя всех удерживающих его. Но прежде чем Григорий--младший смог оттащить отца на безопасное расстояние, его кулак, словно у заправского бойца в панкратионе, описал красивую дугу. Каллист бросился, чтобы растащить Кесария и его отца--епископа, но от удара, пришедшегося как раз в солнечное сплетение, пошатнулся и рухнул на траву. Пронзительный крик Горгонии донесся до него, словно через толщу воды. Потом наступила тишина - мягкая и глубокая, как летняя ночь.
-- Не шевелись! Ради нашей дружбы! - раздался над ним шепот склонившегося Кесария.
Каллист понял, что попал в сложную переделку, и больше не открывал глаз, чтобы не подвести друга, хотя мир вокруг него стал оживать, а тишина отступила. Он слышал голоса разных людей, говоривших где--то высоко над ним:
Вот голос Кесария, ровный и слегка насмешливый, прозвучал с некоторого отдаления:
-- Что ж, отец, поздравляю - ты убил гостя.
-- Дай взглянуть! - потребовал второй голос, неимоверно похожий на первый, но по--стариковски надтреснутый. В нем звучала неумело замаскированная неуверенность.
-- Что ж - смотри. Любуйся на дело рук своих. Ты отправил его к вратам Аида. Завтра ему уже можно класть обол в рот - Харону за проезд.
--Pro pudor, Caesari! - в голосе старца появилось нечто, похожее на страх. - Какой Харон? Какой обол в рот? An oblitus es in familia christiana vivere?!
[Опомнись, Кесарий! Ты забыл, что ты - в семье христиан?!]
-- Certe, oblivisci confiteor, -- невозмутимо отвечал Кесарий. - Credisne, mihi difficile est in memoria tenere episcopum Nazianzi christianum esse.
[Да, забыл, признаюсь.Представь себе. Мне очень сложно все время помнить, что епископ города Назианза - христианин]
--Tace!- неуверенно возразил Григорий-старший. В его голосе слышался отзвук мольбы.
[Молчи!]
-- Я-то смогу промолчать, -- проронил Кесарий, -- А промолчит ли твоя пастырская совесть, когда моего друга, который готовился ко Святому Крещению и даже посещал беседы для оглашенных у пресвитера Пистифора, погребут завтра неомытого водами спасительной купели? А? И по чьей вине?
-- Он хотел креститься? - вдруг в голос зарыдала Горгония, падая на колени, разрывая на себе покрывало и пригоршнями сыпля себе на голову труху прошлогодних листьев.
"Как Антигона из трагедии Софокла" -- подумал Каллист, глядя с интересом сквозь ресницы.
- О горе, горе нашему дому! О великий грех! Мама, мы должны уйти в монастырь, в пустыню, и молиться там до самой смерти, чтобы Бог простил нашего отца--епископа! Убить оглашенного! О великое горе! - причитала толстенькая Антигона, проливая горючие слезы. - О, за что так немилостива судьба!
"Совсем в роль вошла!" -- восхитился Каллист. - "Медея! Нет, скорее Федра".
-- И ты туда же за братом! Он Харона поминает, ты - Тюхе-Судьбу! Языческий дом! - произнес Григорий-старший.
-- Верное слово - языческий дом! -- возгласил Кесарий. -- Потому что глава дома - язычник внутри, волк в шкуре овечьей! Гроб покрашенный! Душа его привязана не к Евангелию, а к субботе иудейской и огню парфянскому! По плодам узнаем их, воистину! Епископ снаружи, ипсистарий внутри! Убийца! Да и по Моисеевому закону, который ты лучше нас всех знаешь, за такое дело полагается наказание.
Кесарий откинул волосы со лба и скрестил руки на груди.
-- А уж по римскому...
--Recordare, quid lex Romana pro contumelia patris postulat!- вскричал Григорий--старший, вытирая пот со лба. Лысина его уже стала густо--пунцовой.
[ Ты вспомни, что по римскому закону полагается за оскорбление отца действием! ]
-- И меня смерти хочешь предать? Не дивно! Кронос в тебе говорит древний!-- продекламировал Кесарий. Ему не хватало только трагической маски.
"Уже сапфическая строфа пошла!" -- подумал Каллист.
-- А я вот что нашему домашнему Кроносу скажу, -- перешел Кесарий на прозу. - Eamus tecum ad iudicium caesaris! Sicut Paulus postulo iudicium caesaris! Caesaris Jiliani! Totius orbis terrarum imperatoris!
[ Пойдем с тобою в суд кесарев! Пойдем! Требую, подобно Павлу, суда кесаря! Кесаря Юлиана! Императора всей ойкумены!]
Каллист обмер от такой дерзости друга. Кесарий указал на его безжизненное тело, выдерживая паузу.
Григорий-старший с шумом втянул в себя воздух.
-- Не волнуйся так, отец, -- зазвучал приятный, но исполненный боли голос Григория--младшего. - Пусть брат выскажет все, что желает. Это будет теперь разумней всего.
-- Императору Юлиану будет очень горько узнать, что его любимый придворный врач убит в гостях. А весьма интересным ему покажется то, что убийца - христианин. Даже христианский епископ. А то, что я защитил мать от разбойника в саду, только сделает мне честь перед лицом кесарева суда.
-- Ты... ты... ты... -- захлебнулся словами Григорий--старший.
-- Брат, -- невозмутимо проговорил Кесарий, словно забыв об отце. - Брат, мне нужно заняться умирающим другом - облегчить его страдания, насколько это возможно. Пришли рабов - отнести его в дом...и пришли кого-нибудь читать над ним Евангелие. И еще... можешь начинать писать надгробное слово.
-- Горгония, -- деловито повернулся он к сестре. - Надо подготовиться к похоронам...уточнить, кто пойдет в погребальной процессии, нанять плакальщиц.
-- Хорошо, брат, -- сквозь слезы пролепетала она.
-- И позаботься о маме, -- тихо и мягко добавил он.
Потом подошел к Нонне и опустился перед ней на колени.
-- Мама, -- сказал он, прижимая к губам ее дрожащие руки - Я не успел поцеловать тебя...за всей этой суетой.
-- Что ты сделал, Александр! - воскликнула маленькая диаконисса.
-- Как что? Поцеловал родительницу.
-- Не это... Зачем ты ударил отца?
Она склонилась над недвижимо лежащим Каллистом, провела ладонями по его груди и лицу.
-- Нет-нет, -- почти силой отвел ее от Каллиста Кесарий.
-- Твой друг - при смерти, ты с отцом пойдешь в суд, вас обоих ожидает суровое наказание... Ты погубил свою жизнь, жизнь своего друга, отца и всех нас! О, Александр! Как я просила тебя не вмешиваться в наши ссоры с твоим отцом! Ты же давал мне слово!
Кесарий прижал Нонну к себе.
-- Мама, не волнуйся. Я думаю, что еще не все потеряно...ничего не потеряно...Твоими молитвами и моим искусством Каллист оживет!
Нонна долгим, проницательным взглядом окинула младшего сына. Потом сказала:
-- Да будет со всеми нами милость великого Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа!
+++
-- Ты будешь похлебку, Александр? - спросила шепотом Нонна. -- В доме пост, я тайком тебе принесла.
Кесарий заколебался.
-- Луковую? - спросил он и быстро добавил: -- Нет, не буду.
-- Чечевичную, чечевичную! - заулыбалась в полумраке Нонна. - Я знала, что перед ней тебе не устоять, -- добавила она, глядя, как сын ест.
-- Горгония и Григорий напрасно оттачивали свое остроумие на моей любви к этому блюду, -- наконец, вымолвил Кесарий. - Я от этого его не разлюбил.
-- Да, твои сестра и брат терпеть не могут чечевицы! - улыбнулась Нонна.
-- Горгония говорила, что для меня, во всяком случае, безопасно любить чечевицу - у меня все равно нет первородства, которое можно продать.
Кесарий надкусил еще теплую лепешку.
-- Хотя Григорий был бы непрочь, -- продолжал он, -- продать мне первородство. Вместе с имением и пресвитерством.
-- Ох, он так страдает от всего этого бремени... -- вздохнула Нонна.
-- Такая жизнь - совсем не для него, мама.
-- Я так и сказала сегодня отцу. И еще говорила, что письмо, где ты клянешься Гелиосом и Матерью богов -- несомненно, подложное. Ведь это правда, сын мой? -- строго добавила она, указывая на ихтюс на шее сына.
-- Конечно, подложное...Так именно по этой причине отец был охвачен Ареем?
Нонна кивнула молча.
-- Хм.... Значит, я постоял за тебя и за брата - сам того не ведая. Убил двух зайцев одним камнем.
-- Только не говори этого страшного слова - "убил"!
-- Хорошо, не буду.
-- И больше так никогда не делай!
-- ...
-- Пожалуйста, Александр! Я сегодня молилась весь день, чтобы Бог отвел от нас все эти грозовые тучи. Бедный твой друг! А вам обоим с отцом грозят в лучшем случае рудники, а в худшем...
-- А в худшем папаше придется сдерживать руки. Тяжело, я согласен.
-- Ты же знал, что это отец. Ты не мог его не узнать! Как ты мог так поступить!
-- Да не узнал я его, честное слово. Я ведь уже объяснял.
-- Ты меня обманываешь. А твой друг... он на грани смерти!
-- Нет. Отнюдь. Не переживай, мама. Я уже осмотрел его, есть надежда. Сейчас немного отдохну, и снова пойду к больному. Все уладится наилучшим образом.
-- Я благодарю Бога, что мои молитвы оказались не услышаны!
-- Чтобы Каллист умер?!
-- Что такое ты говоришь! Насмешник! Я раньше все время молилась, чтобы ты вернулся жить к нам в Назианз.
Кесарий тяжело вздохнул.
-- И только сегодня я поняла, что из этого могло бы выйти... Вы бы с отцом убили друг друга...или ты бы отправился в рудники...на галеры...
-- От рудников, каменоломен и галер не застрахован никто, -- глубокомысленно изрек Кесарий, вытирая лепешкой миску, - даже епископы. Особенно при нынешнем императоре.
-- Как же ты остался при дворе? - покачала головой Нонна. - Я была уверена, что ты сразу же покинешь двор Юлиана... А еще это письмо. Конечно, я не верю, что Феотим тебя где--то видел при дворе, когда Юлиан ехал через Кесарию...Но отец полностью ему доверяет! Салом ужасно поплатился, за то, что стал говорить в твою защиту...
--Бедняга Салом! Я встретился с ним по дороге... - вздохнул Кесарий. -- И чувствую свою вину перед ним за то, что до сих пор не нашел способ сделать его свободным, как поклялся.
-- Очень плохо и грешно клясться, Александр. Поэтому тебе и не удается помочь Салому, строго заметила Нонна.
-- Но как вы смогли отправить его в Армению? К каким родственникам Василия?
-- К мужу одной из дочерей Эммелии, - сказала Нонна и добавила шепотом: -- Рира подделал письмо от него, с просьбой прислать Салома помочь справится с падежом скота. И отец согласился, потому что Василий стал настаивать.
-- А Василий... знал? - удивленно проговорил Кесарий.
-- Конечно, не знал! -- сердито зашептала Нонна. -- Я взяла грех на душу, так Рире и сказала.
-- О, у Риры стало одним грехом меньше! -- засмеялся Кесарий.
-- А у тебя? Неужели ты страшно согрешил, отрекшись от Христа и приняв эллинство? -- в отчаянии проговорила Нонна. -- Я ничего не понимаю, Александр! -- и тут она заплакала.
--Видишь ли, мама...-- Кесарий обнял ее, утешая, и несколько раз поцеловал в глаза и покрытые морщинами щеки. - Существуют такие вещи, которых сразу не объяснишь...а письма я не писал. Это какая-то интрига.
-- О, я так и подумала! -- радостно воскликнула Нонна, целуя сына. м Увидела у тебя на груди ихтюс, и прямо от сердца отлегло... -- вдруг она нахмурилась: -- Но как ты можешь служить императору, который отступил от Христа?
-- Я служу народу римскому, -- отвечал Кесарий. -- И среди него много больных и бедных. Если я уйду, то указ о больницах, ксенодохиях, для таких людей останется неподписанным. Юлиан согласен, что такие больницы должны быть открыты...
-- Да, но при языческих храмах!
-- Это уже не столь важно, где они будут открываться...
-- Как?!
-- Главное, что это начнется на государственном уровне, а далее - посмотрим...и еще, я сам возглавлю эту коллегию, -- Кесарий тяжело, прерывисто вздохнул.
-- Ох, Александр... Еще похлебки?
-- Да, мама.
-- Значит, твой друг вне опасности?
-- Да, но папаше не надо про это знать. Кстати, что поделывает наш ипсистарий?
-- Александр!...
--...отец?
-- Они с Григорием пошли в часовню. Без народа.
-- Глаз у него синий?
-- Ты, право, бесстыдник, Александр!
-- Что, здорово синий? - заулыбался Кесарий. - Будет помнить теперь...какое-то время.
-- Как он будут служить Евхаристию в это воскресенье? С таким глазом? Что скажет народ в Назианзе?
-- Ничего не скажет. Это брат скажет народу, что епископ болен и отправил его совершать божественную службу.
-- Григорий еще плохо себя чувствует...Он столько пережил из-за этого арианского символа веры...
-- Что за символ? - оживился Кесарий.
-- Отец подписал какой-то символ веры...
-- А, понимаю. Не читая, как всегда?
-- ...оказалось, он арианский.
-- Потом, как всегда? И что Григорий? Все улаживал, как всегда?
-- Приход страшно возмутился. Чуть было не раскололся. Уже почти выбрали второго епископа...
-- Я бы тоже возмутился на их месте. Но ведь Григорий их уговорил?
-- О небо! Чего это ему стоило! Уговорил...Они его любят.
-- Сочувствуют.
-- Он после этого пролежал в постели неделю.
-- Ему на воды надо ехать. В Пифию Вифинскую или в Лаодикию. В Хони. Там у меня есть знакомый архиатр...-- Кесарий неожиданно осекся.
-- Сначала надо кесарский налог собрать и сдать...Это бич Божий для Григория! После этого он поедет - уже клялся мне перед Евангелием. Я заставила, -- торопливо сказала Нонна.
-- А что с налогом? -- спросил Кесарий.
-- Я даже боюсь спрашивать Григория...
-- А ипсистар... отец не может ему помочь? Напугать управляющего печами плавильными и молотилками железными? -- поинтересовался младший сын епископа.
-- Отец занят епископскими делами, ты же знаешь.
-- Ну да, сколько еще арианских символов ходят по рукам без его подписи...Насколько я знаю, у ариан уже было около пятнадцати соборов...не считая мелких. На каждом они принимают по символу. Итого...