Шульчева-Джарман Ольга : другие произведения.

Возложи на очи коллирий. Глава 3-4

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    ГЛАВА 3. О ТОМ, КАК КАЛЛИСТ БЫЛ ПРИ СМЕРТИ
    - Ну, как наш убитый оглашенный? - негромко спросил Кесарий, заходя в спальню для гостей. За ним рыжей тенью проскользнула Урания и легла у порога. - Замечательно! - отвечал Каллист, возлежащий на подушках. - Я представлял себе, что у вас дома суровые нравы, но мое воображение, признаться, не простиралось так далеко.
    ГЛАВА 4. О МОЛНИИ, КОНЮШНЕ И НАФАНЕ ВРАЧЕ
    "Сынок!" - раздается голос рядом с ними, старческий голос, полный боли и слез - это Нонна. Она неподвижно стоит, сжимая в руках кувшин с маслом, лицо ее залито слезами, смешанными с кровью - тонкая струйка все еще течет из левой ноздри.
  3. О ТОМ, КАК КАЛЛИСТ БЫЛ ПРИ СМЕРТИ.
  - Ну, как наш убитый оглашенный? - негромко спросил Кесарий, заходя в спальню для гостей. За ним рыжей тенью проскользнула Урания и легла у порога.
  - Замечательно! - отвечал Каллист, возлежащий на подушках. - Я представлял себе, что у вас дома суровые нравы, но мое воображение, признаться, не простиралось так далеко.
  - Теперь ты, наконец, понял, почему я домой не только возвращаться не хотел, но даже и письма писать? - заметил Кесарий.
  - Так как дела с тем письмом, где ты якобы отрекаешься от Христа? - поинтересовался Каллист, приподнимаясь на локте со своего смертного ложа. - Разобрался?
  - Нет еще, - ответил Кесарий. - Я папашу больше не видел с той встречи. Письмо у него.
  - Имей в виду, я не крещусь! - заявил Каллист. - И не надо меня своими хитростями в христианство заманивать!
  - Ты что?! - изумился Кесарий. - Никто и не думал тебя заманивать!
  - А то я не понимаю! - начал расходиться Каллист.
   Кесарий давно не видел его таким разъяренным.
  - Сначала гладко стелил мне - "Ах, ах, а ты уверен, что ты не христианин, Каллистион? Ах, давай древних философов почитаем?" А теперь и вовсе в катехумены записал!
  - Погоди, Каллист, - зашептал Кесарий, беря друга за руку. - Не кричи так! Не подводи меня своим внезапным возвращением от смертных врат! Весь дом молится и постится, чтобы ты ожил!
  - Только ради нашей дружбы я буду сносить такое лицемерие! - прошипел Каллист. - У вас такое же нечестие, как и у большинства эллинов! Ничего у вас нового нет!
  - Ты прав, - печально ответил Кесарий.
  Неизвестно, что он еще бы добавил, но тут в комнату умирающего ввалилась запыхавшаяся Горгония, с двумя корзинами в руках. Она споткнулась об Уранию, которая стоически выдержала это, даже не рыкнув, и закричала на брата и Каллиста:
  - Вы орете так, что снаружи слышно! С ума посходили? Ты в суд кесарский собрался, Павел новый? Поедешь, поедешь, все к тому идет!
  Кесарий нахмурился, подозвал к себе свою невозмутимую собаку и сел на табурет.
  - А ты, Каллист, наверное, голоден, как волк. Вот, я тебе принесла яиц, лепешек и творога. И кувшин с вином... Дома строгий пост, никто ничего не вкушает - из-за тебя, атлет! - она кинула на брата осуждающий взгляд. - Даже у моей Аппианки сладости ее отобрали. Ешь, ешь, Каллистион, ты не при чем! Тебе, бедняге, больше всех досталось из-за братца.
  Она принялась раскладывать на столе свитки и кодексы с множеством закладок.
   - А что это у тебя за книги, Горги? - спросил Кесарий.
  - Я над умирающим читать Писание пришла, - ответила его сестра. - Видишь, закладки - это особые места, как папаша подойдет послушать, сразу оттуда и зачитаю. Все продумано. Целая ночь работы - пока ты спать изволил, наевшись похлебки своей чечевичной, мы с Григой тебя спасали. Он отцу зубы заговаривал, я Писание прорабатывала.
  - Я вам очень благодарен, - неожиданно с чувством ответил Кесарий.
  - Он еще не приходил, Каллист? - спросила Горгония, пропустив мимо ушей слова брата.
  - Кто?
  - Папаша наш.
  - Нет.
  - Очень, очень хорошо, - выдохнула она.
   - Лежи тихо и закрой глаза, - велел другу Кесарий.
  - Мне н а д о встать, Кесарий, - негромко сказал Каллист.
  - Нет, вставать нельзя. Не дай Бог, наш батюшка заметит ходящего покойника, - глубокомысленно заметила Горгония.
  - Мне это н е о б х о д и м о! - еще настойчивее продолжил Каллист.
  - Постыдился бы говорить о таких низких вещах при моей сестре! - заметил безжалостный Кесарий.
  - Я выйду, а вы сами решайте, - сказала Горгония.
  ...Когда они все решили, Горгония вернулась - уже вместе с Аппианой.
  - Дядя Кесарий! - шепотом, с присвистом, воскликнула девочка и прижалась к нему. - Ты вовсе не похож на эллина, мама, я же тебе говорила! Дядя, а ты получил мое письмо?
  - Да, Аппиана. Ты права - я не эллин.
  - Я знаю, что только дядя Каллист - эллин. А ты не эллин.
  - Это ты нам, братец, потом расскажешь, откуда в твоем письме появился Гелиос, - заметила Горгония. - А сейчас за дело. Аппиана, у тебя есть ларчик с косметикой?
  - Да, мама, - честно и обреченно прошептала Аппиана.
  - Неси немедленно его сюда!
  - Нет, не принесу! - заявила Аппиана. - Ты его отберешь.
  - Конечно, отберу! Я ведь запретила тебе брать любую косметику, когда мы едем в гости к дедушке Григорию!
  - Я тебе новую куплю, - незаметно шепнул девочке Кесарий. - И научу тебя саму делать. Вместе сделаем.
  - Неси! - властно повелела Горгония.
  Аппиана скрылась за дверью, и вскоре появилась с ларцом в руках.
  - Давай-ка его сюда, - сказала ее жестокая мать, и, открыв ларец, стала деловито накладывать густо-синие тени на веки растерявшегося Каллиста.
  - Теперь отвечай мне, - сказала она брату, не обращая внимания на слабое сопротивление вифинца, - с какой это радости ты пожелал нашему батюшке милости от Гелиоса и Матери богов?
  - Какой Гелиос?! Какая Мать богов?! - свистящим шепотом вскричал Кесарий. - Ты что понаписал в том письме, а, Каллист?!
  - Да не писал я этого письма! - также шепотом ответил Каллист, не открывая глаз, чтобы в них не попала краска. - Я Фессалу поручил, а он тебе на подпись отдал!
  - И ты его п о д п и с а л! - торжественно возгласила Горгония. - А как же твое правило, о брат мой, сенатор римский, - "не подписывать бумаги, не читая"? А? Что ответишь, братец? Так тебе что угодно подсунуть на подпись могут, хоть распоряжение о том, что надо Аппиану парфянам продать!
  - Я очень занят был тогда, Горги, - с достоинством ответил Кесарий. - Я готовил реформу асклепейонов.
  - Упаси тебя Боже это ляпнуть нашему родителю! - заметила его сестра, накладывая последние штрихи теней на лицо умирающего катехумена. - Реформа асклепейонов! Занят ты был, братец? Ну, дома занятий тебе прибавится! И еще. Если я узнаю, что вы - и ты, Каллист, в том числе! - хоть пальцем тронете этого несчастного юношу, Фессала, вам обоим мало не покажется!
  - Отец уже лишил меня имения? - быстро спросил Кесарий.
  - Нет еще, - покачала головой Горгония. - Аппиан уже поговорил с ним, убедил, что нужно дождаться твоего приезда, ибо многочисленны козни придворной жизни... Я ему подробно написала все доводы, заставила выучить, но он все равно в дощечку подглядывал, в тогу прятал, пока с отцом беседовал. Пришел домой бледный, в поту, как твой Буцефал после бега... Кстати, почему ты без Буцефала? И в почтовой повозке? И одет не так роскошно, как прежде? - вдруг тон Горгонии переменился.
  - Видишь ли, Горги, новый император - киник, и мне пришлось переменить многие свои привычки, - ответил Кесарий, уклоняясь от вопроса о Буцефале. - Отращиваю бороду, например... Приехали мы сюда скромно, за казенный счет. Впрочем, мы с Каллистом здесь проездом, направляемся в Александрию с поручением от императора Юлиана. А откуда ты узнала про повозку?
  - Поручение от императора Юлиана? - недоверчиво переспросила Горгония. - Сначала ты скажи мне, откуда у тебя вместо обычной роскошной повозки завелась почтовая, и мулы вместо лошадей...По новому закону же нельзя возить людей на почтовых повозках!
  - Это указ императора - не впрягать лошадей в почтовую повозку. А проверка работы почты после почтовых реформ, проведенной императором - тоже задание от него! - поспешно проговорил Каллист.
  - Да, - кивнул Кесарий. - Мы поэтому и путешествовали, как обычные люди, а не сенаторы.
  - Почтовая повозка, потрепанные плащи... - продолжала Горгония. - А где твои инструменты?
  - Гликерий плохо привязал сундук, и он потерялся по дороге, - ответил Кесарий. - Вернусь - прикажу выпороть этого глупца как следует! Но я заказал себе новые, они гораздо лучше. С изображением львов.
  - Ну-ну, - недоверчиво проговорила сестра бывшего архиатра. - Ты хоть отцу не говори, что по поручению императора разъезжаешь... Скажи, что взял отпуск - святыням Египта поклониться.
  - Телу Александра Великого, - заметил Каллист.
  Аппиана прыснула со смеху.
  - Ничего смешного! - оборвала ее смех Горгония.
  - Да, посетить монахов Египта... - задумчиво проговорил Кесарий. - Очень хорошо придумано, сестра моя.
  ...Наконец, велев Каллисту лежать смирно, а Аппиане перестать реветь над отобранной косметикой и идти к себе, Кесарий и Горгония вышли в сад.
  - Теперь признавайся, брат, - потребовала Горгония, - что у тебя там произошло в Новом Риме!
  Она положила руки на его плечи и посмотрела усталыми карими глазами в его глаза.
  - Мне можешь говорить всю правду. Я тебя не выдам. Ты - христианин?
  - Да! Да! - взволнованно ответил Кесарий, поспешно показывая ихтюс.
  - Ты... ты женился? - продолжала допрос Горгония.
  - Горги, прекрати... - вздохнул бывший архиатр. - Конечно, нет!
  - У тебя седина появилась... - проговорила Горгония, вглядываясь. - Александр, отвечай, что стряслось с тобой? Отвечай немедленно! Клянусь, никто больше не узнает!
  Кесарий помолчал, потом осторожно снял ее руки со своих плеч.
  - Я пойду, - негромко сказал он, поворачиваясь.
  - Ты теперь и мне не доверяешь? - печально спросила Горгония.
  Он остановился, не сделав и трех шагов. Потом сказал решительно:
  - Пойдем в часовню Сорока мучеников. Там некому подслушивать.
  И они пошли по тенистому саду, среди дубов и лип. Кесарий взял сестру за руку и резко свернул с тропы.
  - Стой, - проговорил он. - Кажется, отец идет к нам навстречу.
  - Вам нельзя встречаться! - воскликнула она. - Иди в часовню по тропке вокруг пруда, а я приду позже! Думаю, он направляется к Каллисту! Ну все, беги, братец! - и она поцеловала его.
  Вскоре она, запыхавшись от бега, вернулась в спальню умирающего катехумена. Когда под окнами раздались осторожные шаги епископа Григория, Горгония ловко раскрыла нарочно заложенную сухой веточкой пальмы страницу в кодексе и прочла нараспев:
  "Ибо епископ должен быть непорочен, как Божий домостроитель, не дерзок, не гневлив, не пьяница, не бийца..."
  За окном раздался вздох, потом шаги отдалились.
  - Бедняжка Каллист, - погладила страдальца по кудрявой голове Горгония - словно младшего брата, страдающего эфемерной лихорадкой или летним поносом. - Надеюсь, тебе уже недолго осталось лежать.
  Шаги епископа то приближались, то отдалялись. При каждом их приближении Горгония открывала новую закладку.
  - "...гнев мужа правды Божия не соделовает ; гнев губит и разумных , устремление бо ярости его падение ему ..."
  Епископ Григорий, наконец, заглянул в комнату.
  Горгония почтительно встала. Каллист лежал с закрытыми глазами.
  - Как он? - вопросил громко епископ. Каллист вздрогнул от неожиданности, но в полутьме это осталось незамеченным.
  - При смерти, - ответила старшая дочь епископа Назианза.
  Григорий старший посмотрел на впалые щеки Каллиста, на тени вокруг его глаз, и вздохнул.
  - Что мне делать, дочь моя? Убил я этого человека, и грех мой весьма велик. А на днях приедет хорепископ Евагрий с сыном, и Амфилохий, твой дядя, с Фофой.
  - О, отец мой! Воистину не знаю, что сказать тебе на это...-проговорила Горгония.- Какой плохой пример для молодежи, какое печальное зрелище для подчиненного хорепископа и для дяди Амфилохия. Действительно, помочь теперь может лишь сила Христова. Но как Христу действовать в доме, полном распрей?
  Епископ потер лысину, потом вздохнул.
  - Дай-ка, я почитаю Писание, - сказал он. Дочь услужливо протянула ему раскрытый кодекс.
  - "Предаст же брат брата на смерть, и отец - сына; и восстанут дети на родителей, и умертвят их; будете ненавидимы всеми за имя Мое; претерпевший же до конца спасется. Когда же будут гнать вас в одном городе, бегите в другой. Ибо истинно говорю вам: не успеете обойти городов Израилевых, как приидет Сын Человеческий. Ученик не выше учителя, и слуга не выше господина своего: довольно для ученика, чтобы он был, как учитель его, и для слуги, чтобы он был, как господин его. Если хозяина дома назвали веельзевулом, не тем ли более домашних его? Итак не бойтесь их, ибо нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, что не было бы узнано. Что говорю вам в темноте, говорите при свете; и что на ухо слышите, проповедуйте на кровлях. И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более Того, Кто может и душу и тело погубить в геенне. Не две ли малые птицы продаются за ассарий? И ни одна из них не упадет на землю без воли Отца вашего; у вас же и волосы на голове все сочтены; не бойтесь же: вы лучше многих малых птиц" , - прочел он.
  - Да, решено! - воскликнул Григорий-старший. - Я прощу этого веельзевула, твоего брата. Я не поведу его в суд за то, что он оскорбил отца действием! А теперь пусть Христос действует!
  Он закрыл кодекс, отдал его дочери, благословил неподвижно лежащего Каллиста и удалился.
  - Ушел? - шепотом спросил Каллист. -Наконец-то. И как вы тут живете?
  - Я не живу в доме отца уже много лет, слава Христу Богу, - буркнула Горгония в ответ. - С тех пор как замуж вышла. Повезло. Счастливая женская судьбина, знаешь ли, Каллистион!
  - Все, что здесь у вас происходит - ужасно! - продолжал Каллист, опершись локтем о подушку. - Мой дядя был эллин и теург, и, как вы говорите, далек от Царствия Божьего....
  - Я никогда ничего плохого не говорила о твоем дяде, - перебила его Горгония.
  -... но я даже не представляю, что он бы мог ударить свою жену... правда, он так и не женился.... Да и вообще - ударить женщину. А здесь все началось с того, что Кесарий увидел, как Григорий-старший ударил госпожу Нонну. Он обезумел от ярости, я не мог его удержать, клянусь Гераклом!
  - Не клянись Гераклом, - заметила Горгония, - а то войдет в привычку и при нашем батюшке поклянешься. А ты ведь у нас оглашенный, если не хочешь, конечно, братца погубить.
  - Ради Кесария я готов на все! - вздохнул вифинец. - Правда, не знаю, насколько я сумею выдать себя за оглашенного.
  - Ну, это легко, - махнула рукой каппадокийка, поворачиваясь к Каллисту, и крепкий дифрос слегла скрипнул под ее мощным корпусом. - Слушаешь речи нашего родителя и киваешь. Главное, не спорить. Ни о чем. Даже если он полную ерунду говорит.
  - Не спорить... - повторил, раздумывая, Каллист.
  Ему живо припомнилось, как они с Кесарием однажды посетили огласительные беседы в Никомедии.
  - Не переживай, - заметила Горгония. - Скоро к нам приедут гости, дядя Амфилохий и хорепископ Евагрий, со своими сыновьями. То-то отец разойдется, поучая. Главное, не перебивай.
  - Не буду, - пообещал Каллист. - Горгония, у тебя нет снотворного случайно? Лучше всего мака опийного. Мне не уснуть.
  - Мак тебе не нужен, нечего привыкать, - сурово заметила сестра архиатра. - Не дам, и не проси. Закрывай глаза и спи, а я пойду с Кесарием поговорю.
  
  4. О МОЛНИИ, КОНЮШНЕ И НАФАНЕ ВРАЧЕ.
  Горгония закрывает глаза, и тот жаркий солнечный день встает мгновенно у нее перед глазами, словно он еще не закончился, словно Абсалом еще привязан у столба для наказаний на заднем дворе. Феотим расторопно командует трясущимися, бледными от страха рабами, самолично проверяет и выбирает бичи. "Ты осмелился защищать отступника, моего младшего сына, ставшего эллином!" - это кричит ее отец Салому, - "ты осмелился мне перечить, ты, раб и сын моей рабыни!" Отец стоит на мраморной лестнице, у ног его две женские фигуры - это мама и Мирьям. Он отталкивает их ногами, но Нонна успевает перехватить его руку, чтобы он не дал знак к началу бичевания - и он бьет ее наотмашь по лицу, она падает, разбивает нос, зажимает его пальцами, между которыми сочится кровь и бежит вниз, чтобы остановить палача - но поздно, отец дает знак, воздух рассекает гудящий звук бича, оканчивающийся глухим ударом, за которым не следует стона - Абсалом находит в себе мужества подавить его, несмотря на то, что его спина разодрана, словно ее вспороли когти бурого каппадокийского медведя. Рабы оттаскивают Нонну в сторону от лестницы, где растут алые и белые маргаритки, туда, где без сознания лежит Мирьям. Григорий даже не смотрит в их сторону. Запертая в подвале Урания страшно, загробно воет, переводя дыхания после каждого удара, принятого Абсаломом.
  Горгония уже не видит ни перепачканное кровью лицо матери, ни посеревшее лицо Мирьям, стонущей по-сирийски - "о-о, бари, бари!" Она бежит, бежит прочь, бежит, пригнувшись, прячась за конюшнями. Прежде чем ударить кресалом, она распахивает дверь - та поддается легко, лошади на пастбище, в конюшне пусто, только навстречу ей с истошным блеянием выбегает перепуганная коза, на отпиленных рогах - солома. Горгония хватает пучок соломы, отталкивает ногой козу, трясущимися пальцами достает кресало, спрятанное на груди под двумя тяжелыми покрывалами замужней знатной матроны, и огонь мгновенно охватывает солому, бежит по настилу конюшни, лижет стены... Она медленно переводит дыхание, не в силах отвести взора от пламени, потом прячет кресало и бежит, а покрывало обнажает ее голову, волосы треплет ветер. Вдалеке воет Урания - пытка Абсалома продолжается... "Пожар! Пожар!" - кричит Горгония, спотыкаясь и падая, в кровь ссаживая колени о камни двора. Ей навстречу бегут рабы, ругают ее, толкают, приняв за рабыню, потом узнают дочь хозяина, падают на колени. "Не время! - кричит Горгония, - пожар в конюшнях! Бегите, скажите отцу!"
  Но пламя уже полыхает так, что видно с мраморной лестницы. Григорий-старший, опираясь на посох, зовет Феотима, и они, оставив истерзанного Абсалома у столба, спешат к конюшням. "Грех мой великий!" - бормочет Григорий. "Это по грехам Кесария и Абсалома вы страдаете, господин!" - слышен шепоток Феотима. "Лишь бы лошадки не пострадали!" - неожиданно дрожащим стариковским голосом говорит Григорий-старший, опираясь на руку Феотима. "Бог даст, не пострадают!" - набожно крестясь, говорит Феотим. "А и пострадают - вспомните Иова, что за грехи сыновей и дочерей своих жертвы приносил и скота в одночасье лишился!"
   Он не видит, как перепачканная в земле, золе и соломе Горгония велит рабам отвязать Салома, как отталкивает раба-палача, вырывая из его рук орудия истязания, как падает на ее руки Салом, что уже не в силах держаться на ногах. "Сынок!" - раздается голос рядом с ними, старческий голос, полный боли и слез - это Нонна. Она неподвижно стоит, сжимая в руках кувшин с маслом, лицо ее залито слезами, смешанными с кровью - тонкая струйка все еще течет из левой ноздри. Потом она выливает масло на его изуродованную спину и снимает с головы покрывало диакониссы, чтобы покрыть нагого Салома. Горгония пихает рабам золотые монеты, и те, опасливо оглядываясь на удаляющихся хозяина и Феотима, берут Салома за руки и за ноги, и тащат, торопясь и спотыкаясь, через какие-то немыслимые обходы, сараи и грязь, к дороге, где стоит повозка Горгонии. Рабы укладывают стонущего Абсалома в повозку. Нонна, задыхаясь, едва поспевает за Горгонией. "Я вызову врача, мама, все будет хорошо, позаботься о Мирьям!" - говорит Горгония, они целуют друг друга и плачут. "Все, пора, пока нас не хватились!" - говорит Горгония, в последний раз целуя мать, залезает в повозку, кладет на свои колени голову Абсалома и велит вознице трогать с места, и вот уже белые и гнедые лошади весело бегут домой из этого страшного места.
  - Это что за разбойник-то? - осторожно спрашивает возница Горгонию.
  - Брат мой, - отвечает она, и, видя ужас на лице раба-возницы, вздрогнув, добавляет: - Молочный.
  - Я уж думал, сам господин Кесарий... - крестится возница. - Помню, много лет назад, тоже было дело, ваш батюшка на него осерчал...
  - Помолчи! - резко обрывает раба Горгония. Она обтирает лицо Абсалома полотном, поит его водой - тот жадно пьет, и роняет голову на ее руки.
  - Ничего, ахи, ничего, я отвезу тебя домой, я тебя вылечу, - говорит она Салому.
  - Кесарий... он не мог стать эллином... - шепчет Салом. - Не мог, госпожа Горгония!
  - Не называй меня госпожой! Ахи, ахи! Зачем ты стал спорить с отцом? Чего ты добился? - плачет Горгония, гладя Салома по черным жестким волосам. Он впадает в забытье, начинает бредить по-арамейски - но она не знает никаких слов, кроме "ахи" и "шлама". Покрывало Нонны пропитывается кровью - все тело его изранено, он в лихорадке и стонет от боли.
  Наконец, они приезжают в имение Аппиана и Горгонии.
  Здесь рабы уже не тащат его, как прошлый раз, за руки и за ноги, словно тушу барашка, а осторожно переносят, с охами, ахами и причитаниями, на носилках в отдельную приготовленную для неожиданно прибывающих гостей спальню. Обычно неожиданно к ним прибывал Рира, разругавшийся с Василием, а когда-то давно и Кесарий, когда он жил в имении отца - после того, как Грига уговорил его в первый раз оставить двор в Новом Риме. Недолго было то время, дядя Амфилохий, видя, как тоскует племянник, тайком увез его в Новый Рим, не страшась Григория-старшего, и Кесарий остается там, быстро став архиатром Нового Рима и блудным сыном града Назианза. "Зато он не будет видеть Макрины", - твердо сказал Амфилохий, когда Григорий-старший его упрекал. - "Далеко ли до греха! Этому надо положить конец!" Отец так и обмер. "Как... Макрины? Феклы то есть? То есть они все еще... Они встречались?" Низкорослый, крепко сложенный Амфилохий молча встал встал и накинул плащ. "Не встречались и не будут теперь", - отрезал он и вышел, оставив епископа Назианза в недоумении и тревоге. Знал ли дядя Амфилохий, этот тертый калач, все? Если не знал, то догадывался...
  ...Теперь Абсалом лежал на белоснежной простыне на кровати в комнате для гостей. Горгония осторожно сняла с его тела пропитанное кровью покрывало Нонны - ткань уже начала присыхать к ранам.
  - Нафан врач прибыть изволили, - шепотом сказала служанка Алита, в ужасе закрывая рот рукой, чтобы сдержать крик при виде ран Салома.
  -Пригласи его сюда, - ответила Горгония, вставая с табурета.
  Нафан, высокий и тонкокостный, еще не старый, с глубоко посаженными глазами, острым орлиным носом, широким подбородком, подошел к раненому. На его бесстрастном лице появилась тень изумления и беспокойства. Он взмахнул рукой с длинными тонкими пальцами, словно крылом и спросил, в упор глядя на Горгонию:
  -Госпожа, твой муж знает, что ты укрываешь этого человека?
  - Нафан врач, мой муж всегда знает все, что я делаю, - резко ответила Горгония. - Я никого не укрываю. Этот человек - мой молочный брат, и, к сожалению, раб моего отца.
  - Это... это Абсалом? - растерянно проговорил Нафан, - а я думал, что это Кес... они похожи...
  - Что ты думал? - вскрикнула Горгония. - Кого ты имел в виду?
  Но Нафан не ответил, ставя на стол и открывая свой кованый ящик с инструментами.
  Горгония теперь была уверена, что он что-то знает о Кесарии. Он и раньше допускал какие-то двусмысленные замечания, которых она не понимала, но которые ее тревожили.
  - Сирийцы часто бывают разбойниками, - деланно беззаботно ответил Нафан. - Чем же провинился твой брат... молочный брат? Украл что-то? Поджог конюшню?
  "Уже знает про конюшню!" - подумала Горгония.
  - Он всего лишь сказал отцу, что не верит в то, что Кесарий стал эллином.
  -О-о! - протянул Нафан. - Понятно...
  И он стал доставать и раскладывать инструменты и катаплазмы.
  - Позови двух-трех сильных рабов, чтобы держать этого твоего Салома - многие раны надо зашивать, а это больно, он будет вырываться и не даст мне работать спокойно, - сказал Нафан.
  - Хорошо, я велю, - кивнула Горгония, и спросила: - А у тебя разве нет опия?
  - Опий есть, госпожа, но я хочу спросить - ты желаешь, чтобы я лечил раба или брата?
  - Брата, - ответила Горгония, не колеблясь ни мгновения.
  - О-о! - глаза Нафана еще больше округлились. - Похоже, ты не стыдишься того, чего стыдится епископ Назианза.
  - О чем ты, Нафан? - резко спросила Горгония.
  - Вот опий, - вместо ответа произнес врач и, разжав зубы Салома, просунул ему в рот снадобье на золотой ложечке. - Скоро он подействует. А рабы пусть придут, здесь много надо шить...
  Он развел вино с водой и осторожно стал омывать раны Салома. Горгония вызвалась помогать, Нафан позволил. Пришедшие рабы, послушные Нафану, ухватили лежащего ничком раненого за ноги и за руки, так, чтобы он не мог вырваться.
  - Ты можешь выйти, госпожа, это будет неприятное зрелище, - предложил Нафан.
  - Нет, - ответила Горгония, беря в свою руку бессильно свисающую кисть руки Салома. - И не надо так его придавливать, просто придерживайте и все, - обратилась она к рабам, чтобы те ослабили хватку.
  - Да уж, у нас тут прямо связывание Исаака какое-то получается, - пробормотал Нафан, беря большую изогнутую иглу для зашивания ран.
  Салом вздрогнул, сжал до боли руку Горгонии, закусил угол подушки, но не смог сдержать стона. Она гладила его по волосам, рабы переглядывались, видя, что их усилия не нужны. Горгония склонилась к Абсалому - он что-то шептал по-арамейски: "Аввон д-биш-маййя, нит-каддаш шим-мук ти тэ маль-чутух ни-ве совьянух эйчана дбишмайя аб пара ..."
  - И значит, ваш Кесарий принял эллинскую веру? - продолжил Нафан, спокойно отрезая нить, словно он не раны зашивал, а шил палатки. Абсалом встрепенулся и забился в руках рабов.
  -Тихо, тихо, Саломушка! - прошептала Горгония. - Ты непонятные вещи говоришь, Нафан. К чему ты это?
  - Мне кажется, вам надо вернуться к вере предков, а не переходить ни в язычество, ни в христианство. Вон какие беды у вас в семье после крещения вашего отца! - от неопределенно кивнул то ли в сторону окна, то ли в сторону Салома.
  - Как это - к вере предков? - растерялась Горгония. - У нашей мамы даже прадеды - христиане.
  - А прадеды папы? - усмехнулся Нафан. - Ведь в вашем роду издавна были боящиеся Бога, но вот не принимали знак Завета, только и всего. Ипсистарии - это же прозелиты, мы их и в наши синагоги пускаем. Еще немного - и вы бы увидели истину. Если бы ваш папа не польстился на Константиновы привилегии. Продал истинную веру за кесарские блага.
  - Мой дорогой Нафан, - мягко, но с металлом в голосе проговорила Горгония. - Да, мой отец - ипсистарий, и из семьи ипсистариев. Но это не значит, что нам надо переходить в иудейство.
  - Ну, христианство - еще куда ни шло, в конце концов, - сказал Нафан. - Вы поймете, что пошли на поводу у того Обманщ... короче, обманываетесь, и очень скоро. Но уж в язычество гнусное твоему брату совершенно переходить не следовало бы!
  - Шувха ламшиха! - громко застонал Салом.
  - Нафан, тебя прямо не узнать, - заметила Горгония, еле сдерживая раздражение. - Мой брат Кесарий - христианин, хоть и откладывает крещение до более зрелого возраста, и ты не можешь этого не знать. Не говоря уже о том, что ты вдруг стал пророком, как Саул, и предвещаешь нам разочарование в Иисусе Христе. Я знаю, что ты считаешь его обманщиком, но давай не будем это обсуждать.
  - А можно обсудить то, что император Юлиан разрешил нам восстанавливать наш Храм и начать богослужение? - торжествующе проговорил Нафан. - Да, это - императорское слово. Он подобен великому Киру, воистину! Он закончит наше изгнание! Люди уже собираются в Элию , и я скоро уезжаю. Я тоже хочу своими руками - вот этими руками! - он потряс своими тонкими сильными пальцами, измазанными в крови Салома - строить наш Храм! И вы тогда узнаете правду, вы все придете к Иерусалиму и к сиянию над ним! Все вы - и язычники, и христиане! Язычники увидят истинного Бога, вы же поймете всю ложь того, кто предсказывал, что наш дом якобы навсегда покинут, ложь вашего Обманщ... Иешуа бен... - он стал запинаться, и в конце тихо добавил: - и мы тогда все будем вместе перед Ним, Богом нашим, как сказал пророк. И вся земля узнает, что Он - Господь.
  - Хорошо, Нафан, - сдерживаясь, проговорила Горгония. - Я рада, что у тебя появилась великая цель в жизни. Но скажи мне о другом, более приближенном к земле. Когда ты уезжаешь? И кого посоветуешь пригласить лечить Абсалома?
  - Я думаю, - привычным ровным голосом сказал Нафан, - что, если больной пойдет на поправку, то я смогу уехать, оставив его на твое попечение, госпожа Горгония... Да перестаньте вы уже его держать, - поморщившись, обратился он к рабам. - Это мужественный человек, он все выдержал как один из Маккавеев! Я наложу сейчас всю эту катаплазму, а потом пришлю вам больше - признаться, я не рассчитывал, что ты хочешь его лечить как брата, и взял мало дорогой катаплазмы... но до вечера ему хватит. Опий я тоже оставлю.
  Горгония полила ему из кувшина на руки воды и подала белоснежное полотенце.
  - Спасибо, госпожа, - размеренно и спокойно, как обычно, ответил он, принимая от нее кошелек с золотыми монетами. - Я думаю, что он будет лихорадит еще пару дней, а потом раны начнут заживать, и он пойдет на поправку. В любом случае, я буду приходить каждый день, а, если нужно, и останусь на ночь. Но сегодня я не могу остаться - мне надо готовить катаплазму. Я приеду утром.
  - Спасибо, Нафан. Я пошлю за тобой повозку, - ответила Горгония. - У меня есть еще одна просьба к тебе.
  Нафан напрягся.
  -Ты ведь знаешь сирийский?
  - Конечно, - усмехнулся Нафан.
  - Скажи ему что-нибудь хорошее, чтобы он успокоился. Он бредит по-сирийски, а я не понимаю.
  Нафан долго смотрел на нее своими глубоко посаженными глазами, потом склонился над Саломом, который сквозь сдавленные стоны лепетал какую-то невнятицу, и, выпрямившись, проговорил немного растерянно:
  -Он зовет какого-то Сандриона и говорит, что не верит тому, что написано в письме. Что мне сказать?
  - Сандрион... - прерывисто вздохнула Горгония. - Это Кесария мы так зовем... Скажи ему, что Кесарий скоро приедет, что он - христианин! Скажи, Нафан!
  - Можно, я скажу, что Кесарий верит в истинного Бога? - спросил Нафан.
  - Да, да, только скажи так, чтобы Салом успокоился.
  Тот нагнулся и произнес несколько фраз по-сирийски. Салом проговорил несколько раз "шувха ламшиха" и затих.
  - Спасибо тебе, Нафан! - говорила Горгония, провожая врача.
  Когда он ушел, она села у изголовья Салома. Тот дремал, его губы запеклись, но лицо стало более спокойным.
  - Хочешь пить? - осторожно спросила она.
  - Ин... ин... - закивал в полудреме Салом.
  Она напоила его вином, разведенным водой.
  - Хати...- прошептал он. - Хати... шлама... шува ламшиха.. дельфиа... дельфиа му... - перешел он на греческий, и неожиданно крепко схватил ее за руку. - Горгония... сестра...
  Слезы вдруг покатились по его щекам. Горгония стал вытирать их, как она делала в далеком детстве, когда была старшей сестрой Салома и Кесария - и сама расплакалась.
  ...Она открыла глаза. Рядом не было ни Салома, ни Нафана, ни рабов. Она сидела в беседке и ждала, когда придет Кесарий, ее младший брат.
  +++
  Над обширным имением епископа Григория, неподалеку от деревеньки Арианз, в часе езды от города Назианза, воцарилась ночная тишь. Епископ возносил молитвы о прощении своего блудного сына и об исцелении его друга, жертвы своего праведного гнева, в своей уединенной часовне, перед мозаиками, изображающими Моисея и Аарона. На противоположном конце имения Горгония и Кесарий шептались у надгробия с частицами мощей Сорока севастийских мучеников:
  - Ты всегда хотел стать мучеником, брат, - говорила Горгония, вытирая слезы. - Помнишь, вы с Саломом играли в Сорок мучеников и ранней весной, едва снег растаял, залезли в пруд, по которому еще льдинки плавали?
  - И Григу мы еще затащили, - улыбнулся Кесарий.
  - Вас спасло от смерти только то, что, когда я случайно проходила мимо, ты вдруг решил, что я вполне сгожусь на роль матери мученика и буду ободрять тебя во время страданий.
  - Вовсе не тебя я звал, а Феклу! - воскликнул Кесарий. - Я хотел, чтобы меня Фекла ободряла!
  - Да, конечно, Феклу, как же иначе, - Горгония с любовью взъерошила густые волосы брата. - Фекла тебя подбодрила, надо полагать. Я не слышала ваших разговоров, потому что опрометью понеслась к маме. Вас достали и долго грели в горячей ванне с горчицей.
  - Всех троих в одной! - добавил Кесарий. - Мы еще сравнивали, у кого ступня больше. Салом выиграл.
  - Вы с Саломом даже не чихнули, а Грига разболелся! - заметила Горгония. - И вас двоих отец выдрал, а его нет - как уже страждущего от кары небесной.
  - Да, мы до порки не очень-то страдали, - согласился Кесарий. - Но для меня было радостно разделить участь Салома, - серьезно добавил он. - И я надеюсь, что он станет моим законным братом, свободным, как и я.
  - Ах, Кесарий... теперь, после того что произошло между тобой и императором Юлианом...
  - Умоляю тебя, сестра, - перебил ее Кесарий, - никто не должен знать об этом!
  - Да. Я поклялась.
  - И мама не должна знать. В особенности мама.
  - Конечно,- ответила Горгония.
  +++
  - Каллист! Ты не спишь? Скоро рассвет!
  - Горгония? Что ты тут делаешь? - Каллист, сидевший у окна и слушавший ночную музыку цикад, быстро нырнул под одеяло, скрываясь от взоров молодой матроны.
  - Я? Я читаю всю ночь Священное Писание над умирающим, да будет тебе известно, Каллист. Жертвую своим сном и отдыхом, - сказала она, зажигая светильник и раскладывая книги на столе.
  - Я хотел бы... ты понимаешь, Горгония, но это как-то неприлично... то есть... я бы хотел остаться один в спальне... - Каллист покраснел от волнения, - то есть я хотел сказать, тебе неприлично оставаться со мной наедине... - он совершенно запутался и смолк.
  - Ты же все равно не спишь, - бессердечно сказала Горгония. - А я не намерена злить нашего родителя еще больше. Ты же умирающий, так что моей стыдливости ты угрозы не несешь. Сомневаюсь, что ты меня украдешь, я уже не в том возрасте.
  - Как - украду? - остолбенел Каллист, ожидая новый подвох.
  - Ну, у нас тут еще старые обычаи живут, бывает, невест крадут... Я поэтому с Аппианки глаз не спускаю. Хоть она и просватана, но на это никто не смотрит. А Никовул, жених ее, вроде Григи нашего, он-то как раз красть не будет. Найдется удалец, вроде младшего братца моего, и поминай как звали...
  Она вдруг осеклась.
  - Кесарий... крал девушек? - с Каллиста слетели последние жалкие крохи сна.
  - Не крал, - отрезала Горгония. И потом тихо добавила: - А зря...
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"