"Ты - Фекла?" "Да, и что с того?" "А я - Кесарий. Ты... ты очень красивая, Фекла", - и он сделал шаг к ней и снова стал похож на Диониса. И тогда она испугалась и побежала прочь, боясь, что юноша будет преследовать ее.
Девушка с непокрытой головой сидела у окна и смотрела на далекие горы, к вершинам которые когда-то пристал ковчег Ноя - ковчег, где у каждого была пара, от сынов Ноя до асклепиевых ужей. Волосы ее, легкие, тонкие, каштановые с рыжеватым отсветом, разлетались от вечернего ветерка, в полумраке ранняя седина была незаметна. Тяжелое темное покрывало диакониссы лежало рядом на стуле. Девушка перебирала что-то в своем маленьком ковчежце, шкатулке, с виду похожей на маленький панарион. Но лекарств в нем не было, только кольца, которых она давно не носила. Свое любимое колечко, серебряное, с бериллом, она потеряла уже давно...
" - Где наши розы, где же фиалки, где же селенин цветок?"
"- Вот ваши розы, вот и фиалки...
Нет цветка Селены, нет и колечка. Выскользнуло, потерялось в траве. Столько лет тому назад. Глупая детская игра. Зачем сестры позвали ее тогда? И сколько их было, детей - их семья, гости, под ногами путался маленький Рира, а Григорий, сын Нонны, ушел в сад читать стихи, потому что не хотел играть в глупые игры. Его брат остался. И почему выбрали ее колечко? Оно было необычное, самое красивое, бабушка Макрина-старшая ей подарила его - когда-то это колечко было всем ее состоянием, они с дедом скрывались в лесу при гонениях, у них отобрали имение, они выкопали землянку, пещеру, и жили там, даже боясь сильно разводить огонь, чтобы их не заметили...
Теперь, когда они играли в саду, у них были все отобранные имения - даже армянское, где родился Рира. Она была богата, очень богата, дочь Василия и Нонны, она была в родстве с кесарским домом - правда, в дальнем, но это не имело значения.
"-Да он просто сын всадника, а ты - дочь патриция!" - так ей говорили подружки с завистью, когда поняли, что Кесарий, сын Григория и Нонны, все время смотрит на нее.
"Почему ты идешь за мной?"
"Остановись, и я тоже остановлюсь. Я хочу смотреть на тебя, а луна мне мешает. У тебя серые глаза, они похожи на лунный свет".
"Кто ты?"
"Сын Нонны, брат Григория"
"Старший?"
"Младший", - засмеялся юноша и на мгновение стал похожим на Диониса. Он был высоким, этот синеглазый юноша и они стояли у беседки, увитой виноградом.
А потом он смутился, стал серьезным и добавил:
"Я учился в Палестинском риторском училище. Вместе с братом. Отец скоро пошлет нас в Александрию. Я хочу быть ритором и защищать в суде людей, несправедливо обижаемых. Ты читала, как Цицерон защитил Секста Росция, которого родня неправедно обвинила в убийстве родного отца?
"Да, конечно. Мой отец тоже защищает людей в судах от неправды. Он самый лучший ритор в Капппадокии".
Он немного растерялся, но снова спросил ее - она остановилась и смотрела ему в глаза, и он смотрел ей в глаза:
"Ты - Фекла?"
"Да, и что с того?"
"А я - Кесарий. Ты... ты очень красивая, Фекла", - и он сделал шаг к ней и снова стал похож на Диониса.
И тогда она испугалась и побежала прочь, боясь, что юноша будет преследовать ее. Но в саду не слышалось ничьих шагов, кроме нее. Она быстро остановилась и пошла шагом. Сердце забилось, какое-то стеснение в груди, тяжело дышать... Она не знала, отчего это, потом врач, что учился у самого Аретея, сказал, что у нее порок сердца, как у ее отца, только у него он был небольшой, а дочерям - Фекле и Феозве - достался уже настоящий, при котором нельзя выносить ребенка и не умереть в родах. Так сказал врач. Он лечил ее отца, когда тот после зимней тяжелой простуды заболел странной болезнью с названием, как у сифона на акведуке - "диабетес".
Тогда в саду она не знала этого. Она была расстроена тем, что колечко потерялось в траве, и испугана тем, что за ней следом пошел этот сын Нонны.
Если бы она обернулась, она бы увидела, что Кесарий стоит и рассматривает в лунном свете что-то маленькое, лежащее на его большой ладони подростка, почти юноши. Но она тогда не обернулась...
Отец боролся с этой странной и страшной болезнью, он выступал в судах почти до самой смерти. И в суде над Кесарием он тогда выступил, и придумал эту хитрость, чтобы его спасти от ложного обвинения в убийстве Платона...
Она не может выносить дитя, как хорошо, что это рано стало известно... Впрочем, лучше бы ей умереть... почему она отказалась бежать...
- Макрина! Макрина!
Запыхавшийся мальчик в одном хитоне вбежал в ее комнату. Она вздрогнула, захлопнула шкатулку.
- Что, Ватрахион? - улыбнулась она ему, словно сыну. Сбеги она тогда, ее дитя было бы ненамного младше Петра. Дитя-сирота... но ведь Богу все бывает возможно? А побег, разве это не грех?
- Я пойду, погуляю во дворе? Коней привели! - Петр-Ватрахион убегает.
"В Каппадокии принято красть невест! Я украду тебя, и мы поженимся!"
Он смотрел на нее через виноградные лозы и касался пальцами ее пальцев...
"Почему ты не хочешь поговорить с моим отцом?"
"Он - патриций, а мой отец - всадник. Он откажет".
"Он не откажет!"
"Значит, мой отец откажет. Не может быть, чтобы они позволили. Это слишком большое счастье, Фекла, чтобы они нам позволили быть вместе. Если я украду тебя, то уже никто не откажет! И мой отец ничего поделать не сможет!"
Макрина умывается в тазу с холодной водой, потом ждет немного, чтобы рябь утихла и смотрит на свое отражение. Ее глаза опухли, потому что она весь день плакала. Неудобно - как завтра она поедет? Как на нее посмотрят постояльцы гостиницы? Да и Каллиопа, опытная младшая и замужняя сестра, быстро заметит следы слез. Может, припудрить? Нет - она не пользуется такими вещами, да и не умеет, и не держит у себя косметики. Замотается в свое покрывало диакониссы, и никто ничего не заметит.
- Какая ты красивая, Макрина! - раздается восхищенный юношеский голос.
Она вздрагивает, накидывает покрывало, оно выскальзывает, падает в таз с холодной водой и пузырями медленно оседает на дно. Подросток, почти мальчик, Петр, смотрит с восхищением на старшую сестру, заглядывая в комнату.
- Очень красивая! -продолжает он. - Ты красивее Молпадии! И даже...- тут он заговорщицки понижает голос - красивее нашей мамы в молодости - я портрет ее в шкатулке видел!
- Не носи больше это покрывало, оно уродское! - Петр выхватывает покрывало из таза и хочет унести, Макрина молча забирает мокрую почти черную ткань из его рук и выжимает, как тряпку, на пол - струйки бегут к порогу.
- Иди молиться и спать, Ватрахион, - тихо говорит она. - Мы завтра рано выезжаем.
- Можно еще на денек остаться? - умоляюще произносит Петр. - Там сириец-гиппиатр приехал, коней лечит. Я спать не пойду - там у одного коня моча после быстрого бега не идет, так его бобровой струей над жаровней сейчас будут окуривать - страсть как интересно посмотреть!
- Нет, Петр, ступай спать, -- устало говорит девушка.
- Макрина, но коня же... там... - Петр задыхался от волнения, - там сейчас коня лечить будут! Можно, я посмотрю? Можно, я еще пока не пойду спать? Я уже помолился!
Она теперь для всех Макрина, Феклой ее уже никто не называет. После смерти Платона ее стали называть вторым именем, которое ей дали при рождении в честь бабушки.
- Бедный конь, по жаре долго скакал! Вот от этого и беда, все говорят. А как помочь, не знают! Его сейчас гиппиатр бобровой струей окуривать будет! - продолжал вопить Петр-Ватрахион.
- Иди лучше почитай книгу, - говорит Макрина.
- Нет, я пойду на коня смотреть, - категорически возражает Ватрахион и снова добавляет, как главный аргумент: - Там же сириец-гиппиатр. Проездом. Повезло, что в той же гостинице остановился, что и мы, правда? И с ним два помощника.
- Ну, иди, посмотри, в конце концов, тебе тоже надо знать, как хозяйство ведут, а лошадей у нас много, - соглашается Макрина. Все-таки она слишком потакает младшему брату. Он для нее как сын - родился после смерти отца. В Риме ему бы дали имя Постум, а бабушка решила назвать Петром. Старшие братья окрестили его лягушонком - Ватрахионом, несмотря на все протесты матери, Эммелии.
- Да, я лошадок очень люблю, но у нас конюх не такой хороший, как у тети Нонны. Тот самый, я имя забыл, про которого всякие сплетни ходят, что он сын епископа Григория, - продолжает, приплясывая от возбуждения, Петр.
- Замолчи, Ватрахион! - вскипает Макрина, и младший брат с криками: "Сирийский гиппиатр! Будет бобровой струей коня лечить!" убегает.
Макрина устало опирает лоб на руки. На потемневшем небе всходила луна. Да, лучше не ехать завтра. Ей надо отдохнуть. Она зовет прислугу, говорит, что отъезд переносится и снова садится к окну. Книга раскрыта перед ней, но она не читает ее.
Макрина смотрит на темнеющие хребты гор. Где-то там, совсем рядом - Арарат, где Ной в ковчеге взял всех по паре. Она листает кодекс - Евангелие от Луки, уже в отроческие годы у нее был четкий и ровный почерк, как у мальчиков, без всяких девичьих украшений. На первой странице твердой рукой написано: "Принадлежит Фекле, дочери Василия".
Фекла. Ее тогда звали Фекла.
+++
Она так и уснула у окна, и скрип открывающейся двери ранним утром мгновенно пробудил ее. Солнце едва взошло и в его лучах в дверном проеме стоял, одетый в длинный белый хитон, Кесарий. Не тот юноша - настоящий, взрослый Кесарий, с легкой проседью в темных волосах, с очерчивающей точеный овал лица черной бородой.
Макрина несколько мгновений не могла пошевелиться от смешения страха и радости, потом вскочила и в одной тунике подбежала к нему, повисла на шее, целуя и повторяя:
- Кесарий! Кесарион! Я бегу с тобой! Я тогда испугалась... Я - твоя Фекла!
И тогда Кесарий поднял ее, легкую и невесомую, своими сильными руками и отнес на ложе и укрыл теплым одеялом, и поцеловав в лоб, как дитя, сказал:
- Это сон, моя Фекла. Это сон, любовь моя. Я не здесь. Я далеко, я в Александрии. Это сон. Я приснился тебе. Я всегда о тебе помню. Я люблю тебя и верен тебе.
И она закрыла глаза и снова уснула, потому что в сердце ее воцарился мир. А когда она проснулась, солнце освещало вершины Арарата. И она уже не видела трех путников на дороге в Великую Армению. Один из них, высокий, в длинном хитоне ехал верхом на белом коне, а двое других, похожих на рабов, шли боязливо рядом, и иногда терли рукавами глаза.