Тишина ночи лопнула, и в образовавшуюся прореху выпал покатый шар первого удара. Допотопные часы, пригвожденные к стене, праздновали полночь.
Шар мигнул тусклым светом, выражавшим отчаяние раздробленной на отрезки вечности, и разбился об пол, обдав всё окружающее глухой волной механического рокота. Волна эта покатилось до кровати, на которой спала Старуха. Нестойкий сон вмиг скукожился, оставляя свою владелицу один на один с ночью.
Также тускло мигнул шар второго удара. Новая волна рокота чиркнула по её ногтям, окончательно отгоняя вожделенное забытьё.
Теперь она ждала, когда кончится бой.
Третий удар... четвёртый... пятый...
Она считала мелькающие шары, чтобы не бояться ночи. Шестой... седьмой...
Ей вдруг подумалось, что часы не престанут бить вообще. И от этой мысли стало тоже страшно. "Шестеренка какая-нибудь сломалась. Что тогда делать?" Часы будут бить постоянно, каждую секунду. Ведь ни за что не дотянуться до них, а дотянется, всё равно не сможет остановить. Изо дня в день Старухе придётся жить с этим механическим рокотом. У неё станет болеть голова, уши, начнёт шалить сердце. А шары ударов будут раз за разом разбиваться об пол, окатывая её ровным гулом.
Десятый удар. "Батюшки, хоть бы перестали". Одиннадцатый... Усталая щека затрепетала на подушной наволочке, ожидая скорой развязки.
Двенадцатый шар, вышел совсем не таким как одиннадцать предыдущих. Большой яркий, он хватился об пол, подняв вокруг себя массивную волну раскатистого удара, от которой задребезжали стены и окна. Волна рухнула на Старуху. Рокот облизал её тело, ероша каждую морщинку. Одна струя гула достигла гениталий, отчего там стало щекотно.
Часы напоследок плюгаво грюкнули и умолкли. Прореха в тишине сомкнулась, не оставив даже шва, в напоминание о недавнем буйстве звуков.
Но сон не возвращался, забившись в щель между секундами, он с беспокойством наблюдал за хозяйкой. А она слушала, только теперь не бой часов, она слушала своё тело. Где-то там, глубоко, под зарослями морщин и пигментных пятен, шло невидимое действо, порожденное странным двенадцатым ударом. Неизвестный зуд катился по костям и жилам, пробуждая забытые чувства.
Было страшно и сладко одновременно. До самого утра она так и не сомкнула глаз.
Старуха жила одна. Когда-то у неё были два сына и муж. Мальчики - Миша и Стёпа, родились с дырявыми судьбами. В детстве братья представляли себя водой, а когда повзрослели, поняли, что они песок. Старший - Миша, рос задиристым и бескорыстным, Стёпа же не рос вообще, только подрастал. Миша любил ветер и щёлканье пальцев, Стёпа обожал не узнавать себя в зеркалах.
Однажды ночью Миша возвращался домой, со свидания. Вдруг он услышал, как в кустах кто-то щёлкает пальцами. Любопытство завязало узел на его темени, и Миша нырнул в кусты. За темнотой ночи Миша разглядел другую темноту, сплошную - темноту небытия. Труп Миши нашли следующим утром, с проломленным черепом. Приехавшая на место происшествия Старуха (а тогда ещё а зрелая женщина), когда все отвернулись, нагнулась к телу и слизала стекающую по щеке бурую струйку крови.
Убийцу нашли через день - бывший парень девушки. На суде убийца вёл себя корректно - правильно расставляя ударения, во время ответов на вопросы. Единственное в чём он не признался - кто рассказал ему о слабости Миши к щёлканью пальцами. Судебное заседание шло разухабисто и споро, только Стёпа отчего-то вёл себя нервно и всё время смотрел в пол, а когда убийце предоставили последнее слово, заелозил складками лба и начал громко петь какую-то песню.
С тех пор он пел постоянно. Старуха же, напротив, молчала - кровь сына запечатала ей уста. Стёпа больше не мог есть, так как есть во время пения практически невозможно, а петь он не переставал ни на минуту. Кожа Стёпы ввалилась внутрь тела, жизненная сила высыхала в нём. Через месяц после суда над Мишиным убийцей, Стёпа уже был не в состоянии вставать с постели. Он лежал распятый на складках простыни, даже кровь в его жилах сделалась бледной. Только рот Стёпы по-прежнему оставался здоровым, как прежде. Рот неутомимо работал губами, выпуская во внешний мир новые порции песен.
В один из этих дней Старуха вошла в комнату к сыну. Стёпа бросил в её сторону неопрятный взгляд, непрестанное пение сделалось ещё громче, теперь в нём чудился вызов всему живому.
Она наклонилась над сыном и выпустила изо рта каплю крови. Той самой крови, которую слизала с мёртвой щеки Миши. Капля попала Стёпе на лоб. Вмиг песня оборвалась. А изо рта Старухи, молчавшего долгое время, полился смех. От смеха Стёпа начал таять. Он исчезал на глазах, а его мать хохотала всё громче. Не прошло и пятнадцати минут, как на кровати осталась лишь вмятина от Стёпиного тела. Старуха перестала хохотать и легла в эту вмятину. Так она лишилась второго сына.
А ещё у неё был муж. Только она его почти не помнила. Стёрся. В памяти остались только широкая потная лысина, правая рука с грязными ногтями и ночной храп. Рукой муж внимательно теребил жену за груди, тогда ещё крепкие, и шлёпал по заду. Лысина вспоминалась ей только в праздничные дни, когда-то давно, в такие дни, муж не шёл на работу, а весь день торчал на кухне и корчил рожи присевшим на подоконник голубям. От этого лысина его потела сильнее обычного. Потом крупные капли затвердевали, делаясь похожими на придорожный гравий. На следующий день, отправившись на работу, муж отдирал от головы эти камушки и бросал их в прохожих, отчего однажды его хотели побить, но муж назвался трамвайным контролером и его отпустили.
Храп мужа до сих пор снился Старухе. Резкий, как лезвие бритвы вспарывал он кромку ночи и гордо уносился куда-то в заоблачные выси, на свидание с небом.
Больше о своём муже она ничего не помнила. Не знала даже, когда и куда он пропал. Умер ли он, ушёл или его исчезновению послужила какая-то другая причина, этого никак не могла вспомнить. Да не очень то и хотела. Только однажды, шляясь по улице, увидела человека, который мог быть её мужем. Поскольку и лицо, и фигуру мужа она забыла напрочь, то судить могла лишь по лысине и правой руке. Лысина была видна только на четверть, из под криво сидящей фуражки и была очень похожа на мужнюю, однако в этом Старуха поручиться не могла. Правой рукой человек обнимал даму, короткие и кривые ноги которой соперничали с косыми глазами, поэтому удалось разглядеть всего два пальца. И опять они показались очень похожими на пальцы мужа, по крайней мере, такими же грязными. Но утверждать и здесь она не могла. Несомненно, она узнала бы храп мужа - острый и прямой, но такого шанса ей не представилось. А потому, был ли встреченный ею человек, её же мужем, осталось тайной.
Утром Старуха, наконец, поняла, что с нею не так. А, поняв, испугалась. Запричитала. Из старого кургузого рта потекли длинные липкие слюни. Слюни капали на подушку и с шипением превращались в розовый пар. На потёртых от времени веках замерцали мутные капли - слёзы. Слёзы, в отличие от слюней не шипели и не обращались в пар, а вытягивались в острые блестящие иглы и вонзались в матрац, исчезая в его ватном чреве.
Она спустила на пол худые, переплетенные варикозом ноги и бросилась к стене. К тому самому месту, где безмятежная плоскость стены, прерывалась выпуклостью настенных часов. Уставилась на часы. Они показывали двенадцать. Тишина равнодушно порхала вокруг стоеросовой коробки часов. Ни одного тиканья не рождалось в дебрях шестерёнок и пружин. Значит, часы остановились этой ночью, с последним двенадцатым ударом, от которого... Старуха прижала жёлтую руку к прогорклым губам, ей даже было страшно вымолвить это слово.
Побежала к зеркалу. Блестящий овал скорчился в гунявое пятно, в котором Старуха узнала свое отражение. Она ухватилась за подол ночной рубашки, и содрала её, оставшись в широких трусах. С усилием измождённого путника она спустила трусы на пол, и начала разглядывать неприкрытое тело.
Старуха вновь перевела руки на живот и надавила. Ладони упёрлись в проржавелую плоть. Где-то там, в самых сокровенных далях тела, она нащупала нечто такое, чего там раньше не существовало. Теперь же это нечто становилось точкой отсчёта, нового бытия её, сумасшедшей реальности о возможности жить в которой она даже не предполагала.
Мысли зароились в голове, ей сделалось сначала холодно, потом жарко, а затем и вовсе - серебряная позёмка беспамятства запорошила ей голову. Она взмахнула руками и рухнула на пол.
В забытье ей привиделся муж. Он сидел на унитазе и плевал на пол. На этот раз она смогла рассмотреть его лицо, и оно оказалось похожим на рокот неаполитанского прибоя. Красуясь перед мужем, Старуха залихватски растопырила веки и стала ходить туда-сюда, мимо него. Наконец, муж заметил её, перестал плевать на пол, и поманил безымянным пальцем левой ноги. От радости она хотела бесшабашно взвизгнуть, но одернула себя, решив, что дамам её возраста неприлично взвизгивать, и ограничилась страстным сопением правой ноздрёй. Тем временем муж сплющил левый глаз загогулину и призывно подмигнул ей. Она, было, пошла к нему, но остановилась, заелозила на месте. "А я беременна". Муж закачал надбровными дугами и исчез.
Старуха очнулась. Ёж блевоты топтался по её горлу. "Вправду беременная" заскулила она одними гландами. Зажав рот руками, побежала к туалету. Распахнув дверь обомлела - на унитазе сидела коротконогая и косоглазая женщина, та самая которую видела однажды с человеком так похожим на её мужа. "Эххмаа!!!" радостно заверещала женщина, вытянув в направлении хозяйке квартиры влажные морщинки, бороздящиеся около глаз. Внутренний толчок заставил согнуться Старуху пополам. Руки отпали ото рта, и тёплая рыжая масса хлынула вовне. Ей подумалось, что это выходят из неё не остатки вчерашней еды, а ржавчина, скопившаяся там за годы, и вот теперь, пришёл час очиститься от этой коросты жизни.
Когда она разогнулась женщина уже стояла возле неё, обнимая за плечи. "Скоро наши придут", "Кто?", "Наши, наши".
Тут Старуха вспомнила, что она голая и ей стало неловко перед коротконогой и косоглазой. Тем более что рыжеи струи брызнули ей на живот и теперь стекали густым, упрямым потоком к лобку. "Я сейчас", она попятилась к спальне, но женщина вцепилась в её руку, привлекла к себе и приложила жилистое ухо к животу "Течёт", "А?", "Да жизнь течёт... новая".
Неожиданно воздух забугрился новыми звуками, в их хаотическом сочетании, Старуха внезапно узнала так хорошо известное ей щёлканье пальцами. В глазах зарябило. Рябь то складывалась в мозаику напоминавшую лицо сына Миши, то рассыпалась вновь тысячью мелких частиц. Забыв про свою гостью, она начала красться по неровному следу оставляемому щёлканьем пальцами. Следы вели в гостиную, а из гостиной на балкон. Осторожно, словно боясь порвать тонкую ниточку, указывающую путь к давно забытой надежде, она подбиралась к балкону. Уже на полпути к балконной двери стало ясно - там не только щёлкают пальцами, но и ещё поют. Пели ту самую песню, от которой умер Стёпа.
Замки балконной двери долго не хотели поддаться власти старческих рук. Наконец харкающий лязг, дал понять об их полной капитуляции. Дверь отворилась. В глазах отразились две фигуры, о которых ещё час назад она могла думать как об обитателях невероятно далёкого прошлого, это были Миша и Стёпа. Стёпа стоял перед братом и щёлкал пальцами, а Миша надсадно пел в такт щёлканью.
"Сыночки мои, Стёпа, Миша!", "Эх, мамка такую песню оборвала", "Родимые мои!", "Гляди, у мамки то вновь пузо растет!", "Часы это всё виноваты, треклятые", "Терпи, скоро конец всему, чуть-чуть осталось".
Миша и Стёпа зашли в комнату, огляделись, Степа обхватил руками дыбившийся у стены шкаф и с грохотом уронил его на пол. В руках у Миши появился маленький топорик, Миша наклонился к поваленной мебели и стал разрубать его на части. Старуха не знала, что и сказать. "Иди мамка, не до тебя. Позовём". Гундосые руки Стёпы вытолкали её в коридор. Тут её ждало ещё одно удивление - посреди прокисшего воздуха сплелись в поцелуе две фигуры. Крупная фигура с ёрзающими надбровными дугами и покрытой испариной лысиной, обнимала фигуру помельче, коротконогую и косоглазую. От нахлынувшей ревности Старуха начала вращать желваками, даже хотела выкрикнуть что-то обидное, но тут муж сам заметил её. Мазнув ладонью по лысине, он отколупал затвердевшую капельку пота и швырнул её в жену. Капелька ударила чуть выше набухшего пупа. Несмотря на лёгкое касание внутри началось какое-то движение, что-то текло и перекатывалось. Бурый дым совершавшихся в животе пертурбаций затуманил сознание. Ей показалось, что углы квартиры стали мягкими. Чтобы не упасть пришлось упереться в стену.
Коротконогая и косоглазая женщина заметила, что хозяйке вновь плохо, она выпросталась из объятий чужого мужа. "Терпи старая, недолго уже", "Ой не могу. За что наказание?", "Не наказание это. Благодать!".
Между тем из комнаты, в которой работали Миша и Стёпа, продолжала вырываться мишура звуков. Правда, сами звуки изменились, если поначалу это был топор, дробящий тушу шкафа, то теперь звуки приобрели лик молотка сколачивающего воедино разрозненные части.
Старуха стояла у стены, широко раскрыв рот, глотала воздух кусками. Муж и женщина, как будто чего-то ждали, вальяжными шагами прогуливались по коридору, и тихонько обмениваясь друг с другом шуршащим шепотом.
Муж и женщина подхватили её под руки и потащили в комнату. На полу лежало сколоченное братьями сооружение. Муж толкнул Старуху в плечи, и она упала навзничь, ощутив спиной монотонную поверхность досок бывшего шкафа. Миша и Стёпа склонились над ней.
Когда первый шкворень боли прогрыз ладонь, Старуха потеряла сознание.
Очнувшись в последний раз, она поняла, что уже не лежит на полу, сооружение подняли и прислонили к стене, теперь она возвышалась над всеми. Четыре лица покрытые жирным слоем бледности были устремлены на неё. Старуха вздохнула и почувствовала как неведомая, необузданная сила, зародившаяся в её животе, рвётся наружу. "Жизнь новая!" прохрипела женщина.
Миша, Стёпа, муж и коротконогая, косоглазая женщина шли по залитому ярким, ласковым солнцем лугу. Гроздья счастья свисали с небес до самой земли. Цветы благоденствия распускались у них под ногами. "Полной грудью дышу, будто нектар пью", "Радость-то, радость нам!", "Мамка прости".