Аннотация: Могучий корнеплод и к нему прицепом веселуха, борзые поросята, летающий
волк, бартер золота на самогон в Российской глубинке и страстная любовь в Лондоне.
РЕПКА.
Дед, замочивший Алису и загасивший быка, решил вырастить репку. Он выписал по Инету крутые семена и, вырыв большую яму рядом с туалетом, ссыпал их туда - всю пачку сразу. Поливать и удобрять урожай старались все, кто как мог: бегали на двор регулярно. А чё не бегать со здоровой деревенской пищи.
Через пару дней посев дал о себе знать пучком толстой изумрудно-зелёной ботвы. Ещё через неделю ботва нагло вымахала в человеческий рост. В тени этого баобаба дружная семья деда отдыхала в жаркий полдень, лениво почёсываясь и плюя подсолнечной шелухой в жирных навозных мух. Бабка с внучкой обыгрывали деда в дурака и заставляли лаять на прохожих. Жучка подключалась к этим нападкам на механизаторов и доярок. Девки: бабка, внучка, Мурка и мышь (без имени) страшно веселились и давали собакам погрызть косточку. Деду кость не доставалась, потому что Жучка сразу же закапывала её про запас на чёрный день, а копаться лишний раз в земле деду было в большие ломы. Так они и проводили время с пользой для репки, а та обжиралась органикой под завязку и нагуливала рекордный (Гиннес опупел) вес. Незаметно подкралась осень и дед надумал корчевать корнеплод. Поплевав для куражу в ладони, огородник вцепился в могучую ботву и упёрся копытами в чернозём. Копыта увязли в почве по самые колени, репка нагло ухмылялась на дешёвые потуги деда. Сиплым от натуги голосом Мичурин призвал на помощь бабку. Ухватив могучими ручищами тощую талию супруга, бабка потащила обоих из навоза. Дед и репка упирались и не в какую не соглашались покинуть почву. Бабка кликнула внучку. Результат тот же. Далее подвалили Жучка, Мурка и мышь без имени. Репка плевала на этот сучащий ногами поезд. Тогда последний вагон с писком: "Я знаю в чём дело!" - отлучился куда-то и, вернувшись, предложил последнюю попытку. Репка легко выпорхнула из гнезда и задавила деда.
Паровоз, придавленный коварным корнеплодом, матерился на всю деревню. Ентот населённый пункт сбежался посмотреть на бесплатный цирк. Сапёр Иван Петрович предложил рвануть репку к едрене Фене. Все разбежались, а Петрович приладил динамит и залёг в лопухи. Дед затих и приготовился к худшему. Взрыв снёс к чёртовой матери сортир и расколол репку на кучу маленьких, каким им и положено быть, плодов и при этом пощадил деда. Все кинулись ощупывать страдальца, чуть не переломали ему рёбра. Дед вопил: "Отвалите от меня!" Тогда толпа навалилась на сапёра, восхищаясь его мастерством. Кое-как отбившись от народа, дед и Петрович уселись за стол и стали дегустировать самогон под репку. Женская часть семьи тем временем зачищала следы взрыва и устраняла поломки. На следующее утро воспоминанием о репке была только пожухлая ботва.
Вы спросите, куда отлучалась мышь, когда её осенила идея? Дык к кроту, ежу ясно! Ентот гад вместе со своим семейством тянули репку за хвост, пока народ наверху пыжился извлечь её из родной стихии. Мышь пообещала шахтёрам половину урожая, если те устроят небольшой перекур. Пока кроты курили, народ выкорчевал продовольствие. Взрыв, само-собой, оглушил шахтёров, но не лишил возможности логически мыслить. Кроты всё же уволокли обещанную им половину урожая, пока народ ликовал. Вот так произошёл справедливый делёж рекордной за всю историю человечества репки.
ТРИ ПОРОСЕНКА.
В одном селе жила свинья со своими непутёвыми чадами. Чад было три штуки и звали их незамысловато по-свински: Ниф, Нуф и Наф. Ниф был бездельник и пьяница. Нуф поэт и мечтатель. Наф плотник-каменщик - халтурил у богатых кабанов, возводя свинарники в стиле "ампир" с фонтанами и джакузи.
В то время с пересылки бежал каторжник Волк. Он попросился на постой к свинье и та, по простоте душевной, пустила скитальца. Детей дома не было. Младший был в запое, средний в творческой командировке, старший возводил очередной шедевр архитектуры. Накормив гостя, свинья стала хвастаться детьми. Гость мотал на ус и строил коварные планы. Волк был садист и тянул срок за издевательства над поросятами. Когда мамаша уснула, серый разбойник пошёл на поиски её детей.
Далеко идти не пришлось - Ниф валялся под забором и визжал свинячьи частушки: "Хорошо, нажравшись вволю, развалиться в грязной луже. Никого не беспокою и живу других не хуже". Волк пнул его в бок. Ниф хрюкнул и захрапел. Оторопевший бандит тупо уставился на спящего поросёнка - не имело никакого смысла издеваться над спящим. Волк стал тормошить Нифа, но тот не реагировал и только причмокивал во сне. Усталый садист свалился рядом и прикорнул под тёплым боком будущей жерт-вы. С первым криком вороны оба проснулись и, заорав от ужаса, бросились в разные стороны. За ночь они так уделались в грязи, что даже чёрт при виде их ломанулся бы прочь.
Ниф рванул к опушке леса и там быстро соорудил убежище из соломы. Волк лениво следил за строительством свинарника и когда поросёнок начал справлять новоселье, постучался в дверь. - Кто там? - спросил удивлённый Ниф. - Сто грамм, - сострил Волк. Ниф взглянул в глазок и, разглядев сто грамм, взвизгнул: - Проваливай!
Сто грамм раздулся как пузырь и выпустил мощную струю воздуха в сторону домика. Ураган снёс строение, оставив поросёнка без крыши. - А, волк позорный! - взвыл бездомный и бросился наутёк. Вдали маячил охотничий домик поэта (там Нуф охотился за рифмами типа: я вас любил, потом забыл, потом забил, лишившись сил).
Дверь захлопнулась перед носом Позорного. - Открой, тушёнка, - ласково поскрёб когтем волк. - Это Вы нам? - визгнули из-за двери. - Вам, вам, мои золотые! - Мама учила не доверять волкам. - Вы же взрослые парни, а всё маму слушаете.
- Дык, а здравый смысл? - Ща будет вам смысл! - вышел из себя Позорный и дунул на избушку. Свинарник устоял - не солома всё-таки, а дубовые ветки. Волк разбежался и протаранил избу лбом. Башка пробила стену и застряла. Поросята плеснули взломщику в глаза горячим чаем. Не ожидавший такого гостеприимства Волк, завизжал на хозяев на их наречии, то есть по-поросячьи. Хозяева же ломанулись в окно - это лучшее, что пришло им в голову.
Проморгавшись, Волк обнаружил своё горькое одиночество и тоскливо завыл: - Где теперь искать этих отморозков?! Но отморозки пометили путь отступления запахом и Позорный, морща нос, пошёл по следу. Вонючий след привёл следопыта к каменной постройке, где пьяные братья отстукивали копытами степ под обидную песенку "Нам не страшен серый волк". Услышав такое наглое заявление, где, к тому же его имя звучало с маленькой буквы, Волк вышел из себя и, прикинувшись овцой заблеял о голоде и отсутствии ночлега. Недоверчивые свиньи подвергли сомнению бас овцы, на что та предъявила опухшие гланды. Но эта ангина скрывалась за такими клыками, что будь даже это работой стоматолога-шутника, поросятам такая овечка явно не понравилась.
- Иди, пасись! - хором пропели братья. - Я вас всё равно достану, - пробурчала недовольная овца, забираясь по стене на крышу, как скалолаз. Скинув с плеч дублёнку, скалолаз нырнул в трубу. Поросята, услышав шорох в дымоходе, кинули в камин динамит. Волк увидел внизу вспышку и ощутил невесомость. В полёте он поймал зубами пролетавшую мимо ворону и хоть так утолил мучавший его голод.
КУРОЧКА Р.
Жили-были старик со старухой в глухой деревне - там все были глухие. Скудно жили старики. Из живности только курица да мышь. Курица хоть и рябая, но петухам нравилась - дрались из-за неё, как собаки! Дед пробовал разгонять драчунов, но тогда доставалось и ему. Мышь тащила всё, что плохо, по её мнению, лежит в свою норку. А, поскольку она тоже была глухая, как и все, крики: "Стой! Положи на место!" - игнорировала и нора была забита барахлом под завязку. По всему выходило, что мышь жила богаче всех. Ряба боялась выходить во двор - там её поджидал очередной победитель турнира, лишь по ночам, пользуясь куриной слепотой, на ощупь добывала червей на пропитание. Но какой-то гад тоже видимо на ощупь овладел всё же ей и курочка снесла яичко. Поскольку питалась она вслепую и ела всякую дрянь, яйцо получилось бронебойным. Дед бил его обо все твёрдые предметы в доме, даже один раз треснул по лбу бабку - скорлупа держалась насмерть. Вконец измотавшегося деда сменила бабка, в свою очередь испытавшая череп мужа на прочность и нанесшая множество ударов по лбу, темечку и затылку деда, не причинив однако ни какого вреда яйцу.
И тут на арену выскочила подлая мышь. Своим загребущим хвостом эта выскочка смахнула яйцо со стола и то разбилось об пол вдребезги. Старики в истерике, мышь в панике, Ряба в обмороке - полный аллес капут! Немного придя в себя, дед с бабкой вооружились соломинками и выпили разбитое яйцо, как коктейль. Мышь забилась в норку и не показывала носа. Ряба надулась и раскудахталась: "Вот снесу золотое яйцо, хрен тогда разобьёте!" - А ты попробуй, - оживился дед. - А там видно будет.
Сказано сделано. Ночью курица полезла на крышу купца Рабиновича, где флюгером работал покрытый золотом петух. Флюгер никак не реагировал на женские прелести Рябы - чо с Рабиновича возьмёшь. Поклевав его для порядка, Ряба с позором удалилась. Но, как мы уже видели ранее, скорлупа формировалась в зависимости от рациона и курочка снесла таки ювелирное изделие Фаберже.
На яйцо тут же заявил права Рабинович и выкупил его у деда по баснословной цене за три литра самогона. Дед с бабкой гуляли и поили всю деревню целую неделю. Курочка тайно продолжала посещать флюгер, мышь таскала её яйца в норку и тупо богатела, не зная, впрочем, что с этим богатством делать.
Когда дом стариков от ветхости рухнул, обнажилась кладовая мышки и Рабинович поил всю деревню целый год, пока все не спились к чёртовой матери. Купец же, забрав у бесчувственных стариков курочку, поселил её в свои хоромы. Но облезлый флюгер уже не оправдывал ожиданий Рябы и Рабиновича и к обеду был подан куриный бульон.
ПЬЯНЬ.
Дед был запойный алкаш. Утро начиналось не с восхода, а с икоты упившегося в дымину старого перца. Перец лез к бабке с поцелуями и та, отбиваясь сковородой, отступала во двор, где на неё нападали голодные куры. Тощий петух с ненавистью взирал на эту баталию со своего шестка и хрипло кашлял на зарю. Заря вяло продирала глаза, отчаянно зевала и тащила из постели бормочущее проклятья, типа: как вы мне все надоели, и упирающееся солнце.
В доме храпел дед, срывая занавески. Лысый череп деда был усеян шишками от сковороды, как жаба бородавками. Бабка, выгнав кур в огород, принималась варить самогон, потому что дед ничего не кушал, кроме этой отравы. Отхрапев свои полчаса и оставив занавески в покое, дед точил саблю и с бравым криком "ура!" (петух падал с шестка с инфарктом) бросался в огород рубить чертей. Куры ломились в щели плетня, визжа как поросята. Дед крошил чертополох и весело крыл его матом. - Ну что, собаки, съели?! - втыкал окровавленную зеленью саблю в кучу ботвы и со всего маху пиная босой ногой притаившийся в ботве булыжник, завывал вначале тоненько и пискляво, но по мере того, как ступня, синея, увеличивалась до 45-го размера ( с 39-го), тенор переходил в бас. Бабка шустро тащила кружку обезболивающего. Перец, приняв лекарство, тупил саблю об булыжник, потом бросал его за плетень. Вечером бабка снова спрячет булыжник в траву - так она потешалась над супругом.
Опохмелённый дед лез чинить крышу. Побеждённые черти таскали ему наверх черепицу, из которой он лепил замысловатые узоры. Но, быстро утомившись, кровельщик сползал вниз, таща за собой всю свою работу. Голуби на чердаке радовались, что деду вновь не удалось замуровать их. Старик просил добавки и угощал чертей. Потом начинал весело бренчать на балалайке; черти выкопычивали кадриль, бабка, прихватив подол, отчаянно плясала с нечистью, соблазняя её голыми коленками. Чёрт притискивал бабку к завалинке, дед оттаскивал его за хвост и они начинали бодаться. Бабка весело ржала над борцами и кидала в них кожуру от банана. Бананы колосились в полисаднике в огромных количествах и служили сырьём для браги и самогона. Борцы поскальзывались на кожуре и валились в грязь, по прежнему тыча друг друга шишковатыми башками (бабка давно поотшибала рога чёрту и украсила его череп множеством шишек). Под конец, расцарапав друг другу рожу, бойцы усаживались в тени банановой рощи и напивались до беспамятства. В пьяном забытьи им мерещился бухой банан, который рвал на себе кожуру и пел похабные частушки.
В огороде хихикали пьяные куры, наклевавшиеся пьяных червей (черви не просыхали, потому что бабка вываливала банановую гущу на грядки). Петух, оклемавшийся после инфаркта, грешил с пьяными курами по-чёрному, от чего и был невероятно худ. Кривые куры неслись где ни попадя и яйца сиротливо белели в самых неподходящих местах (в банной шайке, на крыше сортира, в сусличьей норе). Бабка, как опытный следопыт, отыскивала си-рот и жарила себе яичницу.
Озверевшая соседка выписала из Москвы знаменитого нарколога. Ночью, при свете луны, она видела, как пьяный доктор в одних трусах крался в огород, сжимая в руке саблю. Обратно он возвращался, скача на одной ноге, зажав вторую в ладонях и сыпя латынью, изредка по-русски поминая маму, которая всегда покупала ему обувь на вырост. Соседка злобно сплюнула. Плевок вернулся обратно, воняя перегаром. Тётка высунулась из окна и увидела пьяного деда, свалившегося под забор и плюющегося во сне. - Урою гадов! - рассвирепела Клавка и сунулась было на улицу, но в дверях столкнулась с чёртом и, позеленев со страху, полезла в погреб. Чёрт долго стучал копытами у ней над головой, ворча: - Где эта Клавка, чёрт бы её побрал! Выписала за каким-то чёртом нарколога! Он нам с дедом всю плешь переел, пока мы его не напоили.
С тех пор Клавка в соседские дела нос не совала, тем более, что имела ежедневно не один десяток яиц от их сбрендивших кур.
БОМОНД.
Граф Паша Федя Эдик Вадим Заскорузлый - владелец имения Долбанный хаус и кабака Грёбанный цирроз гнал по Мусор стрит на своём самокате. Время было позднее и отсутствие фонарей создавало ситуацию 'выколи глаз'. Граф звонко шлёпал босой ногой по мостовой, отчего встречные лошади здорово пугались и лезли на стены домов, шибко гадя у их подъездов. Внезапно справа распахнулась дверь кабака и луч тусклой лампочки в прихожей ослепил на миг графа. Из двери вывалился барон Сёма и попал под колёса самоката. Заскорузлый насмерть переехал барона. Пошарив по карманам пострадавшего, граф нашёл удостоверение алкаша, где говорилось: - Я Сёма. Тому кто обнаружит моё тело, предлагается доставить его по адресу: Мусор стрит, 13.
На двери Сёминого хауса Паша нашарил улыбающююся рожу и надавил ей поочерёдно на глаза и нос в поисках кнопки звонка. Рожа мрачно молчала. Тогда граф засунул палец в рот барельефа и наткнувшись там на оголённые провода, интеллгентно заматерился на всю стрит, перебудив этим всех собак и жильцов сити. Дверь графу открыл заспанный и невмоготу старый дворецкий Степан, и убедившись что его хозяин мёртв, затосковал и состарился аж до маразма. - Не ссы, старик! - утешил Паша: - Я возьму тебя к себе на работу и гарантирую сытую смерть от старости. Стёпа заулыбался остатками зубов и скорбно поведал, что барон собирался назавтра жениться. Невеста Соня подгребает из Америки к двум часам пополудни на пароходе "Тортилла". Граф, нацепив на рукав траурную повязку а на лицо скорбную мину, поехал на пристань огорошить счастливую невесту неприятным сообщением. В каюте маялись Люся - компаньонка Сони и Сара - Сонина служанка. Поскольку Соня была ещё та оторва, папа послал с ней Люсю, мудрую училку колледжа, в котором била баклуши его непутёвая дочь. Батя решил избавиться от зубной боли в виде Сони, выдав её замуж за барона Сёму. И вот эта зубная боль сбежала таки с парохода с каким-то моряком, не доезжая двух остановок до Лондона. Сара билась в истерике, боясь барона. Люся тоже ёжилась от перспективы провести остаток жизни в Лондонской тюрьме. Чтоб как-то успокоить Сару, она велела ей заткнуться и затаиться, а сама храбро бросилась грудью на амбразуру обманутого жениха.
Хмурый жених, увидев такую храбрую грудь, густо покраснел от греховных мыслей и, плюнув на грязный ноготь немытой босой ноги, с ходу обрадовал невесту: - Крякнул ваш Сёма намедни. Люся ляпнула: - Замечательно! - Не понял?! - не врубился граф. И тут Люсю хрястнул по балде какой-то тюк; стропа там оборвалась у лебёдки что-ли - в общем полная амнезия. Когда Люся очухалась в Долбанном хаусе, то не помнила не только своего имени, но и цвета своих волос, а, увидев себя в зеркале, страшно перепугалась рыжей лахудры. Паша же, напротив, находил в этих струях жидкого золота запутавшееся солнце с бликами, лучиками, зайчиками и прочей романтической лабудой. Док запарил графу мозги, дескать прикинься бароном, а то Соня крякнет от сердечных переживаний.
Люся в полной непонятке твердит: - Кто я, где я, кто ты такой? А Федя гонит: - Ты Соня из Америки, приехала выйти за меня замуж. А сам весь в испарине, потому что замочил барона да ещё его невестой хочет попользоваться - совесть все нервы истрепала и вымотала. Тут ещё вся родня в гости нагрянула и давай его уговаривать жениться на Соне-Люсе. И заметку тиснули в "Лондонскую правду", мол Паша Заскорузлый желает жениться на Соне Вертопраховой. Тут и телеграмма подоспела: "Пафнутий Вертопрахов дал дуба, оставив в наследство дочери одни долги." Тем более надо жениться, щадя психику сироты. Соня Вертопрахова, сидя на нервах в лачуге пьяного матроса и грызя украденную из помойки корочку, меланхолично почитывала " Лондонскую правду ". Как вдруг подскочила ужаленной курицей и на всех парах ринулась в Долбанный хаус. - Пустите к Люське! - орёт: "Я ей шары выцарапаю!". Люся же, как увидела Соню, так к ней память и вернулась. И чтоб уберечь свои шары, дёрнула из хауса, только её и видели. А Паша, надо сказать, уже влюбился в Люсю и, плюнув в грязную рожу Сони , заплатил ей миллион за моральный ущерб. Но злобная Соня убедила таки Федю, что Люся косила под амнезию, чтобы выйти замуж за графа. И Эдик запрезирал Люсю. Но тут вмешалась родня, раскрыла Вадиму шары и подсунула Люсю в постель. И началась у них эротика до посинения. Тут и Никифор Нищебродов - карточный шулер - из Америки прикатил дочку в Англии искать. И как увидел, что его Люська из Нищебродовой стала Заскорузлой, набрался на радостях английского самогона. И наступил хэппи финиш.