'ВОЙНА И МИР' В КАМЫШАХ
Бригада бичей косят камыш, вяжут в снопы, вечером приезжает длинномер. Снопы загружают по счёту, и тут же расчёт выдают за объём работы, получают бичи: дешёвые папиросы, водку по норме, чёрный чаи, булгур и жёлтое сало. Житуха начинается.
- Хоть бы по пятьсот грамм пива для утра дали, - крикнул кто-то в пустоту, и скрипнул щетиной, вытер рукавом тёмное небо и угрюмое лицо.
Грузовик уехал на товарную станцию, оттуда железнодорожными вагонами камыш отправят в Германию, камыш у них дороже черепицы. В вечер, один Вася, вслед за грузовиком пропадает на всю ночь. Остальные весело идут существовать в сшитый из старых брёвен и нового камыша бунгал - это самый хороший постой для испортившихся людей. Бичи палят огонь, и радостно, с чувством иступлённого коммунистического остервенения, продолжают светло жить вокруг мрачной темени нового строя. Самопальная водка, макароны, горячее пшено с салом, рваные фуфайки, табак и камышовые нары, греют сон зимней ночи до светлого утра. На рассвете варят чифирь в большом закопчённом чайнике. Затем, хмурыми заросшими лицами, обутые в одинаковые резиновые сапоги, одной судьбы люди, имеющие прошлые образовательные специальности, топчут густую тину, идут на делянку косить камыш и ждать длину мёрзлой зимней темноты. Резать камыш занятие совсем древнее, где камыш там тепло, греют кровяные полосы в исцарапанных руках и омертвелой головы.
Сами бичи родились где-то в современном городском железобетоне, потому их ум постоянно уходил в небытие, иногда обратно возвращался к жизни, их жилы и сердца стали каменными; слабая воля и полмешка вещей всё их состояние. Сапоги чмокают в незамёрзшее топкое месиво, ветер сечёт острее урезанного тесака, и сами зимние лучи слабого солнца похожи на уснувший камыш. Алое облачко, в образе раненого лебедя, заслонило кровяное солнце, и стало расплываться; может быть, через миллиарды лет оно снова появится точь-в-точь таким же, тогда его никто не увидит, бичи исчезнут как убитое явление, только камыши останутся навсегда, и будут писать когда-то жившую историю. Камыш шумит, и это для пролетариата унылая песня, природа ничего лучшего не придумала.
Рядом отсыпают дамбу, толи жабы для Франции разводить собираются, толи осётр для чёрной икры растить будут. Вася Кирик, как обычно, сидит на отсыпанном грунте, он трудится в камышах смотрящим, наблюдает за шевелением убыточных людей, носителей среднего и высшего советского образования. Вася после афганской службы всё ещё сержантом себя чувствует, удлиняет голос, на правом ухе серьга, рост приземистый, нос расплющенный, волосы пушистые как ости ковыля, два раза вешался и всё неудачно, то кабеля сварочные срывались, то шнурок малый вес не выдерживал.
Для порядка, Кирик прикрикивает на ещё не уложенные снопы камыша и на выбывших из учёта людей, пусть не забывают, что он тут бугор. Затем Вася упирает болотные глаза в книгу, читает роман. Рядом дядя Демьян возится с трактором, когда агрегат стоит заглушённым, он бесконечно переживает, вдруг двигатель откажет запускаться. Перед громадным сражением в войну, такое с танком случилось. Старик катками утрамбовывает насыпной грунт. Он из фронтовиков. Когда упразднили партию, растерялся последним, в порядке выстраивания, всегда рядовым рядился. При прошлом строе нёс личный риск, и теперь, из-за слабохарактерности, не спешит принимать опустошающий нервы капитализм. Надеется, что стоявшее равенство снова вернётся.
Благодарность дело не последнее, многие не помнят последнюю большую войну; откуда? - если не прожили те годы, а она, ведь недавно была. Всего полвека прошло после победной пальбы в небо, нынче бывшие фронтовики скованно носят медали, гром той войны затух. Бывшие солдаты истратили свой организм на минувший социализм, не очень-то любят рассказывать, как всего за 1418 дней им удалось победить неимоверно вооружённую задиристую Европу. Теперь Европа победила их; у них украли труд, который высушил напряжённые жилы; и империю, которую они любили как память гордой молодости. Солдат из бывшей войны, числом мало осталось, кто не был замечен в боях, живут оскорблёнными героями мировой победы.
Старый тракторист-трамбовщик, тяжёлыми катками уплотняет расстеленный грунт на каменно-насыпной дамбе. Вася особенно ему благодарен, не столько за выигранную войну, сколько за книгу 'Война и мир'. За световой день Вася вычитывает из всемирно известного сочинения пятнадцать страниц. Это его рабочая смена, читает не потому, что сильно интересно, а затем если вдруг спросят, читал ли главный роман мира, мог бы сказать - сказочно прочитал! Иначе состояние его приподнятости, выглядело бы малоподготовленным; бичи определят, что невоспитанный человек ими командует.
Сам Толстой тоже считал: 'Война и мир' и 'Анна Каренина', написаны не для русского человека, для западников писал, что бы те, много не воображали. Он им всего говорил: видите, мы умеем лучше вас писать романы, а нам нужны наши достижения. 'Воскресенье', 'Хаджи Мурат' и что-то ещё другое, Вася перечитывал не однажды; и вот теперь, брал глазами по пол страницы из мировой книги, затем две минуты смотрел в падающие камыши, высчитывал сваленные снопы. Увидел, как из зарослей выбежала длиннохвостая худая лисица - зверь ухватливый, сам несъедобный, а ищет яйца, тяжёлую птицу и упитанных жаб, видно жаба тоже продукт сытный. ...Отвлекают бичи и звери от чтения.
Когда лаборантки оградительной дамбы, с которыми Вася постоянно заигрывает, снова ушли чертить график тяжелеющего грунта, он переставил бревно, на котором сидел, продолжил дальше листать признанные страницы, если вдруг окажется за 'бугром' его, как и востребованный Европой камыш, смогут зачислить полезным продуктом для просвещённого континента. Читая, он отвлекался от текста, задумывался о неудачной семейной любви; в раздумьях до четвёртого тома дошёл. Лопатил занимательные листы, для лично пролистанного количества страниц, местами пытался не слышать волнения сердца, иначе пришлось бы всё сначала перегортать. Опять отвлекла текущая неурядица - очень долгий перекур, склока, и неожиданная драка на покосе. Украли земноводные две страницы из романа. Непорядок вынудил бежать разводить булгу, оставил книгу возле лабораторной ямы у одного из 'замеров недостаточной плотности'. Лаборантки дали указание дальше укатывать грунт и дядя Демьян придавил необычный лоск суперобложки, затем подобрал укатанную книгу, вернул Васе, а больше и не кому; Вася единственный чтец на всей отсыпаемой дамбе. Бугор бичей, тягучим распевом поблагодарил дядю Демьяна за то, что тяжёлая сталь катка всего приласкала переплетенную бумагу, утерянную в глине с мелкими песочными камешками.
Весь блестящий от мазута Демьян сладко уловил, наслышанное строгое слово 'сталь'. Улыбнулся работающему трактору, уныло посмотрел на небо, на камыши, сощурился и без всякой нужды сказал: - Да, без Сталина мы бы не победили.
- Прямо таки?.. Народ победил! А второй фронт?!
- Что второй фронт, и без него бы в конец лета закончили войну, хотя я лично очень благодарен вспомогательному удару.
Старик уставился в огромные цилиндры катков, и медленно продолжил вспоминать судьбу рокового удара: - Сразу я танкистом воевал, гнул гусеничные траки, потом партизанил почти год; когда соединились, меня обратно в фронт вернули, снова на танк посадили. Партизанская война мне больше нравилась, там намного занятнее идут счёты с врагом, интересно воевать: за одного нашего пять-десять немецких погонников укладывали. Мы оставались живыми, а те, кто пришёл нас убивать мертвели из-за гневного усердия. Партизаны сами планируют состояние успеха, не то, что в войсках: куда командованию надо туда и загонят. В броне стали, в окопах земли, одинаково неизвестно как тебя двинут, мокнешь и мёрзнешь в ожидании смертельной атаки, озноб бьёт в рёбра, обдумывать ситуацию не разрешается. В партизанской жизни по-другому, там постоянная хитрость вылезает, полагается на удачу рассчитывать, сам распоряжаешься пулями и отвагой. Иногда и поголодать доводилось, а добыча умением обеспечена.
- Как у лисицы, - подумал Вася.
- Распорядок немецкого сна - наша удача. Партизаны воюют умело и тихо, короткий бой, и уже несёшь мешки с колбасой, тушёнкой, шоколадом, ...и шнапса вволю. Хуже всего, когда широкую плановую зачистку леса делают - вот гады; приходилось бежать и ползать, можно и не уцелеть под свистом тысячу пуль, ужасная обстановка. Хорошо, что немцы бережливые, не палили лес, а то как вьетнамцам, пришлось бы без джунглей под оранжевой землёй существовать. То настоящая война! Не то, что твоя книга. А сколько мир продержится, никто не догадается. Ещё в разгар войны было сказано: удержать бы мирное время на пятьдесят лет, потомки может быть поумнеют. Пятьдесят лет прошло - не поумнели.
- Почему не поумнели? Немцы теперь самый образцовый мирный народ, они больше нас любят камыш, и лучшее нас пиво варят, - Вася перед сном всегда пиво пьёт.
- В сорок четвёртом по глупости попал в плен, в концлагерь для советских пленных отправили, в 'Шесть - К' закрыли. К концу войны немец обеднел людьми, итальянцы нас мягко охраняли, а хирурги состояли из руководящей нации, каждый день кастрировали по полсотни, до ста человек оскопляли. Сегодня второй фронт нас освободил, завтра пришла бы моя очередь...
- Ужас! - сказал Вася, - лучше я удавлюсь, пусть не дочитаю четвёртую книгу, но камыш спалю до конца весь.
...Ночью камышовые плавни горели, Вася Кирик сидел на насыпи, обнимал наступившую действительность, грелся убегающим огнём.
Больше Васю никто не видел, его нигде не было, камыша тоже не было. Один пепел на болоте остался.