Шустерман Леонид : другие произведения.

Дневные сказки Шахразады (дни с седьмого по одиннадцатый)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

   День седьмой
  
   Хвала Аллаху -- господину света и мрака, небес и преисподней, рождения и смерти. Он подъемлет солнце на востоке, а на западе погружает его в пучину вод и вновь извлекает из глубин восточного моря утром следующего дня. Пусть самые могучие из земных владык попробуют обратить вспять этот вечный хоровод или хотя бы замедлить бег небесных светил. Велико же будет посрамление нечестивых, осмелившихся соперничать с Аллахом!
  
   "Идет ветер к югу и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои", -- учил праведных господин наш Сулейман ибн Дауд, да ублажит его Аллах в райских кущах и пошлет прислуживать ему ангелов, херувимов и целомудренных небесных пери. Как неисчислимы пути ветра, так непостижим и замысел Божий, и невозможно понять, зачем обрек Господь всё созданное им на вечное движение по кругу. Женщина беременеет от семени мужчины, но только Аллах дарует жизнь плоду во чреве матери, и Он же, спустя годы, повелевает человеку умереть, чтобы затем вдохнуть освободившуюся душу в тело новорожденного. Но в конце концов все воротятся к Аллаху, ибо Он -- источник времени и в Нем заканчиваются времена.
  
   Ведомый верой, легко и радостно проходит праведник по спиралям бытия, ибо Господь беспредельно милостив к своим рабам. Если же утомят человека мирские заботы, то пусть развлечется игрою в кости, или охотой на диких зверей, или насладится негой в объятиях страстных невольниц, не забывая, разумеется, возносить в урочные часы все необходимые молитвы и благословения. Именно так, согласно дошедшим до нас преданиям, поступил могучий владыка Шахрияр, когда в одно прекрасное утро почувствовал сильнейшее отвращение к прениям в диване, причинявшим ему уже несколько дней кряду головные боли и дурное настроение. Не желая более слышать о заседаниях и дебатах, царь приказал своим визирям распустить диван до особого распоряжения и тем же вечером выехал на охоту в сопровождении советников, телохранителей и всевозможной челяди, поручив бдительным дворцовым евнухам охрану покоя и благочестия царицы.
  
   На следующее утро Шахразада отправилась в библиотеку, дабы скоротать дневное одиночество за чтением древних манускриптов, хранящих мудрость ушедших поколений, и унять тревогу за горячо любимого супруга, который, возможно, как раз в это время подвергался всевозможным опасностям в схватках с дикими хищниками. Чтение, однако, не принесло успокоения -- царица то и дело впадала в задумчивость и тихо напевала такие стихи:
  
   По черному небу одна,
   Скучая, блуждает луна,
   И в море глядится уныло.
   По солнцу тоскует она.
  
   Внезапно Шахразада услышала странный шум в одной из комнат, примыкающих к библиотеке. Царица немедленно отправилась посмотреть, что происходит, опасаясь, что во дворце, возможно, завелись крысы, которых она, как и всякая женщина, совершенно не переносила. К своему удивлению, Шахразада обнаружила вовсе не крысу, а незнакомого мужчину, тощего и заросшего густой бородой, одетого лишь в набедренную повязку, которую, впрочем, он только что соорудил из сорванной с окна занавески.
  
   Убежденная, что совершенно голый человек, неизвестно как оказавшийся во дворце, скорее всего замыслил недоброе, царица стала что есть силы звать стражу. К ужасу Шахразады, никто не спешил ей на помощь, ибо евнухи, хотя и отличались безусловной преданностью владыке, в его отсутствие позволили себе расслабиться и теперь беспробудно спали, накурившись ночью опиума и прочих дурманящих трав (сурово накажет Аллах поступающих подобным образом).
  
   Однако неизвестный не напал на безоружную женщину, как полагалось бы вору и разбойнику, а сам закричал и забился в угол, даже не попытавшись броситься наутек. Шахразада, удивленная таким поведением, перестала звать на помощь и спросила незнакомца, кто он такой и как оказался во дворце.
  
   -- О госпожа моя, -- ответил странный человек, -- зовут меня Абдалалим ибн аль-Мукаффа, а как я сюда попал рассказать тебе не могу, ибо истории моей ты всё равно не поверишь. Но знай, что я никогда не желал дурного ни тебе, ни другим обитателям этого прекрасного дома, а потому, умоляю, отпусти меня подобру-поздорову на все четыре стороны.
  
   -- Я не могу тебя отпустить, -- сказала Шахразада, немного поразмыслив. -- Ты сумел тайно проникнуть в царский дворец, а это значит, что Шахрияр -- владыка здешней земли пребывает в опасности в стенах собственного дома. Поэтому тебя необходимо задержать и допросить. Кроме того, если кто-то тебя увидит, то могут пойти слухи, что я, пользуясь отсутствием супруга, принимаю во дворце мужчин, а царь тяжело переносит подобные известия.
  
   -- О жена властителя! -- взмолился Абдалалим. -- Не предавай меня в руки стражи, ибо тогда моим уделом, скорее всего, на долгие годы станет темница. Такой участи я предпочитаю смерть. Возьми же кинжал и убей меня на месте!
  
   -- Воистину необычны твои слова, о странник! -- изумилась Шахразада. -- Желание смерти противно природе человека и греховно в глазах Бога. Верно сказал древний поэт:
  
   Господин наших душ -- всемогущий Аллах --
   Тот, кто нити судьбы держит в сильных руках.
   Храбрецов не пугают угрозы земные,
   Но извечен людской перед вечностью страх.
  
   Поведай же мне, о пришелец, почему тюрьма для тебя страшнее смерти?
  
   -- Для этого, о госпожа, я должен рассказать тебе историю своей жизни.
  
   -- Я выслушаю её с величайшим интересом, -- ответила царица.
  
   Рассказ об удивительной судьбе Абдалалима ибн аль-Мукаффа
  
   -- Знай, о милостивая госпожа, -- сказал незнакомец, -- что я родился в доме одного из самых зажиточных купцов Персии, слава о богатствах которого далеко вышла за пределы родной земли и достигла пышной столицы румов на западе, шумных городов Китая на востоке, и даже на севере имя моего отца пользовалось известностью среди степных кочевников, зарабатывавших немалые деньги на охране его торговых караванов.
  
   Однако, как это часто бывает, слава и богатство нашей семьи не радовали, но, скорее, тяготили меня, ибо в присутствии отца я сам себе казался ничтожеством. Этому немало способствовал и суровый нрав моего родителя, который, несмотря на природные щедрость и великодушие, был чрезвычайно скуп на добрые слова, ибо полагал, что мальчиков необходимо воспитывать в требовательной строгости.
  
   Поэтому, едва достигнув совершеннолетия, я заявил, что намерен открыть собственную торговлю в другом городе, и попросил у отца взаймы немного денег. Вопреки ожиданиям, он не только не разгневался и не подверг мои намеренья осмеянию, но благословил именем Аллаха будущее торговое предприятие и согласился выдать немалые средства на его развитие. В порыве благодарности я бросился родителю в ноги, но отец отвечал сухо и вскоре ушел, сказав на прощание лишь несколько напутственных фраз. Ах, милостивая госпожа, если бы только я знал тогда, что по воле всемогущего Аллаха нам больше не суждено увидеть друг друга!
  
   Желая как можно более отдалиться от отцовского влияния, я покинул Персию и поселился в портовом городе на юге Китая, где мало кто слышал имя моего родителя. Я достаточно разумно использовал наличные деньги и в короткое время сумел снарядить корабль с богатым грузом шелковых тканей и прочих предметов роскоши. Весь этот товар я с немалой прибылью сбыл в портах Индии, Персии и Багдадского халифата. На вырученные средства я накупил втрое больше товаров, а для их перевозки нанял очень большой корабль с командой хорошо обученных китайских матросов. И на этот раз Аллах благословил мое предприятие -- за короткий срок удалось выгодно распродать весь груз.
  
   Через некоторое время я стал владельцем крупного торгового флота и нескольких военных кораблей для охраны от пиратов. Ткани, оружие и предметы роскоши, которые привозили мои суда, стоили в портовых городах дешевле таких же товаров, доставляемых по суше. В областях, близких к морю, мне очень скоро удалось составить серьезную конкуренцию торговле моего отца, который предпочитал перевозить грузы сухопутными караванами. Это обстоятельство в немалой степени избавило меня от прежней неуверенности в себе. Моя неприязнь к отцу исчезла, и я стал даже подумывать о возвращении домой, однако не хотел этого делать, пока не обзаведусь семьей и наследниками, дабы и в этом отношении ничем не уступать родителю.
  
   Вначале мне казалось, что достойная невеста найдется быстро, ведь, торгуя тканями и предметами роскоши, я имел возможность общаться со множеством прелестных молодых женщин. Но оказалось, что ни одна из них мне не нравится, ибо в каждой находился какой-либо изъян. Когда несколько лет прошло в бесплодных поисках, я начал отчаиваться, но тут по милости великого Аллаха (да возликуют праведные при звуке имени Его) меня позвали во дворец визиря одного из княжеств на юго-востоке Индии, сообщив, что падчерица сановника, которую тот обожал и лелеял, как родную дочь, весьма заинтересовалась моими товарами.
  
   Слуги в доме визиря не поспешили представлять меня девушке, но сперва хорошенько вымыли в бане, растерли благовониями, облачили в чистые роскошные одежды, накормили изумительными яствами и напоили ароматным шербетом. Лишь после этого уже поздним вечером невольница, не проронив ни слова, отвела меня в покои падчерицы визиря.
  
   Войдя в комнату, я увидел прекрасную молодую женщину, обладавшую стройным станом, сиявшую, подобно светлому солнцу, как это сказал, и отлично сказал, поэт Атьгия:
  
   Засияла во тьме она -- день блистает.
   И сверкают стволов верхи её светом.
   Она блещет, как много солнц на восходе.
   Сняв покровы, смутит она звезды ночи.
  
   Все творенья пред нею ниц упадают,
   Коль, явившись, сорвёт она с них покровы.
   Если же в гневе сверкнёт она жаром молний,
   Льются слезы дождей тогда безудержно.
  
   Девушка встретила меня приветливо, усадила рядом с собой на атласные подушки и заговорила голосом, мелодичным, как звуки арфы. При этом она подвигалась всё ближе и наконец, совсем прижавшись своим телом к моему, принялась целовать и гладить мое лицо и перебирать волосы нежными пальчиками. До сего момента я не знал женской ласки, поэтому всё происходящее и восхищало, и пугало меня. Сердце колотилось, кожа горела, мускулы судорожно сжимались, а зебб напрягся так сильно, что мне стало больно сидеть.
  
   Между тем, коварная прелестница принялась со смехом освобождать меня от одежды и щекотать языком обнаженные части тела. Буйство плоти совершенно лишило меня воли, и я отдался во власть похоти, хотя прекрасно понимал, что совершаю мерзость в глазах Аллаха. Ах, милостивая госпожа, если бы только я знал тогда, сколь суровым и долгим окажется наказание за минутную слабость и какими страданиями придется заплатить за тот краткий миг блаженства!
  
   Любовные восторги быстро утомили нас обоих, и вскоре, обессиленные, мы заснули в объятиях друг друга. Утром красавица растолкала меня и потребовала немедленно уйти, ибо её отчим, отсутствовавший всю ночь, к полудню должен был возвратиться домой. Я быстро собрался, покинул дворец через черный ход и побрел по улицам, весь во власти тревожных предчувствий. Я понимал, что если визирю станут известны наши отношения с его падчерицей, он возложит всю вину на меня и, вероятно, прикажет сурово наказать. Поэтому разумнее всего было бы немедленно бежать из города. Но тогда я не успел бы прихватить богатые товары, в которые вложил большую часть своего состояния. Раздумья о возможных преследованиях со стороны визиря повергали мое сердце в меньший ужас, нежели мысль о насмешках, которыми неминуемо осыпал бы меня отец в случае разорения.
  
   В конце концов, я пришел к выводу, что единственная возможность смягчить гнев визиря -- броситься в ноги сановнику и на коленях просить руки его падчерицы. Так я и поступил. Однако, к моему величайшему изумлению, грозный вельможа выслушал меня довольно милостиво и сказал, что, соблазнив юную девушку, я поступил в высшей степени богопротивно, но искреннее раскаяние и стремление загладить свою вину обнаруживают во мне человека благородного и достойного не только прощения, но и поощрения. Исходя из этих соображений, визирь согласился обручить меня со своей падчерицей и пообещал безо всяких промедлений сыграть свадьбу.
  
   Весьма обрадованный неожиданным благоволением будущего тестя, я поспешил на рыночную площадь, где стояли мои шатры, с целью собрать достойные подарки для своей невесты. Я наполнил несколько больших сундуков платьями из тончайшего китайского шелка, отделанными золотым и серебряным шитьем, а шкатулку из слоновой кости -- ожерельями из бриллиантов, сапфиров и изумрудов редчайших оттенков и формы. Для перевозки этого богатства я нанял небольшой верблюжий караван, во главе которого отправился к дому визиря, заранее предвкушая восхищение и благодарность моей суженной при виде таких великолепных подарков.
  
   Но, вопреки ожиданиям, девушка не удостоила мои подношения даже взглядом, а напротив, велела погонщикам увести верблюдов обратно, после чего разразилась бранью:
  
   -- О осел, сын осла! С детства я слышала, что всемогущий Аллах отнял ум у женщин, дабы отдать его мужчинам, но почему же тогда все мужчины, окружающие меня, глупее деревянных истуканов, которым язычники возносят свои безумные мольбы?! Какой шайтан послал тебя к визирю просить моей руки? Разве без женитьбы ты не сумеешь воспользоваться своим орудием?
  
   Пораженный такими речами, я попытался напомнить ей, что прелюбодеяние -- грех для мусульманина и предаваться любовным утехам позволительно лишь в законном браке, но девушка только хохотала и поносила меня богохульными словами, оскорбляющими слух Аллаха (воистину бесконечно терпение Его).
  
   Удрученный, я покинул покои падчерицы визиря и побрел восвояси, размышляя о возможных причинах столь странного поведения девушки. Я решил, что нужно узнать о ней побольше, и стал расспрашивать людей на базаре. Прохожие отказывались со мной разговаривать и спешили отойти в сторону, боязливо оглядываясь по сторонам. Только слепая нищенка за щедрую милостыню поведала мне историю этой молодой женщины.
  
   Амина (так звали мою невесту) являлась дочерью царицы небольшой страны, до которой от княжества моего будущего тестя не более недели пути, если неуклонно следовать на запад. Её мать с большим успехом правила своим народом и пользовалась всеобщим уважением. Но любовь ослепляет мудрейших из нас и даже убеленных сединами превращает в бессмысленных юнцов. И ежели таково её воздействие на мужчин, то что же говорить о женщинах, лишенных по воле Аллаха твердости духа и потому в гораздо большей степени подверженных влияниям плоти.
  
   Царица без памяти влюбилась в чужестранца и вышла за него замуж. К сожалению, пришелец оказался недостойным человеком, совершившим в прошлом немало преступлений, о чем несчастная царица узнала слишком поздно. От потрясения у неё начались схватки, и она умерла во время родов, хотя девочка появилась на свет совершенно здоровой. Негодяй, оказавшийся причиной гибели царицы, в тот же день бежал за границу, а в стране началась гражданская война между многочисленными претендентами на престол, ибо Амину как дочь чужеземца не признали законной наследницей.
  
   Одна из кормилиц вынесла новорожденную из дворца и укрыла в своем доме. Но узурпатор, захвативший трон, вскоре узнал о местонахождении принцессы и послал отряд воинов с приказом захватить и убить девочку. Кормилице едва удалось скрыться и спасти ребенка. После нескольких месяцев скитаний и нищеты она решила подбросить принцессу каким-нибудь добрым людям, дабы таким образом попытаться устроить судьбу девочки. Так Амина попала в дом визиря. Вместе с ребенком кормилица подбросила письмо, в котором рассказывалось о происхождении девочки и её судьбе. Визирь удочерил принцессу и воспитывал её, как родную, хотя та, подрастая, доставляла ему немало хлопот. Узнав о несчастной любви своей матери, Амина поклялась, что никогда не выйдет замуж и не полюбит мужчину. Вместо этого она с самой ранней юности предалась безудержному блуду, повергая отчима в ужас своим поведением. Но визирь души в ней не чаял и в конце концов потакал всем безобразиям, которые Амина устраивала у него в доме.
  
   Немало встревоженный полученными сведениями, я отправился в дом визиря, дабы объясниться с ним и попросить отменить свадьбу. Выслушав меня, старик рассердился и заявил, что всё это -- болтовня досужих завистников, а на самом деле его падчерица чиста, как цветок белого лотоса. Далее он сказал, что об отмене свадьбы не может быть и речи, но, напротив, -- он ускорит все необходимые приготовления, и нас поженят еще до конца недели. Речь будущего тестя меня нисколько не успокоила, ибо я почувствовал, что старик лукавит. Однако я не осмелился перечить визирю и решил, что должен сам проследить за Аминой и убедиться, правда ли то, что о ней судачат.
  
   Слуги в доме сановника уже знали о готовящейся свадьбе, и поэтому никто не удивился, когда я попросил проводить меня в покои невесты. У дверей я отпустил невольниц, а когда те удалились, не стал стучаться, а спрятался за колонной. Через некоторое время Амина вышла из комнаты и отправилась по своим делам. Тогда я тихонько открыл дверь, проник внутрь и забрался под кровать.
  
   Примерно через час дверь отворилась, кто-то вошел в комнату, и я услышал два голоса -- один мужской, а другой -- женский. Осторожно выглянув из-под кровати, я увидел посреди залы совершенно голого негра, превосходившего размерами самых крупных мужчин, когда-либо встречавшихся мне прежде, с ногами огромными, как колонны, руками могучими, словно клещи, и грудью обширной, как сундук скупердяя. Зебб же его напоминал чугунную булаву начальника городской стражи. Моя невеста, стоявшая напротив невольника, тоже сорвала с себя одежды и, не сдерживая восторгов, охвативших её при виде столь могучего тела, бросилась в объятья чернокожего раба. Негр поднял Амину на руки, отнес на ложе, после чего они предались безудержному блуду прямо над моей головой.
  
   Дождавшись, когда возня затихла и послышались храп и сопение, свидетельствующие о том, что любовники утомились и заснули, я осторожно выбрался из-под кровати, на цыпочках подошел к дверям и осторожно выскользнул наружу. Затем я со всех ног бросился в покои визиря, дабы открыть ему глаза на поведение падчерицы. Однако старик даже не захотел меня выслушать.
  
   -- О неблагодарный пёс! -- закричал он. -- Как ты посмел шпионить за моей воспитанницей?! Разве для тебя, о безродная обезьяна, не является величайшей удачей жениться на дочери царицы? Зачем же ты еще предъявляешь требования и устанавливаешь условия?! Сейчас я велю заключить тебя под стражу до самого дня свадьбы, а если ты вздумаешь отказаться от женитьбы -- клянусь -- я в тот же день прикажу отрубить твою ослиную башку!
  
   Не мешкая, он хлопнул в ладоши, и на зов явились вооруженные стражники. По приказу визиря они схватили меня, связали и отволоки в подвал, где заперли в маленькой пыльной комнате с узкой решеткой вместо окна под самым потолком.
  
   Несколько дней я просидел в этой темнице. Меня хорошо кормили, но наружу не выпускали. Наконец, явился визирь и объявил, что день свадьбы наступил и я могу под надзором отправиться к себе домой, дабы умыться и надеть праздничные одежды. Я с радостью покинул стены тюрьмы и поспешил к своим шатрам в сопровождении двух стражников. Я хорошенько вымылся и надел праздничное платье, но мысль о предстоящей свадьбе с блудницей удручала меня. Я упросил охранников проводить меня на побережье, уповая на воздействие морского воздуха, целительное для смятенной души. Стражники охотно согласились, ибо визирь наказал им обходиться со мной учтиво и выполнять по мере возможности все мои просьбы, дабы жених его падчерицы не выглядел бы чересчур унылым на собственной свадьбе.
  
   Прогуливаясь вдоль моря, я наткнулся на медный кувшин, весьма древний на вид, весь покрытый зеленой плесенью. Очевидно, волна выкатила его на берег несколько часов назад, и он еще не успел погрузиться в песок. Кувшин оказался плотно закрытым и запечатанным. Поддавшись внезапному порыву, я сломал печать и вытащил пробку.
  
   Медный сосуд задрожал в моих руках, и изнутри послышались глухие звуки, похожие на стоны и кашель. Я выронил кувшин из рук, и в тот же момент из горлышка повалил густой черный дым, спустя несколько мгновений сменившийся ярким пламенем. Из огня возник великан с головой, увенчанной рогами, наподобие буйволовых. Увидав ифрита, стражники с воплями ужаса бросились наутек. Я тоже попытался было спастись бегством, но чудовище поймало меня и сказало:
  
   -- Куда же ты бежишь, о неразумный? Зачем лишаешь меня возможности насладиться лицезрением своего избавителя из тысячелетнего плена?! Не бойся. Верно, что имя мое -- Иггдрасиль, и я отношусь к роду злых ифритов и в конце концов буду вынужден причинить тебе какой-нибудь вред. Но сделаю я это исключительно в силу своей природы, а не потому, что сердит на тебя. Как раз наоборот -- я преисполнен благодарности. Поэтому мы вместе подумаем, какой именно вред я смогу тебе причинить так, чтобы ты не очень пострадал. Но это позже. А пока расскажи мне, кто ты таков.
  
   Заплетающимся от страха языком я поведал ифриту свою историю.
  
   -- Да, попал ты в переделку, -- вздохнул великан, когда я закончил говорить. -- Достойна презрения доля обманутого мужа, но и она приятнее заточения в кувшине. Я был знатен среди джиннов и пользовался большим уважением, потому что служил личным писарем у самого Ашмодая -- повелителя всех бесов и духов. Но однажды мы прогневили господина нашего, царя и пророка Сулеймана ибн Дауда (да усладит его Аллах ласками небесных пери). Великий царь приказал схватить всех джиннов и заточить их в медные сосуды. Затем он запечатал кувшины своей печатью, перед которой бессильны любые чары, и велел бросить сосуды в глубины моря. Мне было сказано, что заточение продлится до тех пор, пока я не напишу каллиграфическим почерком имя Бога на внутренних стенках кувшина сто миллионов раз. И действительно, как только я вывел последнюю букву, ты вытащил пробку и выпустил меня наружу.
  
   -- Все же, о дух, ты счастливее меня, -- сокрушенно вздохнул я. -- Ведь твои злоключения уже закончились, а мои только начинаются.
  
   -- А красива ли твоя суженная? -- осведомился Иггдрасиль.
  
   -- Она прекрасна! -- воскликнул я. -- Позволь мне описать её языком близким и понятным такому каллиграфу, как ты: стан её тонок и строен, как буква "алиф", а округлостью форм она подобна начертанию буквы "ляам". Но, увы, душа этой девушки крива и ущербна, как буква "шин"!
  
   -- Её душа волнует меня менее всего! -- расхохотался ифрит. -- Послушай-ка, что я придумал: я похищу твою невесту в день свадьбы и таким образом избавлю тебя от неё. С другой стороны, кто посмеет сказать, что я не причинил тебе великий вред?
  
   Я с радостью согласился, и джинн, пожелав мне на прощание удачи, взмыл в небо и помчался по направлению к дому визиря.
  
   ***
  
   За окнами стемнело, Абдалалим начал заметно клевать носом, и речь его становилась всё путаннее.
  
   -- Ты устал, странник, -- произнесла Шахразада. -- Теперь поспи, а завтра с утра продолжишь свой рассказ.
  
   Царица заперла Абдалалима в той самой комнате, где обнаружила утром, предварительно снабдив незваного гостя пуховым одеялом. Затем она отправилась в опочивальню и заснула с мыслями об удивительности мира, созданного всемогущим Аллахом.
  
   День восьмой
  
   Да не устанут люди молиться Господу рассвета, изгоняющему тьму, рассеивающему чары мрака и тумана, воспламеняющему утреннюю зарю! Что может быть прекраснее крепкого сна, созданного Аллахом для отдохновения праведных? Разве что миг пробуждения, когда от прикосновения солнечных лучей вновь оживают человеческие мечты и надежды.
  
   Блажен тот, кто с утра знает, чем будет заниматься вечером и как проведет день, ниспосланный ему милосердным Аллахом. Но тот нечестив, кто, едва проснувшись, сразу же спешит по делам, не совершив омовение и забыв про утреннюю молитву. Такое поведение огорчает Аллаха, ибо Он всему определил меру и всякому действию назначил урочное время.
  
   Закончив утренний намаз, Шахразада освободила пленника. Убедившись, что евнухи снова валяются без чувств после ночного пиршества и курения дурмана (воистину безумны нечестивцы, испытывающие терпение Аллаха), царица отвела Абдалалима к фонтану, дабы тот мог умыться и, надев чистые одежды, помолиться, как положено, Богу. Затем Шахразада накормила и напоила гостя, усадила его на подушки напротив себя и повелела:
  
   -- О странник, не мешкая, продолжи свой рассказ с того места, на котором прервался вчера!
  
   -- С великой охотой, о милостивая госпожа!
  
   Продолжение рассказа об удивительной судьбе Абдалалима
  
   -- Итак, о справедливая царица, -- начал говорить пришелец, -- джинн взвился в небо, а я, оставшись в одиночестве на берегу, стал думать, как мне следует теперь поступить. В конце концов, я рассудил, что стоит вернуться в город и попытаться во время суматохи, которая обязательно начнется после похищения Амины ифритом, вывезти деньги и наиболее ценные товары, а затем добраться до корабля и уплыть как можно дальше от этой страны.
  
   Однако, дойдя до городских стен, я увидел у ворот множество стражников, которые останавливали прохожих, освещали им лица огнем, задавали вопросы и лишь после этого отпускали. Среди стражников я узнал двух воинов, которые сопровождали меня во время прогулки вдоль моря и бежали при появлении ифрита. Не оставалось сомнений, что визирь послал солдат, чтобы схватить меня.
  
   Я развернулся и, пытаясь не вызывать подозрений, пошел прочь от городских ворот. Но тут кто-то заметил меня и окликнул. Не желая еще раз испытывать судьбу, я, даже не обернувшись, пустился бежать со всех ног. За спиной послышались крики, тяжелый топот и лязганье стальных доспехов.
  
   Мне удалось добежать до опушки леса, после чего погоня прекратилась, так как по милости Аллаха уже стемнело и преследователи не могли ничего разглядеть в густых зарослях. Но я решил не выходить из леса, а, напротив, -- углубиться в чащу и там переночевать, надеясь, что к утру люди визиря отчаются меня искать и я смогу незаметно выбраться из этой негостеприимной страны. Сообразив, что даже если кто-то и захочет найти меня в лесу, то будет искать на земле, а не на деревьях, я взобрался на верхушку большой пальмы и устроился на ночлег, привязав себя к стволу лианами.
  
   Через некоторое время я проснулся от едкого запаха дыма. Оглядевшись, я обнаружил, что внизу обосновались разбойники, которые разожгли костер, чтобы приготовить ужин и пересчитать награбленное. Не подозревая о моем присутствии, негодяи громко похвалялись дерзостью и кровавыми свершениями (суров, но справедлив будет на ними суд Аллаха). Внезапно разбойники перестали говорить, вскочили на ноги и схватились за оружие, услыхав, как кто-то пробирается через заросли к месту их стоянки.
  
   Человек, вышедший на поляну, оказался еще одним членом их шайки -- он был точно так же космат, одет и вооружен, и остальные лиходеи приветствовали его радостными возгласами. Обнявшись и расцеловавшись с товарищами, новоприбывший обратился к ним с речью:
  
   -- Братья мои! Довольно нам грабить нищих на больших дорогах да обшаривать крестьянские дома, в которых редко находится стоящая добыча. Знайте, что тому, кто принесет голову Абдалалима ибн аль-Мукаффа, визирь отсыплет столько золотых монет, сколько счастливчик сможет унести. Об этом незадолго до полуночи объявили глашатаи на главной площади, и все мужчины, а также множество женщин из города и окрестных сел уже отправились на поиски негодяя!
  
   -- А что сделал этот человек, если за него обещают такую награду? -- удивились разбойники.
  
   -- Говорят, он отказался жениться на падчерице визиря и, более того, -- при помощи колдовства натравил на девушку чудовищного ифрита, который унес бедняжку неведомо куда прямо из спальни. Но важно ведь не чем он провинился, а сколько за него заплатят, правильно я говорю?!
  
   На последней фразе разбойник рассмеялся, и товарищи поддержали его дружным хохотом. Затем они погасили костер и, не мешкая, отправились на поиски обидчика падчерицы визиря.
  
   Услышанное премного опечалило меня. Я подумал, что будет очень трудно скрыться от погони, в которой участвует такое огромное количество народа. Ясно, что следует оставить всякие попытки пробраться в город и спасти хотя бы часть денег и имущества. Следовательно, я разорен и, даже если выкручусь из этой переделки, навсегда останусь посмешищем в глазах отца. Со слезами на глазах я произнес такие стихи:
  
   То, чего ты боялся, настигло тебя,
   Отвратить что пытался -- настигло тебя.
   То, что в книге судеб предначертано было,
   Хоть ты бегством спасался, настигло тебя.
  
   Сперва я решил пожить немного в лесу, питаясь плодами и ягодами, в надежде переждать опасное время. Но злой рок продолжал преследовать меня. Спустя несколько дней слух о том, что я скрываюсь в чаще, распространился среди местных жителей, и в лес устремились многочисленные команды охотников, распаленных мечтами о грудах золота, обещанных визирем за мою голову. Дважды мне посчастливилось ускользнуть от погони. В третий раз меня почти окружили. Я в отчаянии выбежал из леса на побережье и спрятался в насквозь прогнившем и полом внутри стволе гигантской пальмы, лежавшем на песке возле самой воды. По воле милосердного Аллаха преследователям даже в голову не пришло осмотреть мое убежище, и они вернулись в лес, будучи уверены, что мне каким-то чудом удалось их обмануть.
  
   Так я пролежал некоторое время, наблюдая за окрестностями через дыры, проделанные пальцами в гнилой древесине. Я уже собирался выбраться наружу, как вдруг увидал двух приближающихся путников -- мужей в расцвете лет, очень богато одетых, с ухоженными черными бородами и с выражением неподдельной грусти на лицах. Рядом с гнилой пальмой, в стволе которой я скрывался, посреди небольшой зеленой лужайки росло дерево, и протекал ручей. Путники напились из этого ручья и сели отдыхать. Так они просидели, о чем-то беседуя, около часа, как вдруг море заволновалось, из него до неба поднялся чёрный столб и направился прямо в нашу сторону. Увидев это, оба мужа испугались, взобрались на верхушку дерева (а оно было высокое) и стали ждать, что будет дальше. Я же почти лишился чувств от ужаса и лежал ничком, стараясь не дышать.
  
    Из черного дыма возник джинн огромного роста, с широкой грудью и рогатой головой, на которой он нес большой кованый сундук. Я с облегчением узнал в ифрите своего знакомца Иггдрасиля, но всё же счел за благо не покидать укрытия. Великан подошёл к дереву, в кроне которого прятались путники, отпер сундук, вынул из него инкрустированный драгоценными каменьями ларец и извлек оттуда мою бывшую невесту, совершенно нагую и ослепительную, как полуденное солнце.
  
   Иггдрасиль взял девушку на руки и некоторое время игрался с ней, как ребенок играется с куклой, сопя и крякая от восторга. Затем он опустил красавицу на землю, уменьшился до размеров обычного рослого мужчины, и они предались любовным утехам, да так рьяно, что почва заходила ходуном, как при землетрясении, а сладострастные крики и стоны Амины распугали всех птиц в округе, и те с клекотом закружились над лесом.
  
   По окончании любовных трудов ифрит был настолько утомлен, что, едва приняв свои обычные размеры, тут же заснул. Деревья задрожали от его храпа, а смерчи, созданные богатырским дыханием, подняли в воздух тучи прибрежного песка. Моя бывшая невеста тоже прилегла отдохнуть у ног своего хозяина.
  
   Двое путников, до сих пор сидевших на дереве и, вероятно, умиравших от страха, начали осторожно спускаться вниз, надеясь, что смогут улизнуть незамеченными. Однако Амина вовсе не спала, и, как только оба мужа спрыгнули на землю, она окликнула их, подозвала к себе и заговорила очень строго, а те вздрагивали и отвечали подобострастно, потому что боялись ифрита.
  
   Тогда моя бывшая невеста раздвинула ноги и велела незадачливым беглецам поочередно возлечь с ней, угрожая в случае неповиновения разбудить своего хозяина. Мужчины начали было спорить, кто должен сделать это первым, но блудница прикрикнула на них, и тогда один из путников, торопливо сбросив шаровары, приступил к делу. Когда он закончил, бессовестная красавица знаками приказала другому занять место товарища. Когда и этот сделал всё, что требовалось, Амина отобрала у подневольных любовников по перстню и сказала, что глупый ифрит похитил её в день свадьбы и положил в ларец, а ларец -- в сундук, который запер семью блестящими замками и опустил на дно ревущего моря, но не подумал, что, если женщина чего-нибудь захочет, то её не одолеет никто. Затем красавица продекламировала множество древних стихов о коварстве дочерей Хавы и отпустила бедолаг на все четыре стороны. Не мешкая, те удалились быстрым шагом. Проходя мимо моего укрытия, один из них сказал:
  
   -- Вот ифрит, и с ним случилось худшее, чем с нами!
  
   -- О да, брат мой, -- согласился второй. -- Подобного не бывало ещё ни с кем!
  
   В этом месте Шахразада прервала рассказчика и воскликнула:
  
   -- Клянусь пречистыми женами Пророка (да развеет Аллах даже тень сомнения в их благочестии), мне кажется, я знаю, кто были эти двое!
  
   -- Вполне возможно, о милостивая госпожа, -- согласился Абдалалим. -- В мире Аллаха всё взаимосвязано, и события проистекают одно из другого самым неожиданным образом. Слушая мою историю, ты убедишься в этом множество раз.
  
   -- Воистину, твои слова мудры и правдивы, о странник, -- ответила Шахразада. -- Рассказывай же, ибо я стремлюсь узнать, что было дальше!
  
   -- Твой приказ на голове моей и на глазах, о царица! -- воскликнул Абдалалим и продолжил повествование. -- Итак, те два мужа ушли, а Иггдрасиль через некоторое время проснулся, бережно положил Амину в ларец, а ларец -- в сундук, который запер на семь блестящих замков. Ифрит уже взвалил свое сокровище на плечи и собрался уходить, как вдруг на лице его изобразилось беспокойство, он начал оглядываться по сторонам и с шумом втягивать носом воздух.
  
   -- Клянусь кольцом Сулеймана и жезлом Ашмодая, здесь был кто-то еще! -- вскричал джинн. -- Выйди, о несчастный, ибо спрятаться ты всё равно не сможешь, но рассердишь меня ещё больше!
  
   Объятый ужасом, я покинул свое укрытие и пал ниц перед ифритом.
  
   -- Это опять ты?! -- расхохотался Иггдрасиль, поднимая меня на ноги. -- Можешь считать себя везунчиком -- твоя невеста стала для меня вознаграждением и утешением за все годы, проведенные в кувшине. Поэтому я не гневаюсь на тебя и, пожалуй, даже отпущу подобру-поздорову.
  
   -- Да ниспошлет тебе Аллах лишь отраду и веселье и да удалит от тебя всяческие огорчения и заботы! -- ответил я. -- Как хорошо, что эта женщина пришлась тебе по вкусу.
  
   -- О да! -- воскликнул ифрит. -- И, как видишь, -- со смехом продолжил он, указывая на сундук, -- я нашел способ заставить её хранить верность.
  
   -- А не видал ли ты среди украшений своей пленницы ожерелья, составленного из большого количества мужских перстней? -- осторожно спросил я.
  
   -- У неё великое множество самых разнообразных предметов роскоши, -- пожал плечами Иггдрасиль. -- Уж не думаешь ли ты, что я стану копаться в женских безделушках?
  
   Я не стал открывать ему глаза на истинное положение вещей, опасаясь огорчить и разгневать грозного джинна, ибо знание умножает скорбь, как сказал господин наш Сулейман ибн Дауд (да благословит его Аллах и приветствует), а потому невежество совершенно необходимо для достижения счастья. Я, однако, пожаловался ифриту на свое собственное плачевное состояние, втайне надеясь, что он сможет как-нибудь мне помочь.
  
   -- Я бы мог убить визиря и его людей, -- задумчиво проговорил великан.
  
   -- Ах, воистину это не принесет мне облегчения, ибо местные жители захотят отомстить за княжеского сановника.
  
   -- В таком случае, -- сказал ифрит, -- я отнесу тебя в отцовский дом.
  
   -- О, прошу тебя, не делай этого! -- взмолился я. -- Уж лучше прозябать на чужбине, чем терпеть родительские насмешки.
  
   -- Нет в мире страны, жизнь в которой лишена недостатков, -- назидательно сказал джинн. -- А если бы такое место существовало, я не мог бы тебя туда отправить -- ведь я злой дух и обязан приносить хоть какой-нибудь вред. Знай, на чужбине ты никогда не будешь в безопасности и каждый встречный сможет пожелать твоей крови, ибо нет у тебя ни защитников, ни покровителей, и никто не отомстит твоим обидчикам.
  
   -- Ах, если бы только мог человек не бояться смерти! -- воскликнул я. -- Но по воле непостижимого Аллаха каждый, кто родился, должен и умереть в назначенный срок.
  
   -- Постой-ка! -- вскричал джинн. -- Мне кажется, я знаю способ тебе помочь.
  
   С этими словами Иггдрасиль извлек прямо из воздуха пергамент, покрытый мелкими письменами и рисунками.
  
   -- По приказу царя духов я когда-то переписал этот текст для одного могущественного колдуна. Тут сказано, где найти корень сансары и как приготовить из него эликсир вечной жизни! Вот, прочти и всё хорошенько запомни, а я заброшу тебя прямиком в указанное место.
  
   -- Это было бы замечательно, -- сказал я, вчитываясь в письмена, -- но, скажи, чем мне повредит твое предложение, ведь ты сказал, что не можешь творить добро?
  
   -- Я сам ничего не знаю о корне сансары. Однако не стоит беспокоиться -- какой-нибудь вред тебе обязательно выйдет, ибо на свете нет ничего такого, что приносило бы только пользу. Вспомни слова древнего поэта:
  
   Тот похмельные муки познает сполна,
   Кто без меры хлебнет золотого вина.
   Вред и пользу Создатель связал воедино.
   Человеческий выбор -- Его ли вина?
  
   -- Но довольно нам мешкать, -- воскликнул джинн, закончив декламировать стихи, -- я лишь хочу напоследок дать тебе кое-что. Возможно, на пути к цели ты встретишь немало опасностей, поэтому прими от меня в подарок саблю, выкованную в адском огне. Она, как тростинки, рубит железные прутья и нисколько при этом не тупится.
  
   С этими словами великан протянул мне пояс и саблю в богато украшенных ножнах. Не успел я поблагодарить ифрита за щедрый подарок, как тот набрал в грудь побольше воздуха и дунул изо всех сил. Налетевший вихрь поднял меня и понес, как пушинку. От неожиданности я потерял сознание, а когда очнулся, обнаружил себя лежащим на склоне горы, поросшем колючим кустарником. Оглядевшись, я увидел едва заметную тропу и вспомнил, что в пергаменте говорилось, что нужно идти по тропинке, пока не наткнешься на развалины древнего святилища. Мысленно вручив себя Аллаху, я надел пояс с подаренным оружием и двинулся навстречу судьбе.
  
   Путь оказался весьма труден -- во многих местах колючие заросли совершенно преграждали дорогу, и мне приходилось вырубать проход саблей Иггдрасиля. Благо джинн не солгал -- клинок был действительно отменным -- почти ничего не весил и в то же время срубал толстые ветви без малейшего усилия, точно те были сделаны из бумаги.
  
   Через некоторое время кустарник закончился, и тропинка вывела меня на ровное каменистое плато у подножья скалы, на вершине которой виднелись развалины святилища, во всех подробностях напоминавшие те, что были описаны в пергаменте. Только я присел отдохнуть перед трудным восхождением, как откуда-то сверху на землю спрыгнуло чудовище, похожее на исполинскую обезьяну, но с длинными острыми когтями и клыкастой пастью хищного зверя. Меня прошиб холодный пот, и, вскочив на ноги, я выставил саблю острием вперед, пытаясь таким образом отпугнуть страшного зверя. Громадное чудище действительно устрашилось моего грозного вида и не нападало, но только рычало, выло и размахивало ручищами. Тогда, осмелев, я бросился на него, и зверь стал, пятясь, отступать, пока не достиг края плато, где скала обрывалась в пропасть. Изловчившись, я нанес удар, достойный зависти самых искусных воинов, и отсек страшилищу голову, которая, кувыркаясь, полетела в бездну. Туда же рухнуло обезглавленное тело чудовища.
  
   Победа воодушевила меня, но и посеяла сомнения -- кто знает, сколько и каких еще ужасных созданий я встречу? Вероятно, подходы к святилищу охраняются всевозможным хищным зверьем, а может быть, даже гулями, джинами и ифритами. Если так, то стоит немедленно повернуть обратно, ибо вряд ли мне еще раз улыбнется счастье в таком неравном бою. С другой стороны, я помнил, что в пергаменте ничего не говорилось о чудовищах, и, вполне возможно, зверь оказался в здешних местах случайно. Рассудив таким образом, я решил продолжить путь к цели, чем и предрешил свою дальнейшую жалкую судьбу.
  
   Вознеся мольбы Аллаху, я начал карабкаться вверх по крутой скале, что оказалось делом нелегким -- несколько раз я почти сорвался в пропасть. Наконец, добрался я до плоской вершины, на которой высились древние развалины, а вокруг стояли полуразрушенные статуи и колонны. Следуя указаниям, вычитанным мною в пергаменте, я стал разрывать землю у подножья статуй, пока не нашел бурый корнеплод, формой напоминавший сидящего толстого человека, с руками, сложенными на груди. Именно так, судя по описанию, должен был выглядеть корень сансары.
  
   Среди развалин я отыскал совершенно целую глиняную посудину, набрал в неё воды из бившего неподалеку родника, бросил туда предварительно промытый корень, развел костер и приступил к приготовлению отвара. Как только вода закипела, корень ожил, стал извиваться и кричать, как человек. Несколько раз он пытался выпрыгнуть из горшка, и мне пришлось прижать его палкой ко дну. Спустя час корень перестал двигаться, а вода окрасилась в кроваво-бурый цвет и загустела, как сироп. Тогда я снял посудину с огня, подождал, пока варево остынет, и проглотил его единым духом. У отвара был терпкий вкус, и пока я пил, казалось, тысячи демонов смеялись мне прямо в уши, но затем наступила тишина, как будто ничего не случилось.
  
   Некоторое время я просидел на земле, ожидая в себе изменений, вызванных действием эликсира вечной жизни. Но ничего не происходило, и, раздосадованный, я стал спускаться по скале, думая, что Иггдрасиль посмеялся надо мной. Хуже всего было то, что я не знал, где нахожусь и куда иду.
  
   Проплутав несколько часов, я наткнулся на небольшую группу людей -- разбойников, судя по пестрой одежде и разнообразному оружию. Они сидели вокруг костра и варили похлебку. Вдохнув аппетитный запах, я почувствовал острый приступ голода и вспомнил, что у меня с утра во рту не было ни крошки. Я хотел немедленно подойти к огню и умолять этих людей поделиться со мною пищей, но их бороды, никогда не знавшие гребня и ножниц, обнаженные мечи и боевые топоры, блестевшие в лунном свете, а также хриплый хохот и ругательства, доносимые порывами ветра, не оставляли сомнений, что от близкого знакомства с такими лиходеями следовало ожидать только дурного.
  
   Вскоре, однако, под воздействием пустоты в желудке мысли мои приняли другое направление. Если я действительно обрел бессмертие, то клинки разбойников не смогут причинить мне вреда. Если же Иггдрасиль солгал относительно необыкновенных свойств корня сансары, то смерть рано или поздно настигнет меня в этих суровых краях, и тогда лучше мгновенно погибнуть в бою, нежели медленно и мучительно угасать от голода. Воодушевившись такими рассуждениями, я приблизился к огню и обратился к разбойникам с учтивой речью:
  
   -- О благородные и великодушные господа! Всякий знает, что среди человеческих добродетелей милосердие и щедрость наиболее угодны Аллаху. Вы готовитесь пировать, а я погибаю от голода. Дайте же мне вкусить немного яств с вашего стола, и Аллах воздаст вам сторицей. Я бы с удовольствием заплатил за угощение, но увы! В карманах моих так же пусто, как и в желудке.
  
   В ответ злодеи лишь расхохотались, а затем один из них, видимо, атаман сказал:
  
   -- О глупец, сын глупца! Мы вовсе не такие простаки, чтобы отдавать свое. Напротив, мы живем тем, что отбираем чужое. Знай, что тебе несказанно повезло, ибо ты застал нас в минуту веселья и нам лень убивать тебя. Но клянусь всеми демонами преисподней, если ты сейчас же не уберешься, то распрощаешься с головой!
  
   -- О атаман, -- ответил я, -- поистине ты говоришь неразумно и ошибаешься так же, как ошибся звездочет на состязании мудрецов!
  
   -- А как это было? -- спросил главарь шайки.
  
   -- Позвольте же мне поведать эту назидательную историю, -- сказал я, а разбойники приготовились слушать.
  
   Рассказ о звездочете и состязании мудрецов
  
   -- В одном из преданий, оставленных прошлыми поколениями в назидание будущим, сказано, что некогда жил в Самарканде звездочет, в совершенстве познавший законы движения небесных светил и овладевший всеми математическими действиями и геометрическими построениями, необходимыми астрономам (а Аллаху известны и другие способы вычислений, а также такие числа и геометрические тела, каковые человек не может даже себе представить).
  
   Несмотря на молодой возраст, звездочет пользовался почетом и уважением в среде ученых мудрецов, многие из которых обращались к нему за помощью, если требовалось решить особенно каверзную задачу. К сожалению, слава выдающегося ученого оставалась единственным богатством молодого астронома -- он скудно питался и жил в лачуге с прохудившейся крышей. Долгое время звездочет, всецело поглощенный слежением за перемещениями планет, совершенно не тяготился бедностью и ничего не предпринимал для улучшения жизненных обстоятельств. Известно однако, что проводить дни в созерцании и размышлениях способны лишь старики, а молодые люди, даже самые духовные и возвышенные, хиреют, не имея возможности удовлетворить потребности плоти. Так или иначе, звездочет влюбился в дочь богатого торговца пряностями, жившего по соседству, и решил посвататься к девушке.
  
   -- Ах, великомудрый юноша, желающий стать моим зятем! -- сказал астроному отец возлюбленной. -- Если бы падающие звезды обращались в золотые динары, а из лунного света можно было бы ткать парчу и шить платья, достойные знатных красавиц, я, пожалуй, не желал бы для своей дочери лучшего мужа, чем ты. Но увы! Звезды блистают только на небе, а лунный луч никому еще не удавалось подержать в руках. Поэтому сперва разбогатей, а уж потом приходи свататься. Думаю, тебе не потребуется слишком много времени -- если ты и впрямь настолько умен, как о том разносит молва, то сможешь легко и быстро заработать достаточную сумму денег.
  
   Опечаленный отказом, звездочет, тем не менее, признал правоту будущего тестя, а потому решил временно оставить занятия наукой и попытаться сколотить приличное состояние. С этой целью он обратился к эмиру Самарканда и предложил свои услуги в качестве государственного советника. Но эмир отказал молодому человеку, заявив, что государственный советник должен разбираться не в небесных делах, но в земных, как то военная стратегия и политические интриги, о которых наш звездочет не имел никакого понятия. Эмир посоветовал астроному поискать счастья на чужбине и выразил надежду, что такой прославленный ученый сможет легко заработать сколько угодно денег.
  
   Молодой человек счел совет разумным и присоединился к каравану, шедшему в Китай с богатым грузом пряностей. Хозяин каравана оказался любителем астрономии и математики и в знак уважения научных заслуг звездочета согласился кормить его в продолжение нескольких месяцев пути. Прибыв в столицу Китая, молодой человек узнал, что на следующий день император в честь какого-то языческого праздника собирается устроить конкурс мудрецов, обещая щедро наградить победителя. При этом сообщалось, что неудачников, ложно объявивших себя мудрецами, ждет суровая кара, возможно, даже смерть. Это условие нисколько не устрашило астронома, уверенного в своем праве называться мудрецом и ученым.
  
   Назавтра участники конкурса и среди них самаркандский звездочет предстали перед императором. Дворцовые слуги усадили соискателей за круглый стол и надели каждому на голову шапку с плоским верхом, наподобие фески, которую носят турки. Затем глашатай объявил:
  
   -- Вот шкатулка, в которой хранятся камни двух родов -- изумруды и алмазы. Сейчас я положу каждому из вас на шапку по камню. Камни будут как одного, так и другого рода, но в неизвестных количествах. Затем я попрошу обладателей алмазов встать. Тот, кто верно угадает род камня, получит щедрую награду и уйдет отсюда богатым человеком. Но бойтесь ошибиться -- ложные мудрецы немедленно отправятся на плаху.
  
   Затем глашатай обошел мудрецов и положил каждому на шапку по камню. Только у одного из участников звездочет заметил на шапке алмаз. "Увы! -- подумал молодой ученый. -- Если бы я видел перед собой одни изумруды, то мог бы быть уверен, что единственный алмаз находится у меня на шапке, но в данной ситуации я не могу ничего знать наверняка" .
  
   -- Пусть встанут те, у кого на шапках алмазы! -- воскликнул глашатай, но никто не шелохнулся.
  
   "Если бы у меня на шапке был изумруд, -- продолжил рассуждать звездочет, -- то владелец алмаза видел бы перед собой одни изумруды и неминуемо догадался бы, что единственный алмаз у него. Но он промолчал, следовательно он видит еще один алмаз, который может быть только на моей шапке!"
  
   -- Пусть встанут те, у кого на шапках алмазы! -- повторил свой призыв глашатай.
  
   -- У меня алмаз! -- вскричал молодой человек и снял с шапки камень, но тот оказался не алмазом, а изумрудом.
  
   -- Твоя мудрость оказалась ложной! -- объявил император, и воины дворцовой стражи схватили звездочета.
  
   -- Но как же так! -- взмолился молодой ученый. -- Почему же тогда обладатель алмаза промолчал в первый раз?! Почему ты молчал, если видел одни изумруды и знал, что единственный алмаз у тебя?
  
   -- Я не додумался до этого, -- простодушно ответил тот.
  
   -- О царь! -- вскричал звездочет. -- В таком случае, казнив меня, ты поступишь несправедливо -- ложный мудрец не я, а он! Взгляни, он ведь совершенно не знаком с логикой!
  
   -- О многоученый, но неразумный друг мой! -- ответил император, покачав головой. -- Истинно мудр не тот, кто овладел логикой и геометрией, а тот, кто, ведая умы и души других людей, умеет предугадывать их мысли и поступки. С какой стати ты решил, что все думают и рассуждают точно так же, как это делаешь ты? Ты -- глупец, возомнивший себя мудрецом, и кара заслуженно настигнет тебя. Впрочем, твоего соперника, не знающего логики, казнят вместе с тобой, и пусть это служит тебе утешением!
  
   С этими словами император хлопнул в ладоши, и стражники увели несчастных. В тот же день обоим отрубили головы.
  
   -- Забавная история! -- воскликнул атаман. -- Но какое же назидание мы должны, по-твоему, извлечь из него?
  
   -- Назидание состоит в том, -- ответил я, -- что неразумно полагать других подобными себе, и, если сами вы трусы, то не следует воображать, что и всякий встречный также лишен доблести.
  
   Не в силах снести такое оскорбление, разбойники похватали оружие и бросились на меня, но я не отступил, а сам напал на них, лихо размахивая саблей. Как и обещал Иггдрасиль, это оружие пронзало стальные доспехи, как бумагу, и перерубало, как тростинки, клинки неприятелей. Я убил многих злодеев, а остальные позорно бежали во главе с атаманом. Усевшись возле костра, я произнес необходимые благословения и воздал должное ужину, а затем лег спать, нисколько не опасаясь лихих людей и диких зверей, ибо окончательно уверовал в свою неуязвимость.
  
   Утром оказалось, что, удирая с поля боя, разбойники в панике побросали не только оружие, но и мешки с деньгами и награбленными драгоценностями. Возблагодарив Аллаха за неожиданное богатство, я стал спускаться в долину и в конце концов дошел до небольшого города, населенного скромными и работящими людьми, которые радостно приветствовали меня как избавителя всей округи от шайки мерзких злодеев. Оказалось, что слух о моей победе уже распространился среди окрестных жителей.
   Горожане постановили, что деньги и драгоценности, отнятые у разбойников, теперь по праву принадлежат мне. Я поселился в городе, удачно вложил средства в торговлю тканями и пряностями, построил себе большой богатый дом и зажил безбедно и радостно. Я уже подумывал, не посвататься ли к одной из местных красавиц, как вдруг произошло событие, роковым образом изменившее мою жизнь.
  
   Как-то вечером мальчик-слуга принес мне сверток с рубахами, сделанными из тончайшего шелка, и сказал, что человек, передавший посылку, пожелал остаться неизвестным, но утверждал, что хочет отблагодарить меня за некую давнюю услугу. При этом мальчик поклялся, что узнал в незнакомце атамана разбойников, хотя тот покрасил волосы и остриг бороду. Мальчик также сообщил, что этот человек сильно хромал на левую ногу, а я помнил, что именно такое ранение причинил атаману во время боя. Не оставалось сомнений, что рубахи отравлены и злодеи, не решаясь встретиться в честном бою, решили одолеть меня с помощью обмана.
  
   Я уже собирался выбросить смертоносный подарок, как вдруг в голову ко мне пришла безумная мысль -- я вспомнил, что так и не убедился в своем бессмертии и неуязвимости. Я решил надеть одну из рубах и, если яд не возымеет на меня действия, окончательно избавиться от страха смерти. Мне показалось, что я не смогу успокоиться, если немедленно не разрешу последние сомнения по этому поводу. Я развернул сверток, достал рубаху, надел её и лег на кровать, прислушиваясь к собственным ощущениям.
  
   Некоторое время я не чувствовал ничего, затем кожа начала гореть, и вскоре жар проник внутрь, выжигая мне сердце, печень и другие органы. В панике я стал срывать с себя отравленную материю, но силы покинули меня, воздух перестал проникать в легкие, сердце остановилось, и я умер...
  
   ***
  
   -- Воистину твои слова не могут быть правдой! -- воскликнула Шахразада, блеснув очами. -- Если ты умер тогда, о чужестранец, то как же ты теперь сидишь предо мной и рассказываешь историю своей жизни?!
  
   -- Увы, о милосердная госпожа, -- печально ответил Абдалалим. -- Я и сам предпочел бы, чтобы мой рассказ оказался не более чем порождением воображения. К сожалению, моя повесть -- чистая правда от первого и до последнего слова.
  
   -- В таком случае, тебе стоит продолжить её завтра, -- сказала царица. -- Уже давно наступила ночь.
  
   Шахразада уложила Абдалалима в той же комнате, где он провел и прошлую ночь, снабдив гостя пуховыми одеялами и подушками. Сама она тоже отправилась в опочивальню и, усердно помолившись, крепко заснула. Бесконечна милость Аллаха -- создателя ночного сна, дарующего людям забвение от дневных тревог.
  
   День девятый
  
   Да не иссякнет благочестие праведных, да не угаснет вера в сердцах лучших из потомков адамовых, да не устанут они из поколения в поколение славить Аллаха -- творца и господина времени. Единым днем живет человек, и заботы его лишь о мелком и преходящем, ибо грядущее недоступно взору смертных, а минувшее исчезает в тумане забвения. Но бесконечно могущество Господа, и неисчислимы миры, рожденные по Его слову. Есть среди вселенных такие, где река времени течет вспять, и люди помнят будущее, но не способны узнать о том, что уже случилось, и потому не понимают смысла рождения, но хранят воспоминания о могиле и смерти. А есть и другие, в которых время кружится, подобно водовороту, концы предшествуют началам, события порождают собственные причины, одни люди помнят грядущее, другие прошедшее, а третьи -- то, что никогда не происходило и не произойдет. И тщатся они понять друг друга, но не могут.
  
   Дерзок хулящий свое время, ибо немного разумеет он о предмете, о котором взялся судить. Всякое время, отпущенное человеку, есть бесценный дар Господень. Благословенна юность, когда тело преисполнено сил, а душа, еще не истерзанная испытаниями земной жизни, наивна и чиста. Благословенна и старость -- пора рассудительной мудрости, когда немощь тела -- лишь справедливая плата за знания и опыт, накопленные душой. Неблагодарный невежа тот, кто дышит, ест и спит, но для намаза не находит времени. Преисподни да удостоится наглец, а праведник, не забывающий об урочной молитве, да познает вечное блаженство в райских кущах.
  
   Проснувшись на рассвете, Шахразада совершила омовение и возблагодарила Аллаха за ниспосланное утро. Убедившись, что евнухи продолжают нести службу прехалатным образом (воистину бесконечным бывает терпение Аллаха), царица выпустила Абдалалима, отвела его к фонтану, чтобы тот мог умыться и совершить намаз, накормила, напоила и повелела продолжить прерванное повествование.
  
   Рассказ о поединке Абдалалима с Мархабом из Хайбара
  
   -- Итак, о милостивая госпожа, -- заговорил гость, -- яд оказался весьма сильным, и я быстро скончался в мучениях и судорогах. Душа отделилась от тела, и я увидел самого себя лежащим замертво на полу комнаты. Но видение продолжалось недолго. Незримая могучая рука увлекала меня куда-то вверх, и спустя мгновение я, нагой и мокрый, как в день появления из чрева матери, плюхнулся в наполненную водой лохань, установленную посреди шатра.
  
   Ошарашенный, я выскочил из лохани и огляделся. По валявшимся вокруг оружию и доспехам я догадался, что шатер принадлежит воину -- открытие не доставило мне радости, так как суровый хозяин, пожалуй, не стал бы церемониться, обнаружив незнакомца в своих владениях. Но, прежде чем покинуть шатер, я должен был найти что-нибудь из одежды, ибо голый человек среди одетых привлекает всеобщее внимание. Разбирая вещи хозяина шатра, я случайно взглянул на отполированный щит, в котором всё отражалось, как в зеркале, и увидел свое лицо.
  
   Но это лицо вовсе не было моим! На меня глядел муж средних лет, с черной давно не стриженой бородой и свежим шрамом посреди лба. В изумлении я оглядел свое тело, которое оказалось худым и жилистым со следами многочисленных ран, причиненных различным оружием.
  
   -- О Абдалла! -- вдруг услышал я голос за спиной. -- Как же не вовремя ты затеял омовение! Собирайся скорее, все братья уже облачились в доспехи и готовы вступить в бой!
  
   Обернувшись, я обнаружил у входа в шатер воина в железной кольчуге, вооруженного копьем и щитом.
  
   -- О добрый человек! -- ответил я. -- Ты, вероятно, принимаешь меня за кого-то другого, ибо имя мое Абдалалим, а вовсе не Абдалла.
  
   -- Эге! -- покачал головой вошедший. -- Вчерашний удар палицей, видать, не прошел бесследно для твоей головы. Мало того, что ты не узнаешь старого друга и величаешь его "добрым человеком", так и собственное имя умудрился позабыть! Да помнишь ли ты хоть, что сражение назначено на сегодня?!
  
   -- Боюсь, о друг мой, тебе многое придется растолковать, -- пробормотал я. -- О каком сражении ты говоришь?
  
   -- Надеюсь, по милости Всевышнего твоя рука окажется тверже твоей памяти. Неужели ты забыл, что сегодня мы идем на битву с евреями Хайбара?!
  
   -- Уверен ли ты в собственной памяти, о добрый человек?! -- изумился я. -- Битва, о которой ты толкуешь, произошла в незапамятные времена, и победа досталась правоверным. Уже сотни лет евреи не смеют поднять оружие против мусульман.
  
   -- Да исполнится всё по слову твоему, о Абдалла! Но победу надо еще добыть в бою, ибо неприятель силен и хитер. Наш вождь и учитель, да продлит Аллах его годы и наполнит их радостью и веселием, сказал о врагах такими стихами:
  
   Вы наготове против них держите
   Всю вашу мощь и конные войска,
   Чтоб устрашать врагов Аллаха
   И ваших недругов страшить;
   И кроме них -- других,
   Которых вы еще не распознали,
   Но о которых ведает Аллах.
  
   -- Мне знакомы эти строки, -- пробормотал я, -- ваш вождь и учитель сам их сочинил?
  
   -- О нет! Эти стихи, как и многие другие, снизошли на него с неба. Не иначе, сам Господь нашептывает их. Один раз я видел, как это происходит -- глаза учителя засверкали, как воды оазиса в жаркий полдень, он задрожал, покрылся потом и заговорил стихами настолько прекрасными, что не только люди, но и животные, и деревья замерли и стояли беззвучно, пока он не кончил говорить... Но что же мы тратим время на пустые речи?! Собирайся скорее, Абдалла, все уже готовы, ждут только тебя! Да свершится святое дело, ведь только ради джихада, а не для наживы и добычи мы выступили в поход!
  
   С этими словами мой собеседник вышел наружу. Его речи я нашел чересчур странными и недостойными доверия. С другой стороны, не было сомнений, что он принял меня за хозяина шатра, который вместе с другими воинами собирался как раз в это время выступить в поход. Я счел за лучшее продолжить играть свою роль и впоследствии разобраться что к чему.
  
   Я облачился в одежды, отобранные среди тряпок, разбросанных в беспорядке по полу, поверх натянул железную кольчугу, вооружился копьем, мечом и щитом и вышел из шатра. Затем я отвязал молодого резвого верблюда, взгромоздился на него верхом и, стукнув пяткой по боку, погнал вслед за удаляющейся колонной воинов. Мне удалось быстро их догнать, так как только несколько сотен скакали на конях и верблюдах, а остальные шли в пешем строю.
  
   Через сутки похода мы увидели стены мощной крепости и сходу бросились на штурм. Но защитники не дали застать себя врасплох, защищались яростно и отбили все атаки. Наконец, мы выбились из сил и отступили.
  
   На рассвете следующего дня обороняющиеся предприняли вылазку. Около сотни всадников вырвались из ворот крепости и напали на наш стан. Среди неприятелей имелся муж огромного роста, весь закованный в стальные доспехи, вооруженный двумя мечами и длинным, как минарет, копьём о трех остриях. Лицом же он был безобразен, как африканская обезьяна. Богатырь подскакал ко мне и, спрыгнув с коня, произнес такие стихи:
  
   От Медины до храма Кааба,
   Страшно воинам имя Мархаба.
   И прославлены в песнях пиитов
   Мощь и дерзость сынов Аль-Харита.
   Отразить ты не сможешь удара,
   Я -- Мархаб, Я -- твердыня Хайбара!
  
   -- Если ты, о воин, решил назваться Мархабом ибн Аль-Харитом, -- ответил я, -- то знай, имя это не принесет тебе удачи, ибо, согласно преданиям, настоящий Мархаб пал от руки правоверного.
  
   -- Ты мелешь вздор! -- воскликнул гигант. -- Как же могут быть предания о том, что еще не произошло?! И кто же из мусульман, по-твоему, убьет меня?
  
   -- Об этом нет единого мнения, -- сказал я. -- Некоторые книги утверждают, что победителем Мархаба стал Али, который сразил противника саблей, ранее принадлежавшей самому Пророку. Другие считают этим героем Кааба ибн Малика, а третьи называют имя Мухаммада ибн Маслама.
  
   -- Невелика же твоя мудрость, -- расхохотался богатырь. -- Всякий воин рано или поздно найдет смерть в бою, не надо быть прорицателем, чтобы это предвидеть. Когда-нибудь явится ратоборец, который одолеет меня, ибо никто не может побеждать вечно. Но исход каждого сражения известен лишь Господу.
  
   С этими словами великан метнул в меня трезубец. Удар оказался настолько силен, что кольчуга лопнула, словно сделанная из глины, а не из стали, три острия глубоко врезались в грудь и разорвали сердце. В то же мгновение я умер.
  
   Рассказ о браке Абдалалима, начавшемся счастливо, но завершившемся плачевно
  
   Боль длилась всего лишь мгновение, а затем душа легко выпорхнула из тела и стремительно взмыла. Какое-то время я мог еще различать на земле уменьшающуюся фигуру Мархаба, размахивавшего двумя чудовищными мечами, и слышать оскорбления, которыми он осыпал правоверных. Но вскоре я поднялся так высоко, что ничего уже не мог разглядеть, и почувствовал, что лечу куда-то с устрашающей быстротой. Спустя еще мгновение я плюхнулся голым в колючий кустарник, росший на берегу небольшого прохладного озера.
  
   Сотни колючек, впившихся в тело, причиняли такую нестерпимую боль, что я едва не заплакал. В этот момент, однако, послышались мужские и женские голоса, приближавшиеся к месту моего падения. Люди то и дело вскрикивали, будто звали кого-то. Убоявшись, что меня обнаружат в таком неподобающем виде, я вскочил, несмотря на боль от колючек, и бросился в озеро, рассудив, что купание -- единственное занятие, приличествующее голому человеку вне постели. Вода оказалась ледяной, и от неожиданности я заорал во весь голос.
  
   Тут же берег наполнился множеством суетящихся, кричащих и всплескивающих руками людей.
  
   -- Глядите, вот наш господин! -- воскликнула одна из девушек, указывая на меня пальцем.
  
   -- Ай-яй-яй! -- запричитал стоявший рядом с ней молодой мужчина. -- Как же можно лезть в такую холодную воду?! Да убережет Аллах нашего господина от простуды!
  
   Несколько человек бросились ко мне, протягивая руки, чтобы помочь выбраться на берег, другие подбежали, держа наготове махровые простыни и сухое шелковое бельё. Тут обнаружилось, что колючки исцарапали в кровь всё мое тело -- открытие, вернувшее прежнюю силу почти иссякшему фонтану причитаний. Меня с величайшими предосторожностями уложили на устланные мягкими одеялами носилки из красного дерева, инкрустированного серебром и слоновой костью, и куда-то понесли, не прекращая охать и всхлипывать.
  
   Таким образом процессия добралась до высокого шатра, расшитого золотой парчой. Оттуда выбежал небольшого роста упитанный человек. Из-под богатого тюрбана выбивались пряди седых волос. Лицо человека, несмотря на чуть дрябловатую кожу, все же было гладким и лоснящимся и имело немного детское выражение, весьма странное и смешное при наличии явных признаков старости.
  
   -- О мой принц! -- завопил смешной человечек. -- Разве можно уходить из стана, никого не предупредив?! Неужели ты хочешь разорвать на части больное сердце старого евнуха, который заботится о тебе с младенческой колыбели?!
  
   Я молча сделал приветственный жест, соображая, как разумнее себя вести. Причитания старика немного приободрили меня, ибо если я -- принц, а эти люди -- мои слуги и невольники, то мне не нужно осторожничать и думать, как бы нечаянно не разгневать кого-нибудь, ибо, как бы ни разнились представления народов о приличном и неприличном, все охотно признают, что высший обладает неотъемлемым правом безнаказанно обижать низшего. Угнетало однако, что я ничего о себе не знаю, а ссылаться на потерю памяти не хотелось из-за опасения, что в таком случае сердобольные рабы окружат меня чересчур навязчивыми заботами. Потому я решил поменьше говорить и побольше слушать, полагая, что таким образом рано или поздно выясню всё, что нужно.
  
   Под руководством евнуха меня внесли в шатер и возложили на шелковые подушки, набитые лебяжьим пухом. Обнаружив мои царапины, старик залился слезами, но быстро овладел собой и послал невольниц за бальзамами и целительными мазями, а когда те вернулись с требуемыми лекарствами, принялся осторожными, но уверенными движениями опытного врача обрабатывать раны. Я рассмотрел свое нагое тело, отметив с удовольствием, что в местах, не пострадавших от колючек, кожа была гладкая, чистая и упругая, как у ребенка -- свидетельство жизни в роскоши и довольстве без необходимости ради добычи хлеба насущного подставлять себя разрушительному для здоровья и красоты тела воздействию зноя, ветра, дождя и других неприятных явлений природы.
  
   -- Подай-ка мне зеркало, -- промолвил я, смущаясь, что не знаю имени старика.
  
   -- Ах, мой принц, -- запричитал евнух, -- позволь мне сначала закончить смазывать раны, иначе зрелище собственного истерзанного тела может настолько тебя расстроить, что отобьет аппетит.
  
   -- Обещаю тебе, что буду рассматривать в зеркале только лицо, а на тело даже не гляну, -- нетерпеливо ответил я. -- Давай же скорее неси его.
  
   Старик с поклоном протянул пластину отполированного серебра в золотой оправе, выложенную с тыльной стороны драгоценными камнями. Из зеркала на меня смотрело красивое и благородное лицо, молодое, но не юношеское, а принадлежащее мужчине, вступающему в пору зрелости. Итак, я убедился, что знатен и богат, владею множеством невольников и невольниц, но понятия не имею, ни как меня зовут, ни где находится моя страна, ни куда следует мой караван.
  
   Между тем, караван продолжал двигаться по пустыне, останавливаясь на отдых и пополняя запасы пищи и воды в оазисах, которые по милости Аллаха (хвала Ему!) попадались на нашем пути достаточно часто. Время от времени проплывали мимо поселения с башнями минаретов и даже города, окруженные каменными стенами, над которыми виднелись золоченые купола мечетей. Всякий раз я надеялся, что кто-то, знающий цель нашего путешествия, направит коней и верблюдов к вратам одного из этих городов, и я смогу наконец сменить опостылевший шатер, раздувающийся и колышущийся от малейшего дуновения ветра, на спальню в надежном каменном доме или даже во дворце, подобающем высокородному принцу. Но дни проходили за днями, а караван всё также плёлся неведомо куда.
  
   Хуже всего было то, что я всё так же ничего не знал о самом себе. Невольники, включая евнуха-воспитателя, обращались ко мне со словами "мой господин" или "мой принц", но никто из них ни разу не произнес моего имени. Имен слуг я тоже не знал, но в конце концов это перестало меня беспокоить -- стоило лишь позвонить в серебряный колокольчик или свистнуть, или просто громко щелкнуть пальцами, чтобы кто-нибудь обязательно явился на мой зов и замер в почтительной позе, ожидая приказаний.
  
   Прогуливаясь как-то меж шатрами и кивая в ответ на земные поклоны окружающих, я наткнулся на юную невольницу, которая заливалась слезами, спрятав лицо в ладонях.
  
   -- Почему ты рыдаешь, дитя моё?! -- воскликнул я в порыве жалости.
  
   -- Как же мне не плакать, -- сказала девушка, отнимая руки от красивого, нисколько не подурневшего от слез лица. -- Прошло уже много дней с тех пор, как ты, о господин, последний раз оказал милость и призвал меня на свое ложе. Вероятно, среди невольниц нашлась другая красавица, и ты забыл меня ради неё.
  
   -- Ах нет же! -- ответил я смеясь. -- Просто в последнее время я часто пребываю в задумчивости и предпочитаю одиночество. Но, клянусь Аллахом, с этого дня я каждую ночь буду ждать тебя в своем шатре.
  
   Девушка оказалась весьма старательной и приложила усилия, чтобы ублажить меня, но была при этом чересчур почтительна и преисполнена благоговения. Эти качества украшают рабыню и почти всегда достойны поощрения, но не во время утех на любовном ложе. Заметив, что я остался не вполне доволен, невольница огорчилась и едва не расплакалась снова.
  
   -- Не стоит печалиться! -- воскликнул я, поглаживая волосы и спину незадачливой наложницы. -- Умение приходит с опытом, и когда-нибудь ты станешь самой искусной и желанной из любовниц.
  
   -- О господин, у меня не хватит времени, чтобы как следует изучить науку ласки и нежности. Ведь когда цель нашего путешествия будет достигнута, ты женишься на дочери царя, и она вряд ли захочет делить брачное ложе с невольницами мужа.
  
   -- А далеко ли находится царство, в которое мы направляемся? -- спросил я, радуясь представившейся возможности хоть что-то узнать о самом себе.
  
   -- Как же я могу это знать, о господин?! -- ответила девушка с искренним удивлением. -- Ты, вероятно, испытываешь меня? Ведь никто, кроме тебя, не имеет понятия, куда движется караван. Невольникам лишь известно, что в конце путешествия ты женишься на принцессе -- дочери старинного друга твоего отца, и тогда у нас будут и господин, и госпожа.
  
   Слова рабыни сперва повергли меня в смятение, но потом я рассудил, что если никто не знает, где должен закончиться путь каравана, то почему бы не закончить его там, где мне заблагорассудится. Поэтому, заметив на горизонте через несколько дней пути очертания крепостных стен, я потребовал направить коней и верблюдов к городским воротам. Если у местного владыки окажется симпатичная дочь, то я вполне смогу к ней посвататься, а если нет -- придется продолжить путешествие, но прежде я хочу пару недель пожить, как подобает благовоспитанному человеку -- в доме, а не в шатре.
  
   Я не сказал слугам, является ли этот город конечной целью путешествия, где меня ожидает суженная, поскольку и сам этого еще не знал. Едва устроившись на постоялом дворе, я переоделся в платье попроще и отправился на рынок послушать, что судачат местные жители. Разговорившись с пожилым торговцем финиками, я спросил, есть ли дочь у местного государя и красива ли она.
  
   -- О путник! -- ответил торговец. -- О красоте царской дочери ходят легенды, но никто из моих знакомых не знает, как она выглядит, ибо царь запретил своим подданным под страхом смертной казни поднимать глаза на принцессу. Раз в неделю царевна в сопровождении дворцовой стражи следует в баню и как раз проезжает через рыночную площадь. В это время все торговцы скрываются в лавках и наглухо закрывают ставни. Те же, кто не успевает спрятаться, падают ниц и не смеют поднять головы, дабы совсем не лишиться ее.
  
   Услышав эти слова, я решил, что непременно должен взглянуть на принцессу, и попросил торговца помочь мне. Тот жутко испугался и стал кричать, чтобы я убирался, но я настаивал и обещал ему огромные деньги в случае удачного исполнения задуманного. В конце концов алчный торговец согласился помочь, но потребовал половину суммы вперед.
  
   Дождавшись банного дня, я пришел в лавку, захватив увесистый кошель, наполненный золотыми монетами, половину которых тут же отсыпал в дрожащие от жадности и страха руки хозяина. Затем мы проделали в стене небольшую дыру, через которую было видно всё, что творилось на площади. Торговец продолжал сетовать, красочно описывая незавидную участь, которая нас обязательно постигнет, если стражники обнаружат, что за площадью наблюдают. Я сказал ему, что своими причитаниями он привлекает внимание соседей, которые, почувствовав неладное, тут же донесут властям, и бедняга замолчал, поперхнувшись на полуслове.
  
   Тут послышался цокот копыт, на площадь въехали всадники в боевых доспехах с обнаженными саблями в руках, а за ними шли чернокожие рабы, несшие на могучих плечах ослепительно белый открытый паланкин из резной слоновой кости. Принцесса возлежала на шелковых подушках и, скучая, смотрела по сторонам. О, местные жители нисколько не погрешили против истины, слагая легенды о красоте царевны, ибо лицо девушки было светлым, а взгляд лучезарным настолько, что полуденное солнце тускнело в её присутствии. Волосы, заплетенные в семь черных кос, достигали золотых браслетов на ногах. И у нее были насурмленные глаза, тяжелые бедра, тонкий стан, а под шелками угадывалась грудь совершенной формы. Принцесса посмотрела в сторону лавки, словно почувствовав, что кто-то наблюдет за ней, и от её взгляда в моем сердце зажглась великая любовь и страсть. Я решил посвататься к ней как можно скорее.
  
   В тот же вечер я объявил своим невольникам, что караван достиг цели и моя суженая -- дочь властелина этого города. Сообщение вызвало бурю радости, и только юная невольница, с которой я последнее время проводил ночи, опечалилась и заплакала. Слуги отвели меня в баню, вымыли, умастили тело благовониями и нарядили в шелковые одежды, расшитые золотом и серебром. Затем я сел верхом на белого арабского скакуна и во главе процессии невольников, сгибавшихся по тяжестью сундуков с дарами, выступил по направлению к царскому дворцу. Узнав, что чужеземный принц прибыл свататься, властитель приказал немедленно провести нас в тронную залу. Монарх восседал на высоком золотом престоле, усыпанном алмазами, а царевна -- на троне поменьше, серебряном и украшенном изумрудами.
  
   Мой евнух-воспитатель выступил вперед и объявил:
  
   -- Калаф Абу Исхак ибн Якуб ибн ас-Сабах ибн Омран ибн Исмаил ибн Тимур Гуркани, старший сын и наследник трона самаркандского шахиншаха кланяется царю и просит руки его дочери -- несравненной принцессы Турандот!
  
   Услыхав эти слова, я обрадовался, что узнал наконец свое имя, но тут же огорчился, потому что не сумел запомнить даже половину его.
  
   -- Мы рады сватовству столь высокородного принца, -- ответил царь. -- Знай юноша, что многие хотели жениться на принцессе, но моя дочь дала обет выйти замуж только за того, кто сумеет отгадать три её загадки. Если же жених хотя бы раз ошибется, то вместо брачного ложа угодит на плаху. Жизнь всех твоих предшественников оборвал топор палача. Согласен ли ты свататься на таких условиях?
  
   Я согласился, ибо знал уже, что, благодаря удивительному воздействию корня сансары, в случае неудачи не умру, но только превращусь неизвестно в кого. С другой стороны, я не хотел упустить ни малейшего шанса заполучить принцессу. Стражники отвели меня в богато убранную спальню с решетками на окнах и заперли там, посоветовав хорошенько отдохнуть перед испытанием, которое состоится утром следующего дня сразу же после завтрака.
  
   Ночью я услышал, как щелкнул замок, и, открыв глаза, увидел, как в комнату проскользнула худенькая девушка.
  
   -- О чужеземный принц! -- зашептала она, прикладывая палец к губам. -- Я -- невольница принцессы Турандот. Знай, что моя госпожа с первого взгляда полюбила тебя великой любовью и желает тебя душой и телом. Она послала меня сообщить тебе ответы на загадки, которые она тебе предложит утром. Запомни же их хорошенько и ничего не перепутай.
  
   С этими словами она наклонилась к моему уху, прошептала разгадки, а затем, пожелав удачи на утреннем испытании, легко выскользнула за дверь и щелкнула замком. Остаток ночи я не сомкнул глаз, повторяя про себя разгадки, которые сообщила невольница, и стараясь не перепутать ни единого слова.
  
   Утром всё прошло как нельзя лучше. Я без запинки ответил на все вопросы, правда, не сразу, а делая вид, что задумываюсь, дабы не возбуждать подозрений. Царь, премного удивленный, но и обрадованный представившейся возможностью выдать наконец-то дочь замуж, объявил, что свадьба последует незамедлительно -- не более, как через месяц.
  
   Однако мне вовсе не пришлось целый месяц дожидаться свидания с возлюбленной, ибо принцесса уже следующей ночью пробралась ко мне в спальню, и мы, сорвав друг с друга одежды, с восторгом предались любовным утехам. Хотя царевна до встречи со мной оставалась девственницей, она прочла множество индийских и китайских книг об искусстве ласки и любви, и не было у нас ни одной ночи, похожей на предыдущую.
  
   Свадьбу сыграли через месяц, и люди говорили, что никогда не слыхивали о таком пышном празднестве. Царь на радостях объявил, что теперь уж готов умереть, и действительно вскоре скончался. Моя жена, поглощенная любовью, почти не убивалась по отцу и быстро забыла его. Придворные говорили, что после смерти царя подняли головы различные заговорщики и смутьяны, но мы ни на что не обращали внимания и продолжали предаваться любовным восторгам, всякий раз открывая в телах друг друга новые восхитительные тайны.
  
   Спустя некоторое время Турандот забеременела. Ожидание ребенка наполнило сердце моей жены необъяснимой тревогой, и я делал всё возможное, чтобы отвлечь её от тяжких мыслей. Когда приблизилось время родов, заниматься любовью стало невозможно, и мы коротали вечера, рассказывая друг другу занимательные были и небылицы. Когда закончились сказки, вычитанные из книг, я решил поведать жене историю своей жизни, не рассчитывая, что она мне поверит, но надеясь, что рассказ развлечет её и приведет в доброе расположение духа.
  
   Вначале Турандот слушала с интересом и вниманием, но вдруг её настроение пугающе изменилось. Она закричала, потом рухнула на пол и стала биться в судорогах, как при падучей болезни. Я в ужасе бросился к жене, но не знал, что делать. Вбежали невольницы, придворные, позвали врача. Понимая, что ничем не смогу помочь, я ушел в свои покои и долго молился Аллаху о здоровье жены. Потом я забылся в тревожной дреме, но вскоре услышал стук в дверь. Я отворил и увидел своего евнуха-воспитателя, растрепанного и тяжело дышавшего, как после бега.
  
   -- О мой принц! -- завопил старик. -- Беги скорее, спасайся! Узнав о болезни царицы, смутьяны подняли мятеж, а визири решили, что ты хотел отравить царицу и заключить союз с врагами династии. Тебе грозит опасность со всех сторон, и бегство -- единственная возможность спастись.
  
   Угроза смерти нимало меня не испугала, но скорее всего недруги не дали бы мне легко умереть, а подвергли долгим и мучительным пыткам. Поэтому я счел за благо последовать совету верного евнуха и, выскользнув незаметно из дворца, вскочил на коня и поспешил покинуть город. Не успев отъехать от городских стен и на полтора фарсаха, я заметил погоню. Пришпорив скакуна, я попытался оторваться от преследователей, и вначале мне это удалось -- они отстали, а я уже считал себя победителем, как вдруг конь мой остановился так резко, что от неожиданности я вылетел из седла. Поднявшись, я обнаружил, что дорога обрывается в глубокую пропасть, а позади вновь послышались крики и топот копыт.
  
   Тогда, не оглядываясь на преследователей, я шагнул в бездну и, падая, произнес такие стихи:
  
   Воспарив над юдолью мирской суеты,
   Ты неведомой смертным достиг высоты.
   Но Аллах только краешком губ усмехнется --
   И в бездонную яму провалишься ты.
  
   Спустя мгновение, я разбился об острые скалы и умер.
  
   ***
  
   -- Печален твой рассказ, о Абдалалим! -- произнесла Шахразада. -- Я бы слушала его ночь напролет, но лучше всё-таки продолжить утром, когда разум быстр, а память лучше сохраняет детали.
  
   -- Увы, милосердная госпожа, завтра моя повесть станет еще печальнее, -- сказал Абдалалим. -- Но я буду рассказывать, пока тебе не надоест слушать.
  
   Уложив Абдалалима спать, царица удалилась в опочивальню и тоже легла, но не раньше, чем вознесла благодарственные молитвы Аллаху -- великому создателю всего, что человек только может себе вообразить, а также того, что находится за пределами воображения.
  
   День десятый
  
   Ищите спасения у Господа людей, у Бога человеческого рода, в безмерной милости своей позволяющего смертным надеяться на будущее и помнить о прошлом. Рождается человек младенцем с гладкой кожей, а умирает стариком, покрытым морщинами и рубцами, и только череда воспоминаний объединяет обоих, ведь в остальном так мало походят они друг на друга. Несчастен позабывший себя -- тщетно дети и родственники рассказывают бедняге о прошлом -- для него это повесть чужой жизни. Но еще горше тому, кого забыли все и никто не узнаёт. Призраку подобен такой человек, сам не понимающий, живет ли он или, давно уже пребывая за могильной плитой, только грезит о жизни.
  
   Но Аллах хранит память обо всем сотворенном и узнает каждого, в каком бы обличии тот не предстал перед Создателем своим. Ложные покровы не скроют истину от взора Бога, и напрасно пытается безумный нечестивец обмануть Аллаха, единой мыслью которого движутся земля и небо. Не пытайся, о человек, постичь Господа миров, но покорись Его воле и в знак смирения вознеси молитвы, которым научил тебя посланник Божий господин наш Мухаммад (да будут ему вечной усладой райские кущи). Не пропускай часы намаза и не скупись на благочестие.
  
   Помня заветы Пророка, Шахразада поднялась с рассветом, совершила омовение и, обратившись лицом на запад, усердно помолилась Богу. Позавтракав, она прогулялась по залам дворца, убедилась, что евнухи пребывают в прежнем состоянии (безмерно огорчается Аллах, глядя на подобное безобразие), выпустила Абдалалима и, предоставив тому время умыться, помолиться и утолить голод, приготовилась слушать продолжение его повести.
  
   Рассказ об армии чудовищ
  
   -- Итак, о счастливейшая из цариц, -- заговорил гость, -- разбившись о скалы, я умер и тут же взвился в небеса, а через несколько мгновений рухнул вниз, пребольно ударившись о твердую, покрытую булыжниками почву пустыни. Небо затянули плотные тучи, и поэтому ничего вокруг не было видно. Зато слышался шум, казалось, все звери индийских джунглей выбрали это место для ночлега и теперь дружно храпели, наполняя воздух хрипами, свистом и нестерпимым зловонием.
  
   Я осторожно поднялся на ноги, и заметил, что как будто сделался выше ростом, нежели был в прошлой жизни. Мне хотелось уйти как можно дальше с этого места и, стараясь не издавать ни звука, я сделал несколько шагов, но задел ногой какой-то предмет, и тот предательски лязгнул. В темноте прямо передо мной зашевелилось чье-то огромное тело, и раздался мощный зевок. Я замер, не решаясь продолжить путь, и подумал, что лучше дождаться утренней зари, всецело положившись на милосердие Аллаха.
  
   Очевидно, утомленный однообразным ожиданием, я задремал и проснулся от рева фанфар и грохота барабанов. Было уже достаточно светло, и, продрав глаза, я обнаружил, что нахожусь посреди воинского стана. Под оглушительную музыку взад-вперед носились солдаты. Oни облачались в доспехи, разбирали оружие и строились в боевые порядки. И эти воины были вовсе не людьми, но чудовищами -- порождениями ночного кошмара! Ростом они вдвое превосходили обычных людей, тела имели подобные человеческим, но покрытые шерстью, как у обезьян, а головы -- звериные и птичьи.
  
   У некоторых было обличье волка, у других -- тигра, третьи щелкали крокодильими пастями с рядами похожих на кинжалы зубов, а их тело вместо шерсти покрывала зеленая чешуя. Мимо пробежало огромное лохматое существо с бараньей головой, увенчанной витыми рогами, но при этом из пасти его торчали длинные клыки хищника. Многие имели соколиные и орлиные головы, с короткими кривыми клювами, у других же птицеголовых клювы были длинные, изогнутые, наподобие турецких сабель. Иные, стоя на двух ногах, размахивали четырьмя руками, сжимая в каждой по огромному бердышу, а на плечах у них сидели обрамленные многочисленными усиками головы исполинских насекомых. Вместо шкур тела этих чудовищ покрывала блестящая черная броня, как у некоторых жуков или сороконожек.
  
   Внезапно одно из чудовищ с черной оскаленной волчьей пастью и ушами длинными, как у осла, подскочило ко мне, рыча и брызгая слюной, сгребло в охапку валявшиеся на земле доспехи и швырнуло их мне прямо в лицо. Я схватил лежавший рядом стальной щит и прикрыл им голову. В этот момент я с ужасом обнаружил, что вместо рук у меня -- поросшие короткой черной шерстью когтистые лапы, точь-в-точь, как у некоторых чудищ вокруг. Я превратился в одно их этих омерзительных созданий! Ослоухий монстр, скорее всего, был начальником, если судить по богатым украшениям на его оружии и латах. Он еще раз что-то рявкнул и замахнулся копьем. Я догадался, что он принимает меня за одного из своих солдат, и поспешил облачиться в брошенные мне доспехи, чтобы не разозлить его еще больше.
  
   Нацепив кольчугу и нахлобучив шлем, я поднял левой рукой щит -- тот самый, которым пытался прикрыться от гнева командира, а правой -- палицу с острыми шипами, показавшуюся мне удивительно легкой, хотя длиной она превосходила рост взрослого мужчины, и встал в строй вместе с другими страшилищами. Оглядев своих соседей, я подумал, что было бы неплохо узнать, каков мой теперешний облик. Надевая шлем, я убедился, что уши у меня короткие и аккуратные. Во рту я с огорчением нащупал звериные клыки. Утешало, однако, что зубы у меня не торчали наружу, как у некоторых, стоявших рядом, и, следовательно, можно было надеяться, что, по сравнению с прочими монстрами, я выгляжу более-менее человекообразно.
  
   Между тем, построение закончилось, и перед рядами воинов церемониальным шагом прошелся командир, судя по пышности доспехов и оружия, обладавший еще более высоким рангом, нежели ослоухий. Голову генерал имел львиную, а поверх гривы носил кафию из золотой парчи с поперечными полосками черного бархата. Удовлетворенный видом армии, военачальник трижды протрубил в золотой рожок. Тотчас с неба кругами спустились два исполинских орла и, едва коснувшись земли, обратились в роскошно одетых юношей, один из которых носил на голове золотую корону, а другой -- серебряную. Очевидно, молодые люди являлись самыми высокими начальниками, ибо при их появлении все солдаты рухнули на колени и уткнулись мордами и клювами в землю. Я, разумеется, счел за благо ничем не выделяться и, бухнувшись на колени, уперся лбом в камень.
  
   Владелец золотой короны обратился к армии на каком-то варварском языке. По окончании его речи, из которой я не уловил ни слова, воины дружно зарычали, звонко ударили кулаками в нагрудные щитки и выступили в поход. Куда двигалась это грозное войско, я не имел ни малейшего понятия, но надеялся со временем всё узнать, прислушиваясь к разговорам соседей по строю. Вскоре, однако, я совершил весьма огорчительное для меня открытие -- никто из чудовищ (и я в том числе) не обладали даром речи, а могли только выть и рычать по-звериному. Подгоняемые командирами, солдаты шли очень быстро, почти бежали, не останавливаясь в течение дня даже для короткой передышки и разбивая лагерь для ночлега, только когда уже совсем темнело. Кроме того, два колдуна имели привычку, сделавшись невидимыми, наблюдать за войском и, едва заподозрив отсутствие рвения, поражали нерадивых воинов страшными заклинаниями, отчего бедняги тут же умирали, истекая кровью и корчась от боли.
  
   От усталости я потерял счет дням и даже не представлял, сколько времени продолжался поход. Команд я не понимал, но старался делать то же, что и все, не привлекая, таким образом, к себе внимания. Наконец, в один прекрасный день, раздалась барабанная дробь, чудовища, обнажив оружие, воинственно зарычали, и я догадался, что армия готовится принять бой. Спустя немного времени вдали показались силы противника -- пехота, всадники и боевые колесницы, двигавшиеся боевыми порядками. Наше войско под водительством обоих командиров -- ослоухого и львиноголового -- бросилось на врага, ужасно завывая и потрясая оружием. Увидав, с кем имеют дело, неприятели в страхе бросились наутек, а чудовища погнались за ними и многих разрубили мечами, размозжили палицами или просто разорвали. Победа была полной, и на радостях колдуны выкатили своему воинству множество бочек вина. Звероподобные солдаты предались безудержному пьянству, но я, памятуя о заветах Пророка (да благословит его Аллах и приветствует), избежал падения в бездну этого отвратительного греха.
  
   На другой день с неба спустились две птицы, которые, едва коснувшись земли, превратились в длиннобородого старика и роскошно одетую молодую девушку с горделивой осанкой, свойственной людям, привыкшим повелевать. Перед ними прямо из воздуха возникли два молодых колдуна. К моему величайшему удивлению, девушка, несмотря на свой царственный вид, пала ниц перед этими двумя и, облобызав прах перед их ногами, униженно подала каждому по свитку. Развернув пергаменты и прочтя их, колдуны пришли в необыкновенное возбуждение, и один из них стал громко читать заклинания, то и дело сверяясь с написанным. Как только он произнес последнее слово, воздух наполнился сонмами огнедышащих драконов, которые, повинуясь приказу колдуна, сожгли дотла лес на склонах горы и обратили в облако пара озеро у её подножья. Тогда другой колдун прочел заклинание, глядя в свой пергамент, и окрестности наполнились огромными змеями, глаза которых метали молнии. От удара молний гранитные скалы разваливались на куски, и вскоре гора превратилась в исполинскую кучу щебня.
  
   В этот момент девушка что-то сказала колдунам, и те, придя в ужасное волнение, принялись вновь читать заклинания. Закончили они одновременно, и в то же мгновение змеи и драконы испепелили обоих молниями и огнем, а затем набросились и на армию чудовищ. Звероподобные воины, видимо, никогда не отличались быстрым умом, а после вчерашних возлияний и вовсе соображали туго (ибо Аллах, наказывая грешников, прежде всего лишает их разума). Все они словно оцепенели и потому быстро погибли. Я, разумеется, был не таков и, вручив свою душу Аллаху, изо всех сил пустился бежать, даже не оглянувшись на бушевавшее за спиной пламя.
  
   Я мчался несколько часов, не переводя дух и на бегу сбрасывая тяжелые доспехи. Наконец, убедившись, что смертоносные гады не преследуют меня, я позволил себе остановиться и оглядеться. Поросшие редколесьем горы показались смутно знакомыми, хотя я никак не мог припомнить, когда и зачем посещал эти места. Между тем, голод всё настойчивее давал о себе знать, и я решил попытаться поймать какую-нибудь дичь. В ту минуту я, пожалуй, сожрал бы целиком и дикого кабана, хотя грешно правоверному употреблять столь мерзкую пищу. Вскоре Аллах вознаградил мое терпение и усердие -- я набрел на свежие следы молодого козла. Воодушевленный, я начал преследовать зверя, как вдруг заметил одинокого человека, карабкавшегося вверх по горной тропинке. Одного взгляда хватило, чтобы узнать путника -- это был я сам, такой, как много лет назад, спешащий приготовить и отведать эликсир из корня сансары!
  
   Ах, если бы тогда я сбился с пути, то прожил бы обычную жизнь и умер бы обычной смертью, без всех этих ужасных приключений и превращений! Заботы лукавого Иггдрасиля вышли мне боком. Я подумал, что обязательно должен попытаться уговорить второго меня не продолжать поиски корня сансары, а немедленно убраться из этого места подальше. Одним прыжком я преодолел разделявшее нас расстояние и грохнулся на тропинку прямо перед оторопевшим вторым собой. Я хотел произнести убедительную речь, в которой красочно описал бы незавидное будущее всякого, кто отведает эликсира бессмертия, но увы, -- я забыл, что пребывал в образе страшного зверя, лишенного дара речи. Само собой, другой я жутко испугался и прижался спиной к скале, держа наизготовку саблю -- подарок джинна. Внезапно тот я, вероятно, движимый отчаянием, бросился на меня, размахивая своим оружием. Не желая ненароком причинить себе вред, я попятился назад... И вдруг почувствовал, что нога не находит опоры -- позади была пропасть! Я оглянулся, чтобы посмотреть, куда еще можно отступить, и тут второй я, изловчившись, отсек мне голову.
  
   Рассказ о кольце Сулеймана
  
   Спустя несколько мгновений я упал на вершину гигантского бархана и скатился к его подножью, подняв в воздух тучи песка. Прямо над головой, посреди неба, на котором не было заметно ни единого облачка, пылало ослепительное солнце, но жара я не чувствовал. Оглядев себя, я обнаружил, что превратился в зеленокожее хвостатое существо с кривыми когтями на руках и ногах.
  
   -- О горе! -- воскликнул я в сердцах. -- Зачем всемогущий Аллах вновь превратил меня в чудовище?! Ах, если бы только я мог вернуть себе человеческий облик!
  
   Не успел я закончить эту фразу, как хвост мой отвалился и, обернувшись змеей, зарылся в песок. Когти исчезли, зеленая чешуйчатая кожа прямо на глазах превратилась в человеческую, а раскаленный песок пребольно обжег мои босые ступни. Не в силах даже на мгновение встать на обе ноги, я забегал вокруг бархана, высоко подбрасывая колени и причитая:
  
   -- Ай-яй-яй! Не могу терпеть! Как я хотел бы сейчас одеться и обуться!
  
   Тут же мое тело покрыли белые одежды, а на ногах оказались удобные туфли на толстой подошве.
  
   -- Уф, -- облегченно вздохнул я. -- Еще бы неплохо укрыться от солнца и чего-нибудь перекусить.
  
   Я плюхнулся в возникшее кресло с удобными подлокотниками, над головой раскинулся купол шатра, а прямо передо мной появился резной стол, уставленный восхитительными яствами в драгоценной посуде. Отдав должное еде и напиткам, я почувствовал, что хочу спать, и кресло тут же растянулось и расширилось, превратившись в кровать, достойную спальни падишаха. Повеял прохладный ветерок, созданный множеством невидимых опахал, и я погрузился в сладкую дрему.
  
   Спал я недолго -- солнце всё еще стояло в зените, но, проснувшись, почувствовал себя свежим и отдохнувшим. Поразмыслив над обстоятельствами последнего перевоплощения, я пришел к выводу, что стал неким волшебным существом, возможно, джинном, наделенным способностью творить чудеса и принимать любые образы. Такое положение вещей показалось мне весьма отрадным, поскольку сулило головокружительные перспективы. Я подумал, что неплохо было бы, однако, проверить, насколько сильна моя способность к чудотворству, попытавшись создать что-нибудь внушительное. Я принял горделивую позу и, властно взмахнув рукой, сказал повелительным тоном:
  
   -- Да возникнет на этом месте цветущий оазис с родниками и озерами, в которых плещется рыба, с деревьями, ломящимися от плодов, щебетанием птиц из ветвей и всяческой живностью, копошащейся в густой траве!
  
   И всё исполнилось по моему слову. Побродив некоторое время среди деревьев с тенистыми кронами, откуда раздавались звонкие птичьи трели, я решил, что надо бы сотворить чудо пограндиознее. Я снова царственно вознес руку и повелел:
  
   -- Да восстанут здесь великие горы, вершинами пронзающие небо!
  
   И тут же появились скалистые горы, поросшие лесом, с заснеженными вершинами, пики их скрывались в дымке облаков. Я возрадовался великой радостью, убедившись, что всякое мое желание, будучи высказанным, немедленно исполняется, и, торжествуя, продекламировал такие стихи:
  
   Терпеливый узрит воплощенье мечты!
   Если кубарем катишься ты с высоты,
   Не тужи -- бесконечным не будет паденье.
   Глядь -- к вершинам опять устремляешься ты!
  
   "Однако, -- подумал я, -- не следует долго задерживаться в пустыне. Надо добраться до обитаемой земли и там решить, как бы получше применить свою новую силу". Я уже собирался было сотворить караван верблюдов, чтобы на нем пересечь пустыню, но вдруг осознал, что, будучи джинном, я вовсе не обязан передвигаться по земле, а могу, как птица, летать по небу. Только я успел это подумать, как почувствовал за спиной два огромных крыла, взмахнув которыми, я легко поднялся в воздух.
  
   Вначале, из-за отсутствия должного навыка, лететь было трудновато. Я то и дело кувыркался, вертелся волчком, стремительно падал вниз или, наоборот, возносился к небесам, увлекаемый могучим порывом ветра. Но вскоре я овладел искусством полета и сохранял равновесие при взмахе крыльев. Я даже попробовал парить, как это делают орлы и другие большие птицы, и, надо отметить, получилось весьма недурно. Через несколько часов полета, когда солнце уже клонилось к горизонту, я заметил лежащую на песке человеческую фигуру. Спустившись пониже, я увидел, что это путник, лишившийся сознания от потери сил и жажды, в расшитой золотом и серебром, но уже совершенно истрепанной и рваной одежде. Я приземлился рядом, извлек прямо из воздуха серебряную чашу, полную ледяной воды, и влил несколько капель бедолаге в рот. Тот закашлялся, открыл глаза и, вцепившись в чашу обеими руками, единым духом осушил ее.
  
   Напившись, путник что-то забормотал, но я только развел руками, ибо язык его был совершенно мне незнаком. Он повторил свою фразу на другом наречии, но с тем же результатом. Странник сделал еще несколько неудачных попыток, пока наконец не заговорил по-арабски.
  
   -- Благодарю тебя, о нежданный спаситель! -- сказал он. -- Славлю милосердие Господа, скрестившего наши пути!
  
   -- Не стоит благодарностей, о путник, -- сказал я. -- Поведай, кто ты и как оказался в этом гиблом месте.
  
   -- Знай, о благородный избавитель, что я -- царь, владеющий несметными богатствами и превосходящий могуществом всех прежних владык. Пробыв на троне много лет, я осознал, что блеск злата и славословие подданных есть не более чем суета сует. Тогда я решил обратиться к поиску высших истин. Царь демонов Ашмодай вызвался помочь в этом деле, но бессовестно обманул меня и, забросив в безводную пустыню, обрек на длительные мучения и медленную смерть. Однако Господь смилостивился и послал тебя мне во спасение... впрочем... действительно ли ты -- спаситель, а не такой же пленник пустыни? Где твой караван? Каким образом ты сюда попал и как думаешь выбираться?
  
   -- Не терзай себя напрасным беспокойством, о царь, -- весело ответил я. -- Может быть, богатством и могуществом ты превосходишь всех смертных, но возможности твои воистину ничтожны по сравнению с моими!
  
   Произнеся эти слова, я увеличился в размерах, пока не сделался ростом с башню, а затем, посадив царя на ладонь и вытянув руку, чтобы он мог далеко видеть окрестности, как с балкона на верхушке минарета, продолжил свою хвастливую речь:
  
   -- Я могу вернуть тебя домой во мгновение ока, но, если хочешь, я создам новое царство, прямо на этом месте. Единым словом я воздвигну здесь дворцы со стенами из драгоценных камней, колоннами из золота и полами, сплошь устланными коврами тончайшей работы. Пески вокруг обернутся садами, простирающимися во все стороны на сколько хватает взора и услаждающими обоняние изысканными ароматами редчайших цветов. Посреди садов я устрою серебряные бассейны с прозрачной водой, в которой будут плескаться разноцветные рыбы и прелестные нагие невольницы, готовые по первому требованию подарить их господину райское блаженство. И всё это лишь ничтожная часть того, что мне доступно!
  
   -- Ты джинн? -- спросил царь, не проявляя к моему величайшему изумлению никаких признаков благоговения или страха. -- Разве Ашмодай не запретил вашему племени приближаться ко мне?
  
   -- Знай, о дерзкий, -- ответил я с раздражением, -- что я никогда не разговаривал с тем, кого ты зовешь Ашмодаем, и даже ни разу его не видел. Я сам себе господин и не подчиняюсь приказам или запретам кого бы то ни было!
  
   -- Воистину, упорство невежд убьет их и беспечность глупцов погубит их, -- проговорил мой собеседник. -- Спусти-ка меня на землю, я тоже хочу кое-что тебе показать.
  
   Пожав плечами, я взял его двумя пальцами и поставил на песок.
  
   -- Если бы Ашмодай сказал, что не знает тебя, я бы ему поверил, -- заметил царь, -- но ты не можешь не знать своего владыку. Значит, ты врёшь, что вполне естественно, ведь джинны известны лживостью в сочетании с глупостью и хвастовством. Либо Ашмодай послал тебя, дабы втереться ко мне в доверие и потом гнусным предательством обречь на горшие муки, либо ты хочешь с моей помощью свергнуть Ашмодая и воцариться над демонами и бесами. Но, добившись своего, ты немедленно предашь меня, ибо такова ваша природа. Я, однако, не собираюсь позволить обмануть себя дважды.
  
   С этими словами он выставил вперед сжатую в кулак руку с перстнем искусной работы на среднем пальце и повелел:
  
   -- Предстань передо мной в своем истинном обличье!
  
   Перстень полыхнул голубым огнем, и неведомая сила сдавила меня со всех сторон. Я уменьшился до размеров, лишь вдвое превышающих человеческие, кожа покрылась зелеными чешуями, на пальцах рук и ног выросли саблевидные когти. Из песка вынырнула змеиная голова и вцепилась зубами мне в ягодицы. Я заорал и попытался оторвать мерзкую гадину, но обнаружил, что та превратилась в мой собственный хвост.
  
   -- Так я и думал, -- удовлетворенно проговорил царь, оглядев меня. -- Ты -- джинн низшей касты, что объясняет, разумеется, глупость твоих речей. Теперь же отправимся прямо в столицу моего царства!
  
   С этими словами он оседлал меня, как жеребца, сделал уздечку из обрывков своей одежды и резко пришпорил, пребольно ударив пятками по ребрам. Не в силах сопротивляться власти перстня, я взлетел выше облаков и помчался по небу, повинуясь уздечке седока. Не прошло и часа, как мы влетели в окно прекрасного дворца, отделанного золотом и слоновой костью, и очутились в просторной зале, где на сверкающем троне восседал человек, как две капли воды похожий на оседлавшего меня царя. Наездник осадил меня, резко натянув уздечку, спрыгнул на мраморный пол и закричал, подняв над головой руку с перстнем:
  
   -- Оставь трон, который ты похитил у меня, и прими свой истинный облик!
  
   Узурпатор подскочил, словно подброшенный мощным пинком, пролетел, кувыркаясь, около дюжины локтей и шлепнулся на пол, превратившись за время полета в омерзительное существо с рогатой головой, множеством рук и ног и крыльями, как у летучей мыши.
  
   -- Как видишь, Ашмодай, торжество твое было недолгим, -- молвил царь, усаживаясь на трон. -- Теперь же наступил час расплаты для тебя и твоего богомерзкого племени. Кликни сюда всех джинов, демонов и ифритов, да пусть каждый прихватит с собой медный кувшин.
  
   Зала наполнилась духами всевозможных размеров и видов. Не осмеливаясь перечить обладателю грозного кольца, демоны с плачем и причитаниями лезли в кувшины. Слуги затыкали сосуды пробками и заливали горячим сургучом, а царь запечатывал каждый сосуд своим перстнем.
  
   -- Ах, бессильно колдовство перед печатью Сулеймана, -- воскликнул знакомый голос. -- Мы обречены на вечное заточение в кувшинах!
  
   Я обернулся и увидал неподалеку рогатую голову Иггдрасиля.
  
   -- Ба! -- воскликнул я. -- Как приятно после многих скитаний повстречать старого знакомца! Не могу сказать, что советы твои пошли мне на пользу, но зла против тебя я не держу, а потому хочу сообщить радостное известие -- твое заключение не будет вечным. Чтобы освободиться, ты должен сто миллионов раз написать каллиграфическим почерком имя Бога на внутренних стенках кувшина. Как только ты закончишь эту работу, тебя освободит очень достойный молодой человек. И я прошу тебя, ни в коем случае не предлагай ему...
  
   -- О мерзкий предатель! -- вскричал джинн, пылая гневом. -- Как ты смеешь обращаться ко мне с просьбами?! Не по твоей ли милости мы приемлем мучения и позор? Но трепещи, я еще свободен и напоследок сумею избавить наше стадо от паршивой овцы!
  
   Не дав мне опомниться, Иггдрасиль произнес страшное заклинание, от которого все мои внутренности наполнились огнем и я умер.
  
   ***
  
   -- Я рада, что ты не остался навечно демоном! -- воскликнула Шахразада. -- Ведь даже уверовав, эти существа лишены надежды попасть в райские кущи.
  
   -- Так-то оно так, -- согласился Абдалалим, -- и все же жизнь джинна имеет свои преимущества. С другой стороны, не убей меня тогда Иггдрасиль, может быть, я до сих пор маялся бы в кувшине на дне моря.
  
   -- Всё на свете происходит по воле Аллаха, -- ответила царица. -- Давай же теперь отправимся спать, а утром, после омовения и положенных молитв, ты продолжишь свой удивительный рассказ.
  
   День одиннадцатый
  
   Кто сравнится с Тобою, Господь миров? Ты -- властелин Судного Дня, справедливый вершитель судеб, награждающий праведных райским блаженством и карающий грешников муками преисподней. Кто посмеет сопротивляться Тебе? Кто не убоится знамений гнева Твоего? Кто не сгорит дотла в пламени ярости Твоей? Воистину безумны восставшие на Тебя! Печати наложены на сердца их и слух, взоры покрыты завесой, гордыня затмила разум. Как дерзкие чада, презревшие отца, не ведают они, что творят.
  
   Но Ты -- милосердный отец -- Ты не отнимешь у детей своих последнюю надежду на спасение, как далеко ни зашли бы они на пути греха. Если прозреют нечестивые и в искреннем раскаянии падут пред Тобой, умоляя о прощении, разве любовь и благоволение не будут Твоим ответом? Воистину достойны жалости упорствующие в неверии, неспособные на покаяние, отвергающие возможность спасения, которую ежедневно и ежечасно предоставляет им всемилостивый Господь!
  
   Об этих и других благочестивых вещах думала Шахразада, глядя на Абдалалима, совершающего утренний намаз (а сама она уже к тому времени вознесла все необходимые молитвы и благословения, предусмотренные обрядом). Гость царицы молился с исступлением и радостью, как человек, долго пребывавший в духовной тьме и нашедшей наконец дорогу к свету.
  
   -- Сегодня вечером возвращается мой супруг, -- сказала хозяйка дворца, когда Абдалалим поднялся с колен. -- А потому, не теряя времени, продолжи свою повесть, дабы успеть закончить её до прибытия царя.
  
   -- С охотой и удовольствием, о милосердная госпожа! -- ответил гость и приступил к рассказу.
  
   Бесконечные превращения Абдалалима
  
   -- О счастливейшая из цариц! После гибели от заклинаний Иггдрасиля я столько раз умирал и возрождался в новом обличье, что потерял счет всем этим переменам, и думаю, что побывал уже в образе всех существ, которых только может вообразить себе человек (но, конечно, это лишь ничтожная часть разнообразных форм, сотворенных Аллахом). Однажды я превратился в громадного медведя и несколько лет страдал от постоянного, ни на мгновение не утихающего чувства голода, пока не утонул в быстрой холодной реке, погнавшись за горным козлом. Последнее, что я увидел, были его витые рога, светившиеся золотом в лучах заходящего солнца.
  
   Потом я стал оленем -- обладателем царственной осанки, рогов, подобных короне, и гарема покорных олених. Я блаженствовал среди бескрайних лесов и лугов, поросших сочной травой, но в конце концов погиб в страшных мучениях, когда стая голодных волков разорвала меня на части.
  
   Я вновь очнулся в образе человека -- могучего богатыря, призванного защитить свой племя в свирепой битве. Сородичи помогли мне облачиться в стальные доспехи необыкновенной толщины, подали два меча и копье о трех остриях, длинное, как минарет. Я ринулся в бой, подобно бешенному слону, но, врубившись в ряды неприятелей, я услышал, что они подбадривают себя, выкрикивая аяты Корана. Не желая причинить вред правоверным, я бросил наземь оружие и хотел уже обратиться к ним с приветственной речью, как вдруг один из воинов, призвав на помощь имя Аллаха, убил меня метким выстрелом из лука.
  
   Открыв глаза, я обнаружил, что стою посреди большой темной комнаты, а вокруг суетятся странные люди в черных шляпах и одеждах франкского покроя. Тело мое было твердым и жестким, как камень, и я не мог даже пошевелиться. Один из присутствующих -- седовласый старик с горящим взором подошел поближе и, прошептав то ли молитву, то ли заклинание, вложил мне в рот бумажный шарик. Тут же жизненная сила разлилась по моим членам. Я повернул голову, поднял руки, сделал несколько шагов, и половицы затрещали под тяжестью каменного тела. Старик жестом приказал мне остановиться, и я замер, не в силах ослушаться. Тогда меня осторожно вывели во двор, дали в руки огромную дубину и знаками объяснили, что я должен ходить вокруг здания и отпугивать злоумышленников.
  
   Люди, во власти которых я оказался, молились, подобно иудеям, но говорили на франкском языке и одевались, тоже как франки. Убедившись, что я успешно справляюсь с обязанностями стража синагоги, мне доверили охрану всего еврейского квартала, огороженного от остального города высокой стеной. Ночами я ходил с дубиной по пустым улицам, распугивая воров и разбойников, проникших за ограду с намерением поживиться. Днем я выполнял различные тяжелые и грязные работы -- таскал камни для строительства домов, вывозил огромные тачки с нечистотами, вытаскивал завязшие в грязи телеги.
  
   Каждую пятницу перед заходом солнца я приходил в синагогу и представал перед седовласым раввином с огненным взором. Старик вынимал из моего рта бумажный шарик, после чего оцепенение сковывало мои члены, и я вынужден был до самого субботнего вечера стоять в углу просторной комнаты и таращиться на качающиеся черные спины богомольных евреев. В субботу, после того как иудеи, завершив молитвы, расходились по домам, раввин возвращал мне способность двигаться.
  
   Так прошли годы, пока однажды в ночь с пятницы на субботу в синагогу не прокрались двое юношей -- учеников раввина. Увидев меня, они о чем-то жарко заспорили, но хотя к тому времени я научился понимать язык этих людей, смысл их спора остался для меня темен, ибо тараторили они очень быстро, словно две сороки, и употребляли множество странных слов, которые я раньше никогда не слышал. В разгаре спора один отворил дверцу шкафчика, где евреи держали священные свитки, и, немного пошарив внутри, достал тот самый бумажный шарик, с помощью которого раввин оживлял меня или, наоборот, вводил в окаменение, подобное смерти.
  
   Беззвучно ступая и воровато оглядываясь, молодой человек подошел ко мне вплотную и, встав на цыпочки, вложил мне шарик в рот. Я потянулся и сделал несколько шагов, чтобы стряхнуть остатки оцепенения, и вдруг почувствовал, что более не завишу от воли этих людей и не должен подчиняться ничьим приказам. Мною овладели буйная радость и желание отомстить своим поработителям. Я схватил дубину и начал крушить всё вокруг, а незадачливые юноши, подобно лягушатам, выскочили в окна, сверкнув напоследок белыми гетрами, и бросились бежать по улицам, причитая и вопя от ужаса.
  
   На крики явился старый раввин с растрепанной бородой. Обнаружив учиненный мною погром, он стал рвать на себе волосы, топать ногами и требовать, чтобы я немедленно прекратил разрушать синагогу. Я лишь зарычал и грозно двинулся в его сторону. Тогда старик вытащил из-за пазухи какую-то книгу, раскрыл её и принялся, водя по строчкам пальцем, читать по-арамейски. Я уже собирался было хорошенько стукнуть его дубиной по голове, как вдруг почувствовал, что мое каменное тело рассыпается в прах, и спустя мгновение я умер.
  
   Очнулся я на травяной лужайке, посреди которой возвышалась гладкая скала высотой примерно в сорок локтей. Вокруг камня прохаживался человек с темными волосами, завитыми в косу, и с остроконечной бородкой. На нем был фиолетовый китайский халат. Держа в правой руке гусиное перо и покусывая время от времени его кончик, он бормотал себе под нос такие стихи:
  
   Когда владел вселенной хаос темный,
   То покрывали весь простор огромный
   И мрак, и мгла, и мутная вода,
   Людского не виднелось здесь следа.
  
   С тех пор, когда Пань-гу в порядок стройный
   Привел начальный хаос беспокойный,
   Земля и Воздух им разделены
   И каждому созданию даны. 
  
   Удивительнее всего было то, что он говорил на совершенно незнакомом мне певучем языке, скорее всего, по-китайски, но я тем не менее всё понимал до последнего слова. Увидев меня, странный человек очень обрадовался и воскликнул:
  
   -- Приветствую тебя, о великолепный Сунь Укун!
  
   -- Воистину приятно узнать собственное имя из уст первого встречного! -- ответил я на персидском языке, но незнакомец понял меня без малейшего затруднения.
  
   -- Сказать по правде, я не знал, как тебя звали до сих пор, -- рассмеялся китаец, -- да и не думаю, что дикие обезьяны вообще носят имена. Но я -- У Чен-энь -- данной мне властью нарекаю тебя Сунь Укуном и провозглашаю Прекрасным Царем Обезьян!
  
   Услышав эти слова, я осмотрел себя и обнаружил, что обладаю поросшим рыжей шерстью телом, короткими кривыми ногами, а руки мои длинны настолько, что, сидя, я легко доставал ими до пят. С опаской я ощупал свое лицо и потрогал пальцами зубы, но в конце концов успокоился, убедившись, что превратился не в хищное чудовище, а в обычную мартышку.
  
   -- Надеюсь, что скоро умру и избавлюсь от этого противного обличья, -- хмуро проворчал я.
  
   -- О нет! -- воскликнул мой собеседник. -- Ты пойдешь по пути самосовершенствования, постигнешь тайны Дао, научишься полетам на облаке, семидесяти двум превращениям и иным магическим действиям. Ты овладеешь оружием и одеждой Морских Драконов и станешь непобедимым воителем, равного которому не видел свет. Лишь один недостаток не позволит тебе достигнуть совершенства и омрачит твое существование -- непреодолимое пристрастие к обжорству и крепким напиткам. Но в конце концов даже этот порок пойдет тебе на пользу, ибо как-то раз ты обопьешься эликсиром бессмертия, перепутав его с рисовой водкой. Будда Западного Рая, дабы предать тебе подобающий бессмертному статус, назначит тебя Всепобеждающим Буддой, и тогда...
  
   -- О прошу тебя -- только не бессмертие! -- взмолился я. -- Назначь царем другую обезьяну, да получит она все упомянутые тобой языческие дары, а меня брось на съедение тиграм!
  
   -- Об этом не может быть и речи, -- строго возразил китаец. -- Во-первых, твои слова безумны. А во-вторых, я не могу найти другого кандидата, ибо путь Царя Обезьян должен начаться от этой скалы, каковую впоследствии назовут Волшебным Камнем.
  
   Но я плакал и на коленях умолял его убить меня. Сначала он даже слышать не хотел об этом, но потом смягчился и сказал:
  
   -- Пожалуй, я знаю один способ: если отсечь твое мужское достоинство и сварить его в соку мандрагоровых яблок, а потом окропить отваром гранит, то скала забеременеет и в урочный срок родит каменную обезьяну, которая и станет Сунь Укуном вместо тебя. Но согласен ли ты умереть столь ужасным способом?
  
   К величайшему удивлению китайца, я согласился, не раздумывая. Он пожал плечами, взмахнул ножом, и я умер в мучительных судорогах.
  
   После этого случая мною овладело греховное отвращение к жизни. Став навозным жуком, я торопился угодить под конские копыта, сделавшись уткой, спешил попасться на глаза ястребу или охотнику. Если же я превращался в человека, то стремился устроить так, чтобы кто-нибудь меня как можно скорее убил. Как-то я стал ученым и принял участие в конкурсе мудрецов при дворе китайского императора. Прекрасно зная решение задачи, я заявил, тем не менее, что не смог додуматься до правильного ответа, и меня казнили вместе с каким-то молодым звездочетом из Самарканда.
  
   Но великий Аллах (да не усомнятся люди в Его мудрости и могуществе) заставил меня вновь полюбить жизнь. Моя душа вселилась в новорожденную девочку в тот самый момент, когда повитухи с величайшими предосторожностями извлекали её из материнской утробы.
  
   Рассказ о втором браке Абдалалима
  
   Память младенцев слаба, и в момент перевоплощения я забыл, то есть забыла, всё, что происходило со мной раньше. События прошлых жизней проносились перед моим взором лишь в неясных ночных кошмарах, от которых я не раз просыпалась в холодном поту. Зато дни мои были великолепны. Я росла, обласканная любовью венценосных родителей, окруженная заботой многочисленных слуг и служанок и восхищением народных толп, при каждом выезде царской процессии скандировавших мое звучное имя -- Турандот.
  
   Мать умерла, когда я была еще подростком, но отцовская любовь утроилась с этого дня. Я ни в чем не знала отказа, и зачастую желания мои исполнялись раньше, чем я успевала их высказать. С годами я превратилась в необычайно красивую девушку, и слава о моей прелести дошла до самых удаленных стран. В столицу нашего царства зачастили женихи, но ревнивый отец, не желавший отпускать меня, поставил условием, что руку его дочери получит лишь тот соискатель, который сумеет разгадать её загадки, неудачник же попадет на плаху. Мне понравилась эта игра, и я старалась придумать для женихов задачки позаковыристее. Отгадать они не могли, и гибли один за другим под топорами палачей, но меня мало трогала их судьба.
  
   Отец издал указ, запрещающий народу под страхом смертной казни поднимать глаза на принцессу, и люди скрывались за наглухо закрытыми ставнями всякий раз, когда невольники проносили мой паланкин по улицам. Те же, кто не успевали спрятаться, падали ниц и прижимались лицом к земле, дабы случайно не нарушить царский запрет и не попасть в руки палача. Всё это чрезвычайно смешило и забавляло меня.
  
   Но вот однажды вечером, когда я предавалась мечтаниям в своей опочивальне, разнесся слух, что к воротам дворца приближается караван очередного жениха. Я, конечно, по своей воле не стала бы вставать с кровати, чтобы на него полюбоваться, но отец через невольницу передал мне повеление явиться в тронную залу. Не осмеливаясь перечить царю, я пришла и с недовольным видом уселась на украшенный изумрудами серебряный трон по правую руку от монарха.
  
   Вошел принц в сопровождении евнуха, и с первого взгляда я ощутила необъяснимое влечение к этому человеку. Никогда ранее я его не видела, и в то же время мне казалось, что я знакома с ним целую вечность, что знаю его лучше друзей и слуг, окружавших меня с самого детства, что он даже роднее и ближе отца, взлелеявшего меня и потакавшего всем моим прихотям. Евнух объявил имя принца и страну, из которой он прибыл, но и то и другое пролетело мимо моих ушей, ибо я уже придумала для него тысячу ласковых и нежных имен, так, чтобы каждый день звать любимого по-новому.
  
   После того как отец объявил новому жениху условия сватовства, слуги отвели гостя в одну из спален дворца и заперли там. Всю ночь я не могла сомкнуть глаз, пытаясь придумать задачку попроще и отвергая одну за другой все свои идеи из-за боязни, что угроза плахи скует разум принца и он не сможет ответить даже на самые легкие вопросы. В конце концов, я решила не полагаться на волю случая и послала самую верную из своих невольниц передать чужеземцу решения загадок, которые я собиралась задать ему завтра.
  
   Утром всё прошло как нельзя лучше -- к величайшему удивлению присутствующих жених отвечал на все вопросы без запинки. Царь был настолько поражен, что сперва лишился дара речи, но, оправившись, тут же усмотрел в происходящем перст Божий и благословил наш брак, объявив при этом, что приготовления к свадьбе займут необычайно короткое время -- не более месяца. Но я не стала ждать ни единого дня -- в тот же вечер я пробралась в покои будущего супруга, и мы безудержно предались восторгам любви.
  
   Поглощенная страстью, я жила как в тумане, не обращая ни малейшего внимания на происходящее вокруг. Даже кончина отца, последовавшая вскоре после свадьбы, почти не тронула меня. Советники то и дело пытались заинтересовать меня и мужа делами государства, намекая, что после смерти правителя в стране зреют мятежи и смуты, что враги державы подстрекают народ против моего супруга, который якобы узурпировал трон. Тщетно. Любовь вытеснила из моей головы все остальные мысли. С каждым днем возлюбленный становился всё ближе и роднее, я, казалось, могла даже слышать его мысли, словно они были моими собственными.
  
   Вскоре я забеременела. Странным образом ожидание ребенка не доставляло мне радости, но, напротив, наполняло душу тревожным ощущением грядущей беды. Я не понимала, в чем состояла опасность, но страх перед будущим становился от этого только более мучительным. Пытаясь заглушить неприятные чувства, я еще более привязалась к супругу и почти не отпускала его от себя. Он же всеми силами старался развлечь меня, придумывал всё новые игры и забавы, призывал музыкантов, танцовщиц и поэтов -- словом делал всё, чтобы заставить меня забыть свою печаль.
  
   Когда подошло время рожать, я сделалась чрезвычайно беспокойна, возможно, потому что мы не могли более предаваться любовным утехам, отчего тревога ни на мгновение не покидала мое сердце. Музыка и танцы теперь раздражали меня, и тогда возлюбленный предложил мне послушать повесть о его удивительной жизни. Я с радостью согласилась, ибо хотела знать о своем супруге всё до мельчайших деталей, и он стал рассказывать о своем детстве, строгом отце, первых опытах в купеческом промысле, недостойной невесте, встрече с джинном, эликсире из корня сансары...
  
   О великий Аллах, как жестоко разят стрелы твоего гнева! Мои прежние жизни, казалось бы, навеки забытые, вынырнули из глубин памяти, как всплывает со дна реки гниющее тело мертвеца, и предстали пред моим взором во всех ужасных подробностях. Недаром я так тянулась к мужу, недаром он казался мне роднее самых близких и любимых людей. Ведь он и я -- одно и то же. Он -- это я, а я -- это он. Я сама стала источником своих страданий. Я -- муж и жена, отец и мать. О милосердный Аллах, на какую же ужасную судьбу я обрекла еще не рожденную дочь свою!
  
   В истерике, я бросилась на оторопевшего супруга с кулаками, но в это мгновение у меня начались родовые схватки, и я потеряла сознание от боли. Роды прошли успешно, но я ослабела от потери крови и пролежала несколько дней в полудреме, то и дело проваливаясь в небытие и чувствуя, как силы медленно оставляют меня. Несколько раз я приходила в себя, и тогда сиделки подносили мне ребенка, но я была настолько слаба, что даже не могла говорить. Наконец, из последних сил я подозвала верную невольницу и прошептала ей свое последнее повеление:
  
   -- Сохрани мою дочь. Научи её молиться Богу и бояться греха. Назови её Аминой, и пусть это имя напоминает ей о необходимости быть верной. Только в верности её спасение...
  
   А потом я умерла... или умер. И вот я здесь, милостивая царица.
  
   ***
  
   -- Как сурово наказал тебя Аллах! -- с трудом сдерживая слезы, воскликнула Шахразада.
  
   -- О да, -- грустно кивнул Абдалалим. -- Теперь жизнь отвратительна мне пуще прежнего, но и смерть не менее ужасна -- кто знает, чем обернется очередное перевоплощение.
  
   -- В этом твоя ошибка, о несчастный друг мой, -- промолвила царица. -- Ты должен благодарить Аллаха за каждый новый день жизни и пытаться прожить его так, как если бы это был твой последний день. Пусть ни на минуту твои мысли не отвлекаются от предметов богоугодных, пусть каждый свободный час служит отправлению молитв -- обращайся к Богу пятьдесят, а не пять раз на дню. И тогда, я уверена, Аллах вознаградит тебя, наполнив твою жизнь радостью и смыслом.
  
   -- Воистину я исполню всё как ты говоришь, о милостивая госпожа! -- воскликнул Абдалалим. -- Но значит ли это, что ты отпустишь меня?
  
   -- Да будет так, -- сказала Шахразада и, убедившись, что евнухи всё еще спят, провела гостя по длинным коридорам и выпустила за пределы дворца. Затем царица вернулась в свою опочивальню, вышла на балкон и, присев на мраморную скамью, стала дожидаться возвращения супруга.
  
   Внизу послышались возгласы евнухов, которые, проснувшись, принялись будить товарищей, дабы подготовиться к встрече царя. Вскоре весь дворец наполнился суетливым шумом.
  
   Небо, между тем, начало темнеть. На горизонте показалась быстро приближающаяся кавалькада всадников. Спустя еще час царственный супруг заключил Шахразаду в объятья.
  
   -- Хорошо ли они справлялись со своими обязанностями? -- спросил Шахрияр, кивая в сторону нарядных евнухов, выстроившихся в почетный караул.
  
   -- Знай, государь, что никто из них не смыкал по ночам глаз! -- ответила Шахразада, целуя руки царя.
  
   Обрадованный владыка тут же приказал наполнить кошели евнухов до пределов золотыми монетами, а также наградить их парчовыми одеждами и прочими дорогими подарками. Но пусть не думают грешники, что Аллах забывчив и невнимателен, просто, зачастую, безнаказанность одного нечестивца является карой для другого. В конце концов откроются все тайны, и будут оплачены все счета.
  
   Царь приказал устроить пышный ужин, на котором подали добытую на охоте дичь. Царица ела нежное мясо, пила душистые напитки, слушала музыкантов, скользила взглядом по гибким телам танцовщиц, но мысли её пребывали далеко от праздничного стола. Она пыталась придумать способ, при помощи которого Абдалалим смог бы вновь обрести, казалось бы, навсегда утерянный смысл жизни. Но люди, увы, могут лишь угадывать истину. Известна она только Аллаху.
  
  
  
  
  
  
  
  
   46
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"