Аннотация: В израильской армии рассказчик встречается с солдатами-бедуинами.
Вид израильских пустынь иногда кажется инопланетным. Песчаная долина, сжатая с запада и с востока песчаными же и глиняными горами. Горы бывают самых разных цветов: тут может быть и красный, и фиолетовый, и бурый, ну, разумеется, все оттенки желтого. В лучах заката вся эта цветовая гамма приобретает особенную глубину, и весь пейзаж кажется действительно перенесённым из другого, фантасмагорического мира.
Те горы, что на западе - наши, а те, что на востоке, принадлежат другой стране, с которой мы уже не воюем, но особенно и не дружим. Время от времени из-за этих восточных гор приходят люди, жаждущие нашей крови, и, чтобы преградить им путь, один месяц в году я, как и многие другие, должен проводить здесь, в военной форме, в бронежилете, с оружием в руках.
Я не очень крутой вояка, и поэтому место, где я служу, достаточно спокойное. Переходы границы случаются здесь довольно редко, и вероятность попасть в переделку невелика, но она всё же есть, и в воздухе нет-нет да появится ощущение близости врага.
Вот холодная ночь пустыни, а вот вдоль границы катится джип, вооружённый пулемётами, а за пулемётами сидят солдаты и вглядываются в густую тьму вокруг. Вначале тревожно вглядываются и прислушиваются к каждому шороху. А потом привыкают, перестают бояться; а там, глядишь, джип едет, а солдатики кемарят прямо на пулемётах, да и водитель тоже полусонный - на автопилоте едет. Эй, не спите, родимые! Может быть, смерть ожидает вас там во тьме за поворотом. Увидите первые врага - отобьётесь, а не увидите - станете просто цифрами в статистике потерь.
Кроме пулемётчиков в разъезде есть ещё следопыты, которые должны читать следы на почве и определять, не перешёл ли кто границу. Следопытами обычно служат бедуины. В отличие от евреев, друзов и черкесов, которых в армию призывают, бедуины и другие арабы имеют выбор - могут служить, а могут и не служить. Однако очень многие служат. Быть воином почётно у бедуинов, кроме того, армия предоставляет этим кочевникам, может быть, единственный шанс сделать карьеру в современном обществе.
Бедуин живёт в гармонии с природой, и служба следопытом естественна для него. Никто не может сравниться с бедуинами в этом искусстве, разве что эфиопские евреи, которые тоже ещё не успели потерять связь с природой. Но эфиопы в Израиле уже не живут среди природы, а бедуины продолжают жить, как жили их предки в течение сотен лет.
Вот один из них: юноша среднего роста, очень смуглый и черноволосый, худой, но не тщедушный - чувствуется сила. Форма военная сидит на нём ладненько, а винтовка кажется его естественным и необходимым атрибутом, каковым и должно быть оружие для воина.
А зовут его Джихад. Вот уж дали папа с мамой имечко! И ведь папаша, небось, тоже в израильской армии служил, мог бы и понять, что в Израиле с таким именем жить неудобно. Как в издёвку назвал.
Прикемаришь, бывало, на солнышке утром, винтовку рядом положив, вдруг какой-нибудь кореш его из барака выскакивает и голосисто так звать начинает: "Джихад! Джихад!". Вскакиваешь от этого крика, как кипятком ошпаренный, мало что понимая спросонья. Правой рукой хвать винтовку, а левой магазин в паз суёшь. И тут только доходит, что не тот это джихад - отстреливаться от него не надо. Так ведь недолго и до греха довести. Вообще-то Джихад у арабов довольно распространённое имя. Но служить с таким именем в израильской армии - это дерзкий поступок.
А вот ещё экземпляр, совершенно необычный. Маленького роста, худой, но мускулистый, подвижный, как ртуть, негр лет восемнадцати. Зовут его Мусса. Откуда среди бедуинов негры? Как-то спросили его, и он ответил, что испокон века живут в их племени шесть негритянских семей. Они женятся между собой и таким образом сохраняют свой облик в поколениях. Ну, а пришли-то эти негры откуда? По утверждениям Муссы, ниоткуда не пришли, всегда в племени были. "Ну, как же это может быть, Мусса?" - спорим мы. - "Ведь ты чёрный, как армейский ботинок, а они коричневые. Значит, предки у вас из разных мест; твои, видимо, из Африки". Но Мусса не соглашался, считая себя природным бедуином. Предки его, конечно, были африканцы, видимо, рабы, которые после обретения свободы остались в племени и слились с ним.
Мусса обладал какой-то невероятной энергией. Я ни разу не видел его сидящим на месте. Даже в разъезде он умудрялся лазить, как обезьяна, по всему джипу, лишь бы не сидеть на одном месте более пяти минут.
Примерно раз в неделю Муссу вполне официально отпускали с базы для посещения борделя где-нибудь в Беер-Шеве. "У нас, у негров", - важно объяснял Мусса, - "половой орган гораздо крупнее и работоспособнее, чем у белых. Поэтому ему надо всё время давать работать, а то могут начаться всякие болезни". Кроме того, Мусса поведал нам, что из-за богатырских размеров его органа отнюдь не всякая дама способна вступить с ним в связь и не поплатится за это серьёзными травмами. Поэтому во всех борделях его знают и подбирают ему партнёрш с соответствующими параметрами.
Раз захожу в душ, а там Мусса. "Ну, Мусса", - говорю я, нарочито разочарованным тоном, - "я уж чудо какое-то увидеть готовился, а у тебя так ничего особенного". Но Мусса, не смущаясь, объяснил, что в праздном состоянии его орган, может, и не так велик, однако перед употреблением принимает свои естественные, богатырские размеры. Ну, мне оставалось только на слово поверить.
Один раз не пустили Муссу в его обычный поход. Какой-то другой бедуин в отпуск запросился, и его решили отпустить, а Муссу оставить на базе. Узнав об этом, Мусса возгорелся гневом и побежал разбираться со своим соперником. Через секунду вся база огласилась арабской руганью. Я арабского не понимаю и мог уловить только некоторые слова: "Я-Хмар!" (О, Осёл!), "Я-Кальб-ибн-Кальб!" (О, Пёс, сын Пса!). Ну и всё в таком духе. Через некоторое время, однако, Мусса ушёл, поклявшись жестоко отомстить обидчику.
Отомстил он следующим образом. Мусса добился назначения следопытом в утренний разъезд, начинавшийся сразу после ночного, в котором следопытом был его недруг. Примерно через час после начала вахты, когда тот должен был уже помыться и лечь спать, Мусса потребовал остановить джип и, драматически указав на едва заметные следы, заявил, что несколько минут назад здесь произошло нарушение границы. Командир разъезда недоверчиво посмотрел на следы и спросил: "А не старые ли это следы, Мусса, они вроде и вчера здесь были?". "Что ты понимаешь в следах, Осёл!?" - взорвался Мусса. - "Говорю тебе, это нарушение. Объявляй тревогу". Решающее слово, конечно, за командиром, но командир был обычный резервист, городской житель и с бедуином спорить о следах, действительно, не мог. Он взял рацию и трижды прокричал в эфир кодовое слово, означающее переход границы.
Все базы в округе пришли в движение. Солдаты вскакивали с нар, хватали оружие, облачались в боевые доспехи; загудели моторы джипов, готовых ринутся в пустыню в погоню за нарушителями; забегало всевозможное начальство; затрещали телефоны; заработали многочисленные рации. Через некоторое время количество войск в пустыне увеличилось раз в пять, если не в десять, и всё это только для того, чтобы не дать поспать неприятелю Муссы.
Объявить тревогу легко, а вот дать этой самой тревоге отбой не так-то и просто. Это нужно согласовывать со всяческим начальством, что занимает много часов, даже после того, как выясняется, что оснований для тревоги нет. Так что Мусса добился своего: его соперник так и не поспал - когда был, наконец, дан отбой, тот должен был уже заступать в следующий разъезд.
Муссу потом долго гоняли по кабинетам разных командиров, накладывали всевозможные наказания, грозили ещё большими карами, но казалось, что с него всё, как с гуся вода.
Я года через полтора опять там служил и снова встретил Муссу. Однако тот был уже намного спокойнее. Может, повзрослел, а может, всё-таки отбили у него отцы-командиры любовь к озорству.