Аннотация: Рассказчик выступает с различными инициативами, забывая, что проявление инициативы - прерогатива начальства.
Итак, в один прекрасный апрель я оказался в тундре, в районе Печенги, в качестве радиста в группе поддержки учений резервистов.
Поддержка учений состояла в следующем: команда из двух сапёров и одного радиста должна была вырыть в земле яму двухметровой глубины и объема, достаточного для размещения в ней всех троих. Яма эта гордо именовалась "подрывной станцией". Затем, уже сидя в яме, радист будет получать по радио инструкции, чего и где подорвать, и передавать эти самые инструкции сапёрам, которые, опять-таки, сидя в яме, будут дёргать за всякие сапёрные приспособления и подрывать всё, что надо. Таким образом, резервистам будет создана полная иллюзия войны, команда же обеспечения будет надёжно укрыта в их "подрывной станции". Хороший, в общем-то, план, да вот беда - дело ведь происходило на севере Кольского полуострова, в районе вечной мерзлоты. То есть грунта там было где-то на полметра, а потом конгломерат из прессованного вечного льда с камнями, по прочности не уступающего какой-нибудь горной породе. План, очевидно, в чернозёмной полосе придумывали, а вот как его на севере воплощать - о том подумать забыли.
Я и два моих товарища-сапёра дружно взялись за лопаты и стали выкапывать эту самую "подрывную станцию". Помните анекдот: еврей в армии спрашивает у сержанта: "Скажите, у вас нет лопаты с мотогчиком?". А сержант ему: "Да где же вы видели лопату с моторчиком?". А еврей отвечает: "А где вы видели евгея с лопатой?". А вы видели? Нет? Так пожалуйте, полюбуйтесь: вот он я, лопатой махаю, что гребец веслом. Ну и товарищи мои тут же. Они, правда, не евреи: один азербайджанец, а другой не то таджик, не то туркмен; а может, и то и другое вместе. Но зато они были интеллигенты: один уже окончил ВУЗ, а другой, как и я, отучился один год перед призывом. Интеллигентность в Советской Армии столь же неуместна, как и еврейство.
Однако этот праздник труда продолжался не долго, аккурат до того момента, пока мы не добрались до вечной мерзлоты - в неё лопатой тыкать, что в фундамент бетонный. У нас, правда, ещё кирка была и лом. Мы сперва и за них бодро взялись, но через полчаса выдохлись все трое, а выдохшись, пригорюнились. Мизерность достигнутых нами результатов обескураживала: за полчаса рвения мы смогли углубиться в ледово-каменный конгломерат этак сантиметров на пять, не более. Наши интеллигентские мозги быстро подсчитали, что на отрытие ямы двухметровой глубины уйдёт 20 часов непрерывной работы, а яму было приказано подготовить к завтрашнему утру. То есть всё равно не успеем, только измучаемся. Тут отбойный молоток очень бы помог (то есть как раз "лом с моторчиком"). Да где же вы видели отбойные молотки посреди тундры? А вот еврея посреди тундры оказывается можно встретить.
Ну, в конце концов, мы так рассудили: яма достаточно глубока, чтобы в ней лежать. Зачем стоять в полный рост? Вместо того, чтобы углублять яму, мы её расширим, чтобы поместиться там лёжа. Так и сделали: за пару часов была готова великолепная, по нашему разумению, "подрывная станция".
После этого мы занялись более интересными делами: я стал готовить рацию, а сапёры занялись подготовкой взрывпакетов и "метёлок" для их подрыва. "Метёлка" - это такой изолированный провод с веерообразным, похожим на веник, разветвлением стальных жил на конце. Его протягивают через стальное кольцо, к которому проводником подсоединён взрывпакет. В момент прохода через кольцо сталь жил контактирует со сталью кольца, электрическая цепь замыкается, и взрывпакет срабатывает. Источник напряжения, разумеется, находиться у сапёра в "подрывной станции". Вот такая гениальная простота.
Я вышел на связь с другими аналогичными группами. Эти группы назывались "клёны", и каждой был присвоен номер от "клён-1" до "клён-4" (я был как раз "клён-4"). Командование имело позывной "берёза", хотя, как я убедился позже, "дуб" был бы более к месту.
Мы, "клёны", должны были слушать эфир и ждать выхода "берёзы" на связь. "Берёза" на связь не спешила, и мы стали беспокоиться: если мы будем постоянно торчать на приёме, у нас через некоторое время сядут батарейки, и мы окажемся без связи как раз к началу учений.
Я тогда прослужил всего лишь полгода, и желание выскакивать с инициативами не было ещё до конца во мне подавлено. Я предложил следующую схему: пусть на приёме постоянно дежурит только один из "клёнов". Раз в час все "клёны" будут выходить в эфир, и дежурный "клён" доложит им, выходила ли на связь "берёза". Если нет, в течение следующего часа дежурить будет другой "клён". Если же "берёза" выйдет на связь, дежурный "клён" объяснит ей ситуацию и предложит выйти на связь на границе часа, когда все "клёны" будут в эфире. Вот эта часть - предлагать командованию подчиниться схеме, придуманной каким-то рядовым, была совершеннейшим безумием, но я был наивен, как ребёнок, и этого не понимал.
Другие, однако, не были столь наивны. В составе одной из групп был старослужащий радист, который, что называется, "всосал службу". Он решительно отверг попытки какой-бы то ни было оптимизации. Другой "клён" примкнул к нему, и только один согласился. Насколько я помню, это был "клён-1". Мы с ним решили дежурить по очереди, и он выключил рацию на час. "Клён-2" и "клён-3" остались на приёме.
Так прошло несколько часов. Дело уже шло к вечеру, когда послышался звук мотора, и к нам подъехала машина, из которой выскочили майор и подполковник - наше командование, та самая "берёза". Бодрым шагом они заспешили к нам. На полпути подполковник бросил взгляд на отрытую нами "лежачую подрывную станцию". Он аж подпрыгнул, как будто на ежа наступил, и заголосил: "Ах, тать, вашу мать! Ах, мать вашу в ёб!" Ну, не точно так, но помню, что это было очень оригинально и многоэтажно. И майор, конечно, ему вторил соответственно.
- А ну, сукины сыны, все сюда! - кончив ругаться, взрычал подполковник. Мы бросились к нему, построились в шеренгу и вытянулись по стойке смирно.
- Это что за блядство? - ревел он, указывая на наш шедевр фортификации. И опять чёрт дёрнул меня выступить с объяснениями. Так, мол, и так, ввиду чрезвычайной твёрдости грунта, с одной стороны, и ограниченности во времени, с другой стороны, мы приняли решение...
- Решение приняли!? Ах, ты ж, мать... Да ты кто по национальности?
Ну вот, опять этот проклятый вопрос. И почему они всегда должны это знать?
- Еврей, - понуро отвечал я, прекрасно понимая, что такие ответы до добра не доводят.
Действительность, однако, оказалась совершенно неожиданной. Подполковник после секундного размышления ошеломил меня следующим вопросом:
- А почему, скажи, на Ближнем Востоке ваша нация бьёт и крушит арабов, так что только перья летят?
Поймите, это был восемьдесят четвёртый год. Об Израиле говорить не полагалось, иначе как осуждая израильскую военщину, которая угнетает миролюбивый арабский народ Палестины.
- Не могу знать, т-рищ под-ник, - пролепетал я.
- Ах, знать не можешь? Так я скажу тебе! Они солдаты хорошие, и когда нужно копать, копают!
Ну, мне бы промолчать тут и признать своим молчанием мудрость сего анализа успехов израильского оружия. Но и тут я не смог сдержаться:
- Так ведь в Израиле, - говорю, - нет вечной мерзлоты; вот они и копают.
В ответ подполковник издал совершенно звероподобный рык, от которого моя душа ушла в пятки.
Однако немедленной экзекуции не последовало: оказалось, что мы в цейтноте - учения должны были начаться в течение ближайших двух часов, а не завтра, как мы все полагали ранее. Подполковник приказал немедленно вызвать все "клёны" от имени "берёзы". У меня похолодело в душе: до границы круглого часа оставалось ещё минут двадцать, и до того времени "клён-1" будет сидеть с выключенной рацией. Даже такая тупица, как я, осознал, что будет безумием сообщить подполковнику о еще одном принятом мною решении, согласно которому "клёна-1" не будет на связи ещё двадцать минут. Поэтому я промолчал.
"Клён-2" и "клён-3" вышли на связь, а "клён-1", разумеется, нет. Это обеспокоило подполковника. Он огляделся вокруг и изрёк: "Очевидно, вот эта сопка мешает прохождению сигнала". Я чуть было не возразил, что сопка такого размера вряд ли может влиять на прохождение километровых волн. Но, помня о вреде многословия, я опять промолчал.
Далее было следующее: он надел рацию мне на плечи, сам же схватил тангенту и наушники и помчался, аки лось, на вершину оной сопки, таща меня за собой, как на привязи. Ну, скажу я вам, в физике он, может быть, разбирался и слабо, но бегать умел будь здоров - когда мы оказались на вершине, я был совершенно сдохший. "Клён-1, клён-1, я - берёза!" - заорал он в тангенту. Я украдкой взглянул на часы - оставалось ещё минут семь. Он огляделся вокруг. "Видимо, та сопка мешает", - догадался он, и, не успел я моргнуть глазом, как мы уже мчались вниз, а затем наверх, на "ту сопку". Я никогда прежде так не бегал. Я задыхался, казалось, ещё немного, и лёгкие разорвут мне грудь. Наконец, вершина. Я судорожно смотрю на часы: истекает последняя минута. "Господи", - молю я, - "сделай так, чтобы "клён-1" вышел на связь до того, как этот "физик" выдвинет следующую гипотезу". "Клён-1, клён-1, я - берёза!", - раздаётся зычный и совсем не усталый голос подполковника. В ответ ни слова. Меня охватывает отчаяние - я уверен что не переживу ещё один забег. "Клён-1, клён-1, я - берёза!" - повторяет подполковник. И тут в ответ раздаётся долгожданное: "Берёза, берёза, я клён-1". На лице подполковника сияет гордость удачливого исследователя - он выдвинул и успешно подтвердил физическую гипотезу о распространении радиоволн в условиях тундры. Я тоже чуть не плачу от радости.
Дальнейший ход событий был вполне нормальным. Времени для экзекуций всё равно не было, и поэтому, коротко проинструктировав нас всех, подполковник и майор укатили на свой командный пункт. Примерно через час появились наступающие колонны резервистов, и мы стали получать по радио команды, с какой стороны и сколько зарядов взорвать. Справились мы неплохо - со стороны всё это выглядело как самый настоящий бой. В конце подполковник даже благодарность объявил. А мне сказал, что, мол, не ожидал он, что я справлюсь, после того как не смог нормальную "подрывную станцию" отрыть. Я чуть было не ляпнул, что махание киркой и работа на рации есть разные виды искусства, и успех в одном вовсе не означает успеха в другом. Но я сдержался и промолчал - я явно начинал умнеть.