Аннотация: Не сочтите розовыми соплями на сахарине, - это от Образа. Тут ничего не поделаешь.
XXXVII
- Значит так: ваш почин торжественно отметить Праздник Урожая одобрен наверху. На самом, значит, высшем уровне. Сам - услыхал, вспомнил свою целинную эпопею и даже расчувствовался, а потом загорелся этой идеей. "Да, - говорит, - давно пора возродить добрую, незаслуженно забытую традицию. Как мы радовались в те далекие пятидесятые первому целинному урожаю! Какое это было, я не побоюсь этого слова, всенародное ликование". Короче, - зеленый свет тебе даден, а я свои прежние возражения официально снимаю. Телевизионщики аж из самого "Времени" - и все такие прочие штуки... Так что, если чего понадобится, - обращайся, поможем. И ты это... В грязь лицом-то не ударишь? Показывать-то есть чего?
- Дени-ис Гаврилыч! Вы же знаете наши цифры!
- Цифры, - хихикнуло в трубке Прямого, - можно любые написать. Уж это мы научились.
- Да не! Кажется и так все в порядке. Да вы хоть в магазине гляньте, уж на что...
- Так-то оно так, только вот на рынке все равно выбор, мягко говоря, побогаче. Ладно, давай там...
- Слушай, это у нас какая по счету заявка? Это сколько ж всего народищу-то соберется? Че ты делать-то собираешься со всею этой толпой? А скотину? А техники куда такую хренову пропасть?
- Да. Все подчистую засрут.
- Это ладно, из области обещали пятьдесят передвижных туалетов прислать.
- И своих надо сделать. Как минимум два раза по стольку. Чивилихину скажи.
- Но это мало. Регулировщиков - из области.
- Надо, но не потянут. Я в штаб округа обратился, чтоб военных регулировщиков прислали, при всем параде, обещали войти в положение.
- Поливалки...
- Договорился на десять штук, а ты, братец кролик, - чтоб проконтролировал.
- Ох... Вот представил себе картину, - все говно смывается и навозная жижа под напором летит в ряды празднично одетых граждан.
- Нет там такого напора.
- Знаю. Но воображению не прикажешь.
- Воображение, друг Коля, советским писателям нужно, они люди творческие. А от нас народ ждет, чтоб под ногами навозная жижа не хлябала...
- Ливневку расширим.
- Ого! А успеешь?
- А хрена ль нам? И ливневку, и мостовые пошире, и гостиный двор. - Бесшабашно сказал предрайисполкома, товарищ Попов. - Чивилихину скажу. И это...
- Чего?
- Придется сказать о нашей затее уважаемым людям.
- Это кому еще?
- Оресту Николаевичу надо? - Николай Иванович загнул палец. - Надо, никуда не денемся, это его территория.
- Дожили, твою мать! С ж-жучилами реверансы разводить начали! По-хорошему то не политесничать с ним, а к ногтю б взять, штоб только шшелкнуло, - чик! - и готово...
- Чего жалеть о несбыточном, сами ж знаете... Соседу с запада, профессору - надо? Он хоть и тихий, а должен быть в курсе, чтоб не запаниковал лишнего, не наломал бы дров. - Он загнул другой палец. - Ну, Дмитрий Анатольичу, - он посмотрел на сидящего напротив секретаря райкома, тот - чуть кивнул, на миг прикрыв глаза, - само собой, я уже поговорил, взял на себя такую смелость, он обещал помочь подвижным составом и малость уплотнить график.
- Еще?
- А еще, - но это уж вам разговаривать...
- Товарищ Боорчи?
- Здравствуй, начальник. Давно тебя не слышал. Как твое драгоценное здоровье?
- Благодарю вас, - с легким оттенком сухости сказал секретарь, - на удивление неплохо. А как ваше драгоценное здоровье?
- Хвала Аллаху, - крепкое, как железо. А как здоровье вашей почтенной супруги?
- Еще раз благодарю. И супруга здорова, и дети благополучны. - Он отлично знал, с кем говорит, а то, может быть, и поостерегся бы от вопиющего нарушения восточных церемоний начала беседы. - И скотского падежа не было. Все здоровы. Чего и вам с чадами и домочадцами от души желаю.
-Э-э-э... Спешишь, начальник. Степь спешки не любит. Там надо кочевать не быстро и не медленно. А так, как надо. Не спеши. Знаю я твой разговор. Ты не переживай, начальник. Мои батыры беды не сделают, ваш той портить не будут. Последнее дело, - праздник ломать. Большая обида. Сами в гости хотим, - примешь?
Секретарь мысленно охнул, но деваться было некуда.
- Милости просим, только вы того, э-э-э...
- Не, все по-доброму будет. Скажу батырам, - судя по голосу, товарищ Боорчи откровенно веселился, - чтоб барашка не угоняли и драку не затевали бы первыми. С семьями, с ребятишками будем. Только и ты уж постарайся.
- Можешь не волноваться. Пристрожу, да и милиции будет море...
- Это ты хорошо сказал. Пусть и наша мало-мало приедет. Да нет, Иван Петрович, ты и вправду не бойся. Я ж не глупый, знаю, что хорошо, - это когда один брат - в доме живет, земельку пашет, а другой рядом кочует, барашка пасет. Сильный на чужую силу не обижается.
- Умны-ый! А как в прошлом сентябре, помнишь?
- Забыл. И ты забудь. Надо будет, - вспомнишь при случае, а сейчас зачем? Чего не бывает между своими?
- Не боись, председатель, все, что надо, с собой взяли. И еду, и воду, и горшки с пеленками. И порядок тебе будет.
Люди прибывали весь вчерашний день, ночь напролет, и все нынешнее утро. Чуть оранжевый, предвещающий превосходную погоду, рассвет озарил на окраине Сорочинска гигантский лагерь, как будто стал стоянкой какой-то из легендарных завоевателей прошлого. Каждая группа прибывших располагалась сама по себе, но границ - не было. Фургоны, гигантские юрты кочевников, разноцветные шатры, жилые вагончики, оранжевые цистерны с питьевой водой, молниеносно, как грибы, выросшие ряды временных гостиниц, строго через одинаковые интервалы голубые пластиковые брусья уборных, детский визг, столпотворение у временных умывален, гигантский парк машин под присмотром бдительной милиции, - и все новые группы прибывающих. Не раз и не два кто-то чего-то пробовал регистрировать, наводить бюрократический порядок, но неизменно терял контроль над ситуацией, но она, на удивление, особой регуляции вроде бы и не требовала. В нескольких местах со спешно вкопанных столбов надрывались, сообщая всякого рода полезную информацию, громкоговорители, а туда, на теряющийся в пыли юго-восточный край, с той же целью летали ощетинившиеся динамиками "МиК - 4". Близкие, по здешним меркам, соседи, жившие друг от друга на расстоянии пятнадцати-двадцати километров, понятное дело, тут же собрались кучками. Мужики, - отправились к пивным бочкам и ларькам, подоставали разномастные емкости с домашним и начали угощать друг друга, их супруги - посцепились языками, не забывая бдительно наблюдать за мельтешащим вокруг мелким потомством. Выпив за встречу, начали сговариваться на завтра, а потом как-то спонтанно приступили к тренировкам: даже бывалые водители, каковыми тут являлись практически все, включая особей четырнадцати и даже двенадцати лет, далеко не в полной мере владели высоким искусством движения колонной. Потрясающе теплая осень после роскошного лета, что пугала людей старых и осторожных, твердивших, что такое - не к добру, и было, было уже в тыща девятьсот сорок первом, не давала спать и ночью. Сон казался этой ночью прямо-таки расточительством, поэтому и ночью вдруг возникший в степи стан сдержанно гудел, звенел гитарным звоном и зудел какими-то степными инструментами, а на берегу Самары поодаль друг от друга, но все равно тесно сидели парочки в сумерках и компании, освещенные светом костров. И - диковинные попадались среди компаний, на любой взгляд, кроме привычного взгляда собравшихся. Люди постарше при свете импровизированных источников света шлепали картами по импровизированным столам, пили вино, но сама структура момента не давала пить слишком много даже тем, кто был склонен увлекаться. Не в этот раз. Завтра или вообще потом. Потому что чуть ли ни в первый раз в жизни каждого из собравшихся было это: громадное многолюдье, ровное коловращенье гигантских масс народа под бездонным небом ранней осени - без всякой войны и беды, просто так. Хотя отдельные исключения, понятное дело, бывали.
- Эй, молодежь, чего набычились, - голос у самого крупного из четверки дедов был под стать сложению, как медвежий рев, - кулаки чешутся? Хорошее дело. Но токмо не сегодня. Вот мы ж с ним, - он чуть приобнял одетого в темный блескучий халат сухонького узкоглазого старичка с козлиной бородкой, - не деремся. Хотя могли бы. Завтра на игрищах удаль покажете, понятно?
- Засем драца? - Подтвердил сухонький старичок, выбравшись у него из подмышки. - Совсем худое дело, тьфу!
И, в подтверждение своих слов, он, сморщившись, с ожесточением плюнул.
- И это, - вступил в разговор третий, с подбритыми висками и усатый, белевший в сумраке рубахой, - всем другим то ж гуторьте: договор. Вот как начнет дело доходить до горячего, так и скажете: договор мол.
- Ну и что? - Проговорил из тени дерева кто-то почти невидимый. - Кто слушать-то будет?
- А вот хоть ты послушай. Послушай, и попробуй как это, - не бояться других и самому не быть вероломным. Хоть раз в году.
- Да нам что, мы - пожалуйста, - раздался еще один уклончивый голос, - но только чего они...
- Договоритесь, - и потом выясните, чего они. Ибо сказано: нечестив тот, кто рушит пир, а рушащий договор не стоит разговора с ним.
- Вы слушайте батюшку, - прогудел огромный старик, - он у нас не чета другим-прочим...
- Ладно, - проговорили в тени, - до другого раза отложим, попробуем. А пока будем считать, что этого разговора не было.
Хотя отдельные исключения, понятное дело, бывали.
Дорожники совершили невозможное, и осеннее солнышко, выкатившись из-за горизонта, осветило ласковым, теплым, но все-таки неуловимо усталым, осенним светом новехонькую, - и существенно расширенную, - мостовую, а какая-то сволочь на временном радиоузле то ли расчувствовавшись, то ли по глупости, то ли и впрямь с неким умыслом врубило со всей мочи: "Утро красит нежным цветом..." - и это некоторое время терпели, но потом мотив оборвался гнусным визгом, и действо началось.
Первыми на площадь перед трибунами вырвалась молодежь на мотоциклах. Сначала раздался глухой вой и мрачный звон, а потом показались они. Люди, которые садились в седло года в четыре, если не в три, получая многочисленные подзатыльники от отцов и старших братьев, что не оказывало на них особенного действия. В разноцветных куртках и шлемах, угрожающе склонившись вперед, с лицами, укрытыми под глухими очками, они проносились по площади, как конные сотни орды Чингис-хана, плотными стаями машин по тридцать, слитно, чуть ли ни локоть к локтю, неразрывно держа строй, напоминающий летящую птицу, либо же серп выпуклостью вперед. И - исчезали, будто видение. Череда их была долгой, но когда вдали растаяла последняя из стремительных машин, на площадь вступили основные силы. С глухим, всепроникающим гулом покатились бесконечные колонны тракторов, и земля дрожала мелкой дрожью под непомерным грузом техники. Они двигались, понятно, без идеальной четкости строя, но и, тем более, не наезжая друг на друга, потому что народ тут собрался в высшей степени привычный, куда там армейским водителям мирного времени. Конец колонны терялся в дали, но когда она, наконец, кончилась, за тракторами под громовое шипение и свист последовали еще более многочисленные грузовики, специально ради праздника отмытые, вычищенные и битком набитые приодевшимся народом. Время от времени поток машин прерывался и перед трибунами проходили отчаянно блеющие, мычащие, ржущие стада, табуны и отары породистого скота, и до собравшихся доносился крепкий запах навоза. Следом шла шеренга устройств для уборки улицы, и снова тянулись бесконечные вереницы тракторов и еще грузовики, а конца колонне техники не было видно, от нее ощутимо тянуло ровным, устойчивым теплом, как от нагретых камней. По в такт открываемым ртам было видно, что в иных из грузовиков пытаются петь хором, - под жесты стихийного дирижера или просто так, - но, понятное дело, до трибун не долетало ни звука. Вопрос еще, слышали ли себя сами певцы.
- М-мамочки, - побледневшими губами проговорил Первый Секретарь обкома, глядя на проплывающую перед ним, необозримую массу народа, техники и мяса, - да во что ж это мы вляпались-то? Что затеяли-то, гос-споди?!
Он говорил сам с собой, в душевной тоске и тихой панике от совершенной непомерности творящегося перед ним стихийного явления, - явно неуправляемого! - но его услышали находившиеся тут же, на трибуне для почетных гостей, официальные лица из центра. Трудно сказать, чего именно ждали они, - тихой сельской ярмарки, официального торжества, мероприятия, проводимого для галочки, поддатых тружеников села, по приказу начальства согнанных на демонстрацию, натужного веселья, - но, во всяком случае, не такого вот явления жуткой, стихийной, саму себя организовавшей мощи. Подобного рода информация противоречила самим принципам планового хозяйства. Так что один из столичных гостей даже стал делать знаки телевизионщику, наводившему свою камеру с мрачной решимостью инженера Гарина, а когда тот либо не понял, либо не обратил внимания, придвинулся к нему вплотную. Расслышать что-либо с такого расстояния было, разумеется, совершенно нереально, но усиленная артикуляция позволяла без малейшего труда угадать, то самое, заветное, насквозь родное:
- Ты давай того, - закругляйся... сворачивай на хер свою трехомудию, говорю!
Это не было похоже на военный парад. Куда больше это напоминало переброску хорошего войскового соединения, этак, - полнокровной ударной армии или чего-то в этом роде. Только что без воздушного прикрытия. Хотя, словно в ответ на его мысли, появилось и оно. Слова динамиков, надрывавшихся тут среди гула и дрожи почти что без всякого толку, в очередной раз долетели до него скандированными фрагментами:
С неба на площадь, на собравшихся внизу в угрожающем безмолвии несколькими редкими шеренгами падали поболее сотни опылителей системы "Пустельга", как по команде выпустили на замершую внизу толпу белые облака аэрозоля и помчались дальше. Майк прикрыл глаза, но никаких последствий, кроме слабого аромата, напоминавшего запах спелой айвы, распыленное вещество не оставило. Шутка была, на его взгляд, достаточно дурного вкуса: осторожно оглядевшись, он убедился, что на этих трибунах был далеко не единственным, кто напугался мало что не до икоты, поскольку связанный с беспилотными устройствами опыт последних лет у здешнего люда был всякий. Следом за беспилотниками после короткой паузы над площадью проплыли парапланы, потом - деловито проследовали многие сотни гораздо более многочисленных в силу практичности мотодельтапланов, а потом небо над городом заполонило множество более серьезных машин, включая сюда и реактивные, предельно широко растопырившие крылья. Эти - держались друг от друга поодаль, не допуская тесноты в небе.
В этих однообразных местах народ, вообще говоря, был не слишком заметен, но, собравшись воедино, он... производил впечатление. Майк, по какой-то причине ожидавший другого, начал осторожно рассматривать своих соседей по трибуне. Среднего роста, но казавшийся вовсе невысоким их-за непомерно широких плечей белобрысый парень осторожно, стараясь не показать своего интереса, разглядывал двоих азиатов примерно своего возраста. Оба в белых нарядных куртках с крупными киноварно-красными иероглифами на спине, в черных шароварах, они были бы похожи, как близнецы, не будь один из них явной девушкой, причем прехорошенькой. Ее брат отличался только неуловимо мужским, жестким и дерзким выражением красивого лица, да еще тем, что рукава его куртки были небрежно закатаны, обнажая нешуточную мускулатуру жилистых рук. И - нет, на самом деле он был заметно, лет на пять старше спутницы. Белобрысому на вид можно было дать лет шестнадцать, но все в его невысокой, широкоплечей фигуре, от длинных рук с тяжелыми кистями и до постановки крепкой, дочерна загорелой шеи, говорило о силе по-настоящему страшной, нечеловеческой, впору крупной обезьяне или другому дикому зверю. Такие люди просто-напросто не водятся в городах. А что, - Майкл прищурился, провидя будущее по мелочам, что с ним случалось достаточно часто, - пожалуй, он бы поставил на этого юношу, даже и против значительно более взрослого и опытного соперника... А еще таких людей очень часто привлекают нежные, тоненькие девушки... Которые впоследствии с успехом садятся на их могучие шеи и вертят ими, как хотят!
- Михаил, что это там за люди такие странные, не пойму? На корейцев, вроде бы, не похожи...
Корейцев здесь собралось очень даже немало. Мужики с бурыми, даже какими-то лиловатыми от загара физиономиями, в темных пиджаках и в шляпах с полями, их ярко одетые супруги с равнодушными, невыразительными лицами, и их резвое потомство обоего полу. Мужчины, очень похожие между собой, как один, выглядели крепкими и какими-то более, что ли, вольными, чем в самой Корее, их коренастые, несколько неуклюжие с виду тела казались прямо-таки набитыми тугими мускулами.
- Кто? - Заинтересовался Михаил. - А-а, эти... Так это японцы. Их тут в последнее время полным-полно развелось. А что? Живут, никого не трогают. И никаких тебе Садов Камней, такие же здоровенные участки, как у всех.
Сначала он примерно за тридцать секунд одолел Садыка Умарова: подцепил за ногу, рывком перевернул вниз головой, поставил на загривок и тут же навалился сверху. Туше оно и в Африке туше. Потом схватил за штаны, приподнял и грохнул на спину Степана Малахова из-под Бугульмы. Секунде на пятнадцатой. Хекнув, швырнул через грудь верткого, но легковатого Василия Печенкина, - своего, из Целиноградской области, после того, как тот пробегал от него целую минуту. Подстраховал, чтоб тот не свернул себе шею, пожал плечами и отправился к жюри: проситься во "взрослый" турнир. Поглядев на него, жюри отнеслось к просьбе с пониманием, без ненужного формализма. В свои шестнадцать лет, при росте метр - семьдесят пять и будучи, в общем, худым, он весил восемьдесят пять килограммов. Последние годы здесь, в степи, стихийно сложилась свои правила борьбы, с некоторыми ограничениями, но, в общем, допускающие любые захваты. Так что первого своего взрослого соперника, здоровенного толстого дядьку лет тридцати, он попросту вывел на середину круга и подсек опорную ногу. Грохнувшись со всего размаху, тот от неожиданности не смог оказать сопротивления.
Следующим оказался соперник из настоящих, Вячеслав Верзин, сильный "вольник"-средневес по прозвищу "Вер-Вяч", с ним он пустился на хитрость: дал сбить себя с ног, и внизу, в партере, минуты за две уработал так, что тот, похоже, рад был лечь, лишь бы этот кошмар кончился, а потом не вот еще поднялся. Пак Дэ Джун оказался страшно силен и вынослив, но его подводил небольшой рост: Николай все время отрывал его от земли, пока, наконец, не провел удачный бросок. Цену этим своим успехам он отличным образом сознавал: без деления на весовые категории, рано или поздно, поближе к финалу, неизбежно столкнешься с "тяжем" из настоящих, мастером спорта по самбо или "вольной", и тогда элементарно не хватит роста, веса, силы и просто-напросто опыта. Так бывает, когда даже самый опытный и удачливый корсар вдруг натыкается на быстроходный линкор.
До сих пор с неизменным успехом боролся давешний косоглазый, тот, что состоял при той самой раскосенькой лапочке. Навряд ли жених, скорее - брат. Он прекрасно владел чем-то вроде дзю-до или джиу-джицу, кидая соперников эффектно и, главное, совершенно неожиданно. Ничего. Его, небось, не кинет.
Начав этот поединок, Гэндзабуро сразу же понял, что этот - ему не по силам. Белобрысый крепыш, заявленный, как Николай Тышлер, все время просто-напросто хватал его за плечи, предплечья, запястья мертвой, как у кузнечных клещей, хваткой, так, что хрустели кости, и грубо встряхивал, так, что ноги отрывались от земли, и совершенно немыслимо было провести хоть какой-нибудь прием, потому что из этих захватов невозможно было вырваться, а когда это удавалось, он тут же хватал снова, не пытаясь захватить кимоно, так, что руки немели и наотрез отказывались сжиматься. И несколько раз бросал его просто так, без особенных приемов, одними руками, вверх и назад. Борьба с ним напоминала борьбу со стальной машиной, методичной, несколько однообразной в своих действиях, но неуязвимой и совершенно, совершенно неутомимой, не нуждающейся в передышке и не дающей ее.
А потом, мертвой хваткой захватив под мышку голову Гэндзабуро вместе с его правой рукой, натужно пропыхтел ему в ухо:
- Слышь, ты, - тебе со мной нипочем не сладить, понял? И сам я, понятное, дело, не лягу, потому что западло, только и тебя кидать не хочу, смекаешь?
- Почему это? - Прохрипел багровый от напряжения, полузадушенный Сато. - В чем деро?
- А, - сестра у тебя красивая, не хочу огорчать.
- Ладно. Только потом, без свидетерей, все равно доборемся.
- Договор?
- Договор.
И они, разжав свои слишком крепкие объятья, разошлись и пожали друг другу руки, тем самым выйдя из соревнований. Гэндзабуро, которому происшедшее доставило немалое удовольствие своей спонтанностью, - слегка поклонился, и Тышлер, после едва заметной заминки, ответил ему точно таким же поклоном.
Ничего. Семь схваток за день, хоть и не сказать, чтобы уж слишком тяжелых, - это все-таки многовато даже для него... Не то, что многовато, а в самый раз: хорошо разогретые мышцы зудели, не выдав всей той работы, на которую были способны и готовы. Если переусердствовать, так это завтра целый день плашмя проваляешься, а это ни к чему, потому как потешиться в рукопашной и в смешанной технике тоже хочется. Ничего. За годик он как раз наберет недостающую мышечную массу, и тогда можно будет всерьез побороться за абсолютное первенство. А Гэндзабуро, с которым он, занятый своими мыслями, шел рядом, вдруг сказал:
- Не сестра. Дочка мрадшего брата отца, здесь зивут. Как это? Кузина?
- Двоюродная, значит.
Новый знакомый говорил по-русски совершенно свободно, но "р" вместо "л" и подобные замены у него все-таки кое-когда проскакивали. Далеко не всегда.
- С тобой прохо бороться. Ты как У Ян. Тоже можешь пальцами клок кожи с мясом из живого тера вырвать, а?
- Дурацкое дело нехитро.
- Я так и думал. Но торько для нее все равно слиськом молодой. Не годишься.
- Так я пока и не собирался сватов засылать, - Николай пожал тяжелыми плечами, - либо еще какие клинья подбивать. Просто подумал вдруг, что расстроится, если тебя побороть.
- Не думаю, сьто так уз сильно. В каждой зеньсине есть много от... самки брагородного оленя. А она... оцень сильно женчина, поверь мне.
- Да. - Николай, по молодости лет, понял его по-своему. - На такую даже просто посмотреть - и то хорошо, понимаешь?
Сато ничего не ответил, глядя на него и покойно посвистывая носом.
- В другой раз у тебя не поручитца. Я понял. Ты - гридел, как я борюсь, а я за тобой - нет. Не приготовился.
- Я хитрый, - спокойно кивнул головой Тышлер, - а этот У Ян, - он кто?
- О, ницего обидного. Быр такой герой. Не японский, китайский герой. Давно. Больше двух тысяцей лет назад, эпоха Цинь. Носил на плецях городские ворота.
- Сказка.
- Я думаю, - покачал головой Гэндзабуро Сато, - сто не очень. Такая особенная история.
- А ты - здешний?
- Нет, - покачал головой Сато, - в гости приехар. К ним. А зиву - немножечко в Японии - немножечко в Хабаровске. Рядом. Сирьно хочу на Байкал пожить, но не поруцяется.
- Знаешь, что? - Николай тяжело глянул на него исподлобья. - Нет - и не надо. Нечего тебе там делать. Лучше держаться подальше от БЖЗ и ихних затей. Мы их, понятное дело, уважаем, но лучше тут как-нибудь без них, сами... сами. Говорят, что там слишком просто потерять себя. И это, наверное, правда.
- Мозет быть, - согласно кивнул головой японец, - но вот только как узнать, не попробовав?
- Пока мне хватает всего остального. Так что как-нибудь потом. Оставлю напоследок.
Встав лицом к лицу, они глянули друг другу в глаза, и очевидно, именно в этот самый миг родилось пока что смутное чувство, что они - не чужие друг другу. И, поколебавшись разве что только самую малость, с размаху ударили по рукам так, что ладони их лязгнули, как орудийный затвор.
Под синим небом сентября громадная, широко расплывшаяся масса народа гудела сдержанно, солидно и глухо, как работающая без перегруза очень мощная и очень хорошо сделанная машина: вроде гидротурбины или двигателя какой-нибудь "Куин Мэри", и многоголосое мычание, блеяние, ржание и отчаянный поросячий визг странным образом не нарушали этого впечатления. Мужики, отчаянно споря и торгуясь, меняли, продавали и покупали породистый скот, отчаянно божились, решительно разворачивались, чтобы уйти, и тут же поворачивали обратно. Все было, как всегда, но все-таки и по-новому: купив полюбившуюся скотину, как таковую, в качестве образца, очень часто брали десяток зародышей той же породы на криорежиме. А отчаянный торг в этот день был, скорее, данью традиции, потому что привезли действительно все самое лучшее, чтоб не стыдно было, чтоб потом помнили, какой человек продал, помнили - и поминали бы добром. А обмануть, надуть, наменять на грош пятаков, - это, понятно, святое дело, но как-нибудь потом. Не сегодня. Да и вообще, - дерьма не держим, плохо работать не умеем. Тут же садились обмывать покупку одним из бесчисленных марок продававшегося тут же вина или водки под образцы продукции, которая тоже жарилась, пеклась, тушилось и варилась на сотни манеров тут же. Исполинские пирамиды арбузов и дынь. Тыквы неописуемых размеров. Оглушительное разнообразие яблок, груш, персиков всевозможных сортов подавляло своим прямо-таки избыточным изобилием, - но это, понятно, привезли все-таки из каких-то мест поюжнее.
У молодежи был свой торг, свои споры, свое хвастовство. Тут обсуждали породы мотоциклов, сорта самолетов, линии "камбал" и тонкости композиции всего этого и многого, много другого. Доказывая свое - устраивали отчаянные гонки. Довольно открыто пили пиво, - привычное домашнее но все-таки больше заводское, толком не пробованное, - и, менее открыто, отборный самогон. Совсем уж став в кружок, иные хвастались даже и самодельной дурью. Не без того. Вовсе отчаянные, удалившись за невидимую границу ярмарки, кружились в жуткой круговерти "учебных" воздушных боев, хвастаясь удалью и несравненными достоинствами собственноручно выращенных машин, а их матери, совершенно мистическим каким-то образом узрев безобразие, визгливо орали на них через заслуженные "комбаты", вещь в степи совершенно необходимую. Многочисленные и многообразные, как птицы в тропическом лесу, вопили на все голоса и насались дети нежного возраста от трех и, примерно, до двенадцати. Так что все были при деле.
- И это, - Майкл обвел окружающее обглоданной костью, - те самые чужие друг другу люди? Знаете, Михаил, я прихожу к выводу, что самые доказательные из ваших максим следует воспринимать строго наоборот. При этом чем блистательнее доказательства и чеканнее формулировки, тем сильнее рознятся ваши утверждения с действительностью. Чем более тонкие соображения и неотразимые аргументы вы приводите, тем в большую лужу садитесь в итоге.
- Вы это о чем?
- О силе так называемого непосредственного впечатления. По-японски называется, если не ошибаюсь, "ва". Все эти люди, подавляющее большинство из них, друг другу приятны, понятны, но при этом интересны. Такое, - кость описала новый полукруг, - не сгонишь, как стадо. Подобное... образование может собираться воедино только за счет внутреннего стремления.
- Вы выколете мне глаз... Так что будьте добры, - положите кость. Или, по крайней мере, замените ее куском мяса... Благодарю вас. Равно как и за комплементы моим полемическим способностям.
За этим столом под открытым небом они потребили по изрядному куску молочного поросенка под водку "Степная". Примерно за два часа до этого были казан-кебаб под водку "Арктика" и зеленый чай, а еще до этого - плов, сотворенный величайшими мастерами этого дела из колхоза "Имени Абая". Островитянин уже устал удивляться, как все это в него помещается, равно как и тому, насколько, в общем, незначительно его опьянение, - относительно количества выпитого, понятно. Получилось так, - ну и делу конец.
- Я это к тому, что окружающее меньше всего напоминает толпу людей, пребывающих порознь, наподобие скопища горожан в час пик.
- Право? - Михаил с любопытством глянул на него. - А что в таком случае?
- Вы будете смеяться, но я долго пытался сформулировать свои впечатления и в конце пришел к парадоксальному выводу. Больше всего это напоминает примерно четверть миллиона своих, самое начало нового народа. Дело в том, что я уже несколько раз от совершенно разных людей слышал за сегодняшний день один и тот же новый термин: "Люди Договора". Они называют себя так, чтобы отличить от всех прочих. Это, знаете ли, напоминает кое-что. Вызывает исторические ассоциации, - и, как бы это поточнее, - вряд ли вполне случайно. Поверьте, я разбираюсь в таких вещах.
- Специалист по грузовикам "Магирус".
- Вот именно, скотовод. Тут-то как раз все свои, - начиная от русских и кончая корейцами, японцами, и тем юным фольксдойче.
- У вас, надо сказать, и впрямь чутье. - С явным уважением протянул скотовод. - Или попросту запали? Не замечал вас в голубизне.
- Для того, чтобы воспылать нежными чувствами к этому отроку, нужно быть не то, что мазохистом, а прямо-таки самоубийцей. Больше всего этот нежный отрок, этот очаровательный цыпленочек напоминает Зигфрида в молодости.
- И не говорите, - поддакнул Майкл, - совершенно жуткое создание. И, главное, сам не отдает себе в этом отчета. Страшно подумать, во что превратится хотя бы годам к двадцати.
- В чудовище. - Пожал плечами Михаил. - Но это по нашим с вами вырожденческим меркам. На самом деле, - просто-напросто в Силу. Настолько чистое ее воплощение, насколько это вообще возможно.
- Практически, - Островитянин усмехнулся настолько криво и мимолетно, что усмешку можно было спутать с нервным тиком, дернувшим его правую щеку, - если отбросить вашу Толкиеновскую терминологию, - это обозначает "вождь". Всех этих моторизованных мальчиков, по сравнению с которыми эсэсовские самокатчики просто отдыхают. Всех этих многочадных отцов и многодетных матерей, из которых каждый распоряжается мегаваттными мощностями. Всех этих пилотов-любителей с таким парком всевозможно-всяческого летающего железа, что впору вполне приличной стране. Многие пилотируют?
- Треть. А из молодежи, почитай, все. Кто что, понятное дело...
- Почему-то я так и думал. Так вот, когда, лет через десять, кто-нибудь, вовсе не обязательно тот самый ариец со скулами, укажет всему этому какую-нибудь цель, - они будут заодно. Очень даже своими друг другу, а вовсе не порознь, как это мне доказывал давеча один занудный всезнайка.
- Ну, - это еще не весь Советский Союз.
- Безусловно. Но, видите ли, меня не оставляют опасения, что может хватить и этого. Только поймите меня правильно.
- Неизбывное человеческое качество - проникаться. Что видел сам, лично, то и считать наиболее важным. БЖЗ он не видел, и поэтому не боится.
- Слава богу, что не видел. Мне и этого достаточно.
- О! Что я слышу? Вам - и вдруг достаточно информации? Теперь я чувствую, что и впрямь повеяло германским духом. Прямо-таки Гете: "Остановись, мгновенье!" - не напомните, что вслед за этими словами содеялось с Фаустом? Не боитесь?
- Это не то слово. Я постоянно пребываю в самой откровенной, позорной панике, причем настолько долго, что уже привык.
- Это ты - долго? Да ты понятия не имеешь, что это такое - "долго"! До-олго он! Подружке своей будешь рассказывать!