Аннотация: Океан никогда не прощает своих чаек. Они слишком нетерпеливы, а верность их живёт не дольше, чем картина на песке, ждущая прилив.
Океан никогда не прощает своих чаек. Они слишком нетерпеливы, а верность их живёт не дольше, чем картина на песке, ждущая прилив. Ведомые голодом, чайки летают в Бухту Мёртвой Рыбы; и даже у подножья скалы Короля пляшут их белые перья.
Чайки всегда возвращаются. Но Калейдо помнит каждую из них, - когда-то дочь, а теперь - дичь.
Глупая птица. И зачем она вернулась? Цветной океан лучший из всех охотников, - и безжалостнейший из них. Он уже знает.
Одна из волн Калейдо вздыбилась, забурлила; заклокотала, исходя пеной, как бешеный зверь. Она уже сменила цвет на тёмно-пурпурный, - цвет внезапной смерти, цвет надорванного крика. Извиваясь, словно щупальце гигантского спрута, она неотвратимо настигала птицу.
Волна ударила сверху, - резко, как хлыст. Но чайка была ещё жива. Она кричала, падая в водяную пропасть, разверзшуюся под ней.
***
Морметиль играла с ихтиями. Она сидела на круглом, похожем на панцирь морской черепахи, камне и кидала в воду хлеб. Ихтии ловили куски зубами, возбуждённо взвывая, расталкивая друг друга, как свора голодных собак. А Морметиль смеялась.
Ихтии умели считать. Этого было достаточно, чтобы не доверять им. Дельфы были честнее.
Морметиль сбросила платье и нырнула, - она плавала ничуть не хуже ихтий, уступая им лишь в скорости. Воды Калейдо вокруг неё окрашивались янтарным, - цветом рождения нового дня, цветом мечтательной улыбки.
Наверное, я был трусом. Я никогда не заходил в океан один, - только с Морметиль. Калейдо любил её. Быть может, ради неё он терпел и меня.
Наверное, я был храбрецом. Я стоял на песке, у самой кромки воды, вдыхая солёный запах Калейдо: моя жизнь была в его руках. Люди острова уже давно не рисковали спускаться на берег, - кроме меня, быть может, ещё Пемза? Но что взять с сумасшедшей старухи...
Остров звался Миром; и город носил это имя. Мир и был миром, - другого мира не существовало: всюду, куда хватало глаз простирался Калейдо, цветной океан, неизмеримая бездна. За островом, круглым, словно голова великана, стоящего по шею в воде, высилась скала. На скале жил замок, и Король царствовал там. А ещё были мы, - люди, что чтили Его. И ничего больше, и никого больше вокруг.
***
- Ах, Доремис! Я видела стаю дельф, - они смеялись, они чуть было не подплыли ко мне!.. - воскликнула Морметиль с почти детской радостью.
Нахмурившись, я протянул ей кольцо:
- Не заплывай больше так далеко, ладно?
Один Король знает, что на уме у этих волн. Я видел, что они делают с чайками.
- Чайки... Они возвращаются оттуда, - поёжившись, Морметиль украдкой взглянула на бухту и Замок Короля. - Они пропитаны им,другим. Его дыханием.
Я схватил её за плечи:
- Никогда не говори такое о Короле! Вот всплывёт Бесконечный Змей, тогда узнаешь!.. Кто нас тогда защитит?
Король хранил нас от безумия Калейдо. Не будь Его, цветной океан слизал бы уже Мир, этот каменный прыщ, посмевший вскочить на его совершенном теле.
Засмеявшись, Морметиль побежала. Страхи и сомнения ускользали из её души, как летучие рыбы из детских рук. Морметиль не носила украшений, - лишь кольцо на левой руке, - но и без них она была прекрасна, как солнце, отражённое в цветном океане, как печальная песнь дельфы.
Морметиль всегда снимала кольцо, когда шла купаться. Она отдавала его мне. Возможно, лишь для этого я был ей нужен.
"Если оно упадёт в воду, будет беда, - сказала она как-то, прижимая кольцо к груди, словно величайшее сокровище. - Ведь в кольце - память!.. Вся память, до капли!".
Конечно. Единственная память о её матери...
***
- Знаешь, Морметиль, а я ведь тебя люблю. - просто сказал я.
В ответ она улыбнулась с такой теплотой, что я невольно отшатнулся, - как от вырвавшейся из земли струи пламени.
- Я тоже люблю тебя, Доремис.
- А Калейдо ты любишь?
Её глаза увлажнились:
- Всем сердцем!
- А ихтий?
- И ихтий!
- А Бурлея?..
Этот вопрос всегда царапал губы. Но не спросить я не мог. Хотя ответ уже знал.
- Ах, Доремис! - Морметиль вскочила с места и закружилась в танце. - Если б ты знал, как я люблю Бурлея! Будь у меня сотня голосов, всеми ими бы я кричала о своей любви! Будь у меня тысяча златых труб, трубила бы я во все! Вот как я люблю Бурлея!
Глупая, глупая девчонка. Прямо как та чайка. Нет, ещё глупее.
***
Я поднимался в город, стараясь не оглядываться на Замок Короля. Нынче взгляд Его казался особенно тяжёлым, до боли осязаемым. Ведь сегодня Король был в своём праве: солнце стояло высоко, воздух рябил от жара; и ни одно заблудившееся облачко не бросало тень на чело Мира, а Калейдо не рискнул бы забраться дальше прибрежных скал. Верно, в Бухте Мёртвой Рыбы воды уже темны от всплывших бездыханных рыбин, и все горожане уже успели спуститься к её берегам, чтоб наполнить корзины до краёв. И люди Мира соберутся скоро на площади и молитвой возблагодарят Короля за Его дары...
Запнувшись, я остановился, не в силах справиться с собой.
"И не оскверняйте Обитель Создателя взглядами, что праздного любопытства полны; ибо велика сила Короля, и нам, недостойным детям Его, не вынести даже толику её", - говорила Матушка Колесниция, наша наставница и заступница.
Я смотрел и смотрел на Замок, - пока душа моя не переполнилась Его образом до краёв, пока глаза не опалило болью, пока всё моё существо не охватило болезненное чувство удовлетворения; я не мог остановиться, как пьяница, хлебнувший ядовитого вина.
На Замок хотелось глядеть вечно. На его цилиндрические башни из зеркального стекла, устремляющиеся в небо под немыслимыми углами; на его округлые, лишенные острых углов и окон, стены; на переплетение серебряных труб у его врат, лениво шевелящееся и содрогающееся, словно тысяча гигантских змей, что сплелись в клубок; на огненные кольца, что опоясывали скалу танцующим поясом.
С какой злобой, с каким остервенением разбивались о её подножие волны Калейдо! Людям Мира же дорога туда была закрыта. Неведомая грозная сила останавливала и самонадеянных лодочников, и отчаянных пловцов. И те, и другие камнем шли ко дну, лишь только пересекали невидимую границу. Она проходила с западной стороны Бухты мёртвой рыбы и посередине ущелья, откуда приходил мост. Там начинались владения Короля. Он не покидал своей обители, не снисходил до нас, недостойных детей. Но мы сами могли прийти к Нему, по зову Его...
Старики говорили, что когда-то скала и остров были едины, - но Бесконечный Змей, что восстал из тёмных бездн Калейдо, ударил хвостом и разделил мир детей и мир Отца. Король победил чудовище, но не убил, ибо было оно бессмертным, и ушла раненая тварь под воду, и до сих пор она прячется на глубине.
О, я прекрасно понимал Рокушку, готового рыдать и унижаться, лишь бы Человек Короля забрал его в Замок. И я любил Короля, как и все в Мире.
Просто я знал, как Король может быть жесток.
Великих усилий стоило мне отвести взгляд.
***
Город, что звался Миром, был красив, как любое творение Короля. И почти совершенен, - но не были совершенны люди, что населяли его.
- Сохрани вас Король! - поприветствовал я.
Бурлей презрительно усмехнулся. А Рокушка закивал головой с таким жаром, словно желал прихлопнуть невидимую муху, засевшую под подбородком.
- Если б ты знал, что сегодня было! - его заплывшие жиром глазки увлажнились. - После молитвы пришел Человек Короля ивыбрал!..
- Трескария, жена пекаря, - процедил Бурлей сквозь зубы. - Рыдала от счастья, размазывая сопли...
Рокушка взвизгнул:
- А Матушка Колесниция сказала, что Трескария - праведница! Теперь она будет жить в Замке!
- Заткнись! - бросил Бурлей, не терпевший, когда упоминают о Колесниции.
Он презирал свою мать, - за то, что она некрасива, - но боялся. А кто в Мире не боялся Матушки Колесниции? Но я знал и другое: Бурлей всегда желал быть выбранным, и он недоумевал, почему Король ещё не призвал его: ведь мать Бурлея была отмечена королевской милостью.
- Что, Дор-мис? - Бурлей холодно усмехнулся. - Снова плескался в Калейдо на пару с рыбьей требухой? Надеюсь, однажды она попадёт Бесконечному Змею на обед, - как её мамаша!
Три года назад Калейдо забрал мать Морметиль во время шторма; уничтожив их дом, волны не тронули лишь ребёнка. С того дня Морметиль жила в пещере на берегу.
Ибо никто из людей Мира не впустил бы её в свой дом.
- Прекрати, - тихо сказал я. - Ведь Морметиль тебя...
- Ну и что сделаешь, малыш? - Бурлей вызывающе повёл плечами, - Позовёшь на помощь своих рыбок? Или пустишь в ход кулаки... кулачки?
Он никогда не бил меня: считал, что это его унизит. Рокушка неуверенно хихикнул, бросив на меня украдкой извиняющийся взгляд. Я повернулся и зашагал к лачуге Пемзы. Никто не преследовал меня.
"Что ты нашла в нём, Морметиль?" - мысленно вопрошал я, закусывая от обиды губу.
Да, Бурлей был красив. Но и только! Хотя...Что я мог предложить ей? Малыш... нет, не так: урод.
***
Скособоченная, увечная хижина одиноко дряхлела в тени нависающего над ней утёса. Старуха Пемза не слишком нуждалась в солнечном свете: в доме её всегда царил липкий, недобрый полумрак. В этом месте, больше похожем на звериное логово, чем на жилище человека, я провёл большую часть своей жизни. Лишь недавно я поселился в городе, на чердаке у отца Рокушки, убираясь за это в его доме.
Пемза сидела в углу, спрятав уродливое, иное тело в недрах грязного плаща.
Матушка Колесниция убивала всех младенцев, обезображенных жабрами или другими признаками уродства. Она называла это милосердием. Но в последние годы такие дети почти не рождались. Король менял нас.
"Однажды все мы станем подобны Ему и войдём в Замок вместе, держась за руки. Наступит время без времён, без смерти, без Калейдо..."
"Кому я нужна, больная старуха? Я и ходить-то не могу, только ползать, как краб недобитый, - смеялась Пемза моим вопросам, - А коли Калейдо разыграется, разбуянится, так я увижу, и уж вовремя намекну городским-то! И от старухи есть польза, вот оно как!"
Я принес Пемзе хлеб (который, впрочем не так уж и был ей нужен), и рассказал об очередном пересохшем колодце.
- Однако же! Были времена, когда пресную воду можно было добыть из скалы, лишь сказав: Джурчи! - старуха покачала головой. - Верно, без Колесниции не обошлось!
- Она упросит, умолит Человека Короля, - кивнул я. - И колодец снова наполнится.
- Вся вода мира принадлежит Калейдо! - Пемза погрозила пальцем. - А Король ваш - вор, ворюга!
Хорошо, что Матушка Колесниция далеко и не слышит этого.
- Был океан; он пел и летал, где хотел, бывал; всё повидал, тысячи стран, но однажды устал и в мир с неба упал, как малое дитя, что в руки отца падает на радостях... - тихонько напела старуха себе под нос.
- Разве может океан летать? - заспорил я. - Видал я, как в бурю, карабкаясь к небесам, вздымался девятый вал; да только всё равно обрушился под своей тяжестью.
Спорил скорее по привычке: за годы я притерпелся к чудачествам Пемзы.
- Верно глаголишь, малёк, - неожиданно согласилась она. - Где уж ему теперь? А раньше-то мог, клешнями своими клянусь! Да вот только забыл о том океан-бедняга. Если б ему только вспомнить, если б только...
***
- Я упала в Калейдо, - вон с того утёса, - видите, какой он высокий? Ихтии, кровожадные твари, пожрали мои ноги. Я думала, что умру, - и умерла. Но пришел Человек Короля, и одарил меня Его милостью.
С этих слов всегда начиналась вечерняя проповедь.
Матушка Колесниция была мудрее всех, - и лишь она могла говорить с Человеком Короля. Она всматривалась в каждого: глаза её, темные и узкие, как щель копилки скупого богача, не упустили бы ни единого косого взгляда. Худое, измождённое тело мученицы, все же, было полно яростной силы: огромные колёса, что заменяли Матушке ноги, подняли бы её и на вершину горы, - как по ровной дороге, так и по камням легко катились они; вязли лишь в песке.
- Было время, когда Мир был велик, - вещала наша праведная наставница, - Но случился ураган, и принёс он дождь, и был тот дождь чужд, и не было ему конца.
Я знал эту историю наизусть. Все мы знали.
- Мы жили, не зная горя, - но дождь всё шел. И Калейдо, нечестивый океан, что кишел тварями и чудищами, упал на нас с неба. И вышел Змей из чёрных вод: но Король был с нами...
Упал с неба. В этом сходились и Пемза, и Матушка Колесниция.
Иногда я думал, какой была бы наша жизнь без Калейдо. Быть может, тогда бы мы с Морметиль ушли далеко-далеко.
***
Утренние волны тёрлись о камни, словно ласковая кошка; вились, как локоны девушки. Смеясь, Морметиль убегала от них, но они всегда догоняли, окатывая дождём брызг. Цвет их был неопределим: переливался радугой, играл оттенками.
Это были не те водяные хлысты, тугие канаты, что скручивались водоворотами на глубине, и не те страшные, безумные, клокочущие валы, что приходили с приливом, - но даже такие, обманчиво мирные, могли убить.
Собрав все силы, что у меня есть, я схватил Морметиль за пояс и оттащил от берега.
- Ты чего, Доремис? Они же просто играют!
Она отёрла песок, прилипший к лицу:
- А знаешь, что случилось сегодня? Бурлей сказал, что тоже любит меня! Мы поженимся! Будет свадьба!
Свадьба?.. Уж не привиделось ли тебе, Морметиль? Да разве Матушка Колесниция допустит?
Бурлей вертит своей матерью как хочет. И перечить ему она не станет, быть может.
- Как же я счастлива! Если бы ты знал! Я готова обнять весь мир, Доремис! - кричала девушка, которую я любил. И Калейдо вторил ей, - а будь рядом Дельфы, и они бы запели песню радости.
***
- Проснись, Дор-мис! Там такое, такое! - задыхаясь, Рокушка тряс меня за руку. - Ой, такое! Морметиль... И Бурлей!
Отвернувшись, я досадливо повел плечом:
- Уйди, Рокушка. Уйди, не трави душу.
Свадьба. Вот бы выколоть себе глаза, чтоб всего этого не видеть.
- Нет, Дор-мис, нет! - толстяк взглянул на меня с почти нескрываемым ужасом. - Они собрались там, в Бухте Мёртвой Рыбы!.. Ой, такое!..
***
Они знали, что она боится огня, и зажгли факелы, поставив их кругом, как частокол. Морметиль не могла и уплыть: воды Бухты, воды Короля, всегда жгли её, словно едкая кислота. А Калейдо не имел здесь власти.
Девушка уже не кричала; лишь металась от одного мучителя к другому, без надежды вырваться. В конце концов, Бурлей отвесил Морметиль пощёчину и забросил на плечо, как мешок с мукой.
Я будто очнулся от сна. Ну конечно! Иначе и быть не могло. Ведь я знал Бурлея, как же я мог отпустить её с ним! Ревность, боль, обида ослепили меня.
- Не ходи, Дор-мис! Не ходи туда!.. - залепетал Рокушка, выпучив глаза. И всё же, остановить меня не посмел.
Я не мог разглядеть лиц: эти люди казались мне единой каркающей массой; безумным духом с множеством ртов; драконом о шести головах.
- Пожалуйста, только не трогайте её... Пожалуйста!.. - сипел я заплетающимся языком; верно, никто, и не слышал этого, кроме меня самого.
От бурлящего потока отделилась чья-то жилистая нога и ударила меня в живот.
- Хлипкий какой-то наш малыш. С первого удара лёг!
- Погоди, не бей его! Пусть Бурлей вернётся, и сам...
Бурлей вернулся очень скоро.
- Сбежала, надо же, - Бурлей усмехнулся, - А мне всё равно хватило. Не быть ей больше рыбьей невестой, девочка-то теперь порченная, вот так вот...
Друзья, обступив Бурлея, жадно ловили каждое слово, каждый взгляд.
- Слава Бурлею! - выкрикнул кто-то.
- Ура нашему бесстрашному другу! - поддержали остальные.
Я ушел в блаженное беспамянтсво, не слыша больше ни пошлых песен, ни пьяного хохота. Перед глазами мелькали огненные кольца, - как те, что пляшут вокруг Замка Короля.
***
Давным-давно...
Воспоминание. Или просто сон?..
- А ты счастливчик, Дор-мис! Твои родители будут жить в Замке! А может, и тебя позовут с собой, когда вырастешь.
Кто это? Бурлей, Рокушка?
А вокруг расступаются люди, освобождая дорогу тому, кого ждали так долго, тому, кто нынче пришел и выбрал.
Шаги его тихи. Маска из зеркального стекла, серебряные руки, плащ, который не колышут порывы ветра, - Человек Короля точно такой, как описывают легенды. Никто не хочет вглядываться в его облик: каждый видит в нём собственное лицо, - искажённое, обезображенное изгибами маски. Посланник Бога не говорит, - лишь указывает на избранных, касаясь пальцем их груди.
И вот, стоят они недвижно, отец мой и мать моя, и человек со стеклянным лицом. И нет ничего, только пропасть у их ног, и так глубока она, что кажется бездонной. Но воздух сгущается; и что-то, как будто прозрачная тень или просто мираж, возникает само по себе, между Миром нашим и миром Короля. И приходит мост, и искрятся его края; он похож на застывшее пламя. И вступают избранные в этот парящий над бездной костёр, и он расступается пред ними, принимая их в себя.
И исчезло, растаяло; как дым, сносимый ветром, как ложная надежда, как сахар на дне стакана.
"Однажды и ты, Доремис. Мы все будем вместе. Навеки".
Однажды и я...
Я думал, что люди Мира будут заботиться обо мне. Ведь мои родители были избраны. Но всё оказалось иначе. Я стал ребёнком, которого отверг Король. Меня приютила Пемза, - старуха, никогда не имевшая детей.
***
С той самой ночи "свадьбы" Морметиль не появлялась в Мире. Она бросилась в Калейдо, - будто бы Пемза видела это. Я мог лишь надеяться на то, что Цветной Океан не даст Морметиль утонуть.
Бурлей пропал на следующее утро. Кровать его была насквозь сырой, а стены дома обросли нездешним, голубоватым мхом.
Юношу искали все; а мать его, Матушка Колесниция, всё кружилась на своих колёсах, возбуждённая и испуганная. Но поиск оборвался раньше, чем ей бы того хотелось.
То, что осталось от Бурлея, издевательски выбросили на одну из городских улиц. В характере ран, обезобразивших когда-то красивое тело, угадывался почерк ихтий, - жестокие дочери Калейдо поступали так же и с акулами, и когда-то с рыбаками (последние, впрочем, уже больше тридцати лет не выходили в открытый океан).
Такого не случалось никогда, такое было просто невозможно, - и, тем не менее, это произошло.
Я не злорадствовал гибели Бурлея, - но и оплакивать его не стал.
К концу недели заморосил дождь, робкий, как котёнок, впервые пробующий лапой снег. Король снова уступал Океану в извечной борьбе, - но это была уступчивость победителя, знавшего свою силу и милосердно дарующего врагу короткую передышку.
Впрочем, Пемза сказала бы, что дело обстоит точно наоборот.
Дождь шел и в тот день. В мутной пелене башни Замка Короля казались неясным миражом. Калейдо плескался у наших ног, а воды его всё темнели. Никогда ещё он не был так силен. Слова тонули в шуме ливня, не успев покинуть губы. Умирал огонь свечей, - истаивал, едва успев родиться.
Дождь шел уже больше недели. Матушка Колесниция нашла виновных, - семью плотника, чей ребёнок недавно родился с рыбьей чешуёй. Но и после их казни дождь не прекратился.
Дом стоял на вершине холма, в отдалении от всех прочих, красивых домов. В доме-изгнаннике жила продажная женщина. И была у неё маленькая дочь, зачатая во время бури. Мать укрыла девочку от косых взглядов, спрятала ото всех на дне глубокого подвала, - но не смогла утаить от любопытных глаз маленького, очень маленького мальчика.
Я искал её облик, мелькавший вечерами в заколоченном окне, - чуждый, но необъяснимо притягательный, как огромные раковины, что изредка приносили в Мир цветные волны прилива.
В тот вечер девочку мучила лихорадка. Её мать пришла искать помощи и в наш дом - но отец мой прогнал её прочь: нехорошие слухи о ребёнке уже начали распространяться.
В тот вечер стояла тишина, до того страшная, что даже Матушка Колесниция скрылась от неё, крепко затворив двери.
Я вышел из дому - и провалился в воду по колено; была та вода невероятно темна, и будто бы сияла она изнутри, как небо, усыпанное звёздами. Вся улица была устлана ей, словно атласным шлейфом. Я прислонился к стене, скованный страхом: никогда ещё Калейдо, во всей своей красоте и мощи не был так близок.
Та вода жила: она поднималась по пологому склону, ползла, текла снизу вверх, - туда, где металась мучимая болезнью девочка по имени Морметиль. Тёмные фигуры, исполины с нечеловеческим обликом, восставали из живой реки и шли по воде, как посуху.
Утром же девочка выздоровела, и никакая хворь больше не касалась её.
Я часто думал, почему Матушка не убила Морметиль, когда та была ещё ребёнком: ведь девочка так сильно отличалась от нас. Опасалась ли наша наставница гнева Калейдо? Но, разве Король не был всегда с нею? И мог ли Океан быть сильнее Создателя?
Ответов я не знал.
***
- Мой сын мёртв!.. - Матушка Колесниция кричала, - Теперь его нет!! И кто в том виноват, скажите же мне?!
Рыбья требуха. Убийца. Конечно, это она уговорилась с ихтиями.
- Скажите же мне, что мы должны сделать?
Матушка хотела, чтобы приговор вынесли люди Мира, не она. И в городе не осталось никого, кто не переполнился бы гневом.
Меньше всего мне хотелось попасть под горячую руку толпы, жаждущей крови, - не важно чьей. Забрать Пемзу, уйти в пещеры, где воды по щиколотку, а рыбьи косяки снуют меж ног. Спастись... Но, лишь до первого прилива.
Бежать, бежать!..
Кто-то окликнул меня, тихо, робко.
Морметиль сидела на корточках, обхватив колени руками, - замерзшая, насквозь промокшая. Видно, Калейдо долго прятал её в своих волнах. Ах, Морметиль! Лучше б ты с ним и осталась.
- Спаси меня, - просто сказала она.
***
- Пещеры? Неплохо, малёк. Да только долго там не высидишь, ежели прилив нагрянет, - Пемза назидательно погрозила пальцем. - А я знаю одно место. Хорошее, сырое место!
Заговорщицки подмигнув, старуха приподняла свою лежанку. Под "кроватью", сплетённой из веток и сырой соломы, зияла дыра. Очевидно, Пемза сотворила это уже после того, как я покинул её лачугу. Солнечный свет всё больше вредил старухе...
Я спустился вниз не без опаски. Впрочем, страх перед Матушкой Колесницией был сильней. В стенах что-то шевелилось, булькало, подхлюпывало. Чёрный ил. Он был живой, как и Калейдо.
- Посмотри-ка на них! Эти стены вас укроют. Как только прикатится сюда эта собака Колесниция, сделай вот что...
***
Был Океан; он пел и летал, где хотел - бывал, всё повидал, тысячи стран, но однажды устал, и в мир с неба упал, как малое дитя, что в руки отца падает на радостях. Но оказались те руки колючи и горячи. Что за мир! Ночи красны, дни черны, и горячо, как в печи. И хозяин его жесток, вечный Змей с железною головой, бился, как зверь, только вот всё не впрок, и победил Океан, несмотря на боль. Но змей хитёр, стал рыбам нашёптывать, соблазнять, сказал, что жизнь их пустая, мол, а плавники нужно оторвать. И подняться со дна, и выйти на свет. А меж тем прошли миллионы лет, океану бы в небо, а как - забыл, в битвы пылу. Он теперь слепец, - не к добру, ко злу; потерял, упустил, свою память, - как усталый пловец из рук сияющий камень...
В те дни я засыпал под безумные песни Пемзы и питался одной лишь рыбой. Кошмары мучали меня. Мне грезился Калейдо, парящий в чёрной бесконечности, меж шаров из огня, - голубых, жёлтых и белых; и несметные твари и чудовища; и бури, и шторма; и мои родители, совсем мёртвые.
Но Морметиль была со мной, живая и здоровая, и я был почти счастлив.
***
- Помнишь, Доремис? - Морметиль наклонилась ко мне, коснулась холодными губами мочки уха, - Помнишь день, когда мы впервые встретились?
О да. Тогда я впервые дотронулся до той, кого видел лишь сквозь трещинку в оконном стекле.
- Он выбросился на берег. Дельфа... Такой красивый! Ты пытался его поднять, - но не хватало сил. Калейдо тянулся к нему, - но был полдень, был июль, - Король был силён.
В конце концов, мы справились, вдвоём с Морметиль. Я помню, как тот дельфа посмотрел на нас, перед тем, как уплыть. Как будто понимал.
- Ты был такой маленький - и такой добрый! В тот день я решила, что буду любить тебя. Сильнее, чем Калейдо, чем мать, чем ихтий.
Вот только не сильнее Бурлея.
***
Протяжный, равномерный скрип. Он был слышен даже здесь, под землёй. Колёса...
- Тихо, она идёт, - я почти насильно втолкнул девушку в стену, ощущая, как черная жижа твердеет под моими руками.
"Только б Морметиль там не задохнулась", - надеялся я, вспоминая указания Пемзы.
***
- Здесь только карлик, Матушка! - один из помощников Колесниции выволок меня за шиворот и бросил на землю, под колёса.
- А, малыш Доремис, - Колесниция улыбнулась почти по-доброму, - Ты-то чего прячешься? Мы не тронем тебя, ради твоих праведных родителей. Но, быть может, ты знаешь, где прячется преступница? Куда убежала рыбья требуха?
- Морметиль любила Бурлея, не меня. Лишь ему бы она доверилась, - проговорил я. - Верно, Калейдо её забрал.
Я играл с огнём: опасно было упоминать имя Бурлея, ведь предо мной сейчас была не только Матушка, но и мать. Вот только буря не разразилась.
- Девчонка где-то здесь, рядом, - Матушка Колесниция скривилась. - Я бы почувствовала, покинь она Мир. Ну, где?!
В ответ я лишь закусил губу.
И вдруг Матушка рванулась вперед, крепко схватила меня за подбородок и очень тихо, но чётко сказала:
- Что ж, Доремис, молчи. Но знай, ты никогда не войдешь в Замок и не увидишь своих родителей, - даже после смерти. Навеки тебе будет туда закрыта дорога.
Вот так. Навеки. Это значит, никогда? Ни за что на свете?
Мама, мамочка...
Конечно, в тот день она хотела забрать и меня. Она умоляла Человека Короля. Но с таким же успехом можно было бы молиться утёсу. Король сказал своё слово, - чего же боле?
Лицо её почти стёрлось из памяти: я помню лишь воду на дне её глаз. Тогда мне казалось, что это слёзы счастья. Теперь я уже не уверен.
Колесниция разворачивалась; её взгляд был чуть насмешлив, - как будто она знала обо мне то, чего не знал я.
- Вот и хорошо, вот и славно, катись себе назад в город, и там мути воду, - не здесь! - неодобрительно шептала Пемза.
И вдруг...
Задыхаясь, дрожа, зажмурившись, кто-то чуждый, чужой, отвратительный, как клубок червей, копошащихся в желудке мёртвого, прошептал чуть слышно:
- Погодите...
Мой ли это был голос, - такой предательски хриплый?
Выскользнуло, как лента из пальцев. Так легко...
Воды Калейдо переливались бледно-малиновым, цветом ложной надежды, цветом случайно оброненного слова.
***
Я смотрел на Замок, а Замок смотрел на меня, и образ Его как будто уже не жёг глаза: словно строгий отец сменил, наконец, гнев на ласковое снисхождение.
Я смотрел на Замок, - не на старуху Пемзу, когда люди Мира убивали её; не на то, как Морметиль выкручивали руки; лишь к Замку был обращён мой взор, - не к горожанам, что кидали в девушку, которую я когда-то любил, камни и отбросы.
Смутное, неуютное, как постель, полная игл, чувство трепетало в моей груди; названия ему я не знал.
- ...Так будь же мужественна, о, Отродье Рыб! Сегодня придёт твой конец!
Морметиль молчала. На лбу и щеках её просвечивали сосуды, как прожилки в камне. Закончив зачитывать приговор, Матушка Колесниция издевательски поинтересовалась, нет ли у рыбьей требухи какой-то предсмертной просьбы. Девушка попросила стакан воды.
- Что же, - кивнула Матушка Колесниция, - Пусть Доремис принесёт тебе твой последний стакан.
Я кинулся к Морметиль, как пёс, окликнутый любимым хозяином. Больше всего я боялся расплескать воду, - последнюю радость приговорённой. Поднявшись, наконец, на помост, я с горечью понял, что стакан наполовину пуст.
Морметиль дышала часто и тяжело, словно выброшенная на берег рыба. Мокрая от пота рубашка облепила тело, как вторая кожа.
- Так д`шно, Дор`мис. Я з`дыхаюсь. Так стр`шно. Он см`трит на меня. Как же мне п`ступить? - она кивнула на Замок, что нынче сиял особенно ярко, едва не пылал целиком.
Её привычно синее лицо потемнело; теперь оно казалось почти чёрным. Я едва различал её речь, всё больше напоминавшую булькающие всхлипы ихтий.
Чего же ты боишься, Морметиль? Ведь ты никогда не боялась смерти.
- П`мнишь? Помнишь, о чём рассказывала Пемза? - вдруг зашептала девушка. - Будто бы Калейдо в пылу боя потерял свою память? Позабыл, как летать?
- Да... Глупые сказки, - ответил я почти машинально, думая совсем о другом.
Вдруг Морметиль, оттолкнув меня, рванулась к краю помоста. Едва сдерживая кашель, она обратилась к толпе:
- Простите! Простите меня все!!
Раздались смешки. Кто-то сплюнул и выругался:
- Ишь ты!.. Рыбья требуха!
- Не будет тебе прощения!
Морметиль, отшатнувшись, спрятала лицо в ладонях.
А потом она шагнула ко мне и медленно, будто бы против воли, сдёрнула с пальца своё кольцо и бросила в стакан. Камень мигнул, словно прощаясь с ней.
Удивлению моему не было придела: отчего Матушка Колесниция не отняла кольцо раньше? Отчего кольцо не сгинуло в водах Калейдо?
"Никто и никогда не заберет его у меня, - сказала Морметиль однажды. - Как никто не забрал его у моей матери, и у её матери. Оно будет со мной, до поры, и никто не узнает о нём, если я сама не расскажу".
- Время пришло, Дор`мис, - Морметиль встретились со мной взглядом, и взгляд этот неожиданно кольнул, как острый осколок морской раковины. - Сияющий камень вернулся в воду.
Я с ужасом ощутил, что стакан дрогнул в моих руках. На дне его вода подёрнулась рябью. Кольцо, с шипением, растворилось.
- Брось его!! Брось!! - вскричала вдруг Матушка Колесниция. В её звенящим голосе послышалось что-то новое, незнакомое. Страх?..
Вода в стакане бурлила. Она вскипала, но не была горяча.
- Вспомнил, - произнесла Морметиль, голосом, полным тихого торжества. - Наконец, вспомнил!..
В этот момент что-то произошло, что-то неуловимо изменилось в нашем мире, как будто время, доселе размеренно шагающее, помчалось зигзагами, как обезумевший танцор.
Одновременно произошло несколько вещей:
Успокоился трепыхающийся стакан
Улицу тряхнуло, как под ударом землетрясения
Волна опаляющего жара прокатилась по городу
Вода сама собой вырвалась из стакана и хлестнула Матушку Колесницию по лицу
Раздался оглушительный треск, - будто скорлупа гигантского яйца раскололась пополам, - и за ним пришел рёв, глухой, утробный, словно кто-то протрубил в тысячу труб. Он ударил по ушам, сдавил виски, - и отхлынул, но не утих до конца. Но самым ужасным было не это. Рёв доносился не из океана. Не с берега. Определенно, нет. Он слышался со стороны Замка.
- Онзлится, злится! Что ты наделала!! - зашипела Матушка, сжимая руками голову, - У-нич-то-жить... Вас... Обоих...
Взглянув на неё, я едва не завопил от ужаса. Всё человеческое утекло, растаяло. На меня смотрело бесстрастное, металлическое лицо, с прилипшими к щекам сухими ошметками кожи. Глаза мигали алым, как кольца огня, танцующие вокруг Замка.
Вот значит как. Матушка Колесниция всегда была частью Короля, осколком Бога.
- Дорр... Ми-ис... - проскрежетало то, что было нашей наставницей.
Оно ползло по помосту, вытягивая разом удлинившееся руки: они неотвратимо тянулись к моей шее. Закусив губу, зажмурившись, не глядя, я выплеснул воду, вернувшуюся в стакан.
Я любил Короля, как и все в мире. Но сейчас мне отчаянно хотелось жить.
- Бурлей, - произнесла вдруг Матушка Колесниция неожиданно чётко; а после глаза её погасли уже навсегда.
Морметиль исчезла: помост был пуст.
- Бегите! Спасайтесь! Калейдо идёт на нас!.. - раздался чей-то отчаянный крик.
***
Бесконечная стена вздыбленных волн, от края до края, исполинское, чудовищное цунами. Оно мчалось к Миру, как лавина, как войско. Водяные горы набегали одна на другую, торопились, стремясь украсть наши последние минуты.
"...И есть среди всех цветов Калейдо самый сильный цвет: опасайтесь же его, ибо в чёрный день, когда Змей поднялся с глубин, этим же цветом окрасились нечестивые воды..."
Чёрный. Как безлунная ночь... Нет, не так. Как будто ты ослеп. Калейдо, бегущий к нам был полон абсолютной, непроглядной тьмы. Он словно поглощал все другие цвета: небо темнело, а белые облака сворачивались, становясь похожими на застывшую грязь.