Аннотация: "Артефакты" - часть третья и последняя!
Герой-молодец женится на принцессе!
Гюлехандан Доррегерьян
Би-исми-и-ллаии-уррахман-иррахим!
Только это и можно было разобрать в крике, глухо доносившемся в подвал бывшего Главного Рынка. Да и то - скорее по биению голоса, нежели в самом деле услышать, как взывают наверху к Милостивому и Милосердному.
Больше тьмы и телесных неудобств досаждал Басу едкий запах пряностей. Пополам с тюремной вонью - привыкнуть невозможно. А пряности в этой кладовке хранили, наверное, лет сто... пока Сам Правитель не надумал упразднить вольную торговлю и Рынок на главной площади отдать под тюрьму. Что ж такого? Стены мощные, ворота крепкие...
Бас насилу выпрямился в тесной каморке. Хорошо, что тут темно... Пусть уж одно обоняние страдает. И кто бы поверил, что всему виной - благоуханная роза! Ничего... по расчётам штаба, отсидки ему в этом случае положено от двух недель до трёх месяцев, и уже шестая неделя идёт. О, моя неувядающая красавица, ну, подбавь огоньку под задницей этому столпу возвышенного и вместилищу добродетелей! Чтобы он спросил, где чужак, ложно обвинённый в воровстве, не посажен ли, часом, на кол. А как я не посажен, то меня приведут, и поговорим...
Много, много раз повторял Бас в уме эту комбинацию. Роза, которую вырвал у него из рук начальник дворцовой стражи, - безымянная, она только тень, только ниточка, часть предписания. У той, что понадобилась Декану, имя есть - Смеющейся Розой называют её, но что она такое? Артефакт первого класса опасности. И всё. Но Правитель должен знать больше. У него в роду пять поколений поэтов и звездочётов, библиотека, славная далеко за морями, ему ли не знать! А ещё у него сад с тысячей кустов роз, и велено наказывать мучительной смертью того, кто посмеет хотя бы взглядом осквернить их царственную пышность! И тут я со своей красавицей... Две трети штабной инструкции позади: чужестранец приносит в город дивную розу, чужестранца хватают и водворяют в тюрьму, но затем Правитель, поражённый неувя...
- Малик Чумшид! - раздалось в коридоре. Бас встрепенулся - этим именем назвался, тоже - по предписанию... Высунул отощавшую руку в дверное окошечко, растопырил пальцы.
- Эй! Здесь!
Бух-бух-бух: и шаги за дверью, и сердце. Лязгнул засов, потянуло гарью снаружи.
- Выходи.
Тощий, голенастый, как саранча, стражник опалил на факеле конец головной повязки и кадил перед хищным носом начальника конвоя.
- Малик Чумшид? - начальник ни к кому в особенности не обращался. Стражник нервно кивнул.
- Джамшид, - хриплым от долгого молчания голосом поправил Бас. - Это я.
Начальник не удостоил его вниманием.
- В баню ведите.
Басу связали руки за спиной, выкрутили так, что глаза полезли, как говорится, рогом. Но добытчик терпел, ведь мыться - значит, перед Самим Правителем поставят, а того и нужно... О... баня, баня!
Чёрта с два! Всей бани - три ведра ледяной колодезной воды, горсть золы пополам с жиром и кусок мешковины. Чтоб вас самих в аду на мыло пустили, - шипел про себя Дьюлахан, - да уж чересчур тощи, куда там... Вид после мытья у него был едва ли не более дикий, чем прежде: лицо тёмное, неотмытое, глаза от золы красные, рыжие волосы и борода сосульками... страшен, как потусторонний тёзка. Начальник поглядел и велел ещё мешковины отрезать, кроме той, что для прикрытия срама - пусть и голову замотает!
В таком виде, конечно, к Правителю Баса не отвели.
Принимать его изволил один из советников. "Кланяйся Великому Хранителю Утреннего Покоя, Блюстителю Первой Звезды и Стражу Водной Прохлады!", - возгласил конвойный и ткнул, как полагается, тупым концом копья между лопаток.
Хранитель, Блюститель и Страж сурово взирал на узника. Впрочем, вони мог не опасаться - в руке держал необыкновенной красоты и строгости розу, в полном блеске цветения, и тонкий ягодный аромат почти видимой стеклянистой струёй протекал между сановником и жалким рабом в мокрой мешковине.
- Ты Малик Чумшид?
- Малик Джамшид, так я прозываюсь, о блистательный.
- Узнаёшь?
Бас впился глазами в розу: немного удивления...
- Осмелюсь ли, о блистательный и совершенный... но ведь она до сих пор свежа!
- Свежа. И только потому ты до сих пор не на колу... Сам Правитель изволил дать ей имя - "Небесный Огонь", и она того заслуживает... Говори, презренный раб, где ты взял её?
- Еще осмелюсь спросить... о блистательный... означает ли это, что я не буду осуждён как вор, похитивший сокровище из дворцового сада, из пределов запечатанных?
- Ты отвечаешь вопросом на вопрос! Я прикажу бить тебя плетью!
- Ты волен, о блистательный, - отвечал Бас, склонившись низко, - но тогда я буду просто кричать... А тебе угодно, чтобы я говорил. Нынче я ничтожен у твоих ног, но всё же хочу знать - прощён ли за то, чего не совершал?
Сановник оскалился было, но роза...
- Сам Правитель, наш Светлый Источник Вдохновения, признал, на твое счастье, сын шакала и лисицы, что его сады не родят подобных сокровищ. Поэтому говори, где ты взял эту совершенную красу... или я сделаю с тобой всё, о чём говорил, и даже более того!
- Правду говорить легко и приятно, - уставными словами отвечал Бас. - Она была ниспослана мне, когда я занимался созерцанием на берегу водоёма мученицы Хаджар.
- Ты лжёшь! - вскричал Хранитель. - И дважды лжёшь! Как ты мог заниматься созерцанием, когда это запрещено всем, кроме членов Дивана? И, даже если ты из этих сумасшедших Братьев Духа... как повернулся твой вонючий язык сказать, что ты обрёл Её в водоёме Хаджар, этой сточной канаве?
- О блистательный, - негромко, но внятно отвечал Бас, и голос его зазвучал, как дуда укротителя змей, - я, конечно, виновен в покушении на деяния мудрецов Дивана. Но такими уж создал нас Милостивый и Милосердный - стоит нам устремить взор на прекрасное, или же склонить слух к благозвучному, как мы уже созерцаем. И ты сам - не погружён ли в эту несравненную красу, хотя бы и через посредство всего лишь обоняния?
Сановник медленно разжал пальцы, стиснутые в кулак, но глубокого вздоха подавить не сумел. Волна гневной крови отхлынула от лица.
- Что же ты прекрасного и благозвучного нашёл в этом гнусном месте?
- С позволения сказать, о блистательный, я внимал лягушкам.
Сановник опешил. Внимать соловью в любовной тоске, внимать филину в печали краткой жизни... но внимать лягушкам?!
- Ты... ты... Стража!
- Погоди, о блистательный. Ведь я намереваюсь донести весть о чуде до ушей Самого Правителя, да продлит его век Милостивый и Милосердный! Иначе давно остановил бы я своё жалкое сердце, поскольку пребывание в тюрьме не даёт ему пищи, и оно истомилось. И вот я здесь, и говорю истинно, чтобы ты мог отвечать, когда потребуют от тебя доказательств и объяснений. Но ты не веришь ни единому слову и не осмелишься передать мой рассказ Правителю. Так знай: если сейчас велишь воинам отвести меня в тюрьму на муки или забвение, тут же я упаду бездыханным! И тайная весть умрёт со мною.
Хранитель, Блюститель и Страж тяжело дышал, как будто это не жалкий нарушитель законов отрекался от жизни, но сам он вот-вот мог порвать с нею связь. Слуга выбежал из задней комнатки, подал ледяной воды. Хранитель выпил, потребовал ещё, выпил, промолвил хрипло:
- Так говори! Убеди меня... да укрепит мой дух Милостивый и Милосердный, чтобы я мог твёрдо выслушать твои бредни!
- Когда дойдёт до лягушек, о блистательный, ты можешь без смущения упоминать о них перед Самим Правителем. Ведь Правитель, да будут безустальны его глаза и ненасытно сердце, вне всякого сомнения, начитан в книгах мудрецов страны Ни Пхон. А те, совершенствуясь в высочайших искусствах, немало времени проводили, слушая голоса всяких земных тварей. Голос же лягушки говорил им не менее, нежели песнь соловья. Ибо лягушка почиталась и почитается за свою боевитость и плодовитость (Хранитель презрительно поморщился), и за способность сохранять в жару молоко (Хранитель скривил губы - ох, гадость...), и за то, что из живущих в воде ей одной Милостивый и Милосердный дал голос, чтобы возносить ему хвалу и воспевать жизнь.
- Довольно, - Хранитель остановил поток красноречия Баса и вперил в него остужённый ледяным питьём взгляд:
- Ты поёшь не хуже этой... лягушки, тьфу на тебя, что заставил мои уста оскверниться. Ну что же, как сам захотел, явишься перед лицо Правителя, да живёт он века и века... и повторишь всё, что сказал сейчас, ибо мой язык не повернётся выговорить. Ну, а если Правитель, Светоч и Средоточие Мудрости, не пожелает поверить - можешь тогда падать замертво, ведь труп преступника отдают псам, а живого тебя - посадят на кол!
- На всё воля Милостивого и Милосердного, - смиренно и пламенно прошептал добытчик, склоняя голову и пряча усмешку. Сердце его, которое обещал остановить, билось сильно и ровно, весь разговор прошёл так гладко, как ложка рицины по кишкам. Со спокойной душой Бас вернулся в тюрьму - дело сдвинулось с мёртвой точки.
Только сердце, случись нужда, остановить он бы не сумел. Не научился.
Правитель назначил Хранителю, Блюстителю и Стражу привести Малика перед рассветом, в самое томительное время. Ещё и ветерок не колыхал занавесей в Зале Стихосложения. Правитель тщательно продумал и цвет шелка, и расположение подушек, и всему придал вид суровый: не о Луне беседовать будут двое мужей выдающегося ума и души, а слушать оправдательные речи чужака, пришедшего шесть недель тому назад к воротам дворца, - подумать только! - с розою в руке!
И сама она, несравненный Небесный Огонь, присутствовала в стеклянном сосуде тонкой работы, ничего не прибавлявшем и не убавлявшем в её совершенстве. Она всё так же не распустилась и не поблекла, и всё так же разливала запах, ненавязчивый и неотступный, - и всё-таки была живая! Правитель то и дело поглядывал на цветок, тоскуя, и раздражаясь, и чувствуя необходимость твёрдого решения.
- Итак, - сказал он, выслушав чужака, - ты совершал неположенное и запретное в скверном месте, и тебе было явлено сокровище?
- Да, о Правитель, Источник Вдохновения. Так и было.
Правитель опустил углы тонких губ, свёл брови.
- Воистину, хитросплетение знаков! В этом что-то есть, ты не находишь, Омар?
Хранитель, Блюститель и Страж уклончиво промолчал.
- А ведь тебе, как Стражу Водной прохлады, уместно было бы разглядеть в этой истории смысл. Что же ты медлил? Что же испытывал моё терпение?
- Осмелюсь заметить, о повелитель, сточные канавы отнюдь не являют вместилища той прохлады, коей...
- Оставь, - Правитель рукавом отмёл оправдания советника. - Вот что, чужеземец... скажи, кто послал тебя ко мне с этим соблазном?
- Полагаю, только Милостивый и Милосердный волен посылать чудеса и делать нас, недостойных, их вестниками...
- Ты что же - равняешь себя с самим Джибрилом, а, рыжий раб?
- Рыж я тоже волей Милостивого и Милосердного, - отвечал Бас, - в отличие от мудрецов твоего Дивана я не могу позволить себе персидской хны.
- Да ты ещё и дерзок!
- Я докладывал тебе, о Правитель...
- Молчи, Омар! Пусть говорит этот...
- И слова мои правдивы, о Источник Вдохновения! Суди их сам в душе своей. Сталось так, что я, грешник, обрёл чудо. Зная, - ибо слава о том идёт по всей стране и за пределами её, - что Сам Правитель превыше всего почитает и опорой государства мнит прекрасное и возвышенное, я не промедлил ни мгновения, спасением собственной ничтожной души пренебрег, чтобы явиться перед твои очи и принести тебе дар и весть: вот невероятное!
- Ну, так что же теперь? Дар доставлен, весть я выслушал, и что? Ты хочешь за неё награды?
- Наградой мне будет моя жизнь. Но я хотел бы, если будет на то твоя милость, говорить с тобой с глазу на глаз об этой розе.
Правитель завозился на подушках, точно ему было неудобно сидеть. Проклятый чужак... смеет поступать, и говорить, и держаться так, как ни один из двенадцати остолопов, собранных в Великом Сияющем Диване! Поэты, разрази их шайтан! А кто же тогда эти, другие - беззаконно созерцающие, нарушители запретов, знатоки, как говорят, тайных искусств? Вот, сидит связанный, однако же с видом, будто имеет власть! Власть над жизнью и смертью своей... конечно, что такому страх пытки или мучительной казни! А Омар - дурак, начётник и невежа, если бы не умение читать нараспев приятным голосом - приказал бы утопить его в водоёме мученицы Хаджар, - не зная ни алефа, ни лама, пять недель держал этого рыжего в застенке, да потом ещё пять дней медлил, из боязни оскорбить слух Источника Вдохновения, - видите ли, лягушки... О чурбан, сын пня и внук поленницы! Без малого шесть невыносимо долгих недель рядом с нею, и каждый день она свежа, и лепестки её совершенны, и от её вида и запаха чёрной мглой заволакивает разум, а через то и душу...
Правитель очнулся, понял, что слишком долго молчит. Омар глядел на него с привычной боязнью, - дурак-то дурак, да всё понимает... Рыжий Малик смотрел спокойно, ожидая не решения судьбы, а просто слова.
- Омар, - глухо, не глядя на советника, сказал Правитель. - Оставь нас.
Хранитель зашуршал было рукавами халата, но Правитель прикрикнул:
- Оставь, я сказал!
Советник вышел вон. Правитель поднялся, откинул занавес:
- В сад! И сиди там, покуда не позову!
Омар загремел по мраморным ступеням в облитый росою сад. Опустив занавес, Правитель подошёл вплотную к Малику.
- О чём ты думал, сидя в тюрьме?
- Ждал, о Правитель.
- А если бы я не позвал? Ведь столько времени прошло?
- Правосудие непоспешно.
- Трусливая глупость непоспешна! - Правитель почти выкрикнул это в лицо Малику. - И не пытайся уверить меня, что ты тоже глуп! Я не Омар, меня нельзя смутить рассказом о лягушках и явлением этой розы в грязной луже... Но какой злой дух внушил принести её - мне! А ты ещё предлагаешь говорить о ней!
- Она прекрасна, о Источник Вдохновения.
- Лучше помолчи, раб!
Правитель принялся в возбуждении ходить взад и вперёд. Зал Стихосложения отзывался ровным ритмическим эхом.
- Да, прекрасна. И - вечна? Из каких же садов она? Кто садовник?
- Он один.
- Тебя не спрашиваю! У себя ищу ответа... всё это время искал... и ответ - тоже один.
- Я слушаю тебя, о повелитель.
- За то, что ты сделал со мною, я должен был убить тебя. Но пролить кровь - не значит напоить мою ненависть. Ибо я тебя ненавижу, раб, называющий себя Малик Джамшидом! Тебя и твою розу! Я назвал её Небесный Огонь... но вижу, что имя ей - Пламя Ада. Она разъела мне душу, обнажила нутро и сожгла... - Правитель спохватился. Обернулся, и на Малика посмотрели уже непроницаемые глаза. - Я отпущу тебя, но не на волю. Ты принесёшь мне весь розовый куст, целиком, или погибнешь в странствиях.
- Не человеческие руки вырастили её, о повелитель. Не с куста сорвал я её, и...
- Так что же? Ты, неважно, по злому наущению или по бездумью, не чудо подарил мне, а яд! Она одна... одна такая, она затмевает и все земные розы моего сада, и мой дворец, и меня самого! Этой язвы не исцелить. Но я хочу иметь их много. Сотни! Тысячи! Весь сад вечных, неувядающих роз, когда я буду знать, что их столько... что они не дороже грязи в своём множестве... тогда я смогу спать спокойно. Может быть... Что качаешь головой?
- Ты не утешишься.
- Значит, ты умрёшь в пути. Что? Боишься? Ты - боишься смерти? Омар говорил, что...
- Я не боюсь. Смерть знает меня, и я её знаю. Я говорю так потому, что тебе лучше отпустить меня, пойти выпить вина, а эту розу бросить в огонь, раз уж она так тяжко язвит твою душу. Целого куста таких роз, я думаю, не найти и в садах Эдемских, это и только это я хотел тебе сказать.
Правитель, оцепенев от неизъяснимой наглости рыжего чужестранца, скрипел зубами и страшно таращил глаза. Малик выдержал бешеный взгляд и не уклонился, когда у самого лица с шёлковым шорохом обнажилась сизо-дымчатая сталь. Рассвет уже набирал силу, и казалось, будто клинок сам светится.
- Ты поклянёшься сейчас же. Присягнёшь мне вот на этом оружии... или оно перережет твою глотку.
- Лучше перережь верёвку, о повелитель, мои руки связаны так долго, что я всё равно не смогу владеть ими ещё добрый час. И от раба, ты ведь знаешь, не требуют присяги.
Правитель расхохотался.
- Да... не зря ты носишь это имя... видать, сам владыка Ада хранит тебя...
Он не сошёл с места, Малику пришлось согнуться в три погибели, поднять вывернутые в локтях руки... это было очень больно, и освобождённые кисти упали, как парализованные. А Правитель тут же прижал лезвие к губам, запирая выдох:
- Клянись, Малик Джамшид! Клянись, что не остановишь странствий, обойдёшь землю, проникнешь в глубины, подымешься на высоты и вернёшься во дворец с розами Небесного Огня - или окончишь жизнь в пути и поисках!
И Малик Джамшид, Бас "Коннемара" Дьюлахан, отпустил закушенную едва не до крови губу и прошептал:
- Клянусь.
***
... с мукой подтянулся на онемевших руках; цепляясь за мокрые камни подбородком, подмышками, рёбрами, перевалился через россыпь у входа и почти потерял сознание.
Снаружи бушевал ливень. Бас едва слышал бурю сквозь непрестанный звон в ушах. Два дня назад это началось - обмороки от высоты и недостаточной пищи. Штабная прессованная еда годилась для странника внизу, но в горах Бас тратил больше, чем получал. Холод, разреженный воздух, близкое злое Солнце съели всё лишнее в его теле и принялись уже за необходимое.
А он так и не нашёл её, Гюлехандан, Смеющуюся Розу. Никто ничего не знал о ней. Штаб рассчитывал на Самого Правителя... как же - почитает и пестует высокие искусства! Ох, Правитель, Правитель! Какой мрачный дух тебя осенил при рождении, надоумил поэзию и поэтов почитать столь свирепо, со рвением, уместным разве что на воинской стезе! Ведь не знания получил во дворце, - только дал пустую клятву злобному безумцу...
Бас перевернулся на спину, попытался сесть. Его колотил озноб, тонкая ломота вгрызалась в переносицу. По губам потекло... опять кровь. Утёрся, затылок прижал к ощетиненной камнем стене. Вот так... ничего. Для остановки кровотечения к затылку следует приложить холод... Ха! Что тут не холодное, не ледяное?
Он всё-таки сел. От крови першило в горле, подташнивало. Гроза ударила совсем близко лиловой молнией, Коннемара охнул, прикрыл глаза. Сморкаясь, шарил, сколько хватало руки, подальше от входа, искал ровное местечко посуше. Он давно приноровился обламывать на пути всякий сучок, подбирать полосы лишайника, топливо не должно было промокнуть в тройном дорожном мешке, но его так мало... Не хватит на всю ночь, а утром... Утром! Всё равно, что никогда... если не согреться сейчас, утром будет труп. Огня, огня...
В метре от входа было почти совсем сухо. Бас переполз туда, вынул весь нищенский запас, зажигалку... Огонь! Он выждал, пока бледное пламечко схватит ветки, наберёт золотой оттенок. Неверный свет обрисовал пещеру полусферой, блеснул ручей. Вода, наверное, ледяная, но смыть привкус крови - пожалуй, да и умыться... Подлез на четвереньках, с бережка наклонился...
Вода попахивала серой. Бас раздумал пить, но умыться, конечно, можно. Он опустил пальцы в поток; ссадины и порезы тут же защипало. Тёплая, надо же... Зачерпнул, плеснул в лицо. Костерок позади разгорелся не на шутку; то ли от смытой крови, то ли в игре света капли, падавшие с ладони, показались Басу рубиново-красными, как вино. Как вино с запахом розовых лепестков, с ароматом малины... Добытчик тряхнул головой: струйки густо-алого цвета не размывались течением, они вытягивались в завитки, а завитки тянулись друг к другу.
Это у меня бред, сказал сам себе Коннемара. Голова что-то слишком ясная, и в ушах не звенит. Нет... это бред, конечно...
И кинулся, успел, поймал её за народившийся на глазах черенок - несравненную розу Небесного Огня.
Я во сне, говорил он себе, сидя у костра и любуясь розой на коленях, - он устроил её, как ребёнка, как живое существо. Пламя весело трещало, но, сколько Бас ни глядел в костёр, - ничто там не обугливалось, ни единая веточка, ни единый клочок серого лишайника. Точнее, всё исчезало в огне и тут же будто воссоздавалось вновь из него же, или...Бас не хотел об этом думать. Ему было тепло. Усталость, боль, мука отощавшего тела? Нет, ничего нет. Она здесь. Она со мной, и в этом - всё довольство мира, вся радость...
Бас чувствовал как бы лёгкое опьянение, - от дыхания розы, надо полагать. Много дней он ощущал только собственную вонь да жгучий, ледяной запах горных вершин, теперь же и это ушло: влезть в ручей Бас не осмелился, но разделся донага и, смачивая рубаху, обтёрся весь. Куда там бане Правителя! Серная вода жгла раны, - поначалу, но потом... Он с тихим изумлением глядел на розовую кожу молодых рубцов там, где час назад - или когда же? - были безнадёжные незаживающие язвы. Гюлехандан, Смеющаяся Роза, бормотал он вполголоса, а хотел бы запеть: это ты? Где ты, ведь это лишь твои следы! Но я иду по ним, и я найду!
Теперь всё увиделось в особом свете - с алым отблеском победы. Правитель выпал из расчётов, не наставил на путь, но всё-таки и его ложный след вёл сюда. Пускай ничего не стоила вырванная под угрозой ножа клятва: Басу нужна была свобода, а там - годился всякий, кто готов был заговорить с чужестранцем. Правда, таких нашлось немного. Очень уж суров был Правитель, и вне дворцовых стен давно не лелеяли ни цветов, ни сказок. Город ему не помог, и на перекрёстках большой дороги он бросал монету, пытая судьбу - куда идти? В конце концов, у подножья великих гор услыхал песню о Белом Дворце... Слепец пел её на базаре, призывая ветер. Ветер благоуханный, пел он, потому что путь его - над нездешними садами. Всё там - из белого камня, и небывалые там цветники. Хозяйка Дворца - пери, дочь воздуха и огня, от красы её земные цветы исходят завистью насмерть, но в следах маленьких ног распускаются другие - безгрешные и радостные. И, когда Дьюлахан спросил его: где же эти сады? - слепой певец безошибочно вытянул руку к горам Но на вопрос о Смеющейся Розе - ничего не ответил.
Теперь Бас был уверен, что близок к цели. Сил прибыло столько, что на месте не усидеть. Он видел сейчас намного чётче, и слух обострился. Пещера наверняка продолжается вглубь горы, нужно сходить на разведку. Он охотно смастерил бы факел, но в запасе не осталось ничего. Так что пришлось взять старый фонарик-динамку. Розу Бас тоже прихватил: и в мыслях не было оставить её одну. Откуда же она взялась в ручье? Добытчик с этого и начал, тщательно осмотрел поток, морщась от серного духа. Ничего. Чистая, прозрачная, минеральная водичка. Не из его же крови, в самом деле? Нет, кровь размывалась тут же, а те струйки - они как цветное стекло в обычном, тянулись... Ладно. Это мы всё равно узнаем.
Бас пошёл против течения. Фонарик, конечно, дрянь... и без него можно было обойтись - по воде словно тянулся вслед отсвет костра на берегу. Поток дважды повернул и вывел Коннемару в другую пещеру, в древний каменный пузырь, ощетинившийся наростами сверху и снизу.
Ох, красота! Вот источник, наверное - словно чаша каменная... вода переливается, в ручей уходит. Да, воздух... воздух, конечно, тяжеловат. Но дышать можно, пойдём дальше... О! А это что?
Удивительной формы сталактит нависал над бассейном; в неверном свете, что разлит был повсюду, казалось - человеческая голова. Бас затрещал колёсиком динамки, направил тусклый желтый луч вверх. Точь-в-точь, женское лицо: гневные брови, сурово сжатые губы, слепые глаза...
Добытчик про себя отчурался, - надо же! - отвёл взгляд. Сунул розу за пояс, чтобы руки освободить, и пошёл вокруг бассейна, ступая осторожно - гипсовые натёчные колоннады местами обрушились, засыпали проходы обломками. Обход занял не много времени: час спустя Коннемара снова стоял у ручья, только на другом берегу. Вот и всё. В нескольких метрах от источника натёки срастались плотно, сливались - не отличить от стен. Бас поглядел на розу: ну, что теперь? Куда пойдём? Лукавый цветок!
Чувства Дьюлахана по-прежнему были обострены, краем глаза он засёк стремительный прочерк: со сталактита- "головы" сорвалась капля, канула в бассейн. И тотчас же, перебивая запахи подземелья... нет, не от той, лукавой...
Бас метнулся к бассейну, посветил: ещё дрожали на поверхности зыбкие круги, а в центре их - как цветное стекло в обычном, - завитками, тенью цветка... Не понимая, - что и зачем, - вынул ту розу, что сюда привела, поднёс ближе, - а она сама водой в ладони растаяла, утекла, смешалась, опахнула напоследок радостью... И, пока ошарашенный добытчик глядел, как переливаются, не растекаясь, алые струи в чаше, другой запах вошёл в ноздри - резкий, нефтяной, и ступнями, позвоночником Коннемара ощутил приближающийся подземный гул.
Он едва успел отскочить, пригнуться, затаиться между бугристых колонн. Вода в источнике поднялась; шипение и грохот, нефтяная вонь наполнили пещеру, из бассейна вырвался язык пламени. Бас зажмурился лишь на мгновение, потом снова взглянул: закончилось ли извержение, можно выйти? И замер в тени, потому что факел ровно стоял над водой, а в нём - какое-то движение, непрерывное и грозное...
Бас поглядывал, прикрывая лицо растопыренной ладонью, - огненный столб палил жаром, очертаниями же то, что внутри, напоминало человеческую фигуру. Вот протянулась дымная, с колючими вспышками на пальцах, рука, - коснулась каменной "головы"... Что за чёрт, он... он её снял, как снимают кувшин с полки, как светильник снимают с гвоздя!
Сплю, сказал себе Коннемара. Отравился, устал смертельно, замерзаю - вижу сон об огне... Как огонь проносит каменную голову мимо... ага, к третьему столбу справа... А теперь огонь зачёрпывает воды, - тьфу, ну и вонь! - и поливает...
- А-а-а! Малик!!!
Голос! Стон, крик, - и кто зовёт его? Здешним именем? Бас рванулся было, но шагу ступить не мог из укрытия, жар отбрасывал назад.
- О моя госпожа... - прогудел огонь, и опал, и Бас увидел как будто мужчину: богатыря в тускло-красном плаще, с непокрытой головой, коленопреклонённого. Тёмно-рыжие пряди шевелились на окованных сталью плечах. Он снова заговорил, подняв голову, и Басу был виден жуткий отблеск на скулах - должно быть, в глубоких глазницах его плескалось живое пламя.
- О госпожа, я одной лишь тебе готов служить, мою верность ты видишь, - голос огня был страшен, от этих рокочущих низких звуков у добытчика пресекалось дыхание.
- Я вижу, Малик, лишь твоё безрассудное упорство, - отвечал ему другой голос - женский? - полный такого презрения и тоски, что Басу было не взять на нём передышки. - Ты снова явился мучить меня?
- Госпожа, смири своё сердце! Смени гнев на милость! Мой подземный дворец будет твоим дворцом...
- Твои адские котлы будут моими садами?
- Госпожа!
- Ступай прочь! Убирайся в свой огонь, ибо я - из другого пламени, и никогда нам не быть вместе!
Богатырь отшатнулся, стиснул кулаки, зарычал:
- Я приду снова! Я не оставлю тебя в покое, лаской или мукой, но вырву согласие из твоих уст!
- Не трудись, Малик. Никогда, пока светит Солнце и стоит Луна, ты его не добьёшься!
Теперь застонал огонь, и Бас скорчился в укрытии, зажимая уши; голова просто разрывалась, но всё-таки увидел, как сверкнуло что-то - словно пламенное лезвие, короткий мучительный вскрик оборвался, факел снова взметнулся над чашей источника и...
И тишина, холод подземелья, тьма...
Когда все чувства снова собрались разом, Бас обнаружил, что лежит грудью на краю бассейна, от воды идёт серный пар... и сверху, едва не задевая его всклокоченные волосы, в источник капает кровь.
Великих трудов стоило ему взгромоздиться на шаткую пирамиду из обломов камней на самом краю источника. При этом приходилось ежесекундно глядеть под ноги, чтобы не оступиться прямиком в бездонный кипящий колодец. Добрых полчаса ушло у Баса на то, чтобы понять, как этот огненный тёзка подвесил голову несчастной девушки... Оказалось - за косу, и ещё с полчаса Коннемара потратил, нащупывая её конец и аккуратно разматывая, - коса-то длинная! Осторожно водрузил голову на третий справа столб, считая от места, где укрывался, зачерпнул из бассейна, плеснул в мёртвое лицо...
- Ма-али-ик!
В этом пронзительном крике было столько муки, что Бас зажмурился. Он сам тяжело дышал от страха, внезапной слабости и нервного возбуждения, но та, которую вернул к жизни, - она стонала, как ветер над камнями, крик её ранил сердце.
- Тише, госпожа, - шёпотом обратился он, не глядя, не желая видеть перекошенный страданием рот, бессмысленные от боли глаза.
- Малик?
- Да, это я, госпожа моя... то есть так меня называют, но я - не тот...
- Не тот?
Бас всё-таки разлепил веки.
Она была - свет.
Она возвышалась над ним, одетая в белое с золотом, с косами, чёрными, как ночь, с очами, как синие звёзды, с лицом сияющим и прекрасным - больше слов...
- Ты - Малик? - переспросила она. - Ты?
- Да, госпожа, - тупо повторил Бас. Он чувствовал себя очень грязным, жалким, растерянным перед этим живым светом. И ей, значит, осмелился голову долой этот...
- Ты тоже рыжий, - она словно сошла с постамента, приблизилась, синие глаза оказались вровень с его лицом. Прохлада коснулась Басовой щеки. - Я думала, ты - это он, снова... Ведь очень больно, когда тебе отрубают голову, но потом - ещё больнее...
- Да, госпожа, - Бас смотрел на неё, видел, как она засмеялась, и запах этот был знаком ему, как песня, и алые, цвета небесного огня, лепестки испестрили его свалявшиеся волосы и бороду.
- Смеющаяся Роза...
- Да, это я. Так меня называют, - Гюлехандан...
И она вдруг заплакала. Свежестью, влажным запахом напоённой земли повеяло на добытчика, что-то дробно застучало у ног.
- Гюлехандан! Не плачь!
- А ещё меня называют Доррегерьян, Плачущая Жемчужина, - она улыбнулась сквозь слёзы, протянула ему руки, жемчуг зазвенел на камнях.
У Дьюлахана кружилась голова. Когда-то уже было это: подземелье, ручей, жемчуга под ногами, боль, опоясавшая шею... Но потом - ещё больнее...
- Почему ты плакала?
- Я скажу. Слушай: Малик, хозяин Ада, захотел сделать меня своей женой! Ты только подумай - он и я! Ах, но это... Понимаешь, он знал пророчество, в котором наши имена соединялись, и вот... Ох, эти пророчества! Малик освободит Смеющуюся Розу! Понимаешь, чтобы освободить, нужно заточить сначала, так ведь?.. Хитростью взял меня в плен, а когда я отказалась от его посулов, отрубил мне голову. Каждый раз, как тоска его делалась невыносимой, он являлся сюда, оживлял меня и уговаривал. Драгоценности светил обещал, - Луну переплавить на серьги, Солнце пустить на кольца, звёзды нанизать в ожерелья... А теперь ты - Малик. И я - свободна!
Она снова смеялась и плакала, воздух звенел и струился, добытчик изнемогал.
- Пойдём отсюда, Смеющаяся Роза, - выговорил он, касаясь края её одежды.
- Да, да! Скажи, куда ты хочешь отправиться, и мы будем там тотчас же, о Малик Благословенный!
Куда отправиться?
Бас опустил глаза. Горе, горе! Вот она - Гюлехандан, живая и прекрасная, дочь огня и ветра... Не упрятать её в ящичек с секретом, но в ней самой - тайна возвращения. И куда ему возвращаться? В рабство? А её - с собой взять?
- Гюлехандан...
- Да, мой господин? Что ты молчишь? Что ты так мрачен? Говори скорее, я хочу уйти из этого страшного места!
- Я... не господин твой. Я сам - раб, и...
Он умолк. Синие глаза заслонили свет, заглянули глубоко-глубоко, потемнели.
- Вижу, - тихо, как утренний ветер, вздохнула Смеющаяся Роза. - И крюк глубоко... и цепь прочна, и камень тяжёл. Значит, ты не Малик?
- У меня слишком много имён.
- Пусть будет так. Скажи одно, чтобы я знала... Ох, пророчество!
- Забудь о нём, госпожа! Ты свободна.
- Нет, нет. Я должна идти с тобой, повиноваться тебе. Как твое имя?
- Зачем?
- Ты этого не понимаешь. Ты человек, и видишь, как человек. Я знаю, что это - не та свобода. Но, клянусь печатью Сулеймановой, я освобожу нас обоих! Скажи имя, и я сплету слова заново!
- Нет такого имени, госпожа. Я отказался...
- Ох, свет мой, как долго! Но что-нибудь? Как мне тебя позвать, когда мы будет там?
- Позвать?
- Да, да, ради Милостивого и Милосердного, что над нами, одно слово - нужно спешить!
- Коннемара...
- Как?
- Коннемара. Это...
- Всё равно, я запомню. Возьми меня за руку, господин мой Коннемара!
- Не надо, Гюлехандан, не на...
***
- Значит, это всё - для меня?
- Для нас с тобой, моя королева!
- Разве ты - король?
- Здесь - да.
Женщина высокая, статная, двигалась так легко, что шагов её было не услыхать на каменных плитах. Подошла к окну, впустила ветер, вздохнула.
- Здесь - на этом острове?
- Во всём этом мире.
- А велик ли он? - Он, госпожа, бесконечен. Какая разница, может, он с горчичное зерно?
Женщина повернулась, оглядела полки и ящики, набитые всякой всячиной.
- Тогда для чего тебе эти предметы?
- Я собирал их для нас. В них - сила. Могущество. Знание. Ключи от других миров, - всё это здесь, и всё это - наше.
- Ну, хорошо, - женщина вернулась к накрытому парчой столу. - У тебя есть сила, могущество, знание и ключи. Где же радость?
- Ты моя радость, о Смеющаяся Роза!
- Значит, и моё место здесь, в кладовой? Стоило ли вызволять меня из каменного плена?
- Что ты, прекраснейшая! Твоё место теперь подле меня, а я не сижу в сокровищнице. Я свободен, свободна и ты.
Тот, кого называли здесь Деканом, а за глаза ещё - Великим и Могучим, - он смотрел, не отрываясь, как плавно двигается в прохладном воздухе дочь огня и ветра, Гюлехандан Доррегерьян, как непроглядно черны её косы, как подобны её глаза спокойному синему морю. Вот она - и сила, и знание, и могущество, и ключ. Женщина с виду, розы и жемчуг, а на деле - живой огонь, неистовый ветер! Но - женщина, и не устоит, конечно...
- А вот это, королева, только твоё!
Подошла, невесомо ступая, разложила на узких ладонях:
- Предлагали мне серьги из Луны, ожерелья из звёзд... Не верила, думала - пустые похвальбы...
- Не пустые, моя королева, нет, не пустые! Надень же, моя радость!
Смеющаяся Роза опустила ладони, лукавые украшения скользнули в шкатулку.
- Не сейчас. Раз уж тебе, - тут она то ли вздохнула, то ли просто отвлеклась, загляделась на блеск Ожерелья, на чёрное серебро браслетов, - тебе суждено стать моим мужем, разве ты сделаешь это тайно?
- Я сделаю так, как ты пожелаешь, прекраснейшая.
- Значит, - она всё ещё медлила у шкатулки, - ты добыл это для меня?
- Не я сам. Девять Миров обширны, королева. Это добыли мои...
- Твои?
- Мои воины.
- Где же они? Я хочу их видеть, хочу почтить их усердие и отвагу!
- Не стоит, моя дорогая. Их отвага всегда к нашим услугам.
- Разве ты самый достойный король в этом мире? А они - не свободны?
- Я единственный король здесь, Гюлехандан. Им некуда уйти.
- Они - рабы? Ты правишь народом рабов?
- Что тебе с того, моя радость! Я правлю многими народами, они и не догадываются, кому на самом деле молятся о дожде и урожае! И, если бы не моя воля, никогда не отправился бы раб в твой мир, в далёкую горную страну, и ты...
- Я хочу видеть твой народ. Тех, кто добыл твою славу и силу. И в особенности я хочу видеть того, кто, пусть и по твоей воле, избавил меня от Малика, князя Ада.
Декан склонил голову, прижал руки к сердцу.
- Как пожелаешь, госпожа. Завтра в полдень я соберу всех, и перед всеми назову тебя своей женой, чтобы исполнились пророчества о Смеющейся Розе и драгоценностях светил. А ты, если захочешь, можешь отличить вниманием любого из моих рабов. Если, конечно, узнаешь того, о ком говоришь.
- Если я узнаю?..
- Да, Гюлехандан, если узнаешь.
Гюлехандан! Доррегерьян! Свяжут, опутают!
Кончилась жизнь. Кончилась вся, совсем. Никого не выпускают больше за Ворота, не собирают штаб, замерли набережные, опустели пляжи. Чародеи, советчики, добытчики, ночные и дневные девы, - брошены, как куклы без завода, и вся воля, вся жизнь - сосредоточились в ней...
Они были - неразличимы. Много, много, вся огромная площадь перед белым зданием полна народу, иные - мужчины, иные - женщины, на этих она и не глядела, но того, кого искала среди мужчин - не видела. Все на одно лицо, все бледнокожие, бледноглазые, со светлыми, лёгкими, как пух, волосами. Стоят, не шевелясь, опустив руки, глядят в никуда.
- Я пойду, посмотрю.
Декан кивнул:
- Посмотри. Я обещал...
Где же он? Рыжеволосый, с глазами тёмными, как мёд, с тоскливым неулыбающимся ртом... Где он, настоящий, тот, кто добыл для неё драгоценности светил, Малик, Коннемара?
Она прошла вдоль рядов безымянных рабов в белом. Ни один не повернул головы, не опустил ресниц, не сжал сильнее пальцев. Она медлила, меняла зрение, проникала под оболочки, - о, конечно, лица были разные, но такого - нет, как нет! А тот, кому придётся подчиниться, - он тоже глядел. Взгляд его звал и тянул назад, на возвышение, к шкатулке, в которой притаились назначенные ей в незапамятные времена ожерелье и браслеты.
Фальшивый Малик, фальшивая свобода. И не имя, чтобы окликнуть, а прозвище, потому и нет силы в новом заклятии.
Смеющаяся Роза повернулась, медленно двинулась наверх, к своей судьбе, к вечному плену.
Встала - над всеми, ясная, облитая солнечным светом.
Декан набрал было воздуху в грудь, но она остановила:
- Я скажу. Люди! Жители этого прекрасного острова! Волей судьбы я, Гюлехандан Доррегерьян, дочь огня и ветра, должна буду стать сейчас женой вашего... правителя и вашей королевой. Радуетесь ли вы?
Молчание.
- Я говорю вам - радуйтесь, ибо нет другого исхода!
И наклонилась, взяла сверкающую нить Ожерелья, легко опустила на белые плечи. Декан подавил вздох. Ну, Браслеты!