Аннотация: 1 место на ХиЖ. Интересно, опубликуют, или нет?
Скоро сказка...
Петрок Дивинильзон оборотился котом - легче лёгкого. Расплылись буквы на странице, зашумело в ощетинившихся ушах, пол мягко пришёлся под лапы.
Первым делом оглянулся - особенно хотелось, чтобы хвост вышел ладный. Сзади всё оказалось весьма достойно. С невыразимым удовольствием оборотень напряг мышцы, погонял волнами вдоль хребта под переливчатой шерстью, выпустил и втянул когти.
Хорошо быть котом в расцвете сил!
Трёхнедельный курс оборачивания прописал Петроку личный врач - ибо Дивинильзон жил слишком рьяно и от многих трудов ослабел. Стал видеть тяжёлые сны, где всё складывал и вычитал, выбирал квадратный корень, а корень тянулся и ничем не оканчивался. А иногда, бывало, вычисленный по всем правилам расход оборачивался потопом, и кубометры в час неслись, будто стадо диких ослов, заливали с головою... Петрок просыпался в отчаянии и до утра лежал на спине, не в силах поверить, что всё хорошо и потопа не будет.
Дневные дела от такой напасти пошатнулись. Вот Петрок и подался к врачу. А получил от него предписание, купил специальное, семикратно опечатанное пособие - и сразу расстроился. На двадцати страницах предлагалось больному обернуться на выбор - и птицей Грух, и зверем Андриком, и китохвостым Тритоном с торсом чемпиона по телосложению... Допустим, против Груха или роскошной Квамы Петрок ничего не имел, но ведь какая мука - выбирать! А всеми не перебудешь - вместо отдыха получится такая ерунда... И только на странице пятнадцатой уронил книгу Дивинильзон, и ахнул, и задрожал.
Там был кот.
А котов наш вычислитель расходов любил. Не то, чтобы дома держать воздушно-толстого мохерского, или же голопузого ушастого кимру - нет. Но на улице, если видел, как ловкая тварь в неприметную полосочку выслеживает воробья, кончиками усов примечая всё остальное - тогда и Петрок замирал, выжидая исхода. Или когда двое бойцов несутся, распушив хвосты, выкликая "уау!", и схватываются не на шутку на заборе - сам Петрок чуял, как шевелятся пальцы - схватить и р-растерзать! А уж когда попадалась ему в жаркий полдень скромно лежащая в тени кошачья молодка - как не остановиться, не порадоваться тому, до чего всё в зверице соразмерно и плавно - ни тебе толстобёдрия, ни кривоногости, ни глупого любопытства в томных очах...
Потому-то и запрыгало сердце Дивинильзона: на картинке кот был - красавец. И как раз в Петрокову масть - рыжий, да ещё эти черепаховые подпалины... Хвост столбом! Глаза - как это - яхонтовые? В общем, что надо глаза.
Более над выбором Петрок не раздумывал.
Для лечения Дивинильзон снял себе подходящий заброшенный домик с немногими удобствами и даже не вспоминал о том, что он - приличный человек. Ему не пришлось учить длинные заклинания или соблюдать нелепые гейсы - вроде того, что нельзя смеяться, будучи в облике зверя. Это всё сказки. Формулу Петрок принял внутрь в виде пилюльки, а для осуществления действия пересек магнитные линии, перекинувшись через особый ножик. Петрок намеревался быть котом, если понравится, хоть все три недели без перерыва. Ни врач, ни лечебное пособие на этот счёт никаких запретов не оговаривали.
Впервые за много лет он был свободен!
Радость Петрокову словами не выразить - он только подумал, что драться в первый день не станет - с этим всегда успеется, а нынче будет просто гулять, поймает что-нибудь мелкое для пропитания и вообще - освоится в роскошной шкуре.
Исполнилась тайная мечта вычислителя - и не когда-нибудь там "в следующей жизни"... Ослепительно иной мир открылся ему с высоты полутора пядей. Всё на диво по-новому пахло, шуршало, переливалось. Глупые печали разом вылетели из головы - благо, теперь и места в ней было поменьше, - и Петрок отправился гулять.
Между тем, дела в мире шли своим чередом, - за тридевять земель отсюда у народа Чудинов и Веринов случилась беда. Старый Имянем, хитрый и злющий, вождь без палки и царь без печати, занемог. Чудины и Верины, именуемые по незнанию ещё чучьверхами, чувырлами и чохами, вообще-то не болеют. Нечему у них, грибов каменных, болеть. Поэтому ни лекарей, ни знающих бабок у этого народа в помине нет (да что я вам рассказываю, всем известно, что у чохов ни девиц, ни жёнок в заводе нет, а уж бабок и подавно).
Потому Имянем долго сох и покрывался трещинами в небрежении. Соплеменники прониклись тревогой лишь тогда, когда вождь ни с того, ни с сего рассыпал в прах троих добытчиков, а собранные ими разноцветные крышечки, которые так любила Богиня, сокрушил и опоганил до неузнаваемости.
Тогда умельцы Чудины, от греха подальше, связали вождя лучшими лыковыми плетёнками и положили в нижние пещеры на сохранение, а быстроходы и скородумы Верины отрядили самого смышлёного в сорок первую землю - к ближним соседям-тупорылым, авось те что-нибудь посоветуют. У тупорылых совет был даровой, на то в племени содержался широковещательный дух в бутылке. Как он к тупорылым попал - это история путаная, не место и не время тут об этом рассказывать. Разбуженный дух померцал, покочевряжился для виду, и поделился знанием.
Скучает ваш вождь, сказал мудрец из бутылки.
А лечить скуку надо, молвил, всякими диковинками.
Какими же, о мудрейший за стеклом?
Ишь, чего захотели! Всё вам расскажи!
И с тем свернулся дух, замолчал.
Чесал в затылке озадаченный Веринский посол. Вздыхал и разводил ручищами старейшина тупорылых. Склонил в печали пеньковые головы весь чувырловский народ.
Что за диковинки такие? Где обитают?
Посол, доложив весть, не поел даже сосновой лапши с дороги - тут же помчался в другую сторону, а потом и на все четыре - искать известного во всех надесятых землях ходока и любомудра - деда Зная.
Нашёл.
Знай торопиться с ответом не стал. Сварил и опростал горшок каши, скурил три дымогарки из яблоневого листа, посла угостил пареной соломою. Вынул с полки толстую книгу, развернул, показал, какие бывают чудеса.
Увидал изумлённый посол такое, чего после толком описать не умел, больше показывал - вот тут будто куст, и так сверкает, и сяк, и оттуда на длинной ветке - смотрит!
Да кто смотрит-то, спрашивали Чудины.
И посол, морща острый нос, гордо отвечал: Жар-птица!
А ещё, рассказывал посол, другая там была диковинка - зверь маленький, толстенький, хитроглазый. Сидит важно на хвосте, поднявши кверху когтистые лапы, а кругом всякий люд толпится, разинув рты - слушает.
Кот-Баюн называется это чудо.
А ещё есть Рыба Кит.
А ещё Единорог...
Тут среди народа поднялся шум и гвалт. Посла за лишнее рвение закидали гнилушками, потому что Чудины и Верины - не нищие, это известно, но даже если они все сокровищницы выметут под метёлку - кто же отдаст им и рыбу, и птицу, и зверей?
Долго кричали, долго спорили, пока наконец один старый Верин не проскрипел - кидайте жребий, каменные головы!
Кинули жребий случайно уцелевшей священной крышечкой, впопыхах забыли придумать - на что?
Смутились, поостыли, бросали опять - и отправился в дальний путь Чудин-молодец, чтобы не помер вождь лютой смертью - от скуки.
Петрок сидел на каменном заборе рынка, сладко жмурился. После бурной ночи радовал его утренний свет, и молодое солнце тоже щурилось - будто там, за тополями, разлёгся свой брат кот, довольный жизнью. Петрок лениво выпускал и втягивал когти - с солнцем не позадираешься, высоко!
И насторожился вдруг - поймал чей-то взгляд. Уж не Глазун ли из рыбного ряда - вздорный, жадный, бесхвостый, весь в чешуе? Ему только повод дай - драться не станет, куда ему, старый уже! - зато испортит отдых настырными криками и смрадом.
Нет, старика не видно. Из своих братьев только серенький котёнок толстой Мальвы копался в земле под деревом.
Кто же это поглядел - недобро так?
Может быть, ворона? С воронами Петроку связываться тоже не хотелось. Враги они оказались сильные, страшные. Но и ворон поблизости не было, все с первым солнцем подались на свалку.
В общем, никого. Или пролетел кто - высоко в небе, только мимоходом задел чутьё. Петрок опустил голову на лапы, прикрыл золотые глаза.
Внизу, под забором, от каменного столбика отделилось что-то почти невидимое, юркое донельзя, шмыгнуло у первых хозяек под каблуками, скрылось в пыли.
Раскалилась от солнца базарная площадь, разболелась от шума и вони курчавая голова у горца, разомлели в плетёных клетках его гусыни и гусаки.
Задремал, подёргивая лапой, привязанный к столбу индейский петух.
Не петух - петушище, пока не сморила его жара - всё поглядывал злым стеклянным глазом на гусынь, надувал перья на груди, пуская медные зайчики.
Горец уже и носом ткнулся в согнутую руку, как вдруг с той стороны прилавка выскочил кто-то.
- А хочэш - жар, хочэш - вары, только забирай, да? Всех ганял, бабу мою ганял - забирай!
- Заберу, - пискнул полуденный не пойми кто.
Нагнулся сын вершин, с опаской отвязал "зверь-птицу", спутал лапы и поставил на прилавок. Тщедушного покупателя не увидел, ахнул, ругнулся, то ли моргнул, то ли от злости в глазах помутилось - глядь, а уж индюка и нет. А на прилавке камешек лежит, зеленью переливается, и кучка тяжёлого - золотого - песка!
Ну и дела!
Из рыбного ряда хозяйской походкой вышел Петрок. Он был сыт. Солнце играло на рыжей морде. Кот-оборотень сел в стороне от людских ног, степенно занялся гигиеной. Он вылизывал шерсть, урчал, заводил глаза от удовольствия. Шла вторая неделя кошачьего бытия, и Петрок все ещё был очень доволен. Никакого обмана или смуты не было в жизни мелкого хищника, и всё служило ему преотлично - и золотые глаза, и розовый нос, и уши, и хвост, и когти, да и прочее... Вылизавшись, Петрок уже чуял в теле священную лень, но то ли перцем потянуло откуда-то, то ли что другое отвлекло. Ах! Что это там сверкает белым огнём? Любопытство - кошачий грех. Петрок потянулся, скорчил притворно-равнодушную гримасу - и отправился посмотреть.
Привезли и сгружали возле хозмага зеркала. В яростный полдень от них шла прохлада, Солнце в их серебряном нутре становилось изжёлта-белым, ледяным. В тени навеса зеркала подёргивались вечерней синью. На убитой земле перед входом плескались световые пятна, как от воды.
Петрок подошёл поближе, тронул лапой прыгучее отражение - словил свою же тень. Повернул голову - ах! Вот он, во всей красе, - ступая легче пёрышка, подошёл поближе. Никогда раньше он этим не соблазнялся, дело женское - во всякое отражение глядеться, но теперь! Приказчик кинулся напугать дерзкое животное, но Петрок и ухом не повёл. Оборотня одолело озорство: он плавно, будто дева в модном платье, прошёлся туда-сюда, показывая стати, затем принялся играть глазами, придавая морде то грозное выражение тигра, то равнодушие статуэтки египетской, то блаженно их закатывал, точно божок страны Ни Пхон...
Приказчик замер, дивясь на такое. Грузчик опустил ношу. Две покупательницы вышли из ювелирного ряда и тоже остались глядеть на чудо.
Петрок чувствовал что-то, был бы человеком - сказал бы, хмельное, - весёлый дух будто щекотал в подбрюшье.
Он поднялся на задние лапы и пошёл гоголем.
Народу собралось уже человек десять - все ахнули. Дивинильзон встал, подбоченясь, гордо оглядел искривлённые зеркалом рожи зевак и провёл когтями по усам.
Быть и от этого крикам, шуму и базарному столпотворению, но тут случилось такое, что и рассказать-то не выйдет внятно.
Петрок, застывший этаким котом в сапогах - без обувки, но с приличной осанкой. Разинутые рты и выпученные глаза. Одна из дамочек щупает воздух - вот-вот свалится в обморок. И что-то непонятное, незаметное, тёмный ком какой-то, вихрь.
Опомнились - никакого чудо-кота, только зеркало разбитое - чёрной звездой, да три смятых пера на земле.
Ну, и дамочка - само собою, в обмороке.
Когти не помогли. И зубы - чуть не сломал их, пытаясь разорвать вора... Казалось, будто снится страшный сон - не кошачий, но и не человечий ведь - как в один миг полдень на воле сменился душной пещерой, где едва разгоняли тьму гнилушки в зубах у статуй. А приглядеться - так и не статуи это. Хотя и похоже, будто рубил их из сырого камня полупьяный неумёха, однако же глазками они лупают, пальцами кривыми на пузе шевелят, а иногда и пятку о пятку почёсывают.
Петрок очутился в плену: подземелье, живые каменные стражи, у него - клетка из прутьев, а рядом привязан за ногу - но всё же без клетки! - злой индейский петух. Дивинильзону было худо, он и петуху завидовал, и сторожей боялся, и мучился от тесноты. И голод его терзал, потому что еда поганых демонов-похитителей никак для кота не годилась: лапша из коры да жёлуди с ряской.
Но хуже всего было другое. Стоило Петроку смежить веки - а что ещё делать коту, когда делать нечего? - как подступали тревожные видения. Поначалу он дурного не чаял - мало ли что, сон - отрада пленника, но эти...
Ох, эти!
Ему снился блеск, острый блик, будто рыбка упала с весов и бьётся на земле... но это не рыбка... Это нож! Ах, нет! Это месяц, узенький месяц, тот, что вышел из тумана, а уж у него в кармане ножик...
Не с первого такого сна, но очнулся в ужасе: выйдет в небо узкий месяц, вынет ножик, чтобы Петроку из оборотня стать опять человеком - а нету!
Нету ни кота, ни человека - унесен в далёкую страну, в края незнаемые.
Между тем вождю Имянему стало совсем худо. Вытащили его из сохранения - а он уже и крошиться кое-где стал, и все пальцы пообгладывал, и правый глаз у него сделался страхом в ночи. И это сверх меры огорчало Чудинов и печалило Веринов, а тут ещё новая загвоздка: диковинки-то вот они, а как ими вождя лечить - непонятно. Подвесили посла кверху пятками - верещит, а ни в чём не признаётся - не знаю, и всё тут.
Послали вызов Знаю - дорого, а что делать! Пока посол на одной ножке доскачет... а вызов чуть не позади ответа бежит, если с толком отправлен.
Ждали, беспокоились, а старик - он сморкался как раз, когда вызов настиг - прочистил ноздри (гул пошёл по всему чудинскому и веринскому подземелью), сунул мудрую голову в умывальную бадью и всё непутёвым короедам рассказал. Жар-птице, пробулькал, сиять положено и петь песни бодрым голосом. А Коту-баюну - сказки сказывать.
Вот тут беды и начались. Жар-птица во тьме сиять отказывалась, даром, что приставленные к ней Верины натёрли каждое перо своими наждачными ладошками (ох и потрепал же их петушище, - кого в глаз, кого в пуп, кого ногой промеж хилых плечиков... но они ведь упорные!). Орал петух, правду сказать, много и охотно, но это разве пение!
Тогда приступили к баюну. А что баюн? Петрок, измученный страхом и голодом, и рад был бы что сказать, но заклятие не пускало.
Худо было Дивинильзону, потому что неумолимо подходил срок, и кошачье бытие истончалось, но кот оставался, привязанный волшебной пилюлькой, разрезать же заклятие было нечем.
Когда был котом - просто боялся. Когда судорожно, толчками прорывался в самого себя - тогда боялся так, что тут же и назад, в темноту, в глубину кошачьего мозжечка... и там сидеть, и будь что будет...
И так метался - ни туда, ни сюда. Сбежать бы, мчаться прыжками по сырой траве - с чего он взял, что там трава? Тьма там кромешная, да тридевять границ... - мчаться, и всё-таки найти тот заветный ножик, перекинуться, спать в постели, есть досыта...
Но зорко стерегли его каменные Чудины, и лежали надолбами поперёк пути стражи-Верины, и болота дымились, и леса росли - не для него.
Ослабевший кот-оборотень лежал в клетке пластом. И не пошевелился, когда индюк просунул сквозь прутья наглый клюв. Грозный петух разгуливал по пещере, сколько позволял лыковый поводок. Сытая, толстая, медная птица-самовар с кровавым глазом и отвратительной кишкой под носом. Ну, клюнь меня, вяло подсказал Петрок в мыслях, ведь хочешь же клюнуть, а когтей боишься. Не хватает мозгов понять, что я и пальцем... и лапой... всё равно, ничем не пошевелю.
Индюк прицелился, дунул для острастки в кишку - передумал, что ли? Погрёб ногой, притворился равнодушным, отошёл.
Петрок, замороченный голодными спазмами и потусторонним шумом в ушах, не видел, что случилось затем.
Он очнулся от того лишь, что клетка зашаталась, прутья треснули, и ужасная тяжесть рухнула на него.
Как ни слаб был оборотень, но кошачьи девять жизней помогли. Петрок шарахнулся, заскрёб задними лапами, изловчился - и прямо перед собою увидал медные перья, и гребень, и кишку.
Петух корчился, плескал крыльями, дрыгал чешуйчатой лапой, клекотал. Петрок зашипел, но птице было не до того. Она задыхалась. Жадина индюк подавился жёлудем и приходил ему конец.
Стражи ничего и понять не успели, петух ещё дёрнул пару раз шпорами, кашлянул - и затянул глаза плёнкой.
Сдох.
У оборотня шерсть на хребте стояла дыбом, но чуть ли не страшнее вражьих когтей и клюва оказалась простая мысль - да это же еда... Перед Дивинильзоном, вычислителем в теле рыжего кота, лежала пища. Живая. Тёплая. Не добыча, конечно, но и не падаль... тьфу ты, о чём я, - нервно всхлипнул вычислитель, и кот одержал верх.
Злой кот, одуревший кот - подскочил на слабых лапах, вцепился в шею, ни о чём не думал - шматовал бедного петуха, захлёбывался, жалел по-кошачьи, не по-человечески, что такую тушу ни в жизнь не сожрать...
Но вот что странно - пока он хлебал, и грыз, и давился - что-то происходило, словами не объяснить. Урчащий кот отступал, засыпал, что ли, побеждённый едой - и поднял измазанную кровью, в перьях и пуху морду...
И утёрся, и облизал лапу...
И зыркнул на стражей заблестевшими дерзкими глазами - чудо-зверь, кот - не кот, но и не прежний вычислитель расходов.
- Эй, вы, пятки каменные! - крикнул им, сначала хрипло, но тут же звонче, крепче стал голос. - Эй! Ну, где там ваш старый хрыч, которому сказки! Теперь-то я ему всё расскажу!