Сбылась мечта идиота -- устроился таки на работу. Да не куда-нибудь, а в своё родное гаражное общество. И то благодаря тому, что отец мой, дай Бог ему здоровья ещё много-много лет, вступил в кооператив тогда, когда даже не приступали к разметке пустыря, отведённого под "фатеры" для машин. Уж и председатель наш давно выжил из ума, теперь всем сын его рулит, уйдя на пенсию в синештанных полканах, а старые связи дают о себе знать: звякнул батенька по нержавой дружбе -- и вот я уже сутки буду при своей Лани, а двое -- гуляй Ванька, жри его, разговляться всё равно... Зарплата-то копеечная.
В первый же день проставился председателю. Петрович всё кивал головой и периодически называл меня именем отца. Потом и мой старик подскрёбся, уронил вместе с прежними сторожами не один десяток скупых мужских слёз, на обратной дороге совсем уж повис на моём плече и всё просил напомнить слова песни про "есть только миг между прошлым и будущим".
И удачно всё так сошлось, что устроился я на работу в начале декабря. Впервые за всю свою недолгую жестяную жизнь моя Ланушка встречала зиму умытой что твоя невеста, с выбитыми ковриками, под завяз заряженным аккумулятором и чуть-чуть приспущенными шинами -- как доктор прописал.
На второе или третье дежурство напарник позвал меня:
-- Гляди, гляди! Вон наша Василиса!..
Бесхвостая ворона подбиралась к миске Дружка. Прочие вороны нашей лесопосадки тем временем подняли кипеж с противоположной стороны от кормёжки, и наш "конуровый дворянин" повёлся -- стал бросаться на этих прохиндеек, давясь от лая. Василиса же тем временем оттащила миску подальше и спокойненько закатила пир горой.
-- А почему Василиса? -- поинтересовался я.
-- Э-э!.. А ещё с высшим образованием! -- напарник усмехнулся с нескрываемым чувством превосходства. -- Или и правда не знаешь про Василису Кожину? Старостиху? Партизанку двенадцатого года?!.. И чему вас только в ваших универах учат?!
-- Так я ж не историк... Филолог.
-- Угу, угу... филолух! Слава Богу, газету вашу закрыли... А ещё редактор!..
Я только и нашелся парировать:
-- А по сопатке? А что с ней?
-- Может, кошка подрала... Совсем не летает
Тридцать первого декабря все старики нашего кооператива, что ещё могли шевелиться, по давно заведённому обычаю собрались у нас в сторожке помянуть всех, кто уже никогда не придёт. Стекались ещё часов с двенадцати, а когда мы с напарником по сумеркам стали их выпихивать по домам, кто-то закричал:
-- Гляди! Гляди! Васька на крыло встала!
Немедленно послали за шампанским.
И пришлось бабкам растаскивать своих дедов по домам чуть ли не на рогачах.
И только Шиздюк, овдовевший этим летом, всю ночь шастал у нас под звёзды и, путаясь в пуговицах на ширинке, всё кричал до утра:
-- Сынки! Да вы посмотрите, небо-то какое!
Чих-Пых, напарник мой, пинал его под тощий зад на правах старшинства, и приговаривал:
-- Иди, иди, сопляк, в тепло...
А Шиздюк сокрушался:
-- Никакой в тебе романтики не осталось! А тут вон даже Васька встала на крыло!.. "Вечор, ты помнишь, вьюга злилась, на мутном небе мгла носилась..."
-- Да ступай ты, гад! Последнее хозяйство отморозишь...
А потом и в самом деле навалилась пурга. Замело всё напрочь.
Я перед Рождеством еле-еле смог до гаражей добраться.
Дружок кинулся мне навстречу, аки тать в ночи: знал, что горячей похлёбки несу.
А я гляжу -- из его конуры Василиса выходит.
-- Ты -- чего? -- обратился я к кобельку, разводя руками. -- Совсем рамсы попутал? Она ж ворона!
Наш придворный дворянин описался, изо всех сил виляя хвостом, но при этом стараясь прикрыть от меня свою новую подругу.
-- Да ладно!.. -- вот и всё, что я смог сказать.
А перед Сретеньем пришла оттепель Двести пятьдесят девятый себе день рожденья справлял -- всё общество шашлыками провонял. Но и нас попотчевал. А часа в четыре вечера ко мне подошёл Григорьич -- сын председателя -- протянул духовое ружьё.
-- И чего? -- пожал я плечами.
-- Ты с глазами -- ты и стреляй.
-- То есть?
Григорьич широким жестом указал на двести пятьдесят девятого:
-- Ты знаешь, какой это человек?
-- И?
-- А его Феррари вороны обосрали!
Я не смог удержаться и фыркнул:
-- Поэма в прозе!
-- А ты не фыркай! -- Григорьич жестом Адольфа потрепал меня по щёке. -- Думаешь мне долго тебя уволить? Вон видишь ворону? -- ткнул пальцем в сторону Василисы, сидящей на крыше конуры Дружка. -- Сними!
-- Ты в своём уме, Григорьич? Мы же в городе!
-- И -- чё?!.. Ты знаешь, какой это человек? Да и я совсем не шилишпер в этом, как ты его назвал, городе. Кстати, до восемнадцати ноль-ноль ещё далеко, а мне бумажку подмахнуть -- как два пальца об асфальт... -- Григорьич вдруг резко навалился мне на плечи, сцепил пальцы своих рук у меня на затылке, дыхнул перегаром мне в очки. -- Ты забыл, где биржа? А общественные работы, м? Сейчас как раз весна уж скоро... Да кому ты нужен на шестом десятке? -- Он пьяно откачнулся, потряс меня за плечо. -- Неси её сюда! Если не совсем дурак.